Дочь Шемилт Джейн
Я не сразу поняла, почему он остановился у второй кровати, где лежал остриженный наголо белокурый мальчик. Сильно исхудавший, с закрытыми глазами. На вид примерно лет шесть. К вене подсоединена капельница. И только потом я заметила жирафа, темного на фоне белоснежного белья. Некоторые синяки у ребенка позеленели, но появились красные и сиреневые.
– Вот, решили ее постричь. Дети так легче привыкают к потере волос после химиотерапии. Правда у нас еще нет согласия родителей. Получим после вашей встречи с ними. А лекарственную терапию уточним по результатам томографии.
– Джейд, это я, доктор. Здравствуй.
– Она устала и спит, – тихо проговорил доктор Чизолм. – Ее сегодня замучили осмотрами.
– Джейд, – продолжила я, не обращая внимания на его слова. – Я сейчас еду встретиться с твоими мамой и папой. Что мне им передать?
Веки девочки дрогнули и открылись.
Может, Джейд узнала мой голос, может, потому что услышала слова «мама» и «папа», но на секунду она встретила мой взгляд и улыбнулась.
Только выезжая из подземной автостоянки больницы, я вдруг сообразила, что девочка не могла знать о моей ошибке. Не могла знать, что ей помогли бы раньше, если бы я вовремя к ней присмотрелась.
Глава 7
Дорсет, 2010
Год спустя
Я без задержки прохожу с ней в опрятную теплую кухню, изобилующую яркими цветами. Рассматриваю оранжевый рисунок на линолеуме, темно-красный стол, желтый секционный шкаф с белыми ручками, ярко-голубую плиту и красный диван у стены. В камине пылает огонь, в углу поблескивает экран телевизора, кресло обито мебельным ситцем, расшитым живописными котами. Последовавший за мной Берти, оставшись без присмотра, быстро съедает из миски кошачью еду и со слабым вздохом устраивается у камина.
Я кладу соседку на диван, снимаю с нее туфли, сажусь рядом. Держа руку на пульсе, быстро оглядываю комнату. Всюду фотографии. Вот пожилой джентльмен в кепи копает в саду; рядом на снимке темноволосая молодая женщина с маленьким мальчиком на берегу моря, другого, постарше, она держит за руку. Я вспоминаю свою кухню: как хорошо мне в ней было, пока все не пошло прахом.
Бристоль, 2009
За десять дней до…
Я быстро отъехала от больницы, обогнав учебный автомобиль, и рванула вперед, чтобы успеть на перекресток до переключения светофора. Думать о разговоре с доктором Чизолмом не было сил.
Наконец я дома, необычно рано. Входная дверь не заперта, в прихожей я чуть не споткнулась о кроссовки Эда – он оставил их посередине. Видно, торопился, что-то забыл и вернулся. Я подняла их, поставила в угол. Мог бы не снимать, мы убрали ковры несколько лет назад. И шторы тоже. Солнечный свет в комнаты устремлялся сквозь чистые стекла больших окон с раздвижными створками. Но когда я возвращалась с работы, окна были уже темными. А теперь я видела пианино, книжный шкаф, длинный обеденный стол, на котором Тэд иногда раскладывал свои бумаги.
Я медленно двигалась, прислушиваясь к звукам своих шагов. Комнат в доме было много, но мы ими почти не пользовались. Тэд работал в кабинете. Дети обитали в своих комнатах или на кухне.
Спустившись по деревянным ступеням, я обнаружила Эда, сидящего за компьютером в гостиной, смежной с кухней. На экране – алгебраические символы и цифры. Как славно, что он дома.
Я села рядом на подлокотник дивана. Очень хотелось поцеловать его в щеку и погладить упругую темную шевелюру, но, увидев, как он поморщился, я вспомнила о новых правилах, которые нельзя нарушать.
– Привет, дорогой, – сказала я, глядя ему в спину. – Ты сегодня рано.
– Курсовая по математике, – буркнул он, не поворачиваясь.
– Но…
– Занятия отменили. Из-за этого насильника.
– Неужели?
– В основном пугали девочек, – отозвался Эд, не отрывая глаз от экрана. – Домой возвращаться группами. Не разговаривать с незнакомцами.
– А что за насильник? Почему занятия отменили сегодня? Раньше говорили, что он орудует на другом конце Бристоля.
– Боже, сколько вопросов. – Лежащая на столе рука сжалась в кулак. – Одному учителю показалось, что у общежития девочек он видел какого-то подозрительного типа. – Эд быстро взглянул на меня: глаза прищурены, как будто он что-то скрывал. – Мне нужно это закончить. Я уже опоздал со сдачей.
– Хочешь горячего шоколада?
– Да, конечно.
Я быстро приготовила шоколад, поставила перед ним чашку и на секунду положила руку ему на плечо. Наклонившись, с удивлением обнаружила, что от Эда неприятно пахнет.
– У тебя на работе что-то случилось?
– Нет. А почему ты спросил?
– Ты сегодня рано.
– Вообще-то да, – попробовала я объяснить, – возникла неприятная ситуация. Но я все улажу.
Он поморщился.
– Ты мне мешаешь.
– Хорошо, – я встала, – и не забывай, дорогой, вовремя отдавать одежду в стирку.
Он негромко хмыкнул, продолжая смотреть на экран. Я быстро погладила его плечо и ушла.
На кухне я выпила чашку чая, глядя в окно, где начало темнеть. Потом позвонила Тэду. На этот раз он ответил. Рассказала о случившемся.
– Да. Я тебе сочувствую, Джен.
– Не мне надо сочувствовать, а этой девочке.
– У меня не так давно был случай похуже. Надеюсь, ты не забыла. Тоже девочка. Операция на позвоночнике. Все закончилось параличом.
– Конечно, помню, – быстро ответила я. – Это было ужасно.
Да, тогда дело чуть не дошло до суда. Удалось доказать, что врачебной ошибки не было, но Тэд сильно переживал.
– В нейрохирургии риск неизбежен, – продолжила я, немного помолчав. – Пациент или его родственники подписывают специальную форму согласия на операцию. Они осознают опасность нежелательных последствий. А в случае с Джейд Прайс моя вина очевидна. Родители полностью мне доверяли, а я их подвела. Совершенно не думала о лейкемии, зациклилась на домашнем насилии.
– Извини, Дженни, но у меня дела, – отрывисто произнес он. – Поговорим дома. Я постараюсь прийти пораньше. Принесу вина.
Мы с Фрэнком договорились пойти к Прайсам завтра утром, но я решила поехать прямо сейчас, одна. Хотя на звонок никто не ответил.
Приехав, я постучала в дверь, постояла, постучала снова. В доме, видимо, никого не было. Конечно, кроме матери Джеффа Прайса. Наверное, она сидела сейчас в темноте и прислушивалась к моему стуку, вцепившись пальцами в подлокотники кресла.
В конце концов я повернулась и поехала домой.
Мальчики еще не вернулись. Наоми, как всегда, была на репетиции. Так что вечер мы провели с Тэдом вдвоем. Распили бутылку вина и долго сидели над пустыми тарелками. Тэд держал мою руку.
– Что мне им сказать? – спросила я.
– Скажи правду. Что ты руководствовалась объективными данными, которые на лейкемию не указывали.
– Они говорили, что не знают, откуда у нее синяки, но я не верила. На кашель тоже не обратила должного внимания. Потому что была убеждена в домашнем насилии.
– Но при первом осмотре не всегда удается поставить верный диагноз.
– Я осматривала девочку несколько раз.
– Да. И действовала, как подсказывала тебе интуиция. – Не давая мне возразить, он встал и поцеловал меня. Крепко, в губы. И долго не отпускал. А мне было что возразить. Предвзятое мнение помешало своевременно направить девочку на исследование в больницу. А потом я ее направила, но совсем по другому поводу. Так что интуиция меня фундаментально подвела.
Потом вернулись мальчики, следом – Наоми. Мальчики быстро поели и пошли наверх. Наоми отмахнулась от моих вопросов о насильнике. Сказала лишь, что девочки расходились группами. Говорила в промежутках между полными ложками запеченного картофеля «дофинуа», который стоял на блюде перед ней. Репетиция прошла замечательно. Режиссер и помощники советуют ей поступать в театральную школу. Выражение лица у нее при это было такое, как будто она все время думала о чем-то своем, тайном.
Раз так, я решила не докучать ей своими вопросами. Девочка устала, пусть пойдет отдохнет.
Потом мы с Тэдом молча вымыли посуду, убрали продукты в холодильник. Я загрузила стиральную машину, и мы поднялись наверх. Бок о бок, касаясь руками. Я едва двигалась от усталости. На половине пути Тэд обнял меня и притянул к себе.
В спальне я заставила себя раздеться, принять душ, надеть ночную рубашку. Ее мягкие кружева меня успокоили. Тэд подошел сзади, встал у зеркала. Говорят, женщины выбирают мужей, похожих на себя. В моем случае это правило, если оно действительно существует, не действовало. Тэд высокий, широкоплечий, голубоглазый. А я похожа на свою бабушку-ирландку, которая смотрела на меня с фотографии на стене. Темные вьющиеся волосы, светлые глаза, веснушки. Ростом я была ему до плеча.
Тэд смотрел на меня в зеркале, чуть сдавливая горячими пальцами мою шею.
В постели мы, не произнеся ни звука, повернулись друг к другу. Он начал меня целовать в губы, проникая языком все глубже. У языка был вкус вина. Я знала своего мужа наизусть. Его мускулы, плечи, плоский живот с густыми волосами внизу. Его вес. Я представляла, как все будет происходить дальше. Но сегодня было иначе. Грубее и быстрее. Тэд сильно прижал меня спиной к постели, поднял рубашку до шеи и, сразу глубоко проникнув внутрь, быстро задвигался. А я задвигалась в ответ. Казалось, пережитое днем каким-то образом повлияло на нас, сделало другими. Никакой преамбулы. Никаких нежностей и ласк. Слабые укусы, сжимание запястий, широко раскрытые рты и вытаращенные глаза. И дикое слияние друг с другом, как у животных. А в конце давно не испытываемое наслаждение.
Потом, отстранившись наконец друг от друга, мы долго лежали без движения, вытянув ноги. Не говоря ни слова.
Тэд наклонился и начал слизывать с моих щек слезы, которых я не ощущала. И вскоре заснул, уткнувшись лицом в подушку. Я полежала какое-то время, держа руку на его спине.
Сон пришел неожиданно, как будто мне на голову набросили одеяло. Глубокий. Без сновидений.
Глава 8
Дорсет, 2010
Год спустя
Потерять сознание соседка могла по разным причинам. Инфаркт, диабетическая кома, инсульт. Нельзя исключить приступ боли в желудочно-кишечном тракте, хотя живот у нее мягкий. Я поискала глазами на столе лекарства, но их не было. У хронических больных дом обычно запущен, а тут образцовый порядок.
Она пошевелилась, открыла глаза. Взгляд не испуганный, скорее смущенный. Я объясняю, что обнаружила ее без чувств на пороге дома. Одновременно замечаю белые ободки на внешних краях радужной оболочки ее глаз, указывающие на повышенный холестерин. Она говорит что-то, медленно подбирая слова, а я продолжаю держать ее руку. Такую же, какая была у моей мамы, – дряблая кожа, распухшие суставы пальцев, – и чувствую укол вины, что вот теперь вожусь с посторонней женщиной, а на свою мать не нашла времени за год до ее смерти.
Бристоль, 2009
За девять дней до исчезновения
Телефон зазвонил, когда я заканчивала собирать сумку.
– Привет, дорогая!
Вот уж некстати, черт побери!
– Я не могу долго говорить, мама.
– Значит, ты сегодня работаешь?
– Конечно. Ты же знаешь, что я работаю все дни, кроме пятницы.
– У меня снова закружилась голова. Так все было ничего, а вчера вдруг почувствовала себя неважно…
– Что значит неважно, мама?
– Просто неважно. Этого не объяснишь, Дженнифер. – Тон такой, будто она разговаривает с двенадцатилетней. – Ладно, давай поговорим о чем-нибудь другом. – Ее голос повеселел: – Как Джек?
– Какой Джек?
– Твой муж, дорогая.
– Мама, Джек – это бывший муж Кейт.
– Ну конечно. Извини, сглупила. Но как же тогда зовут твоего мужа, дорогая?
Я представляла ее так отчетливо, как будто мы находились в одной комнате. Не очень ухоженный сад позади ее небедного жилища. Говоря по телефону, она вздыхает, трогает свое жемчужное ожерелье, бросает взгляд на телевизор с запыленным экраном, на аккуратные стопки журналов на столе. В доме пахнет нафталином и чистящими средствами. Ее память ухудшается.
– Моего мужа зовут Тэд. Послушай, мама…
– Я не знаю, что делать с коттеджем. Кейт его не берет.
Вот о коттедже сейчас не надо.
– Мы поговорим об этом, когда я к тебе приеду.
– Завтра?
– В пятницу. В мой выходной.
– Как замечательно, дорогая. Вот только я чувствую себя неважно…
Фрэнк ждал меня на стоянке у клиники. Сидел в машине, слушал скрипичный концерт. Лицо недовольное. Что не удивительно – удовольствия предстоящий визит нам не обещал. К тому же пришлось отменить утренний прием пациентов.
Как только я села, он тронул машину.
– Извини, Фрэнк, сама не знаю, как это получилось.
– Никто из нас не застрахован от промахов. И у меня они были.
– У тебя-то какие? Что-то не припомню.
– А как же. Не заметил у молодого парня гипертрофию щитовидной железы. В результате он слег в психиатрическую клинику.
– Но потом ты помог ему встать на ноги, – напомнила я.
– А еще у пациентки был перелом лодыжки, а я диагностировал это как вывих.
– Лучше вспомни, скольким ты буквально спас жизнь.
– Я не говорю, что все так уж плохо. Твой случай пустячный по сравнению с теми, о которых пишут в вестнике «Медицинская служба гражданской обороны».
Этот вестник нельзя было читать без содрогания. Там рассказывали о чудовищных врачебных ошибках и преступном невнимании к больным. Ребенок несколько дней пролежал с высокой температурой, а потом выяснилось, что у него менингит. Другого пациента, больного раком, долго лечили от синдрома раздраженного кишечника. Жалующемуся на головные боли говорили, что это депрессия, а у него была опухоль мозга.
– Но мне от этого не легче, – ответила я.
Мы подъехали к дому. Джефф Прайс открыл дверь с каменным лицом. Посторонился, пропуская нас в коридор.
– Пойдемте на кухню. Не хочу, чтобы мама слышала. – Там он встал, сложив на груди руки.
– Мистер Прайс, я пришла вам сказать…
– Что моего ребенка положили в больницу с подозрением на домашнее насилие, – прервал он меня. Жилка на его лбу заметно пульсировала. – И в полиции, не разобравшись, мне уже вынесли предупреждение.