Книга Пыли. Тайное содружество Пулман Филип

Philip Pullman

The Book of Dust. The Secret Commonwealth

© 2019 by Philip Pullman

© А. Блейз, А. Осипов, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Посвящается Нику Мессенджеру, прекрасному поэту и неукротимому другу

От автора

«Тайное содружество» – вторая часть трилогии «Книга Пыли». Ее главная героиня, Лира Сирин, в прошлом известная под именем Лира Белаква, была центральным персонажем и в предыдущей трилогии, «Темные начала». Более того, первая трилогия начиналась и заканчивалась ее именем. В той истории Лире было всего одиннадцать или двенадцать лет.

В книге «Прекрасная дикарка» – первой части второй трилогии – Лира еще совсем маленькая. Она и здесь занимает центральное место в повествовании, но главным действующим лицом оказывается одиннадцатилетний мальчик, Малкольм Полстед.

В «Тайном содружестве» мы переносимся лет на двадцать вперед. События «Темных начал» остались в прошлом: Малкольм и Лира стали старше на десять лет. События «Прекрасной дикарки» отошли еще дальше в прошлое.

Но ничто не проходит бесследно, и последствия некоторых событий становятся явными не сразу, а лишь много лет спустя. Да и мир не стоит на месте: расстановка сил меняется, кто-то набирает влияние, кто-то, наоборот, теряет. У взрослых – свои проблемы и заботы, не всегда такие же, как в детстве. А Лира и Малкольм, повторюсь, уже не дети.

Филип Пулман

Всё, во что возможно поверить, – образ истины.

Уильям Блейк

Глава 1. Лунный свет и пролитая кровь

В колледже Святой Софии, на подоконнике тесной комнатушки, служившей одновременно и кабинетом, и спальней, лежал Пантелеймон, деймон Лиры Белаквы, которую теперь звали Лира Сирин. Он ни о чем не думал – насколько мог, но чувствовал всё – и холод сквозняка из-под плохо подогнанной рамы, и тепло лампы, светившей внизу, на столе, и скрип Лириного пера, и тьму за окном. Холод и тьма, вот чего ему сейчас хотелось больше всего. А говорить с Лирой не хотелось. Но пока он так лежал, ворочаясь с боку на бок и подставляя сквозняку то спинку, то живот, желание выйти наружу становилось все сильнее и, наконец, победило.

– Открой окно, – сказал он. – Я хочу выйти.

Перо Лиры замерло. Отодвинув стул, она встала. Пантелеймон видел в стекле ее отражение, парящее над ночным Оксфордом. И даже мог прочесть по ее лицу, что она возмущена и недовольна.

– Я знаю, что ты хочешь сказать, – добавил он. – Само собой, я буду осторожен! Я не дурак!

– Это как посмотреть, – буркнула Лира.

Она подняла раму и подперла ее первой подвернувшейся под руку книгой.

– Только не… – начал он.

– Только не закрывай окно? Ну конечно, Пан! Просто сиди тут и мерзни, пока Пан не соизволит вернуться. Я, знаешь ли, тоже не полная дура. Всё, хватит! Проваливай!

Он скользнул наружу, в заросли плюща, оплетавшего стену колледжа. До ушей Лиры донесся лишь едва слышный шорох, да и тот через мгновение стих. Пану не нравилось, как они с Лирой теперь общались, или, вернее, не общались. Это были первые слова, которыми они обменялись друг с другом за целый день. Но он не понимал, как это исправить, и Лира тоже.

На полпути вниз ему попалась мышь. Пан запустил в нее острые иглы зубов и хотел съесть, но, к удивлению мыши, передумал и отпустил. Сидя на толстой ветке плюща, он с наслаждением купался в запахах, в шальных порывах ветра, во всей бескрайней, распахнутой настежь ночи.

Но об осторожности забывать было нельзя. На то имелось две причины. Первая – сливочно-белое пятно у него на шее, досадно ярко сверкавшее на фоне красно-бурого меха. Впрочем, не так уж трудно бежать, не поднимая головы, или просто побыстрее перебирать лапами. Вторая причина была куда серьезнее. При виде Пана никому бы и в голову не пришло, что он – обычный хорек. Да, он выглядел точь-в-точь как хорек, но все же был деймоном. Объяснить, в чем разница, было очень сложно, но в Лирином мире любой человек почувствовал бы ее сразу, как мы узнаем кофе по запаху или видим, что красный цвет – красный.

И любой с уверенностью сказал бы, что человек без деймона, как и деймон без человека – это жутко, противоестественно и невозможно. Обычному человеку было не под силу отделиться от своего деймона, хотя ведьмы, по слухам, это умели. Так что Лира и Пан обладали особым даром, который восемь лет назад обрели в мире мертвых, дорого за это заплатив. Вернувшись в Оксфорд, они никому об этом не рассказывали и прилагали все усилия, чтобы тайна не вышла на свет. Но иногда, а в последнее время все чаще, они чувствовали необходимость побыть друг без друга.

