44 главы о 4 мужчинах Истон Биби

– Что стряслось, Би? – Его радужное настроение померкло во мгновение его подведенного черным ока. – Серьезно, что-то не так? С тобой там что-нибудь случилось?

«Что, Ганс, серьезно? Ты и представления не имеешь, почему я расстроена?»

Фыркнув, я стряхнула его руки, выбежала из гримерки и устремилась обратно в лабиринт. В коридорах то здесь, то там горели красные лампочки, а в промежутках между ними было совершенно темно. Все это выглядело как преисподняя.

Годится, подумала я, уже ощущая себя в аду.

Я наконец-то нашла идеального мужчину и обречена весь свой век беспомощно наблюдать, как другие бабы пытаются оттрахать его.

Следуя указателям на выход, я наконец обнаружила дверь наружу, в которую и устремилась. Только вместо того, чтобы ощутить освежающее дуновение вечерней прохлады, на которое я надеялась, я с головой нырнула в горячую липкую смесь чего-то, что могло бы сойти за кислород исключительно на молекулярном уровне.

Не знаю, почему я ожидала чего-то другого. Я живу в Джорджии. Воздух здесь бывает ровно той же температуры и густоты, что слабокипящий бульон – обжигающий прозрачный, воздушный бульон, – как минимум пять месяцев в году.

Подавившись первым же глотком этой расплавленной эктоплазмы, я совершенно утратила ветер в парусах. Я наклонилась и уперлась руками в колени, стараясь перевести дыхание и набраться сил для заплыва на пять кварталов сквозь эту кислотно-жидкую кислородную субстанцию к тому месту, где стояла моя машина. Меня не рвало, но я чувствовала, что вот-вот вырвет, и то же амое, очевидно, почувствовала моя сумочка, потому что, когда я наклонилась, она тут же вывернула все свое содержимое на ровный слой бутылочных осколков и сигаретных окурков у меня под ногами.

Прелестно.

Прежде чем я успела спасти все свои разнообразные блески для губ, поддельные удостоверения личности и сигареты, откуда-то протянулись пять длинных мускулистых пальцев, которые сгребли все это одним движением. Я подняла глаза и увидела очертания наклонившегося ко мне Ганса. Хотя фактически мы находились лицом к лицу, из-за того, что свет был за спиной, я не могла разглядеть его лица, что только добавляло отстраненности, которую я и без того ощущала в полной мере.

Ганс тихо спросил меня, как я себя чувствую, таким тоном, что было ясно – он думает, что меня только что вырвало.

Господи, конечно, я ведь так быстро убежала, а теперь стою тут, скрючившись, на парковке… Фууу! Он так ничего и не понял!

Я выхватила свое барахло из его талантливых пальцев, выпрямилась, насколько могла, и велела ему: «Катись ко всем чертям, Ганзель!»

Никто не называл его так, кроме его американо-немецкой муттер, да и она позволяла себе такое, только когда он вытворял что-то не то.

– Меня не тошнит, идиот. Я зла! Ты что, действительно собирался расписываться у этой дряни на сиське? А потом собирался разрешить ей немного покататься у тебя на хрене, ну, только пока я не приду, да? Я так больше не могу! Я, наверно, слишком ревнива, чтоб быть твоей подружкой. Извини.

И с этими прощальными словами я собиралась развернуться на каблуках, отбросить за плечо воображаемые волосы и удалиться в сторону своего верного «Мустанга». Я собиралась вычеркнуть Ганса из своей жизни – его прекрасную добрую душу в этом темном башнеобразном теле, его прекрасные татуировки и замечательный пирсинг, его безупречную улыбку, которая сияла на суровом лице, как восходящий месяц в темном небе. Я собиралась сдержать слезы до тех пор, пока не доберусь до «Мустанга». А уж там я включу кондиционер и отрыдаюсь до полной бессознанки.

Не успела я сделать и полушага, как оказалась совершенно обездвижена парой здоровых рук, обхвативших меня поперек туловища. Ганс развернул меня обратно, и мы снова оказались лицом к лицу. Только теперь он стоял передо мной на коленях, а не склонялся ко мне. Эта его поза – с руками, держащими меня за бедра, и головой, запрокинутой вверх, чтобы смотреть мне в лицо, напомнила мне, как я сама тянула шею все эти месяцы, чтобы взглянуть на него. Хоть Ганс формально и удерживал меня, но с этой новой разницей в нашем росте он явно давал мне понять, что решение принимаю я.

Его ровные, густые брови были сведены над переносицей в трагической букве V. Рот, так часто скошенный набок в игривой усмешке, был крепко сжат. А глаза, обычно сверкающие, как голубые бриллианты в угольной шахте, теперь сверкали от набежавших слез.

Мало того что этот красивый мужик – изнутри и снаружи – валялся у меня в ногах, на нем все еще были грим рок-звезды и мокрая от пота одежда, которые напомнили мне о том, что я только что наблюдала, как этот Адонис стоял на сцене перед тысячами визжащих фанатов. Только вместо того, чтобы вертеть потом за кулисами членом, как звезда хеви-метал, которой он и был, Ганс стоял на коленях на парковке, засыпанной разбитым стеклом и выбитыми зубами. Я почувствовала себя дерьмом.

– Бибика, прости меня. Черт, мне ужасно жаль. Я просто идиот. У этой девки был пропуск журналиста, и она сказала, что она с радио, 105-й канал, хочет быстро взять интервью. Я просто собирался присесть с ней и ответить на пару вопросов, пока ты не придешь, но, когда мы начали разговаривать, стало ясно, что ни с какой она не с радиостанции. Просто тупая дура, которая достала пресс-пропуск и хотела автограф.

– Ну, мне показалось, она хотела кое-что еще, кроме автографа, – не удержалась я.

Несмотря на то что Ганс очевидно раскаивался, та же история повторялась из раза в раз.

«Эта девушка просто попросила ее подвезти, потому что ее приятель уехал на ее машине».

«Эту девушку выгнали из дому, и ей совершенно некому помочь вывезти вещи».

«Этой девушке не хватает нескольких долларов, чтобы перестать работать в стрип-баре и поступить в школу астронавтов».

То ли у него были серьезные проблемы с самооценкой, и он думал, что всем этим бабам нужна его помощь, а не его член, то ли из-за высокого роста у него в мозгах было нарушено кровообращение.

– Би, я клянусь тебе, я не знал. Я был уверен, что она хочет взять интервью.

– Ганс, это именно то, о чем я говорю. Ты, блин, такой наивный, что не понимаешь, что все эти девки бегают за тобой до тех пор, пока они практически не сядут тебе на лицо? Я не всегда буду рядом, чтобы бороться с соперницами, а сам ты, что очевидно, для этого не годишься.

Я буквально выплюнула в него эти слова, сказанные взбешенным, излишне обвиняющим тоном. Я знала, что он не был виноват в происходящем. Он просто был чересчур добрым и оптимистичным, и ни в ком не видел плохого, и именно за это я в него и влюбилась.

Согласно утверждениям моего профессора по личностным взаимоотношениям, у нас с Гансом было то, что называется – смертельное влечение. Это явление, когда те же качества, что привлекают тебя в ком-то, являются гибельными для ваших отношений. Мне очень нравилось, каким добрым, милым и романтичным был Ганс, особенно с учетом того, что, когда я рассталась с Рыцарем, мои родители были вынуждены застраховать мою жизнь.

«Просто на всякий случай», – сказали они.

А Ганс был по-настоящему честной до невозможности, чувствительной, художественной натурой. Каждый раз, когда он обхватывал меня своими татуированными ручищами, я чувствовала себя так, как будто на меня надели шубу из теплых живых щенков, которые хором поют мне признание в любви. Проблема была в том, что с Гансом себя так чувствовали примерно все. Даже Круэлла де Виль не отказалась бы примерить это щенячье пальто.

– Пусти, Ганс. Тебя там поклонницы ждут.

Как я ни была зла, выражение ужаса и отчаяния, появившееся у него на лице после этих слов, вызвало у меня желание раздобыть где-нибудь машину времени, чтобы взять обратно все, что я успела сказать. Это не человек, это единорог. Выдумка. Сказка. Мне каким-то чудом повезло заполучить плохого парня в татуировках, с золотым сердцем и свинцовым членом, и что же я? Вызываю у него комплекс вины, пока он стоит передо мной на коленях на жестком и грязном асфальте?

Это он должен был меня бросить. Я было раскрыла рот, чтобы забрать свои слова, но из него вырвался только изумленный вскрик, потому что Ганс изо всех сил обхватил меня руками за талию и зарылся в меня лицом.

Не отпуская моего туловища, он немного повернул голову набок, только чтобы проговорить:

– Не уходи, Бибика. Пожалуйста. Останься. Знаешь, почему я не понимаю, чего все эти бабы хотят от меня? Потому что я думаю только о тебе. Да я вообще не вижу всех этих девушек, поклонниц и фанаток, – я просто вижу людей, которые не ты, и тебя. Вот и все. Как по мне, так все они просто ходячие говорящие куски плоти, от которых надо избавиться, чтобы прийти к тебе.

Он слегка встряхнул меня от расстройства, а потом поглядел своими подведенными глазами – страдальческое V между бровей стало еще глубже.

– Ты как прекрасная маленькая фея Звоночек со своей этой стрижкой и большими зелеными глазами, но ты еще чертовски умная, и полна огня, и юмора, и я только и хочу посадить тебя к себе в карман и никогда ни с кем не делиться.

Его хватка ослабла, но голос стал заметно громче и возбужденнее.

– Ты не замечала, что я теперь больше не смотрю на тебя со сцены? Потому что я не могу, Би. Я не могу, на фиг, даже смотреть в зал, потому что там всегда найдется какой-то урод, который хочет купить тебе выпить в баре, или увести в уголок, или прижаться к тебе своим хреном, когда ты в первом ряду. Я каждые пять минут вижу какую-то херню, и мне так и хочется прыгнуть в толпу и засунуть зубы этого придурка ему в глотку. Это так сбивает с ритма, что я вообще не могу смотреть на тебя. Я только зубы сжимаю, стараюсь не отвлекаться от музыки и только молюсь, что ты потом, когда все кончится, придешь за сцену. Я только хочу защитить тебя, а там, на сцене, я даже сделать ничего не могу.

Когда до меня дошли слова Ганса, я чуть не утонула в слезах, потекшей туши и облегчении. Я обхватила его лицо обеими руками и подтянула вверх, к своим мокрым соленым губам. Я покрыла его поцелуями, одновременно осознавая, что проблема была не в Гансе. Он-то оказался еще лучше, чем я боялась. А все дело было в том, что я просто его не стоила.

Я видела женщин, которые болтались вокруг рок-групп, и я со своей плоской грудью, узкими бедрами и веснушками сильно от них отличалась. И мой гардероб тоже не способствовал. Я выглядела как персонаж из фильма «Танкистка». Я уж и так старалась как-то исправить это, надев сегодня маленькое черное платье, но в сочетании с моими фирменными «гриндерсами» до колен и стальными носами все это выглядело так, словно Пеппи Длинныйчулок где-то раздобыла чужие ботинки, пару больших ножниц и бутылку сорокапроцентной перекиси для волос.

И какого хрена этой иконе протеста и секса от меня надо?

Ганс целовал меня в ответ так, словно я была последним колодцем в Сахаре, и я решила, что с ревностью и неуверенностью в себе надо завязывать. Ганс очевидно любил меня, если был готов дышать этой сероуглеродной дрянью вместо воздуха и стоять на коленях на битом стекле только ради того, чтоб я от него не ушла.

До того момента я даже не подозревала, что такая любовь существует. Скелетон побежал бы за мной, поймал бы на парковке, кинул бы на плечо и затащил бы обратно, брыкающуюся и отбивающуюся. Динь-Дон вообще бы не заметил моего отсутствия до тех пор, пока не загрузил бы как минимум галлон своего семени в эту поклонницу с пресс-картой. Но Ганс – мой милый, милый, прекрасный, чувствительный артист – был совсем другим.

Оборвав поцелуй, Ганс прижался лбом к моей голове. Обхватив мое лицо своими огромными грубыми руками, он попросил:

– Скажи, что ты останешься.

– Я не могу, – прошептала я. Лицо Ганса исказилось еще до того, как я успела договорить фразу до конца. Схватив его за подбородок, я заставила его поглядеть на меня. – Нет же! Ганс! Я говорю, что не могу остаться сегодня, потому что мне утром в школу, но я никуда не денусь, понял? Обещаю. Уж не знаю, зачем я тебе нужна, но пока ты хочешь, чтобы я была рядом, я твоя.

При этих словах выражение лица Ганса сменилось с отчаянного на бодрое в одно мгновение его подведенного ока. Это было прелестно. Он взял меня под руку и сказал:

– Ну, тогда позвольте мне проводить вас к машине, миледи.

Прогулка была волшебной. Я запарковала машину в нескольких кварталах от клуба, в прекрасном, недавно обновленном историческом квартале, где, я знала, я не только легко найду свободную парковку, но и смогу дойти оттуда до клуба и обратно без того, чтобы меня не стукнули по башке. Хотя до машины и было примерно с километр и тащиться по густому, жаркому летнему пеклу было все равно что идти сквозь песок, мы с Гансом чувствовали себя так, словно парили над землей, замкнутые в воздушном пузыре нашей любви.

И хотя мои отношения с Гансом можно было назвать любовью с первого взгляда – то, как сногсшибательно (в прямом смысле) он вел себя со мной на той вечеринке у Девы-Гота, сразу задало тон всему нашему скоропалительному роману, – я всегда втайне держала одну ногу в раскрытой двери.

Не важно, насколько все было идеально в данный момент, какая-то маленькая беспокойная часть моей души постоянно шептала: «Все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Рок-звезды верными не бывают. Он разобьет тебе сердце. Не привязывайся слишком сильно».

Но, когда я увидела Ганса в сценическом костюме на коленях перед собой, этот шепоток затих навсегда, сменившись оглушительной, пульсирующей жаждой. Впервые за восемь месяцев после нашей с Гансом встречи я была едина, и все в мире было на своих местах.

Держась за руки и воркуя друг с другом, мы завернули за последний угол по пути к моей машине. Когда задние фары моего «Мустанга» завиднелись впереди, Ганс внезапно потащил меня с тротуара в чей-то безукоризненно подстриженный задний двор.

Вот черт.

У Ганса, как у всех басистов, квант внимания был как у золотой рыбки, и это не в первый раз он отвлекался на свет мигающей лампочки. Я тихо запротестовала и попыталась вернуть его обратно на улицу, но тут я увидела, в какой неземной, волшебный мир он меня тащил. Двор этого особняка был обвешан, замотан и обклеен тысячами тысяч белых рождественских гирлянд – в середине июля.

Тут, очевидно, недавно проходила вечеринка или свадьба, какое-то большое торжество, но сейчас не было никого. В центре двора находился небольшой бассейн в форме итальянского грота, вода в котором была гладкой, как стекло. В ней отражались мигающие лампочки, которые были намотаны и свисали с каждой ветки каждого дерева, насколько хватало взгляда. Терраса на первом этаже этого недавно отремонтированного трехэтажного дома в стиле plantation была покрыта деревом, и на ней были оборудованы летняя открытая кухня, каменный очаг и ванна-джакузи размером со всю мою спальню, и все это освещалось рассеянным светом, льющимся из бумажных абажуров над головой.

Под первым этажом было патио, уходящее под террасу. Там ровным рядом стояли как минимум шесть дорогого вида шезлонгов из тикового дерева, с пухлыми красными подушками. Под потолком все еще лениво вращались три вентилятора. Пол вокруг бассейна был выложен каменной плиткой, которая потом переходила в патио, а потом упиралась в закрытые двойные двери. За ними, возможно, находилось какое-нибудь роскошное подвальное спа, оборудованное на всякий случай еще одним бассейном.

Я даже не могла сразу воспринять всю эту красоту. Мое внимание поминутно перескакивало с одной роскошной детали на другую. Должно быть, мозг Ганса работал так постоянно. Пока моя голова кружилась, а глаза метались по всем углам этого прекрасного, как шкатулка для драгоценностей, двора, я даже не замечала, как Ганс тащил меня все дальше, в глубь этой, что очевидно, сугубо частной собственности.

И пока мое тело не плюхнулось Гансу на колени (его фирменный жест), я не понимала, что он провел меня в то самое патио и мы с ним теперь сидим на одном из этих шезлонгов под террасой.

Нееет! Какого черта он это делает?

У этих людей наверняка была куча денег, и они, скорее всего, установили тут наисовременнейшую, как в «Голодных играх», охранную систему с невидимыми лазерными лучами и паралитическим газом. Я знала, что Ганс импульсивный и что я должна быть голосом разума, но было слишком поздно. Я уже была парализована сильными руками Ганса на моей талии, уютным укрытием этого тайного патио и великолепием сотни тысяч огоньков, танцующих на деревьях и в воде вокруг меня.

Мы с Гансом просто молча сидели, наслаждаясь видом. Ветви деревьев мерцали в унисон со стрекотом сверчков и цикад. Все это вместе с удаленным шумом кондиционеров создавало белый шум и белый свет, которые делали полумрак углубленного патио еще более уютным. Пока мы с Гансом смотрели на все это, прижавшись друг к другу, у нас произошел телепатический разговор, из тех, что полны обещаний, блестящих колец, слов «Я согласна» и детских имен.

Кроме вида и уюта, я также наслаждалась ощущением татуированных рук Ганса на своем теле и его желания, твердо выраженного, у своего бедра. У него всегда был такой чувствительный член, в данном случае я имею в виду – эмоционально.

Ганс начал покрывать легчайшими поцелуями мое плечо, подымаясь выше, по шее к уху…

Мммм…

Он повторил атаку с другой стороны. Но на этот раз, касаясь ртом моей шеи, он захватил зубами один из концов банта, который держал на шее завязки моего платья, и потянул. Через секунду черная ткань, прикрывающая мою грудь, открыла путь теплому влажному воздуху.

Моим первым инстинктивным движением было схватить платье, вернуть его на место и удрать отсюда, пока хозяева не спустили на нас собак, но, когда Ганс захватил своими талантливыми пальцами оба моих соска и слегка потянул, я сдалась. Уронив голову ему на плечо, я непроизвольно выгнула спину. Психологическое напряжение от того, что я сижу с голой грудью в таком опасном и романтическом месте, усилило и без того глубокие психологические переживания, доведя их до крайности. Одно это ощущение стоило риска оказаться подверженными нападению стаи дрессированных пчел-убийц.

Когда я уже была готова закричать от сдерживаемого наслаждения, Ганс резко поднялся, подошел к изножью шезлонга, где я сидела, и опустился возле меня на колени. Это напоминало позу, в которой мы недавно стояли на парковке. Но теперь все было другим. Фирменная улыбка Ганса снова сияла у него на лице, а я была готова сорваться и улететь в Лас-Вегас, вместо того чтобы сорваться и рыдать в своей машине.

А, ну да, и у меня все сиськи были наружу.

Ганс глядел на меня, его глаза были теплыми и любящими, а с губ не исчезала шкодливая улыбка. Потом он наклонился и поймал губами мой левый сосок. Он обводил языком чувствительную розовую плоть до тех пор, пока я не почувствовала, что мои трусики намокли, а костяшки пальцев, которыми я вцепилась в раму шезлонга, не побелели.

Прочтя мой язык тела, Ганс ухватился обеими руками за подол моего платья и сдернул его с меня через голову.

Господи.

Я была в чужом патио, голая, если не считать красных трусиков-тонга и «гриндерсов».

И мне это ужасно нравилось.

Ганс тем временем уделил внимание и другой моей груди, полизывая и посасывая ее, пока я отчаянно сдирала с него майку. Не обращая на меня внимания, он спустился по моему телу ниже, убийственно медленно продвигаясь своими поцелуями по пути, который мог вести только к одной цели. Одновременно он шевелил руками серебряные колечки в моих сосках, глубже усаживая меня в шезлонг. Едва моя голова коснулась подушки, его рот достиг верха моих уже насквозь мокрых трусиков. Ощущения прикосновений языка, и губ, и носа сквозь тонкую ткань были сравнимы с божественной электрической агонией. Я хотела и чтобы это никогда не кончалось, и чтобы это уже перешло в бесконечный сияющий оргазм одновременно.

«Нет! Не могу же я кончить вот так! Не в чертовых же трусах! Ганс, ну пожалуйста!»

Мои бедра непроизвольно задергались, умоляя его нырнуть в меня и прекратить эту муку.

Умоляю!

И тут я почувствовала, как толстый палец подцепляет влажную ткань у меня между ног и медленно сдвигает ее в сторону.

Как только палец убрал барьер, разделяющий нас, он тут же оказался среди моих влажных складок, мучительно медленно скользя туда-сюда. Мне казалось, что все мое нутро переполнено обжигающим напалмом. Это уже слишком. Я сейчас умру. Я сижу, почти голая, растопырившись на чужом шезлонге, с грудью, открытой ночному воздуху, мокрые проколотые соски отвердели от покалывающего дуновения вентилятора с потолка. Пальцы, которые только что мастерски терзали бас-гитару на глазах тысяч людей, поглаживают мою точку G, а подведенные хитрющие глаза рок-звезды смотрят на меня снизу, от моих бедер, где опытный язык лижет и подергивает колокольчик, вдетый в мой клитор.

Когда я уже чувствовала волну подступающей разрядки, я услышала, как Ганс расстегивает свой ремень и молнию на штанах.

«Слава богу! Давай, Ганзель! Давай со всей силы!»

Его язык и волшебные пальцы ни на секунду не отрывались от меня, пока он с легкостью избавлялся от своих кроссовок и штанов. На одно мгновение отпустив мои губы, Ганс одним движением сдернул свою майку и схватил меня в объятия. Я обхватила его ногами за талию, а руками – за шею, надеясь, что он положит меня на шезлонг и вонзится в меня, а еще лучше – прижмет мое тело к стене, чтобы можно было не волноваться о неожиданных скрипах всей этой изысканной мебели.

Ганс поднял меня и понес. Ощущение его мозолистых рук, сжимающих мою задницу, и толстого, твердого члена, касающегося моих бедер изнутри, сводило меня с ума. Я вцепилась руками в его густые волосы, присосалась к распухшим губам, которые были липкими и солеными от меня же самой. Меня настолько захлестывали чувства и желание, что я даже не замечала, что Ганс несет меня прочь из безопасного патио… пока не ощутила всплеска теплой воды в своих ботинках. Мои глаза немедленно распахнулись, чтобы понять, что Ганс принес меня прямо

в

чертов

бассейн!

Прежде чем я успела протестующе закричать или забрыкаться, он сунул свой язык глубоко мне в рот, а головку своего здорового, твердого, как алмаз, члена в мою киску.

Вся моя тревога ушла под поверхность воды, туда, где теперь слились воедино наши тела. Я могла чувствовать только Ганса. В моем сознании просто больше не оставалось места для беспокойства, страха, влаги, сухости, жара, холода, прошлого, будущего. Все ощущения были переполнены Гансом, и я только хотела его еще глубже – во всех смыслах этого слова.

Когда мы совсем ушли под воду, Ганс прижал меня спиной к прохладной каменной стенке бассейна и наполнил меня не только своим пульсирующим естеством, но и вообще собой. Каждое движение, казалось, лишь удаляло очередной слой, разделяющий нас, и в конце концов мы перестали быть двумя людьми в бассейне. Мы были бассейном. Мы были бесконечным, безбрежным морем.

Ганс прервал поцелуй для того, чтобы прошептать в мою шею: «Я люблю тебя».

У меня на глазх выступили слезы. Конечно, Ганс уже тысячу раз говорил мне эти слова, но я никогда раньше не позволяла себе их услышать. До этой ночи я считала, что это такая милая фраза, которую Ганс говорит всем своим подружкам, и что рано или поздно он скажет ее кому-нибудь получше. Но сегодня на парковке я увидела это в его лице. Услышала в его голосе. И теперь я чувствовала это в каждом движении его бедер. Он действительно любил меня. И я отвечала ему тем же.

Схватив его прекрасное лицо руками, я заставила его взглянуть на меня. Когда он подчинился, крошечные огоньки на ветках позади нас заплясали, отражаясь в его блестящих глазах, и мне показалось, что сквозь эту черную подводку и темные ресницы я смотрю прямо в небеса.

Я разгладила большим пальцем настороженную V между его бровей и прошептала, не отрывая от него глаз: «Я. Люблю. Тебя».

Ганс крепче обхватил меня сзади, вошел в меня так глубоко, как только мог, и прижал свой лоб к моему. «Я тебя люблю».

Его слова прозвучали еще сильнее, настойчивее и яснее, чем раньше. Они отозвались во мне эхом, наполнили меня и достигли самых дальних пустот, куда никогда раньше не удавалось проникнуть ничему, по пути вызывая во мне дрожь удовлетворения.

Спустя секундную паузу Ганс медленно вышел и снова вонзился в меня сильнее, чем раньше. Я непроизвольно застонала ему в губы.

Черт!

Если он будет так продолжать, я наверняка перебужу всех хозяев вместе с их злобными ручными кобрами. Но следующий удар Ганса был еще сильнее.

Ох!

Я закусила губу, чтобы не закричать от восторга, вцепилась в его спутанные волосы и прошипела ему в губы: «Я люблю тебя!»

Мои чувства были тут же вознаграждены таким мощным ударом, что через край бассейна выплеснулась вода.

Целуя меня за ухом и прижимаясь ко мне бедрами, Ганс прорычал: «Я люблю тебя».

Внезапно Ганс крепко сжал мою задницу и поднялся во весь рост, так, что наши обнаженные тела выше бедер оказались над водой, на воздухе. Я протянула руку назад и оперлась о край бассейна, предоставив свою грудь плохому парню рядом со мной, а свою душу – тонкому артисту. Ганс ответил на это предложение, закусив зубами колечко в моем левом соске и одновременно вонзившись в меня.

Пламя.

Я, должно быть, снова ушла под воду, но мои чресла, и сердце, и легкие пылали огнем от наслаждения. Я могла только извиваться, стонать и кричать при каждом движении: «Я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя».

Выгнув спину, я стиснула внутренними мускулами головку его члена. Ганс зарычал в ответ и снова вонзился в мою сжатую киску.

Ганс выходил и врывался, все сильнее и быстрее, пока водная гладь вокруг нас не забурлила и наша страсть не начала выплескиваться через край бассейна, заполняя щели между терракотовыми плитками.

Зажав мой правый сосок между зубами, Ганс озорно водил языком по чувствительной проколотой плоти, пока у меня не закатились глаза, а из тела не извергся вулкан семенной жидкости, стонов, проклятий и слез.

Ганс быстро прижал к моим губам два мокрых пальца, чтобы я замолчала, и прорычал «Черт возьми, я люблю тебя» мне в шею, окончательно изливаясь в меня.

Мы долго стояли в воде, по нашим телам стекали остатки подводки с глаз, мы висели друг на друге, сливаясь в посткоитальном благословенном сплетении, пока наши мозги не начали снова воспринимать поступающую извне информацию.

Кто знает, сколько это продолжалось? На небесах нет счета времени.

Но я знаю, что, когда я наконец открыла глаза и взглянула на дом, там что-то изменилось.

– Хм, Ганс? А свет там и раньше горел?

– Какой свет? – Ганс завертел головой, и выражение, промелькнувшее на его лице при виде освещенного окна на третьем этаже, сказало мне все.

Черт! Я начала двигаться в воде в сторону лесенки, но быстро поняла, что это займет у меня всю следующую неделю из-за этих чертовых ботинок, наполненных водой, у меня на ногах. Передвигаться по песчаным дюнам лунной поверхности и то было бы проще, чем вылезти из бассейна в этих чугунных сапогах.

И тут я услышала сирену.

К счастью, Ганс обладал реакцией чертова ниндзя. За пять секунд он подхватил меня и посадил на край бассейна, выскочил оттуда сам, метнулся в патио и вылетел оттуда уже в кроссовках и с кучей нашей одежды, зажатой под татуированной рукой, как мяч для регби. Хотя его лицо так и не утратило игривого выражения, Ганс, не теряя времени, схватил меня свободной рукой и поволок вместе со стокилограммовыми ботинками на фиг из этого мигающего рая.

Держась за руки, мы прорывались через соседские дворы в направлении моей машины. Звук наших топающих и хлюпающих шагов раздавался в темноте и тишине окружающего нас благополучия. Я только молилась, чтобы хозяева всех этих миллионных дворов, которые мы тут рушили, были бы где-нибудь в ласковом голубом сонном море и не услышали бы, как мы, хихикая и матерясь, скачем по их безукоризненно выстриженным газонам и клумбам, шикая друг на друга, когда один из нас опрокидывал лейку или влетал головой в какую-нибудь коринфскую колонну.

И с каждым жарким, влажным, паническим вдохом, который мне удавалось сделать, рев приближающихся сирен становился все громче. Наконец мы увидели мой «Мустанг». Мы с Гансом на цыпочках пробирались по дальнему краю двора того замка, возле которого он был припаркован, и озирались вокруг, чтобы убедиться, что на горизонте чисто.

Взглянув на Ганса, я схватила сжатую в кулак руку другой, надеясь, что это похоже на всем известный универсальный полицейско-телевизионный сигнал «жди». Он замер возле дома, а я промчалась через двор, вспоминая по пути, что заперла свою сумку в багажнике, а ключ от машины привязала к одному из шнурков своих ботинок – в тот вечер на концерт я надела платье без карманов.

Господи, какое же счастье, что ботинки все еще были на мне! Если бы Ганс развязал их и снял с меня перед нашим небольшим развлечением в бассейне, этот ключ сейчас мог бы оказаться хрен знает где!

Я задрала свою пятидесятикилограммовую ногу и оперлась ею о край водительского окна. Хотя я была без лифчика, на мне все еще оставались мои красные трусики, которые каким-то чудом снова оказались на месте во время забега по чужим дворам. Странным образом, осознание того, что мой клитор не торчит наружу, пока я в три часа ночи стою посреди улицы с задранной ногой и водой, льющейся из ботинок, стараясь попасть ключом в замок машины, упростило для меня ситуацию примерно в три тысячи раз. В смысле, ну, на мне был практически купальник. Я просто где-то потеряла его верхнюю часть.

«Ничего страшного, офицер. Я уверена, такое часто случается. Наконец-то!»

Я распахнула дверь и нажала кнопку запора, ныряя внутрь машины. С восхищением я наблюдала, как голое, мускулистое, почти-двухметровое-тело Ганса неслось ко мне через двор. Я знала, что в школе он играл в регби, но с такой скоростью и ловкостью он мог бы стать профессионалом.

Господи, да может ли этот парень быть еще совершеннее?

Едва он успел захлопнуть за собой дверь, как мое зеркало заднего вида озарилось всполохами голубого света.

Я обернулась, чтобы посмотреть, что там происходит, и выдохнула с облегчением, увидев, что полицейская машина остановилась возле того самого дома, а не уперлась прямо мне в багажник. Хотя я и стояла примерно в квартале оттуда, в тени большой магнолии, мне не хотелось привлекать внимание к своему сомнительному «Форду» 1996 года, приткнувшемуся на углу очевидно дорогого района, где-шикарные-машины-стоят-в-собственных-гаражах, так что мы с Гансом сползли под сиденья, чтобы переждать.

Хотя мы с ним оба были голыми и прятались от полиции, Ганс все равно осветил меня уверенной улыбкой рок-звезды, протянул руку и погладил по щеке. «Это было потрясающе».

– Лучшая ночь в моей жизни, – пробормотала я, отвернувшись, потому что почувствовала, что мои щеки снова предательски вспыхивают.

Слава богу, тут было так темно, что он этого не заметил.

Ганс был ужасно, просто жутко секси. Я все эти месяцы изо всех сил старалась казаться невозмутимой и держаться на достойной эмоциональной дистанции от него, потому что знала – это просто невозможно, чтобы такой парень смотрел на меня так же, как я на него, и любил меня так же, как я таки люблю его, и хранил мне верность всю оставшуюся жизнь.

И теперь, когда я была беззащитной и обнаженной (во всех смыслах), я с трудом могла смотреть ему в глаза, боясь того, что могу там увидеть. Теперь, когда я была его, не стану ли я просто еще одной влюбленной фанаткой? Не закончится ли все прямо тут?

Я уже начала было оплакивать надвигающийся конец наших отношений, как Ганс приподнял мой подбородок, вынуждая меня посмотреть ему в глаза.

– Ты тут, – сказал он со своей кривой улыбкой. – А я уж подумал, что потерял тебя.

Мммм…

Смотреть ему в лицо было все равно что принять таблетку антидепрессанта. Привычный туман спокойствия и уверенности, который я ощущала рядом с Гансом, заполнил машину так, что я с трудом смогла вспомнить, о чем только что беспокоилась. Но тут я услышала хлопок закрывающейся дверцы машины и быстро вспомнила, о чем я должна была беспокоиться.

Чертовы полицейские!

Я вытащила из кучи одежды на коленях у Ганса свое платье – он не отрывал своих размазанных глаз от зеркала заднего вида – и натянула его через голову. К сожалению, я никак не могла завязать его у себя на шее, как положено, сидя, скорчившись, под рулем машины, но хотя бы моя нижняя часть была прикрыта. Конечно же, ловкий Ганс умудрился натянуть на себя штаны, не переставая смотреть на то, что происходило снаружи.

Заинтересовавшись, что же там настолько привлекло Ганса, я потянулась через центральную консоль, чтобы заглянуть в его зеркало. Но по пути меня отвлек вид голой татуированной груди стройного, высокого бас-гитариста, скорчившегося под пассажирским сиденьем моей машины. Его кожа была чуть влажной и пахла хлоркой, и это напомнило мне о том, что я сама наполовину голая…

Черт. Если я сейчас быстро отодвину это сиденье назад, как можно дальше…

О чем я? Ах, да.

Я стряхнула гормональное наваждение, прижалась щекой к груди Ганса и заглянула в зеркало, не подымаясь и не выдавая нашего присутствия. Мигалка на патрульной машине горела, и полицейский офицер сидел за рулем.

Черт.

Другой полицейский стоял у входа в тот самый дом, разговаривая с мужчиной среднего возраста в махровом халате. Я, конечно, не много могла разглядеть с такого расстояния, но инстинктивно уловила, что домовладелец сердито поднял руку и указал пальцем прямо на мою машину.

– ЖМИ! – заорал Ганс, вынуждая меня автоматически завести мотор, выжать сцепление и сорваться с места, даже не включая фар.

Черт, черт, черт!

К счастью, я довольно часто бывала в этом районе в поисках парковки, так что знала все выезды из него. Как только я сорвалась с места, сирена завыла снова.

Господи боже мой.

Мое тело управляло машиной исключительно силой мышечной памяти, потому что сознание полностью отключилось и унеслось по спирали куда-то в тысячу разных сторон.

Так. С чего начнем? Побег от полиции, обнажение в общественном месте, нарушение частной собственности, обладание фальшивыми документами, употребление алкоголя несовершеннолетней, занятие сексом в публичных местах, нарушение порядка, превышение…

То, что должно было войти в историю как лучшее сексуальное переживание моей жизни, теперь навеки запомнится мне как Ночь, Когда Меня Изнасиловали в Тюрьме. Хотя я никогда не слышала о женском насилии, я была субтильным подростком, выращенным хиппи-пацифистами. У меня не было никаких навыков самозащиты (кроме нелепых попыток взмахнуть своим тяжеленным ботинком со стальным носом в направлении других людей), и моей единственной одеждой в тот вечер были насквозь мокрые красные трусы. Если тут и был кандидат в жертвы женского насилия, то это была я.

Я повернула направо, на улицу, с которой приехала, и посреди поворота вдавила в пол педаль газа, чтобы как можно быстрее набрать скорость.

Я научилась быстрой езде, еще когда встречалась с Харли. Возле дома его мамы был заброшенный строительный квартал, где часто устраивались гонки. Все называли его Колея. Улицы там уже заасфальтировали, но ни один дом не был достроен, подрядчик обанкротился. И так как это не было ни частной, ни общественной собственностью, мы могли гонять там сколько угодно без того, чтобы к нам не приставала полиция.

Когда я пережигала мотор или во что-то врезалась, Харли просто звонил в гараж, где работал, и его приятели приезжали на своих траках и чинили что надо, напевая себе под нос, словно все мы были героями сказки «Белоснежка и семь гномов». Благодаря им я теперь знаю наизусть огромное количество похабных песен.

А еще я знаю, как на полной скорости завернуть за угол, не перевернувшись набок.

На самом деле это конкретное воспоминание почему-то подействовало на меня успокаивающе. Сознание вернулось ко мне и решило нажать кнопку «Пуск» на воспроизведении ностальгических мелодий.

«Я был пьян… В тот день, когда… мама вышла из тюрьмы…»

«Би, просто представь, что ты снова гоняешь по Колее. Ты же все время это делала. Это клево. Ты просто ловишь кайф».

Перейдя на вторую передачу, я резко тормознула перед следующим поворотом, чтобы до поворота руля перенести часть веса вперед. Как только я наполовину вошла в поворот, я снова вдавила газ и внеслась в него, одновременно за секунду перейдя на третью передачу.

– Черт, Бибика! Где ты, на фиг, такому научилась?

Это было первое, что произнес Ганс с момента нашего старта, и я услышала в его голосе изумление. Я покосилась на него и обнаружила своего рок-звездного приятеля вцепившимся в Ой-блин ремень (я вообще-то не знаю, как называется эта штука, свисающая с потолка в машине. На Юге мы ее называем просто Ой-блин ремень) одной рукой и упирающимся в консоль другой, с выражением ужаса и восторга на лице. И мне не нужно было другого вдохновения.

Проведя почти год в переживаниях собственной неполноценности на фоне этого человека, я наконец нашла способ взять реванш и выделиться из толпы идиоток, обивающих порог Ганса. Я могу водить чертов «Мустанг» и делаю это круто. Мое сознание прибавило громкости:

«Я поше-ол… забрать ее… прямо под дожде-ом…»

Я повторила прием и прорвалась через последний поворот в этом квартале. Я все еще слышала сирены у себя за спиной и периодически видела отражения синей мигалки в окнах домов и дорожных знаках, но я набрала дистанцию, и нас с полицейской машиной разделяло несколько поворотов, так что они не могли меня видеть.

На следующем повороте мы должны оторваться.

«Но когда я сам приехал на своем пикапе…»

Если я смогу вырваться отсюда и попасть на хайвей, где не надо останавливаться, мы спасены. Через десять секунд мы тогда окажемся на парковке перед клубом, и фиг они нас там найдут. Мы приближались к перекрестку со светофором, и я переключила передачу и затаила дыхание…

«Пожалуйста, зеленый, зеленый, зеленый…»

«То она уже сбежала, угодив под паровооооз!»

– Зеленый! Зеленый! ЖМИ, ЖМИ, ЖМИ! – Ганс подпрыгивал на краю сиденья, глядя направо, налево и снова направо, чтобы быть уверенным, что я не убью нас обоих.

Ха!

Я вдавила акселератор всеми пятьюдесятью килограммами мокрой кожи и стали, привязанных к моей ноге, и была вознаграждена резким визгом своих потертых шин и еще более резким рывком головы Ганса, которая отлетела назад и впечаталась в подголовник.

Мигая фарами, я неслась ко въезду на клубную парковку, до которой оставалось чуть меньше квартала. Несколько сотен метров, и мы спасены.

Двести… Сто…

Ганс сидел, полностью обернувшись назад и вцепившись двумя руками в подголовник, глядя, нет ли за нами погони. Я закусила губу, чтобы не дать вырваться на волю самодовольной, удовлетворенной улыбке, которая могла разрушить мою крутость, сделала глубокий вдох и резко повернула в последний раз, влетая на парковку под скрежет шин и визг тормозов – чисто для красоты. Оказавшись на парковке, я немедленно выключила фары и втянулась в первое же свободное место, которое заметила.

Ганс впал в истерический припадок, колотя по подголовнику кулаками и вопя «ВУУУУУУУУ!!!!», как будто мы с ним были на стадионе.

В жизни не видела никого в таком восторге.

Когда я выключила мотор и повернулась к нему, Ганс схватил меня за плечи своими ручищами и буквально затряс меня, как тряпичную куклу.

– Черт, Бибика! Ты от них удрала! Ты от них удрала ко всем чертям! – На его лице была безумная улыбка. – Ты была как чертова Анджелина Джоли в «Удрать за шестьдесят секунд!». Где, на фиг, ты научилась так гонять?

Но он всегда легко переключался. Я заметила, как его глаза посреди фразы скользнули по моей все еще обнаженной груди, и рука тут же импульсивно потянулась погладить колечко в моем соске. Услышав мой вскрик, Ганс поглядел на меня, словно вспоминая, где мы находимся.

Он встряхнул головой и сказал более серьезным тоном:

– Это была самая сексуальная штука, которую я, на фиг, видел в своей жизни.

Я даже не успела придумать никакого ответа на все эти лестные слова, как обнаружила себя вжатой в водительскую дверь, и все метр девяносто чего-то темного, высокого и татуированного поглощали мой рот, шею, все еще обнаженную грудь и все еще набухшую киску всеми средствами своего арсенала. Я в жизни не видела Ганса в таком раже.

И зная, что я только что сделала для него, я наконец смогла почувствовать себя особенной. Может быть, ну может быть, у меня все-таки было для него что-то, чего не было у других телок.

И с тех пор, когда моя извечная неуверенность снова начинала вздымать свою мерзкую чахлую грудь, я просто доставала из кармана это прекрасное сияющее воспоминание и гладила его, как талисман, до тех пор, пока все самоуничижительные чувства не растворялись в потоке мерцающих огоньков, теплой темной воды, шепота «я тебя люблю» и безумной гонки со счастливым концом.