Дочь Шемилт Джейн
Когда она направилась к лестнице, я не выдержала:
– Ты что, так ничего и не расскажешь?
– Отстань, мам. Я устала.
А ведь было время, когда Наоми говорила – не остановишь. Задавала вопросы, делилась сомнениями, шутила. Я шла посмотреть почту на компьютере, а она следовала за мной, садилась на подлокотник кресла и продолжала говорить. Теперь я уже не могу и вспомнить, когда это было. Кажется, очень давно.
Когда она проходила мимо, я уловила слабый запах табака.
– Наоми!
Она раздраженно обернулась.
– Ты что, курила?
В ее ясных голубых глазах не отразилось никакого смущения.
– С чего ты взяла? Это Иззи курила в раздевалке после репетиции. Расстроилась. Миссис Мирс недовольна ее игрой, – она пожала плечами. – Где папа?
С секунду я внимательно смотрела на нее. Если бы дочка курила постоянно, это бы скрыть не удалось. Запах табака от одежды, кашель. Даже если она выкурила одну сигарету за компанию, то не страшно.
– Он наверху. Рассказывает представителю прессы о своих достижениях в нейрохирургии.
Наоми начала подниматься по лестнице.
– Может, поешь чего-нибудь, дорогая? – крикнула я вслед. – Ты ведь забыла…
Но она уже скрылась в тени наверху лестницы.
Глава 5
Дорсет, 2010
Год спустя
Я уже начинаю забывать, когда в последний раз к кому-то прикасалась или кто-то прикасался ко мне. Год назад я поцеловала Наоми. Ощущение от крепкого объятия Тео на прошлое Рождество давно забылось. С Эдом я вижусь каждый месяц, но он боится ко мне даже притронуться. С Тэдом мы спали в одной постели до самого моего отъезда. Но лежали, не касаясь друг друга, повернувшись спинами. И сейчас я сознательно избегаю каких-либо физических контактов с кем бы то ни было. Это превратилось у меня в манию. Например, в магазине я настороженно слежу, чтобы случайно не прикоснуться пальцами к руке продавца, когда он дает мне сдачу. Если кто-то входит в дверь, я отступаю назад и сторонюсь.
Поэтому меня удивляет та легкость, с какой я прикоснулась к пожилой женщине, живущей рядом, по соседству, когда, проходя мимо, увидела ее лежащей на ступеньках своего дома. Это получилось у меня машинально.
Женщина бледна, но пульс ровный. Моя рука на ее груди поднимается и опускается. Приподняв ей веки, я убеждаюсь, что зрачки у соседки одинакового размера. Она кажется мирно спящей, и я не решаюсь ее будить. Боюсь испугать. Мне знакомо это резкое возвращение к реальности, хотя иногда я этому рада.
Бристоль, 2009
За шестнадцать дней до…
Я вдруг проснулась, избавившись от блуждания в пространстве, наполненном хриплыми голосами и настойчивым шумом текущей воды. Было слышно также постукивание, где-то совсем близко. А чуть подальше плакала Джейд.
Посмотрев в окно, я с облегчением осознала, что это был не плач несчастной девочки, а доносимые ветром крики чаек. Еще там трещала сорока, покачиваясь на голой ветке лайма, концы которой постукивали по стеклу. А что касается воды, так это, наверное, Наоми наверху стоит под душем.
Я повернулась к Тэду, обвила ногами его ноги. Во сне его щеки казались более обвислыми, чем обычно, а пятнышки веснушек в утреннем свете были серыми. Прижавшись к нему в приливе нежности, я подумала, что для нас главное – держаться вместе. И тогда ничего не страшно.
Восемнадцать лет назад, узнав, что я беременна двойней, мы посадили рядом два деревца и поначалу ревниво следили, чье растет быстрее. Потом они сплелись, образовав один ствол. Летом наше двойное дерево радует обильной зеленой листвой, но сейчас стоит голое.
Тэд пошевелился, просыпаясь. Он всегда просыпался веселым. Его теплая, почти горячая рука медленно перемещалась с моего плеча на спину, затем ниже, прижимая меня сильнее. Его губы коснулись моей щеки.
Включился приемник, запрограммированный на семь. «Сегодня вторник, третье ноября», – сообщил ведущий деловым тоном.
Пора вставать. Мне необходимо встретиться с педиатром, а потом заступать на дежурство. Сегодня моя очередь, так что все экстренные вызовы на мне.
– Пора, пора, пора, – проговорила я, сбрасывая пуховое одеяло.
– Я пойду включу чайник, – сказал муж и пошел вниз.
Горячая вода в ванной меня успокоила. Тэд у раковины спокойно и сосредоточенно чистил зубы. И чего я так беспокоюсь? Ничего страшного ведь не случилось.
За завтраком мы говорили о предстоящих на сегодня делах. Я собиралась сходить к Джейд Прайс, посмотреть, что у нее дома. У Тэда на вторую половину дня была запланировала лекция в медицинском институте.
Неожиданно он заметил подготовленные для ламинирования листы выставочного арт-проекта Тео, наклонился к папке и начал их перебирать. Вчера Тео так ему ничего и не показал.
Проект представлял собой серию фотографий, снятых в национальном парке Брекон-Биконс поочередно во все воскресные дни октября. На них Наоми постепенно раздевалась по мере того, как деревья теряли листву. Вначале она рассталась с перчатками, следом пошли куртка, джемпер, туфли. Первые фотографии Тэд рассматривал с восхищением. Тео действительно удалось показать великолепие увядания природы, краски осеннего леса и Наоми среди деревьев. Однако дальнейшие снимки ему нравились все меньше, а в конце он вообще помрачнел. Это когда Наоми, обнаженная, выглядывала из ветвей, смущая зрителя пристальным взглядом.
– Дорогой, – произнесла я, встав рядом, – я знаю, о чем ты думаешь…
– Ты не знаешь, о чем я думаю, – тихо отозвался он.
– Но это метафора. Если мы откроемся природе, сбросим свои лишенные естественности покровы, она в ответ будет нас защищать. Я знаю, что Тео…
– Хватит, – произнес он, повысив голос. – Ничего ты не знаешь. К природе все это не имеет никакого отношения. Он спекулирует, используя симпатичную юную девушку, чтобы привлечь внимание. Неужели непонятно?
– Тэд, это искусство.
– Не могу поверить, что ты используешь это слово, чтобы оправдать порнографию.
– Это не порнография, – я тоже повысила голос, – на ней трусы, и куртку она сбросила в самый последний момент, перед щелчком затвора. Никита была рядом, держала ее одежду.
Я замолчала, переводя дух. Как он может говорить такие слова? Спекуляция, порнография. И это по отношению к Тео. Они с Наоми всегда были очень близки, особенно в детстве.
– Ты опять не видишь главного, – отрывисто произнес Тэд.
– Давай перенесем разговор на вечер и с участием Тео, – ответила я. Времени на спор у меня не было.
Тэд пожал плечами.
– Мне больше нечего сказать.
На том мы и разошлись. Тэд заторопился, быстро поцеловал меня и захлопнул за собой дверь.
Наоми вышла, когда я собирала сумку. Вид у нее был по-прежнему усталый, несмотря на ночной сон. Она медленно прошла по кухне, надела кроссовки, повязала шарф. Посмотрелась в зеркало на стене у телефона. На предложение позавтракать отрицательно мотнула головой.
– Я не голодна.
– Съешь хоть что-нибудь, дорогая. Может, яйцо с тостом?
Она брезгливо наморщила нос и наклонилась к псу.
– Берти, я тебя люблю. – Послала ему воздушный поцелуй и ушла, захлопнув за собой дверь. Через полминуты вернулась за мобильником и снова молча вышла.
Вскоре появились мальчики, сонные, молчаливые. Эд взъерошен, одет небрежно. Насыпал себе в миску мюсли, развел в йогурте и начал медленно жевать, внимательно читая надписи на пакете. Тео, полузакрыв глаза, доел остатки вчерашнего яблочного пирога. Потом они ушли, стукнувшись в дверях плечами. У Тео в руке была большая папка с фотографиями.
Пора было уходить и мне. Я оглядела царивший на столе беспорядок. Недоеденные надкусанные тосты, рассыпанный сахар, смятые пакеты, открытые банки. Надо бы задержаться и все убрать. Моя мама, будь она сейчас рядом, никогда бы этого не допустила. Но я, пошарив в шкафу, вытащила новые красные туфли на каблуках, надела их, сразу превратившись из домашней хозяйки в доктора, и вышла за дверь.
Навстречу мне шла Аня, ее подвез муж. Под пальто у нее был надет узорчатый передник, в котором она убиралась в нашем доме. Спокойная, надежная. Хороший работник. Куда мне до нее! Я, как бы ни старалась, никогда не могла закончить одно дело и только потом взяться за следующее. Мне постоянно что-то мешало. Они с мужем приехали из Польши. При встречах я неизменно натыкалась на его хмурый взгляд. Если бы я сказала ему, что Аня очень облегчает мне жизнь, он бы разозлился еще сильнее, решив, что свою жизнь я ставлю выше ее жизни. Его враждебный взгляд прошелся по моему теплому пальто, задержался на дорогой кожаной сумке и перескочил на высокий дом сзади.
Отпирая дверцу машины, я помахала миссис Мур, живущей напротив. Она выставляла у обочины небольшие пакеты с мусором. Тэд тоже вчера вечером вынес ополоснутые винные бутылки, коробки из-под готовой еды и аккуратно связанную пачку старых газет «Дейли телеграф».
Миссис Мур выпрямилась, прижав руку к пояснице. Посмотрела на меня, чуть приоткрыв рот. В окне эркера мелькнул силуэт ее тридцатилетнего сына Гарольда. Гарольд – даун. Его отец много лет назад ушел из семьи. Каждый раз, встречая миссис Мур, я задаю себе вопрос: как ей удается переживать все эти дни один за другим? Что поддерживает ее существование?
Я запустила двигатель, нажала кнопку включения приемника, а она все не отводила от меня взгляда.
А может, мне не следует виниться перед ней за то, что я получаю от жизни намного больше, чем она? Ведь миссис Мур видит, во сколько я каждый день уезжаю из дома и когда приезжаю. И Тэд тоже. Может быть, она меня даже жалеет.
Утро промелькнуло так быстро, что я и не заметила. Одна за другой прошли три женщины. Каждая со своей жалобой. У одной месячные, у другой беременность, третья недовольна наступлением климакса. Осматривая их, мне хотелось сказать, что это у них не болезнь, а скорее небольшое отклонение от нормы. А вот вошедший следом за ними мистер Поттер был действительно болен. Что неудивительно в его возрасте – ему было под девяносто. Этот старик в аккуратно начищенных туфлях прошел несколько кварталов до клиники, причем в гору, и терпеливо ждал в очереди, чтобы сообщить мне об ощутимой боли в левой стороне груди. Пытаясь при этом улыбаться. Когда я сказала, что его нужно срочно госпитализировать с острой коронарной недостаточностью, он заволновался.
– Простите, доктор, я думал, у меня что-то не так с желудком. – Он говорил с трудом, ловя ртом воздух. – Придется позвонить соседям, попросить, чтобы кормили моего кота.
Пока он решал свой вопрос, я вызвала машину «Скорой помощи», чтобы отвезти его в больницу. Ему предстоит резко сменить обстановку. Из своей чистой маленькой муниципальной квартиры с фотографиями в рамках на каминной полке, креслом у огня, которое теперь опустеет, старик переместится в залитое бледным светом белое помещение с разными флакончиками, тюбиками и пикающими мониторами. Сестры будут наклоняться над ним и говорить громко, как с глухим. Неплохо было бы ему надеть свои военные награды.
Когда я вошла в кабинет нашего шефа Фрэнка, он сидел за своим антикварным письменным столом с обитой кожей столешницей и разговаривал по телефону. Рядом стояли две кружки с кофе, наполняя комнату ароматом. Увидев меня, он улыбнулся, чуть вскинув брови, и кивнул на кресло. Я села.
Он положил трубку и вздохнул, охватив большой ладонью одну кружку. Другую подвинул мне. Очки у него на носу сидели чуть криво. Стол был весь завален бумагами – ни единого свободного места.
Мы поговорили о текущих делах, потом я сказала, что передала Джейд Прайс муниципальному педиатру. Есть подозрение, что ребенок подвергается домашнему насилию. Матери об этом еще не известно, но я собиралась ей сказать во время сегодняшнего посещения.
– Я знаю Прайсов, – произнес Фрэнк, внимательно меня выслушав. – Будь осторожна в выводах, Дженни. Тщательно все обдумай. Они не кажутся мне способными на насилие над ребенком.
– Но тут нечего особенно думать, – ответила я, вспомнив синяки и заторможенность девочки. – Семья неблагополучная. Отец пьяница и дебошир. Мать в постоянной депрессии.
– Зачем тебе к ним ходить? Можно позвонить.
– При личной встрече проще сказать, что я подозреваю их в насилии над ребенком. И возможно, в доме я увижу что-то, подтверждающее мое мнение.
– Мне пойти с тобой?
– Зачем?
– Они могут обвести тебя вокруг пальца или нахамить, – Фрэнк внимательно посмотрел на меня. – Тебя тревожит что-то еще? – Он тридцать лет был семейным доктором, так что в людях разбирался.
Я махнула рукой:
– Да так, домашние дела.
– Как Тэд? У него все в порядке?
– Да. Преуспевает.
– А дети? Как там моя любимая крестница?
– Наоми изменилась. Стала раздражительной. Дерзит. Пока не могу понять, в чем дело.
– Чем-то увлечена, я думаю. Или кем-то, – он улыбнулся. – Пятнадцать лет – у девочек как раз в этом возрасте и начинаются увлечения.
– Обычно она мне все рассказывала. – Я не стала уточнять, что этого не было уже много недель, а может быть, и месяцев.
– Придет время, и Наоми станет прежней. Не сомневайся. А что говорит Тэд?
– Ничего. Впрочем, я с ним об этом еще не говорила. Он так занят, – я виновато улыбнулась. – Нам все недосуг поговорить. Только начнем, как кто-то один обязательно засыпает.
Фрэнк пожал плечами.
– Бог знает, как ты везде успеваешь. У нас только один ребенок, и Кэти сидит дома. О работе нет и речи.
Ну что на это скажешь? Не так уж трудно везде успевать, если точно знаешь, чего хочешь. Тут нет никакого волшебства. Я просто научилась прыгать из одного существования в другое, иногда даже не замечая. Конечно, дети при этом предоставлены сами себе. Тут есть и плюсы, и минусы. Вот сейчас я расплачиваюсь за слишком большую самостоятельность Наоми. Ну что ж, подожду, пока она наконец смягчится, тогда и поговорим. Уверена, скоро ей понадобится моя помощь.
И все равно, у меня нет сомнений, что она счастлива. Так же, как я и Тэд. Так же, как все мы.
Дом, где жили Прайсы, находился недалеко от порта. От клиники примерно миля. Район у реки было не узнать. Все старые складские помещения снесли, а на их месте построили современные офисные здания и спортзал. Однако улица, где жили Прайсы, осталась прежней. До нее эти новшества не дошли.
Я поставила автомобиль у обочины и пошла искать дом четырнадцать. Но это оказалось не просто. Номера на домах отсутствовали. В некоторых разбитые окна были заложены картоном. У одного дома в палисаднике в грязи стоял сломанный телевизор. Пришлось искать помощи у юношей, сгрудившихся у мотоцикла, блеск которого резко контрастировал с окружающей обстановкой. Парни были худощавые и хмурые. Один пил что-то из банки, высоко ее подняв, так что на лицо капала жидкость. К моей туфле прилип газетный лист. Стряхнув его, я подошла к группе молодежи.
– Здравствуйте. Я ищу дом четырнадцать. Не подскажете, где это?
– Вам нужен Джефф Прайс? Зачем?
Другой парень, помоложе, вышел вперед и показал на дом с желтой дверью. Я поблагодарила и направилась к ней. Рядом были выставлены бутылки из-под спиртного. Некоторые валялись на земле. Звонок не работал. Я постучала и, не дождавшись ответа, открыла дверь и вошла в узкий темный коридор.
– Миссис Прайс… Это я, доктор, у которой вы вчера были.
– Кто здесь? – В коридоре из темноты возник крупный мужчина в грязном домашнем халате, наполовину распахнутом, так что была видна его волосатая грудь и мешковатые трусы. Он двигался прямо на меня. Я крепко сжала ручку сумки.
– Я… доктор.
– Вот как? И что у вас к нам за дело?
– Вчера ваша жена приводила ко мне Джейд. На осмотр.
Услышав это, он полностью преобразился. Заулыбался, глаза подобрели.
– О, спасибо, что зашли. Я очень за нее беспокоюсь. Пойдемте, познакомлю со своей мамой.
Ну ладно, скажу ему позднее. После знакомства с его мамой. Скажу, что меня беспокоят синяки на теле Джейд. И если окажется, что это папа распускает руки… Нет, пожалуй, так резко я выступать не буду. Скажу, что пришла проверить, созданы ли для ребенка в доме надлежащие условия. Он жестом пригласил меня следовать в конец коридора к узкой двери.
Мы вошли. От острого запаха мочи у меня заслезились глаза. В камине поблескивали красные угольки. Близко к нему было придвинуто кресло, в котором сидела старуха, похожая на старого попугая. Узкое костлявое морщинистое лицо, глубоко запавшие глаза, похожие на когти тонкие пальцы вцепились в подлокотники кресла. Внизу под скорченными ногами ковер потемнел от влаги.
Джефф Прайс наклонился к матери.
– Ма, поздоровайся с доктором. Она пришла насчет нашей маленькой Джейди. – Он посмотрел на меня. – Ну, тут уж ничего не поделаешь. Располагайтесь здесь поудобнее, а я пойду налью вам чашечку чая.
Я огляделась в поисках места, куда можно сесть, но подходящего места не нашла. На столе валялись упаковки от лекарств, обрывки фольги, смятые бумажные носовые платки, измазанные чем-то засохшим, темно-зеленым. На полу – пластиковые игрушки. В одном месте к стене были прикреплены детские рисунки. В комнате было жарко.
Я вышла в коридор. Прислушалась. На кухне засвистел чайник, звякнула посуда, потом мистер Прайс тихо выругался. Голоса ребенка среди этих звуков слышно не было. Наконец появился хозяин с кружками в руках.
– Потеряли меня? – он улыбнулся, кивая, чтобы я шла обратно в гостиную. – А вот и мы, ма.
Поставив предназначенную для меня кружку с чаем на стопу газет на столе, он шумно подул на вторую, затем зачерпнул ложку, приподнял подбородок матери и влил чай ей в рот. Коричневые капли оросили розовую ночную рубашку. На каминной полке стояла фотография, на которой я разглядела ребенка с родителями.
– Так вот, насчет Джейд…
– И что?
– Меня беспокоят ее… синяки.
– Да, Трейси мне говорила. И девочку сильно донимает кашель. В последнее время она начала потеть, мало ест, худеет. И еще эти синяки.
Я внимательно на него посмотрела.
– А откуда они у нее?
Он пожал плечами.
– В том-то и дело, что понятия не имею.
– Вот почему я хочу, чтобы ее осмотрели в больнице. Выяснили причину появления синяков.
– В больнице? Черт побери, неужели это так серьезно? – Джефф Прайс озабоченно наморщил лоб, и я вспомнила предостережение Фрэнка. Этот человек просто валял передо мной дурака.
– Да, это серьезно, – ответила я, стараясь говорить спокойно. – Я хочу, чтобы Джейд осмотрел педиатр.
– Что вы сказали?
– Детский доктор. Надеюсь, он разберется. Я вам прямо скажу, нас беспокоит, что синяки у нее от побоев.
– Ай-яй-яй… это, наверное, в школе ее обидели маленькие мерзавцы.
Я решила остановиться на этом, боясь его разозлить. Тогда он вообще может отказаться от осмотра.
– Так что я записываю ее на прием к педиатру, а там посмотрим.
– Спасибо, док, – он улыбался, как мне показалось, вполне искренне. – Я скажу жене.
Не притронувшись к чаю, я встала. Его мать зашевелилась в своем кресле.
– Все в порядке, ма, она уходит, – прокричал в ухо матери Джефф Прайс. – Скажи доктору «до свидания».
Старуха скосила глаза в мою сторону. Она знает. Нельзя жить в одном доме с ребенком и не знать, что его бьют. И она, наверное, догадалась, зачем я приходила.
Парни на улице все еще стояли в расслабленных позах. Вернее, двое сидели у стены на корточках, опустив головы. Один прислонился к уличному фонарю, прикрыв глаза, приложив к лицу пластиковый пакет. Я прошла, отвернув голову, они не обратили на меня внимания.
На улице стемнело, хотя на часах было четыре. Начал накрапывать дождь. Тео сейчас, наверное, в художественной студии, готовит фотографии к выставке. Эд на тренировке по гребле. Мои мальчики примерно того же возраста, что и эти парни.
В холодной машине я сразу включила отопление и приемник. Передавали местные новости. Бристольский насильник до сих пор не пойман. В прибрежных районах города возможно наводнение. Закрывается шоколадная фабрика.
Мне вдруг захотелось поговорить с Тэдом, услышать его голос. Я выключила приемник, набрала его номер. Голос Тэда ответил, что говорить он сейчас не может, и попросил после гудка оставить сообщение. Выходит, Тэд обновил свой автоответчик. Прежнее послание он записывал дома, сзади прослушивалась музыка и голоса детей. Теперь в тишине звучал только его голос, четкий и уверенный. И какой-то отстраненный.
Глава 6
Дорсет, 2010
Год спустя
Я трогаю пальцами тонкое запястье пожилой женщины, соседки. До сих пор она была для меня всего лишь неким символом, как дерево, мимо которого я проезжаю по пути в магазин. Просто сгорбленная фигура в старомодном теплом пальто. О ее преклонном возрасте можно было судить по походке. По вечерам для меня уже привычно видеть свет в ее окне.
И вот теперь она лежит в неловкой позе, упершись головой в дверной косяк, сжав пальцы.
– Вы меня слышите? – Не дождавшись ответа, я пытаюсь взять ее на руки. Это мне удается: женщина легкая, как ребенок. Ее бледное лицо с бескровными губами все в мелких морщинках, на щеках коричневые пятнышки. Седые волосы зачесаны назад настолько гладко, что отчетливо проступают кости черепа.
Я толкаю плечом дверь и вхожу с ней в дом, чтобы заняться тем, что привыкла делать значительную часть своей жизни. Помогать больным людям.
Бристоль, 2009 год
От пятнадцати до десяти дней до…
Дни пролетали быстро, похожие один на другой. Обычные дни. В самом деле обычные? Да, в моей памяти это время сохранилось именно таким. Дни, подернутые серо-голубой дымкой, с возникающими время от времени маленькими драмами. Они казались мне обычными, несмотря на то что были последними днями моей семейной жизни, несмотря на то что, как потом оказалось, были насквозь пронизаны ложью.
Я работала в клинике. Дома мы с Тэдом разговаривали, спорили. Если не были сильно уставшими, занимались любовью. Эд на пару дней слег с сильной простудой. Утром я его не будила, оставляла на прикроватном столике парацетамол и другие лекарства и уходила. Тео со своей серией фотографий с Наоми в лесу победил на конкурсе, получил почетный диплом. А у самой Наоми репетиции теперь длились до позднего вечера. Тэд тоже стал чаще задерживаться на работе. Его статью принял журнал «Ланцет». Это событие мы отметили поздно вечером бутылкой вина.
Да, вот такие были у нас дни, где не за что было ухватиться. Просто шли и шли, плавно перетекая один в другой. Мне приходилось совмещать очень многое – семью, брак, работу, живопись. Не всегда это получалось гармонично, обязательно был перекос в какую-то сторону, обычно в сторону работы. Но я не тревожилась, словно все это было лишь подготовкой к настоящей жизни, которая вот-вот наступит, и тогда я все прекрасно организую. Стану замечательной матерью, женой, доктором, художницей.
И вот наконец я натолкнулась на нечто, указывающее, что не все в моей жизни так благополучно, как кажется. Это был первый сигнал, за которым вскоре последовали другие.
В четверг, пятого ноября, Джейд положили в больницу. В разговоре секретарша педиатра между прочим упомянула, что мистер Прайс сильно разволновался и начал буянить. Даже пришлось вызвать полицию.
Ну что ж, я вручила девочку в надежные руки, так что теперь можно было не беспокоиться. А то, что мистер Прайс вышел из себя, так это понятно. Почувствовал, видимо, что придется ответить за ребенка.
В понедельник я пришла в клинику раньше обычного и сидела, наслаждаясь тишиной. Пила кофе из своей первой кружки, изучая на экране компьютера результаты анализов пациентов. Телефон зазвонил, когда я рассматривала гистограмму ткани печени миссис Бланкин.
– Доктор Малколм?
– Да.
Я прижала трубку подбородком, продолжая работу. Гистограмма мне не нравилась. Значит, подозрения оказалось верными. Выпадение волос, покраснение кистей рук и паутинка тонких жилок на щеках – это не только проявления климакса. Миссис Бланкин выпивает, причем регулярно. Я послала Джо сообщение с просьбой вызвать ее ко мне на прием.
– …из детской больницы.
– Извините, что вы сказали? Я не расслышала.
– Я доктор Чизолм. Педиатр-консультант из детской больницы. Вы направили к нам Джейд Прайс.
Я поставила кружку и взяла трубку в руку.
– Да. Спасибо за…
– Я хотел бы поговорить с вами об этом, доктор Малколм.
К сожалению, сейчас у меня для этого не было времени.
– Мы обязательно поговорим, доктор Чизолм, но у меня через три минуты прием. Давайте я вам перезвоню часа через два-три.
– Я предпочел бы поговорить с вами лично. Пожалуйста, приходите в час, ради этого я отменил встречу.
– В час? Я постараюсь, но…
– Пожалуйста. Это важно. Мой кабинет на пятом этаже.
– Я попрошу прийти со мной и нашего шефа, доктора Дрейкотта, если он сможет…
– Хорошо. Я вас жду.
Мне казалось, что я отчетливо вижу этого педиатра. Густые, аккуратно причесанные седые волосы. В большой веснушчатой руке у него рентгеновский снимок, на который он смотрит сквозь очки в серебряной оправе и кивает, видя там явные следы насилия над ребенком.
Так что я все откладываю и иду к нему поговорить о Джейд. Возможно, нужна моя помощь.
Ровно в час я постучала в дверь с аккуратной надписью золотыми буквами в небольшой черной рамке: «Д-р Чизолм». При моем появлении он встал. Доктор оказался невысоким, худощавым и… чернокожим.
Наверное, я как-то выдала свое удивление, потому что он внимательно посмотрел на меня своими острыми карими глазами и с улыбкой произнес:
– Я уже привык, что относительно меня многие ошибаются. Я родился в Гане, но Оксфорд напрочь вытравил мой африканский акцент. Спасибо, что пришли. Пожалуйста, садитесь, – его рукопожатие было крепким и коротким.
Я села в серое пластиковое кресло, он занял место за своим столом.
– Спасибо, что пригласили поговорить. Ситуация трудная и…
– Доктор Малколм, девочка больна.
– Да. Я была у них в доме, говорила с отцом. Уличить его в чем-то не удалось, но, я думаю, вы уже выяснили причину.
– Джейд серьезно больна. – Выражение его лица не изменилось.
– Социальные работники…
– У нее лейкемия, – перебил он меня.
– Лейкемия? – я не знала, что сказать. Может, он перепутал и речь идет о другом ребенке?
Тем временем доктор Чизолм продолжал:
– Мы уверены, никакого домашнего насилия тут не было. Да, родители не совсем адекватны, но они ее любят. В этом нет сомнений. У девочки острый лимфобластный лейкоз.
– Боже.
– Анализ крови показал наличие атипичных лимфоцитов и бластных клеток. Свертывание крови практически отсутствует. Анемия. Гемоглобин на опасно низком уровне.
Черт возьми, как же это я не заметила? Все было так очевидно. Пассивность, слабость – это были не следствия депрессии, а анемия. Бронхит – вторичное проявление нефункционирования белых кровяных телец. Синяки – следствие плохого свертывания крови. Она приходила ко мне четыре раза, и я не вглядывалась, зациклившись на своем. Мне было безумно стыдно.
Доктор Чизолм кивнул, как будто читая мои мысли.
– Сейчас ей дают антибиотики, внутривенно. На завтра назначена магнитно-резонансная томография, а потом мы начнем химиотерапию.
– Родители знают?
– Еще нет. Вот почему я хотел с вами встретиться. Ситуация деликатная. При госпитализации я предупредил их, что мы будем проверять девочку на наличие неслучайных повреждений. Пришлось сказать, что делается это по вашему запросу.
– Я посетила их специально, чтобы проинформировать. Но так прямо сказать отцу не удалось.
Это была ошибка, которую теперь не исправишь. Да, на домашнее насилие указывало все – прежде всего сам отец, а также обстановка в доме и улица, где они живут.
– Не сомневаюсь, доктор Малколм, вы сделали все, что было в ваших силах, но родители Джейд ничего о подозрении в домашнем насилии не знали. Мистер Прайс очень разозлился. Он просто рвал и метал.
Я вспомнила его бычью фигуру и представила, как это выглядело.
– Результаты анализов пришли сегодня утром. Так что мы начинаем действовать. А вас я пригласил, во-первых, чтобы сказать о диагнозе лично, а во-вторых, чтобы предложить сообщить родителям. Думаю, это поможет сохранить доверительные отношения.
Сообщить родителям? И что я им скажу? Что совершила ужасную ошибку, находясь в плену стереотипа? Не заметила совершенно очевидных симптомов лейкемии?
Я посмотрела на него. Его взгляд был спокойный и твердый. Трудно было сказать, сочувствует он мне или презирает.
– И какие прогнозы?
– Процент пациентов, остающихся в живых спустя пять лет после выявления лейкемии, колеблется от двадцати до семидесяти пяти. Подождем результатов томографии. Прогноз ухудшает наличие в кровеносной системе Джейд слишком большого количества аномальных белых кровяных телец. – Он сидел, устремив на меня внимательный взгляд. – Итак, что вы намерены делать как ее первый лечащий врач?
Я не знала, куда деваться от стыда. Да, я в конце концов направила Джейд в больницу, но совсем по другой причине. И опоздала на несколько месяцев.
– Конечно, встречусь с родителями. А сейчас я хотела бы увидеть Джейд, чтобы сообщить им, в каком она состоянии.
– Идемте.
Он вышел из-за стола, и я последовала за ним в коридор почти бегом, едва поспевая.
Я скажу им, что она выглядит нормально. Что ей уже лучше. И хорошо, что она вовремя попала в больницу. Ей здесь помогут. Увидев меня, она засмеялась. Нет, просто улыбнулась. Мы поговорили… я что-то сказала, она что-то сказала и… засмеялась.