Пан держался в тени, пробираясь сквозь кусты и высокую траву по краю огромных, аккуратно подстриженных лужаек Университетского парка. Он впитывал ночь всеми доступными органами чувств, но не издавал ни звука и не поднимал головы. Вечером прошел дождь, земля под ногами была мягкой и влажной. Вскоре на пути попалась лужица, и Пан, подогнув лапы, окунулся грудью в жидкую грязь, чтобы замазать предательское пятно под подбородком.

Оставив парк позади, он метнулся через Банбери-роуд, выждав момент, когда на тротуаре не осталось ни одного пешехода и только вдалеке виднелся одинокий экипаж. На другой стороне улицы Пан юркнул за ограду большого дома и помчался дальше – сквозь живые изгороди, по стенам, под заборами, через садики и лужайки. От Иерихона[1] и канала его отделяло всего несколько улиц.

Добравшись до раскисшей от дождя тропинки вдоль канала, он немного успокоился. Тут росли кусты и высокая трава, в которых легко было спрятаться, и деревья, – а уж взобраться на дерево Пан мог быстрее, чем огонь бежит по фитилю к пороховой бочке. Эта полудикая часть города нравилась ему больше всего. Он знал наизусть все ручьи и реки, разрезавшие Оксфорд вдоль и поперек, – не только канал, но и широкий простор самой Темзы, и впадавший в нее Черуэлл, и все бесчисленные мелкие протоки, отведенные от них, чтобы вращать колесо водяной мельницы или питать декоративный пруд. Иногда они исчезали под землей, чтобы снова вынырнуть на поверхность из-под стены какого-нибудь колледжа, за одним из городских кладбищ или за пивоварней.

Там, где один из таких ручейков приближался к каналу почти вплотную и их разделяла лишь узкая тропинка, Пан перебежал кованый мостик и двинулся вниз по течению – к обширным садам и огородам, раскинувшимся к югу от скотного рынка Окспенс и к востоку от станции Королевской почты и железнодорожного вокзала.

Сияла полная луна, между несущимися по небу клочьями туч проглядывали редкие звезды. Гулять при лунном свете было вдвойне опасно, и все же Пан наслаждался этим холодным, серебристым сиянием. Неслышно, как тень, он крался под деревьями, проскальзывал между стеблями брюссельской и цветной капусты, между стрелками лука и шпината, пока не добрался до садового сарая. Запрыгнув наверх, он распластался на плоской крыше, покрытой толем, и стал разглядывать почтовую станцию вдалеке за широким лугом.

Похоже, это было единственное место в городе, где и ночью бурлила жизнь. Пан не раз приходил сюда вместе с Лирой посмотреть на поезда, прибывающие с севера и юга и разводящие пары у платформы, пока рабочие выгружают мешки с посылками и письмами в большие корзины на колесах и катят их в огромный, обшитый металлическими листами ангар. В этом сарае почту в Лондон и на континент сортировали, чтобы отправить дальше с утренним дирижаблем. Воздушный корабль стоял тут же: гондола раскачивалась на ветру, стальные тросы то натягивались во всю длину, то провисали, со звоном ударяясь о причальную мачту. Повсюду горели фонари – и на платформе, и на мачте, и над входом в ангар. На боковых путях гремели вагоны, створки металлических дверей то расходились, то с лязгом захлопывались.

Краем глаза Пан заметил движение справа. Очень медленно повернул голову. Вдоль грядки с капустой или брокколи кошка кралась за мышью. Но прыгнуть она не успела. Бесшумная белая тень, больше Пана, обрушилась перед ней с высоты и, схватив добычу, взмыла в небо, подальше от кошачьих когтей. Мерно взмахивая крыльями, сова пролетела над огородами и опустилась на дерево за Райской площадью. Кошка сидела, словно задумавшись, как же это она так оплошала, но вскоре встала, отряхнулась и снова отправилась на охоту.

Луна поднялась выше и засияла ярче, облака почти рассеялись, и с крыши сарая Пан мог теперь во всех подробностях разглядеть и огороды, и скотный рынок. Теплицы и огородные пугала, оцинкованные загоны для скота, поилки, старые, прогнившие и покосившиеся ограды и новые, ровные и аккуратно выкрашенные, обвитые плетями гороха треугольные подпорки на грядках, похожие на каркасы маленьких вигвамов, – все серебрилось в свете луны, словно декорации театра призраков. «Лира, Лира, что с нами случилось?» – прошептал Пан. Никто ему не ответил.

Почтовый поезд уже разгрузили – коротко свистнув, он тронулся с места. Пан ожидал, что сейчас он выкатит на южный путь, тянувшийся вдоль огородов и через реку. Но поезд проехал чуть вперед и, громыхая вагонами, медленно сдал на запасный путь. Пар клубами валил из трубы и разлетался в клочья на холодном ветру.

С той стороны реки, из-за деревьев, приближался другой состав – видимо, не почтовый: проехав мимо станции, он остановился ярдов через триста, у пассажирской платформы. «Наверное, из Рединга», – подумал Пан. Его уши уловили шипение пара и приглушенный скрежет тормозов.

И еще какое-то движение.

Слева от него, где через реку был переброшен железный мост, по берегу, густо заросшему камышами, шел человек. Он явно спешил, но при этом, кажется, старался держаться скрытно. Пан тут же спрыгнул с крыши сарая и бесшумно помчался к реке. Огибая луковые и капустные грядки, проскальзывая между прутьями изгородей, он добежал до ржавой водяной цистерны, пробрался под ней, выскочил на край последней делянки и замер, уставившись на реку и луг через пролом в шиферной ограде.

Человек шел в сторону почтовой станции, и чем ближе он к ней подходил, тем осторожнее становились его движения. Наконец, он остановился у ивы на берегу, ярдах в ста от ворот станции и почти напротив пролома, за которым притаился Пан. Даже зоркие глаза деймона едва различали его в тенях. Пан потерял бы его из виду, если бы отвернулся хоть на миг.

Человек не шевелился. Пан не столько видел его, сколько просто знал, что он все еще там. Прошла минута, за ней другая. В городе, к которому Пан сейчас сидел спиной, колокола начали отбивать по два удара: половина первого ночи. Пан огляделся. Слева от ивы, неподалеку, стоял старый дуб, раскинув на зимнем ветру голые ветви. А справа…

Справа через ворота почтовой станции перелезал другой человек. Спрыгнув на землю, он торопливо зашагал вдоль берега к той самой иве, где ждал первый.

На миг луна скрылась за тучей, и в набежавшей тени Пан нырнул под ограду и со всех лап помчался по мокрой траве, стараясь не шуметь. Он помнил про сову, помнил про человека под ивой. Но ему нужно было добраться до этого дуба. Добежав, он подпрыгнул, выпустив когти, вцепился в кору и взобрался на высокую ветку, откуда иву было видно как на ладони – теперь, когда луна снова вышла из-за облака.

Человек с почтовой станции уже приближался. Когда он подошел совсем близко и замедлил шаг, вглядываясь в темноту, первый – тот, что ждал под ивой, – бесшумно выступил из укрытия и что-то тихо сказал. Что именно, Пан не расслышал, но так обычно говорят сообщники. Эти люди встретились тут не случайно.

У одного деймон был похож на мастифа, у другого – тоже собака, но ростом пониже, на коротких лапах. Собаки, конечно, по деревьям не лазают, но учуять его вполне могли, так что Пан еще теснее прижался к толстой ветке. Люди под ивой о чем-то шептались, но слов он по-прежнему не разбирал.

Между высокой проволочной оградой почтовой станции и рекой, вдоль огородных участков, через луга, тянулась тропа к вокзалу. По ней обычно и ходили сюда от церкви Сент-Эбб и газового завода, окруженного сетью узких улочек. С ветки дуба Пан видел дальше, чем люди внизу, и потому первым заметил, что со стороны станции приближается кто-то еще. Один, без спутников, человек шагал по тропе, подняв воротник – должно быть, ему было холодно. Потом из темноты под ивой донеслось: «Ш-ш-ш!» Эти двое тоже заметили третьего.

В тот же день, только раньше, и не в Оксфорде, а в Женеве, еще двое вели беседу в элегантном особняке семнадцатого века, близ собора Святого Петра. Библиотека на втором этаже выходила окнами на тихую улочку, погруженную в полумрак зимнего вечера. На длинном столе красного дерева были разложены стопки бумаги, карандаши и ручки, стояли пресс-папье, стаканы и графины с водой, но собеседники сидели не за столом, а в креслах по обе стороны от жарко горящего камина.

Хозяин, Марсель Деламар, был генеральным секретарем организации, неофициально известной по названию дома, в котором она размещалась, – того самого, где и шла сейчас беседа. Назывался он La Maison Juste – «Дом справедливости». Деламар, ухоженный мужчина чуть за сорок, был в очках и в сером, под цвет его темных с проседью волос, костюме, безупречно подогнанном по фигуре. Его деймон, полярная сова, восседал на спинке кресла. Ее желтые глаза неотрывно следили за деймоном в руках гостя – алым ужом, который бесконечной лентой вился и перетекал между его пальцами. Гостя звали Пьер Бино. Ему было за шестьдесят, и в пасторском воротнике он выглядел суровым аскетом. Этот человек возглавлял Суд консистории – главное орудие Магистериума, с помощью которого тот насаждал дисциплину и поддерживал свою безопасность.

– Ну? – поторопил Бино.

– На станции Лобнор пропал еще один научный сотрудник, – сказал Деламар.

– Почему? Что говорит ваш агент?

– По официальной версии, пропавший человек и его спутник заблудились среди протоков, расположение которых меняется очень быстро и непредсказуемо. Местность там и вправду очень сложная: каждый, кто покидает станцию, обязан брать с собой проводника. Но наш агент сообщил, что, по слухам, они отправились в пустыню по ту сторону озера. Там ходят легенды о золоте…

– К черту легенды. Это были специалисты по ботанике и экспериментальной теологии. Люди науки. Они искали розы, а не золото. Но вы говорите, пропал только один? А со вторым что?

– Второй вернулся на станцию, но тут же отбыл в Европу. Его фамилия – Хассаль. Я вам о нем говорил на прошлой неделе, но вы, вероятно, были слишком заняты и не услышали. Мой агент полагает, что этот Хассаль везет с собой образцы роз и пачку статей.

– И мы его еще не схватили?

Деламар не вспылил, но это стоило ему явного усилия.

– Если вы помните, Пьер, – произнес он, выдержав паузу, – я настаивал, чтобы его задержали еще в Венеции. Но ваши люди решили иначе. «Дайте ему добраться до Британии и проследите, куда он там направится» – таков был приказ. Ну вот, сегодня он туда прибыл, и ночью его перехватят.

– Дайте мне знать, как только материалы будут у вас в руках. И еще одно: насчет той девушки. Что вам о ней известно?

– Алетиометр…

– Нет-нет-нет. Старомодно, невнятно, слишком много домыслов. Мне нужны факты, Марсель!

– У нас новый чтец, и он…

– О да, я о нем слышал. Новый метод. И что же, он лучше старого?

– Времена меняются, и мы тоже не должны стоять на месте.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что мы узнали об этой девушке нечто такое, чего не понимали прежде. Похоже, она под какой-то защитой, и не только в юридическом смысле. Я бы начал разбирать эти защитные укрепления – ненавязчиво, тихо, незаметно. Когда она, наконец, окажется уязвимой, настанет время действовать. А до тех пор…

– Ты осторожен, Марсель, – сказал Бино, поднимаясь из кресла. – Чересчур осторожен. А это большой недостаток. Надо действовать решительно. Разыщи ее, схвати и привези сюда. И действуй так, как сочтешь нужным: на этот раз я не стану вставлять тебе палки в колеса.

Деламар встал и пожал гостю руку. Когда за Пьером Бино закрылась дверь, он подошел к окну. Деймон-сова уселась ему на плечо, и вдвоем они проводили взглядом верховного судью и его помощников (один нес его портфель, другой держал над его головой зонтик, защищая от начавшего накрапывать дождя).

– Не люблю, когда меня перебивают, – пробормотал Деламар.

– По-моему, он даже не заметил, – сказал его деймон.

– Ну, рано или поздно он поймет.

Человек, шедший от железнодорожной станции, шагал быстро. Не прошло и минуты, как он уже поравнялся с деревом, и в тот же миг двое других набросились на него. Один заступил ему дорогу и, взмахнув тяжелой палкой, ударил по ногам. Человек упал на колени, глухо вскрикнув, а второй принялся избивать его короткой дубинкой, стараясь попасть по голове и рукам.

Никто при этом не произнес ни слова. Деймон жертвы, мелкий ястребок, с воплем взлетел и отчаянно захлопал крыльями, но тут же начал терять высоту: человек слабел под градом ударов, и его птице все труднее было держаться в воздухе.

Затем Пан увидел лунный свет, блеснувший на лезвии ножа, и один из нападавших закричал и рухнул навзничь. Но тут сверкнул второй нож. Он поднялся и опустился еще раз, и еще. Жертва затихла. Пан отчетливо слышал каждый удар.

Человек был мертв. Тот, кто бил его ножом, поднялся и посмотрел на своего сообщника.

– Ты ранен? – спросил он тихо.

– Этот ублюдок перерезал мне сухожилия! Смотри, кровь так и хлещет!

Его деймон, помесь мастиффа с какой-то дворнягой, скулил и корчился на земле.

– Встать можешь? – убийца говорил низким голосом, хрипловато и немного в нос, словно был простужен. Пан различил ливерпульский акцент.

– А ты-то как думаешь?

Они по-прежнему говорили вполголоса, почти шепотом.

– Тогда хотя бы сядь.

Раненый попытался привстать и снова приглушенно взвыл от боли. Сообщник протянул ему руку, и, ухватившись за нее, раненый ухитрился подняться, но было видно, что опираться он может только на одну ногу.

– Что будем делать? – спросил он.

В лунном свете вся сцена была как на ладони: убийца, его раненый напарник и мертвец. Сердце Пана колотилось так громко, что он испугался, как бы его не услышали.

– Ты идиот. Не видел, что ли, что у него нож?

– Он действовал слишком быстро…

– А говорили, ты в этом деле хорош. Ну-ка, с дороги!

Раненый отпрыгнул в сторону на одной ноге. Убийца наклонился, схватил труп за лодыжки и поволок в заросли камыша.

Не прошло и минуты, как он показался снова и нетерпеливо замахал руками, подзывая к себе раненого.

– Обопрись на меня, – велел он. – И скажи спасибо, что я тебя не бросил. А все чувство ответственности, будь оно неладно. Теперь придется возвращаться, чтобы самому тут все прибрать, а эта проклятая луна с каждой минутой все ярче. Где его сумка?

– Не было у него никакой сумки. Он вообще с пустыми руками шел.

– Не может быть! Вот зараза!

– Возьмешь с собой Барри, он поможет.

– Слишком уж он шумный. Слишком нервный. Ну, давай руку и пошли. Живее!

– О господи… осторожнее… а-а-а! До чего же больно…

– Заткнись и пошевеливайся! Больно там или нет, мне плевать. Просто держи свой чертов рот на замке.

Раненый обхватил напарника за плечи и захромал с ним в обнимку мимо дуба и дальше, вдоль берега. Пан посмотрел вниз и увидел на траве пятно крови, ярко блестящее в свете луны. Дождавшись, пока те двое скроются из виду, он собрался спрыгнуть с ветки, но тут в камышах, куда убийца оттащил тело, что-то зашуршало. Что-то бледное, размером с птицу, вспорхнуло из зарослей и полетело, то и дело проваливаясь в воздухе, взлетая повыше и падая вновь, но как будто страшным усилием опять набирая высоту. Пан понял, что птица летит прямо на него, и застыл, скованный ужасом. Если тот человек умер… Неужели его деймон стал призраком? Что же делать? Но пока Пан отчаянно перебирал варианты – броситься в бой, пуститься наутек, упасть в обморок, – птица уже добралась до ветки, на которой он сидел, и из последних сил попыталась в нее вцепиться. Пану ничего не оставалось, как броситься к ней и поддержать. На ощупь она оказалась ледяной, но слабая искорка жизни в ней еще теплилась. Значит, человек тоже еще не умер.

– Помоги, – задыхаясь, прошептала птица. – Помоги нам…

– Да, – сказал Пан. – Сейчас…

– Скорее!

Она все-таки упала, но у самой земли успела вспорхнуть и метнулась обратно в заросли. Пан сбежал по стволу дуба и помчался следом за ней. Человек лежал в камышах, его грудь слабо вздымалась, а птица, прижавшись к его щеке, шептала:

– Тут деймон… один, сам по себе…

Человек чуть повернул голову и застонал. Чутким слухом Пан уловил скрежет сломанной кости.

– Сам по себе? – пробормотал человек.

– Да… мы научились разделяться…

– Значит, мне повезло. Внутренний карман. Тут. – Невероятным усилием человек поднял руку и коснулся правой полы своей куртки. – Достань… – прошептал он.

Стараясь не причинить ему новой боли и внутренне сражаясь с великим табу, запрещавшим прикасаться к чужим людям, Пан просунул нос под полу и нащупал во внутреннем кармане кожаный бумажник.

– Да, это он. Забери его. Не дай им его получить. Теперь все зависит от тебя и от… твоей…

Пан потянул бумажник зубами, но тот не поддавался: пола куртки застряла, а человек не мог пошевелиться, чтобы ее высвободить. Несколько секунд Пан тянул и дергал и наконец у него получилось. Он вытащил бумажник из кармана и положил на землю.

– Забирай и уноси… скорее… пока они не вернулись…

Бледная птица-деймон уже теряла очертания. Белым клочком тумана она вилась над телом умирающего, то вспархивая, то вновь прижимаясь к нему. Пан терпеть не мог смотреть, как умирают люди. Страшно было видеть, как деймон умершего исчезает – просто гаснет, как свечка, и всё. Ему хотелось утешить бедняжку: ведь та не могла не понимать, что вот-вот исчезнет. Но ястребок хотел лишь одного: в последний раз ощутить тепло, которое они с человеком всю жизнь дарили друг другу. Человек слабо, прерывисто вздохнул… и птица-деймон растаяла без следа.

Теперь Пану предстояло тащить этот бумажник всю дорогу обратно – до самого колледжа Святой Софии, до Лириной спальни.

Сжав его зубами, он пробрался сквозь камыши, подальше от реки. Бумажник был не тяжелый, но неудобный и, что еще хуже, весь пропах чужим человеком: потом, одеколоном, курительным листом. Слишком много было в нем кого-то, кто не был Лирой.

Пан добрался до ограды огородных участков и остановился отдохнуть. Спешить было некуда: ночь только начиналась.

Лира очнулась от глубокого сна внезапно – на нее как будто что-то упало. В прямом смысле… Но что? Она потянулась к Пану, но тут же вспомнила, что он ушел. Может, с ним что-то случилось? Это была далеко не первая ночь, когда ей приходилось засыпать одной, и Лира терпеть этого не могла. В самом деле, что за глупость – вот так бродить по городу в одиночку! Но он ее не слушает, продолжает валять дурака. И рано или поздно они оба за это поплатятся.

С минуту Лира лежала, глядя в темноту, потом ее опять сморил сон.

Оксфордские колокола пробили два часа ночи, когда Пан взобрался на подоконник. Уронив бумажник на стол, он подвигал затекшей челюстью, а потом вытащил из-под рамы книгу, которой Лира подперла окно. Эту книгу – роман под названием «Гиперхоразмийцы» – он знал и считал, что Лира уделяет ей слишком много внимания. Сбросив ее на пол, он тщательно умылся, снова подхватил бумажник зубами и запихал поглубже на книжную полку, с глаз долой.

Потом он легко подпрыгнул, приземлился на подушку Лиры, подогнул лапы и сел, разглядывая ее лицо в узком луче луны, пробивавшемся между шторами. Ее щеки раскраснелись, темно-золотистые волосы слиплись от пота, а губы – которые так часто что-то шептали ему, целовали его, а когда-то и Уилла, – сейчас были крепко сжаты. Пан заметил морщинку у нее на лбу. Она быстро разгладилась, но через миг появилась вновь, словно облако, которое ветер гонит по небу. И все это говорило Пану: что-то не так. С каждым днемему все труднее дотянуться до Лиры, как и ей – до него. Скоро она станет недосягаемой. И Пан понятия не имел, как это исправить. Все, что ему оставалось, – крепче прижиматься к ней. На ощупь она по-прежнему была уютной и теплой. Хоть что-то это да значит. Это значит, что они с ней все еще живы.

Глава 2. Их одежда пахла розами

Часы в колледже пробили восемь. Лира проснулась. Первые несколько минут, медленно и сонно всплывая на поверхность дня, она наслаждалась ощущениями, в том числе теплом шерсти деймона у своей шеи. Эта взаимная забота всегда, сколько Лира себя помнила, была неотъемлемой частью их жизни.

Она лежала в кровати, стараясь ни о чем не думать, но мысли сами накатывали, словно подступающий прилив. Маленькие ручейки сознания – нужно закончить эссе… пора постирать одежду… если она не попадет в столовую до девяти, то рискует остаться без завтрака, – текли со всех сторон, просачивались под фундамент, размывая песчаный замок сонной неги. И самой крупной волной – Пан и их отдаление друг от друга. Что-то странное происходило между ними, и ни один не понимал, что именно. Довериться они могли лишь друг другу, но именно это обоим было не под силу.

Лира сбросила одеяло и встала, ежась от холода. В том, что касалось отопления, колледж Святой Софии был на редкость прижимист. Быстро умывшись в крошечной раковине (горячая вода сначала долго грохотала в трубах и сотрясала краны, и лишь затем соизволяла появиться), Лира надела клетчатую юбку и серый свитер – едва ли не последнее, что еще оставалось из чистой одежды.

Все это время Пан лежал на подушке и притворялся, что спит. Раньше он никогда так не делал… никогда.

– Пан, – устало сказала она.

Он должен был подойти, она знала, что должен. И он поднялся, потянулся и позволил ей подсадить себя на плечо. Лира вышла за дверь и стала спускаться по лестнице.

– Лира, давай играть, что мы друг с другом все-таки разговариваем, – прошептал он ей на ухо.

– Не уверена, что игра заменит жизнь.

– Лучше так, чем никак. Мне нужно рассказать тебе, что я видел прошлой ночью. Это важно.

– А почему не рассказал сразу, как пришел?

– Ты спала.

– Не больше, чем ты сейчас.

– Тогда как же ты не поняла, что мне нужно рассказать тебе что-то важное?

– Я поняла. Сразу почувствовала – что-то случилось. А еще поняла, что из тебя клещами придется все вытаскивать. Так что, честно говоря…

Пан промолчал. Лира вышла в сырой утренний холод. Несколько девушек шли через двор к столовой; еще больше – в обратном направлении, уже позавтракав. Люди спешили по утренним делам, в библиотеку, на лекции или к преподавателю.

– Ох, не знаю, – сказала Лира. – Я уже устала от всего этого. Расскажешь после завтрака.

Она взбежала по ступенькам в зал, взяла себе овсянки и уселась на свободное место за одним из длинных столов. Вокруг ее ровесницы доедали яичницу, кашу, тосты – кто-то весело болтал, кто-то сидел со скучающим, усталым или чрезвычайно занятым видом. Одна или две читали письма. Остальные спокойно ели. Многих Лира знала по имени, некоторых – только в лицо. С одними она дружила, любила за доброту или ум; другие были просто знакомыми, и несколько человек – не то чтобы врагами… Но Лира знала, что они ей никогда не понравятся из-за своего снобизма, высокомерия или холодности. В этом ученом сообществе, среди блестящих, трудолюбивых или просто болтливых сверстниц, Лира чувствовала себя дома – примерно так же, как в любом другом месте. И, вообще-то, ей полагалось чувствовать себя здесь счастливой.

Наливая молоко в кашу, Лира заметила, что напротив сидит Мириам Джейкобс, хорошенькая, темноволосая, в меру быстрая и сообразительная, чтобы преуспевать в науках, прикладывая к этому минимум усилий. Немного тщеславная, но достаточно добродушная, чтобы позволять подтрунивать над собой. Ее деймон, белка Сириакс, испуганно вцепился Мириам в волосы, а сама она читала письмо, прижав ладонь ко рту. Лицо ее было бледно.

Вокруг никто ничего не замечал. Мириам опустила письмо, и Лира наклонилась к ней через стол.

– Мириам! В чем дело?

Та моргнула и тихий вздохнула, словно просыпаясь. Письмо упало на колени.

– Это из дома, – пробормотала она. – Глупости какие-то.

Сириакс спустился поближе к письму. Мириам исполнила небольшой, но впечатляющий спектакль на тему «все в порядке, ничего не случилось», который, впрочем, пропал даром – соседкам не было до нее никакого дела.

– Я могу чем-то помочь? – продолжила Лира.

Пан присоединился к Сириаксу под столом. Деймоны о чем-то переговаривались – обе девочки чувствовали это, – а то, что узнал Пан, очень скоро узнает и Лира. Мириам беспомощно посмотрела на нее. Еще мгновение, и она разразится слезами.

– Так, пошли. – Лира решительно встала из-за стола.

Мириам была как раз в таком состоянии, когда чужая решимость – все равно что спасательный круг посреди бурного моря. Прижимая деймона к груди, она поплелась за Лирой, как послушный ягненок, даже не спрашивая, куда они идут.

– Мне до смерти надоели овсянка, холодные тосты и высохшая яичница, – поделилась Лира на улице. – В такой ситуации нам остается только одно.

– Это что же? – удивилась Мириам.

– «Джордж».

– Но у меня лекция…

– Нет, это у лектора лекция, а у тебя – нет. И у меня тоже. Хочу глазунью с беконом. Давай, шагай. Ты была скаутом?

– Нет.

– И я нет. Не знаю, зачем спросила.

– Мне еще сочинение писать…

– А ты знаешь кого-нибудь, кому не надо писать сочинение? Тысячи молодых леди и джентльменов в этих стенах не успевают сдать сочинение. Было бы крайне невоспитанно отличаться от них. А вот «Джордж» не ждет. «Кадена» пока закрыта, а то можно было бы пойти туда. Шагай, а то холодно. Может, пальто возьмешь?

– Да… только быстро.

Они побежали за пальто. Лирино – зеленое и потрепанное – было ей маловато. Пальто Мириам из темно-синего кашемира сидело на ней превосходно.

– А если кто-нибудь спросит, почему это тебя не было на лекции, или семинаре, или где там еще, скажешь, что была расстроена и добрая Лира водила тебя прогуляться, – сказала добрая Лира, когда они проходили мимо привратника.

– Я никогда не была у «Джорджа», – робко заметила Мириам.

– Да ну тебя! Наверняка была.

– Нет, я знаю, где он находится, но только… Я думала… это не для нас.

Кафе «Джордж» находилось на Крытом рынке, и его посетителями были в основном торговцы и рабочие со всей округи.

– А я туда хожу сколько себя помню, – заявила Лира. – То есть с самого детства. Часто болталась снаружи, пока мне не дадут булочку, лишь бы я только ушла.

– Что, правда?

– Ну, или подзатыльник, это как повезет. Я там даже немного работала – посуду мыла, готовила чай и кофе. Мне тогда было лет девять.

– И твои родители позволяли… Ой, прости! Прости!

Про семью Лиры сверстницы знали немного – только то, что ее родители были высокого происхождения и умерли очень рано. Все думали, что для Лиры это больная тема, ведь она никогда о них не говорила. Не удивительно, что слухи цвели пышным цветом. Мириам испуганно замолчала.

– Нет, меня тогда уже взял под крыло Иордан-колледж, – весело сказала Лира. – Если бы в Иордане знали, где я бываю, они бы, наверное, удивились, а потом просто забыли бы, и я все равно продолжала бы бегать в «Джордж». Я тогда делала что хотела.

– И никто не знал, чем ты занимаешься?

– Экономка знала, миссис Лонсдейл. Строгая была особа, каждый раз меня отчитывала, хоть и знала, что это бесполезно. Когда было нужно, я умела хорошо себя вести.

– А как долго… В смысле, сколько тебе было, когда… Ох, прости. Не хочу лезть не в свое дело.

– Первое что я помню, – как меня принесли в Иордан. Понятия не имею, сколько мне тогда было, – наверняка я еще была младенцем. Меня вез какой-то очень большой мужчина. Стояла полночь, лил проливной дождь, гром, молния, все такое. Он ехал верхом, а меня прижимал к груди, завернув в плащ. Потом помню, как он стучит в дверь пистолетом, и дверь открывается, а внутри тепло и свет… И он передал меня кому-то и, кажется, поцеловал на прощанье, а потом вскочил на коня и уехал. Наверное, это был мой отец.

На Мириам это произвело огромное впечатление. Насчет лошади Лира была не слишком уверена, но лошадь ей нравилась.

– Как романтично! – вздохнула Мириам. – Это правда твое первое воспоминание?

– Да, самое первое. Потом я… просто жила в Иордане. Всю жизнь. А ты что первое запомнила?

– Запах роз, – тут же ответила Мириам.

– Какой-то сад?

– Нет, папина фабрика. Там делали мыло и всякое такое прочее. Я сидела у отца на плечах, мы были в разливочном цеху. Сильный сладкий аромат… Одежда работников пахла розами, и женам приходилось все время ее стирать, чтобы избавиться от запаха.

Лира знала, что семья Мириам богата, и разбогатела она на производстве мыла, духов и всего в том же духе. У Мириам имелась обширная коллекция парфюмерии, шампуней и благовоний, и ее подруги обожали пробовать разные новинки.

Внезапно Лира поняла, что ее собеседница плачет.

– Мириам, да в чем дело? – Она остановилась и взяла ее за руку. – Что тебе написали?

– Папа обанкротился, – дрожащим голосом ответила та. – Все кончено. Вот что мне написали. Теперь ты знаешь.

– Ох, Мириам, какой ужас!

– И мы больше не… они не могут… Мы продаем дом, а я ухожу из колледжа… Больше не можем себе позволить…

Договорить она не смогла. Лира обняла ее, и Мириам, всхлипывая, прислонилась к ней. От ее волос пахло шампунем. «Интересно, в нем тоже есть розы?» – подумала Лира.

– Ну, ну… – сказала она. – Ты же знаешь, есть стипендии и разные фонды… Вот увидишь, тебе не придется никуда уходить!

– Но теперь все изменится! Им придется все продать и переехать… Ох, не знаю… Дэнни придется бросить Кембридж и… Все будет просто ужасно.

– Уверена, все кажется гораздо хуже, чем на самом деле.

Краем глаза Лира видела, как Пан шепчется с Сириаксом, – и сейчас он говорил деймону Мириам то же самое, что и она.

– Конечно, это потрясение – узнать подобные новости за завтраком. Но люди и не такое переживали, уж поверь, и, как правило, все заканчивается куда лучше, чем ты думаешь. Готова поспорить, тебе не придется уходить из колледжа.

– Но все узнают…

– Ну и что? Стыдиться совершенно нечего. С любой семьей может случиться что угодно, никто в этом не виноват. А если ты храбро справишься со всем, люди станут тобой восхищаться.

– Уж папа-то точно не виноват…

– Разумеется, не виноват, – кивнула Лира, которая не имела ни малейшего понятия о реальном положении вещей. – Помнишь, нам на экономической истории объясняли, что такое производственный цикл? Чем больше нечто, тем ниже его сопротивляемость.

– Это просто случилось… Никто мог не предвидеть…

Мириам достала из кармана смятое письмо и прочла:

– «Поставщики вели себя совершенно безответственно. Папа снова и снова ездил в Латакию, но нигде не смог найти поставщика. Судя по всему, все подчистую скупают крупные медицинские компании… Ничего нельзя было сделать. Это просто ужасно…»

– Какие поставщики? – уточнила Лира. – Поставщики роз?

– Ну да. Их покупают в садах, потом дистиллируют или что-то в этом роде. Аттар. Да, из них делают розовый аттар. Как-то так называется.

– А английские розы для этого не подходят?

– Вряд ли. Розы должны быть именно оттуда.