Время обнимать Минкина-Тайчер Елена
В какой-то день, буквально накануне Гулиной защиты, муж вернулся позже обычного расстроенный и злой и принялся рассказывать, что наткнулся на пустую ампулу в шкафу с наркотиками. Пустую, но не разбитую!
– Великое дело, – отмахнулась Гуля, занятая подборкой материала для очередной статьи, – попалась бракованная ампула, спиши на послеоперационного больного!
– Да списал уже. Но потом решил проверить все коробки и еще в трех обнаружил пустые ампулы. И несколько полных, но странных.
– Что может быть странного в ампуле?
– Такое впечатление, что носик проколот очень тонкой иглой.
– Что за ерунда?! Содержимое давно бы вытекло.
– Да, я тоже сначала так решил. Но если проколоть горячей иглой, то отверстие сразу склеится.
– Рудька, похоже, ты начитался детективов! Злостный вредитель мог бы просто разбить ампулы, а не устраивать такие сложные манипуляции, тебе не кажется?
Господи, идиотка, нужно было сразу прекратить этот разговор! И запретить Рудольфу даже заикаться в отделении! Но кто мог подумать, что ее инициативный муж назавтра пойдет к шефу? И что «странные ампулы» при проверке окажутся наполненными физраствором.
– Нет, ты только подумай, какая сволочь?! Прокалывает раскаленной иглой ампулу, вытягивает наркотик и наполняет физраствором. И ему сто раз плевать, что человек вместо обезболивания получит два миллилитра воды! Не сомневайся, я поймаю гада и сдам под суд!
Долго ловить не пришлось, и способности Шерлока Холмса не потребовались. Молодая медсестра уснула на ближайшем дежурстве и, сколько ни будили, не смогла встать и вернуться к работе.
– Представляешь, наркоманка! От силы двадцать два года. Неужели сама додумалась?!
Заведующий отделением ахнул, пригласил Рудика в свой кабинет и, прежде чем продолжить разговор, плотно закрыл дверь.
– Спасибо за бдительность, Рудольф Ваганович, но я прошу вас больше никому ничего не рассказывать и забыть об этом прискорбном инциденте. Медсестра завтра же будет уволена по собственному желанию, ампулы придется расписать на нескольких больных в течение ближайшей недели.
– Как по собственному желанию?! Она же завтра пойдет и устроится в другую больницу! Наркоманка в хирургии! И сама сдохнет, и люди пострадают. Единственное возможное решение – навсегда отстранить от работы в медицине и передать на лечение в диспансер. Я бы еще постарался выяснить, кто именно ее подсадил на наркотик.
– Вы слишком молоды и горячи, мой друг. Представляете, что произойдет, если узнают, что в заслуженной ведомственной больнице Четвертого управления обнаружено гнездо наркоманов?!
Но ее умный Рудик, к сожалению, вырос на книжках о пионерах-героях, поэтому промучившись два дня в сомнениях, отправил докладную записку начмеду и копию парторгу больницы. То есть попытался вынести сор из избы. И через неделю его выгнали! Спокойно и безжалостно выгнали из отделения и из больницы вообще. Причем не по собственному желанию, как пресловутую медсестру, а за несоответствие занимаемой должности и низкий моральный уровень.
Это был волчий билет. В отделах кадров отказывались разговаривать, даже в Сестрорецке и Сертолово, не говоря о центральных больницах. Гулина защита прошла удачно, но как-то между прочим, никакого настроения праздновать не осталось. Тем более на банкет успели пригласить Рудькиного заведующего и нескольких врачей, понятно, что никто из них не явился.
Три месяца ее муж, прекрасный хирург и порядочный человек, пролежал носом к стенке на дедушкином диване, так что даже у детей кусок не лез в горло. Три месяца она сама и родители пытались найти какое-нибудь место работы. Строчки «хирург-онколог, девять лет стажа» никого не удовлетворяли, требовалась характеристика с предыдущего места работы. Наконец через никому не знакомых друзей Гулиного отца пришла информация: в Тверской областной онкодиспансер готовы принять оперирующего хирурга с испытательным сроком три месяца.
Они не сразу нашли нужное место на карте. Пятьсот сорок километров от Ленинграда, Бологое… «Это что за остановка Бологое или Поповка?» – радостно декламировал Сережа.
На следующий день Рудольф поехал на разведку. Семь часов в одну сторону, но диспансер нормальный, многопрофильный, хирургия оборудована прилично. Со следующей недели можно приступать. Есть возможность получить отдельную комнату в общежитии.
План, что Рудольф в рабочие дни ночует в общежитии, а на выходные и праздники приезжает домой, скоро затрещал по швам. Часто выпадали дежурства в субботу или воскресенье, а в понедельник, еще до начала работы, проходила обязательная общая конференция. Гуля тоже периодически дежурила по выходным. Арина, или Риша, как ее называл Сережа, скоро привыкла ночевать одна с братом. Сережа ее слушался и, кажется, считал дополнительным родителем, во всяком случае, если падал или выпрашивал сладости, громко вопил не «мама», а «Риша». Иногда приезжала мать Рудика, но от нее получалось больше огорчений, чем помощи. Во-первых, она постоянно причитала, что дети растут без отца, во-вторых, готовила абсолютно несъедобную пищу, например котлеты с луком и укропом или суп на кефире. Дети ели, но Гуля страшно раздражалась, потому что все нормальные люди знают, что в котлеты добавляют чеснок, а суп варят на мясном бульоне. Вскоре свекровь и вовсе сошла с катушек и принялась убеждать, что жена должна следовать за мужем и правильнее было бы Гуле вместе с детьми переехать к Рудику. То есть Гуле бросить работу и преподавание, Арину забрать из экспериментальной школы при Академии педагогических наук, Сережу из ведомственного детсада – и всем дружно поселиться в общежитии онкодиспансера! Или, того хуже, продать квартиру на улице Рубинштейна и купить избушку в Тверской области с видом на Бологое. Или Поповку!
Гуля даже не стала пересказывать Рудику все эти бредни, хотя они постоянно перезванивались и разговаривали на самые разные темы. Потому что уже много лет были друзьями и единомышленниками, что бы ни случилось. И она ничуть не забеспокоилась, когда он остался на целый месяц в своей ссылке, а приехав наконец домой, собрал большой чемодан вещей, включая шахматы и футбольный мяч, и потом отдельно аккуратно уложил учебники и тетради по оперативной хирургии. Только еще через месяц Гуля сообразила спросить, как он уместил свои вещи в общежитии. И получила такой невнятный ответ о временной квартире, что первый раз растерялась.
– Ты что, решил снимать квартиру?
– Что-то в этом роде. Оттуда удобнее добираться до работы.
– Но ты сам говорил, что общежитие совсем рядом с диспансером?
– Да, конечно. Просто устал от общей душевой и кухни, рехнуться можно.
– Я понимаю, но почему ты не сказал раньше, мы бы что-нибудь придумали! А сколько нужно платить за съем? Не подумай, что мне жалко, просто знать. Как ничего не нужно?! Рудик, не морочь мне голову, скажи прямо, что происходит?
И он рассказал. Как давнему хорошему другу. Что ужасно уставал от одиночества, готовой пищи и противной душевой. Что хирургическая сестра из их отделения заметила и стала понемногу подкармливать, помогать со стиркой и прочим хозяйством (только представь, как муторно приходить после дежурства в общежитие – ни отоспаться по-человечески, ни поесть!). А теперь она предложила переехать к ней в квартиру. Двухкомнатную квартиру в новом доме недалеко от больницы.
– Она что, предложила снимать у нее комнату? Подожди, а сколько лет твоей благодетельнице?
История оказалась банальной до жути. Двадцатипятилетняя мать-одиночка с двухлетним сыном и отдельной квартирой не могла, конечно, упустить симпатичного, неустроенного и неприкаянного доктора. Рудик каялся и даже пытался плакать, обещал переводить большую часть зарплаты, помогать с ремонтом, брать детей на каникулы. Еще не хватало посылать детей в эту чертову дыру!
Родители долго не хотели поверить. Особенно отец. Он кричал, что покажет засранцу небо в алмазах, что не может тупая хищная медсестра сравниться с его дочерью, что зять всегда был непуганым идиотом, потому что нормальный мужик догадался бы потрахаться без шума, а не бросать семью. И как он сам, взрослый и разумный человек, не догадался еще тогда выгнать дурака, а не устраивать на другую работу! Наконец мама не выдержала и предложила всем пойти обедать в хороший ресторан. И заодно обсудить, как жить дальше. Ее план был прост. Во-первых, как можно быстрее выписать Рудольфа из квартиры, чтобы у него даже в мыслях не возникло ее делить. Во-вторых, подать на алименты, что бы он сейчас ни обещал. Детям ничего специально не объяснять, против отца не настраивать, но и не поощрять общения. И главное, не терять силы духа! Гуля талантлива, молода, прекрасный специалист, прекрасная мать и единственная наследница любящих родителей. Они с папой всегда готовы помочь, дети могут оставаться на продленке, а лето проводить на даче с ее преданной домработницей. Нет сомнений, что Гуля еще найдет достойных внимания мужчин, правда, необязательно за каждого из них выходить замуж. Ох, шучу, конечно, шучу! Кстати, папа слышал от знакомых, что его дочери скоро предложат заведование отделением, пора подумать о вступлении в партию. Нет, вовсе не из меркантильных соображений, но в каждом обществе есть свои правила! Гуля несомненно понимает, что у нас на руководящую должность может претендовать только член КПСС.
Обрыв. Наташа
Прага встретила прекрасной погодой и совершенно неожиданной сказочной атмосферой – не сумрачный Ленинград, торжественный и величавый, не чистенькая скромная Эстония, где бледное облачное небо перетекает в такое же бледное прохладное море. Здесь глаза разбегались от солнца и цвета – старинная вымощенная булыжником площадь, старинные готические башни, поющие часы, крошечные магазинчики с посудой и цветами из цветного стекла. Хотелось только ахать и всплескивать руками, как Алиса в Зазеркалье. Что особенно поразило – кафе и ресторанчики! Хочешь – заходи и сиди за чашкой шоколада, хочешь заказывай национальный сытный обед с хлебными кнедликами, сосисками и горячей темной капустой. Не то чтобы Наташа голодала в Ленинграде, и мама, и бабушка прекрасно готовили, но никому не снилась такая веселая яркая трапеза прямо на площади, за длинным деревянным столом с низкими скамьями и разноцветными подушками вместо спинок.
Они сняли уютную квартирку в Старом городе – две смежные комнаты, кухня и даже крошечный палисадник с кустом акации. Было отдельным удовольствием покупать кастрюли и сковородку, вышитый коврик, большую глиняную вазу. Но разве дело только в кастрюлях и прочей утвари! Витрины манили прекрасной одеждой – разноцветными нарядными пальто, шляпками, элегантными платьями, бесконечными магазинами обуви Bata, которую дома удавалось поймать только в комиссионках. Однажды Наташа набрела на целый магазин обалденных замшевых юбок – на пуговицах и молниях, с карманами и цветной вышивкой, достать такую юбку в Ленинграде было практически невозможно.
Илья, приходилось признать, умел жить со страстью и удовольствием, которых закрытой Наташе всегда не хватало, она только смеялась и охала, когда он тащил с рынка корзину клубники или ведро помидоров. В первую ночь он оказался неожиданно ласков и нежен и безумно растрогался Наташиным девичеством. Интересно, чего он ожидал – опытной, много погулявшей женщины? К сожалению, первые трепетные дни быстро пролетели, Илья привык к ее присутствию, как привыкают к любой рутине, по вечерам нетерпеливо добивался близости и тут же с удовлетворением засыпал, словно хорошо отобедал или выиграл партию в шахматы. А Наташа долго лежала и смотрела в темноту открытого окна, благоухала акация, пела незнакомая ночная птица, и казалось, что времена изменятся и душа ее снова будет счастлива и полна любви, как в прекрасной неповторимой юности.
Осень пришла неожиданно, только что грело ласковое солнце, такое непривычное в сентябре, и вдруг задул резкий ветер, совсем ак дома. Нет, дома уже в августе становилось прохладно, начинались мелкие дождики, от сентября, кроме короткого бабьего лета, вовсе ничего хорошего ждать не приходилось, но все равно дома было лучше. Потому что жизнь манила и бежала вперед, ее любимые девчонки, мама, Ася постоянно находились рядом – то собирались на день рождения к Таньке, то, надев резиновые сапоги и косынки, катили на пригородной электричке в лес, дышали потрясающим влажным воздухом, искали последние случайные грибы. Дома телефон не умолкал, каждые выходные собирались гости, в кинотеатрах все время появлялись новые прекрасные фильмы, только успевай поворачиваться!
А в Праге она была одна, совершенно одна. Илью по-настоящему интересовала только виолончель, его ненаглядная виолончель, которую он холил и лелеял, как самую любимую женщину, и неустанно переставлял из одного угла комнаты в другой, чтобы не перегревалась на солнце. И в оркестре, и вообще в музыке его интересовали только виолончельные партии, мог пять раз подряд слушать один и тот же отрывок в исполнении разных солистов, так что у Наташи голова лопалась и хотелось бежать куда глаза глядят. Никакого круга общения не складывалось, в театр на чешском языке не пойдешь, в кино тоже. Сначала она мечтала устроиться на работу, хотя бы секретаршей в посольстве, но более влиятельные посольские жены быстро объяснили безнадежность подобной затеи – ставок категорически не хватало. Оставалось бродить по городу или заниматься кухней, но одиночество и собственная ненужность давили все сильнее. Правда, иногда приглашали на официальный прием в посольство или какой-либо праздничный вечер, Наташа оживала, долго выбирала наряды (впервые в жизни было из чего выбирать!), задумчиво смотрелась в зеркало, не узнавая себя в элегантной грустной женщине. Многие на таких встречах обращали на нее внимание, подходили знакомиться. Наташа вежливо улыбалась комплиментам, отмечала про себя симпатичных молодых мужчин. Поражала их незнакомая легкость в жестах и взглядах, манере говорить, подавать руку, подвигать кресло. Как сказала бы Таня Сиротина – не мужики, а выставочные экземпляры. Но Таня осталась в другой жизни, а рядом вместо шикарного экземпляра маялся потный Коломейцев, опрокидывая одну за другой стопки Бехеровки. Ее праздник прошел, не начинаясь. Поманил, подразнил и бездумно прошел мимо.
Илья, в отличие от жены, совершенно не скучал в новой жизни. С утра он мчался на репетиции, потом слонялся по городу с друзьями-музыкантами, вечерами осваивал разные сорта пива и мог бесконечно рассуждать, чем отличается темное от светлого и бутылочное от бочкового. Ночью, размякший и довольный, он рвался обнять ее, больно сжимал грудь, тыкался в лицо толстыми мокрыми губами. Острый запах пива висел в воздухе, не давая глубоко вздохнуть.
В октябре зарядили дожди, оркестр уехал на гастроли, болела голова по утрам и все время хотелось лежать и плакать. Наконец она поняла, что беременна.
Сто раз описано и рассказано, как переживает женщина первую беременность, сто раз сама Наташа слышала от подруг и читала у классиков и все-таки оказалась не готова и растеряна. Что теперь есть, покупать, как себя вести? Говорят, вредно ходить на каблуках даже в первые месяцы, нельзя есть соленую рыбу и грибы, нужно пить только кипяченую воду. А вдруг существуют и другие опасные вещи?! Ужасно хотелось к маме и бабушке. Ужасно не хватало их любви и заботы. Зачем она тут одна, совсем одна?
Илья по возвращении не слишком удивился, снисходительно выслушал ее страхи, ласково поцеловал в лоб, как дурочку.
– Рановато получилось, я надеялся следующим летом домой поехать, пожили бы на природе, матери помогли, – он разбирал вещи и одновременно отхлебывал компот прямо из кастрюли, – кстати, она пол-огорода клубникой засадила, нас угощать. Ну ничего, как узнает про внука, умрет от радости!
Господи, чего Наташе не хватало, так это общения со свекровью! Лидия Федоровна Коломейцева – многословная, до смерти скучная, с охами и вздохами по поводу дороговизны и ненужной городской роскоши, приехала за неделю до свадьбы и за неимением других вариантов поселилась в маминой комнате. Понятно, что мама привычно переехала в Наташину, которая издавна служила и спальней, и гостиной, и кабинетом. В первый же день Лидия Федоровна вопросительно застыла напротив старой семейной фотографии Шнайдеров. Муся и Ася в одинаковых клетчатых платьицах с кружевными воротничками, сидели на коленях у родителей на фоне обширной во всю стену библиотеки.
– Так вы что, из немцев будете? – спросила она шепотом.
– Не совсем, – насторожилась мама, – скорее, из немецких евреев.
Наташе показалось, что Лидия Федоровна сейчас перекрестится и скажет «свят-свят», как старухи в фильмах, но будущая свекровь быстро взяла себя в руки.
– А что ж, и хорошо, и на здоровье! У нас в поселке доктор, Борис Абрамыч, тоже из евреев, а такой хороший человек!
Как все-таки неправильно устроен мир. Совершенно чужая и чуждая во всех отношениях женщина станет близким человеком ее ребенку? Таким же близким как Муся? Что за бред! Не нужно вовсе думать о свекрови, говорят, мысль материальна, еще, не дай бог, передадутся ребенку черты Лидии Федоровны.
Боже мой, как давно это было! Вчера Тёме исполнилось семь лет, осенью в школу. Немного беспокойно, как он приживется. Не заскучает ли? Читать научился два года назад, считает со сложением и даже умножением, явно не в мать.
Поверить невозможно, что когда-то у нее не было сына! Каждое утро – праздник, как только Тёма открывает ярко-голубые, распахнутые всему миру глаза. Задорный нос в веснушках, кудрявый светлый чубчик.
– Здравствуй, солнышко, здравствуй, птица, я проснулся!
Тёма ужасный хохотун – галка за окном, автобус на светофоре, прохожий в нелепой круглой шляпе – все его смешит и вызывает восторг.
– Мама, мама, смотри, дяденька здоровается с автобусом! Видишь, даже шляпу снял.
Наташа никогда не была особой хохотушкой, не любила цирк и даже от выступлений Аркадия Райкина быстро уставала. Про бабушку Мусю и говорить нечего, ей с давних лет одни беды и несчастья мерещатся. И вдруг мир перевернулся! Тёма обожает клоунов, и Наташа с Мусей обожают, Тёма показывает фокусы по книжке, и Наташа с Мусей ахают и всплескивают руками, не в силах поверить, что хлопушка оказалась в шляпе (и кто придумал эти кошмарные шляпы?!). А недавно в цирке Артем при виде дурошлепа-клоуна так развеселился, так безудержно хохотал, что зрители вместо арены принялись смотреть на ее ненаглядного мальчика и смеяться вместе с ним!
Что говорить про детсад! Воспитательницы в полном восторге – Тёма прекрасно кушает, Тёма никогда не плачет, Тёма не обижает девочек и любит выступать на праздниках. Иногда Наташу охватывал ужас, что Артема перехвалят, сглазят, что жизнь не дарит просто так никаких подарков…
Ох, невозможное мамино воспитание! В пятьдесят лет Муся ушла с работы, только чтобы ребенка с няней не оставляли, до сих пор с ложечки кормит и ботинки завязывает. Но самым большим сюрпризом оказалось поведение Наташиного отца!
Все знали, что Виктор не любит маленьких детей. Ни Наташа, ни Гуля не могли похвастаться, что помнят папу в зоопарке, или на каруселях, или хотя бы с детской книжкой в руках. Кстати, одна из немногих тем, которую сестры давно обсудили и пришли к полному согласию. Гуля всегда добавляла, что и сама не терпит возни с младенцами, слава богу, есть балкон, где помещается коляска! Наташе казалось ужасным оставлять ребенка одного на продуваемом всеми ветрами балконе, но она старалась вовсе избегать этой темы. Потому что сразу всплывала жестокая мучительная обида. Пару лет назад на день рождения Гуля получила от родителей подарок: не набор тарелок или новую книгу, не велосипед или лыжи (Наташе и велосипеда никто не дарил!), а новую трехкомнатную квартиру! Понятно, что инициатива, как и другие семейные решения, исходила от Елены Сергеевны. Но отец мог бы задуматься хоть раз, что у него есть еще одна дочь и что она ютится с сыном и мамой в двух комнатах на чердаке. И Гуля еще жаловалась, что ей не нравится новый район! С таким же успехом можно жаловаться голодному человеку, что получил пирог не с мясом, а с вареньем. Плевать! Наташа никогда ничего не просила у отца и просить не собирается.
Но Бог все-таки подшутил над ее папочкой. Именно с рождением Артема у отца пробудилась родительская любовь! В зоопарк с ребенком ходит, книжки читает, в пять лет научил в шахматы играть! И все твердит, что мальчик удивительно способный, наверняка сказались гены Коломейцева. Специально в пику Наташе не преминет напомнить, какого перспективного и одаренного мужа она бросила. Будто сам никогда не бросал ее мать.
Никто тогда не понял и не принял Наташиного решения, даже мама. Даже Ася, с которой дружили не только как близкие родственницы, но и как хорошие подруги.
– Натуся, может, ты с жиру бесишься? Илюша талантливый человек, незаурядный музыкант, у него легкий характер. Даже если что-то обижает или раздражает, надо перетерпеть и примириться. Думаешь, бывает полное совпадение интересов и желаний? Оставляешь ребенка без отца, сама – без жилья, без работы…
Ну жилье, положим у нее было. Жили вшестером, неужели втроем не проживем?
Она не желала объясняться, оправдываться, пускаться в унизительные подробности. Да, она не хотела близости во время беременности, потому что противоестественно и опасно для ребенка! Да, она уехала рожать в Ленинград, потому что дома надежнее и спокойнее, и знакомая врач-акушер работала совсем рядом, в клинике Первого меда. Да, она не спешила сразу возвращаться – зачем рисковать здоровьем мальчика, пусть пару месяцев подрастет, окрепнет, наберет вес. И что? Достаточные причины, чтобы вернуться с грудным ребенком и найти в собственном доме чужие женские тапочки?! Заколку в форме черепахового гребня! Шампунь и мыло с запахом розы! Нет, она не опустилась до вопросов и разборок, только выбросила всю эту гадость на помойку и сменила подушки и постельное белье. Но если ваш муж по три раза на неделе приходит домой поздно ночью из-за ошибки в расписании репетиций и при этом пахнет женскими духами? Если при встрече с коллегами-музыкантами вам блудливо улыбаются и отводят глаза? Наконец, если в выходной звонит якобы главный дирижер оркестра и приглашает концертмейстера виолончелей на внеочередное выступление в Карловых Варах, а через два часа вы видите названного дирижера мирно сидящим в кафе на площади?
Она собралась очень быстро, никого не оповещая. Самые необходимые вещи отправила грузовой почтой, одежду запаковала в два больших чемодана. Благо на этот раз Илья был на настоящих гастролях в Венгрии. Пусть живет как хочет, она в этом спектакле участвовала достаточно!
Если быть честной, Наташа хотела уехать не только из-за безобразного поведения Ильи. Она хотела вернуться к самой себе! Да, к себе, не бездарной скучающей домохозяйке, но самостоятельной, интересной и образованной женщине. Она хотела работать, общаться с друзьями, ходить в кино и театры на нормальном понятном языке. И еще она страстно хотела любви. Да, любви, полной уважения, взаимопонимания и дружбы. В конце концов ей только двадцать пять лет!
Мама и Ася встречали в аэропорту, испуганные и растерянные. Наташа вдруг поняла, что сейчас расплачется. Господи, закончился дурной сон, она снова дома. Артем выглянул из одеяла и радостно рассмеялся солнцу и пролетающей птичке. Нет, всё не зря, потому что теперь у нее есть чудесный необыкновенный мальчик, сын, радость и опора на всю жизнь.
Они с Тёмочкой поселились в родной привычной квартире, хотя лестница оказалась узковатой для коляски. Но мама придумала закрывать коляску клеенкой от соседских кошек и оставлять на нижней площадке. Ванна в кухне в очередной раз доказала свое удобство – можно на обеденном столе пеленать ребенка, тепло и надежно. И не скучно, потому что на полке над буфетом постоянно работает радио, привычная станция «Маяк».
А с работой и вовсе получилась сплошная фантастика! Пока Наташа бегала по районным музыкальным школам, ужасаясь низким окладам преподавателей, ей неожиданно позвонили из Университета Герцена с просьбой срочно прийти на собеседование в отдел музыкального образования. Красивая немолодая дама вежливо, но безразлично открыла диплом об окончании консерватории, задала пару общих вопросов и предложила должность старшего инспектора-методиста по музыкальной работе в школах. С окладом, почти втрое превышавшим ставку учительницы сольфеджио и музлитературы.
– Вы согласны? Работы предстоит много, поездки по школам, совещания с администрацией, посещение уроков музыки. Партия и правительство все больше внимания уделяют общему музыкальному образованию детей.
В тот же день Наташа позвонила отцу, принялась поспешно неловко благодарить, он в ответ довольно рассмеялся.
– Любовь к искусству делает чудеса! К счастью, твоя начальница оказалась страстной театралкой, контрамарки в БДТ на год вполне приличная плата, не правда ли?
Она не сразу поняла, еще раз поблагодарила, положила трубку…
Мама так никогда и не узнала, что Наташиным благополучием они обязаны ее сопернице и разлучнице, Елене Сергеевне Чудиновой.
Как закалялась сталь. Артем
Если верить маме, в детстве он был совершенно счастливым ребенком с русым чубчиком и голубыми глазами. Что ж, глаза до сих пор голубые, трудно спорить. Остальное к настоящему моменту требует уточнения: вместо русого чубчика лысина до самого затылка, вместо счастья – постоянное чувство давней тупой усталости. В тридцать пять лет Пушкин написал: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Он чувствовал, что осталось только два года жизни, или случайно набросал и пошел пить чай с баранками? Артему тридцать шесть, возраст Христа прошел, возраст Пушкина догоняет. Покой и воля?
Покой – это горное озеро глубоко внизу, среди зарослей бамбука, прозрачное, как воздух, озеро, так что с высоты видны тени водорослей и стаи мелких рыб. И тишина, звенящая от стрекоз. И облака под ногами.
А все остальное – обязанности и воля нести их на себе до самого конца.
– А кто это у нас проснулся? А кто здесь такой хороший, мальчик?
Да, у него была самая красивая и ласковая мама и самая добрая бабушка Муся, у которой можно выпросить что угодно, даже шоколадку перед обедом. И дед Виктор с потрясающими рассказами про пиратов. И цирк с акробатами и клоунами, и Новый год с подарками, и лето на море. Теплое яркое солнце скользит по комнате, веселая серенькая птичка чирикает за окном.
– Здравствуй, солнышко! Здравствуй, птичка! Я проснулся!
Сколько-то ранних лет жизни Артем вовсе не думал об отце. У некоторых детей есть папы, у некоторых вообще никогда не было или были и пропали А папа Тёмы, Илья Коломейцев, не пропал и не потерялся, наоборот – он талантливый музыкант и работает в другой стране, музыканты часто выступают в разных странах. У Тёмы на полке с книгами хранится пластинка с папиным портретом на обложке, на день рождения и на Новый год Коломейцев всегда звонит Артему, а маме и бабушке передает привет. О чем тут думать?
Первый раз мир покачнулся в разговоре с Аринкой. Вернее, Тёма сам напросился. Он любил ездить в гости к деду Виктору и Елене Сергеевне на Первое мая и другие праздники, потому что приезжали Аринка с Сережей, и всем детям обязательно давали на десерт пирожные, причем можно было самому выбирать – хоть эклер, хоть корзиночку. Правда, мама перед каждой поездкой непонятно сердилась, долго выбирала платье и говорила Мусе: «Какая милая семейная традиция», но женщины часто говорят непонятные вещи, стоит ли обращать внимание. Конечно, он не мог по-настоящему дружить с семилетней Аринкой и тем более с малышом Сережей, который постоянно ныл и ябедничал, но все-таки веселее, когда в гостях есть дети. И дед любил повторять, что Арина – его младшая сестра, и Тёма должен ее любить и защищать.
Обычно Тёма приезжал с мамой, а Аринка с Сережей, мамой Гулей и папой Рудиком, но в тот раз дети приехали только с Гулей, и Тёма немного удивился.
– А твой папа не придет?
Если быть до конца честным, он не просто так спросил, потому что дядя Рудик, как и Артем, обожал эклеры, и часто под строгим маминым взглядом Тёме приходилось проявлять вежливость и брать сухую липкую картошку.
– Нет, – неожиданно злобно прошептала Аринка, – мой папа больше никогда не придет.
– Он уехал в другую страну? Работать?
– Нет, – вздохнула Арина, – в другой город. И работать, и не работать, он теперь совсем с нами не живет.
– Мой папа тоже с нами не живет.
– Да, я знаю, все мужчины предатели и козлы.
– Ты что, рехнулась?
– Может, еще скажешь, моя мама рехнулась? Просто мужчины всегда так делают – сначала женятся с одной женщиной и у них родятся дети, а потом с другой. И у них опять родятся дети.
– С чего ты придумала?!
– Я не придумала. Вот смотри – дедушка сначала женился с твоей бабушкой Мусей, а потом с моей бабушкой Леной. И твой папа женился с другой тетенькой, и мой папа тоже теперь женился с новой женой, и у него родилась новая дочка Маша. А раньше говорил, что я его любимая девочка. А у твоего папы целых два новых ребенка – и девочка, и мальчик.
– Откуда ты знаешь?!
– Знаю, и всё.
Больше всего его поразило, что Арина, которая таблицу умножения еще толком не выучила, разбиралась в таких путаных вещах. И ничего не наврала, потому что в тот же вечер Тёма решил уточнить у мамы.
– Да, сынок, – вздохнула мама, – у папы есть другая жена и дети, но нас это не касается, нам и так хорошо, не правда ли? А откуда ты знаешь, кто тебе сказал?!
– Знаю, и всё.
– Запомни, – строго сказал он Аринке, когда все опять встретились у деда на Первое мая, – я никогда не буду предатель и козел, поняла? И у меня не будет никаких новых детей, я даже старые игрушки не выбрасываю, потому что это нечестно.
И Арина обняла его и поцеловала в щеку.
Что же, если быть объективным, отец Артема – вполне положительный тип, не какой-нибудь алкаш и злостный неплательщик алиментов. Он остался жить в Чехословакии, женившись на коренной пражанке, успешно вырастил двух новых детей, но и старого сына не обижал, алименты платил строго по закону до самых восемнадцати лет, день в день. Мама еще многие годы не могла успокоиться, что именно до восемнадцати.
– А университет?! – с гневом вопрошала она Мусю за неимением других сочувствующих. – Кто должен содержать его сына до окончания университета? Или образование ребенку не обязательно получать, пусть идет вагоны грузить?!
Никакой логики в маминых обидах не просматривалось. Отца она сама оставила, о чем любила вспоминать в спорах с Мусей как о самом правильном в жизни поступке. Жили они намного лучше многих Тёминых одноклассников, поскольку мама работала методистом целого района, и ей периодически платили прогрессивки, и если Тёма заболевал, ему покупали самые дорогие фрукты и даже красную икру. Их общая с мамой комната прекрасно делилась пополам книжными полками, при этом на маминой половине помещались шифоньер и ее обожаемое новое трюмо (Тёма балдел от этих названий), а роскошный, с гнутыми ножками и зеленым сукном на крышке письменный стол профессора Шнайдера перешел в полное Тёмино владение. Понятно, что университет он окончил без проблем, поскольку никто тогда и не слыхал о платном образовании, кстати, единственный в группе получил красный диплом. Мама принципиально не сообщила отцу, это была ее личная заслуга.
Да, не настолько бедно они жили, насколько маму жгла обида, что своим детям Коломейцев ничего не жалеет. Кажется, она не ожидала, что брошенный муж так быстро и удачно женится. Женская логика в действии! Смешно, что она так много говорила о деньгах и скупости Коломейцева и при этом сама была абсолютной безалаберной растратчицей, обожала приглашать полный дом гостей, покупала красивые дорогие подарки. Ведь обычно наглость более всего раздражает хамов, а ложь – отъявленных обманщиков. Артем, приходится признать, тоже часто транжирил и пижонил по любому поводу. Может, слишком легко достались первые деньги? Или хотел доказать маме и самому себе, что не нуждается в помощи никакого Коломейцева? Что ж, хотя бы успел пожить по-человечески, можно вспомнить без сожалений и оправданий. Например, поездку в Таиланд на собственное двадцатипятилетие. Двадцать пять, мир принадлежит тебе, банковский счет пополняется стремительно, нет ума испугаться, нет страха остановиться. Всех пригласил – школьного друга Сашку Цейтлина, Арину, девятиклассника Сережу, нескольких университетских приятелей, классного паренька с новой работы. Как они поразились, когда получили бесплатные билеты! Сережка тогда, наверное, и влюбился в Таиланд, обалдел от свободы, жары, парящей в воздухе беззаботности. Бедный зубрилка, заморенный ленинградским сопливым климатом, впервые задышал, наконец засмеялся в полный голос, как голенастый жеребенок, вырвавшийся из загона! Гуля до сих пор считает, что именно Артем сбил с верной дороги ее несостоявшегося гения. А как классно тогда потусили, как оттянулись! В ресторане на берегу моря подавали очень вкусную рыбу, рис и огромные тарелки овощей в пряном соусе, его гости чуть язык не проглотили, особенно Аринка. Артем тогда впервые обратил внимание, как смотрится его кузина – обалденные ноги, явно перепавшие от бабушки актрисы, но вместо чудиновской бесцветности – смуглый румянец во всю щеку и колдовские темные глаза – персияночка-полоняночка. Да-да, мамочка, ничего не забывается, ни ваша вожделенная Цветаева, ни заверения, что самые красивые дети рождаются от смешанных браков. Интересно, почему такое хорошее правило не распространилось на твоего сына?
В детстве мир кажется дружелюбным и веселым, потому что тебя любят просто так, любят и всё. Старенькая бабушка Бетти, тетя Ася и дядя Маркуся, их дочка Дина и муж Дины дядя Гриша. Что ни скажешь и ни сделаешь – восхищение окружающих тебе обеспечено. Помнится, Тёма любил вслух читать книжку габровских анекдотов, и все подряд – мама, Муся, Дина делали вид, что им страшно интересно. И старательно смеялись. Даже когда у Дины родился мальчик Леня, все родные в первую очередь поздравляли Тёму и радостно повторяли, что он теперь старший брат. И хотя Леня, похожий на тощую некрасивую куклу, только орал или спал в коляске, было приятно ощущать себя старшим братом. Благословенные времена!
Следующее отрезвление вошло в жизнь Артема благодаря, как ни смешно, все тому же Коломейцеву. Тёму давно огорчало, что в их маленькой семье так много фамилий: Муся – Шнайдер, мама – Приходько, он сам – Коломейцев, тем более в доме только и слышалось: «от Коломейцева не дождешься, Коломейцев не сочтет нужным, забудь про Коломейцева». Понятно, что речь идет об отце, но все равно неприятно. Наконец однажды его осенила гениальная мысль! Тем более Муся не раз сокрушалась, что скоро никто не вспомнит ее любимого папу, профессора Шнайдера.
– Бабуль, я придумал, поменяю фамилию и стану Шнайдером. Артем Шнайдер – классно звучит, почти как иностранец.
Но Муся, к его изумлению, категорически отвергла такую идею!
– Забудь и не придумывай глупостей!
– Но почему?! Ты же сама говоришь, что я похож на твоего папу? Может, я тоже стану профессором Шнайдером?
– Да, милый, обязательно станешь профессором, я ни минуты не сомневаюсь, но с фамилией Шнайдер тяжело жить на свете, это еврейская фамилия.
– И что?
– И все. Забудь без вопросов! И не мешай мне готовить обед.
Продолжать разговор было бесполезно, спрашивать маму тоже расхотелось, поэтому Тёма решил посоветоваться со своим одноклассником Сашей Цейтлиным, которого часто называли евреем.
– Да, – сказал Саша, – с еврейской фамилией тяжело, могут даже убить. Но мне плевать! Подавятся и сдохнут, как фашисты сдохли.
– Убить? Ты что, как это убить?
– Ты с луны свалился? Да евреев тысячу лет убивают или даже две тысячи, мой дед рассказывал. Какой-то идиот придумал, что они Бога распяли, Иисуса Христа. А этот Иисус сам был евреем, представляешь?! Тем более Бога вообще нет.
– Сашка, это легенды такие. Помнишь «Легенды и мифы Древней Греции»? Так и про Иисуса, и про царя Давида придумали, никто точно не знает, что было две тысячи лет назад!
– Совсем того или прикидываешься? – Саша выразительно покрутил пальцем у виска. – Да в нашу войну, в которой мой дед воевал, уничтожили шесть миллионов евреев! Концлагеря специально строили, печи, чтобы трупы сжигать. Даже детей сжигали. Мой дедушка ушел на фронт, а его мама, младшая сестра и два брата пропали без вести в Белоруссии. У себя дома! Дед после войны поехал искать хотя бы соседей или бывших знакомых, но даже свидетелей не осталось. Теперь заболел, лежит и целыми днями пишет письма в какие-то организации. Думаешь, хоть кто-то отвечает? Ничего, я вырасту и сам поеду! В Гомельскую область, слышал когда-нибудь?
Если задуматься, дед Виктор не зря сразу невзлюбил его друга. Если бы Артем не познакомился с Сашей, не поехал в Белоруссию, не попал в Гомельскую область… Нет, в Могилевскую, Саша тогда перепутал названия.
Самое интересное, что Артем слышал. Потому что именно в Гомеле родился будущий профессор Шнайдер, Муся сто раз рассказывала. В тот же вечер он попытался расспросить маму и бабушку, и они обе ужасно растерялись, но все-таки сказали, что правда – евреев убивали и в России, и в Германии, и почти во всей Европе. Просто так, без любой другой причины. Более того, евреев и раньше убивали, еще до революции, в том числе убили всю семью прадедушки Шнайдера. Как раз в Гомеле и убили.
Наверное, тогда стояла весна, Тёма запомнил, что мама подрезала ветки своей любимой сирени, и ветер сквозь окно разносил по дому легкий аромат. А Муся пекла наполеон, готовые теплые коржи, аккуратно разложенные по столу, соревновались упоительным запахом с сиренью и ложка с заварным кремом уже готовилась выпрыгнуть из кастрюльки и покрыть первый корж толстыми аппетитными шлепками. Наверное, бабушка маленького Шнайдера так же пекла наполеон и давала внуку облизать остатки крема с тяжелой серебряной ложки. А мамы вскоре убитых детей составляли из веток сирени пышные весенние букеты и улыбались чарующей женской улыбкой.
Дед Виктор, который так любил все обсуждать и объяснять, на этот раз здорово рассердился и заявил, что детям нужно смотреть вперед, а не погружаться в прошлое.
– Я не понимаю, почему тебя заинтересовала судьба именно евреев? Те же фашисты уничтожали и цыган, и славян. А в 1915 году турки вырезали более миллиона армян. Прадед Шнайдер ничего не определяет в твоей жизни, потому что в каждом русском человеке течет не менее четырех кровей – татары, поляки, немцы, французы. И ты имеешь такое же отношение к евреям, как я к французам.
Слишком он объяснял, слишком старался. Или считал Тёму глупым сопляком, или тема так раздражала? Потом еще шепотом накричал на бабушку и маму, чтобы не перегружали ребенка ненужной информацией. И что это за дружба такая?! Нет нормальных мальчиков, без заскоков и комплексов?
Смешно, что дед в своем возрасте не понимал, что такое заскоки! Посмотрел бы на их соседку со второго этажа, Эмилию Павловну, как она разговаривает сама с собой и при этом хихикает и поправляет воображаемую шляпку. А Сашка Цейтлин был отличным парнем, умным и бесстрашным, он мог подраться сразу с тремя придурками-двоечниками, пройти по карнизу второго этажа и при этом все свободное время читал серьезные взрослые книги и знал тысячу разных историй. Кроме того, он был на целых полтора года старше Тёмы, успел прочесть Мопассана (которого мама с Мусей затолкали на верхнюю полку и прикрыли журналом «Работница»), совершенно не воображал и не выпендривался.
Главное, дед сам организовал их дружбу с Сашкой. Или почти организовал. Потому что первый год в школе оказался очень скучным, проходили какие-то глупости, буквы и цифры до десяти, притом что Тёма спокойно считал до тысячи и уже два года умел читать. Он старался сидеть тихо, но часто не выдерживал и принимался громко хохотать, особенно на контрольных. Наконец в начале второго класса в школу пришел дед Виктор, причем не к учительнице, а прямо к директору, и на следующий день Тёму перевели в третий класс, где они и познакомились с Сашкой.
Сначала Артему очень нравилось быть самым младшим, все его баловали, не давали таскать мешки с макулатурой, а учительница шепотом говорила бабушке Мусе: «Чудо ребенок, просто чудо!» Но со временем многие вещи стали раздражать, особенно поведение девчонок. С какой стати называть его Тёмочкой и гладить по головке, как дебила? Или просить передать записку красавчику Никите Краскову? Артем учился намного лучше Краскова, быстрее бегал на физкультуре, но ни одна девчонка не улыбалась ему так, как Никите, и тем более не писала записок.
Летом 1983 года Артем как раз перешел в седьмой класс, произошла странная и на первый взгляд ерундовая история. Они заранее договорились с дедом встретиться в Махайловском саду и вместе пойти на выставку в Русский музей. Стоял редкий для Ленинграда солнечный день, на небе ни тучки, ни облака, каникулы набирали силу и впереди ждал не только любимый музей, но и обед в ресторане «Метрополь», шикарном ресторане, куда ни с мамой, ни с Мусей никогда не попадешь. Они решили для начала немного прогуляться по саду, Тёма как раз закончил читать книгу Марка Твена о Жанне д’Арк и ни о чем другом не мог говорить, хотя дед немного посмеивался над его горячностью.
– Что ты смеешься, они ее пытали и сожгли! Сожгли на костре! Потому что она победила врагов Франции, а святоши побед не прощают. Подлые лицемеры, предатели! Ты знаешь, сколько людей они замучили, даже придумали специальные орудия пыток!
Дед не успел ответить, потому что на боковой дорожке раздался тихий крик, и они увидели, как лысый тощий старик поднял костыль и стукнул по голове стоящего рядом мужика. Тоже довольно-таки старого мужика в плаще, что было отдельной странностью при такой погоде.
– Думашь, тебя забыли, сволочь?
Старик сипло закашлялся и еще раз замахнулся костылем, но тут стоящая рядом седая женщина сгребла нападающего в охапку и бегом потащила прочь. Все произошло так стремительно, что никто не заметил и не понял, почему человек в плаще упал. Виктор бросился ему помогать, отряхнул плащ, заглянул в лицо…
Тёме на мгновение показалось, что его интеллигентный дедушка сейчас врежет мужику не хуже старика, но Виктор тут же взял себя в руки.
– Борис Иванович, сколько лет, сколько зим, – его голос звучал почти приветливо. – Споткнулись? Нет, никого не видел. Да, я тоже с трудом вспомнил. И вам не хворать.
И всё. Они быстро повернулись и ушли, почти побежали мимо цветущих кустов и деревьев до самой Мойки, хотя вход в музей, как известно, находится с противоположной стороны.
На следующий день Артем впервые поссорился с Сашей.
– Что тут непонятного, – по-взрослому вздохнул Саша, услышав вчерашнюю историю, – наверняка тот старик своего палача встретил, бывшего гэбиста какого-нибудь. При чем тут Жанна д’Арк, думаешь с тех пор палачей не было, при Сталине не пытали и не убивали? Вот именно невинных – и ученых, и врачей, и еще разных людей. Даже маршалов, Блюхера и Тухачевского, я сам читал! И академика Вавилова. А твой дед точно этого гада раньше встречал, но раз не рассказал, значит – боится. Мой папа говорит, гэбисты нарочно так устраивали, чтобы каждый человек был замешан – либо ты заключенный, либо тюремщик.
Конечно, Артем был младше, но всего на полтора года, почему же он так растерялся? Нужно было наорать на Сашку за глупые шутки или хотя бы позвонить деду, пусть скажет, что в нашей стране не могли убивать маршалов и ученых! Без всякой вины убивать, словно преступников и бандитов. И почему Тёмин дед, бывший фронтовик, имеющий орден, должен бояться какого-то облезлого Бориса Ивановича? И что такое гэбисты, в конце-концов?! Но он только оттолкнул Сашку и позорно убежал домой. И еще нарычал на бедную Мусю, когда она пыталась сунуть ему под мышку градусник.
И опять мама и бабушка мялись, но признавали – да, в нашей советской стране убили и замучили многих невинных людей, и военных, и ученых, и писателей. Трудно объяснить, как это случилось, многие взрослые люди не понимают, не то что мальчики в двенадцать лет, но сегодня все преступники разоблачены, больше такого не повторится.
Поздно вечером он слышал, как мама разговаривает с дедом по телефону. Сквозь сон накатывал и уплывал знакомый голос, единственный и до каждого оттенка знакомый, так что заранее знаешь конец любой фразы. Мама сначала оправдывалась, повторяла, что невозможно уберечь ребенка от влияния более взрослых учеников, потом стала кричать, вернее громко шептать, что дед мог бы взять на себя объяснения про сталинские реперессии и другие сложные темы, а не придираться к дочери, которая все тянет одна, как рабочая лошадь. В любом случае она не готова врать и рассказывать сыну красивые сказки, оставим эту партию Елене Сергеевне!
Тёма потом несколько раз собирался расспросить деда о Сталине и гэбистах, о Борисе Ивановиче и старике с костылем, он даже специально приехал на Грибоедова в тот вечер, когда Елена Сергеевна была занята в театре. Но почему-то передумал.
Тем временем незаметно начиналась новая история страны! Один за другим сменялись и умирали старики-руководители – Брежнев, Андропов, Черненко – по телевизору траурные марши чередовались с симфоническими концертами, никто не переживал и не сочувствовал, и Муся ворчала, что даже в своей любимой филармонии она не слышала столько классической музыки. Весной 1985 года (кажется, в мае, но точно до летних каникул) Артем, вернувшись из школы, застал непривычную картину: бабушка и мама дружно сидели у телевизора и не дыша слушали незнакомого дядьку с большим кривым пятном на лбу. Непривычную, потому что вкусы у них никогда не совпадали – бабушка обожала бразильские сериалы, а мама «Клуб путешественников».
– Новый генеральный секретарь, – с удивлением сказала мама, – хоть человеческую речь послушать!
Да, именно с того года их жизнь сорвалась и понеслась, словно грузовик по разбитой дороге, – то взлетая на ухабах, то проваливаясь в ямы, а то и просто буксуя в глубокой луже.
Нет, не так. Почему-то в воспоминаниях оценки прожитого часто переворачиваются с ног на голову и меняют окраску ретроактивно, как сказал бы Саша Цейтлин, и сегодня ты уверен, что в том навсегда прошедшем времени не верил и не радовался переменам, словно мог заранее знать события грядущих дней или лет. А тогда все перемены показались замечательными. Первым делом в школе отменили политинформации и пионерские линейки. Потом сняли портреты Ленина. Завуч по внеклассной работе носа не показывала из учительской и не требовала даже сменной обуви. Парторг школы, нудная и громогласная учительница истории Аврора Николаевна, вдруг превратилась в растерянную старушку и слиняла на пенсию. Антиалкогольный закон вызвал бурное возмущение деда. Облачившись в любимый бархатный халат и поправив шейный платок, он громко декламировал:
– Подымем стаканы, содвинем их разом! Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Тетя Гуля разводила спирт ледяной водой строго до сорока процентов, добавляла лимон или тертую клюкву и переливала в фамильный хрустальный графин. Напиток назывался «Чудиновка» и пользовался бурным успехом у гостей и родственников.
По совету маминых сотрудников Тёма с восьмого класса перешел в математическую школу, знаменитую Тридцатку. Вернее, не перешел, а поступил, пройдя письменный экзамен по математике. Экзамен почему-то оказался смехотворно простым, Артем три раза проверял готовую работу и все-таки сдал за полчаса до окончания назначенного срока. Кажется, учителя тоже не ожидали от тринадцатилетнего мальчишки такой прыти, во всяком случае, его сразу зачислили. С выбором вуза сначала возникли разногласия, поскольку дед Виктор советовал идти в экономику, а мама и Муся – только на матмех ЛГУ. Тёма выбрал матмех и долгое время считал свой выбор глупейшей ошибкой. Кто и что тогда понимал, кто мог заглянуть на двадцать лет вперед!
А с Сашей они почти сразу помирились. Про маршалов все оказалось правдой, Артем уже взрослым прочел, что Тухачевский был арестован в 1937-м, кажется по доносу Ворошилова, и расстрелян вместе с группой других военачальников, а Блюхера, первого кавалера ордена Красного Знамени и Красной Звезды, замучили насмерть на Лубянке в ноябре 1938 года. Жен и родственников обоих маршалов тоже расстреляли, детей сдали в детдома и нашли уже после реабилитации, только самый младший сын Блюхера, рожденный в том же 1938 году, окончательно потерялся.
Но самое главное он проглядел! Привык, что дома статус-кво, то есть какие бы мелкие неприятности или радости не возникали, все возвращается в привычное русло. Мама работает много и без большого воодушевления, в свободное время читает книги, спорит с Мусей по целому ряду принципиальных вопросов, типа сдавать ли ковер в чистку, по выходным ходит в филармонию или посещает своих многочисленных подружек. А Муся готовит обед и переживает. Переживаний хватает, поскольку Муся следит за всеми авариями и стихийными бедствиями в радиусе ста километров, заранее уверенная, что Тёма и Наташа находятся в эпицентре трагедии. В дополнение на них обоих могут напасть воры и бандиты, а на маму еще и сексуальные маньяки, вот почему они обязаны каждый час звонить и докладывать, где находятся и когда вернутся домой. В случае молчания Муся начинает звонить сама, Артем предпочитает сдаться и, на радость приятелям, регулярно сообщает бабушке, что занимается в библиотеке, мама же, как человек эмоциональный и непоследовательный, спорит и произносит гневные речи на тему свободы личности, хотя давно пора понять, что ветер дует, а караван идет.
И вот Артем, увлеченный переворотом в стране, проглядел переворот в собственной семье. Что с того, что мама все позже возвращается с работы, но при этом не жалуется, как обычно, на тупые порядки и бюрократию, а вдохновенно раскладывает на столе какие-то списки и при этом напевает свою любиму арию «Фигаро здесь, Фигаро там». И в выходные не обсуждает с Мусей последнюю, на редкость неудачную роль Елены Сергеевны, не рассказывает подруге Тане о распродаже косметики в Пассаже, а с самого утра отправляется подышать воздухом, причем обязательно в новых туфлях, пусть на дворе хоть дождь, хоть град. Где ее умному сыну заметить, когда он занят глобальными вопросами мироздания! Наконец в один прекрасный день открылась неожиданная, ни в каких снах не предусмотренная правда. Оказывается, его отважная мама, которая извиняется, если ей наступают на ногу, и в магазинных очередях пропускает вперед всех старушек района, которая полдня переживает из-за любого неудачно сказанного слова, именно она, в одиночку, без финансирования, покровителей и прочей ерунды создает частный детский хор! Потому что в каждой школе есть хотя бы два-три незаурядных ребенка, уж она насмотрелась на своей работе методистом, грешно не начать именно сейчас, когда приветствуются всякие инициативы! И не нужно считать ее круглой дурой, она не собирается сразу бросать основную работу, репетиции хора можно проводить вечером. Для начала. Потому что в дальнейшем она создаст строгий график занятий и план концертов, у нее будет, наконец, любимая работа и намного больше свободного времени. И бесполезно отговаривать, уже все решено и оговорено, ее поддерживает прекрасный профессиональный преподаватель, осталось только найти помещение и пригласить концертмейстера!
Даже не слишком практичная Муся поинтересовалась, кто будет в дальнейшем оплачивать аренду зала и работу концертмейстера. А дед просто махнул рукой – мол, он и раньше не полагался ни на разум старшей дочери, ни на ее деловые качества. Но прошло несколько месяцев, и похудевшая, помолодевшая мама, с глазами, горящими негасимым огнем веры и надежды, торжественно сообщила им с бабушкой (с дедом на эту тему она больше не разговаривала), что помещение найдено! Она догадалась поговорить с директором одной из подшефных школ и получила актовый зал с хорошим роялем! Два раза в неделю и практически бесплатно, нужно только помочь с текущим ремонтом.
– Ты будешь заниматься ремонтом?! – ахнула Муся. – Как именно – красить стены, мыть лестницы?
Оказалось, мама давно нашла помощника, того самого прекрасного преподавателя. Правда, он пожилой человек и преподает физику, а не хоровое пение или (о чем можно только мечтать!) уроки труда, зато работает в той самой школе и берется привести детей и родителей на субботник.
– Тёма, может быть, твои товарищи тоже захотят помочь? Не слишком большая работа, не больше недели, материалы доставят за счет школы.
Честно говоря, Артем так поразился маминой бурной деятельности, что согласился и даже заманил еще трех ребят во главе с Сашкой Цейтлиным, с условием, что бабушка будет кормить всех добровольцев. Пункт немаловажный, поскольку с продуктами становилось все хуже.
В первый же день он познакомился с маминым помощником, учителем физики Петром Афанасьевичем Богоявленским. Бывают у людей и такие фамилии.
Учитель этот, надо сказать, не выглядел слишком пожилым, лет на пять старше самой мамы, зато манерами и аккуратной бородкой сильно напоминал актера из Мусиного любимого фильма «Дама с собачкой». Эх, жаль, дед не видел полной картины! Мало того что Петр Афанасьевич называл на «вы» всех сопливых школьников, включая первоклашек, что он постоянно ронял очки и кепку, два раза влепил молотком строго по собственному пальцу и с завидной периодичностью окунал рукав пиджака в ведро с белилами, апофеоз наступил в конце рабочего дня, когда господин Богоявленский благодарно поклонился Артему и его друзьям, словно был не в заляпанном краской школьном дворе, а на балу в дворянском собрании, потом снял перемазанную белилами кепку и поцеловал маме руку. Ребята дружно заржали, но мама была абсолютно довольна и счастлива.
Да, чувствовало Тёмино сердце, что добром такие поклоны не кончатся! Неприступная прежде мама, смеявшаяся над регулярно поставляемыми Мусей и Асей ухажерами, вдруг стала веселой, как девчонка, каждый день устраивала им с бабушкой сюрпризы, покупала дорогие конфеты и наконец раздобыла по страшному блату фирменную джинсовую юбку. Понятно, что без такой юбки ее сопливые гении просто не смогут петь в хоре! Пришлось послать на разведку вездесущую Асю, и через два дня осторожных расспросов и намеков выяснилось следующее.
Петр Афанасьевич не просто Богоявленский, но потомок великого декабриста или народовольца (Ася их вечно путала), поэтому его родителей репрессировали даже дважды – сначала в тридцать четвертом, сразу после убийства Кирова, а потом в сорок седьмом, по возвращении в Ленинград из первой ссылки. В промежутке между этими событиями, осенью сорок пятого года они успели родить сына, но после второго ареста уже никогда домой не вернулись, а Петю вырастила старорежимная тетушка отца, давно почившая и похороненная на Смоленском кладбище. Петр Афанасьевич замечательный благородный человек и очень уважаемый учитель, но уже много лет вынужден жить в бывшей тетушкиной комнате в огромной коммуналке на Конюшенной площади, потому что после развода оставил жене совместно нажитую квартиру, причем, в отличие от Коломейцева, продолжает всю жизнь заботиться о сыне, хотя бывшая жена повторно вышла замуж и прекрасно устроена.
– То есть гол как сокол, – отчаянно всплескивала руками Муся. – Ничего другого я от своей дочери не ожидала, что в двадцать лет, что в сорок! Парит в мечтах и на землю не опускается. И ведь было столько прекрасных партий!
Артем теоретически понимал, что если пятнадцать лет назад его мама ушла от мужа, это не означает, что она ушла в монастырь. И Муся постоянно приговаривала, что пора Наташеньке устроить свою судьбу, но, стыдно признаться, больше всего они оба не хотели делить маму ни с какими чужими дядьками, и будь Петр Афанасьевич не учителем, а ангелом с белыми крыльями и при этом директором банка, они бы так же огорчались и находили в нем недостатки. Правда, директор банка не жил бы в коммуналке, но, с другой стороны, нет уверенности, что он стал бы целовать женщине руку.
Не успела Муся как следует, со страстью и упоением поволноваться из-за Наташиных непрактичных увлечений и многочасовых репетиций созданного из голой мечты хора, как навалились гораздо более серьезные огорчения.
Началось с того, что тяжело заболела старенькая бабушка Бетти. Вернее, не заболела, а резко ослабла и почти все время лежала, а когда тетя Ася или Дина пытались вызвать врача, только махала рукой и отворачивалась к стенке. Артем впервые осознал, что Муся и Ася до сих пор ощущают себя рядом с Бетти трогательными послушными девочками, мамиными любимицами. И вот теперь им предстояло осиротеть и навсегда превратиться из дочек в бабушек. Сестры по очереди умоляли мамочку выпить теплого бульону или хотя бы чаю, тащили с базара дорогие ягоды и какой-то особый творог, но даже маленький Леня понимал, что все бесполезно. Наконец, примерно через месяц от начала болезни, бабушка Бетти встала, оделась с помощью Дины в синее выходное платье, накинула на плечи шаль, подаренную дедушкой Шнайдером в тридцать втором году, и попросила пригласить всех родных и раввина. Ни больше ни меньше! Потому что она должна срочно пройти гиюр[4] и уйти из этой жизни еврейкой.
Больше всего Артема потрясло, что ни Муся, ни Ася не удивились! Оказывается, сестры всю жизнь прекрасно знали, что их мама немка и что они с дедушкой Шнайдером даже не были никогда расписаны! Нет, вы могли такое представить?! Но этим дело не ограничилось. На срочно собранном семейном совете Дина рассказала, что полгода назад бабушка Бетти ей лично поручила разыскать в Германии свою родную сестру Мицци или хотя бы детей сестры, двух мальчиков, родившихся сразу после Первой мировой войны. Фотографий Бетти по понятным причинам не могла сохранить, но она и без всяких фотографий помнила свою дорогую Мицци и двух чудесных беленьких мальчиков с огромными, как у мамы Марии, серыми глазами. Благодаря перестройке такие поиски оказались возможными, и спустя несколько месяцев на имя бабушки пришло официальное письмо на немецком языке.
– И ты никому ничего не рассказала?! – не выдержал Артем. – Оказывается, у нас есть родственники в Германии?
– Леня, пойди проверь уроки на завтра, – вдруг строго заявила Дина, – нечего торчать среди взрослых! И ты, Тёмочка, пошел бы с ним, старший брат должен помогать.
Леня был намного моложе Артема, но все-таки не такой младенец, чтобы при всех выставлять из комнаты, не говоря об Артеме, нашли дураков! Он хотел возмутиться, но тут же все забыл, потому что, со слов Дины, бабушка Бетти слегла сразу по прочтении письма. И при этом категорически не хотела ничего рассказывать, так что Дине пришлось согрешить и ночью прочесть пресловутое письмо со словарем. В письме, в сдержанном официальном тоне говорилось, что прямых родственников Беаты Шнайдер не осталось, поскольку младшая сестра Лора Шнайдер умерла в восемнадцатом году от туберкулеза, а мать Мария Шнайдер и старшая сестра Мицци Шнайдер-Этингер погибли в сорок четвертом году при бомбежке города Хальберштадт. Муж Мицци, Генрих Этингер, а также сыновья, Карл Этингер и Фридрих Этингер, бывшие офицеры СС, служившие в Треблинке, осуждены пожизненно. Генрих скончался в 1969 году, Карл в 1985-м, а Фридрих до сих пор находится в заключении.
– Офицеры СС, служившие в Треблинке, – шепотом повторила Дина.
В тот же день дядя Маркуся поехал в городскую синагогу и привез молчаливого пожилого раввина. Раввин попросил оставить их с бабушкой наедине, просидел часа полтора и ушел, отказавшись от чая. А через неделю Бетти умерла. Умерла очень мирно, во сне, твердо уверенная, что теперь, когда она стала еврейкой, Бог простит ее за сыновей сестры и позволит соединиться со своим любимым Самюэлем. И они все поверили, даже Леня. Потому что старый раввин действительно благословил бабушку Бетти и даже пропел длинную непонятную молитву на иврите, но не стал объяснять, что гиюр за неделю пройти невозможно.
А еще через полгода умер дядя Маркуся. Умер почти так же, как и дедушка Шнайдер, вернулся из поликлиники, где не оказалось свободной очереди к врачу, аккуратно, превозмогая боль в груди, повесил пальто и прилег на диван в недавно опустевшей Беттиной комнате. На кладбище всегда спокойная и разумная Дина, одетая в непривычный старушечий платок и жуткое платье с надрезанным воротом, вдруг принялась молча сгребать принесенные букеты и венки в большой мусорный мешок.
– Камни, – повторяла она безумным шепотом, – и камни, которые были его изголовьем, соединились в один камень – его имя…
Никто ничего не понял, только уже знакомый старый раввин кивал и кивал седой головой в такт одному ему слышной мелодии и бормотал, бормотал непонятные слова. Впрочем, что тут непонятного – слова утешения, веры и любви.
В январе восемьдесят девятого года Дина увезла всю оставшуюся семью в Израиль. Двенадцатилетний Лёня радостно махал руками провожающим, Дина всхлипывала и обещала писать, Ася, одетая в теплое пальто и столь необходимую в Израиле норковую шапку растерянно молчала и, только посмотрев на подошедшую Мусю, горько, безнадежно разрыдалась.
В разлуке есть высокое значенье… Красивое вранье! Неужели правильно разлучиться с родными людьми, стать одиноким странником, заведомо отказаться от утешения и любви? Но, может быть, Тютчев видел высокое значенье в свободе и независимости? Или в умении одному нести страдания, не разделяя с близкими?
Если бы не все перечисленные события, Артем, вполне вероятно, никогда бы не собрался в Гомель. Но после отъезда родственников навалилась ужасная пустота. Мама почти не бывала дома, как ни странно, ее хор начал выступать и даже пользовался успехом. Более того, она нашла некоего любителя многоголосного пения, недавно сколотившего огромный и крайне сомнительный капитал на банковских операциях, и этот, с позволения сказать, меценат оплатил костюмы и профессионального концертмейстера. Безработных пожилых музыкантов в городе становилось все больше. Петр Афанасьевич принимал самое деятельное участие в работе хора, то есть присутствовал на всех репетициях и концертах, помогал расставлять стулья и опускать крышку рояля, исправно носил мамин зонтик, плащ и сумку с нотами и после концерта обязательно вручал главной руководительнице скромный, но изысканный букет цветов. Артем постепенно притерпелся к его присутствию, тем более мама выглядела очень счастливой, но Муся бешено ревновала и грудью защищала семью и дом от возможного вторжения, так что бедный Петр Афанасьевич решался проводить свою даму сердца не выше второго этажа. Наконец наш Богоявленский сделал маме официальное предложение руки и сердца, дружными усилиями сдали тетушкину комнату в коммуналке молодой лимитчице и, доплатив немалые деньги, арендовали однокомнатную квартиру в начале Московского проспекта. Тёма с Мусей остались одни-одинешеньки.
Если бы мама, как прежде, жила с ним в одной квартире, и тем более в одной комнате, наверняка не удалось бы наврать так виртуозно, потому что она по глазам угадывала все мелкие хитрости своего сына. А Муся сразу поверила и даже обрадовалась, что Тёма ненадолго уедет. Как раз начались серьезные проблемы с продуктами, за маслом и яйцами приходилось стоять в длинных очередях, хлеб ничего не забывшие ленинградцы расхватывали с самого утра и сушили на подоконниках. Короче говоря, Муся замучилась изобретать супы из крупы и старых консервов, а тут, специально в летние каникулы организована поездка студентов в Белоруссию на практику! Проживание в общежитии университета, продукты из ближайшего колхоза. Мама сначала очень заволновалась из-за близости Чернобыля, но Тёма прочел им с Мусей убедительную лекцию о том, что вторичное распространении ионизирующего излучения вследствии индуцированной ядерной реакции с учетом розы ветров конкретного района опасности не представляет. Роза ветров произвела на Мусю особенное впечатление, и больше вопросов не поступало. Более того, Артем оставил точный адрес. Не придуманный, а самый настоящий – в надежде, что писать при наличии телефона его дорогие женщины не станут. Потому что это был адрес райисполкома Могилевской области, с которым Саша Цейтлин целый год вел переписку. (Оказалось, Саша когда-то перепутал, его дедушка родился в Могилевской области, а не в Гомельской).
Да, они оба уже учились в университете, и хотя Саша увлекся прикладной математикой и компьютерами, а Тёма оставался верен классической матшколе, нормальная мужская дружба, не требующая лишних слов и доказательств, сохранилась и, если можно так сказать, повзрослела вместе с ними. И Артем без лишних вопросов знал, что Саша должен поехать в Белоруссию и найти следы своей погибшей семьи, точнее семьи деда, потому что пять лет назад дед оставил ему посмертную записку с одной фразой «Я на тебя надеюсь».
– Да, – ответили Саше из райисполкома, – многие исторические документы в настоящее время доступны населению. Кроме того, в области создан краеведческий музей, где представлены фотоархивы времен Отечественной войны.
Взяли билеты до Минска, чтобы оттуда на местном поезде добраться сначала до Гомеля, родины профессора Шнайдера, а потом в противоположном направлении до местечка Шамово Могилевской области. Благо, все растояния были плевыми, недорогие поезда и автобусы отправлялись в обе стороны несколько раз в день, никаких проблем не ожидалось.
В Белоруссию поезд приходил утром, Гомель встретил приветливым чистым вокзалом, хотя предупреждали что после Чернобыля в районе много проблем, в частности из-за увольнения сотрудников железной дороги. Никакая роза ветров не спасала, конечно, от близости к страшной закрытой зоне, но ведь местные люди продолжали здесь жить, работать, рожать детей, а они, два здоровых молодых лба, приехали на какую-то неделю, не о чем говорить!
Симпатичная пожилая тетенька сдала комнату с террасой на Советской улице, совсем рядом с Центральной городской библиотекой. Солнце светило вовсю, в саду поспевали первые летние яблоки, они купили в местном магазинчике большую банку маринованных помидоров, буханку теплого серого хлеба и десяток яиц, чашки, чай и сахар стояли в комнате на полке, накрытые полотенцем с вышитыми петухами, а через пару часов хозяйка принесла большую миску горячих обалденных пирожков с картошкой. Тёме вдруг страшно захотелось просто погулять, поглазеть на непривычно тихий маленький город, выйти к местной речке с милым названием Сож. И ничего не знать об убийствах, о прошедшей войне и скотской жестокости, случившихся в таком пасторальном месте. Еще не хватало, чтобы Саша догадался о его пораженческих настроениях!
Архивный отдел библиотеки условно делился на три неравные части – довоенная история города, годы Великой Отечественной войны и современная жизнь. Тёма начал с газет последнего времени, но в глазах вскоре зарябило от фотографий знатных комбайнеров и достижений в строительстве и сельском хозяйстве. Только несколько статей, посвященных Чернобылю, резко отличались, на первой странице в черной рамке были напечатаны фотографии пожарников, потом в столбик фамилии других ликвидаторов. Вот так, посреди обычной скучноватой жизни, теплым весенним днем на исходе апреля встать и осознанно выйти навстречу жуткой, без цвета и запаха смерти. Ему вдруг стало холодно, хотя июльское солнце светило во все окна и по небу плыли редкие светлые облака. На следующий день Артем решил перейти к самым старым газетам и на самой дальней полке наткнулся на ветхие рассыпающиеся дореволюционные листки. Страницы, описывающие гомельский погром, сохранились неплохо, были видны даты и даже строчки из воспоминаний очевидцев. И опять столбик с фамилиями погибших, хотя имен не разобрать вовсе и фотографии почти стерлись, но Тёме казалось, что он видит всю семью Шнайдеров – элегантная нарядная мама, солидный папа в сюртуке и круглых очках, девочки в кружевных платьях и девятилетний мальчик в гимназической фуражке. Выдающийся ученый и милый добрый папа двух хороших девочек тоже стоял бы в шеренге умерших, если бы не ударила по лбу коварная насмешница судьба. И не родилась бы ни Муся, ни ее ненаглядная дочка Наташа, ни он сам, Артем Коломейцев, так и не поменявший фамилию. Оказалось, местные евреи заранее организовали бригады самообороны, поэтому людей погибло намного меньше, чем в Кишиневе, но потом участников бригады судили вместе с погромщиками за превышение самообороны! Он как дурак не выдержал и помчался звонить Мусе.
– Бабуль, я нашел документы по гомельскому погрому!
– Тёмочка, я плохо слышу, откуда ты говоришь? Как практика? Прошу тебя, не расстраивайся и не ищи ничего в прошлом. Вся семья моего папы погибла, он видел своими глазами. Вас хорошо кормят? Не холодно ночевать? Мы с мамой волнуемся!
Нет, нельзя было так психовать и дергать бедную Мусю. Практика – значит, практика, дед Виктор не зря повторял, что мужчина должен молча нести свой груз. Правда, они с Сашей еще не знали, что ждет их в Шамово.
Самое страшное, что они нашли Сашину семью. Вернее, свидетелей убийства. С самого приезда в Шамово их настигла череда мистических жутких совпадений. Первое, наиболее простое совпадение только удивило обоих – оказалось, фашисты вошли в Шамово 13 июля 1941 года, то есть ровно в тот же день, когда они приехали в местечко. Потом нашелся первый свидетель, совсем не старый человек, Семен Наумович Дворкин. Семен Наумович без лишних подробностей рассказал, что был десятилетним пацаном, но Цейтлиных помнит хорошо, и мать, и всех троих детей.
– У них еще старший сын был, но он как раз в армии служил, может, и не погиб.
Саша побелел, но промолчал.
Второе, совершенно дикое совпадение заключалось в том, что жителей Шамово расстреляли 1 февраля, то есть ровно в день рождения Сашиного деда!
Все люди запомнили, что стояли лютые морозы. Евреев, пришедших по приказу в заранее указанное место, разделяли на десятки, отводили на кладбище и расстреливали. В одну из первых таких десяток и попала Рая Цейтлина с обоими мальчиками. Об этом рассказала другая свидетельница, чудом выжившая при расстреле. Детей поднимали за волосы и стреляли в голову, а маленьких раздевали и бросали в снег. И ее Валерочку бросили, ему еще года не исполнилось.
Дрожащий Саша стал торопливо благодарить женщину, Тёма посмотрел на бледного с синими губами друга и предложил выйти на воздух и пройтись пешком вдоль местечка. Тем более с Дворкиным не договорили, лучше вернуться, пока не стемнело. Женщина понимающе закивала головой и сунула газетный кулек с крыжовником.
– Берите, мальчики, берите, в этом годе все ягоды уродились – и клубника, и смородина!
Нет, Семен Наумович сам не видел расстрела жителей в тот день, и мать Цейтлиных не видел, врать не станет. Только дочку. Да, дочку ихнюю, Фаню. Она, как и десятилетний Семка Дворкин, догадалась не выйти на общий сбор и спряталась в дальней хате. Откуда он знает? Потому что сидел под кроватью в той же хате. И видел, как Фаню застрелили. Гад один застрелил, русский, белобрысый такой. А чего удивляться, там почти все наши были, русские или белорусы, и всего один немец. Немца звали Клин или Кляйн, хрен его запомнит, но он сам не стрелял, а только указывал. И еще фотоаппаратом снимал. Особенно покойников убитых любил снимать, сволочь. Говорят, все-таки подорвали его в последний момент, собаке собачья смерть. А лет десять назад нашли те фотографии в бывшем бункере, местные ребята-пионеры и нашли, такие дела. Почему нельзя? Как раз увидеть можно. В районе, в краеведческом музее.
Следующее совпадение заключалось в том, что буквально через полчаса в сторону района ехал на своем газике сосед Дворкина, и Семен Наумович совершенно бесплатно пристроил ребят в попутчики. А ведь сосед мог уехать раньше. Или вовсе в другую сторону. Или с другими пассажирами, так что и сесть негде.
Краеведческий музей оказался небольшой комнатой в здании районной библиотеки. Там висела карта области с уже знакомой речкой Сож и еще какими-то реками и притоками, а на столе расположился большой потертый альбом, где описывалась история Мстиславского района. Оказалось, он образован в 1924 году и относился сначала к Калининскому округу, потом к Оршанскому и только в 1938-м перешел наконец в Могилевскую область. Дальше перечислялась посевная площадь, средняя урожайность зерновых и валовый сбор льноволокна, а также поголовье крупного рогатого скота и свиней. Артем никак не мог оторваться от чтения – поставка птицы (в живом весе), пятое место по производству молока, средний удой с одной коровы – хотя Саша давно нервничал и дергал его за рукав. Наконец перешли к истории Отечественной войны, именам погибших односельчан, дате освобождения края в сентябре 1943 года (ровно за пять лет до рождения Тёминой мамы!). Нигде отдельно о расстрелах евреев не упоминалось, только написали, что численность населения в 1939 году составляла 68 058 человек, но более трети (а в отдельных деревнях более половины) граждан погибло от рук фашистских захватчиков. Наконец Саша решительно перевернул страницу и открыл фотографии. Сначала шли совсем старые – первый районный сельсовет, первый колхоз, сбор урожая, отряд пионеров. Было страшно осознать, что половину этих улыбающихся людей давно убили. Следующая страница поразила качеством фотографий. Хотя и черно-белые, но очень четкие, будто сделаны в фотоателье. И бумага прекрасно сохранилась, явно иностранного производства. Раздетые женщины, смеющийся солдат с автоматом в руке, опять раздетые женщины, куст сирени крупным планом, строй военных с поднятыми винтовками, парень, играющий на губной гармошке, и опять женщины, и женщины, и женщины, голые груди, животы, босые ноги на снегу. На следующей странице крупным планом стоял красивый блондин в военной форме с автоматом и целился в девочку-подростка. Мастерски сняты распахнутые в ужасе глаза девочки, руки солдата с поднятым автоматом, высокий сугроб в окне. Еще страница. Теперь девочка лежит на полу с неловко закинутой ногой, а блондин в упор смотрит на нее, сжимая автомат в левой руке.
Господи, почему Артем не умер в ту же минуту?! Почему все смотрел и смотрел на убитую девочку, автомат, сугроб, красивого блондина в немецкой форме.
– Кажется, я рехнулся, – прошептал Саша, – но я точно видел эту рожу! Кого он так напоминает, Тём, ты не знаешь?