Лёшенька. Часть первая Пустошинская Ольга
– Что-то ты смурной, братец Константин. Али спалось плохо? – спросила за чаем Вера.
– Я совсем не спал.
– Надо тебе мяты заварить, мята завсегда сон нагоняет.
Константин промолчал.
– К нему мама приходила, – тихо сказал Лёша.
– Господи помилуй! Лёшенька, ты иди с Полинкой поиграй, она книжку интересную покажет… Что же ты молчишь, братец Константин, что Софьюшка хотела?
– Испужался я сначала, как Софью увидел. Она просила Лёшку у тебя оставить, коли жениться захочу.
– Ты молодой, живое о живом думает, – отозвалась Вера.
– Ни о чём таком я не думаю, будем вдвоём жить. Потеплеет чуть – пойду дом в порядок приводить, пахать и сеять надо-тка. Чужой хлеб я есть не привык.
Вера пробовала возразить, что братец ни хлеба испечь, ни щей сварить не сможет. Да разве мужицкое это дело портки стирать и полы мыть?
– Ты научишь, сестрица Вера. С голоду не помрём. Так ведь, Лёшка? – подмигнул Константин.
– Так.
…Как только сошёл снег, Константин засобирался домой. Он загодя съездил с соседом в Андреевку, с бьющимся сердцем открыл дверь дома, в котором не был три года. Закрытые ставни не пропускали свет, в горнице было холодно и сыро.
Константин распахнул ставни – в окна ворвался солнечный свет, заиграл бликами на свадебной фотографии. На ней юная Софья в подвенечном платье стояла под руку с молодым безусым Константином.
Он снял фотографию со стены, отер пыль рукавом и поцеловал холодное стекло:
– Будем дальше жить, Софья… Я и Лёшка.
Константин принёс дрова из поленницы, затопил печь. Дрова затрещали, оранжевые языки пламени жадно набросились на поленья, будто голодные. Он нагрел воды и целый день мыл, чистил, скрёб… Застелил чистым бельём кровати, разостлал домотканые дорожки по полу.
– Ну вот, теперь всё как при Софье было.
Вера тревожно следила, как Константин запихивает свои и Лёшкины вещи в мешок, потом не выдержала:
– Может поживёшь у нас ещё, братец Константин?
– Пахать надо, земля ждать не будет, сестрица Вера.
– Оставь хотя бы Лёшеньку…
У Константина опустились руки.
– Вера, да ведь говорили уже. Я решил: Лёшка будет жить со мной.
– А коли женишься? Ты молодой, не будешь век один куковать.
– И не думаю об этом. А коли моей жене Лёшка придётся не по нраву, то мне такая не нужна.
Вера всплакнула, провожая Лёшеньку, и взяла слово с Константина немедленно известить её, если Лёша или сам братец заболеют, не дай бог, если помощь понадобится. Константин обещал.
Всё складывалось хорошо. Константин вспахал и засеял рожью свои полторы души земли – спасибо соседу, что выручил лошадью. Научился варить щи, кашу и другую нехитрую еду. Испечь хлеб никак не удавался ему, это оказалось целой премудростью. С квашнёй возиться – не мужицкое дело, права оказалась Вера.
За небольшую плату хлеб пекла соседка Матрёна, а дочка её, Феня, приносила утром пышный румяный каравай, завернутый в чистое полотенце.
Стала замечать Матрёна, что Феня всё самое лучшее надевает, когда к Константину идёт. Полусапожки жёлтые, кофточку новую, один раз на Пасху надёванную. У зеркала крутится, ленточки в косу вплетает.
«Невестится девка, – подумала Матрёна, – перед вдовцом колченогим прихорашивается. Ну уж нет, не для него ягодку растила!»
Она невольно нахмурилась. Бабка Клава, у которой не язык, а жало змеиное, шепнула, что Феня уходит в лес с Константином. Врёт, как пить дать, но следить надо.
– Феня, курей покорми и яйца собери, хлеб я сама отнесу.
– Маменька, да я уже оделась…
– Сказано – иди к курям!
Феня насупилась, нехотя сняла праздничные вещи и натянула будничные, вышла из избы.
…Ой, неспроста тревожилась Матрёна. Дочка-то выросла на загляденье: личиком пригожая, рослая, статная, коса золотистая в руку толщиной. Как было Константину не залюбоваться такой красавицей? Каждый день приходила Феня, хлеб приносила, во всё лучшее одевалась будто на праздник какой собралась. Краснела и ещё пригожее делалась, когда с ней ласково разговаривал Константин.
Он предложил как-то:
– Может, чайку с нами, Аграфена Ивановна?
Феня согласилась на чай, присела на краешек лавки. Она застенчиво пила и не знала, куда девать глаза.
– Грибов нынче много… – сказал Константин. – Люблю грибки! Завтра надо будет наведаться в лесок. Хотите со мной по грибы, Аграфена Ивановна?
Фенечка вспыхнула как маков цвет. Грибов ещё нету, если только сморчки какие попадались. Ну а что? Сморчки – вкусные грибы, ежели их в сметане…
Феня кивнула, бросила на Константина сияющий взгляд. Сердечко у неё так и трепетало.
На другой день Фенечка сказала матери, что пойдёт с подружками погулять, а сама отправилась в лес с Константином. Вернулась с припухшими губами, словно опьяневшая.
После сенокоса Вера решила проведать зятя и Лёшеньку. Сговорилась с Антипом, чтобы подбросил её до развилки, тот не отказал.
– И я с тобой! – вскинулась Поля.
– Я рано поеду, ты ведь засоня, спять ещё будешь.
– Ты, мамка, только разбуди, я встану.
Наскоро пили чай, разговаривали шёпотом, чтобы не тревожить Яшку. Поля, наряженная в розовое ситцевое платье, чинно сидела на скамейке, боялась испачкать и измять свой наряд. Осторожно трогала мочки ушей, в которых красовались мамкины бирюзовые серёжки.
– Жозефина! – обрадовалась Полинка, увидев в окно рыжую лошадь у ворот. – Мама, идём скорей, дядя Антип приехал.
И первая выскочила на крыльцо, побежала угощать свою любимицу припрятанным кусочком сахара. Вера подхватила корзину с ржаными пирожками и кринкой сметаны и вышла, тихо притворив дверь.
…От развилки до деревни с версту ходу. Полинка собирала цветы по обочинам, ловила струящихся возле самого лица бабочек.
– Мам, а ты знаешь, куда идти? – забеспокоилась она.
– Конечно, я же здесь, в Андреевке, выросла. Ребятами мы куда только не забредали… Вот уже и околица. То-то братец Константин обрадуется нам!
На чистом сосновом столе кипел самовар, лежала горкой варёная картошка, ломти хлеба и перья зелёного лука.
– Тятя, ещё две чашки поставь. К нам идут мама Вера и Поля, – сказал Лёша.
– С чего ты взял?
– Чувствую. Вот здесь чувствую. – Лёшка приложил ладонь к груди.
Константин нахмурился. Где-то в дальних уголках души он ревновал сына к свояченице, но даже самому себе не хотел признаваться в этом.
– Сестрица Вера тебе тётя. А мама – Софья. Или ты уже забыл мамку?
– Мне мама Соня сказала, что у меня всегда будут две мамы. И маму я не забыл, это ты её редко вспоминаешь!
Лёша отвернулся и стал колупать картошку.
Ошарашенный Константин уже набрал в грудь побольше воздуха, чтобы отчитать сына как следует, но передумал: на крыльце послышались голоса и топот ног.
– Это мама Вера!
Вера вошла в дом и с порога перекрестилась на икону.
– Здравствуй, братец Константин! Здравствуй, Лёшенька!
Через мгновенье Лёша висел у неё на шее, Вера обнимала его, смеялась и плакала.
– Я знал, что ты придёшь, ещё вчера знал!
– Таки знал? Ну и хорошо! Как же ты вырос, тятьку догоняешь! Как вы, живы-здоровы? Ну и слава богу!
Пили чай с пирожками, рассказывали новости. Вера получила от мужа Егора долгожданное письмо, Константин скоро будет работать кузнецом, это дело для него привычное. Нога меньше болит, только к дождю ноет.
Лёша доедал пятый пирожок, макая его в сметану, пил чай, экономно откусывая от кусочка сахара. У Веры сжалось сердце: небось голодный ходит.
Полинка с Лёшей насытились и побежали во двор кормить кур и смотреть Зайку в чулане, которая намедни принесла пятерых котяток: трёх белых и двух пятнистых.
Котята спали возле матери-кошки, она почти не отходила от них.
– Я ей сюда приношу молоко, – сказал Лёша.
– Какие маленькие, хорошенькие! – умилилась Полинка. – Как ты их назвал?
– Зайчатами. Раз кошка – Зайка, то котята – Зайчата!
В окне мелькнул пёстрый сарафан, зашуршало и затопало в сенях.
– Феня хлеб несёт, – ответил Константин на удивлённый взгляд свояченицы.
Феня вошла без стука, прижимая к груди каравай в полотенце. Смутилась, увидев Веру, и хотела сразу уйти, но её приветливо пригласили к столу.
Феня робко присела на лавку, приняла у Константина чашку. Пила пустой чай, делая вид, что очень заинтересована вышивкой на занавесках.
– Фенечка, сахар возьми и пирожок… удались мне они нынче.
Стесняясь, Феня надкусила пирожок. Вера украдкой наблюдала за ней. Хороша девка, что говорить. Золотистая коса через плечо, веснушки на милом лице, широкий сарафан не скрывал пополневшей фигуры.
«Тяжёлая», – определила Вера.
– Что же ты, Феня, Яшку моего не дождалась? Я-то думала, что невеста наша растёт, а ты вперёд замуж выскочила. Когда же успела?
– Что вы, тётенька Вера. Мама говорит, что рано мне, – поперхнулась и залилась краской Феня. Она торопливо попрощалась и попятилась к выходу, Вера видела, как Феня мучительно втягивает живот.
Константин сидел неестественно прямо, будто аршин проглотил, потом выговорил:
– С чего ты взяла, что Феня замуж вышла, сестрица Вера?
– Да ни с чего, просто подумалось.
– Да она завсегда в теле была, – облегчённо выдохнул Константин.
Вера промолчала и подумала: «Что-то вертишься ты как уж на сковородке, братец Константин. Неспроста это, ой неспроста…»
По молодости Феня не сразу поняла, что затяжелела, а потом испугалась страшно и не осмелилась признаться Константину. Как ни таилась она, нося широкие сарафаны и подвязывая живот полотенцем, Матрёна беременность всё же заметила.
Феня сидела на лавке с каким-то рукоделием и вдруг замерла, прислушиваясь к толчкам внутри себя. На лице засветилась тихая улыбка, Феня не замечала, что мать сверлит её взглядом.
Матрёна подскочила к дочери и рывком задрала подол, та и ахнуть не успела.
– Сучка… – прошипела Матрёна, увидев круглый живот. – Дофорсилась, догулялась, вертихвостка окаянная! Кто?! Отвечай, кто?! Этот колченогий?!
Феня плакала и закрывалась от пощёчин руками. В сердцах оттаскала Матрёна за косу беспутную дочь, сдёрнула с гвоздя кнут.
– Маменька, маменька, ты куда?
– Знаю куда!
Шипя и булькая, как кипящий самовар, Матрёна ворвалась в дом к Константину. Тот уставился на гостью недоумением, переводя взгляд с кнута на её красную физиономию.
– За коровой собралась, тётка Матрёна?
– Я тебе покажу корову, ирод ты жеребячий! Обрюхатил девку, ей шешнадцатый годок всего! Баб тебе мало, кобелю колченогому?! Живот на нос лезет у Феньки!
Константин опешил:
– Да, может, почудилось тебе, тётя Матрёна? Феня завсегда справная была, в теле.
– Почудилось?! – взвилась Матрёна. – Вот я тебя кнутом отделаю, как мне почудилось! Ой, горе мне, позор на мою головушку! Что Ивану-то скажу, как с войны придёт?
– Повенчаемся мы с Феней, если надо, – после молчания хмуро обронил Константин. – Коли такое дело, то я не отказываюсь, ежели она согласна.
– Куды ж ей деваться теперь с животом? – сразу остывая и успокаиваясь, проворчала Матрёна. – Приходи, поговорим.
Константин с Феней обвенчались в маленькой сельской церкви. После венчания было застолье с угощением и с большим трудом добытой водкой. Гости пили, закусывали яичницей и жареной рыбой, мясным и капустным пирогом.
У Константина на лице читалась растерянность, как будто он только проснулся и не понимал, что происходит. Феня, румяная и счастливая, в белом платье, украшенном по подолу мелкими цветочками, подкладывала мужу на тарелку то кусок рыбы, то картофелину, смотрела влюблёнными глазами.
Гости то и дело поглядывали на молчаливого Лёшу, ковыряющего вилкой яичницу, а один подвыпивший Матрёнин родственник всё приставал:
– Что, Лёшка, новая мамка у тебя теперь, да? Чего молчишь? Али ты немтырь?
Лёша промолчал, перевёл взгляд на стену, где раньше висела свадебная фотография. Теперь её не было, как видно, Матрёна подсуетилась и сняла. Лёшка тяжело вздохнул, нахлобучил картуз и вышел из дома.
На улице текла своя жизнь. Здесь можно было на минутку забыть, что тятя женился, не смотреть на этих любопытных гостей. Мальчишки за канавой играли в куру, счастливые; бабы с вёдрами толпились у колодца, набирали воду и сплетничали. Мимо проехала рыжая лошадь, запряжённая в повозку. Возница приветливо кивнул и махнул Лёшке рукой. Да это же Антип!
– Дядя Антип!
– Лёша! Иди сюда, на-ка гостинчика, лисичка передала! – улыбнулся в бороду Антип и протянул кулёчек орехов. Покосился на открытые окна, из которых неслась песня про молодого влюблённого ямщика, удивился: – Что ли праздник какой отмечают?
– Тятя женился… гуляют.
– Ну-у? Хм… что ж, бывает. Зайти надо, поздравить молодых. Подержи лошадь, Лёшка.
Тот взял Жозефину под уздцы.
– Хлебца хочешь? – Лёша вытащил из кармана краюшку, и лошадь приняла хлеб мягкими губами с ладони.
Антип вернулся, вытирая рукавом рот, видно, Матрёна за здоровье новобрачных поднесла рюмку водки.
– Ну что, Лёшка, соскучился по Яшке и Полинке? А то поехали со мной, погостишь немного. Вера Семёновна будет рада, она завсегда приветы тебе передаёт.
– А можно?
– Тятька твой разрешил… Ну как, едешь?
Лёша не стал возвращаться в дом, мигом забрался в повозку: вдруг дядька Антип передумает?
– Но-о, Жозефинушка, пошла, родимая!
Лошадь послушно тронулась.
…Они приехали в самый разгар уборки: Яшка гонял голиком грязную воду, Вера в подоткнутой юбке и опорках мыла полы.
Обернулась на стук, прищурилась:
– Господи, Лёшенька! С братцем Константином что-то стряслось?
– Ну что ты, Семёновна, почему сразу стряслось? Соскучился мальчонка, погостить приехал, – успокоил Антип, входя в дом и крестясь на образа.
– Ну слава тебе… А мы-то как соскучились!
Вера вытерла руки фартуком и поцеловала Лёшеньку.
– Яков, посмотри не отвязалась ли кобыла, а Лексей тебе подсобит. Мне с матерью поговорить надо, – подмигнул конюх.
– Проходите, Антип Николаич, – спохватилась Вера, – чаю попьём, самоварчик ещё не остыл.
Она засуетилась возле пузатого самовара в медалях, а Антип тем временем рассказал новости.
– Женился, значит, а мне молчок, – с горечью заключила Вера. – Я видела Феню, догадалась, что тяжёлая она.
– Ты его не осуждай, Вера Семёновна.
– Господь с вами, я не осуждаю. Живое тянется к живому, не век ему одному куковать. А с Лёшей-то как теперь быть?
– Поговорите с ним, решите… Феня – девка добрая, обижать мальчонку не станет. А Матрёну ты хорошо знаешь? – спросил Антип и отхлебнул из чашки.
– Матрёшку-то? Конечно. Девчонками бегали, играли вместе. Как детки родились, так уговор у нас шутейный был, чтобы поженить моего Яшку и её Феню.
– Не дождалась она твоего Якова, долго раздумывал, – усмехнулся Антип. – Ну, мне пора. Спасибо за чай.
– Да что вы, Антип Николаич, вам за Лёшеньку спасибо, душа не на месте, когда он далеко.
Зайка
Не о такой доле мечтала для единственной своей дочери Матрёна. Она давно лелеяла мечту отправить Феню в Питер на попечение своего дядьки, хоть и старого, но крепкого мужика, тот обещал пристроить Феню ученицей к портнихе. Выучилась бы, стала портнихой, а при такой внешности и при хорошей одёжке непременно нашла бы мужа хорошего и богатого. Как барыня жила бы, кофий с сахаром пила.
Всё прахом пошло. Понесла от вдовца-калеки, а вдовец ещё и с хвостом. И что хорошего в этом мальчишке люди находят? Обычный босяк, а бабы млеют: Лёшенька да Лёшенька… Тьфу! Но хоть вой, хоть кричи, а позор-то прикрыть надо, пузо на нос лезет у Феньки. Ох…
Матрёна перебирала сундук, перетряхивала костюмы и юбки, пересыпанные нафталином. Простенькое лицо её с носом-пуговкой и маленькими бесцветными глазками было красно и сердито. Как зло посмотрел на Матрёну зять, когда она только намекнула, что Лёшку надо насовсем у Верки оставить. Как изменился в лице, когда не увидел свадебной фотографии на стене!
– Вы, мамаша, не забывайте, что это дом Софьи и Лексея. И здесь вы нитку с места на место переложить не смеете. Иначе… – указал Константин на икону, – вот бог, а вот – порог.
Матрёна от изумления онемела. Вот так зять, вот так тихоня! Как не похож был тот прежний Константин, которому она кнутом грозила, на теперешнего, с колючими глазами. От этого взгляда Матрёне холодно стало. А Феня заглянула к матери вечером т только добавила масла в огонь. Виновато опустив глаза и теребя косу, сказала, чтобы Матрёна пока не приходила к ним, в чужой монастырь, мол, не ходят со своим уставом.
– Кобель колченогий, ирод голоштанный! Он в ногах валяться у меня должен! Если б не он, жила бы ты барыней, чай да кофий с шоколадом пила, в шелку-бархате ходила!
– Ах, маменька, перестань. Сроду бы я не поехала в энтот Питер.
– Дура, как есть дура! Нашла бы жениха богатого, не то что этот беспартошный!
Феня поморщилась. Про богатых питерских женихов мать твердила давно, как будто поджидали эти женихи Феню на каждом углу. Сейчас-то зачем о них говорить, если Костя – законный муж, когда его ребёнок в животе барахтается.
Феня охнула, присела на лавку, держась за живот.
– Что? – встревожилась Матрёна. – Болит? Дай посмотрю… Живот-то какой большой… парнишка будет, к Рождеству принесёшь.
К дочери она ходить не перестала, да и странно это: живут по соседству, а ей и за солью не зайди! Где ж это видано? И дочке помочь по хозяйству надо, с животом-то тяжело… Матрёна выкинула из головы слова зятя, но шарила по дому и наводила свои порядки, когда Константина не было, только свадебную фотографию трогать не смела.
Мотря сновала по чулану, заглянула в ларь с мукой, в бочонки с соленьями, в мешки с зерном. На сундуке лежала кошка с котятами, не спускала с Матрёны мерцающих глаз. Четверо котят спали, уткнувшись носиками в материнское брюшко. Матрёна приблизилась к сундуку, губу оттопырила.
– Эк наплодила! Куды их теперь девать прикажешь? Фенька жалостливая, потопить не смогёт. Надо-тка в мешок – и потопить, пока никого нет… А пятый где? Пятеро же было…
Зайка настороженно следила за Матрёной, чуя опасность, и когда та попыталась взять белого котёнка, кошка выгнулась дугой, зашипела и вцепилась когтями и зубами в чужие руки, неприятно пахнущие солёным. Матрёна вскрикнула.
Через несколько минут она торопливо шла с мешком по тропинке, ведущей к Волге. Руки в глубоких царапинах саднили и кровоточили.
– Экая тварь, руки-то как уделала! – плакала и причитала Мотря.
Очутившись на берегу, она сунула камень в мешок, крепко завязала верёвкой, размахнулась и швырнула его в реку. Тяжелый мешок сразу пошёл ко дну, на поверхности появились пузыри и вскоре пропали. Матрёна постояла недолго, помыла окровавленные руки в речной воде, вытерла фартуком и повернула к дому.
…Феня подоила козу, процедила молоко и отлила немного в миску для кошки.
– Кис-кис, Зайка, иди сюда!
Кошка не отзывалась. Она не спрыгнула со своего места, не заурчала ласково, не стала бодать головой Фенины ноги. Зайка лапами подмяла под себя единственного котёнка с пятнышком между ушей, мордочка её была мокрой от слёз. Феня охнула, опустилась на пол, поражённая страшной догадкой.
– Господи, что же будет теперь?
Матрёна сердито гремела плошками в тазу.
– Да чё я такого сделала? Завсегда котят топили, куды же их девать? Я же тебе помочь хотела! Ворвалась, шипишь на мать, словно змея, окстись!
Феня нервно заплетала и расплетала косу.
– Я не просила! Козлиха хотела котёнка, тётка Агафья уже выбрала, и Кривоухов просил. Ты пошто у меня не узнала? Лёшенька эту кошку любит, котят Зайчатами назвал, он же меня ненавидеть будет теперь!
– Много чести перед сопляком танцы вытанцовывать! – в сердцах швырнула полотенце Матрёна. – Кланяться ещё будешь ему!
– А ежели меня Костя выгонит? – Феня оставила в покое косу. – Что тогда?
– Из-за котят, что ли? Дура ты, Фенька!
– Я у тебя, маменька, завсегда в дурах хожу.
Феня с трудом поднялась, придерживая живот, и направилась к двери.
У Сапожниковых садились ужинать. На столе исходила сытным паром гороховая каша, мать нарезала большими ломтями ржаной хлеб. Яшка заваривал в большой миске кисель, выпросив у матери крахмалу. Раздавил в миске горсть вишни, пустил туда струйку крутого кипятка из самовара. Кисель загустел, из мутного стал прозрачным и ярко-красным.
Яшка попробовал и скривился:
– Кислятина! Мам, а сахарцу дашь?
– Останный кончился, – ответила мать, – в лавке один керосин продают.
– Мы и без сахара съедим, нам и так вкусно, – заверила Полинка. Она расставила на столе тарелки, разлила по чашкам кисель.
Перекрестившись на икону, сели за стол. Застучали ложки. Гороховая каша быстро убывала, хлеб как по волшебству исчез со стола, даже кислый кисель стал как будто слаще.
Лёша вдруг перестал есть и застыл, к чему-то прислушиваясь. Глаза его широко раскрылись, ужас и отчаянье исказили личико.
– Мама! Мама!
– Что случилось? Царица Небесная! – испугалась мать, поспешно подходя и крестя Лёшу.
Тот вцепился в её платье и кричал:
– Мама, она утопила Зайчат! Тётка Матрёна убила котят!
– Нет-нет, что ты, Лёшенька… Она не могла, что это тебе почудилось?
– Я слышу, как они пищат в мешке, я вижу, как они умирают, как плачет Зайка… – Лёша зажал руками уши. – Я не могу! Я больше никогда туда не вернусь, забери меня насовсем, мама Вера!
…Добрый мужик на попутке согласился подвезти их до развилки. Обрадованный возможностью почесать языком, он всю дорогу трещал сорокой. Попутчики оказались аховыми собеседниками: мать отвечала односложно и невпопад, а Лёша отмалчивался.
– Сын-то у тебя балагур – прямо не заткнуть, – пошутил возница.
– Да уж… – не сразу отозвалась мать.
У развилки они сошли, не забыв свою плетёную корзину с крышкой, и побрели знакомой дорогой.
Весёлый растрёпанный Константин без рубахи колол дрова, простоволосая Феня в синем сарафане складывала их в поленницу под навес.
– Много не бери, не надрывайся, – глянул на неё Константин.
Феня засветилась:
– Какой ты заботливый, бережёшь меня. Я по два полешка всего, Костенька.
Они были так увлечены, что не замечали никого вокруг, матери пришлось громко поздороваться.
– Бог в помощь, братец Константин!
Константин отбросил топор, расцеловался со свояченицей. Лёшка уклонился от отцовских объятий и побежал в чулан.
На сундуке Зайка вылизывала единственного спасшегося котёнка. Лёша вытер слёзы, расстелил на дне корзины чистую тряпку, переложил в неё кошку и Зайчонка.
– Больше вас никто не обидит.
Прикрыл крышку плетюхи и пошёл в дом собирать свои вещи. Лёшка слышал, как во дворе что-то негромко говорила мать, как всхлипнула Феня. Как взревел Константин: «Убью курву!»
Лёша обернулся:
Читать бесплатно другие книги:
