Один день Николс Дэвид

— Что?

— Раздеться?

— Нет, Декстер, нам не стоит раздеваться!

— Но вокруг одни голые!

— Это не причина! А потом, как же правило номер четыре?

— Не правило, а рекомендация.

— Нет, правило!

— Ну и что? Можно его как-нибудь обойти.

— Если его обойти, это будет уже не правило.

Он надулся и грузно сел на песок:

— Просто мне кажется, это невежливо…

— Ладно, ты иди, а я постараюсь на вас не пялиться.

— Какой смысл идти одному, — обиженно пробурчал он.

Она легла на спину:

— Декстер, с какой стати тебе так не терпится увидеть меня голой?

— Я просто подумал, что без одежды мы сможем лучше расслабиться.

— Не-ве-ро-ят-но, просто невероятно…

— То есть ты не будешь чувствовать себе более комфортно?

— Нет!

— Но почему?

— Какая разница почему? И тебе не кажется, что твоей подруге это не очень понравится?

— Ингрид плевать. У нее очень свободные взгляды. Один раз она позировала без лифчика для рекламы в аэропорту…

— Боюсь тебя разочаровать, Декстер…

— Ты меня не разочаруешь…

— Но есть большая разница…

— И в чем же она?

— Во-первых, Ингрид была моделью…

— Ну и что? Ты тоже смогла бы так.

Эмма громко рассмеялась:

— Ты в самом деле так считаешь, Декстер?

— Ну, для каталогов, по крайней мере. Фигурка у тебя симпатичная.

— Фигурка симпатичная… Боже, помоги мне…

— Я совершенно объективно говорю — ты очень привлекательная женщина…

— …которая не станет раздеваться! Если тебе так не терпится загореть без полосок, вперед, валяй. А теперь, может, сменим тему?

Он отвернулся и лег на живот рядом с ней, опустив голову на руки. Их локти соприкасались, и она снова слышала его мысли. Он слегка толкнул ее локтем:

— Можно подумать, я там чего-то не видел.

Она медленно отложила книгу в сторону, сдвинула очки на лоб и склонила голову набок, став его зеркальным отражением:

— Пардон?

— Я сказал, можно подумать, мы там чего-то не видели. Мы же видели друг друга голыми.

Она округлила глаза.

— В ту ночь, помнишь? После выпускного? Наша единственная ночь любви?

— Декстер!

— Я просто хочу сказать, что никто уже не удивится размерам…

— Декстер, меня сейчас стошнит.

— Ну, ты понимаешь, о чем я…

— Это было так давно!

— Не так уж давно. Если я сейчас закрою глаза, то живо смогу представить…

— Не надо.

— Да, вот ты… у меня перед глазами.

— Прекрати!

— Ага, вижу тебя как наяву…

— Было темно.

— Не так уж и темно.

— Я была пьяна…

— А, все вы так говорите.

— Все мы? Кто это все мы?

— И не такая уж и пьяная ты была.

— Ну, я была достаточно пьяна, чтобы опуститься до такого. Кроме того, насколько я помню, ничего не было.

— Ну, я бы не сказал, что совсем ничего, если я правильно припоминаю…

— Я была молодой, глупой… и вообще, ничего не помню. Моя память отключилась, как после травмы.

— А моя не отключилась. И если я закрою глаза, то смогу прямо сейчас тебя увидеть — твой силуэт в утреннем свете, твои теплые рейтузы, соблазнительно брошенные поверх покрывала из «Икеи»…

Она больно ударила его книжкой по носу:

— Эй!

— Послушай, я не буду раздеваться, понял? И не было на мне никаких рейтуз, я в жизни рейтузы не носила. — Она снова раскрыла книгу и тихо захихикала себе под нос.

— Что смешного? — спросил он.

— Соблазнительно брошенные рейтузы. — Она рассмеялась и с нежностью на него посмотрела. — Ты иногда так меня смешишь.

— Правда?

— Бывает. Тебе бы на телевидении выступать.

Он довольно улыбнулся и закрыл глаза. Образ Эммы той ночью действительно стоял у него перед глазами: вот она лежит на узкой кровати, голая, не считая юбки; руки подняты над головой, и он с ней целуется. С такими мыслями он и уснул.

К вечеру они вернулись в комнату — уставшие, липкие от пота, с обожженной солнцем кожей — и, войдя, сразу посмотрели на кровать. Обошли ее и вышли на балкон, откуда открывался вид на море, которое подергивалось дымкой по мере того, как голубое небо приобретало сумеречную розовую окраску.

— Ну, кто первый в душ?

— Иди ты. А я посижу и почитаю.

Она опустилась в старый шезлонг в вечерней тени, слушая звуки льющейся воды и пытаясь сосредоточиться на крошечном шрифте русского романа; с каждой новой страницей ей казалось, что буквы становятся все мельче. Внезапно она встала и подошла к маленькому холодильнику, который они наполнили бутылками с водой и пивом; достала банку и в этот момент заметила, что дверь ванной распахнута настежь.

В душе не было занавески, и Эмма увидела Декстера. Он стоял боком под струей холодной воды, закрыв глаза от бившей в лицо воды, откинув назад голову и подняв руки. Она видела впадины под его лопатками, длинную загорелую спину, две ямочки у основания позвоночника над маленькими белыми ягодицами. Но боже, он поворачивается… банка выскользнула у нее из пальцев, ударилась об пол и с шипением полетела в сторону, как реактивный снаряд. Она накрыла ее полотенцем, точно хотела поймать мышь, затем подняла глаза и увидела Декстера, своего «просто друга». Он был голый, не считая свертка из одежды, которым небрежно прикрылся спереди.

— Банка выскользнула! — поспешно сказала она вслух, вытирая пивную пену полотенцем, и подумала: еще восемь дней такой жизни, и я сама взорвусь.

Потом настал ее черед идти в душ. Она закрыла дверь, вымыла пивные руки и, испытывая неудобство, принялась раздеваться в тесной запотевшей ванной, где все еще пахло его лосьоном. Правило номер четыре гласило, что Декстер должен выйти на балкон и стоять там, пока она вытирается и одевается. Но, проведя небольшой эксперимент, он выяснил, что если не снимать очки и чуть повернуть голову, то можно увидеть ее отражение в стеклянной двери и наблюдать, как она натирает лосьоном подрумянившуюся шею. Он видел, как Эмма наклонилась, надевая трусики, смотрел на плавный изгиб ее спины и арку меж лопаток, когда она застегивала лифчик, на поднятые руки и голубое летнее платье, закрывшее ее тело, как занавес.

Она вышла на балкон.

— Может, останемся здесь? — предложил он. — Чем ездить по островам, зависнем здесь на неделю, потом вернемся на Родос и оттуда полетим домой.

Она улыбнулась:

— Хорошо. Можно и так.

— Тебе не надоест?

— Не думаю.

— Ты довольна?

— Ну, щеки у меня, как жареные помидоры, но в остальном…

— Дай посмотреть.

Она закрыла глаза, повернулась к нему и вскинула голову; волосы ее все еще были влажными, она зачесала их назад, открыв блестящее чистое лицо. Это была Эмма, но какая-то другая. Она вся сияла, и ему на ум пришло выражение «поцелованная солнцем», а потом он подумал: поцелуй ее, возьми ее лицо в ладони и поцелуй.

Вдруг она открыла глаза:

— И что будем делать?

— Что хочешь.

— Сыграем в «Скрэббл»?

— Не забывай про правила.

— Ладно, тогда давай поужинаем. Должен же у них быть греческий салат.

Рестораны в маленьком поселке были примечательны лишь своей одинаковостью. В воздухе висел дым от жареной баранины, и они сели в тихом месте в конце набережной, где начинался полумесяц пляжа, и стали пить вино с хвойным вкусом.

— Новогодняя елка, — сказал Декстер.

— Хм… Скорее, освежитель воздуха, — заметила Эмма.

Из акустических колонок, замаскированных пластиковой виноградной лозой, доносилась музыка — «Get Into The Groove» Мадонны, сыгранная на цитре. Они ели черствый хлеб и подгоревшую баранину, салат, приправленный едким уксусом, но все это казалось вкусным. Спустя некоторое время даже вино показалось сносным, похожим на жидкость для полоскания рта с любопытным вкусом, и вскоре Эмма почувствовала себя готовой нарушить правило номер два. Обязывающее не флиртовать.

Признаться, флиртовать она никогда не умела. Ее потуги изобразить сексуальную кошечку выглядели неуместно и неуклюже, словно она пыталась вести обычный разговор на роликах. Но солнце с добавлением рецины[19] вскружило ей голову и сделало сентиментальной. Эмма встала на ролики:

— У меня идея.

— Выкладывай.

— Если мы пробудем здесь восемь дней, у нас совсем не останется тем для разговора, верно?

— Необязательно.

— Но чтобы уж точно этого избежать, — она наклонилась и положила ладонь ему на запястье, — мне кажется, каждый должен рассказать другому то, что тот, другой, о нем не знает.

— Секрет?

— Именно секрет — что-нибудь необычное. И мы будем делать это каждый вечер весь отпуск.

— Вроде игры в бутылочку, что ли? — Декстер оживился. Он считал себя игроком в бутылочку мирового класса. — О'кей. Ты первая.

— Нет, ты.

— Почему я?

— У тебя больше секретов.

И верно, его запас таких историй был безграничен. Например, он мог бы признаться, что наблюдал за ней, когда она одевалась вечером, или что открыл дверь ванной нарочно, когда принимал душ. Что курил крэк с Наоми, что перед Рождеством торопливо и безрадостно перепихнулся с соседкой Эммы Тилли Киллик — все началось с массажа ног, который, к его ужасу, перерос в нечто большее, пока Эмма ходила в магазин за елочной гирляндой. Хотя, пожалуй, лучше выбрать историю, рассказывая которую он не будет выглядеть ограниченным и озабоченным самовлюбленным вруном.

Декстер задумался.

— Ладно, — сказал он, откашлявшись. — Пару недель назад в клубе я познакомился с парнем.

Эмма раскрыла рот.

— С парнем? — Она рассмеялась. — Снимаю шляпу, Декс, ты воистину полон сюрпризов.

— Ничего не было, мы просто поцеловались, да и я был пьян…

— Все вы так говорите. Так расскажи, что случилось?

— Ну, дело было на гей-вечеринке под названием «Противные» в клубе «Язычок»…

— «Противные» в клубе «Язычок»! И куда делись дискотеки с названиями «Рокси» или «Манхэттен»?

— Это не дискотека, а гей-клуб.

— Но что ты делал в гей-клубе?

— Мы всегда туда ходим. Там музыка лучше. Более тяжелая, а не этот дерьмовый веселенький хаус..

— Ты просто чокнутый…

— Так вот, я был там с Ингрид и ее приятелями, я танцевал, а этот парень просто подошел ко мне и начал целовать, а я… я просто взял и ответил.

— И тебе…

— Что?

— Понравилось?

— Ну так, ничего. Обычный поцелуй. Губы как губы, понимаешь?

Эмма громко рассмеялась:

— Декстер, в тебе живет поэт. Губы как губы. Какая прелесть. Это разве не из Синатры?

— Ты понимаешь, что я имею в виду.

— Губы как губы, — повторила она. — Самая подходящая надпись для твоего надгробия… И как отреагировала Ингрид?

— Просто рассмеялась, и все. Да она не против, ей даже понравилось. — Он безразлично пожал плечами. — Все равно она бисексуалка и…

Эмма закатила глаза:

— Разумеется, она бисексуалка, иначе и быть не может.

Декстер улыбнулся, точно бисексуальность Ингрид была его идеей:

— Эй, да что в этом такого? В нашем возрасте принято экспериментировать с сексуальностью.

— Правда? А мне никто ничего такого не говорил.

— Ты отстала от времени.

— Ну, как-то раз я связалась с современным парнем вроде тебя, и смотри, куда меня это привело.

— Тебе надо раскрепоститься, Эм. Избавиться от комплексов.

— Ох, Декс, ты у нас прямо секс-эксперт. А во что был одет твой друг в «Шаловливом язычке»?

— Не шаловливом, а просто «Язычке». На нем были портупея и кожаные гетры. Оказалось, его зовут Стюарт, и он работает инженером в «Бритиш телеком».

— И как думаешь, ты со Стюартом еще увидишься?

— Только если телефон сломается. Он не в моем вкусе.

— А я думала, все в твоем вкусе.

— Это всего лишь интересный случай. Что смешного?

— Просто у тебя такой довольный вид…

— Ничего подобного! Гомоненавистница! — Он устремил взор поверх ее плеча.

— Эй, ты что, заигрываешь с официантом?

— Хотел заказать еще выпивку. Теперь твоя очередь. Рассказывай секрет.

— Я сдаюсь. Мне ни за что тебя не переплюнуть.

— Что, ни разу не ныряла в пилотку?

Она безнадежно покачала головой:

— Знаешь, Декс, однажды с такими разговорчиками ты наткнешься на настоящую лесбиянку, и она сломает тебе челюсть.

— Так тебя никогда не привлекали…

— Не будь идиотом, Декс. Так ты хочешь узнать мой секрет или нет?

Официант принес греческого бренди — за счет заведения, потому что за такую бормотуху никто никогда не стал бы платить. Эмма сделала глоток и поморщилась, затем подперла рукой щеку, как свойственно всем, кто пьяно откровенничает.

— Секрет… Дай-ка подумать. — Она постучала пальцем по подбородку. Она могла бы признаться, что подглядывала за ним в душе и что знала всё, что он устроил вместе с Тилли Киллик на Рождество, про тот массаж ног, который, к его ужасу, перерос в нечто большее. Могла бы даже признаться, что в 1983 году поцеловала Полли Доусон в своей спальне, но понимала, что он будет припоминать ей это до конца жизни. Кроме того, она с самого начала знала, что он скажет. Зазвучала мелодия очередной песни Мадонны, «Like a Prayer», исполненная на цитре, а Эмма облизнула губы, сделала взгляд томным и предприняла еще несколько незаметных усилий, в результате чего лицо ее приняло, как ей казалось, самое удачное выражение — такое, как она делала во время фотосъемки.

— Когда мы только познакомились в университете, еще до того, как стали… ну, знаешь, друзьями, я вроде как была в тебя влюблена. И это был не просто интерес, а настоящая любовь, между прочим. Это длилось очень долго. Я даже писала тебе глупые стихи и все такое.

— Стихи? Серьезно?

— Самой стыдно.

— Ясно. Ясно. — Он скрестил руки на груди, облокотился на край стола и опустил глаза. — Извини, Эм, но этот твой рассказ не засчитывается.

— Почему?

— Потому что ты сама сказала: каждый должен рассказать о себе то, чего другой не знает. — Он улыбался, и она в который раз убедилась в том, что его способность выводить ее из себя поистине уникальна.

— Ты ужасен! — Она слегка шлепнула его по щеке в том месте, где кожа сильнее всего обгорела.

— Ай!

— Как ты узнал?

— Я… мне Тилли рассказала.

— Спасибо Тилли.

— Так что было потом?

Она опустила глаза, смотря на дно стакана:

— Наверное, само прошло. Как лишай.

— Нет, правда, что случилось?

— Я узнала тебя поближе. Ты вылечил меня от себя.

— Хотел бы я почитать те стихи. Какая рифма к слову «Декстер»?

— «Кретин». Я пишу белым стихом.

— Нет, правда, где те стихи?

— Уничтожены. Я сожгла их много лет назад. — Чувствуя себя обманутой дурочкой, она осушила стакан. — Слишком много бренди. Пора идти.

Она начала оглядываться в поисках официанта, и Декстер тоже почувствовал себя дураком. Он так много мог ей сказать, но почему же снова поступил как самодовольный клоун, не способный говорить от чистого сердца? Стремясь загладить свою вину, он коснулся ее руки:

— Может, пойдем прогуляемся?

Она не была уверена, что хочет этого, но, помолчав, сказала:

— Хорошо. Пойдем.

Они вышли и двинулись вдоль залива, мимо недостроенных домов маленького городка, раскинувшегося на побережье, нового туристического комплекса, который они, разумеется, отругали, как и следовало, и, пока они разговаривали, Эмма дала себе обещание в будущем быть более сдержанной. Бесшабашность и спонтанность ей не шли, и у нее плохо получалось быть такой, а результат всегда оказывался отличным от того, на который она рассчитывала. Признавшись во всем Декстеру, она словно со всей силы ударила по мячу, после чего ей только и осталось, что смотреть, как он летит по воздуху, чтобы несколько секунд спустя услышать звук разбившегося стекла. Она решила, что остаток отпуска будет вести себя взвешенно, не напиваться и помнить о правилах. Помнить об Ингрид, красивой, незакомплексованной, бисексуальной Ингрид, которая ждет Декстера в Лондоне. Никаких больше компрометирующих признаний. Но память о дурацком разговоре не давала ей покоя, волочилась следом, как кусок туалетной бумаги, налипший на каблук.

Город остался позади, и Декстер взял ее за руку; пошатываясь, они спотыкались о сухие дюны, все еще теплые от дневного солнца. Они пошли к морю, где песок был мокрым и спрессованным, и Эмма заметила, что он все еще держит ее за руку.

— Куда мы идем? — спросила она, заметив, что язык заплетается от выпитого.

— Я лично иду купаться. Хочешь?

— Ты с ума сошел.

— Пойдем!

— Я утону.

— Не утонешь. Смотри, какая красота.

Море было очень спокойным и прозрачным, как чудо-аквариум с нефритовой водой, вспыхивающей флуоресцентными бликами; стоило зачерпнуть воду рукой, и она сияла в ладони. Декстер уже стянул рубашку через голову:

— Пойдем. Мы сразу протрезвеем.

— Но я не взяла купаль… — И тут она догадалась. — О, я поняла, — рассмеялась она, — теперь я вижу, что происходит…

— Что?

— Я сама напросилась, правда?

— О чем ты говоришь?

— Старая как мир уловка с купанием голышом. Надо напоить девушку, а потом пойти к ближайшему водоему…

— Эмма, ты такая святоша. Как можно быть такой святошей?

— Купайся, я здесь подожду.

— Ладно, но ты еще пожалеешь. — Он повернулся к ней спиной и снял брюки, затем трусы.

— Трусы можешь не снимать! — крикнула она ему вслед, глядя, как его длинная загорелая спина и белые ягодицы удаляются в сторону моря. — Тут тебе не клуб «Язычок», знаешь ли!