Книга Пыли. Тайное содружество Пулман Филип
– А спрятал я этот блокнот, – закончил Пан, – и принес сюда потому, что в нем есть и ваше имя. Это что-то вроде адресной книги. Лира его не заметила, а я заметил.
– Давай-ка посмотрим, – сказал Мейкпис и надел очки. Мэри запрыгнула к нему на колени, и они вдвоем углубились в изучение списка. Рядом с именем каждого человека, упомянутого в блокноте, был указан его адрес и имя деймона. При этом каждое имя и адрес были записаны другим почерком, и не в алфавитном порядке, а, как показалось Пану, в географическом, с востока на запад. Начинался список с какого-то места под названием Хварезм, а заканчивался Эдинбургом, и в нем были города почти всех европейских стран. Пан три или четыре раза тайком просматривал его, но так и не понял, какая связь между всеми этими людьми.
Но алхимик, похоже, искал в списке какие-то конкретные имена.
– Из Оксфорда никого, кроме вас, больше нет, – сказал Пан. – Я просто хотел выяснить, знаете ли вы про этот список. И зачем он составлен.
– Говоришь, тот человек умел отделяться от своего деймона?
– Именно это он и сделал – прямо перед смертью. Его деймон… Она взлетела на дерево, где я сидел, и попросила помочь.
– А почему ты не рассказал Лире об этом списке?
– Ну… Все никак не мог выбрать время.
– Нехорошо, – покачал головой Мейкпис. – Отдай ей этот блокнот. Он очень ценный. У списков такого рода есть особое название – clavicula adiumenti.
Он указал на пару тисненых букв – С.А. – на задней стороне обложки, в нижнем углу, у корешка. Пан удивился, как тот вообще смог их рассмотреть, такой потертой и потрепанной была записная книжка. А Мейкпис пролистал страницы примерно до середины, вынул из кармана жилетки короткий карандаш и добавил какую-то запись, повернув блокнот боком.
– Что это значит? – спросил Пан. – Что за клавикула?.. И кто все эти люди? Неужели вы их всех знаете? Я не вижу никакой связи между именами.
– Разумеется, не видишь.
– А что вы туда вписали?
– Одно недостающее имя.
– А почему поперек?
– Потому что свободное место осталось только на полях. Повторяю еще раз: отдай этот список Лире и приходите вдвоем. Тогда я расскажу вам, что это значит. Но не раньше, чем увижу вас обоих вместе.
– Это будет непросто, – признался Пан. – Мы в последнее время почти не разговариваем. Все время ссоримся. Это ужасно, но мы просто не можем перестать.
– А из-за чего вы ссоритесь?
– В последний раз сегодня вечером – поругались из-за воображения. Я сказал, что ей не хватает воображения, а она расстроилась.
– И тебя это удивляет?
– Нет. Пожалуй, нет.
– А с чего это вы стали спорить про воображение?
– Уже и не знаю. Наверное, мы с ней по-разному понимаем это слово.
– Если ты думаешь, что воображение – это способность сочинять и придумывать, тогда ты точно ничего в нем не понимаешь. На самом деле воображение – это способность воспринимать и чувствовать. А из-за чего еще вы ругаетесь?
– Да из-за всего на свете! Она так изменилась! Она теперь читает такие книжки… Вы слышали про Готфрида Бранде?
– Нет. Но не говори мне, что ты о нем думаешь. Скажи, что сказала бы Лира.
– Гм-м… Ну ладно, попробую. Бранде – это философ. Его называют Виттенбергским Мудрецом. Ну, некоторые называют. Он написал «Гиперхоразмийцев», это такой толстенный роман. И я даже не знаю, что это значит! В самом тексте об этом ни слова.
– Надо полагать, это те, кто обитает еще дальше Хоразмии. Когда-то давно так называлась область к востоку от Каспийского моря. Ее современное название – Хварезм. И…
– Хва… стойте! По-моему, я видел это слово в списке!
Мейкпис снова открыл блокнот и кивнул:
– Да, оно тут. И что же Лира думает насчет этого романа?
– Он ее словно загипнотизировал! С тех пор, как она…
– Ты говоришь, что думаешь сам. А ты скажи, что сказала бы она, если бы я спросил ее, а не тебя.
– Ладно. Она бы сказала, что это книга невероятного… м-м-м… масштаба и мощи. Абсолютно достоверный мир… Не похожий ни на что, о чем она когда-либо читала… Э-э-э… новый взгляд на природу человека, пошатнувший все ее прежние убеждения и… показавший ей жизнь с совершенно новой точки зрения… Ну, что-то в этом роде, наверное.
– По-моему, ты иронизируешь.
– Ничего не могу с собой поделать! Я эту книгу ненавижу. Все персонажи – чудовищные эгоисты, слепые ко всем человеческим чувствам. Одни – высокомерные и властные, другие – лживые и угодливые, третьи – пустоголовые пижоны… В этом мире есть только одна ценность – разум, а все остальное абсолютно неважно. Автор разумен до… просто до безумия! Воображение для него ничего не значит, пустой звук. А вся вселенная, которую он описывает, сухое, бесплодное место.
– Если он философ, то зачем он написал роман? Или он думает, что роман – хорошая форма для изложения философии?
– Он и много других книжек написал, но именно эта сделала его знаменитым. Остальных мы не… Лира не читала.
Алхимик стряхнул пепел с сигары прямо в печь и уставился в огонь. Мэри сидела у его ног и мерно мурлыкала, прикрыв глаза.
– Вы когда-нибудь видели, чтобы человек и его деймон друг друга ненавидели? – спросил Пан спустя примерно минуту.
– Такое случается чаще, чем ты думаешь.
– Даже у людей, которые не могут разделяться с деймонами?
– Им, должно быть, приходится еще тяжелее.
«Да, это точно», – подумал Пан. Из чугунка на печи поднимался пар.
– Мистер Мейкпис, а над чем вы сейчас работаете? – спросил он.
– Да вот, супчик себе варю, – ответил алхимик.
– О… – смутился Пан и только потом понял, что старик его разыграл.
– А на самом деле?
– Знаешь, что такое поле?
– Поле? Вы имеете в виду вроде магнитного?
– Да. Но то, о котором я говорю, очень трудно обнаружить.
– А что оно делает?
– Вот это я и пытаюсь вообразить.
– Но если вы… О, я понял. Вы хотите сказать, что пытаетесь его… почувствовать.
– Именно так.
– А разве для этого не нужно специальное оборудование?
– Всякие дорогущие инструменты, расходующие колоссальные объемы энергии и занимающие не один акр? Да, пожалуй, было бы неплохо. Но я обхожусь тем, что нашлось у меня в лаборатории. Немного золотой фольги, несколько зеркал, яркий источник света, ну и еще кое-что по мелочи.
– И как, работает?
– Еще как работает.
– Когда мы с вами только познакомились, я помню, вы сказали Лире: мол, если люди будут думать, что вы пытаетесь превратить свинец в золото, то решат, что вы занимаетесь чепухой, и оставят вас в покое. Не станут выяснять, чем вы на самом деле занимаетесь.
– Вот именно.
– Значит, вы уже тогда искали это поле?
– Да. И вот нашел. А теперь пытаюсь выяснить, одинаковое ли оно повсюду или где-то сильнее, а где-то слабее.
– И вы всеми этими вещами пользуетесь, которые у вас тут собраны?
– У каждой свое применение.
– А что вы варите в этом чугунке?
– Я же сказал – суп.
И он поднялся, чтобы помешать варево, а Пан внезапно почувствовал, что очень устал. Кое-что он, конечно, выяснил, но не факт, что это поможет. А теперь предстоит обратный путь через весь Порт-Медоу и нужно будет снова спрятать блокнот, а потом – когда-нибудь – рассказать о нем Лире.
– Клавикула… – пробормотал он, стараясь запомнить, а Мейкпис добавил: – Адъюменти.
– Адъюменти, – повторил Пан. – Мне уже пора. Спасибо за объяснения. Приятного аппетита.
– Расскажи Лире, да поскорее, и возвращайтесь вместе.
Черная кошка-деймон встала и на прощанье коснулась носом его мордочки. Пан повернулся и выскочил в окно.
Глава 10. Комната Линнея
На следующее утро Малкольму в Дарем принесли письмо. Он открыл его прямо в привратницкой и увидел, что написано оно на официальном бланке: «Дирекция, Ботанический сад, Оксфорд».
Уважаемый мистер Полстед,
Вчера, во время вашего визита, мне следовало быть с вами более откровенной в том, что касается доктора Хассаля и его исследований. Обстоятельства стремительно меняются, и вопрос оказался гораздо более срочным, чем мы думали еще совсем недавно. Мы устраиваем небольшую встречу лиц, заинтересованных в этом деле. Не могли бы вы тоже прийти? Ваше знание региона и найденных образцов свидетельствует, что вы могли бы внести ценный вклад в нашу дискуссию. В любой другой ситуации я не стала бы вас беспокоить, но обстоятельства необыкновенно серьезны и требуют немедленных действий.
Мы собираемся сегодня в шесть часов вечера у нас в Саду. Если сможете прийти (очень на это надеюсь), спросите у ворот дорогу в комнату Линнея.
Искренне ваша,
Люси Арнольд
Малкольм посмотрел на дату: написано сегодня утром. Аста, сидевшая на подоконнике и читавшая вместе с ним, сказала:
– Нужно сообщить Ханне. Время еще есть?
Ближе к полудню должно было состояться собрание колледжа. Малкольм посмотрел на стенные часы: пять минут десятого.
– Да, успеем, – кивнул он.
– Я имею в виду Ханну, – заметила Аста. – Она сегодня собиралась в Лондон.
– Точно. Значит, лучше поторопиться.
Аста спрыгнула на землю и поспешила следом за ним. Через десять минут они уже звонили в дверь доктора Релф, а еще полминуты спустя входили в дом.
– Стало быть, вы уже видели «Оксфорд Таймс»?
– Нет. А что там?
Ханна протянула Малкольму газету. Вчерашняя вечерняя… страница пять… заголовок: «У шлюза Иффли найдено тело. Полиция заявляет: несчастный не утонул».
Малкольм быстро просмотрел заметку. Шлюз Иффли находился примерно в миле вниз по течению от того места, где Пан стал свидетелем нападения. Смотритель обнаружил тело мужчины лет сорока, зверски избитого и погибшего, судя по всему, до того, как тело попало в воду. Полиция начала расследование.
– Это наверняка он, – вздохнул Малкольм. – Бедняга. Значит, и Люси Арнольд уже знает. Возможно, именно это она и имела в виду.
– Что ты имеешь в виду?
– Да вот, пришел показать тебе письмо, – он протянул ей бумагу.
– «Обстоятельства стремительно меняются», – прочла Ханна. – Да, вероятно, ты прав. Очень осторожная формулировка.
– Никакого упоминания о полиции. Если на теле не было ничего, способного облегчить опознание, они до сих пор не знают, кто это, а значит, не может знать и она. Тебе о ней что-нибудь известно? Ты с ней встречалась?
– Я немного знакома с ней. Энергичная, страстная особа. Драматический склад характера, так мне показалось. Думать так у меня причин нет.
– Думала или показалось – неважно. Все равно это часть общей картины. Что ж, на встречу я, разумеется, пойду. Ты увидишься в Лондоне с Гленис?
– Да, наверняка. Я ей все расскажу.
Ханна сняла с вешалки пальто, и Малкольм помог ей надеть его.
– Как там Лира? – поинтересовалась она.
– Подавлена, что не удивительно.
– Передай ей, пусть зайдет меня повидать, когда будет свободное время. Да, Малкольм… То путешествие доктора Штрауса через пустыню к красному зданию…
– Да?
– Слово «актерракех» – есть идеи, что бы оно могло означать?
– Боюсь, ни одной. Но оно точно не таджикское.
– Ладно. Интересно, не сможет ли алетиометр прояснить ситуацию? Увидимся.
– Передавай привет Гленис.
Гленис Годвин была теперь директором «Оукли-стрит». Томас Наджент, занимавший этот пост, когда Ханна вступила в организацию, умер в этом году, и сегодня в память о нем должна была состояться мемориальная служба. Миссис Годвин пришлось отказаться от обязанностей полевого офицера несколько лет назад: она заболела тропической лихорадкой, та дала осложнения, и ее деймона парализовало. Однако мыслила Гленис по-прежнему четко и ясно, а деймон, несмотря на свое печальное состояние, мог похвастаться цепкой памятью, хранившей множество подробностей. Гленис давно овдовела, а ее единственный ребенок умер от той же самой лихорадки. Малкольм глубоко восхищался Гленис – первой женщиной во главе «Оукли-стрит» за всю историю этой тайной службы. Политические враги следили за каждым ее шагом, напрасно ожидая, когда она, наконец, допустит ошибку.
После службы Ханна сумела отозвать Гленис на десять минут для приватной беседы. Они сидели в отеле, в тихом уголке холла. Неподалеку, у бара, еще несколько человек из Оукли-стрит наслаждались напитками. Ханна кратко изложила все, что знала об убийстве, рюкзаке, дневнике Штрауса и присланном Малкольму приглашении на поспешно созванное совещание.
Гленис Годвин было за пятьдесят, она была невысокой, крепкого телосложения, темные с проседью волосы причесаны просто и аккуратно. На подвижном лице отражались все ее чувства. Ханна нередко думала, что такое лицо – слишком большая роскошь для человека, занимающего должность, где скорее нужна ледяная бесстрастность. Левой рукой она почти непрерывно гладила деймона – маленькую циветту, которая лежала у нее на коленях и внимательно слушала разговор.
– Эта молодая девушка, – сказала Гленис, когда рассказ Ханны подошел к концу, – Лира Сирин, так? Необычное имя. Где она сейчас?
– У родителей Малкольма. Они держат паб на реке.
– Ей нужна защита?
– Думаю, да, нужна. Она… Вам что-нибудь известно о ее происхождении?
– Нет. Расскажете мне потом, не сейчас. Малкольм должен пойти на эту встречу, это напрямую касается «Оукли-стрит». Все это как-то связано с экспериментальной теологией, но больше мы пока ничего не знаем. Человек по имени…
– Брюстер Напье, – прошелестел призрачный голос ее деймона.
– Он самый. Несколько лет назад он опубликовал работу, из-за которой мы впервые обратили на него внимание. Как она называлась?
– «О некоторых аспектах воздействия розового масла на микроскопию поляризованного света», – подсказал ее деймон. – В «Материалах Лейденского института микроскопии». Напье и Стивенсон, два года назад.
Он говорил тихо, через силу, но совершенно внятно. Хана не в первый раз была поражена его феноменальной памятью.
– Вы связывались с этим Напье? – полюбопытствовала она.
– Не напрямую. Мы тайно и очень тщательно проверили его историю, он совершенно чист. Насколько нам известно, статью эту Магистериум не заметил. Мы тоже не станем проявлять чрезмерный интерес, чтобы не навести их на след. Дело, на которое натолкнулся Малкольм, – еще один признак того, что некие силы пришли в движение. Спасибо, что ты мне рассказала. Говоришь, он скопировал все документы из рюкзака?
– Да, абсолютно все. Полагаю, к понедельнику они будут у вас.
– Мечтаю ознакомиться с ними.
Примерно в это же время Лира болтала в «Форели» с помощницей по кухне. Полине исполнилось семнадцать, она была хорошенькой, застенчивой и легко краснела. Пока Пан беседовал под столом с ее деймоном-мышкой, Полина рубила лук, а Лира чистила картошку.
– Раньше он меня немного учил, – рассказывала Лира Полине, которая спросила ее, откуда она знает Малкольма. – Но я тогда ужасно себя вела, со всеми. Мне даже в голову не приходило, что у него есть какая-то своя жизнь помимо колледжа. Думала, его на ночь в шкаф убирают. А ты тут давно работаешь?
– В прошлом году начала, неполный день. Потом Бренда попросила взять еще несколько часов и… Я еще в «Босуэле» подрабатываю, по понедельникам и четвергам.
– Правда? Я там тоже работала, недолго кухонной посудой занималась. Тяжело приходилось.
– А я в галантерее.
Полина закончила резать лук и высыпала его в большую кастрюлю на плите.
– Что это будет? – поинтересовалась Лира.
– Оленье рагу, но я только начала. Основную работу Бренда делает. Какие-то свои особые пряности кладет, не знаю какие. Я вообще-то еще учусь.
– Она готовит одно большое блюдо каждый день?
– Раньше готовила. В основном жаркое на вертеле, а потом Малкольм предложил внести разнообразие. У него правда были хорошие идеи.
Она снова покраснела и отвернулась, чтобы помешать лук, который уже начал шипеть и плеваться маслом.
– Ты давно знаешь Малкольма?
– Ага. Выходит, что давно. Когда я маленькая была, он… ну, то есть я думала, что он… ох, не знаю. Он всегда был со мной таким милым. Я все думала, что он примет у Реджа паб, когда тот на покой уйдет, да, видать, не к тому все шло. Мал теперь вон какой профессор. Я его почти не вижу.
– А тебе хотелось бы заправлять пабом?
– Да куда уж мне-то!
– Вот весело было бы.
Деймон Полины забрался ей на плечо и что-то зашептал в ухо. Девушка склонила голову и слегка тряхнула ею, чтобы темные волосы упали и спрятали снова запылавшие щеки. Она еще немножко помешала лук, накрыла кастрюлю крышкой и убрала с огня. Лира наблюдала за ней. Смущение девушки словно заворожило ее, ей было немного стыдно, что она вызвала такую реакцию, – но почему, она и сама не знала.
Потом они сидели с Паном на террасе и смотрели, как мимо бежит река. Тут Пан ей все и объяснил.
– Она в него влюблена, – тихо сказал он.
– В кого? В Малкольма? – не поверила Лира.
– …и если бы ты не была так занята собой, то сама бы это заметила.
– И вовсе я… – начала Лира, но поняла, что не сможет убедить даже себя. – Но… он же такой старый.
– Очевидно, она так не думает. В любом случае, вряд ли он ее любит.
– Это ее деймон тебе сказал?
– Это и не нужно.
Лиру это почему-то потрясло, и снова она не могла сказать почему. Ничего ужасного в этой новости не было, просто… Просто это же был доктор Полстед! Впрочем, он сейчас совсем другой – даже одевается не так, как раньше. Дома, в «Форели», Малкольм носил клетчатую рубашку с закатанными рукавами, открывавшими золотой пух на руках, молескиновый жилет и вельветовые брюки. Скорее как фермер, подумала Лира, и уж совсем не как ученый. В мире речных людей и сельских работников, браконьеров и бродячих торговцев он был как дома: большой, крепкий, спокойный, добродушный – плоть от плоти этого места.
Если подумать, ничего удивительного, он здесь родился и вырос. Вполне естественно, что доктор Полстед так мастерски подает напитки, так легко заводит разговор и с незнакомцами, и с завсегдатаями, так быстро разбирается с любыми сложностями. Вчера вечером два посетителя чуть не подрались за картами, но Малкольм успел вывести обоих раньше, чем Лира вообще заметила, что происходит. Не сказать, что с новым Малкольмом ей было намного легче, чем с прежним доктором Полстедом, но она видела, как все его тут уважают. Но влюбиться… Она решила впредь избегать разговоров о Малкольме. Полина ей нравилась, и смущать девушку не хотелось.
Прибыв в Ботанический сад незадолго до шести, Малкольм заметил свет только в одном окне административного здания, в остальных было темно. Окошко привратника тоже было закрыто, так что пришлось тихонько постучать.
Внутри что-то зашевелилось, потом край ставня будто облили светом – к окну подошел кто-то с лампой.
– Сад закрыт, – раздался голос из привратницкой.
– Я пришел к профессору Арнольд. Она велела спросить про комнату Линнея.
– Ваше имя, сэр?
– Полстед. Малкольм Полстед.
– Хорошо. Главная дверь открыта. На один этаж вверх, вторая комната справа.
Главная дверь выходила в сад. Наверху лестницы горел слабый свет, а комната Линнея нашлась в двух шагах по коридору от кабинета директора, где Малкольм вчера беседовал с профессором Арнольд. Он постучал. Тихий гул голосов внутри тут же стих.
Дверь открылась. На пороге стояла Люси Арнольд. «Драматическая» – так, кажется, назвала ее Ханна… Именно таким сейчас и было ее лицо. Малкольм мгновенно догадался, что новости о найденном теле дошли и до нее.
– Надеюсь, я не опоздал.
– О, нет. Прошу, входите. Мы еще не начинали, но все уже на месте. Вы последний…
За столом для совещаний сидели еще пять человек; две антарные лампы низко висели над ним, углы комнаты тонули в полумраке. Двое из присутствовавших были немного знакомы Малкольму: специалист по азиатской политике из Сент-Эдмунд-холла и священник Чарльз Кейпс, теолог и, как сказала Ханна, тайный друг «Оукли-стрит».
Малкольм занял свободное место за столом.
– Ну, вот, – Люси Арнольд тоже села, – все собрались. Начнем. Для тех, кто еще не слышал: вчера полиция нашла в реке тело. В нем опознали Родерика Хассаля.
Она полностью владела собой, но Малкольму показалось, что он услышал дрожь в голосе. Один или два человека за столом издали легкий возглас потрясения или сочувствия. Люси Арнольд продолжала.
– Я пригласила всех вас, поскольку считаю, что пора рассказать друг другу всё, что нам известно об этом деле, и решить, какие действия предпринять. Не уверена, что все здесь знакомы между собой, поэтому попрошу вас кратко представиться. Чарльз, может быть, вы начнете?
Чарльз Кейпс был невысоким, очень аккуратным человеком лет шестидесяти, в белом стоячем воротничке, с деймоном-лемуром.
– Чарльз Кейпс, – сказал он. – Профессор богословия. Я здесь потому, что знал Родерика Хассаля и провел некоторое время в тех местах, где он работал.
Женщина рядом с ним, не первый взгляд ровесница Малкольма, бледная и встревоженная, обвела всех взглядом.
– Аннабель Милнер, ботаник. Я… я работала с доктором Хассалем над… вопросом о розах, прежде чем он уехал… уехал на Лобнор.
Следующим оказался Малкольм.
– Малкольм Полстед, историк. Я нашел на автобусной остановке сумку с документами. Среди них было университетское удостоверение доктора Хассаля, поэтому я принес находку сюда. Как и профессор Кейпс, я работал в той же части света, что и погибший. И заинтересовался происходящим.
Потом настала очередь стройного смуглого мужчины, лет пятидесяти или старше, с деймоном-ястребом.
– Тимур Газарян, – он кивнул Малкольму. – Моя область – история и политика Центральной Азии. Мы несколько раз беседовали с доктором Хассалем о положении дел в регионе, Еще до того, как он туда поехал.
Следующим был мужчина с почти желтыми волосами и с шотландским акцентом.
– Меня зовут Брюстер Напье. Вместе с коллегой, Марджори Стивенсон, мы написали статью о воздействии розового масла на микроскопию. Ввиду всего, что произошло с тех пор, я получил сегодня от Люси весть, которая пробудила во мне тревогу и интерес. Как и профессор Газарян, я беседовал с доктором Хассалем, когда тот в последний раз был в Оксфорде. Я совершенно потрясен известием о его смерти.
Последним сидел человек чуть старше Малкольма с редкими светлыми волосами и длинной челюстью. Лицо его было мрачным.
– Ларс Джонссон, – представился он. – Я был директором научно-исследовательской станции в Ташбулаке до Теда Картрайта. Там работал и Родерик.
– Благодарю вас, – сказала Люси Арнольд. – Итак, продолжим. Сегодня утром на факультет явилась полиция с вопросом, не могу ли я опознать тело, которое нашли в реке. На его рубашке… на рубашке погибшего была именная бирка, которая позволила связать его личность с Ботаническим садом. Свериться со списком сотрудников было несложно. Я пошла с ними, и да… это был… это был Родерик. Не дай мне бог еще раз принять участие в чем-то подобном. Его убили, это совершенно точно. Как ни странно, но мотивом, судя по всему, было не ограбление. Вчера утром доктор Полстед, – тут она посмотрела на Малкольма, – нашел на Абингдон-роуд холщовую сумку с бумажником и другими вещами Родерика и принес ее мне. Полицию находка, кажется, не слишком заинтересовала. Полагаю, они решили, что Родерик погиб в результате случайного нападения.
Я пригласила вас сюда, потому что каждый владеет частью знаний, необходимых для того, чтобы составить полную картину и понять, что произошло… и продолжает происходить. Полагаю, что мы… ступаем на очень опасную почву. Прошу высказываться по очереди, после чего мы сможем открыть информацию более широкой… Брюстер, не могли бы вы рассказать, как это все началось – у вас?
– Разумеется, Люси. Пару лет назад сотрудница моей лаборатории обратила внимание на проблемы с одним из микроскопов и попросила меня взглянуть. Одна из линз искажала данные, причем весьма любопытным образом. Вы знаете – если приборное стекло в грязи или испачкано чем-то жирным, часть поля зрения становится размытой… но тут было не так. Вокруг образца, который сотрудница изучала, образовалась некая цветная кайма. Никакого размытия или помутнения. Напротив, изображение было необыкновенно четким, плюс эта странная окрашенная кайма, которая… словом, она двигалась и сверкала. Мы провели маленькое расследование и выяснили, что тот, кто пользовался микроскопом в прошлый раз, изучал образец некого вида розы из Центральной Азии, задел линзу и оставил на ней микроскопическое количество розового масла. Он, конечно, действовал не слишком аккуратно, но результат оказался… весьма любопытным. Я вынул линзу из аппарата и в работе ее больше не использовал. Я решил как следует изучить это любопытное явление. Повинуясь наитию, я показал ее моему другу, Марджори Стивенсон. Она занимается физикой частиц и несколько месяцев назад говорила мне что-то об этом… Я подумал, что ей может быть интересно. Основная тема Марджори – поле Русакова.
Малкольм почувствовал, что вокруг стола словно прошла легкая дрожь – возможно, потому, что содрогнулся сам. Никто, однако же, не пошевелился и не сказал ни слова.
– Для тех, кто ранее ни с чем подобным не сталкивался, я поясню, – продолжал Напье. – Поле Русакова и связанные с ним частицы имеют отношение к феномену под названием «Пыль». О которой, разумеется, не позволено говорить никому без санкции Магистериума. Люси заверила меня, что вы все прекрасно понимаете, какие ограничения это налагает на любую нашу деятельность. И на наши разговоры.
Говоря это, он посмотрел на Малкольма в упор. Тот невозмутимо кивнул, и Напье продолжил:
– Если коротко, мы с Марджори установили, что масло, попавшее на линзу, позволяет наблюдать разнообразные эффекты поля Русакова, которые до сих пор были описаны лишь теоретически. Уже лет десять ходят слухи, что нечто подобное происходило и раньше, но любые данные об этом уничтожались – догадайтесь кем. Таким образом, встал вопрос – обнародовать наше открытие или сохранить его в тайне. Оно было слишком важным, чтобы полностью скрыть его… но и слишком опасным, чтобы поднимать шум. Как же нам поступить? Лейденский институт микроскопии никогда не считался влиятельной организацией, а на издаваемые в нем «Материалы» обычно никто не обращает внимания. Мы отправили туда нашу статью, и два года назад она была опубликована. Сначала на нее никто не отреагировал, но не так давно в обе наши лаборатории – и ко мне, и к Марджори – проникли, причем весьма искусно. А нас стали преследовать некие люди, явно имеющие отношение к разведке, или национальной безопасности, или еще к чему-то в этом роде. Они действовали весьма настойчиво и бесцеремонно и довольно сильно нас напугали. Мы не сказали им ничего, кроме правды. Полагаю, у меня всё. Ах, да. Марджори сейчас работает в Кембридже, и последние две недели я не получал от нее никаких вестей. Ни ее коллеги, ни муж не могут сообщить о ее местонахождении. Я очень за нее беспокоюсь.
– Благодарю вас, Брюстер, – кивнула Люси Арнольд. – Это очень ценная информация. Понятная и, увы, тревожная. Доктор Полстед, можете рассказать, что вам известно?
Она грустно посмотрела на Малкольма.
– Как уже сообщила профессор Арнольд… – начал он, но тут раздался торопливый и тихий стук в дверь.
Все стали озираться, Люси Арнольд побледнела и встала.
– Да?
Дверь отворилась, внутрь проскользнул привратник.
– Профессор, вас хотят видеть какие-то люди, – быстро сказал он. – Вероятно, Дисциплинарный суд консистории. Я сказал, что у вас совещание в комнате Гумбольдта, но, боюсь, они скоро будут здесь. Сказали, что ордера у них нет, но он им и не нужен.
– Где комната Гумбольдта? – тут же спросил Малкольм.
– В другом крыле, – едва слышно прошептала Люси Арнольд.
Она дрожала, все остальные замерли.
– Вы молодец, – сказал привратнику Малкольм. – Теперь выведите всех, кроме меня, директора и Чарльза, в сад, а потом из сада через боковую калитку. И поскорее, пока те люди не сообразили, что происходит! Вы можете это сделать?
– Да, сэр…
– Тогда прошу всех следовать за ним! Не шумите и поторопитесь.
Чарльз Кейпс не сводил глаз с Малкольма. Остальные четверо вскочили из-за стола и вышли вслед за привратником. Люси Арнольд проводила их взглядом, вцепившись в дверной косяк, – кажется, ее не держали ноги.
– Вам лучше вернуться и сесть, – тихо сказал ей Малкольм, быстро расставляя стулья по комнате, чтобы казалось, будто никто не придвигал их к столу.
Читать бесплатно другие книги:
