Три сестры Моррис Хезер
– Заварю липового чая, – говорит он в ответ, и Хая кивает.
Она прижимается лицом к окну, и ее слезы скользят по стеклу, пока она бормочет молитвы, цепляясь за свою веру. Ей необходимо верить, что эти сильные слова дойдут до Циби и Ливи независимо от того, как далеко они находятся, что девочки услышат эти слова и узнают, что она жаждет их благополучного возвращения.
Повернувшись, чтобы взять у Ицхака чашку с дымящимся чаем, Хая не видит подъезжающей машины доктора Кисели. Магда выскакивает из машины, даже не дождавшись полной остановки, и бежит по тропинке.
Когда Магда врывается в дверь, Ицхак быстро берет чашку из рук Хаи, пока та не уронила ее. Потом отходит в сторону, а мать и дочь бросаются друг другу в объятия.
На пороге появляется доктор Кисели и ставит на пол небольшую сумку с вещами Магды. Ицхак и доктор обмениваются рукопожатиями. Доктор Кисели озирается по сторонам, понимая, что Циби и Ливи здесь больше нет.
– Как Магда? – наконец спрашивает Ицхак. – Она выздоровела?
– Она здорова и чувствует себя хорошо. – Губы доктора растягиваются в улыбке, но глаза не улыбаются.
– Хая, пора сказать Магде. – Ицхак поворачивается к дочери и внучке, не разжимающим объятий.
– Что сказать? – Магда отстраняется от матери. – Где Циби и Ливи?
– Иди сюда и сядь, милая моя, – произносит Хая дрожащим от слез голосом.
– Я не хочу садиться. – Магда смотрит на деда. – Ты знаешь, где они?
Ицхак не отвечает. Доктор Кисели откашливается:
– Мне пора идти, но, если ты почувствуешь недомогание или поднимется температура, я немедленно приеду.
Ицхак снова пожимает руку доктору Кисели и благодарит его. Он смотрит, как доктор идет к машине, потом закрывает дверь и, повернувшись, встречается взглядом с испуганными глазами Хаи и Магды.
– Пожалуйста, сядь, Магда. Так будет легче.
Женщины садятся на диван, а Ицхак устраивается на единственном удобном стуле. Магда с силой сжимает руку Хаи, и Хая не противится этой боли.
– Магда, твоих сестер увезли работать на немцев. Мы не знаем, где они, но они были не одни. В тот день забрали многих наших девушек.
– Увезли работать на немцев? – Магда в ужасе. Разве доктор Кисели не говорил ей, что ее сестры в безопасности? Разве не говорил, что Ливи слишком молода, а Циби не живет дома? – Не может быть!
– Хотелось бы мне, чтобы это не было правдой, – произносит ее дед.
– Но когда?
– Два дня назад. Их всех увезли два дня назад.
– В Шаббат? – Магда медленно осознает тот факт, что сестер дома нет, что Циби сейчас не в лагере «Хахшары», а Ливи не в саду; Ицхак кивает. – Зачем они это сделали? Почему поехали работать на немцев?
– У них не было выбора, сокровище мое. В списках глинковцев было только имя Ливи, и Циби поехала, чтобы позаботиться о ней.
– На какое время?
– Мы не знаем, – вздыхая, отвечает Ицхак. – Надеемся, не очень надолго. Говорят, они будут работать на немецких фермах. Могут пробыть там все лето.
Магда поворачивается к матери:
– Мама, зачем ты их отпустила?
Хая, пряча лицо в ладони, разражается рыданиями. Магда обнимает ее за плечи, привлекает к себе.
– Магда, твоя мама не могла помешать им забрать девочек. Никто не мог. – Голос Ицхака прерывается, и он достает из кармана большой носовой платок, чтобы смахнуть слезы.
Вдруг Магда отпускает мать, встает и заявляет:
– Нам надо выяснить, где они, чтобы я смогла присоединиться к ним.
Хая ловит ртом воздух.
– Мы пообещали твоим сестрам, что позаботимся о твоей безопасности. Здесь, дома.
Магда с вызовом смотрит на мать, с губ ее срываются резкие слова.
– Мы тоже дали обещание. Мама, разве ты не помнишь? – Она поворачивается к Ицхаку. – Вы оба позабыли о нашем договоре быть вместе?
– Где быть вместе? – спрашивает Ицхак. – Мы не имеем представления, где они сейчас.
– Нам сможет помочь дядя Айван. Он ведь по-прежнему во Вранове, да? – От смущения Магда краснеет, но полна решимости.
– Конечно, – медленно кивает Хая.
– Я сейчас же хочу увидеться с дядей, – настаивает Магда. – Он знает людей. У него много знакомых. Он может нам помочь.
А вдруг он слышал что-то важное, думает она.
Магда не отрываясь смотрит на заднюю дверь, через которую можно пройти к дому по ту сторону переулка, где живут ее дядя с тетей и трое их маленьких детей.
– Мы уже говорили с Айваном, и он пообещал сделать все от него зависящее, чтобы мы были в безопасности в своем доме. Это все, что он может сделать, – твердо говорит Ицхак, вновь проводя носовым платком по лицу.
Потрясенная этой ужасной новостью, Магда медленно, неохотно откидывается на спинку дивана, и Хая обнимает ее, стараясь по-матерински успокоить несчастную девочку.
Глава 9
Освенцим
Весна 1942 года
Капо поднимает разбитый кирпич и машет им перед лицом Ливи, а потом сует его ей в руки, веля осторожно положить в тележку. Циби смотрит, как кровь из ранки Ливи пачкает кирпич. Когда капо отходит, Ливи пытается обмотать больную руку рубашкой.
Ранка на ладони Ливи не зажила, и Циби пытается оторвать полоску от гимнастерки, но ткань чересчур толстая и прочная.
– Работай левой рукой. Я тебя прикрою.
Во время работы Циби загораживает Ливи от глаз капо.
Когда тележка заполняется кирпичами, капо кивает двум девушкам, работающим в связке с сестрами, а им говорит:
– Вы двое, идите назад. Толкайте!
Сестры слышат, как тяжело дышат девушки, запряженные в тележку. Циби и Ливи толкают тележку сзади, но она не сдвигается с места.
– Толкайте, ленивые сучки! Сильнее!
Циби упирается в тележку плечом и знаком показывает Ливи делать то же самое. Наконец тележка начинает ползти вперед.
Они продвигаются медленно, поскольку дорога замусорена битым кирпичом и черепицей, кусками древесины – искореженными остатками того, что когда-то было человеческими жилищами.
Несмотря на холодный воздух и сильный ветер, с девушек градом льется пот. Циби не помнит, чтобы когда-нибудь выполняла такую тяжелую работу, даже в лагере «Хахшары». Она искоса смотрит на Ливи: сестре очень тяжело с одной здоровой рукой. Тележка движется по разбитой дороге мимо полей, на некоторых из них из мерзлой земли взошли ростки картофеля. Девушки подходят к пустому полю, где их поджидают мужчины. Здесь уже высятся штабеля привезенных кирпичей. Один мужчина говорит, куда поставить тележку, а потом с напарником помогает девушкам разгрузить кирпичи и уложить их в штабеля.
С пустой тележкой они возвращаются быстрее. Вся процедура повторяется вновь, после чего капо объявляет перерыв. Они садятся, прислонясь спиной к тележке, и Циби проверяет рану на руке Ливи.
– Ливи, надо, чтобы кто-нибудь осмотрел твою руку. Когда мы вернемся, я спрошу, есть ли здесь врач или медсестра, – шепчет Циби.
– Мне нужна также чистая рубашка, – с дрожью в голосе говорит Ливи. – Эта испачкана кровью.
– Мы можем постирать твою гимнастерку. Пошли работать.
– Но нам еще не сказали. Разве нельзя еще немного отдохнуть?
– Можно, но я хочу, чтобы капо отметила это и меньше к нам придиралась. Пошли, ты сможешь.
К концу дня девушки сделали четыре ходки с тележками. Циби вздрагивает, вспоминая эпизоды начала дня, когда несколько девушек были травмированы упавшими с руин кирпичами и черепицей. Им приходится опасаться тумаков и затрещин, которые капо раздает направо и налево тем, кто, по ее мнению, увиливает от работы. На пределе сил сестры добредают до своего барака, получив ожидающий их скудный обед.
Проглотив хлеб и суп, Циби подходит к капо, таща за собой Ливи, и показывает травмированную руку сестры:
– Капо, можно ли моей сестре получить где-нибудь первую помощь? По дороге сюда она порезала руку, и у нее идет кровь. Чтобы она могла работать, надо перевязать руку.
Высокая женщина вскользь смотрит на протянутую к ней руку.
– Медчасть в следующем бараке. Может быть, они посмотрят, а может быть, и нет, – с ухмылкой говорит она, указывая в сторону лагерных ворот.
Циби и Ливи успевают сделать пару шагов, когда капо кричит им вдогонку:
– Иди одна! Нет нужды, чтобы старшая сестра держала тебя за руку. – Она ухмыляется собственной шутке. – И не называй меня «капо» – меня зовут Ингрид. – Она улыбается щербатым ртом, и Циби вдруг становится не по себе.
– Все будет в порядке. – Циби подталкивает сестру. – Я займу нам место для сна.
Лагерь вновь залит светом прожекторов. Солнце село. Закончился первый полный рабочий день в Освенциме.
В ожидании сестры Циби устраивается у стены. Немного погодя, пока она пытается разгладить комковатый тюфяк, в дверь врывается Ливи, зовя ее по имени.
В бараке сейчас по меньшей мере тысяча девушек: кто-то спит, кто-то еще бодрствует, некоторые тихо разговаривают. Циби встает и машет рукой, и Ливи, заметив ее, направляется к ней, огибая тюфяки.
Циби замечает на лице Ливи следы слез – полосы розовой кожи на фоне кирпичной пыли, покрывающей ее тонкое нежное лицо.
– Что случилось? Ты в порядке? – спрашивает Циби, когда Ливи падает в ее объятия, усаживает сестру на тюфяк и хватает ее забинтованную руку; похоже, ранку обработали. – Что случилось?
Ливи продолжает рыдать и наконец выдавливает из себя:
– Почему ты мне не сказала?
– Что не сказала? Что произошло?
– Я пошла в больницу.
– И что-то случилось?
– Я увидела. – Ливи перестает плакать; ее глаза округлились от страха.
– Что увидела? – вся похолодев, спрашивает Циби.
– Там висело зеркало. Почему ты не сказала мне о том, что со мной сделали?
Циби берет лицо Ливи в свои ладони и впервые за много дней улыбается:
– И это все? Ты увидела свое отражение в зеркале?
– Мои волосы… – Ливи проводит рукой по голове и сразу с отвращением отдергивает руку. – Они остригли мои локоны. – Она смотрит мимо Циби, в глубину барака, на сотни бритых голов; у нее остекленевший, мутный взгляд. Циби готова ударить сестру, вывести ее из шока, но вскоре Ливи обращает на сестру свои широко открытые голубые глаза. – Они остригли мои волосы, – шепчет она, а ее руки вновь тянутся к голове, глаза наполняются слезами.
– Но, Ливи, что они, по-твоему, делали той машинкой?
– Я… я не хотела об этом думать. Пока это происходило, я воображала себе, что мама возится с моими волосами. Ты же знаешь, как она любит причесывать мои кудряшки. – Когда до Ливи доходит, она замолкает. Ее бьет дрожь.
Циби начинает понимать: некоторые вещи настолько ужасны, что их не принимаешь. Может быть, это и хорошо. Кто знает, что еще им предстоит вынести? Может быть, ей тоже придется воспитать в себе это умение.
– Ливи, я твое зеркало. – Циби машет рукой вокруг. – С этого момента мы все – твое зеркало.
Кивнув, Ливи закрывает глаза.
– Давай ляжем, ладно? – Циби нечего предложить сестре, помимо сонного забытья.
– Но блохи… – Ливи распахивает глаза.
– Как и мы, они тоже голодные. Нам надо просто научиться не замечать их.
– Но вчера ты…
– Вчера было сто лет назад.
На следующий день они снова идут на место сноса зданий. Перед началом работы Ингрид спрашивает у девушек, кто из них умеет читать и писать. Никто не отвечает. Для Циби уже стало очевидным, что неприметность – единственный способ избежать ее жестокого внимания. Капо впадает в ярость. Она все громче и громче повторяет вопрос. Она не отступает. Отдавая себе отчет в присутствии поблизости эсэсовцев, Циби все же решается подать голос в надежде, что они с сестрой, возможно, получат какие-то преимущества. Если она выйдет вперед, возможно, им не придется работать на месте сноса зданий.
– Я умею читать и писать, – говорит Циби.
– Кто это сказал? – спрашивает Ингрид.
Циби смело делает шаг вперед из строя, глядя прямо перед собой. Ингрид не полька, как другие капо, она немка. Интересно, размышляет Циби, она преступница или политзаключенная – всего несколько причин, по которым гражданин Германии мог оказаться в Польше, в Освенциме. Циби рада, что они с Ливи понимают и даже немного говорят по-немецки.
Ингрид рывком протягивает Циби планшет и карандаш:
– Запиши фамилии и номера всех. И побыстрее!
Взяв планшет, Циби подходит к девушкам в первом ряду и принимается записывать их фамилии. Девушки поднимают рукава, показывая выбитые на руках номера, и Циби заносит их на лист бумаги. Она проворно ходит вдоль рядов девушек и, закончив, вручает планшет Ингрид.
– Все правильно? – спрашивает Ингрид.
– Да, Ингрид.
– Посмотрим. – Капо переворачивает страницу. Водя пальцем сверху вниз, она выкрикивает: – Заключенная тысяча семьсот сорок два, как твоя фамилия?
Девушка с номером 1742 называет свою фамилию. Правильно. Ингрид называет другие номера, получает ответы.
Циби все еще стоит рядом с ней, и Ингрид машет одному из эсэсовцев. Он неторопливым шагом подходит к ним, постукивая стеком по своей ноге. Ингрид протягивает ему список.
– Где ты научилась так красиво писать? – спрашивает он у Циби.
С бравадой, более уместной для жизни в лагере «Хахшары», Циби смотрит на охранника и отвечает:
– Я выросла не в лесу, я ходила в школу.
Бросив взгляд на Ингрид, она замечает, что капо отвернулась, чтобы спрятать улыбку, которая может навредить ей не меньше, чем Циби.
Охранник хмыкает.
– Пусть она ведет твои записи, – говорит он капо, перед тем как уйти.
– Ну-ну, – положив руку на плечо Циби, произносит Ингрид. – Ты старательная и аккуратная. Но если не будешь остерегаться, язык доведет тебя до беды. Ты мне больше пригодишься живая, чем мертвая, так что перестань дерзить охранникам. Поняла?
Циби кивает. Ей неприятно прикосновение руки Ингрид, но разве не этого она хотела? Заискивать перед теми, кто может навредить ей с сестрой?
– Каждый день будешь записывать новых заключенных и вычеркивать отсутствующих. Ясно?
– Да, Ингрид. Я смогу. С удовольствием займусь этим, – отвечает Циби.
– А теперь все за работу! – рявкает Ингрид, а когда Циби поворачивается, чтобы присоединиться к Ливи и другим девушкам в ее команде, добавляет: – Продолжай работать на тележке.
Ливи подходит к старшей сестре, дрожа от холода и ужаса. Чем обернется для них контакт Циби с капо и эсэсовцем?
– Кто это? – спрашивает Ингрид.
Ясно, что она не запомнила Ливи с прошлого вечера.
– Моя младшая сестра. – Циби дотрагивается до забинтованной руки Ливи.
– Похоже, ты замерзла, – обращается Ингрид к Ливи.
Ливи кивает, у нее стучат зубы. Несомненно, Ливи выглядит моложе любой другой девушки, работающей здесь. Она едва достает Циби до плеча, и, хотя пока не так истощена, как другие, тюремная униформа висит на ее худом теле. Циби замечает в глазах Ингрид проблеск сочувствия.
На следующий день, когда Циби и Ливи встают в строй во дворе перед выходом на работу, Ингрид опускает тяжелую куртку на плечи Ливи:
– У тебя размер, примерно как у моей сестры. Сколько тебе – одиннадцать, двенадцать?
– Пятнадцать, – шепчет Ливи, боясь посмотреть Ингрид в глаза.
Ингрид резко поворачивается и начинает выводить девушек из Освенцима.
Другие девушки завидуют куртке Ливи, что-то бурчат себе под нос, и Циби начинает опасаться того, что внимание Ингрид выделило их. Может ли на них сказаться протежирование со стороны немецкой капо?
После прихода на место сноса зданий Циби сверяет фамилии девушек и отдает планшет Ингрид, после чего вновь принимается грузить кирпичи в тележку. И они вновь толкают полную тележку в поле, где с благодарностью принимают помощь русских военнопленных в разгрузке. Ничего не сказано по поводу куртки Ливи. Во всяком случае, очевидно, думает Циби, что Ливи работает наравне со всеми, несмотря на больную руку.
С наступлением весны лес за полем покрывается сочной молодой зеленью. Заключенные посадили на опушке леса зерновые в надежде, что хороший урожай увеличит их рацион.
Несмотря на перемены в погоде, дорога остается полосой препятствий: сегодня рытвины, заполненные жидкой грязью, а завтра – россыпи камней с высохшей грязью. Однажды дождливым днем передние колеса тележки застревают в яме. Чтобы вытащить тележку, девушки подкладывают под колеса камни. Ливи толкает тележку сзади, а Циби с другими девушками тянут ее спереди. Когда колеса начинают медленно поворачиваться, Ливи замечает какой-то торчащий из вязкой грязи предмет. Это маленький ножик. С деревянной ручкой, он идеально умещается на ее ладони. Ливи прячет ножик в карман галифе и продолжает толкать тележку.
Позже, уже в темноте, лежа на тюфяке, она достает ножик, чтобы показать Циби.
– Для нас здесь это целое состояние, – горячо говорит она сестре. – Мы можем разрезать им еду на маленькие порции, про запас.
– Знаешь, что они сделают, если найдут его у тебя? – шипит Циби.
– Мне наплевать! – огрызается Ливи. – Я нашла его, и он мой. Ты не разрешила мне сохранить монету, но ножик я не отдам.
Ливи засовывает ножик в карман. Он обязательно пригодится, и Циби возьмет свои слова назад.
Однажды утром неделю спустя, когда охранники барабанят дубинками по стенам барака, Ливи даже не пытается встать. Циби расталкивает ее, щупает лоб сестры.
Ливи горячая и красная, она вся в поту.
– Ливи, прошу тебя, надо вставать, – умоляет Циби.
– Не могу, – не открывая глаз, хрипит Ливи. – Голова болит. И ноги. У меня все болит.
Девушка, лежащая на соседнем тюфяке, наклоняется к ним и дотрагивается рукой до головы Ливи, потом засовывает руку ей под рубашку.
– Она вся горячая. Наверное, это тиф, – шепчет она.
– Что? Почему? – Циби в панике.
– Вероятно, укусы блох, а может быть, крыса. Трудно сказать почему.
– Но что мне делать?
– Узнай, позволят ли они отправить ее в больницу. Только там она сможет выжить. Взгляни – от нее ничего не осталось, и она больна. Она не в состоянии работать.
– Побудешь с ней, пока я разыщу Ингрид и попрошу отправить сестру в больницу?
Девушка кивает.
Ингрид хмурится и даже кажется немного обеспокоенной. Она кивает в знак согласия, и Циби мчится к Ливи, поднимает ее на ноги и помогает пройти через комнату. В нужный момент, перед выходом из барака, она не забывает переложить ножик Ливи в свой карман.
На улице девушки встают в строй, а Циби, спотыкаясь, тащит мимо сестру, находящуюся в полубессознательном состоянии. Она вспоминает об отце. Что бы он сказал в тот момент об ответственности старшей сестры? Есть ли ее вина в том, что Ливи заболела тифом?
Циби передает сестру строгой медсестре, которая велит ей немедленно уходить, не обращая внимания на ее протест. У нее нет выбора. Циби возвращается в свою бригаду, и Ингрид приказывает ей работать на крышах с другими девушками: они будут сбрасывать кирпичи и черепицу вниз.
Три дня Циби ходит на работу, не имея новостей о Ливи. Но, по крайней мере, сестра в больнице, а не мучается в поту одна на соломенном тюфяке. Циби поглощена этой новой работой, с нетерпением ожидая перерывов в тяжелом труде. Единственная еда – это обед, когда прибывает телега с пятью баками супа и пятью подавальщицами. Циби уже слышала безумные истории о том, что попадает в этот «суп», и теперь видит это собственными глазами: зубная щетка, деревянный браслет, резинка плавают среди лука и сардин. Бригада в кои-то веки смеется, когда одна девушка выуживает из своей миски с супом расческу и громко комментирует: «У меня тут расческа, жаль, нет волос».
На третий день пребывания Ливи в больнице Циби спускается с крыши, наблюдая за группой девушек, ожидающих своей порции супа. Она заметила кое-что странное в этом обеденном распорядке: большинство девушек смотрят в сторону полной подавальщицы с двумя длинными каштановыми косами. Сама прическа кажется Циби странной, поскольку на вид этой женщине не меньше семидесяти. Спустившись с крыши, Циби подходит к группе девушек. Теперь она тоже смотрит на повариху с косами. Встретившись с ней взглядом, Циби улыбается. Повариха не улыбается в ответ – одному Богу известно, что им здесь никто ни разу не улыбнулся, – но подзывает Циби к себе. Черпак глубоко погружается в бак, не только наливая в миску Циби жидкую безвкусную похлебку, но и подцепив большой кусок мяса. Женщина кивает Циби, переводя взгляд на голодных девушек, раздумывая, кого еще облагодетельствовать своей щедростью.
Циби садится в сторонке и быстро съедает суп. На дне миски остается кусок мяса. Оглядевшись вокруг и убедившись в том, что никто не подсматривает, она берет кусок, досуха облизывает его и засовывает в карман рядом с ножиком Ливи. Вернувшись с работы, она найдет способ попасть в больницу и поделиться мясом с сестрой.
Но, войдя вечером в барак, Циби находит там Ливи. Ливи почти поправилась, ее щеки немного порозовели. Циби прижимает палец к губам и засовывает руку в карман, доставая оттуда кусок мяса. Ливи широко раскрывает глаза. Она разрезает ножиком мясо на тонкие ломтики. Истоки этого пира неясны, но девушкам все равно.
На протяжении следующих трех месяцев число заключенных значительно возрастает. Их сотнями привозят на поездах, они заполняют все здания в Освенциме, занимая место умерших либо от болезней, либо от рук эсэсовцев. До Циби и Ливи доходят слухи о каком-то бункере для убийств, находящемся под землей, куда мужчины, женщины и дети входят живыми, а выносят их оттуда мертвыми. Девушки видели мужчин-заключенных, везущих тележки с трупами. Циби никак не может осознать это, а потому заставляет себя поверить, что они умерли от болезней.
Рука у Ливи зажила, но сестры с каждым днем слабеют. Как и все вокруг, они живут сегодняшним днем, испытывая нечто похожее на удовлетворение, только когда закрывают глаза ночью: они пережили еще один день в команде по сносу зданий. Не один раз им доводилось видеть, что происходит, когда эсэсовец дает волю своей мстительности; расколотый кирпич, упавшая черепица – и следует выстрел. Им приходилось относить убитых девушек в лагерь в конце долгого изнурительного дня.
Мгновения радости в их несчастьях приносит найденный Ливи ножик. С его помощью Циби разрезает хлеб на маленькие порции: некоторые съедаются сразу же, остальные оставляются на потом, что дает возможность распределять еду. Это немного, но у сестер появляется свой секрет, что позволяет хоть чуть-чуть контролировать их лишенную всякого смысла жизнь. Ливи постоянно держит ножик при себе: днем в кармане штанов, ночью под матрасом.
Через несколько недель после приезда Циби и Ливи начинают прибывать парни из Словакии, но их не оставляют в Освенциме. Сестры, однако, знают, где они. Кирпичи, которые девушки продолжают свозить на поле, идут на постройку новых жилых блоков, а через дорогу от этого места построены новые деревянные бараки. В них теперь размещаются словацкие мужчины. Всем понятно, что сооружается новый лагерь.
Циби может общаться с русскими военнопленными, потому что знакома с русинским языком, диалектом украинского языка, на котором говорят в Восточной Словакии. Однако разговоры с мужчинами вполголоса не проясняют ничего нового в их ситуации. Ливи, оставаясь робким, наивным подростком, никогда не участвует в этих разговорах. Циби рада: это место не отняло всего у младшей сестры.
Но однажды мужчины дают Циби некоторые ответы. Эти новые кирпичные здания предназначены для женщин. Женский лагерь.
Биркенау.
Глава 10
Освенцим-Биркенау
Лето 1942 года
К июню сестры привыкают проводить дни в молчании. Они вконец измучены изнурительным физическим трудом и скудным питанием. С приходом лета Циби вынуждена признать, что они могут остаться в этом месте, этом жутком месте, на годы или пока не умрут, как многие другие. Каждый вечер она удивляется, что им удалось прожить еще один день. Даже мысли о родных начинают казаться полузабытым сном, увиденным давным-давно. Циби пытается представить себе, чем занимается Магда, в безопасности ли она, по-прежнему ли за ней охотятся глинковцы. Она внимательно присматривается к Ливи, которая худеет с каждым днем, почти не разговаривает, часто переходит с места на место в каком-то оцепенении. Но Ливи продолжает усердно трудиться, она смелая, ее любят другие заключенные, и Циби гордится сестрой.
Им не делают никаких послаблений: несмотря на изнурительную жару, их эксплуатируют по полной, однако приближение августа сулит более прохладные дни. Циби и Ливи вынесли болезнь, травмы, голод и «отбор».
Когда-то безобидное, теперь это слово символизирует их сильнейший страх. Проходя строем перед эсэсовцами, девушки должны выглядеть здоровыми, без дрожи в руках и лицах, не должны показывать слабость. Не прошедшие это испытание «отбираются» – и их больше не видят.
Жара очень угнетает, повсюду больные, и даже скудная еда часто портится. Но сегодня, пока они стоят на построении у барака, хмуро глядя на другие бараки и тысячи женщин и девушек, задувает легкий ветерок, гоняющий по земле вокруг них сухие листья. Тишина в ожидании переклички осязаема. Циби замечает стоящие в конце дороги грузовики, сегодня что-то изменилось.
По улице ходит женщина в эсэсовской форме, переговариваясь с надзирателями у каждого блока.
– Некоторые из вас сегодня переезжают в другие помещения. – Эсэсовка останавливается рядом с Ингрид, выкрикивая команды девушкам в лицо. – Получите распоряжения по работе и следуйте за своим капо. Если не можете идти пешком, садитесь в грузовики.
Когда эсэсовка уходит к другому бараку, Циби быстро подходит к Ингрид. К этому времени у нее с капо установилась странная дружба, которая медленно, но верно крепнет. В Ливи есть что-то такое, отчего лед в сердце этой женщины начал таять. Циби не допытывается почему – довольно того, что они пользуются ее небольшими послаблениями.
– Что это значит – «другие помещения»?
У Циби вдруг перехватывает дух. Страх пробил даже усталость и туман в голове. Жизнь тяжела, но здесь, в Освенциме, правила им знакомы. Неужели придется начинать все сначала, с новыми охранниками, новым распорядком, новыми мучениями?
– Вы будете жить в Биркенау. Делайте, что вам говорят, но не садитесь в грузовик, что бы ни случилось. Идите пешком. Понятно? Вашим новым капо будет Рита. – Ингрид оглядывается по сторонам, нет ли поблизости эсэсовцев, потом понижает голос. – Я попросила ее присматривать за тобой и… и Ливи. – Ингрид поворачивается к Циби спиной и уходит.
Циби понимает, что ничего больше не вытянет из капо, для них обеих риск слишком велик.
Она замечает, с какой тоской Ливи смотрит на грузовики, но тянет сестру за руку, и они вместе выходят из ворот, высоко подняв голову. Циби бросает взгляд на слова, которые она последние пять месяцев видела каждый день, выходя из лагеря и вновь заходя в него: «ARBEIT MACHT FREI». Какая чепуха, ни один из них не свободен. Они узники, с ними обращаются как с животными, и их жизнь ничего не стоит. Эта «свобода» подразумевает лишь смерть.
Они снова идут по дороге к стройплощадке.
– По-моему, мы вновь встретимся с нашими кирпичами, – говорит Циби, обнимая сестру за плечи.
– Это здания, которые строили русские? Но они не закончены.
– Некоторые закончены. Думаешь, им не все равно, если они недостроены? Для таких, как мы? – Циби сдерживается. Легко было бы наброситься с руганью на поработителей, показать, что у нее не осталось надежды, но ради Ливи она должна быть сильной. – Может быть, на новом месте нам будет лучше, котенок.
Циби чмокает сестру в щеку, но та продолжает, спотыкаясь, идти по дороге.
Солнце немилосердно печет, пыль с дороги летит им в лицо. Впереди одна из девушек теряет сознание. К ней подходит эсэсовец, достает из кобуры пистолет и стреляет ей в голову.
Не останавливаясь, Циби и Ливи обходят тело девушки. Они научились казаться равнодушными, никогда не показывать потрясение или страх, гнев или ужас. Чтобы выжить, человек должен оставаться невидимым. Привлекая внимание к себе даже по пустякам, можно навлечь на себя мгновенную смерть.
– Надо было ей сесть в грузовик, – шепчет Ливи.
– В грузовике или на дороге, никакой разницы не было бы, – говорит Циби; у Ливи озадаченный вид. – Ты видела хотя бы один проходящий грузовик? Посмотри по сторонам, мы почти на месте, и ни один не проехал. Те девушки не попадут в Биркенау.
Ливи не отвечает. Теперь она поняла.
Они молча продолжают путь. Идущие впереди девушки сворачивают с дороги на территорию нового лагеря, где достроенные кирпичные блоки стоят по соседству с незаконченными. Тут есть три улицы, на каждой в ряд пять блоков. Лагерь окружен проволочным ограждением, поставлены деревянные сторожевые вышки для наблюдения за новыми заключенными. С высоты за девушками, наставив на них винтовки, наблюдают эсэсовцы. Снова чепуха, устало думает Циби. Что может сделать пусть даже тысяча полуголодных доходяг с этими людьми?
Они ожидают указаний на широкой площадке.
– Прежде чем войдете в новые жилища, вы должны подновить свои номера. Многие из них стерлись, – кричит им охранница.
Ливи смотрит на номер у себя на руке. Циби делает то же самое. Все девушки вокруг рассматривают свои руки.
– Я вижу свой номер, – говорит Ливи.
– Я вижу большую часть своего, – откликается Циби.
– Встаньте в очередь! – кричит охранник.
Девушки, толкаясь, встают в неровную линию.
– Ливи, это Гита? Впереди нас? – Циби указывает пальцем. – Гита, Гита! – зовет она.
Девушка оборачивается и при виде Циби и Ливи улыбается. Это их школьная подруга.
Читать бесплатно другие книги:
