cнарк снарк. Книга 2. Снег Энцелада Веркин Эдуард

Я сел на раскладушку. Вопрос: Федор сам прибежал или послан был? Кто может послать подполковника? Не очень понятно, ладно…

Открыл «Берцы Империи».

Сегодня в «Берцах» было скучновато. Вертолетные двигатели, вести с полей, завод макароных изделий, метизный завод – одним словом, семимильные шаги индустрии.

Порадовали юные изобретатели из Западного федерального округа, разработавшие роботов – аквариумных рыбок – и научившие их биться друг с другом.

Пенсионер из Якутска запатентовал краску-гаситель: если покрасить такой стены, то ни сигналы сотовых телефонов, ни вайфай, ни телесигнал в помещение не проникнут. Предлагалось красить такой детские сады, школы и поликлиники.

Пенсионер из Голчанова предлагал проект народной пенсионной лотереи, в которой, с одной стороны, разыгрывается сверхдостойное пенсионное содержание, а с другой – проигравшие лишаются уже действующего обеспечения. Лотерея позволит снять социальную напряженность и избавить бюджет от излишнего бремени.

Минут через пять в дверях показалась Аглая.

– Убрался? – шепотом спросила она.

– Вроде да…

Я, нет мне покоя, вскочил с раскладушки.

Аглая вошла. Сегодня на ней был строгий серый костюм и красные резиновые сапоги. Мне везет на библиотекарей, подумал я. Наверное, потому что писатель. Я их притягиваю и сам к ним тянусь. Это рок, судьба. Если бы я был сервис-мастером швейных машинок, на меня бы охотились швеи-мотористки. Две тысячи семнадцатый, «Швейное дело», вспоминаю с теплотой, там была одна бригадирша, звали ее Ольга.

От Аглаи пахло сиренью. Настоящий запах, не духи. Девушка с утра собирает сирень, несет в библиотеку, потом варит кофе – от нее пахло еще и кофе. И пирожками. Чудесно.

– Что ему нужно?

– Если честно, не очень понял.

– С утра тут… бродил, – поморщилась Аглая. – Высматривал, номера записывал. Потом расспрашивал, кто приехал…

– Профдеформация, – сказал я. – Шерифом себя чувствует.

– Это уж точно…

Я предложил Аглае зеленое пластиковое кресло, Аглая отказалась.

– Вы извините, я ему рассказала, – вздохнула она. – Про вас.

– Это не тайна ведь. Федор бы и так узнал. К тому же я сам к нему собирался заглянуть.

– Да ну его…

Аглая смотрела на кепку.

Я насторожился. Но Аглая смотрела уже на журналы.

– Когда я приехала, он тоже расспрашивал – зачем да надолго ли. Бред, вам не кажется?

– Комплекс Бобчинского, – ответил я. – Или Добчинского. Или городничего. В каждом проезжем борзописце мерещится коварное инкогнито из Петербурга.

– Точно, – согласилась Аглая. – Хотел меня на временный учет поставить, представляете?

– Вполне. Ничего не поделаешь, угар муниципий.

– Что?

– Ерунда. Знаете, я собираю разные… выражения, слова. Идиомы.

– Все писатели так делают, – сказала Аглая. – Я сама в блокнот записывала. Кстати, а что ему от вас надо было?

– Наверное, тоже на учет хотел поставить.

Аглая улыбнулась.

– Вы же знакомы?

– Да, друг детства. Вместе мучили кошек.

Аглая нахмурилась.

– Фигурально, – поправился я.

– Фигурально мучили кошек.

– Ну, мы их не мучили, собственно… Федьке бабка постоянно велела топить всяких кошек, а я ему помогал.

– Вы топили кошек?! – не поверила Аглая.

– Нет, конечно. Мы их в Нельшу относили и там выпускали. В Нельше кошачья вольница была…

– Да, я помню! У меня самой был кот из Нельши! Там они все мордастые!

В Лухе коты глазасты, в Нельше коты мордасты, в Буе коты-онанисты, в Риге коты… Что-то заклинило на этих котах паскудных, поэст Уланов дурно на меня воздействует, надо гнать прочь этого кретина.

– А он спрашивал, зачем вы приехали?

– Разумеется, – ответил я. – И я ответил, что приехал писать книгу.

– Зачем вы ему сказали?

Аглая спросила это с трогательным волнением.

– Видите ли, Аглая, правда и ложь в наши дни слились до степени тождественности. Так что нет никакого смысла говорить неправду. Смело говорите правду – вам все равно никто не поверит.

Так косолапо умничают исключительно старые мудаки.

– Я работала в пресс-службе, – напомнила Аглая.

– Да! – я хлопнул себя по лбу. – Взялся учить профессионала… Извините, Аглая, писателям… присуща некоторая ограниченность…

Аглая смутилась. А я не знал, что сказать.

– Тут у вас целый ручей… Это ужасно…

– Это здорово, – возразил я. – В детстве я хотел жить в гигантском орехе. Чтобы вокруг лес, а под ногами ручей. Так что…

Я похлопал по стене.

– Мечты сбываются.

– А я хотела жить на Ки-Уэсте, – сказала вдруг Аглая. – Знаете, там в тридцатые годы железная дорога проходила по насыпи через океан, и поезда ехали почти по воде. В непогоду это выглядело необыкновенно!

– Это был любимый поезд Хемингуэя, – сказал я. – Он как раз жил на Ки-Уэсте и часто на нем ездил. Кстати, в Ки-Уэсте его дом-музей.

– Дом-музей? – удивилась Аглая.

– Да, – сказал я. – Он написал там «Старик и море», а потом застрелился. В том смысле, что написал на Ки-Уэсте, а застрелился в другом месте, чуть позже.

В Кейп-Коде коты-онанисты, в Ки-Уэсте коты…

– Виктор, я хотела у вас спросить… – Аглая слегка замялась. – Тут такое дело… Не знаю, насколько это уместно… Одним словом, моя мама приглашает вас на обед.

Коты Ки-Уэста нам ни разу не товарищи. Мама Аглаи неожиданней, чем визит Федора. Так же неожиданно, как посылка с бейсболкой.

– Вы не знакомы, – тут же сказала Аглая. – Но она тоже «Пчелиный хлеб» читала. А я ей рассказала, что вы приехали, так она очень обрадовалась. Хочет вас пригласить.

– Неудобно вроде как…

Честно говоря, никаких неудобств я не чувствовал, напротив, обед вполне отвечал выбранной стратегии – загорать на бережке, смотреть на течение, дожидаясь колокольчиков донок. Да и есть хотелось.

– Она уже стол накрыла, – вздохнула Аглая. – Я ей говорила, что неудобно, так она не слушает. Колбасы купила, рыбу синюю, багет. Соглашайтесь, все равно у нас обедать негде.

– А «Растебяка»?

Аглая посмотрела непонимающе.