Свобода Франзен Джонатан
– Это тоже было бы нечестно, хотя я и не хочу быть врачом.
– А чего ты хочешь?
Поскольку мать Патти неустанно строила впечатляющие карьеры своих дочерей, не преуспев, по мнению Патти, на материнском поприще, сама Патти склонялась к мечтам о карьере домохозяйки и выдающейся матери.
– Я хочу жить в красивом старом доме и воспитывать двоих детей, – сказала она Уолтеру. – Я хочу быть лучшей матерью в мире.
– Но ты же хочешь сделать карьеру?
– Моей карьерой будут дети.
Он нахмурился и кивнул.
– Видишь, – сказала она. – Я скучная. Я гораздо скучнее твоих друзей.
– Это ерунда, – запротестовал он. – Ты безумно интересная.
– Очень мило с твоей стороны, но чем докажешь?
– Мне кажется, что у тебя внутри гораздо больше, чем ты сама думаешь.
– Боюсь, что ты заблуждаешься. Спорим, что ты не назовешь ни одного моего интересного качества.
– Ну, для начала – ты многого добилась в спорте, – сказал Уолтер.
– Бум-бум. Очень интересно.
– И твой образ мышления, – добавил он. – То, что ты считаешь ужасного препода милым и трогательным.
– Но ты же со мной не согласен!
– И то, как ты говоришь о своей семье. Какие истории ты о них рассказываешь. То, что ты уехала так далеко и живешь сама по себе. Это все жутко интересно.
Патти никогда раньше не видела, чтобы кто-нибудь был так очевидно в нее влюблен. На самом деле они, разумеется, говорили о желании Уолтера присвоить ее. Чем больше времени они проводили вместе, тем сильнее Патти ощущала, что, хотя она не была милой девочкой – или, возможно, как раз из-за этого – и хотя ее одолевало мрачное стремление во всем быть первой и у нее были вредные привычки, – на самом деле она была интересным человеком. И Уолтер, яростно настаивая на ее интересности, в свою очередь становился все более и более интересен ей.
– Если ты такой феминист, то как ты можешь дружить с Ричардом? – спросила Патти. – Он же вроде нас не особо уважает, нет?
Лицо Уолтера затуманилось.
– Если бы у меня была сестра, я бы никогда их не познакомил.
– Почему? Потому что он бы с ней дурно обошелся? Он так ужасен с женщинами?
– Он не нарочно. Он любит женщин. Просто они довольно быстро ему надоедают.
– Потому что мы взаимозаменяемы? Потому что мы всего лишь вещи?
– Дело не в политике, – сказал Уолтер. – Он за равные права. Это скорее вредная привычка. Его отец страшно пил, а Ричард не пьет совсем. Но с девушками он поступает как с пустыми бутылками после пьянки – выбрасывает их, и все тут.
– Звучит ужасно.
– Да, это мне в нем не нравится.
– Но ты продолжаешь с ним дружить, хотя ты и феминист.
– Друзей не бросают из-за их несовершенств.
– Да, но надо же попытаться помочь им стать лучше. Объяснить, в чем они не правы.
– Ты так делала с Элизой?
– Ладно, победил.
В следующий раз Уолтер наконец пригласил ее на настоящее свидание, с кино и ужином. Это был бесплатный киносеанс, где показывали (как это было похоже на Уолтера!) черно-белый греческий фильм под названием “Афинский дьявол”. Пока они сидели в кинозале отделения искусств, ожидая начала сеанса, Патти описала свои планы на лето: пожить с Кэти Шмидт в загородном доме ее родителей, продолжать лечение и подготовиться к возвращению в следующем сезоне. Внезапно Уолтер спросил, не хочет ли она вместо этого пожить в комнате Ричарда – тот уезжает в Нью-Йорк.
– Ричард уезжает?
– Да. Вся музыка происходит в Нью-Йорке. Они с Эррерой хотят восстановить группу и попытать удачи там. А у меня еще три месяца оплачено.
– Ого! – Патти осторожно выстроила выражение лица. – И я буду жить в его комнате.
– Ну, это уже будет не его комната. Она будет твоей, – сказал Уолтер. – Оттуда недалеко до спортзала. Гораздо ближе, чем от Эдины.
– И ты предлагаешь мне жить с тобой.
Уолтер покраснел и опустил взгляд.
– Ну, у тебя же будет отдельная комната. Но вообще, если бы тебе как-нибудь захотелось поужинать и прогуляться, было бы здорово. Мне можно доверять в том, что касается личного пространства, и я буду рядом, если тебе захочется пообщаться.
Патти уставилась на него, силясь осмыслить услышанное. Она чувствовала смесь а) обиды и б) сожаления из-за того, что Ричард уезжает. Она почти предложила Уолтеру поцеловать ее, прежде чем предлагать переехать к нему, но от обиды ей совершенно не хотелось целоваться. И тут в зале погас свет.
Насколько автор помнит, сюжет “Афинского дьявола» заключался в следующем: однажды мягкосердечный афинский бухгалтер в роговых очках по пути на работу видит в газете свою фотографию. Заголовок гласит – АФИНСКИЙ ДЬЯВОЛ ПО-ПРЕЖНЕМУ НА СВОБОДЕ. Прохожие афинцы немедленно начинают гнаться за ним, и его едва не арестовывают, но тут ему на помощь приходит банда не то террористов, не то обычных преступников, которые принимают его за своего демонического главаря. Банда планирует что-то вроде взрыва Парфенона, и главный герой пытается объяснить им, что он – всего лишь мягкосердечный бухгалтер и вовсе не Дьявол, но они так рассчитывают на его помощь, а жители города так твердо вознамерились покончить с ним, что тот наконец впечатляющим жестом срывает очки и становится их бесстрашным главарем – Афинским Дьяволом! Ладно, ребята, говорит он, слушайте мой план.
На протяжении всего фильма Патти видела на месте бухгалтера Уолтера и представляла себе, будто это он решительно снимает очки. Затем за ужином в “Вешо” Уолтер истолковал фильм как иносказательное изображение коммунизма в послевоенной Греции и объяснил Патти, как Америка, нуждаясь в партнерах по НАТО в юго-восточной Европе, долгое время поддерживала политические репрессии в той области. Бухгалтер, сказал он, олицетворял собой Обычного Человека, который осознает необходимость вступить в жестокую схватку с правыми.
Патти попивала вино.
– Мне так не кажется, – сказала она. – Мне кажется, дело в том, что у главного героя никогда не было своей жизни, потому что он был очень ответственным, и всего стеснялся, и не знал, на что способен на самом деле. Ему незачем было жить, пока его не приняли за Дьявола. Хотя после этого он прожил всего несколько дней, ему не страшно было умереть, потому что он наконец-то чего-то достиг и осознал свои возможности.
Уолтер был шокирован.
– Довольно бессмысленная смерть, – заметил он. – На самом деле он же ничего не достиг.
– Тогда зачем?
– Потому что он почувствовал солидарность с теми, кто спас ему жизнь. Он понял, что несет за них ответственность. Они были его подчиненными и нуждались в нем, и он был верен им. Он умер ради верности.
– Боже! – изумленно сказала Патти. – Ты все-таки удивительный.
– Все не так, – запротестовал Уолтер. – Иногда я себя чувствую самым большим идиотом в мире. Я бы хотел уметь врать. Я бы хотел быть таким эгоистом, как Ричард, и хотел бы попробовать себя в творчестве. И я не могу не потому, что я какой-то удивительный. Мне чего-то для этого не хватает.
– Но бухгалтер тоже не считал, что способен на подобное. Он удивил самого себя!
– Да, но это не реалистичное кино. На фотографии в газете был не просто похожий человек, там был он! И если бы он сдался властям, все тут же прояснилось бы. Ошибка в том, что он побежал. Поэтому я и говорю, что это притча, а не реалистическая история.
Патти чувствовала себя странно с бокалом вина в присутствии Уолтера, потому что он абсолютно не пил, но у нее было лихое настроение, и она довольно быстро залила в себя довольно много.
– Сними очки, – сказала она.
– Нет. Тогда я не буду тебя видеть.
– Ничего. Это всего лишь я. Просто Патти. Сними.
– Но мне нравится видеть тебя! Я люблю смотреть на тебя!
Их глаза встретились.
– Поэтому ты хочешь, чтобы я переехала к тебе? – спросила Патти.
Он покраснел.
– Да.
– Тогда, может, взглянем на твою квартиру, чтобы я решила?
– Сейчас?
– Да.
– Ты не устала?
– Нет, я не устала.
– А как твое колено?
– Мое колено в порядке, спасибо.
Она наконец-то думала только об Уолтере. Если бы ее спросили тогда, когда она ковыляла по Четвертой улице, вдыхая мягкий, соблазнительный майский воздух, надеется ли она столкнуться в квартире с Ричардом, Патти ответила бы отрицательно. Она хотела секса немедленно, и будь у Уолтера хотя бы капля здравого смысла, он бы повернул обратно, услышав за своей дверью бурчание телевизора – увел бы ее куда-нибудь, куда угодно, хоть в ее комнату. Но Уолтер верил в настоящую любовь и, очевидно, боялся делать следующий шаг, не будучи уверенным во взаимности. Он привел Патти в квартиру. В гостиной, положив босые ноги на кофейный столик, сидел Ричард. На коленях у него лежала гитара, рядом на диване валялся блокнот на спирали. Он смотрел какой-то фильм о войне, пил пепси из огромной бутылки и сплевывал табак в банку из-под томатного соуса. В остальном в комнате царил образцовый порядок.
– А я думал, ты на концерте, – сказал Уолтер.
– Дерьмо, а не концерт, – ответил Ричард.
– Это Патти, помнишь ее?
Патти застенчиво проковыляла на передний план.
– Привет, Ричард.
– Патти, которая считается невысокой.
– Это я.
– И все-таки ты довольно высокая. Рад, что Уолтеру удалось наконец затащить тебя сюда. Я уж боялся, что этого никогда не произойдет.
– Патти думает пожить здесь летом, – вмешался Уолтер.
Ричард приподнял брови:
– В самом деле?
Он был тоньше, моложе и сексуальнее, чем запомнилось Патти. Как это ни ужасно, но внезапно ей захотелось сказать, что все это не так, что она вовсе не думала переезжать к Уолтеру или переспать с ним сегодня. Но, стоя здесь, глупо было отрицать очевидное.
– Я ищу квартиру поближе к спортзалу, – объяснила она.
– Конечно. Очень разумно.
– Она хотела взглянуть на твою комнату, – сказал Уолтер.
– Там сейчас не прибрано.
– Ты так говоришь, как будто там хоть иногда бывает прибрано, – радостно рассмеялся Уолтер.
– Случаются периоды относительной прибранности, – ответил Ричард и выключил телевизор пальцем ноги. – Как поживает твоя подружка Элиза? – спросил он у Патти.
– Она мне больше не подружка.
– Я же тебе говорил, – заметил Уолтер.
– Хотел услышать из первых рук. Она совершенно двинутая, правда? Сначала это не бросалось в глаза, но потом… Потом бросилось.
– Я совершила ту же ошибку, – призналась Патти.
– Только Уолтер сразу же все понял. Все об Элизе. Неплохое название.
– У меня было преимущество – она возненавидела меня с первого взгляда, – сказал Уолтер. – Мне было лучше видно.
Ричард захлопнул блокнот и сплюнул в банку коричневую кашицу.
– Я вас оставлю, дети мои.
– Над чем ты работаешь? – спросила Патти.
– Обычная херня, которую невозможно будет слушать. Пытался придумать что-нибудь с этой телочкой, Маргарет Тэтчер. Новый английский премьер-министр.
– “Телочка” звучит как-то притянуто по отношению к Маргарет Тэтчер, – сказал Уолтер. – “Дама” больше подходит.
– А тебе как “телочка”? – обратился Ричард к Патти.
– Да я вообще не из придирчивых, – ответила она.
– Уолтер утверждает, что так говорить нельзя. Он говорит, что это унизительно, хотя, по моему опыту, телки обычно не против.
– Звучит так, как будто ты еще в шестидесятых.
– Звучит так, как будто этот неандерталец еще с дерева не слез, – сказал Уолтер.
– У неандертальцев, по слухам, были прочные черепушки.
– Как и у быков, – заметил Уолтер. – И прочих жвачных животных.
Ричард рассмеялся.
– По-моему, сейчас уже никто не жует табак, кроме бейсболистов, – вмешалась Патти. – На что это похоже?
– Можешь попробовать, если есть желание блевануть, – сказал Ричард, вставая. – Я пошел. Оставляю вас, ребятки, наедине.
– Стой, я хочу попробовать, – сказала Патти.
– Это не лучшая твоя идея, – предупредил ее Ричард.
– Нет, я правда хочу.
То настроение безвозвратно ушло, и теперь ей было интересно, сумеет ли она удержать Ричарда. Ей наконец представилась возможность продемонстрировать то, что она пыталась объяснить Уолтеру с вечера их знакомства, – она недостаточно хороша для него. Разумеется, Уолтеру тоже представилась некая возможность – сорвать очки, принять демонический облик и изгнать соперника. Но Уолтер, как обычно, хотел, чтобы все было как хочет Патти.
– Дай ей попробовать, – сказал он.
Патти благодарно улыбнулась:
– Спасибо, Уолтер.
У табака был ментоловый вкус, и она тут же обожгла десны. Уолтер принес ей кофейную кружку для сплевывания, и Патти, как объект исследования, присела на диван, ожидая, пока подействует никотин, и наслаждаясь всеобщим вниманием. Но Уолтер порой поглядывал на Ричарда, и у нее вдруг заколотилось сердце: она вспомнила убежденность Элизы в том, что Уолтер по-особенному относился к своему другу; вспомнила ее ревность.
– Ричард восхищается Маргарет Тэтчер, – сказал Уолтер. – Он считает, что она олицетворяет собой капиталистическую “избыточность”, которая неизбежно приведет к падению капитализма. Думаю, Ричард пишет любовную балладу.
– Ты меня знаешь, – протянул Ричард. – Любовная баллада для волосатой дамочки.
– Мы пока не пришли к согласию по поводу вероятности марксистской революции, – объяснил Уолтер.
– М-м, – сказала Патти и сплюнула.
– Уолтер считает, что либеральное государство способно к саморегуляции, – сказал Ричард. – Он считает, что американская буржуазия с энтузиазмом примет все возрастающие ограничения их персональных свобод.
– У меня есть куча крутых идей для песен, а Ричард их почему-то все отвергает.
– Песня про экономичное топливо. Песня про общественный транспорт. Песня про национальную систему здравоохранения. Песня про налог на детей.
– Эти темы – белое пятно на карте рок-музыки, – заявил Уолтер.
– Два ребенка хорошо, а четыре – плохо.
– Два ребенка хорошо, а без них – еще лучше.
– Уже вижу, как толпы выходят на улицы.
– Тебе просто надо приобрести мировую известность, – сказал Уолтер. – Тогда тебя послушают.
– Запишу, чтобы не забыть. – Ричард повернулся к Патти: – Ты как?
– М-м! – ответила она, сплевывая в кофейную кружку. – Я, кажется, поняла, что ты имел в виду, говоря про “блевануть”.
– Попробуй не загваздать диван.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Уолтер.
Комната плыла и пульсировала.
– И тебе это нравится? – спросила Патти у Ричарда.
– Нравится.
– Как ты себя чувствуешь? – повторил Уолтер.
– Нормально. Главное – не шевелиться.
На самом деле ее сильно тошнило. Делать было нечего – приходилось сидеть на диване и слушать беззлобную перебранку Уолтера с Ричардом о политике и музыке. Уолтер с энтузиазмом продемонстрировал ей пластинку “Травм” и уговорил Ричарда проиграть сначала одну сторону, а потом и вторую. Первой шла песня “Ненавижу солнце”, которую она слышала осенью в клубе и которая сейчас казалась точным звуковым эквивалентом никотинового передоза. Хотя громкость была минимальная (стоит ли говорить, что Уолтер патологически стремился не беспокоить соседей), музыка вызывала у Патти жуткое, тошнотворное чувство. Слушая ужасающий баритон Ричарда, она чувствовала на себе его взгляд и понимала, что совершенно правильно истолковывала то, как он смотрел на нее в предыдущие встречи.
Около одиннадцати часов Уолтер начал неудержимо зевать.
– Прости, – сказал он. – Я отведу тебя домой.
– Я сама дойду. Если что, буду отмахиваться костылями.
– Нет, – сказал он. – Мы поедем на машине Ричарда.
– Нет, тебе пора спать, бедный ты, бедный. Может, Ричард меня отвезет? Согласишься на это ради меня?
Уолтер закрыл глаза и печально вздохнул, словно переступая через себя.
– Конечно, – сказал Ричард. – Я тебя отвезу.
– Сначала пусть посмотрит твою комнату, – пробормотал Уолтер, не открывая глаз.
– Добро пожаловать. Порядок говорит сам за себя.
– Мне понадобится экскурсовод, – со значением посмотрела на него Патти.
Стены и потолок комнаты были выкрашены в черный цвет, и панковская разруха, которую Уолтер свел на нет в гостиной, здесь цвела пышным цветом. Повсюду валялись пластинки и конверты от них, а также пустые заплеванные банки; пейзаж дополняли несколько гитар, переполненные книгами полки и кровать со смятыми черными простынями – было интересно и почему-то не противно думать о том, что на этих простынях происходило яростное стирание Элизы.
– Жизнерадостный цвет! – прокомментировала Патти.
Уолтер снова зевнул.
– Я это, разумеется, перекрашу.
– Если Патти не предпочитает черный, – заметил Ричард, стоя в дверях.
– Никогда об этом не думала, – ответила она. – Черный – это интересно.
– По-моему, очень успокаивающий цвет, – сказал Ричард.
– Так ты уезжаешь в Нью-Йорк.
– Да.
– Круто. Когда?
– Через две недели.
– О, я тоже в это время еду туда же. У родителей двадцать пятая годовщина свадьбы. Планируется какое-то омерзительное Празднество.
– Ты из Нью-Йорка?
– Уэстчестер.
– Я тоже. Хотя, видимо, из другой его части.
– Мы жили в пригороде.
– Определенно это не Йонкерс.
– Я кучу раз проезжала там на автобусе.
– Именно.
– И ты едешь в Нью-Йорк на машине? – спросила Патти.
– А что? Тебя надо подвезти?
– Возможно. Это предложение?
Он потряс головой:
– Мне надо об этом подумать.
Глаза бедняги Уолтера закрывались, и он в буквальном смысле слова не видел этого разговора. У Патти перехватывало дыхание от чувства вины и смущения, и она торопливо заковыляла ко входной двери, откуда и поблагодарила его за приятный вечер.
– Прости, что я так устал, – сказал он. – Тебя точно не отвезти?
– Я ее отвезу, – сказал Ричард. – Иди ложись.
Уолтер выглядел очень несчастным, но, возможно, он просто очень устал. Снаружи был прекрасный воздух, и Патти и Ричард в молчании дошли до его старой “импалы”.
Ричард, казалось, старался не прикасаться с ней, пока она усаживалась. Патти протянула ему свои костыли.
– А я думала, у тебя фургон, – сказала она, когда он уселся рядом. – Думала, у всех групп есть фургоны.
– У Эрреры есть фургон. Это мой личный транспорт.
– Значит, так я поеду в Нью-Йорк.
– Да, слушай. – Он вставил ключ в замок зажигания. – Ты уж либо рыбачь, либо снимай наживку. Понятно? Это нечестно по отношению к Уолтеру.
Она уставилась прямо на ветровое стекло.
– Что нечестно?
– Давать ему надежду.
– Вот как ты обо мне думаешь.
– Он удивительный человек и очень, очень серьезный. С ним надо обращаться бережно.
– Я знаю, – сказала она. – Можешь не объяснять.
– Хорошо, и зачем вы сюда пришли? Мне показалось…
– Что? Что тебе показалось?
– Мне показалось, что я чему-то помешал. Но когда я попытался уйти…
– Ну ты и сволочь.
Ричард кивнул, как будто ему было совершенно наплевать на то, что она о нем думает, или как будто он устал от глупых женщин, говорящих ему глупости.
– Когда я попытался уйти, – сказал он, – ты как будто не поняла намека. Ладно, дело твое. Просто хотел узнать, понимаешь ли ты, что просто убиваешь Уолтера.
– Я не хочу говорить с тобой об этом.
– Ладно. Не будем говорить об этом. Но ты с ним часто видишься? Почти каждый день, да? Уже много недель.
– Мы друзья. Мы гуляем.
– Отлично. И ты знаешь про ситуацию в Хиббинге.
– Да. Его маме нужна помощь в отеле.
– Это все, что он тебе сказал.