Голос вождя Злотников Роман
– Нет, ты не понял… Я тебя… из прежней жизни вспомнил! – замялся Володя и продолжил, сопровождая свою речь большими паузами: – Представляешь – прикемарил я пару дней назад, когда мы в Брилевичах стояли… А до того дня три не спал – пока дивизию под Минск перебрасывали. И мне словно… пригрезилось… Но такая картинка яркая была, словно я это по-настоящему когда-то видел, а тут вдруг вспомнилось! Словно мы с тобой в каком-то большом помещении, похожем на канцелярию. Вот только я знал, что зовется оно смешным словом «офис». И ты сидишь за столом, заваленным какими-то бумагами вроде бухгалтерских, и со Сталиным по телефону разговариваешь. А вокруг стоит полдесятка мужиков и тебя слушают. И вроде бы я начальник над всеми вами. И вот разгоняю я их по своим рабочим местам, а тебе тихо говорю: будь у меня такая возможность, я бы такого…
– Насоветовал… – закончил я его фразу и в некотором обалдении добавил: – Этот случай действительно был… в моей первой реальности. Тогда звонок от Вождя поступил на мой служебный телефон, и я минут сорок Сталина инфой грузил, а услышав наш разговор, половина офиса сбежалась.
– Был, значит, такой случай… – Володя выдохнул с явным облегчением. – А то я уже подумал, что крыша от переутомления поехала! Тогда, может быть, и вторая картинка правдой окажется… Прошлой ночью, когда мы на рубеж атаки вышли, меня прямо в танке на пять минут сморило и… Увидел я, как мы с тобой сидим в большой брезентовой палатке. И на нас какая-то странная военная форма, с накладными карманами на бедрах и рукавах бушлатов. На ногах вместо сапог – высокие ботинки, сплошь жирной коричневой грязью перемазанные. На плечах – какие-то хлястики, но с зелеными звездочками – у тебя по четыре маленьких, у меня по одной большой. Стол самодельный, чуть аккуратней, чем сейчас здесь стоит, а на столе бутылка пластиковая с разведенным спиртом и банка тушняка. И вот пьем мы спиртягу из жестяных кружек и по очереди из одной банки закусываем… А вокруг палатки – горы Кавказа! Это я почему-то точно знаю. И еще знаю, что рядом мои танки стоят и твои мотострелки.
– И это тоже было, Батоныч! – потрясенно сказал я. – Мы с тобой в Чечне познакомились, в разгар второй войны. Ты, майор Российской армии, танковым батальоном командовал, а я, капитан, мотострелковой ротой. Мы почти полгода рядышком стояли, не раз так посиживали.
– Выходит, ты мне не соврал, когда сказал, что мы вместе воевали! – кивнул головой генерал.
– А ты до сих пор сомневался? – хмыкнул я.
– В общем, нет, конечно… – смутился Бат. – Но одно дело – выслушать рассказ, а другое – увидеть собственными глазами. Хотя и во сне!
– Война на Кавказе? В Чечне? – с любопытством спросила Света. – Это как вообще такое может быть? Я там была несколько раз, в отпуск ездила – там очень милые и гостеприимные люди живут!
– Да уж… милые… – грустно вздохнул я. – У нас они в начале девяностых годов прошлого века независимость от России объявили. И после первой войны Россия их независимость признала. Но этого им показалось мало, и через несколько лет они напали на соседей – дагестанцев. Так вторая чеченская война началась…
От неприятных воспоминаний меня отвлек раздавшийся снаружи палатки жизнерадостный голос:
– Тащ генерал, разрешите?!
Входной полог хлопнул, и в освещенный керосинкой круг света как-то бочком влез Очкарик, сразу заполнив, как показалось, половину внутреннего объема.
– О, так у вас, тащ генерал, гости? Добрый вечер! Эге, да ведь это товарищ Дубинин! Какими судьбами, Виталий Дмитрич?
– Здорово, Боря! – Я протянул здоровяку руку. – Рад тебя видеть, дружище! Вот, познакомься: поклонница твоего поэтического таланта – Светлана Алексеевна Сморкалова.
– Оч-чень приятно! – пророкотал Кариков.
Женщина церемонно кивнула будущему маршалу и лауреату и сказала даже как будто с некоторым испугом:
– Не ожидала, честное слово!
– Чего не ожидали? – оторопел Очкарик.
– Не ожидала, что в жизни вы такой… громадный! – объяснила Света. – На фотографиях вы выглядите… гораздо более…
– Маленьким? – съехидничал Батоныч.
– Нет, нормальным! – добавил я со смешком. – Я видел те фотки – он там на человека похож!
– Простите… Борис Ринатович, – смутилась Светлана, – неправильно выразилась. Просто я… не ожидала вас здесь встретить…
– И вы меня простите, Светлана Алексеевна, но… я вас не припоминаю! – почесав лоб над бровью, сказал Очкарик.
– Немудрено, Боря, она с тобой заочно знакома, как поклонница твоего таланта! – продолжал прикалываться Бат.
– Вы вообще о чем? – Кариков недоуменно обвел нас взглядом.
– Дело в том, что Светлана Алексеевна не местная! – усмехнулся генерал. – В смысле – не из этого времени! Она с Виталием Дмитричем сегодня утром к нам… «провалилась» из будущего!
– А там, в будущем, ты известен как поэт-песенник, автор сотни произведений! – добавил я.
– Поэт? – Кариков смущенно зарделся. – Я как-то… не ожидал… Неужели в будущем стали известны мои стихи? Рад, очень рад! – Тут он смолк, рдея еще пуще.
– Кончай ножкой шаркать, песенник ты наш, – ворчливо сказал Бат. – Небось все тексты у Высоцкого содрал? Или еще и Окуджаву окучил?
– Кого? – удивление Очкарика было искренним. – Первый раз слышу…
– Не знаешь Владимира Высоцкого и Булата Окуджаву? – в свою очередь, удивился генерал и повернулся ко мне: – Прикинь, Виталь, святые имена забывать стали!
– Володь, а ведь он может быть прав! – после небольшой паузы ответил я. – Он ведь с нами в крайнюю экспедицию тоже из СВОЕГО мира стартовал! В котором история после нашего памятного вмешательства по-другому пошла! Вполне может быть, что не было там никакого Высоцкого. Может, не родился, а может, бог таланта не дал.
– Как это – не родился? – оторопел Батоныч. – Ты думай, что говоришь! Он, насколько мне помнится, из довоенного поколения![17]
– Не помню, Володь! Да и не интересовался я этим! И музыкой ТОГО мира я тоже не интересовался, не до того было! Мы в такой дикой спешке готовились…
Неожиданно Светлана мелодично продекламировала:
- Зачем, зачем веревочною лестницей в мое окно
- Идет зима и накрывает снежной пеленою белое вино?
- Вино озер… В них отражение весны!
– Хм… вот это точно не Высоцкий! – удивленно сказал Бат.
– И не Окуджава! – добавил я. – Светлана, неужели это…
– Это мои стихи! – тихо произнес Кариков.
– Да ты реально крут, мой юный друг! – Батоныч хлопнул Бориса по плечу здоровой рукой. – А еще Виталий Дмитрич сообщил, что после войны, которую ты закончишь полковником, ты сделаешь головокружительную карьеру – дослужишься до звания главный маршал и получишь Нобелевку по физике!
Мне казалось, что гуще покраснеть у Бориса уже не выйдет… Ан нет! Вышло! Лицо Карикова приобрело какой-то запредельно-пунцовый цвет, и мне даже показалось, что в полутемной палатке стало гораздо светлее.
– Ладно, Володя, хватит нашу будущую мега-звезду смущать!
– Да, ты прав, Виталь… – кивнул Батоныч, явно наслаждаясь смущенным видом своего молодого друга. – Не будем пока про будущее, давай про настоящее! Скажи мне, товарищ старший лейтенант, что за фигня творилась сегодня в эфире? Почему мои командиры не могли связаться между собой?
– Но ведь вы, товарищ генерал, всех слышали и всем могли команду дать! – вытянувшись по стойке «смирно», сказал Кариков.
– Я – да! Но почему на других частотах сплошной треск морзянки стоял? Комбаты почти не слышали командиров полков. Я уж молчу про ротных!
– Так, товарищ генерал, немцы ведь тоже не дураки и быстро перенимают передовой военный опыт! – скривился, словно куснул незрелый плод хурмы, наш будущий маршал войск связи. – Видят, что мы их забиваем, ну и кинули нам ответочку – чуть не сотня их радистов работали телеграфными ключами на наших частотах. Как мне сказали наши радиоразведчики – просто матерились открытым текстом, суки! А один, видимо самый умный, блин, какую-то поэму Хайнриха Хайне ключом долбил.
– Чью поэму? – переспросил Бат.
– Володь, Хайнрихом Хайне эти дикари называют Генриха Гейне! – усмехнувшись, пояснил я.
– Ладно, Борис Ринатович, считай: соскочил! – недовольно поджал губы генерал. – Что хочешь с немцами делай: хоть поэму Пушкина им ключом долби, хоть русским матом крой, но чтобы в следующий раз мои ребята могли спокойно между собой общаться, вплоть до рассказывания анекдотов!
– Хорошо, попробуем… – пожал плечами Кариков.
– Не слышу, товарищ старший лейтенант! – рявкнул Бат.
– Есть, товарищ генерал, все будет исполнено! – снова вытянулся во фрунт Очкарик.
– Ну вот… Совсем другое дело! – смягчился грозный комдив. – Давайте быстро по стопочке за новую встречу и новое знакомство пропустим! А то через полчаса командиры полков на разбор полетов явятся.
На столе зазуммерил телефон. Батоныч взял трубку.
– «Высокий» у аппарата!
– Добрый вечер, Владимир Петрович! – Голос говорившего доносился из динамика, словно из автомобильной колонки – громко и отчетливо. – Константинов[18] вас беспокоит.
Батоныч как-то сразу подтянулся, выпрямился и, повернувшись к нам, прошептал одними губами:
– Сталин говорит!
Кариков и я тоже выпрямились, даже Светлана как-то внутренне подобралась.
– Здравия желаю, товарищ Константинов!
– Рад, что ви вижили, Владимир Петрович! Но мне доложили, что ви ранены?
– Пустяки, товарищ Константинов, просто царапина! Спасибо за беспокойство!
– Это вам спасибо, Владимир Петрович! Я знаю об успехе вашей… воинской части. Простите, что не могу поздравить по всей форме – меня предупредили, что по этой линии лучше не говорить лишнего. Потом по ВЧ подробно мне расскажете, что и как, хорошо?
– Хорошо, товарищ Константинов!
– А за свою… жизнь… – Сталин сделал паузу, – благодарите нашего общего товарища, Виталия Дмитрича…
– А он здесь!
– Ага! Очень хорошо. Передайте ему трубку.
– Сначала я! – внезапно заявила Светлана и вырвала трубку у оторопевшего Батоныча. – Здравствуйте, товарищ Ст… гм… Константинов! С вами говорит та самая «милая барышня», с которой вы беседовали этим утром. Меня зовут Светлана. Пока мы ждали… Ба… гм… Владимира Петровича, я решила помочь местным медикам в госпитале. Там ужас что творится! Это совершенно недопустимо и просто безнравственно! Во всем госпитале я не нашла ни единой ампулы пенициллина! А вы знаете, сколько раненых я прооперировала за последние два часа? Восьмерых! Но только пятерым из них удастся выжить, а еще трое умрут – только потому, что на склад не завезли обычнейший, примитивнейший пенициллин! Кто-то должен за это ответить! Кто вообще за это отвечает? Начальник медицинской службы армии? Кто?!
Сталин нисколько не разозлился.
– Милая барышня, – сказал он глуховато, с прорезавшимся грузинским акцентом – вождь волновался, – нэ ругайте начальника мэдслужбы. Я знаю, что такое пенициллин, но вся беда в том, что в СССР его нэт[19]. Он имеется у англичан, но эти союзнички нэ торопятся делиться с нами подобными разработками.
– К-как? – прошептала ошеломленная Света. – Вообще нет? О господи… Простите меня, раскричалась тут… Но… как же без антибиотиков? Без них будут просто чудовищные потери!
– Товарищ… Светлана… – в голосе вождя послышалась вкрадчивость. – Ви, я так понимаю, тоже из бу… в смисле попали к нам вместе с Виталием Дмитричем? Ви врач?
– Да! – грустно кивнула Светлана. – Доктор медицинских наук.
– А вот ви и займитесь пенициллином! И прочими медицинскими делами. Кто лучше вас разберется в том, как лечить раненых бойцов!
– А, ну хорошо, – пробормотала Светлана, – я согласна…
– Вот и отлично! А теперь передайте, пожалуйста, трубку вашему… гм… другу!
Глава 4
8 сентября 1941 года, СССР, Москва, завод № 51 НКАП СССР
Поликарпов проснулся рано, можно сказать, на заре. Лег он поздно, но выспался, даже удивительно. Ну, как выспался… Тело все еще умоляло поваляться, а мозг уже вошел в рабочий ритм, требуя задач.
Николай Николаевич осторожно поднялся – для сна он воспользовался стоящим в кабинете жестким диваном, на котором легко получить травму позвоночника. Впрочем, Лавочкину не досталось и такого ложа – пришлось устроиться на четырех сдвинутых вместе стульях. И ведь спит же!
Поликарпов, стараясь не шуметь, сложил плед, плеснул из графина в ладонь и омыл лицо. Сразу полегчало.
Присев на подоконник, он выглянул на заводской двор, уговаривая себя не спешить. Вот, дескать, пусть сначала Семен проснется, а потом и за работу… Ох и слаба плоть…
Николай Николаевич бездумно оглядел кабинет. Стол, заваленный чертежами и «синьками», кульман в углу, портрет Сталина на стене…
Поликарпов спокойно смотрел на вождя. Вождь был орел.
Всем бы подчиненным Иосифа Виссарионовича хоть толику сталинского ума – и не о чем было бы мечтать более. Увы.
Советская Россия быстро прирастала образованными людьми, но вот на самый верх подчас поднималась всякая шушера, грязная пена. И это не брюзжание, натерпелся просто…
Николай Николаевич поневоле улыбнулся. Ему ли, человеку глубоко верующему, говорить о терпении? Когда его арестовали, обещая расстрелять, а потом сопроводили в Бутырку, он воспринял это как испытание. Потом, правда, обычная ретивость и кровожадность низшего звена была убавлена сверху – его и других конструкторов собрали в ЦКБ-39. Это была та же тюрьма, но ее мозговитым узникам было позволено думать и творить.
Всякое бывало. С Туполевым он разругался, зато с Ильюшиным и Сухим сработался. Потому, наверное, что они не вмешивались в его задумки. А когда он создал «И-16» и сам Чкалов пролетел на нем в Первомай, Сталин сразу отметил самолетик.
С этого момента начался взлет и самого Поликарпова.
Спустя несколько дней после парада его наградили орденом Ленина – «за выдающиеся заслуги в деле создания новых высококачественных конструкций самолетов». Немного позже он стал депутатом Верховного Совета СССР, директором и главным конструктором вот этого завода, получил Звезду Героя Социалистического Труда и Сталинскую премию 1-й степени…
Вот говорят, что Сталин жесток. Это неправда. Вождь – жесткий человек, не прощающий ошибок. Ни себе, ни людям.
Если ты добился чего-то, то честь тебе и слава. Провалил дело? Извини – с вещами на выход. Или к стенке…
Тут вера христианская вступала в спор с отточенным умом инженера. «Не убий!» – заповедь важнейшая, верно, но как можно было миндальничать в стране, где не только народное хозяйство, но и нравы, законы, обычаи претерпели отчаяннейшую разруху?
Крестьян загоняли в колхозы силком? Ну так правильно – добровольно они бы не пошли! А товарное производство только крупное предприятие обеспечить может. Да и не это было главным в коллективизации. Главное – оторвать землепашцев, мучающихся на крохотных наделах, от земли и направить на ударные стройки, на заводы и фабрики. Там от них будет гораздо больше пользы! Да и где еще рабочую силу найдешь?
Или прикажете церемониться с «красными маршалами», молившимися на Троцкого? Да если бы наверх не Иосиф Виссарионович вышел, а Лев Давыдович, все бы сейчас в трудовых лагерях вкалывали, как мечталось «Льву революции»! Адольф Гитлер устыдился бы своего слюнявого гуманизма рядом с Лейбой Бронштейном!
Да и разве от власти приходилось терпеть поношения? Нет! Доносы, помехи, подлоги – этим увлеченно занимались «друзья и коллеги»… Вовсе недаром интеллигенцию зовут прослойкой! Так и есть! Стоило ему уехать в командировку в Германию, как из его КБ вывели самых толковых спецов, организовав новый конструкторский отдел для Микояна, и передали туда поликарповский проект самолета «И-200», вскоре перекрещенного в «МиГ-1».
Десятки лучших конструкторов перешли к Микояну и Гуревичу! Одни сами ушли, других приманили «пряниками» или застращали. В открытую говорили: «Поликарпова все равно расстреляют! Он же поп, крест носит! И кто вас тогда защитит? А у Микояна брат наверху…»
Он стерпел и это. Да и что тут поделаешь?
Занимая высокий пост, Поликарпов не вступил в партию, зато всегда носил крест – его так и прозвали, «крестоносцем». Какое же тут будет к нему отношение руководства? Сложное, мягко выражаясь…
И вот новый подъем, новая волна в его жизни. Он уже не надеялся протолкнуть свой «И-185» через толпу завистников, когда вдруг его вызвали в наркомат и предложили поработать «дуэтом» с Лавочкиным.
«Имеется постановление правительства о срочном запуске в серию истребителя «ЛаГ-5» на заводах № 21 в Горьком и № 51 в Москве, – объяснил Шахурин. – Более того, осенью предполагается снять с производства «Яки» в Саратове и Химках – там тоже станут собирать самолеты конструкции Лавочкина – Гудкова».
Радости было…
Гудков, правда, больше не участвовал в разработке истребителя, а переименовывать название самолета в «ЛаП-5» Поликарпов не разрешил. Тем более что ему твердо пообещали: как только новый двигатель будет готов, сразу на двух авиазаводах начнется сборка «По-7», того самого «И-185»…
Пока, дескать, надо на «Ла-5» налечь, поскольку его выпуск сразу можно наладить на заводах, строивших «ЛаГ-3» – сохранялась технология и большая часть оснастки. Зато потом…
Заскрипели стулья, послышался стон, и Лавочкин с кряхтеньем сел, спуская на пол ноги в толстых вязаных шерстяных носках.
– Сколько времени? – сипло спросил Семен.
– Рано еще, – бодро ответил Николай. – Жена вчера яиц свежих передала… Может, яишенку? М-м?
– С удовольствием! – плотоядно улыбнулся Лавочкин.
Постанывая, он оделся и посетил удобства. Вернулся освеженным, хотя и встрепанным. Зеркало и расческа привели его в полный порядок.
– Готов к труду и обороне! – отрапортовал Лавочкин, усаживаясь за дубовый стол с монументальной бронзовой чернильницей. Мечта бюрократа.
Разбивая яйца над скворчащей сковородкой – электрическую плитку он тоже из дома притащил, – Поликарпов подумал, что его опасения насчет Семена Алексеевича не оправдались. И слава богу!
Двум начальникам тесно на одном предприятии, а двум конструкторам сложно ужиться в одном КБ. Тут надо постоянно идти на компромиссы и ставить общее впереди личного. Лавочкин умел принять чужое превосходство, не настаивая на собственных идеях по принципу «пусть хуже, но по-моему!»[20].
Да и самому Поликарпову, хоть и признанному «королю истребителей», приходилось признавать за Лавочкиным свежесть и неординарность решений.
– Готово!
Самое известное холостяцкое блюдо было поделено поровну.
– Давно яичницы не едал… – высказался Семен, радостно потирая руки. – А хлеб есть хоть?
– Полбуханки!
– Живем…
Доедая свою порцию, Поликарпов сказал:
– Посчитал намедни, какова должна быть мощность мотора, чтобы самолет достиг скорости звука…
– Ну-ка, ну-ка! Что получилось? – заинтересовался Лавочкин.
– Получается, что двигатель должен стать мощнее в шесть раз.
– Это нереально! – вынес вердикт Семен.
– Нереально, – согласился Николай, – если использовать поршневые моторы. Все, мы выжали их ресурс полностью! Мой «сто восемьдесят пятый» однажды развил семьсот километров в час, но это предел. Прибавка еще трехсот не удастся никому. Пора переходить на реактивную тягу.
– А-а… Вот ты куда клонишь… Смотрел вчера те секретные документы?
Поликарпов кивнул:
– Английский «Глостер-Метеор» развивает у земли скорость в девятьсот сорок километров. «Хейнкель-178» выдает семьсот, но у него тяга втрое меньше. Буквально вчера я набросал проект подобного самолетика[21]. Так, эскизно… По моим прикидкам, километров восемьсот в час он выдаст, но это, если использовать ракетный двигатель… Тогда топлива моему самолетику хватит минут на десять-пятнадцать. Это несерьезно. Короче говоря, все утыкается в один вопрос: где нам взять нормальный турбореактивный двигатель с хорошей тягой? Люлька разработал очень даже интересную схему двухконтурного ТРД, даже опытный образец, по-моему, изготовил, с осевым компрессором. Но все равно готового двигателя нет! А без него и самолета не будет…
Лавочкин хмыкнул. Аккуратно подобрав остаток яичницы кусочком хлеба, он сжевал его, вытер пальцы и достал из сейфа красную папку с пугающими грифами секретности.
– Погляди, – сказал он негромко.
Поликарпов поглядел – и сердце его забилось чаще. В папке были собраны черно-белые иллюстрации на отличной бумаге – фотографии реактивных самолетов, схемы, двигатели в разрезе.
Николай облизал пересохшие губы – он держал в руках настоящее сокровище, бесценный плод чьих-то стараний и трудов. Да любое КБ, поставив себе задачу создать самолет на реактивной тяге и получив эту вот папку, сразу сэкономит несколько лет проектирований, опытов, испытаний!
Читать бесплатно другие книги:
