Золушки в опасности Каури Лесса

Он замолчал.

– То есть, собираетесь противостоять? – уточнила Ники. – Сатанис, враг мой, мне казалось, твоя мудрость не ведает границ, но вот поди ж ты, она уперлась в маниакальную идею и рассыпалась в прах. Я не верю тому, что слышу!

Крейский архимагистр наклонился вперед. Казалось, его нос сейчас проткнет амальгаму и появится в кабинете Никорин отдельно от владельца.

– Ты слышишь чаяния народа и его Правителя, – тихо сказал он. – Мое личное мнение не играет никакой роли, ибо асурх жаждет реванша, и Боги ему благоволят. Даже если бы я не хотел войны на Тикрее, это вопрос решенный.

Ники качнула головой:

– О-хо-хо, Сатанис, чему быть – тому не миновать… Но лучше бы этого не случилось! Не сейчас!

Старик вдруг улыбнулся.

– Если тебя это успокоит, красавица, я скажу, что сейчас Крей не готов к войне. При всем нашем желании мы вынуждены выжидать. Мы даже пропустим столь удачно складывающуюся для нас ситуацию с угрозой Вишенрогу.

– Почему же? – Ники старательно скрывала напряжение, которое грозило прорваться в голосе – знала, что ответ Сатаниса ей не понравится.

– Потому что в этот раз перемирия не будет, – Крейский архимагистр смотрел на нее, как смотрят на сломанную или уже ненужную вещь. – Не будет никаких договоров и передела территорий, не будет протектората… Мы победим – окончательно и бесповоротно. Как ты понимаешь, Никорин, чтобы подготовиться к такой войне нужно время!

– О, я понимаю, Твоя Мудрость, – улыбнулась Ники, однако выражение ее глаз напоминало о торосах льда, тянущихся на много километров, – кроме того, для такой войны нужны средства… Особые средства, не так ли?

Во взгляде Крейского архимагистра на долю секунды промелькнула растерянность, и Никорин поняла, что попала в точку. Придется ей раскошелить Его Светлость рю Вилля на высококлассных шпионов!

– В почтенном возрасте есть одна незаметная подлость, – расслабившись, Ники откинулась на спинку стула, – становясь опытнее, человек начинает думать, что ему позволено больше, чем другим. Но, к сожалению, это не так… Есть границы, которые не стоит переходить как в прямом, так и в переносном смысле.

– О каких границах ты говоришь? – нахмурился старик. – Я же сказал, что сейчас мы не будем нападать на Ласурию!

– Я вовсе не о Ласурии, – ухмыльнулась Ники и склонила голову, прощаясь.

Зеркало погасло – Сатанис не успел сказать последнее слово, волшебницу это вполне устроило.

Встав из-за стола, она подошла к аквариуму: лягушка дремала, привалившись к утиному боку, и казалась измученной. Повинуясь жесту архимагистра, утка накрыла земноводное крылом, будто одеялом.

– Спи, несчастное дитя своих родителей, – пробормотала Ники, разглядывая переливающуюся в темноте плеть заклинания с вплетенной в него чужеродной нитью, – спи, цена сделки, детали которой мне пока неизвестны. Не стоит человекам любить богов, ох, не стоит! Спи!

Далеко внизу, в гавани, погасли последние огни. Будто миры, которые кто-то уничтожил один за другим.

Когда по утрам на траве начала появляться изморозь, а ночевать в обнимку с Ранишей стало комфортнее в звериной ипостаси, Зохан Рысяш понял, что его время пришло. Оборотни всегда держали слово, даже данное самому себе, и дабы не поддаться слабости и не передумать, он положил себе сроку три дня.

Три дня до побега.

За это время следовало закончить свои дела с тем, чтобы уходить в новую жизнь налегке и без сожалений. На деньги, накопленные за продажу шкурок белок и куниц, он купил у странствующего торговца красивый серебряный браслет и подарил Ранише. Та обрадовалась, как девчонка. Вертела тонкой рукой, разглядывая украшение со всех сторон. И только справившись с первой радостью, вопросительно взглянула на Хана. Он не стал ходить вокруг да около и сказал:

– Мне хорошо с тобой, Раниша, и я знаю, что и ты довольна мной. Но если ты встретишь свою пару – я не стану удерживать тебя и пожелаю долгой жизни и многих детенышей. Хочу, чтобы ты знала и не обижалась на меня…

Подойдя, фарга куснула его за подбородок. В ее глазах плескалась грусть, но грусть светлая, не отягощенная ни ревностью, ни яростью.

– Спасибо, что честен со мной, Хан, – ответила она, так и не поняв, что он прощается с ней. – Хорошо, когда сердце не мучается перед выбором, правда?

Он кивнул. Его сердце не мучилось выбором, а бешено желало ускорить побег. Но три дня! Он дал себе три дня.

В эти дни он был необычайно ласков с матерью, старался помогать ей больше, чем обычно, жадно смотрел в ее красивое лицо и мысленно просил прощения. Зохан знал, Шамиса будет в бешенстве, когда узнает, что он сбежал. Но знал и другое – она поймет его. Когда схлынет негодование, когда она перестанет надеяться на возвращение младшего сына, она успокоится и будет ждать от него весточки.

Лишь одно продолжало тяготить Хана – ссора с Рубиной. Они не виделись с того самого разговора. Оборотень исправно приходил на заимку, но даже запаха девчонки не ощущал. Видимо, она решила позабыть о нем и вовсю готовилась к свадьбе. Однако уйти, не попрощавшись, Зохан не мог. И потом, он обещал ей, что скажет о побеге, а оборотни всегда держали данное слово!

Он отправился в деревню рано утром, ступая бесшумно, как и полагается рыси, выслеживающей добычу. Прокрался на двор, рыкнул на собаку, да так, что та, заскулив, спряталась в будке. Руби доила корову в хлеву. От запаха свежего молока у Зохана так громко заурчало в желудке, что она, вздрогнув, обернулась. Какое-то время они молча смотрели друг на друга – крупный самец рыси и девушка-подросток. Затем она отвернулась и продолжила свое занятие. Хан перекинулся, обойдя девушку, сел так, чтобы видеть ее лицо.

– Все еще сердишься? – негромко спросил он.

Она дернула плечом.

– Зачем пришел, Хан? Детские игры кончились! Ты – сам по себе, а я теперь невеста: приданое шью, с женихом гуляю, матушка не нарадуется!

– Я рад… – пробормотал оборотень.

Во рту стало горько, будто белены объелся. И правда, зачем пришел? Они уже не дети! У нее своя жизнь, у него – с завтрашнего дня, своя!

Он поднялся, пошел к выходу, на ходу бросив:

– Ухожу завтра в полночь.

И уже на пороге, как стрела на излете, его догнали ее слова:

– Я приду проводить.

Домой он не шел, а летел со всех лап! Значит, у него все-таки есть друг! Такой друг, который поддержит во всем! Поддержит, даже если, покидая Смертей-с-ветки, он совершает ошибку!

А затем он услышал вдали короткий, захлебнувшийся тишиной крик, и встал как вкопанный, прядая ушами и принюхиваясь. Ветер дул в сторону – и от него, и от стойбища, поэтому почуять что-либо было сложно. Но в запахах непрогретой с утра земли, палой листвы, стада косуль, что левее паслись у лесного озера, заячьих троп, появился новый. И такой, что Хан припал на передние лапы и тихо зарычал, сам не понимая от чего: от ярости, от страха или от… вожделения.

«Не стоит бросаться очертя голову к неизведанному, как бы соблазнительно оно не пахло!» Так учил отец. Он в молодости много путешествовал и рассказывал сыновьям о разных местах, в которых ему доводилось бывать, в том числе, о так называемых Полянах смерти. Они располагались в укромных долинах в самом средоточии Синих гор, и были покрыты дивными цветами, источающими аромат, который для всех пах по-разному: для пчел – медоносами, для горных козлов – сочной травой и грибами, которые они обожали, для хищников – свежим мясом. Но тот, кто ступал на подобную поляну, оставался на ней навсегда, умертвленный сладким дурманом.

Запах, который ощутил Зохан сейчас, был отталкивающим и манящим одновременно. Он сводил с ума, заставлял забыть об осторожности и бежать со всех ног к его источнику. Стараясь не терять голову, оборотень короткими перебежками направился к стойбищу, часто останавливаясь и прислушиваясь. До него еще несколько раз доносились крики, рычание, но они постепенно удалились на юго-запад, пока совсем не стихли. А затем ветер переменился. И принес запахи гари и крови.

Смерти.

Чувствуя, как заходится сердце, Хан помчался вперед и выскочил в круг, образованный первым рядом изб, часть которых уже горела вовсю.

– Мама! – перекинувшись, закричал он. – Ма-а-ам!

И бросился к своему дому, у которого уже занималась крыша.

Внутри, в клубах дыма, почти ничего не было видно, но Хан разглядел лежащее на полу тело, подхватил и выскочил наружу. Кашель рвал легкие.

В широко открытых глазах Шамисы навсегда застыл страх. Ее горло было разорвано, и руки Зохана сразу оказались красными от крови. Упав на колени, он принялся трясти мать: молча, упорно, стиснув зубы. Если слезы и текли по его щекам, он их не замечал.

– Оставь ее, сынок, она ушла по тропе Вечной охоты! – послышался знакомый голос.

Зохан вскочил на ноги, развернулся и… отшатнулся.

Глава клана Смертей-с-ветки был не похож на самого себя. Его глаза горели, как у рыси, смотрящей в ночи на источник света, лицо кривилось, словно у сумасшедшего, а руки тряслись. Прежде мощное статное тело Асаша казалось искривленным и изуродованным, так, словно он долго и тяжело болел, и болезни не было видно конца.

– Старший!.. – всхлипнул Хан, позабыв о том, что он уже взрослый, смелый и сильный. – Старший…

И шагнул к нему, протягивая руки.

– Не подходи! – прорычал Дархан. Только тут Зохан заметил в его руке охотничий нож, с которого капала свежая кровь. – Стой, где стоишь, и слушай меня! За моим домом, под старой корягой, закопан мешок с табаком. В нем ты найдешь немного денег. Забирай их и беги в Вишенрог! Несись со всех лап! Найди лиса-одиночку, что приходил к нам весной, и передай ему…

За спиной Асаша раздался хриплый рык. Хан увидел Ранишу, и, прежде чем успел что-либо сказать, она бросилась на Дархана.

Раниша – с искаженным безумием лицом, вымазанном в крови.

Раниша – в глазах которой плескалась бесконечная выматывающая ярость.

Раниша, больше похожая на ужасающий призрак, чем на фаргу.

Она была слишком молода и неопытна, чтобы противостоять матерому самцу. Глава клана, молниеносно схватив ее за волосы, развернул к себе спиной и одним движением перерезал ей горло. И закричал, в отчаянии запрокинув лицо в низкое осеннее небо, когда она упала у его ног, захлебываясь кровью, но все еще протягивая к нему жадные руки.

Крик оборвался рыданиями.

Хан чувствовал, что сейчас у него остановится сердце. Не в силах смотреть на Асаша, он огляделся и только сейчас заметил других членов клана, бездвижно лежащих на земле. Часть из них была зверски искусана, у многих – перерезано горло. Как у Раниши.

Крыша дома Рысяшей с грохотом обрушилась, взметнув кучу искр. От жара у Зохана заболела кожа.

– Слушай… меня… – медленно, будто с усилием проговорил Асаш. – Найди Лихая Торхаша Красное Лихо и передай, что он был прав – бешеные, числом более ста, идут на Вишенрог, уничтожая на своем пути и своих, и чужих… Торопись, Зохан Рысяш Смерть-с-ветки! Помни это имя, потому что если выживешь – останешься последним из клана!

– А остальные? – закричал Хан, сжимая кулаки. – Это ты убил их?

– Их убили бешеные, пришедшие с Севера. А я добил тех, кого покусали… – Дархан пошатнулся, словно силы его покинули. – Своими руками убил своих детей… Самых сильных они увели… Среди них твой брат, Улиш. Но если встретишь его – беги прочь и не оглядывайся!

– По… почему? – заикаясь, спросил Зохан.

– Потому что теперь он один из них… А теперь ступай! Пусть твой путь будет легок и короток, и все боги Тикрея помогут тебе!

Дархан склонился над Ранишей, тыльной стороной ладони погладил ее по щеке, а потом полоснул себя по горлу. И упал на ее труп, забившись в судорогах. Хан бросился к нему, но было поздно. Остановившимся взглядом он смотрел на рваную рану на плече Дархана Асаша – глава клана Смертей-с-ветки, закончив кровавую и огненную жатву, но не дав болезни пожрать себя, ушел по тропе Вечной охоты туда, где прощаются все грехи.

На какое-то время в голове молодого оборотня не осталось мыслей. Перед глазами было красным-красно, как будто он погрузился в чан с кровью по самую макушку. А затем Хан вновь услышал голос Дархана, звучащий прямо в сознании: «Помни это имя, потому что если выживешь – останешься последним из клана!»

Выжить. Ему нужно выжить. Ведь никого не осталось…

Чувствуя себя потерянным детенышем, он оглянулся на мать. Вспомнились ее теплые ладони, улыбка… Из горла вырвался полный скорби вой, но усилием воли Зохан загнал воспоминания обратно. Внутри него, словно мощное дерево, вырастало нечто, становясь его остовом, тем, что не давало упасть на землю и предаться отчаянию.

Он выживет.

Он – Смерть-с-ветки!

Постепенно в голове прояснилось, и Хан начал рассуждать разумно. Первое – он слишком слаб, чтобы, поддавшись чувству мести, броситься за теми, кто уничтожил его клан и покончить с ними, поэтому его задача – выжить. Второе – он не давал Дархану слова, но приказ главы клана – закон, и он его выполнит. И третье – Асаш сказал, что бешеные уничтожают и своих, и чужих. А значит – деревенька Руби под угрозой!

Зохан подобрал выпавший из руки Дархана охотничий нож, вытер лезвие о траву и вернулся к матери. Опустился на колени, коснулся губами ее волос. Когда встал – его глаза были сухими, но горели едва ли не ярче, чем у зараженного бешенством Асаша. Он отправился на задний двор его дома, извлек мешок, табак в котором отбивал запах у лежащих в нем монет, пересыпал их в карман. В последний раз оглянулся на разгромленное стойбище и побежал прочь, в лес, к своему тайнику с припасами для побега. Собирая их, мог ли он предположить, что судьба так извратит его намерение жить самостоятельно? Познавать мир? Учиться новому?

Деньги исчезли в сшитом им кофре. Хан накинул лямки на плечи и перекинулся. Его лапы все еще были в крови, но, подавив присущее всем кошачьим желание чистоплотности, он помчался прочь.

Потом, все потом.

Ему нужно предупредить людей!

Убегая от места, в котором, оказывается, был счастлив, Зохан Рысяш чувствовал, что его сердце осталось там, среди сожженных домов и трупов родных и близких. Осталось навсегда.

Ванилла топнула ногой так, что затряслись картины с сельскими пейзажами, украшающие стены дворцовых покоев четы рю Дюмемнон.

– Я не пойду! – воскликнула она. – Сколько раз можно повторять – на этой свадьбе меня не будет!

Сидящая на диване Бруни с тревогой взглянула на Пипа Селескина. Главный королевский повар в белом одеянии и поварском колпаке с вышитым на нем гербом Ласурии выглядел очень внушительно, а сейчас даже грозно. Разговор повторялся не в первый раз.

– Дочка, ну ведь Перси придет с семьей, – примирительно произнес Пип, – сделай и ты отцу радость!

– Нет, папа, и не проси… – Ванилла развернулась от окна, в которое старательно выглядывала, чтобы не смотреть на отца. – Пойми ты, я не могу… Ну не могу и все! Ты же любил маму, как ты можешь так поступать?

По толстым, гладко выбритым щекам Пипа поползли красные пятна. Будто чувствуя волнение деда, захныкал на руках у Дрюни, который сидел рядом с принцессой, маленький Людвин рю Дюмемнон.

– Как – так? – ровным голосом спросил Пип.

Бруни торопливо протянула руку шуту. Тот помог ей подняться, но сам остался сидеть, укачивая младенца.

– Ванилька, времени прошло с тех пор много, – заговорила она. – Человеку по любому плохо одному, и каждый из нас ищет того, с кем не будет ощущаться одиночество. Я – нашла. Ты – нашла. И Пип нашел. Он достоин счастья не менее тебя или меня, понимаешь?

Ванилла снова отвернулась к окну.

– Я тебе платье закажу у Артазеля и оплачу его, – добавила Бруни, – соглашайся!

Подруга повернулась и прищурилась.

– И ты туда же, Твое Высочество? Вчера Перси приходила к «Старому Другу», все уши прожужжала об этой проклятой свадьбе и о своем наряде, сегодня папа, вот, ты… Вы сговорились, что ли?

– Любимая, так времени осталось всего ничего, – пропел Дрюня с дивана, подбрасывая Людвина и ловя его, – а такие праздники нужно планировать заранее. Разве мы плохо спланировали нашу свадьбу?

– Дрюня, речь не о нашей свадьбе! – отчеканила Ванилла. – Речь о том, что отец собирается связать жизнь с какой-то подколодной змеей и привести ее в нашу семью!

– Ну ты-то меня приве…

Дрюня не договорил.

– Не приходи даже если передумаешь! – рявкнул вдруг Пип так, что Людвин, который было успокоился, снова заплакал. – Я тебя видеть не желаю!

И он вылетел из комнаты со скоростью и силой пушечного ядра и хлопнул дверью. Одна из картин упала на пол.

Дрюня вскочил с дивана. Бруни впервые видела его сердитым, и это ее сильно удивило.

– Знаешь что, любовь моя, мы с Людвином пойдем на свадьбу, даже если тебя там не будет! – сообщил он. – Так-то!

И вышел из комнаты, видимо, намереваясь догнать Пипа. Крик Лягушонка еще какое-то время доносился из коридора, а потом затих.

У Ваниллы задрожали губы. Подойдя к ней, Бруни обняла подругу и заставила положить голову себе на плечо.

– Ну и чего ты добилась, дуреха? – гладя ее по спине, спросила принцесса. – И с отцом поругалась, и с мужем, и с сыном!

– А с Лягушонком-то почему? – всхлипнула та.

– Ну он же был недоволен? – невозмутимо ответила Бруни. – Пойдем, сядем, а то мне тяжело стоять, и поговорим по душам.

– Мы уже поговорили, – снова всхлипнула Ванилла, но послушно пошла с подругой и села рядом с ней.

– Давай я расскажу тебе историю об одном бравом парне, – сказала Бруни. – Жил да был в квартале Мастеровых такой видный парень Пип: буян, драчун и заводила. Девки за ним хвостом ходили, они таких любят. А он однажды увидел девушку из соседнего квартала. Она с родителями в Вишенрог переехала недавно и еще никого по соседству не знала. Пип увидел ее и пропал…

Ванилла перестала шмыгать носом и подняла голову.

– И как же звали эту девушку? – спросила она.

Бруни улыбнулась.

– Не догадалась еще? Ее звали Аглая.

Ванилла судорожно вздохнула и прижала руки к груди. Бруни знала, что она носит, не снимая, медальон с изображением матери.

– А дальше?

Принцесса порылась в поясной сумочке. Достала платочек с королевскими вензелями, протянула подруге и продолжила:

– А потом была свадьба. Самая шумная свадьба в квартале Мастеровых, потому что на нее явились все друзья Пипа и все его бывшие подруги. Но он ни на одну из них не смотрел, он смотрел только на молодую жену. И смотрел на нее с таким же обожанием все годы, что они прожили вместе. На все воля Индари, Аглая ушла в самом расцвете лет, оставив Пипу двух обожаемых дочерей. «Женись, – в один голос твердили ему кумушки квартала, – пусть у девочек будет мать!» А он отвечал: «Ни за что не приведу девчонкам мачеху!» Его родная сестра, Хлоя, говорила ему: «У меня на примете есть хорошая женщина, добрая, работящая и детей любит. Давай, братец, я вас познакомлю?» А он сердился: «Не будет чужих в нашей семье!»

– А потом? – тихо спросила Ванилла, комкая платочек в ладони.

– А потом дочери выросли и повыходили замуж, – Бруни отняла платочек и вытерла мокрые щеки подруги.

– Откуда ты все это знаешь? – Ванилька забрала платок обратно и принялась с силой тереть опухшие глаза.

– Мама рассказывала, – улыбнулась принцесса. – Они даже ругались с Пипом по этому поводу. Он ей говорил: «Хлоя, ты хоть и моя работодательница, и любимая сестра, но в это дело не лезь! А то будешь искать себе нового повара!»

– Узнаю папеньку, – хихикнула Ванилла. – Хлоя – хорошее имя. Мне всегда нравилось. Жаль, что первым будет Редьярд.

– Ну, Редьярд всегда первый, – засмеялась Бруни и поднялась. – Мне пора идти. Прошу, помирись с ним. И все-таки подумай о своем присутствии на свадьбе. Пип делал для тебя гораздо больше!

Ванилла насупилась:

– Подумаю.

– Обещаешь? – не отставала принцесса.

– Обещаю, Твое Королевское Высочество, – пробурчала подруга.

Холодный предрассветный сумрак сегодня не потревожил Узаморского наместника. Сны герцогу не снились давно. Наверное, с тех самых пор, как Рейвин перестала принадлежать ему и начала принадлежать Ласурии. Но сегодня приснилось, что он, мальчишка еще, водит любимого жеребца князя Моринга по кличке Яростный вдоль берега незамерзающей речки Вьюшки, давая остынуть после скачки.

Яростный обладал всеми характерными чертами Узаморской породы лошадей: широкой грудью, мощным крупом и мохнатой шкурой, защищавшей его от жестоких морозов. Кроме того, он был подозрителен и обожал кусать зазевавшихся конюших. Атрона ему удалось укусить всего один раз, поскольку мальчишка оказался не менее подозрительным, чем он сам. Единожды оплошав – более слабины не допускал, был настороже, спиной не поворачивался. Пожалуй, Яростному он нравился – за крепкую руку, хозяйственную жилку и вот эту, очень близкую ему, подозрительность. Коню не было дела до весьма скромного титула потомка обедневшего дворянского рода, до его небогатой одежонки и отсутствия монеток в карманах его куртки. Честно говоря, морковка в этих самых карманах привлекала Яростного куда сильнее. Ведомый провожатым конь вышагивал важно, дышал глубоко, успокаивая ходящие ходуном после бега по лесной чащобе бока. На другом берегу реки, в отдалении, слышался детский смех и лепет. Яростный недовольно всхрапывал и косил глазом – ему хотелось заснеженной тишины, но смех приближался. Что-то очень похожее на меховой шар «катилось» без остановки к берегу, оканчивающемуся обрывом. Следом бежали три женщины в темных одеждах, причитая и протягивая руки, но маленькие ножки мехового шара были слишком быстры.

Атрон дернул повод, остановив коня, и тоже повернулся в ту сторону. И вдруг закричал смешным баском:

– Эй, малявка, а ну стой! Стой, не беги на кромку!

Из-под белого пушистого меха на него глянули неожиданно темные глубокие глазенки, полные озорства. Девчушка, укутанная в меха, не послушалась – ступила на обрыв, с интересом посмотрела вниз, на быстро бегущую, укутанную паром, воду. Под дружный крик ужаса нянек снег под ее ногами осел, и она полетела в реку.

– Вот Аркаешева дочь! – как взрослый выругался мальчишка, бросил повод и побежал к берегу, на ходу снимая куртку.

Яростный, хоть и подмывало смыться, чтобы заставить пацана побегать за собой до ночи, порысил следом.

Намокший мех шубки уже утащил девочку на дно. Ледяная вода ожгла кожу мальчишки так, что у него перехватило дыхание. Стиснув зубы, он нырнул, шаря руками в поднявшейся со дна мути до тех пор, пока не нащупал полу одеяния. Потащил наверх, чувствуя, как сводит мышцы от холода. Вынырнул, глотнул воздуха, поволок утопленницу к низкому берегу, откуда прыгал. На воду упал повод… Яростный стоял у самой воды, делая вид, что он тут не при чем.

Бросив на него благодарный взгляд, мальчишка схватился одной рукой за повод, другой за девчонку, и гаркнул:

– Н-ну, пошел! Пошел!

Жеребец принялся осторожно отступать, вытаскивая его из реки. Наверху, на обрыве, в голос выли две няньки, а третья закричала:

– Парень, вези ее прямиком во дворец князя, не то замерзнет! А мы следом поспешим!

Атрон согласно кивнул. Стащил с девочки намокшую шубейку, подхватил со снега свою куртку, укутал худенькое тельце, перевалил через лошадиную спину, ловко оседлал коня. Духи Ветров свидетели – князь прикажет высечь за то, что сел на его любимца, ну да Индари с ним! Это если еще сам Яростный не сбросит! Но к удивлению всадника, конь стоял смирно, а едва мальчишка сел, сжимая коленями его бока – всхрапнул и помчался к городским стенам.

От тряски из горла девчонки полилась вода. Она прокашлялась и заревела.

– Тихо, дура! – от холода голос у Атрона почти совсем пропал.

Он крепко держал спутницу, чтобы не сползла с лошадиной спины, и под его рукой она затихла. Несмотря на неудобное положение, повернула голову, облепленную темными, почти черными, волосами, и он снова поймал взгляд ее глаз. Испытующий, глубокий взгляд.

Яростный ворвался в открытые ворота, промчался по улицам и узким мостам. Процокав копытами по подъемному мосту, ведущему в древнюю резиденцию Морингов, стал как вкопанный во внутреннем дворе. К нему уже бежала стража.

Сильная рука стражника стащила мальчишку на землю, привычно поднялась – дать оплеуху негоднику, посмевшему оседлать княжеского любимца.

– Нет! – вдруг хрипло произнесла девчонка и закашлялась, выплевывая остатки воды.

– Пресветлая! – ужаснулся стражник, скинул с плеч подбитый мехом плащ, завернул в него девчонку и помчался внутрь замка так, словно за ним гнались полярные волки.

– Эй, парень, иди-ка в караулку покамест, – позвал мальчишку второй стражник.

– Но конь… – осипшим голосом произнес тот. – Я за него отвечаю.

– Вон с конюшни бегут. Иди давай, а то околеешь!

У маленькой печурки, стоящей у стены караулки, мальчишку начала бить сильная дрожь. Он уже плохо соображал, что происходит – кто-то сунул ему в руки кружку с дымящимся напитком и резким запахом алкоголя, кто-то тряс его, раздевал, растирал ноги, уже потерявшие чувствительность…

– Где он? – послышался властный голос.

– Вот, мой господин!

– Перенесите его в княжеские покои! Целитель Гаркест уже там, осматривает княжну.

– С ней все в порядке?

– Слава Пресветлой и Духам Ветров – все! Испугалась только сильно.

– Как же так вышло, а?

– Кончайте разговорчики!

– Есть!

Атрона куда-то несли, а ему казалось, он парит по воздуху, а рядом летит большая белая птица, заглядывая ему в душу темными, полными озорного лукавства глазами…

…Его Светлость резко выдохнул и проснулся. Несколько минут бездумно смотрел в высокий потолок, укрепленный мощными балками, затем повернул голову. Стакан с талой водой стоял на тумбе рядом с кроватью – Тиона, бывшая нянька Рейвин, которую он, став наместником, сделал своей экономкой, ставила его для герцога с ночи. Поскольку в покоях герцога топили только в самые лютые морозы, вода была ледяной, и глоток ожег горло, приводя Атрона в себя. Прошлое – отвратительная вещь! Оно приходит, когда не зовешь, и не уходит, если гонишь.

В круговорот привычных дел герцог окунулся с удовольствием. И пусть дел было бессчетное количество, он знал, что заботится об Узаморе… Пожалуй, впервые о чем-то заботится в своей жизни! За прошедшее с начала своего правления время, рю Воронн перетряс все службы, закосневшие при прежнем князе. Набрал молодых и дерзких, отправил в отставку тех, кого служба интересовала лишь с точки зрения кошелька. Будучи опытным дипломатом, он помогал государствам в решении проблем, но нынче все решал сам, и это оказалось куда интереснее, чем быть посредником! Вступая в должность, Атрон беспокоился, что Его Величество Редьярд начнет закручивать гайки, однако этого не случилось. То ли король приглядывался к своему ставленнику в Северных землях, то ли ему было не до Узамора.

Секретаря герцог не держал. Он предпочитал общаться напрямую с главами служб. Для документов от каждой из них было отведено определенное место на его столе, что позволяло Атрону сразу видеть по количеству прошений, какое из ведомств нуждается в пристальном внимании.

С докладов от пограничников он начинал каждое утро. Хотел знать, кто въезжает на Северные земли, и с какой целью. Опытный глаз сразу выхватил знакомое имя, ожегшее яростным жаром: Ягорай!

Судя по документам, граф путешествовал с женой и охраной. Значит, женился все-таки, негодяй, на крейской девке, в которой только и было-то, что смазливое личико и протекция Ласурского архимагистра!

Путешественники направлялись в Рокунар. Атрон посмотрел на дату въезда. Похоже, они уже здесь! В столице.

Он сердито бросил бумагу в кипу просмотренных. Аркаеш с ними! Судя по докладу, долго не пробудут, поскольку направляются в Весеречье, на поклон святым местам. Жесткая улыбка тронула губы герцога – и Боги против их союза, раз не дают зачать дитя. Боги – они все видят!

Работая, он на какое-то время забыл о Ягорае…

Нет, не забыл!

Имя крутилось в голове, как заезженный музыкальный свиток, который уже и шипит, и скрипит, но исправно играет одну и ту же мелодию. Атрон знал, что увидев приемного сына, удержит себя в руках – за прошедшее время многое перегорело, и на прежней своей жизни он поставил жирный крест. Но… почему-то увидеть Яго хотелось.

Эта мысль отравила Его Светлости весь день. Он боролся с ней до наступления темноты, и сдался, когда закончил дела. Отказался от ужина, накинул легкий черный плащ, делавший его похожим на вора, и вышел в город. Конечно, он не станет искать сына в лабиринтах Рокунара, накрытого звездной ночью, он просто прогуляется…

Ноги сами понесли в центр, на площадь Вийеталлы-ветреницы, где каждый вечер горожане устраивали танцы и катания на ледяных горках. Эта площадь, наверное, была единственным более-менее просторным местом в столице Узамора. Сейчас оттуда раздавалась музыка, тянуло ароматами горячего морса на меду, маленьких северных яблок, запеченных в карамели и шоколаде, жареных колбасок и свежего мясного хлеба.

Народу было много, как и всегда. Рокунар являлся последним из крупных городов на Северном тракте и одним из основных торговых центров Ласурии.

Накинув капюшон и держась в тени стен, Атрон обходил площадь по кругу. Странное это было ощущение – смотреть на людей, которые и не подозревали о его присутствии, и знать, что все они зависят от него. Что их жизнь и благополучие – в его руках. Его Светлость на миг попытался представить, как ощущает себя король Ласурии, от которого зависит гораздо больше жизней на Тикрее, как вдруг увидел Яго… Уже потом он разглядел тех самых сестер-рубак, которые когда-то вынудили его отступиться от жены, крейскую волшебницу с зелеными глазами, горящими, как у кошки, ее скучного слугу с туповатым выражением лица и какого-то бледного молодого человека в шубе из шкуры гризли.

Герцог остановился. Сын стоял лицом к нему, хорошо освещенный светом магических фонарей, и держал в объятиях крейку. Под медленную музыку они двигались в толпе танцующих узаморцев, и было видно, что близость тел в танце доставляет обоим наслаждение.

Атрон не верил, когда ему говорили, что Яго похож на него, ведь у него была на это веская причина. Но в это самое мгновение он вдруг увидел сходство и… растерялся. Ягорай был чужим ребенком, сыном человека, отнявшего у него Рейвин. И хотя спустя столько лет Его Светлость знал, что выбор короны был и ее личным выбором, и почти смирился с этим, ненависть к Ласурскому королю продолжала разъедать сердце, как кислота. Но сейчас не в чертах лицах он нашел сходство приемного сына с собой! Во взгляде, которым Ягорай смотрел на свою жену… Атрон также смотрел на Рейвин, с немым обожанием и бесконечной нежностью, с желанием защитить, но не сделать ничего лишнего, что могло бы ее обидеть, с восхищением и уважением.

Атрон оперся затылком о холодную стену дома, а затем вовсе отвернулся, тяжело дыша. Пресветлая, почему так больно? Он вычеркнул прежнюю семью из своей жизни! У него есть дело, ради которого стоит жить, дело, которое доставляет ему радость и занимает дни и ночи – величие Узамора! Так отчего же так больно?!

Несколько минут герцог провел в оцепенении, а когда отдышался, покинул площадь, променяв ее свет и музыку на темноту и тишину окраинных улиц. Снега здесь лежало не в пример больше. Мелькнула мысль: «Пора направить сюда магистратских магов, растопить сугробы».

Взгляд Его Светлости зацепился за темный комочек в снегу, наверное, кто-то из детей потерял варежку. Он наклонился: замерзший комок оказался котенком со слипшейся шерстью и закрытыми глазами. Решив, что зверек мертвый, герцог равнодушно распрямился, но котенок вдруг приоткрыл маленькую пасть и беззвучно мяукнул. Атрону вспомнились люди на площади, чьи жизни были у него в руках, но сейчас в ладони просилась смерть, маленькая и милосердная, хватала за полу плаща… Атрон протянул руку – свернуть зверьку шею, избавив от мучений…

«В эту самую минуту Боги смотрят на тебя сверху, Атрон рю Воронн, и раздумывают, раздавить ли тебя, как ничтожную букашку, или дать шанс?» – шепнул внутренний голос. От такой дикой мысли Его Светлости неожиданно стало смешно. Запрокинув лицо в темное небо, герцог засмеялся, а затем резко оборвал смех. Наклонился, поднял шерстяной комок, сунул за пазуху.

У искорки кошачьей жизни, угасающей на широкой ладони Узамора, больше никого не было. Как и у самого герцога.

Погранец, толкнувший ворота и выпустивший «призраков» в Весеречье, был облачен в зимнюю форму белого цвета. И неудивительно. Чем дальше путешественники удалялись от Ласурии, тем больше снега лежало вдоль дорог и на ветвях деревьев.

В Рокунаре, столице Узамора, в которой пришлось задержаться на недолгое время, чтобы пополнить запасы провианта, снег уже вовсю оккупировал крыши домов и улицы. Сугробы в человеческий рост высотой возвышались под стенами домов, и дети с визгом съезжали по ним, вылезая прямо из окон. Из всех «призраков» в столице Северного княжества доводилось бывать, как выяснилось, Яго, Дикраю и Грою, поэтому остальные с удовольствием посвятили свободное время ее изучению. И сошлись во мнении, что Рокунар им не нравится. Рубак не устроил традиционный простор в жилых помещениях, Альперта и Вителью – постоянный холод везде, и на улице, и в домах, Таришу – теснота, с которой были возведены здания, а Дробуша – ширина городских улиц. «Тролль не пройдет!» – возмутился он, и был прав. Когда столица осталась позади, потянулся однообразный пейзаж – снежные заносы, белая утоптанная дорога, перелески, заваленные снегом по самые древесные кроны. К Весеречью знаменитый Узаморский лес редел, сменяясь пустынными пространствами, с кое-где торчащими скалами.

Дробуш, сидевший на козлах кареты, приподнялся и обернулся, провожая взглядом удаляющуюся границу Ласурии. Скажи ему кто тогда, когда он был прикован к мосту заклятьем Богов, что ему суждено увидеть другие страны, он бы проглотил такого выдумщика, не жуя!

Тигрица и барс носились вдоль дороги, взметывая снег – дурачились. Грой, который устроился рядом с Вырвиглотом, смотрел на них снисходительно, как смотрят взрослые на шалости детей. В карете кутался в меховую шубу, купленную в Рокунаре, Альперт Попус. Несмотря на разрешенный волшебникам самоподогрев, оказавшись на севере, маг начал нещадно мерзнуть. Сообща с Витой они решили, что проблема носит психологический характер, и может быть решена при помощи стороннего инструмента утепления. Шубу из шкуры гризли увидел Дробуш во время прогулки по Узаморской ярмарке, и указал на нее Вителье. Волшебница «сторонний инструмент утепления» одобрила, и Попус с тех пор с шубой не расставался.

– Это первая шуба в моей жизни, – смущенно улыбаясь, признался он. – Такое не забывается!

Карета подпрыгивала на снежных торосах, но рю Воронн крепко спал. Вита знала, что он способен уснуть где угодно и когда угодно, и так же мгновенно проснуться. Положив голову ему на плечо, она задумчиво рисовала в дорожном блокноте один круг внутри другого. Мысли о пророчестве ведьмы не шли у нее из головы. Оказавшись в Рокунаре, она вместе с Дробушем и Алем посетила городские библиотеки, но не нашла ничего о малом солнце, стоящем в центре большого. Возможно, фраза имела иной, скрытый смысл, и тогда могла обозначать, что угодно!

– Ты все думаешь о том, что сказала старуха? – негромко, чтобы не разбудить Яго, спросил Альперт.

Вителья кивнула.

– Знаешь, я тоже об этом думаю, – признался маг. – Это все так интересно… Ее Могущество права – бумажки в Департаменте перебирать скучно, хотя мне нравилось.

Вителья понимающе улыбнулась и спросила:

– У тебя есть какие-нибудь идеи насчет пророчества?

– С первого взгляда оно похоже на набор слов, – виновато улыбнулся Альперт. – Но если перестать думать о том, что же они на самом деле обозначают, многое становится понятным.

– Да? – послышался недоверчивый голос снаружи.

В окно кареты заглядывала Торусилья, ехавшая верхом.

– Да, – кивнул Попус. – Давайте не будем разбирать его сначала, а возьмем то, что наиболее ясно.

– И что тебе ясно? – вздохнула Вителья. – Я уже всю голову сломала, Богами клянусь!

– Ведьма сказала о Ягорае: «Ты для нее – чужеземец, захватчик из другой страны!» А если это не иносказание? Граф – ласурец. Давайте вспомним, для каких стран Ласурия была захватчиком?

– Формально – Узамор добровольно примкнул к Ласурии, – не открывая глаз, сообщил Яго. – Фактически – Ласурия заставила его это сделать, введя войска четыреста лет назад, после нашествия одержимых…

Альперт испуганно посмотрел на него, а Вита засмеялась и поцеловала рю Воронна куда дотянулась – в подбородок.

– Драгобужье отпадает, – сообщила из другого окна Руф, – Ласурия и гномы официально никогда не воевали, хотя стычки на границе случались.

– Крей – без комментариев, – прогудел Дробуш сверху.