Три сестры Моррис Хезер

Пролог

Вранов-над-Топлёу, Словакия

Июнь 1929 года

На небольшом заднем дворе своего дома, тесно сгрудившись вокруг отца, сидят три сестры – Циби, Магда и Ливи. В одном углу маленького сада уныло поник куст олеандра, который их мать всеми силами пыталась вернуть к жизни.

Ливи, самой младшей, три года, и она вскакивает на ноги – ей трудно усидеть на месте.

– Ливи, сядь, пожалуйста, – говорит ей Циби; в свои семь лет она, как старшая из сестер, чувствует себя вправе приструнить младших за плохое поведение. – Ты же знаешь, папа хочет с нами поговорить.

– Нет, – возражает трехлетняя Ливи, принимаясь скакать вокруг сидящих и похлопывая каждого по голове.

Магда, средняя сестра, которой пять лет, сухой веточкой олеандра рисует что-то на земле. Стоит теплый солнечный летний день. Задняя дверь дома открыта, и из нее доносится аппетитный аромат свежеиспеченного хлеба. Два окна – одно кухни, другое небольшой семейной спальни – знавали лучшие времена. На земле валяется отшелушившаяся после зимы краска. От порыва ветра хлопает калитка. Сломана щеколда, отцу придется чинить и это.

– Иди сюда, котенок. Садись ко мне на колени, – подзывает отец Ливи.

Одно дело – когда тебе велит что-то сделать старшая сестра, и совсем другое – когда просит папа, да еще так ласково. Размахивая руками, Ливи прыгает к нему на колени, не обращая внимания на то, что ударяет отца по голове.

– Ты в порядке, папа? – беспокоится Магда, заметив гримасу боли на его лице, когда он непроизвольно откидывает голову назад, и гладит отца по щетинистой щеке.

– Да, милая. У меня все хорошо. Со мной мои девочки. О чем еще просить отцу?

– Ты сказал, что хочешь с нами поговорить? – Циби не терпится перейти к сути их маленького «собрания».

Менахем Меллер заглядывает в глаза своих хорошеньких дочерей. Им нет дела до мировых проблем, они пока пребывают в неведении о суровой реальности жизни за стенами их милого домика. О суровой реальности, с которой столкнулся Менахем и в которой продолжает жить. Пуля, не убившая его на Первой мировой войне, застряла в шее и теперь, двенадцать лет спустя, угрожает его жизни.

Горячая Циби, непокорная Циби… Менахем гладит ее по волосам. В тот день, когда родилась, она возвестила миру: остерегайтесь, и горе тому, кто встанет у нее на пути. Когда она сердится, ее зеленые глаза начинают полыхать желтым огнем.

А Магда, красивая, нежная Магда – как быстро она выросла, ей уже пять! Отец беспокоится, что мягкость сделает дочь уязвимой и люди станут обижать ее и использовать. На него устремлены ее большие голубые глаза, и он ощущает ее любовь, тревогу за его шаткое здоровье. Он видит, что она не по годам взрослая, видит ее отзывчивость, унаследованную от матери и бабушки, и пылкое желание заботиться о ближнем.

Ливи перестает вертеться, когда Менахем начинает играть с ее мягкими кудряшками. Про себя он называет Ливи дикаркой, беспокоясь, как бы однажды она не убежала с волками и не сломалась, словно деревце, если будет загнана в угол. Со своими пронзительными голубыми глазами и хрупкой фигуркой она напоминает ему олененка, которого легко напугать и который готов удрать в любой момент.

Завтра ему предстоит операция по удалению из шеи блуждающей пули. Почему ее нельзя оставить там, где она есть? Он бесконечно молится о том, чтобы как можно дольше быть с девочками. Ему надо направлять их по пути к зрелости, надо побывать на их свадьбах, понянчить внуков. Операция опасная, и если он не выживет, то сегодняшний день может стать последним, проведенным с ними. И если такое случится, какими бы ужасными ни были его мысли об этом в столь прекрасный солнечный день, необходимо прямо сейчас высказать девочкам свою просьбу.

– Ну, папа, что ты хотел нам сказать? – подгоняет Циби.

– Циби, Магда, вы знаете, что такое обещание? – медленно спрашивает он.

Надо, чтобы они серьезно к этому отнеслись.

– Нет, – качает головой Магда.

– Я думаю, – говорит Циби, – это когда у двоих есть секрет, правда?

Менахем улыбается. Циби всегда хотя бы пытается, и это нравится ему в ней больше всего.

– Близко, дорогая моя, но дать обещание могут и больше двух человек. Я хочу, чтобы вы трое дали мне обещание. Ливи еще не понимает, но надо, чтобы вы говорили ей об этом, пока она не поймет.

– Я тоже не понимаю, папа, – перебивает его Магда. – Ты совсем сбил меня с толку.

– Это очень просто, Магда, – улыбается Менахем, находя особое удовольствие в том, что разговаривает со своими девочками, и у него щемит в груди – он должен запомнить этот момент, этот солнечный день, широко распахнутые глаза трех его дочерей. – Хочу, чтобы вы пообещали мне и друг другу, что всегда будете заботиться о своих сестрах. Всегда придете на помощь друг другу, что бы ни случилось. И не позволите, чтобы что-то вас разлучило. Понимаете?

Магда и Циби кивают, а Циби с серьезным видом спрашивает:

– Я понимаю, папа, но почему кто-то захочет разлучить нас?

– Я не говорю, что кто-то захочет, просто хочу, чтобы вы обещали мне: если кто-то попытается разлучить вас, вы вспомните то, о чем мы говорили сегодня, и сделаете все, что в ваших силах, чтобы помешать этому. Когда вы вместе, втроем, вы сильные, никогда не забывайте об этом. – Запнувшись, Менахем откашливается.

Циби и Магда обмениваются взглядами. Ливи переводит взгляд с одной сестры на другую, потом на отца, догадываясь, что было сказано что-то важное, но что именно, она не понимала.

– Я обещаю, папа, – говорит Магда.

– Циби? – спрашивает Менахем.

– Я тоже обещаю, папа. Обещаю заботиться о своих сестрах. Никому не позволю обидеть их, ты же знаешь.

– Да, я знаю, моя дорогая Циби. Это обещание станет договором между вами тремя. Ты расскажешь Ливи об этом договоре, когда она подрастет?

Циби обхватывает лицо Ливи ладонями, поворачивает к себе ее голову и заглядывает сестре в глаза:

– Ливи, скажи «обещаю». Скажи «я обещаю».

Ливи изучает сестру. Циби кивает, поощряя ее произнести эти слова.

– Я обещаю, – повторяет Ливи.

– Теперь скажи это папе, скажи «я обещаю», – наставляет Циби.

Ливи поворачивается к отцу. В ее глазах пляшут смешинки, она вот-вот прыснет, ее сердечко тает от отцовской улыбки.

– Я обещаю, папа. Ливи обещает.

Прижимая своих девочек к груди, он смотрит поверх головы Циби и улыбается еще одной своей девочке – матери его дочерей, которая стоит на пороге их дома с блестящими от слез глазами.

Ему есть что терять. Он должен выжить.

Глава 1

Вранов-над-Топлёу, Словакия

Март 1942 года

– Прошу, скажите мне, что она поправится, я так за нее беспокоюсь, – волнуется Хая, когда врач осматривает ее семнадцатилетнюю дочь.

Магда уже несколько дней лежит с высокой температурой.

– Да, госпожа Меллер, Магда скоро поправится, – успокаивает женщину доктор Кисели.

В крошечной спальне стоят две кровати. На одной Хая спит с младшей дочерью Ливи, другую Магда делит со старшей сестрой Циби, когда та бывает дома. Одну стену занимает большой комод, забитый одеждой и другими вещами четырех женщин. Предмет их гордости – хрустальный флакон для духов с изумрудно-зеленым шнурком и кисточкой, а рядом с ним на комоде стоит зернистая фотография: красивый мужчина сидит с малышкой на одном колене и с девочкой постарше – на другом, третья девочка, еще старше, стоит слева от него, а справа – мать девочек, ее рука лежит на плече мужа. На матери и дочках – белые кружевные платья, и все вместе они являют собой картинку идеальной семьи, по крайней мере на тот момент.

Менахем Меллер умер на операционном столе. Хотя пулю и удалось извлечь, потеря крови была слишком велика. Хая осталась без мужа, а девочки – без отца. Чтобы помочь семье, в домик переехал Ицхак, отец Хаи и дед сестер. Брат Хаи Айван живет в доме напротив.

Хая не одинока, хотя и чувствует в душе ужасное одиночество.

В спальне задернуты тяжелые шторы, чтобы дрожащую в лихорадке Магду не тревожил яркий свет весеннего солнца, который просачивается в комнату поверх карниза.

– Мы можем поговорить в другой комнате? – Доктор Кисели дотрагивается до руки Хаи.

Ливи, скрестив ноги, сидит на соседней кровати и смотрит, как Хая кладет на лоб Магды новое влажное полотенце.

– Побудешь с сестрой? – спрашивает мать, и Ливи кивает.

Когда взрослые выходят из комнаты, Ливи ложится рядом с сестрой и принимается вытирать пот с лица Магды сухой фланелькой.

– Ты поправишься, Магда. Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

Магда заставляет себя улыбнуться:

– Это же моя обязанность, ведь я твоя старшая сестра. Я должна заботиться о тебе.

– Тогда поправляйся.

Хая и доктор Кисели делают несколько шагов, отделяющих спальню от гостиной маленького дома. Входная дверь открывается прямо в уютную жилую комнату с крошечной кухней в задней части.

Дед девочек Ицхак моет руки над раковиной. За ним с заднего двора тянется дорожка древесных стружек, несколько лежат на выцветшем голубом войлоке, покрывающем пол. Вздрогнув, Ицхак оборачивается, разбрызгивая воду по полу.

– Что случилось? – спрашивает он.

– Ицхак, я рад, что вы здесь. Посидите с нами.

Хая быстро поворачивается к молодому доктору. В глазах у нее страх. Доктор Кисели с улыбкой подводит ее к стулу, а другой пододвигает от кухонного стола для Ицхака.

– Она очень больна? – спрашивает Ицхак.

– Она скоро выздоровеет. Это грипп, и здоровой молодой девушке нужно только время.

– Тогда в чем же дело? – Хая машет рукой в сторону врача.

Доктор Кисели находит еще один стул и садится:

– Не хочу, чтобы вы испугались того, что я собираюсь вам сказать.

Хая лишь кивает, приготовившись услышать то, что он должен сказать. С начала войны она сильно изменилась: ее когда-то гладкий лоб покрыт морщинами, и она такая худая, что одежда висит на ней как на вешалке.

– В чем дело, парень? – спрашивает Ицхак.

Ответственность за дочь и внучек состарила его не по годам, и у него нет времени на уловки.

– Я хочу отправить Магду в больницу…

– Что? Вы только что сказали, что она скоро поправится! – восклицает Хая.

Она поднимается, хватаясь за стол для опоры.

Доктор Кисели жестом останавливает ее:

– Это не из-за болезни. Есть другая причина, по которой я хочу положить Магду в больницу, и, если вы выслушаете, я объясню.

– О чем вы толкуете, черт возьми?! – возмущается Ицхак. – Выкладывайте!

– Госпожа Меллер, Ицхак, ходят слухи, ужасные слухи о молодых евреях, девушках и юношах, которых отправляют из Словакии на работы для немцев. В больнице Магда будет в безопасности, и я обещаю, что не допущу, чтобы с ней что-то случилось.

Хая откидывается на стуле, закрывает лицо ладонями. Это гораздо хуже гриппа.

Ицхак рассеянно похлопывает ее по спине, весь напрягшись в ожидании того, что скажет доктор.

– Что-то еще? – В ожидании честного ответа Ицхак в упор смотрит на доктора.

– Как я уже сказал, слухи и сплетни, и в них нет ничего хорошего для евреев. Если они придут за вашими детьми, то это начало конца. И работать на нацистов? Мы понятия не имеем, что это значит.

– Что же нам делать? – спрашивает Ицхак. – Мы уже все потеряли: право работать, кормить наши семьи… Что еще они могут отнять у нас?

– Если то, что я слышал, – правда, им нужны ваши дети.

Хая выпрямляется. Лицо ее покраснело, но она не плачет.

– А Ливи? Кто защитит Ливи?

– Полагаю, им нужны подростки старше шестнадцати лет. Ливи ведь четырнадцать, да?

– Пятнадцать.

– Она еще дитя, – с улыбкой говорит доктор Кисели. – Думаю, с Ливи все будет в порядке.

– А сколько времени Магда пробудет в больнице? – Хая поворачивается к отцу. – Она не захочет туда, не захочет оставить Ливи. Помнишь, отец, когда Циби уходила, она заставила Магду пообещать ей, что та будет заботиться о своей младшей сестре?

Ицхак поглаживает руку Хаи:

– Если мы хотим спасти ее, она должна отправиться в больницу, хочет она того или нет.

– Полагаю, нужно лишь несколько дней, может быть, неделя. Если слухи верны, они скоро явятся, а после этого я отправлю ее домой. А Циби? Где она?

– Вы же знаете ее. Она в лагере «Хахшары».

Хая не знает, что и думать об этой программе, по которой молодых людей вроде Циби обучают навыкам, необходимым для новой жизни в Палестине, далеко от Словакии, пока в Европе бушует война.

– Все еще учится пахать землю? – шутит доктор, но ни Хая, ни Ицхак не улыбаются.

– Если она собирается эмигрировать, то именно это ждет ее там – плодородные земли, которые нужно возделывать, – говорит Ицхак.

Но Хая молчит, погрузившись в свои мысли. Один ребенок в больнице, другой еще мал и может избежать когтей нацистов. А третья дочь Циби, старшая, примкнула к молодежному сионистскому движению, вдохновившись миссией создания еврейской родины, когда бы это ни произошло.

До их сознания уже дошла мысль о том, что земля обетованная нужна им прямо сейчас, и чем быстрее, тем лучше. Но Хая предполагает, что по крайней мере пока все три ее дочери в безопасности.

Глава 2

Лесистая местность в окрестностях Вранов-над-Топлёу, Словакия

Март 1942 года

Циби уклоняется от корки хлеба, пролетевшей мимо ее головы. Она сердито смотрит на молодого человека, бросившего хлеб, но ее сверкающие глаза говорят совсем о другом.

Циби не раздумывая, с энтузиазмом откликнулась на призыв начать новую жизнь в новой стране. На лесной поляне, вдали от докучливых глаз, были построены домики для сна, а также общий барак и кухня. Здесь двадцать юношей и девушек живут и работают вместе в небольшой коммуне, готовясь к новой жизни в земле обетованной.

Человек, отвечающий за эту программу, – дядя одного из мальчиков, участвующих в подготовке. И хотя он перешел из иудаизма в христианство, симпатии Йозефа остаются на стороне евреев Словакии. Будучи состоятельным человеком, он приобрел лесной участок в окрестностях города, ставший безопасным местом для сбора и обучения юношей и девушек. Йозеф придерживается лишь одного правила: в пятницу утром, перед Шаббатом, все должны вернуться домой и оставаться дома до воскресенья.

На кухне, глядя, как Йоси бросает в Циби корку хлеба, Йозеф вздыхает. Подготовка этой группы завершена – ребята уезжают через две недели. Его тренировочный лагерь успешно функционирует. Восемь групп уже уехали в Палестину, а эти все еще дурачатся.

– Если нас не убьет палестинская жара, то убьет твоя стряпня, Циби Меллер! – кричит забияка Йоси. – Может, тебе лучше заняться выращиванием еды.

Циби подскакивает к нему и обхватывает его рукой за шею.

– Попробуй еще швырнуть в меня чем-нибудь – и не доживешь до Палестины! – Она слегка сдавливает ему горло.

– Все по местам! – командует Йозеф. – Заканчивайте и выходите на улицу. Через пять минут начинается тренировка… Циби, тебе нужно дополнительное время для освоения навыков по выпечке хлеба?

Отпустив Йоси, Циби встает по стойке смирно:

– Нет, сэр, сколько бы времени я ни проводила на кухне, не замечаю никакого прогресса.

Пока она говорит, слышно, как по деревянному настилу импровизированной столовой чиркают ножки стульев, когда двадцать еврейских парней и девушек поспешно заканчивают трапезу, чтобы поскорее начать тренировку на воздухе.

Строясь в неровные шеренги, они встают по стойке смирно, когда к ним, широко улыбаясь, подходит их наставник Йозеф. Он гордится храбрыми ребятами, жаждущими отправиться в опасное путешествие, покидающими свои семьи, свою страну, когда вокруг свирепствуют война и нацисты. Будучи зрелым и мудрым, он предвидел будущее евреев в Словакии и организовал «Хахшару», считая, что это единственный шанс пережить грядущие события.

– С добрым утром, – говорит Йозеф.

– С добрым утром, – хором отвечают ученики.

– «В этот день заключил Господь завет с Аврамом, сказав…» – начинает он, проверяя знание текста из Библии.

– «Потомству твоему даю Я землю сию, от реки Египетской до великой реки, реки Евфрата»[1], – подхватывает группа.

– «И Господь сказал Авраму…»

– «Оставь свою страну, свой народ и отцовский дом и иди в землю, которую Я укажу тебе»[2], – заканчивают они фразу.

Торжественность момента нарушается ревом грузовика, преодолевающего расчищенный участок леса. Машина останавливается неподалеку, и из нее вылезает местный фермер.

– Йоси, Ханна, Циби, вы сегодня первые займетесь обучением вождению. И, Циби, меня не волнует, какая ты стряпуха, ты должна освоить вождение автомобиля. Занимайся этим с тем же пылом, с каким недавно схватила Йоси за шею, и очень скоро ты сможешь обучать других. Я хочу, чтобы каждый из вас отличился в чем-то одном, а затем помог с обучением других. Ясно?

– Да!

– А теперь остальные идите к сараю. Там много сельскохозяйственных инструментов, которыми вы научитесь пользоваться.

Циби, Ханна и Йоси подходят к водительской двери грузовика.

– Ладно, Циби, давай ты первая. Постарайся ничего не сломать, пока дойдет очередь до нас с Ханной, – шутливо говорит Йоси.

Циби наскакивает на Йоси и снова обнимает его рукой за шею.

– Пока ты возишься с первой передачей, я уже буду ездить по улицам Палестины! – кричит Циби ему в ухо.

– Ладно, перестаньте вы! Циби, залезай в машину. Я сяду на пассажирское сиденье, – говорит фермер.

Циби лезет в кабину, а Йоси подталкивает ее сзади. Остановившись на подножке, Циби обдумывает, как ей реагировать, и решает, что, когда настанет очередь Йоси, она поможет ему тем же способом.

То, как Циби со скрежетом включает передачу и машина скачками срывается с места, вызывает у Йоси и Ханны дикий хохот. Из водительского окна высовывается рука с поднятым средним пальцем.

Глава 3

Вранов-над-Топлёу, Словакия

Март 1942 года

– Ливи, хватит смотреть в окно! – умоляет Хая. – Магда вернется домой из больницы, когда окончательно поправится.

Хая, не уверенная, что правильно поступила, отправив Магду в больницу, продолжает сокрушаться о том, что Менахема нет в живых. Понимая, что это неразумно, она чувствует: ни войны, ни немцев, ни капитуляции ее страны перед нацистами – ничего бы этого не было, будь он в живых.

– Но, мама, ты говорила, она не так уж больна. Так почему она до сих пор в больнице? Уже прошло столько дней!

Ливи хнычет, но Хая не хочет больше отвечать. Она слишком часто слышала этот вопрос и отвечала на него.

– Ты знаешь ответ, Ливи. Доктор Кисели подумал, что она быстрее поправится, если ты перестанешь ей все время докучать. – Хая еле заметно улыбается.

– Я ей не докучала! – обижается Ливи.

Надувшись, она отодвигается от окна, позволяя опустить штору, которая отгораживает их от мира, становящегося все более беспокойным и угрожающим. Мать теперь неохотно отпускает Ливи из дому даже в магазин и не разрешает видеться с друзьями, объясняя дочери, что за ними повсюду следят глаза Глинковой гвардии, которая устраивает облавы на молодых еврейских девушек вроде нее.

– Я чувствую себя здесь заключенной! Когда Циби вернется домой?

Ливи завидует свободе Циби, ее планам уехать в обетованную землю.

– Она придет домой через два дня. Отойди от окна.

Раздается громкий стук во входную дверь, и из кухни поспешно выходит Ицхак, который вырезал там из дерева звезду Давида. Он направляется к двери, но Хая останавливает его взмахом руки:

– Нет, отец, я сама открою.

Открыв дверь, Хая видит на пороге двоих молодых людей из Глинковой гвардии и вздрагивает. Перед ней в зловещей черной форме стоят полицейские и, что более важно, солдаты Адольфа Гитлера. Они не станут защищать ее или любого другого еврея в Словакии.

– Здравствуй, Висик, как поживаешь? А твоя мать, как там Ирена?

Хая не хочет показать им свой страх. Она знает, зачем они пришли.

– Хорошо, спасибо.

Другой полицейский делает шаг вперед. Он выше, явно злее и представляет собой большую угрозу, чем первый парень.

– Мы здесь не для того, чтобы обмениваться любезностями. Вы госпожа Меллер?

– Да, вы же знаете. – Сердце Хаи бьется в горле. – Чем могу вам помочь, мальчики?

– Не называйте нас мальчиками! – резко отвечает старший парень. – Мы члены патриотической Глинковой гвардии на официальном задании.

Хая знает, что это чушь. В них нет ничего патриотического. Пройдя обучение в СС, эти люди повернулись против собственного народа.

– Простите, я не хотела вас обидеть. Я могу вам чем-то помочь?

Хая старается быть спокойной, надеясь, что они не заметят ее дрожащих рук.

– У вас есть дочери?

– Вы знаете, что есть.

– Они здесь?

– Вы хотите сказать, в данный момент?

– Госпожа Меллер, скажите, живут ли они с вами в данный момент?

– Сейчас со мной живет Ливи, самая младшая.

– А где остальные? – Второй полицейский делает еще один шаг вперед.

– Магда в больнице. Она очень больна, и я не знаю, когда ее выпишут домой, а Циби… Висик, ты ведь знаешь, чем занимается Циби и почему ее нет дома.

– Прошу вас, госпожа Меллер, не называйте меня по имени, вы меня не знаете, – просит Висик, смущенный ее обращением в присутствии другого глинковца.

– В таком случае Ливи должна явиться в синагогу в пятницу к пяти часам. – Говоря это, второй глинковец смотрит мимо Хаи вглубь комнаты. – Она может взять с собой один чемодан. Оттуда ее отправят на работы для немцев. Она должна прийти одна, без сопровождения. Вы уяснили переданное вам распоряжение?

– Я только что сказала вам! – с горящими глазами в ужасе произносит Хая. – Вы не можете забрать Ливи. Ей всего пятнадцать. – Хая с мольбой протягивает руки к Висику. – Она совсем ребенок.

Оба парня отступают назад, не зная, чего ждать от Хаи. Второй полицейский тянется к пистолету в кобуре.

Ицхак делает шаг вперед и отодвигает Хаю.

– Вы слышали наш приказ. Имя вашей дочери будет в списке девушек, которых отправляют на работы. – Висик наклоняется к ней и говорит сквозь зубы: – Для нее же хуже будет, если она не придет.

Пытаясь восстановить свой авторитет, он расправляет плечи, вздергивает подбородок и, торжествующе посмеиваясь, уходит по тропинке.

Хая глядит на Ливи, которую прижимает к себе дед. Лицо Ицхака искажено от боли, он не в силах скрыть гнев и чувство вины, ведь он не сумел защитить свою младшую внучку.

– Ддушка, все нормально. Мама, я могу поехать и поработать на немцев. Уверена, это продлится недолго. Это всего лишь работа, вряд ли она будет такой уж тяжелой.

Комната вдруг погружается в сумрак. Солнечный свет, недавно струившийся в комнату, закрывается темными тучами, которые виднеются из-за опущенной шторы, дом сотрясается от раскатов грома, и через секунду по крыше начинает стучать сильный дождь.

Хая смотрит на Ливи, свою маленькую воительницу, голубые глаза и пляшущие кудряшки которой изобличают ее решимость. Ливи смотрит прямо в глаза матери, но Хая отводит взгляд, хватаясь руками за платье на груди и чувствуя боль – признак своей беспомощности.

Слов не найти. По пути в свою комнату Хая с опущенными глазами дотрагивается до плеча дочери. Ливи и Ицхак слышат, как закрывается дверь спальни.

– Мне надо…

– Нет, Ливи, оставь ее. Она скоро выйдет.

Глава 4

Вранов-над-Топлёу, Словакия

Март 1942 года

– Ливи, что ты делаешь? Пожалуйста, убери эти свечи с окна!