Время обнимать Минкина-Тайчер Елена
Тёма молча помотал головой и стал пятиться к двери, как-то неловко, боком, будто ноги отнялись и он вот-вот повалится на выскобленный дощатый пол.
– Да пошли, пошли отсюда, – Саша подтолкнул Артема в спину. – Эту сволочь убили, не сомневайся. Сдох себе, как скотина.
Мужик-дальнобойщик согласился довезти до автобусной станции в Могилеве, оттуда шел прямой автобус в Ленинград. Дешево и сердито. Наконец Саша не выдержал молчания:
– Эта девочка… убитая… наверняка она и есть дедушкина сестра Фаня? Как думаешь?
– Не знаю. Может быть.
– А тот гад кого напоминает? Кажется, польский актер такой был?
– Не знаю. Мне никого не напоминает.
Артем врал. Жестоко и осознанно врал своему лучшему другу. Потому что он прекрасно знал, кого напоминает тот гад, – Мусиного жениха на свадебной фотографии в старом семейном альбоме. Нет, скорее молодого мужа Елены Сергеевны Чудиновой, даже прическа не изменилась. У Елены Сергеевны в гостиной висит увеличенный семейный портрет. Хотя почему, собственно, напоминает? Это он и есть – герой войны, гуманист, профессор консерватории, а также Тёмин любимый и единственный дедушка Витя. Виктор Андреевич Приходько собственной персоной.
Молодая гвардия. Арина
Арина Акопян с самого рождения умела отвечать за себя. И принимать решения. Однажды в разговоре Артем, который знал все на свете, процитировал поразившую ее фразу.
– Что? Что ты сказал, повтори!
– Если я не за себя – то кто за меня? – Артем был страшно доволен своей эрудицией. – Но если я только за себя – то кто я? И если не сейчас – то когда? Гилель, – между прочим, слыхала про такого? – две тысячи лет назад сказал!
Боже, как она ахнула! Жила и не знала, что кто-то две тысячи лет назад сформулировал для живущей в двадцатом веке девочки Арины главные правила жизни. Смысл жизни, если хотите.
Не исключено, что на ее характер повлияла пресловутая пятидневка. Хотя престижный загородный детсад Арина помнила плохо, только тяжелую недетскую тоску, когда папа сажал ее в автобус и она смотрела в окно, как он уходит все дальше и дальше. Потом наступала череда одинаковых серых дней, еда, сон, купание, музыкальные занятия. На двадцать детей приходилось две няни, каждый год закупали новые дорогие игрушки, никто не обижал, но и не обнимал – мирная жизнь детей без родителей. Тем более она не знала, что бывает другая. В выходные папа водил ее в парк и на детскую площадку, мама обнимала вечером перед сном, но она все время помнила, что счастье скоро закончится и она опять уедет в автобусе.
Нет, все не так трагично, конечно. Летом ее часто забирали на дачу, они гуляли с папой в лесу, собирали землянику. Или папа читал на террасе, а Арина играла с маленькими чудесными куклами. Кукол, а также кукольную мебель и даже крошечную коляску подарила бабушка Лена, которую все звали Елена Сергеевна. Лена – неприступная и прекрасная, как королева, работала в театре, ездила в разные страны и привозила для Арины чудесные подарки. Но виделись они редко, только на даче. А мама Гуля совсем не любила дачу и все время повторяла, что ребенок в любом случае растет на свежем воздухе, хоть с родителями, хоть с детсадом, а у нее диссертация и много работы в больнице. Но все-таки мама иногда тоже приезжала, и тогда становилось совсем весело, они с папой играли в бадминтон, а дедушка Витя сидел на террасе и пел красивые грустные песни, которые назывались романсы.
Однажды Арина с папой даже поехали на море. Море называлось Балтийское и оказалось не синее, как в сказке о царе Салтане, а серое и холодное, но они все равно замечательно провели время, потому что с ними поехали Артем с тетей Наташей, маминой старшей сестрой (вернее, почти сестрой, как шутила мама). Артем был старше Арины почти на три года, учился во втором классе и знал все на свете, но совсем не воображал и никогда не дрался. Они гуляли вдоль моря, одетые в куртки и шапки, будто зимой, и все время хохотали. Потому что Тёма знал сто тысяч смешных историй! А еще он умел строить рожи и ходить, как клоун, Арина просто умирала от смеха, когда он сдергивал шапку и раскланивался в разные стороны.
Но самое потрясающее событие ждало Арину впереди, когда уже наступила осень. У нее родился брат Сережа! Приехала однажды из детсада – а в комнате маленькая кроватка! Сережа был крошечным, теплым, беспомощным и совершенно прекрасным! Лучше всех на свете кукол. Очень хотелось взять его на руки, тем более мама разрешала, но только сидя в кресле. Арина послушно сидела в большом глубоком кресле долго-предолго, а Сережа лежал у нее на животе, как живая теплая подушечка, и совсем не плакал. Мама даже разрешила, чтобы маленькую кроватку поставили рядом с Арининой, и она спала и слушала, как Сережа тихонечко кряхтит, и дышит, и чихает, будто настоящий человек.
Вскоре в гости приехали бабушка Лена и дедушка Витя, хотя обычно они сами ездили к Чудиновым на Первое мая или Новый год, когда всем дарили подарки. Нет, все она перепутала, это на Седьмое ноября ездили в гости, а на Новый год Арине дарили подарки с утра, а не вечером как другим детям, потому что вечером мама в летящем платье и облаке вкусного сладкого запаха брала папу под руку и они уезжали. Наверное, на бал. Арина оставалась одна и ровно в девять часов должна была лечь в кровать, на больших часах в детской мама специально отметила красным фломастером цифру девять.
Но в этот раз Лена и Витя приехали к ним домой. Лена, как всегда красивая и недоступная, вынула Сережу из кроватки, высоко подняла и воскликнула «Ну наконец-то!» и потом весь вечер держала Арининого брата на руках, будто он ей лично принадлежит, и твердила, что малыш – вылитый Чудинов! Про Арину она никогда так не говорила. И, что самое обидное, мама с папой радостно кивали головами и тоже смотрели только на Сережу, а ей чуть не забыли положить картофельное пюре. Все понятно, у них теперь появился новый ребенок, любимый мальчик Сережа Чудинов, а Арина Акопян может уезжать обратно в детский сад, никому она не нужна. И когда на следующее утро папа привычно взял Арину за руку, чтобы везти к ненавистному автобусу, она дико завопила и вцепилась в ножку кресла. Она понимала, что ведет себя ужасно, что родители страшно рассердились и теперь уже точно не простят, и все равно продолжала кричать и стучать ногами и чуть не укусила маму за руку.
Больше Арина ни разу не была в загородном саду, прекрасном ведомственном саду для детей творческих работников. Папа записал ее в скромный районный садик в соседнем дворе, где не было дорогих игрушек и одна воспитательница следила сразу за целой группой, но каждый день все дети уходили домой. И Арина уходила. К маме, папе и Сереже.
Прошло пятнадцать лет, Сережка в девятом классе, зачем же она постоянно вспоминает тот год, заурядный семьдесят девятый год, эпоху застоя, как теперь принято говорить? Да из-за Артема! Человек не ценит самых главных людей в своей жизни, пока не потеряет.
Нет, не совсем так. Арина с пяти лет ценит и любит Тёму, просто они виделись не очень часто. Потому что Наташа и Гуля почти сестры, как Арина и папины новые дочки, теперь она хорошо понимает разницу. Но все-таки раньше они встречались с Тёмой у Чудиновых или на прогулке в парке, и один раз даже ездили в отпуск на море, а теперь Артем исчез. Вернее, не исчез совсем, а просто перестал приходить к деду и Лене. Сначала Арина думала, что он занят или уехал куда-то, и решила спросить у тети Наташи. Но Наташа на такой простой вопрос странно замялась и прошептала ей на ухо, что у Тёмы возникли разногласия с дедушкой. Нет, не разногласия, скорее взаимонепонимание, такое часто случается между поколениями. Ха, Арине она могла бы не объяснять! Какого взаимопонимания прикажете ожидать от вечно занятой раздраженной мамы или живущего с другой семьей папы? Но тут Лена, как всегда, громко и резко прервала, что нечего придумывать красивые отговорки, суть в том, что Артем уже полгода, как прекратил с ними общаться, и с ней, и с Виктором! И не потрудился объяснить причину. И его не волнует, что дед много раз звонил, его величество даже к телефону счел возможным не подходить!
Арина решила промолчать и потом выяснить у мамы. Но мама только буркнула, что Наташа давно распустила сына, элементарно избаловала и распустила, она бы своим детям в жизни не разрешила такое хамство. Да-да, конечно! Арине бы точно не разрешили, но Сережке?! Их любимому несравненному гению? Что ж, она давно смирилась, что Сережа – музыкальный, одаренный, остроумный, с десяти лет сочиняет пьесы, пишет сочинения на английском. Короче, настоящий наследник Чудиновых. Кстати, если бы Арина училась в английской школе, она бы тоже писала сочинения на английском.
На самом деле она любила брата не меньше взрослых, отдавала конфеты, убирала вечно разбросанные вещи. Еще когда Сережка был совсем маленьким и плакал по вечерам, Арина забиралась к нему в кроватку, и он сразу затихал и засыпал. И Арина засыпала, хотя очень затекали ноги, но Сережка был уютный, как живая подушка, и становилось нестрашно без родителей. А мама смеялась и говорила гостям, что дети прекрасно могут ночевать одни. И Сережка любил Арину, все за ней повторял, очень смешно говорил «я сама пойду, я сама возьму», соглашался играть в куклы и даже просил купить ему платье. Но все равно получалось обидно, что Сережке прощают грязные руки и потерянные ключи, а над Ариной, которая никогда ничего не теряла и наводила в комнате идеальный порядок, смеются, что из нее получится образцовая медсестра.
На самом деле, она просто не очень везучая. Например, в детсаду ее ни разу не выбрали Снегурочкой, за целых пять лет ни разу. Арина всегда вешала пальто в шкафчик, доедала до конца манную кашу, не заходила в группу в грязных ботинках, при распределении ролей сразу вставала в первый ряд и тянула руку. И ничего! Она была согласна даже на Лисичку-сестричку, пусть лисичка хитрая и вредная, но все-таки не тупая снежинка без слов. Но и лисичкой назначали другую девочку, лучше вообще не вспоминать этот детский сад! А в третьем классе Арина наконец упросила маму поехать в зимний лагерь. Одна подружка в школе рассказала, что там страшно весело, на Новый год разрешают долго-долго не спать, всем выдают санки и лыжи и на полдник пекут огромный пирог с яблочным повидлом. Наверное, все так и было, но на второй день у Арины заболел живот и болел все сильнее, даже вырвало два раза. Вот такое невезенье – вместо лагеря попала на операцию аппендицита, и мама хотя и звонила врачам, но приехала в загородную больницу только на третий день, потому что была занята на работе.
Самое странное и обидное, что ее брат тоже оказался невезучим! На пятидневку Сережу не отдавали, в детсаду на всех праздниках ставили первым, музыкой он занимался в специальной музыкальной школе, для выступлений на концертах мама купила своему любимцу настоящий гастук-бабочку, как у дирижера оркестра… А ничего хорошего не получилось. Если задуматься, брату досталась ужасная жизнь – мороженое разрешали не чаще раза в неделю и только летом, чтобы не повредить голос, частный преподаватель фортепиано требовал три часа занятий каждый день (хорошо, Арина догадалась перебраться на кухню вместе с учебниками), гостям брата демонстрировали как дрессированную собачку – только подумайте, такой маленький а исполняет «Хорошо темперированный клавир».
Одно воспоминание особенно мучило Арину даже спустя много лет после школы. Брат учился классе, кажется, в шестом, и она в очередной раз отправилась вместо родителей в музыкальную школу на общий весенний концерт. Не могут же два ответственных врача все бросить посреди рабочего дня! Тем более одному нужно ехать через полстраны, а у другой очередной доклад на важной конференции. А то, что их гениальный сын – растрепа и обязательно потеряет ключи или перепутает время выступления, так для этого есть старшая сестра, пусть не такая гениальная, но организованная и ответственная, прекрасные качества для будущей медсестры. Арина привычно собрала за брата сумку, очки и бутерброд на обратный путь, уселась во втором ряду вместе с родителями и бабушками других солистов и уже собралась потихоньку взремнуть, как вдруг вспомнила, что не отдала Сережке ноты. А ведь прекрасно знала, что преподаватель фортепиано зачем-то требует приносить ноты (очередной произвол и глупость взрослых, потому что все исполнители играют наизусть). Она на цыпочках помчалась за сцену, поскольку первый из сегодняшних талантов уже бодро барабанил по клавишам, и обошла две или три комнаты, прежде чем увидела белого как полотно брата с дрожащими губами.
– Что случилось?!
– Я забыл начало второй части, – Сережка вытирал мокрые руки о штаны, – там адажио или сразу начинается аллегро? Я не смогу аллегро, пальцы застыли, видишь – не гнутся, я точно не смогу.
Арине вдруг передался его ужас.
– Ерунда! Начнешь и вспомнишь, так всегда бывает. А если и не вспомнишь – наплевать, отыграй скорее и пойдем в кино!
Он попытался улыбнуться, и эта мучительная гримаса вместо улыбки на лице двенадцатилетнего человека на годы осталась в памяти. Потому что Сережа не радовался музыке, не упивался гармонией, как многие дети, а мучился и страдал. И нужно было взять его за руку и увести, сейчас же увести от ненужных страданий. Но кто бы ей позволил!
К девятому классу даже Лена признала, что выдающегося пианиста из Сережи пока не получилось. Он постоянно срывался на выступлениях, схлопотал тройку по специальности. Звонкий, как колокольчик, голос к четырнадцати годам стал резким и грубым, чего мог ожидать любой нормальный человек. Нормальный, но не ее мать, которая переругалась со всеми преподавателями из-за нового мальчика-солиста в школьном хоре. Мол, к Сереже отнеслись жестоко, вместо временного перерыва вычеркнули как отработанную вещь.
– А чего вы ожидали? – спросили в школе. – Взрослый юноша не может вернуться в хор мальчиков. Родители должны заранее подготовить ребенка, а не предъявлять необоснованные претензии.
Самое смешное, что мамина почти сестра тетя Наташа, к которой в их семье относились слегка снисходительно, как к приятной, но недалекой родственнице, организовала свой совершенно уникальный детский хор! Причем хор этот пользовался большой популярностью в Питере и даже выезжал на гастроли в Москву, так что Наташа совсем не пострадала, потеряв при перестройке должность методиста. Наташины дети-исполнители, в отличие от Сережи, свой хор обожали, репертуар выбирали всем коллективом и, к восторгу слушателей, свободно пели самые разнообразные инструментальные партии. Получался настоящий живой оркестр, включая барабаны и валторны, вот такая потеха!
Сама Арина к этому времени спокойно окончила школу и поступила в Педиатрический мединститут. Конечно, не такой престижный, как дедушкина Военно-медицинская академия или мамин Первый мед, но никто не сказал, что лечить детей менее важно, чем оперировать суставы. Тем более еще с 1994 года ее институт переназвали в Государственный педиатрический медицинский университет, чего еще желать! Сережке оставалось менее двух лет до окончания школы, и мама все больше психовала, потому что в консерваторию на фортепианное отделение он категорически отказался поступать. Да и шанса такого не было, дед максимум мог пробить теоретический факультет. При этом точные науки Сережа полностью запустил, поскольку в его блатной английской школе не слишком настаивали на изучении математики или физики. Однажды Лена решила вызвать своего дорогого наследника на разговор по душам.
– Мальчик мой, человек из уважаемой достойной семьи несет двойную ответственность. Ты уже не ребенок, должен понимать, что прежде всего нужно получить хорошее образование. Пусть не музыка, пусть не медицина, но хотя бы получить диплом преподавателя. Нельзя же совсем ничего не делать. Или ты хочешь в армию загреметь? И потом, – Лена перешла на ласковый шепот, – когда-нибудь у тебя самого будут дети, и ты в ответе за то, чтобы твой сын, будущий Чудинов, имел пример поведения в жизни.
На сей прекрасной, полной любви и доверия фразе Сережа поднял полукилограммовую гантелю и с размаху грохнул об пол. Но даже тогда его тупая старшая сестра ничего не поняла.
Черт ее дернул сбежать в тот несчастный день с последней пары! Подумаешь, насморк, температура тридцать семь и три, другие люди и с ангиной учатся.
Еще от дверей Арина услышала в их общей с Серегой комнате какое-то странное движение. И запах странный – вроде табак? Неужели курить начал, балбес?! Ох мама ему вставит!
Дальше лучше не вспоминать. Особенно Сережкины глаза из-за спины совершенно голого парня с длинным хвостом нечесаных волос. И шприц с иголкой на тумбочке. Ее тумбочке, между прочим!
– Какого хрена, – закричал Сережка, – какого хрена ты здесь?! Унивеситет решила бросить или мать послала шпионить? Может, еще в кровать ко мне полезешь? Или расскажешь об ответственности перед семьей? Я видеть тебя больше не могу, никого не могу видеть, имеет право человек хоть когда-нибудь остаться один?! Ни своего угла, ни жизни, ни покоя, днем и ночью кто-то висит над душой, днем и ночью!
Если бы он не разрыдался как в детстве, когда разбивал коленки, Арина еще смогла бы вынести. Да, она пообещала никому не рассказывать, но только с одним категорическим условием – наркотики появились в первый и последний раз! Иначе Арина лично идет в милицию и сдает брата вместе с его дружками! К счастью, они ни разу не успели ширнуться, Сережка клялся и божился, пока Арина в ярости топтала шприц.
Какой все-таки бред! С рождения жить в одной комнате со старшей сестрой среди платьев, лифчиков и графика месячных, день и ночь тащить груз настырной родительской любви, завышенных требований, многочасовых нелюбимых уроков – и от всех скрывать, смертельно, отчаянно, как позорную болезнь скрывать, что тебе нравятся не девчонки, а голые властные парни.
Как она хотела посоветоваться с Артемом! Каждая девчонка мечтает иметь старшего брата, верного друга, бескорыстную любовь и защиту. Они бы посидели вместе, обсудили, как помочь Сереже, не вовлекая родителей. Главное, ей нужно съехать из дому! Пусть Сережка поживет в собственной комнате, послушает любимого Гребенщикова, поваляется на широкой тахте, а не на втором этаже идиотской подростковой кровати. И если ему хочется мужской любви, пусть будет любовь, а не постыдное, как воровство, свидание на чужой кровати. Может, Арине снять комнату? Попросить место в общежитии? Никаких шансов! – на комнату нет денег, общежитие только для иногородних студентов. Может, у Артема пожить, он недавно купил собственную квартиру? Но что тогда подумают родители и тетя Наташа? Нет, Артем давно жил в своем недоступном мире, окончил университет с красным дипломом, устроился на сказочную работу с огромной зарплатой, купил шикарный автомобиль. И тете Наташе купил новую японскую машину красного цвета! Даже Лена охнула и потом долго шепталась с матерью. А с Ариной Артем уже полгода не виделся, даже по телефону, кажется, не разговаривали. Джером классно написал на эту тему: «Она сказала, что может любить тебя только как сестра. Словно кому-нибудь нужна лишняя сестра!» Вот именно, никому не нужна лишняя сестра. Даже Сережке, вечному хвостику и самому родному человеку. По утрам ветер пронизывал голый двор, и пока добегали до детсада, приходилось поспешно снимать шарф и заматывать его замерзшие уши. Чтобы шоколадка не таяла, Арина держала за серебряную бумажку, а откусывали по очереди, по-честному. Если крепко держаться за руки, было почти не страшно катиться с ледяной горки, и бежать через улицу, и засыпать в пустой темной квартире. А теперь даже Сережке нужна не сестра, а отдельная независимая жизнь, вот и все.
В тот же день она позвонила Саше Антипову и сказала, что согласна переехать. Да, согласна.
В принципе Сашка был хорошим нормальным парнем, уже почти год ходил за ней как пришитый и раз сто уговаривал развивать отношения, а еще лучше просто переехать к нему жить. Тем более щедрые родители из Краснодара – папа сотрудник горисполкома и мама директор санэпидстанции – снимали Антипову отдельную квартиру в двух остановках от института. Но Арине, хотя они давно целовались, развивать отношения не очень хотелось. И не только потому, что еще ни с кем ничего не было, а как-то сердце не замирало. Вот с Артемом, даже если они просто болтали, замирало. Такая вот дичь, никому не расскажешь. Конечно, Артем не догадывался, что она с пяти лет обожает его больше всех на свете. Что она готова слушать дни напролет габровские анекдоты, и шагать походкой клоуна, и решать математические головоломки, и даже играть в шахматы, хотя папа и уверял, что его дочь и шахматы вещи несовместимые. Потому что папа объяснял слишком быстро и тут же передвигал фигуры, а Тёма начал рассказывать с королевы, и ей ужасно понравилось, что королева сильнее и свободнее самого короля. Но Тёма был родственником, почти братом, ни дружить, ни влюбиться, ни даже поговорить по душам. Как будто кому-нибудь нужна лишняя сестра!
Короче говоря, Сашка не самая плохая кандидатура, чтобы не врать маме в глаза и избавить брата от собственного постоянного присутствия. Они с Сашкой однокурсники, будут вместе зубрить анатомию, вместе гулять хоть до утра, никому не нужно отчитываться. Арине недавно исполнилось двадцать, третий десяток разменяла, как говорит Лена, вполне доросла до секса и самостоятельной жизни.
Антипов так обрадовался, что у Арины кошки заскребли на душе. Тут еще мать завелась – зачем торопиться, никто из дому не гонит, но если ее дочь обязательно хочет жить с Сашей, почему не устроить свадьбу, как у нормальных людей? Наверняка Сашины родители не поймут этих современных отношений, лучше соблюдать правила приличия. И Лена тоже считает, что нужна свадьба.
Да-да, Лена особенно любит правила приличия! Будто Арина не знает, что они расписались с Витей через год после рождения дочери Аглаи. Кстати, красивое имя, жаль, что мать поменяла. Свадьба так свадьба, у них некоторые ребята на факультете уже успели и жениться, и развестись, ничего особенного. Не очень хотелось знакомиться с Сашкиными родителями, особенно с мамой, которая даже на фото выглядела устрашающе важной и толстой, но ведь они приедут и опять уедут в свой Краснодар. Главное, отпраздновать побыстрее, без прибамбасов, поповских платьев и кукол на машине. Отпраздновать и успокоиться.
Кстати, Лена о свадьбе не сказала ни слова, только вздохнула и поморщилась при слове Краснодар. Дед Виктор тоже вздохнул и спросил, собирается ли Арина менять фамилию. Ну уж нет, поменяла один раз, с нее достаточно.
В год окончания школы дед, кажется впервые проявил интерес к своей внучке. Он надеется, Арина слышала о войне в Нагорном Карабахе. И понимает, что армянская фамилия в наше время становится опасной. К тому же в любой вуз после развала Союза проще поступать людям коренной национальности, в Грузии – грузинам, в Латвии – латышам. Арина – русская по крови и воспитанию, зачем ей чужие проблемы? Слава богу, у Рудольфа трое детей от второго брака, есть кому наследовать и фамилию, и национальность. Лена с мамой к идее деда отнеслись равнодушно (кажется, им хотелось сохранить выдающуюся семейную историю исключительно для Сережи), но сделали вид, что одобряют. Короче, в восемнадцать лет она приобщилась, наконец, к гордому клану Чудиновых. А теперь менять на Антипову?! Очевидный бред, хотя Сашка тут же начал обижаться. Не нравится – не ешь!
Вот и отпраздновали. И переехала. Боже, какая идиотка! С первого раза стало ясно, что все не то и не так. Сашка сначала не понимал, по ночам приставал бесконечно, так что Арина хронически не высыпалась и чуть не завалила патанатомию, потом стал злиться и ворчать, что она невкусно готовит, плохо убирается, не звонит его родителям. Дело было совсем не в еде и тем более не в родителях, которым он сам забывал позвонить. Арина не могла с Сашей спать, физически не могла, до тошноты. Может быть, они что-то делают неправильно? Или она ненормальная, фригидная, как пишут в учебнике для сексопатологов? Как понять, у кого спросить? Сашка все больше обижался, даже расплакался однажды. Лучше было сразу встать и уйти, не плевать человеку в душу, пусть найдет себе другую нормальную подругу и живет счастливо.
Так она и сделала ровно через полгода после свадьбы. А еще через месяц поняла, что залетела. Шесть недель.
Раньше Арина особенно не задумывалась о будущей взрослой жизни. Понятно, что у нее будет семья и дети, обязательно несколько детей – вместе играть и учиться, вместе радоваться и плакать. И любить друг друга, как любят только родные люди – в горе и радости. Но сейчас?! Совершенно одной заводить ребенка за три года до окончания института?
Слава богу, она теперь жила в собственной отдельной квартире в целых четырнадцать метров (кровать, узкий шкаф, встроенные в стену плита и мойка, раздвижная дверь в крошечный санузел), да-да, в отдельной квартире рядом со станцией «Площадь Восстания»! Это Лена прониклась разводом с Краснодаром и помогла снять студию в перестроенной коммуналке. Какое счастье, что можно спокойно вернуться с занятий, переодеться, постоять подольше под горячим душем. И принять, наконец, правильное решение.
А что собственно решать? Рассказать Сашке? Повесить на него полную горьких воспоминаний обузу? И не на месяц или год, а на всю жизнь? Если я только за себя, то кто я?
Значит, остается совершить убийство. Именно так. Убийство собственного ребенка, пусть еще совсем неразвитого, без имени и лица, но настоящего, существующего. Очень хотелось поговорить с Леной, они как-то незаметно и неожиданно подружились в последнее время. Но Лена на гастролях в Будапеште, оттуда планировала уехать в Крым на все лето. Старшие Акопяны, родители отца, пять лет назад окончательно переехали в Тверскую область, построили большой дом, развели сад для новых внучек. Кажется, они ни разу не звонили за прошедший год и на ее дурацкую свадьбу не приезжали, совсем чужие люди. Посоветоваться с тетей Наташей? Она приятная и вежливая, но на самом деле не любит ни Арину, ни Сережку, как сама Арина не любит дочерей отца. Прошлым летом поехали зачем-то вместе с братом к папе на каникулы – красивый дом в двух километрах от отцовской больницы, сад с георгинами и грядками укропа, две ванных комнаты, дубовая лестница с точеными перилами. Забавно! Особенно если сравнить с гордостью семьи Чудиновых – прадедовской дачей с покосившимся забором и вечно протекающим сортиром. Три девочки (младшая на семнадцать лет моложе Арины!) выбежали из просторной детской комнаты, вежливо поздоровались. Очень милые красивые девочки с темными косичками. Хорошо, что она сдержалась и не расплакалась у всех на глазах.
Меньше всего хотелось рассказывать матери. Все помнят, конечно, как она возражала против дурацкой затеи, как уговаривала пожить дома на всем готовом, не спешить в самостоятельную жизнь! Какая страстная любовь, скажите на милость, манила ее дочь и куда сия любовь так быстро подевалась?! Что ж, теперь пришло время отвечать за глупые поступки. Надо надеяться, Арина не ждет, что ее мать в сорок три года бросит заведование отделением и превратится в няньку.
Ох, если бы неожиданно заснуть и проснуться уже без ненужной нежеланной ноши. Не идти в районную женскую консультацию, не отвечать на идиотские унизительные вопросы, чтобы в результате получить направление на аборт без обезболивания и минимального сострадания.
Если я не за себя, то кто за меня?
На следующий день вместо занятий Арина пошла на кафедру акушерства и гинекологии и попросила личную встречу с завотделением. Немолодой серьезный дядька немного удивился, но велел прийти через три дня, натощак, третий этаж малая операционная. Он же посоветовал через пару месяцев поставить спираль, чтобы больше не попадать в подобные неприятности.
– А можно сразу поставить спираль, одновременно?
– В принципе можно, но есть опасность воспаления. Я бы не торопился.
Господи, через два месяца опять приходить, опять ждать в кошмарной приемной, раздеваться, улыбаться, дрожать от унижения?
– Нет-нет, пожалуйста, поставьте сразу! Чтобы я вам больше не надоедала. И занятия жалко пропускать.
Вот и все, заснула и проснулась. Короткий кошмарный сон унесся прочь. В тот же вечер отпустили домой, несмотря на кровотечение. Вы же сами хотели сразу поставить спираль! Еще пару дней нездоровилось, поднялась температура, но ужаснее всего казалось вернуться в больницу, словно добровольно войти в камеру пыток. Мама часто любила рассказывать, какой здоровой росла Арина по сравнению с Сережей, как ее не брали ни грипп, ни ветрянка. Вот и на этот раз все прошло само, слава богу. Конечно, если можно благодарить Бога за успешное убийство.
Приглашение на казнь. Виктор
Телефон был совершенно исправен, Виктор Андреевич трижды проверял. Снимал трубку онемевшей рукой, но не прикладывал сразу к уху, а держал полминуты в воздухе, словно мог обмануть судьбу и задержать разочарование. Маневр был совершенно бесполезен еще и потому, что постоянно кто-то звонил – Елена, сослуживцы, Аринка. Даже Муся второй раз деликатно осведомлялась, как он себя чувствует и не нужно ли прислать с Наташей домашний бульон. Высокие отношения! И условия сказочные – отдельная палата с личным сортиром и телевизором, нелепо висящим над головой. Остается надеяться, что хорошо закрепили. Еще недавно крупное начальство не мечтало о подобных условиях, а сегодня каждый разбогатевший мошенник может заплатить и музыку заказать. Лучше не спрашивать, сколько такая красота стоит, но Гуле, надо надеяться, сделали скидку, как сотруднику.
Рука от капельницы давно затекла и лежала вдоль тела никчемным тяжелым бревном. Под кожей расплывался огромный синяк – очередную вену пропороли, эскулапы чертовы. Капли с упорностью часового механизма падали внутри прозрачной бутылки, жутко заграничный пластмассовый барабанчик нежно-голубого цвета отмерял положенное количество нитроглицерина в минуту. Лечащий врач Виктора страшно гордился этим барабанчиком и уже два раза рассказывал, какими правдами и неправдами они достают оборудование. Наверняка напрашивался на благодарность.
Может быть, Артем не смог дозвониться? Каждый раз попадал на занятую линию, очередной разговор с их неугомонными родственниками? Какого черта он не приехал?! Ни позавчера, ни вчера, когда стало особенно худо. Сердце вдруг перестало справляться, вместо воздуха в груди клокотала вода, хорошо хоть быстро откачали. Сказали, что кровь не проходит по забитым сосудам, поэтому начался отек легких. И запросто может повториться. Сегодня после обхода будет решаться вопрос о срочной операции – шунтирование как минимум трех сосудов. В его возрасте – практически конец. У наших мало опыта, за границу не попасть, да и не довезут уже.
В окно постукивал дождь, ненавязчиво, скорее даже весело. И небо отливало серым жемчужным светом. На свете много хороших и уже недоступных вещей – ноябрьский снег, поляна с давно забытыми полевыми цветами, запах грибов в мокром лесу, полный вдох не ценимого прежде воздуха. Дома предпочитал поваляться на диване с детективом, в поездках и путешествиях привычно шагал вперед, посмеивался над эклектикой современных улиц, привычно примерялся к ресторанам и магазинам. Можно ли услышать течение дней? Не музыку, голоса, гудки автомобилей, а невозвратимое неуклонное течение твоей единственной неповторимой жизни? В семьдесят пять лет все становятся философами. Все старые дураки, сумевшие дожить.
Вчера утром Наташа опять сказала, что Артем в курсе дедушкиной болезни, но очень занят в институте. Может быть, молодость всегда равнодушна к старикам? Если задуматься, сам Виктор Андреевич даже отчества деда не помнит. К черту! Себе-то можно не врать, не утешаться бредовыми идеями. Уже несколько лет внук не желает его видеть, не отвечает на звонки, категорически не отвечает. Сначала Виктор старался думать, что глупые мать и бабка настроили парня – мол, другая семья, другие внуки. Нет, пусть обе не отличаются большим умом, но порядочности в этой семье не занимать. Даже бывшая теща Бетти Шнайдер, чистокровная немка, как недавно выяснилось, ни разу не позволила себе упрека или замечания в адрес неверного зятя. Кстати, в ней всегда проглядывала Дойчланд, достаточно увидеть маниакальный порядок в доме и слащавые картинки с розами. Насмотрелся когда-то.
Да, Муся и Наташа который год в два голоса клянутся, что ничего не понимают. Не понимают и не могут добиться от Тёмы вразумительного объяснения. Как хотелось бы самому Виктору ничего не понимать!
Виктор Андреевич с молодости не умел и не очень любил общаться с детьми. О чужих говорить нечего, для ухода за малышами нужны мамки и няньки, но и обе собственные дочери его, скорее, разочаровали. Правда, Наташа недавно удивила, вернее сказать, поразила организаторскими талантами. Создать частный хор в период полной неразберихи и упадка музыкального образования, и не только создать, но начать зарабатывать! Кто мог представить? Но в остальном старшая дочь оставалась копией Муси – те же постоянные страхи и жалобы, юбки ниже колена, разговоры о болезнях. Лучше не вспоминать о ее новом избраннике. Отказаться от блестящего перспективного Коломейцева, пятнадцать лет прожить матерью-одиночкой и наконец привести в дом школьного учителя без собственного жилья! Гуля (какая уж Аглая!), наоборот, на мать совершенно не походила – жесткая, как подметка, резкая, нескладная. Но умная, ничего не скажешь, карьеру построила, кандидатскую защитила, хотя тоже мать-одиночка. Если посмотреть со стороны – нормальные способные тетки, дай Бог другим родителям. Но детьми он обеих плохо помнил, честно говоря. Пеленки, погремушки, сказки про Мойдодыра? – Увольте!
Поэтому и к Наташиной беременности в начале семидесятых Виктор Андреевич остался совершенно равнодушен, только категорически не понимал, зачем приезжать домой на роды и оставлять мужа одного, можно подумать, в Праге бабы не рожают. Понятно, что Илья сорвался, какой молодой мужик не загуляет на свободе?
Только через три месяца после окончательного возвращения Наташи в Ленинград (сначала шли экзамены в консерватории, потом ремонт на даче) Виктор Андреевич выбрался посмотреть на первого внука. С утра купил в ближайшем гастрономе коробку шоколада, в соседнем магазине игрушек – огромного плюшевого медведя с бантом (как раз в Мусином вкусе), предупредил Лену, что вернется к обеду, и отправился на почти забытую Лахтинскую. Да, заехал на полчаса и пропал! Никогда не видел такого потешного парня – морда хитрющая, глаза голубые, как у самого Виктора, черт знает, как эти гены передаются.
Короче, через неделю, посмеиваясь над собой, Виктор Андреевич вновь заехал, потом еще раз, потом еще. Малыш менялся каждый день и каждый день становился все более занятным – строил рожицы, подмигивал, хлопал в ладоши. И все время смеялся, звонко заразительно смеялся, так что все вокруг покатывались со смеху. Удивительно, но в таком маленьком человеке уже просматривались мужество и сила воли, он упорно постоянно учился – садиться, доставать погремушку, строить пирамиду, – и при этом не ныл и не распускал сопли, как положено любому младенцу. Особенно поразительно малыш учился стоять – подтягивался к высокому краю кровати и тут же падал, ударяясь головой о деревянную стенку, опять подтягивался и опять падал, сто раз подряд падал и вставал, пока однажды Виктор не застал его твердо стоящим, с улыбкой во всю физиономию. А потом малец заговорил! Радостно, упиваясь собственным голосом, повторял на разные лады ма-ма-ма, да-да-да и вдруг четко и осознанно сказал – деда! И посмотрел на Виктора! Да, это был его наследник, его повторение и продолжение, черт возьми!
Имя Наталья придумала неплохое – Артем, хотя могла бы и Андреем назвать, помянуть деда Приходько. Виктор вдруг стал часто вспоминать отца, молчаливого, рано поседевшего красивого мужика, с каждым годом все больше чувствовал, что становится на него похож – так же любил аккуратность во всем, не торопился по пустякам, не разговаривал без необходимости. А Артем станет похож на Виктора! У парня уже сейчас явный музыкальный слух, это тебе не Гуля. Лишь бы женщины не занянькали, с Муси станется. Но если приходить и почаще общаться, вполне может вырасти друг и продолжатель дел! Тем более отца он практически не видит, а парню важно мужское воспитание.
В общем, в пятьдесят лет у Виктора Андреевича впервые пробудились родительские чувства. Они ходили с Артемом в зоопарк и на спортплощадку, без лишней болтовни, как и положено мужикам. Тайком от всех прямо на улице съедали по две порции горячих сосисок (Муся бы скончалась на месте!), обсуждали последние новости в детсаде, потом в школе, потом в университете. Артем учился блистательно и прекрасно играл на фортепиано, но все-таки предпочитал точные науки (на радость Мусе, преданной внучке профессора Шнайдера) и сразу после школы легко поступил на математический факультет. Глуповатый выбор в наше время, явно мама с бабушкой посоветовали, но еще не вечер, широта интересов и возможностей только обогащает. Наташа ужасалась и гордилась, словно кукушка, высидевшая орла, страстно обожала сына и даже ухитрилась не испортить его излишней заботой.
И вот два года назад по какой-то никому не понятной причине Артем прекратил общаться с дедом. А его мать и бабка упорно избегали вопросов и старались вовсе не упоминать имени внука. Наконец вчера, когда Виктор немного отдышался от жуткого приступа, всхлипывающая Наталья впервые за долгое время заговорила про Тёму. Мол, мальчик всегда страдал от отсутствия отца (интересно, кто его оставил без отца?), поэтому особенно интересовался историей семьи, сравнивал даты рождения, собирал старые фотографии. А два года назад, ни с кем не согласовывая, уехал в Белоруссию в надежде найти кого-то из ветви Шнайдеров. Больше она ничего не знает. Артем страшно изменился после возвращения, стал молчалив и даже груб, буркнул только, что после массовых расстрелов в годы войны свидетелей не нашлось и даже в архивах не сохранилось имен.
– Где именно он был?! – Виктор постарался дышать как можно спокойнее и незаметно прижал рукой бешеный стук в груди.
– Где-то в Гомельской области. Или в Могилевской. Я точно не знаю.
– Наташа, я тебя прошу, уговори его прийти ко мне! Слышишь, девочка, я тебя умоляю, прийти как можно быстрее, сегодня или завтра! Скажи, что планируется срочная операция, что я могу умереть…
– Папа, господи, почему умереть?! С чего ты взял? Но я скажу, я… я постараюсь, только не волнуйся. Я постараюсь.
Нет, это какую голову надо иметь, чтобы отпустить ребенка к черту на рога, в никому не известную и не нужную Белоруссию?! То пылинки сдувают, то отправляют одного в Чернобыльскую зону, дуры несчастные! Что за архивы, что именно там сохранилось?! Дедрик снимал все подряд, каждый день снимал, гнида, выбирал хорошее освещение, близкий ракурс. И особенно любил дразнить Виктора, все время ловил в объектив и ржал. Сволочь, какая сволочь, он специально чередовал фотографии убитых и виды природы – деревья в снегу, озябших воробьев, пушистую еловую ветку. Перед уходом из области земля наконец отказалась носить эту падаль – Дедрик подорвался на партизанской мине. Не зря так ненавидел партизан, не зря боялся и прятался за спины курсантов – на куски разлетелся, уёбок! А вот куда потом девались его документы, письма, пачки фотографий? Виктор Андреевич вдруг почувствовал, как тяжелая пружина в груди сорвалась и, раскачиваясь из стороны в сторону, заколотила в горло. И сразу стало ясно, что пришел конец… нет!.. Глубокий вдох и остановка, вдох и остановка, спокойно-спокойно, спокойно, словно идешь высоко в горах, туман заполняет легкие, но это не страшно, в горах всегда мало воздуха, главное, успеть спуститься, чтобы рассказать Артему, обязательно рассказать Артему.
Виктора призвали осенью сорок первого, но еще в августе он последний раз повидался с родителями и получил новые инструкции. Как ни странно, с наступлением войны жизнь стала более понятной и нормальной. Он учил немецкий язык, зубрил новое свое имя и легенду (Петр Васильевич Денисенко, 1920 года рождения, родом из Смоленска), тренировался запоминать любой набор имен и чисел. Понятно, что шла подготовка к службе в тылу врага, но мог ли он представить, о какой именно службе пойдет речь? Наконец состоялась первая серьезная беседа-инструкция. Уже не с бесцветным ненавистным Борисом Ивановичем, а со строгим немолодым подполковником.
– На очень важное дело посылаем тебя, товарищ Приходько. Очень важное и ответственное. Это не с пехотой по окопам ошиваться. Большая работа и большое доверие.
Виктору, то есть Петру Денисенко, ставилась задача вписаться в группу перебежчиков и попасть курсантом в немецкую особую разведшколу. Из выпускников школы фашисты готовили профессиональных шпионов, требовалось запомнить «соучеников» в лицо и завоевать максимальное доверие для возможного продолжения работы в тылу врага. Такая вот задача, подвиг разведчика, можно сказать.
– Но есть один серьезный момент, сынок, – вдруг по-отечески вздохнул подполковник, – сразу после выпуска из курсантов разведшколы формируют карательные отряды. Для окончательной проверки, так сказать, чтобы у предателей не было дороги назад и чтоб самим не заниматься грязной работой, не пачкать руки в крови и расстрелах!
– Ка-аких расстрелах?
– Разных. Захваченных партизан, коммунистов, евреев. Враг ни перед чем не остановится. Но мы должны бороться и не допустить, чтобы эти гады топтали нашу землю.
– То есть я могу попасть в карательный отряд и участвовать в расстрелах партизан и коммунистов?!
– Не горячись. Чистеньким быть каждый готов, а вот ты представь, что загорелся лес. Огромный прекрасный лес с ценными породами деревьев. Что делают пожарные? Правильно, вырубают часть деревьев и перекрывают огню ход. Заметь, небольшую часть, чтобы спасти весь лес! На тебя возлагается предельно важная задача – запомнить врагов, не дать им натворить еще более страшных преступлений! А ни партизанам, ни другим нашим товарищам, попавшим в руки врага, ты все равно не сможешь помочь, хоть умри, хоть рядом ляжь. Их все равно расстреляют, а ты провалишь задание и обречешь на смерть новые жертвы. Поэтому стисни зубы и служи!
И он служил. Сначала в небольшой группе и совсем близко от Москвы – на зачистке мелких деревень от коммунистов и евреев. Потом весь отряд перебросили в Белоруссию. Руководил отрядом молодой немец с детским именем Дедрик, младший лейтенант Дедрик Кляйн, а все рядовые оказались русскими. Хотя почему только русскими, там всякой твари по паре набиралось – литовцы, белорусы, хохлы, даже казах один. Тридцать четыре человека, и каждого Виктор запомнил на всю свою оставшуюся жизнь. Хотя нет, подохших натренированная память вычеркивала, стирала, как мел с доски. Но многие выжили, бляди. Выжили до поры до времени, потому что он их узнавал любыми – переодетыми, лысыми, постаревшими.
Еще в разведшколе он начал в уме делить курсантов на три условные группы – мстители, трусы и садисты. Мстители обычно происходили из семей кулаков и врагов народа, все как один ненавидели советскую власть и верили в справедливость немецкого нападения. Они ломались после первых же акций, тряслись от ужаса и отвращения, отказывались стрелять в женщин. Один из Витиного отряда сразу покончил с собой, двоих расстрелял Дедрик, остальные смирились, постепенно озверели и стали неотличимы от трусов. А трусы попадали в основном из пленных, не вынесших голода и страха смерти, документы они подписывали со слезами, но потом быстро втягивались в службу и гораздо реже погибали, чем мстители. Самая мерзкая, хотя и небольшая категория – садисты – даже немцев приводила в ужас. Отбросы человечества, жуткая ошибка природы, они получали удовольствие от убийства, издевались над голыми женщинами, поднимали на вилы детей. Одного такого ублюдка кто-то из курсантов задушил ночью, но даже Дедрик не стал докапываться и искать виновных.
Самое отвратительное, что Дедрик избрал его в любимчики.
– Петья, – радостно орал он по утрам, – иди суда, я тиба ибать!
Нет, до насилия дело не доходило, этот гад больше придуривался, мог ущипнуть для смеху за задницу или потрепать по щеке вонючей ладонью. Больше всего Дедрик обожал фотографировать – все подряд, но в основном идущих на казнь или уже убитых людей. Он заставлял Виктора позировать на фоне трупов с винтовкой наперевес и потом ржал с другими немцами – вот он настоящий русский солдат, красавчик и убийца!
Про расстрелы евреев в Белоруссии ни сразу после войны, ни через много лет Виктор Андреевич не вспоминал. Вернее, вовсе не помнил. Словно резинкой стерли, как и морды погибших предателей. Только иногда всплывали в ночном кошмаре толпы кричащих раздетых женщин. Зачем, зачем они всё шли и шли, зачем соглашались раздеться, зачем несли детей, зачем вообще родились на свет?! Но ни деталей, ни лиц, ни даже названий деревень. Только один из последних дней зачем-то стоял перед глазами. Когда практически все закончилось, когда пришел приказ о переводе в немецкий тыл и его ждали чистые ответственные задания и даже Тегеранская конференция!
Уже на выходе из навсегда умершего поселка с дурацким шамкающим названием Дедрик велел проверить крайний дом. Надо признать, нюх у него был волчий, безошибочный. Виктор распахнул висящую на одной петле дверь и уперся взглядом в огромные страшно знакомые синие глаза. Белесая девчонка лет пятнадцати молитвенно сложила руки:
– Дяденька, отпустите меня, отпустите! Никто не узнает, я на еврейку-то совсем не похожа.
Кого напоминали ее глаза, он никак не мог сообразить, со всей своей прекрасной хваленой памятью не мог сообразить, только тупо смотрел на девочку, а в окно через объектив фотоаппарата на них обоих пялился довольный Дедрик. И Виктор прекрасно знал, что будет дальше, как ее схватят, разденут, разложат на грязном полу… И он выстрелил в упор. Единственное, что еще мог для нее сделать.
И тут же понял, это были глаза его матери. Именно такие, совершенно синие, будто нарисованные детским карандашом.
Операцию назначили на восемь утра, и Виктор Андреевич ждал весь вечер и всю ночь, хотя ночью в больницу никого не пускали, и с раннего утра неотрывно смотрел на дверь. Артем, его наследник, его продолжение. Он поймет, нужно только получше объяснить, обязательно получше объяснить, что другого выбора не было. Или все-таки был другой выбор? Например, застрелить не девочку, а Дедрика. Застрелить Дедрика, но при этом провалить задание? Что перетянет на Божьих весах? Нет, ему нужно просто увидеть Артема! Пусть посидит рядом, обнимет деда, расскажет что-нибудь смешное, например, габровские анекдоты (право, какая дурацкая книжка!). Да, именно габровские анекдоты, и они тут же примутся хохотать во весь голос, как два пацана – Тёмка и Витька, и застарелая тайная мука покинет наконец Витькину заблудшую душу.
И когда дали наркоз, он еще успел загадать, что увидит своего мальчика, обязательно увидит, и все верил и верил, ждал и ждал, пока из наплывающего небытия на него не глянули прозрачные синие глаза.
Долгое прощание. Муся
И еще некоторые говорят, что високосный год не отличается от обычного! Сначала умерла мама. Пусть в очень преклонном возрасте, восемьдесят восемь лет, ровесница века, но разве для родных есть возраст? Милая мамочка, вечная труженица. Какая разница, сколько в доме комнат и где стоит ванна, если в духовке поспевает шарлотка, на столе приготовлена скатерть для гостей, играет пластинка и твои чудесные девочки танцуют, взявшись за руки. С любой царапиной, обидой, счастливой и несчастной любовью было куда бежать, кому уткнуться в теплые колени.
Мамочка, твоя Муся вдруг потерялась, бродит одна-одинешенька, перебирает старые фотографии. Кому рассказать, как болят по утрам колени, как колотится сердце на лестнице, сколько ни стой на каждом пролете. Вот ведь каким высоким стал наш чердак! Но все-таки хорошо, что ты ушла раньше и не узнала, какое горе нас ожидало. Мамочка, Ася овдовела! Ася-Асенька, младшая сестренка, болтушка, кокетка. Все бы ей смеяться да танцевать. А почему и не потанцевать с такой фигурой, еще вчера никто шестьдесят не давал, в крайнем случае – сорок восемь. Почему Господь выбрал доброго, всеми любимого Маркусика, разве мало дураков и пьяниц? Почему упала на нашу девочку жестокая вдовья доля? Конечно, Дина хорошая дочь, но дети не могут заполнить одиночества, да и не должны, им еще предстоит пережить свое горе. Вот и Наташа дождалась своего учителя, и Тёма собрался жениться, только твоя Муся никуда не собирается и ничего больше не ждет.
А помнишь, как ты испугалась, когда я привела Виктора? «Он слишком хорош, моя девочка». Витя, к счастью, не понимал немецкого, хотя, какая разница? Красивый мальчик, мечтавший об оперной сцене, ему бы родиться в другом веке и другой семье, сочинять стихи, рисовать акварели, носить бархатные панталоны и батистовые рубашки с бантом, а досталось только скудное детство в Колпино, общежитие и война. Наверное, он ждал от жены понимания и любви, а тут крошечная Наташа, пеленки, стирка, тесная квартира с родственниками. Страшно признаться, я ведь почти не удивилась, когда узнала про Елену. Он ушел раньше, вернее, уходил все два года, что мы прожили вместе. Долгое-долгое прощание.
Однажды, Наташа уже училась в четвертом или пятом классе, Виктор вдруг пришел в гости. Днем, когда заведомо никого не застать – Ася и Марк на работе, мама с маленькой Диной в скверике. Муся была немного простужена и взяла больничный, какое счастье! Она постаралась не выразить удивления, увидев бывшего мужа, подала чай, домашнее печенье с орехами, рассыпчатое, его любимое. Витя молча склонил голову и поцеловал ей руку.
Нет, он не был счастлив в своей прекрасной новой жизни, с красавицей женой, квартирой и дачей! Витенька, любимый, что ты хочешь сказать? Почему пришел? Тебе нездоровится, неприятности на работе, просто устал? Разве спросишь! И он не ответит. Посидел полчаса, потом заспешил, набросил длинное пальто из дорогого твида, потерся щекой о ее щеку, как в первые дни их романа.
Потом он еще приходил несколько раз, так же ненадолго, так же молча. Какое счастье, что родился Тёма! Господи, разве можно что-то добавить к рождению внука, любимого с первого мгновения мальчика, Наташиного сына?! Оказалось, счастье, как и горе, не знает пределов! Пусть Витя не всегда был внимателен к Наташе, пусть жил с другой женой и дочерью, но Тёмочка, их общая кровь и общая радость, сблизил деда с бабкой до полного ощущения семьи.
Господи, что случилось в Белоруссии?! Почему Артем из нежного солнечного ребенка вдруг превратился в озлобленного чужого человека? Наташа клянется, что не знает. Виктор много раз звонил, пытался встретить Тёму возле университета – никакой реакции! Наступило очередное прощание, никто не спешил с тортом и шахматами, подаренный когда-то глобус валялся в прихожей.
На юбилей к деду Артем не поехал категорически. Муся сидела одна. Пыталась представить праздничный стол, Елену Сергеевну в каком-нибудь нелепо нарядном платье с глубоким вырезом, покупные закуски на красивых тарелках. Позвонила Наташа и сказала, что заедет ненадолго после гостей. Она не любила бывать у Чудиновых, но и отказаться в такой день невозможно! Накануне вместе с Мусей выбрали в подарок прекрасные запонки из черненого серебра. Хоть как-то сгладить Тёмины выходки.
– Надеюсь, ты без Петра Афанасьевича?
– Мама, успокойся! Петр заедет к Гуле за книгами и будет ждать меня дома.
Господи, после развода с Коломейцевым Наташа пятнадцать лет жила одна, никто ей не подходил, никто не нравился, хотя и Ася пыталась знакомить, и Мусины подруги. А в результате выбрала совершенно никчемного человека! Дарить цветы и красиво снимать шляпу не единственное, что требуется от мужчины. Всю жизнь проработал учителем в школе, даже до завуча не смог дорасти! Очень благородно оставить бывшей жене дом и все сбережения. А Мусина дочь в сорок лет должна уходить на съемную квартиру!
Как одиноко стало в доме без Наташи. Как ужасно одиноко.
Дождь начинался и стихал, не сильный, но очень тоскливый. Огромная круглая луна светила прямо в окно. Конечно, при полной луне тяжело и страшно на душе, лучше не смотреть! Наташа приехала усталая, сбросила выходные туфли, забралась в кресло, подтянув под себя промокшие ноги. Какая чудесная привлекательная девочка выросла! Все больше становится похожа на отца. И такая умница, никто не верил в ее затею с хором, глупая мать ворчала без конца, а получился прекрасный коллектив, недавно записывали для телевизионной программы. Главное, ей прилично платят, недавно вместе ходили выбирать чудесный норковый палантин. Муся всю обратную дорогу налюбоваться не могла на свою красавицу! Не сравнить, между прочим, с грубоватой толстой Гулей. Ничего, Тёма подрастет, перебесится, Виктор опять станет приезжать, пить чай с шарлоткой по маминому рецепту. Опять станем обсуждать политику, Тёмины выпускные экзамены, Наташины успехи. И вернется тихая хорошая жизнь.
Наташа позвонила через неделю, в самое неожиданное время, Муся прекрасно помнила, что с десяти до двух у нее репетиции.
– У отца тяжелый сердечный приступ с отеком легких. Госпитализировали в кардиологию, ждут завотделением. Елена Сергеевна и Гуля уже там, я поеду через полчаса, буду держать тебя в курсе. Да, попробуй все-таки уговорить Артема!
Муся сидела у окна, смотрела на полную луну. Она ничего, совершенно ничего не могла сделать! Ни приехать в больницу, где ждали Елена Сергеевна и Гуля, ни позвонить хотя бы на мгновение. Ни обнять, ни защитить, ни спасти.
Горе от ума. Артем
Приглашение поступить в аспирантуру сразу после окончания университета мама и Муся приняли с большим восторгом. Цветы запоздалые, как сказал бы Сашка Цейтлин. Несомненно, маме виделась для единственного сына карьера ученого, профессора математики или физики (она не очень различала), лекции в переполненной студентами аудитории (обязательно – амфитеатром!), уютная квартира в старинном доме с роялем и огромной во всю стену библиотекой. А еще лучше загородная усадьба, этакое Шахматово, флоксы и хризантемы, чай на террасе, теплый свет лампы, интересные содержательные разговоры с гостями, тоже профессорами или, по крайней мере, музыкантами. Многие годы мама страстно и, как ей казалось, в глубокой тайне мечтала, что у них с Тёмой сложатся такие же отношения, как у Сашеньки Бекетовой с Блоком. Все совпадало – ранний неудачный брак, воспитание мальчика в семье дедушки профессора, непостижимая внутренняя связь между матерью и гениальным сыном. Наверняка во времена юного студента Шнайдера путь в науку являлся достойным и уважаемым. И наверняка подкреплялся достойной зарплатой.
Ровно за год до окончания Тёмой университета, в июле 1992 года объявили свободный курс рубля, и цена доллара с официальных шестидесяти копеек подскочила до 125 рублей. А сегодня, в девяносто третьем, доллар стоил уже 1300 рублей, и знающие люди ожидали дальнейшее стремительное обесценивание – в два, а то и в три раза. Мусины накопления в размере пяти тысяч рублей, которыми она страшно гордилась и завещала Тёме на покупку квартиры, в одну минуту превратились в пыль, еле успели потратить на стиральную машину. Стипендия аспиранта, повышенная в 1993 году специальным указом президента, предоставляла шанс не умереть с голоду. Доценты и даже профессора оценивались не выше служащего на автозаправке. И в то же время сосед по дому, туповатый парень, с девятого класса бросивший школу, открыл вдвоем с напарником частный ремонт автомобилей и купил квартиру в престижном, обратно переименованном в Графский переулке, который, кстати, раньше назывался Пролетарским.
То есть новая жизнь требовала нового подхода к трудоустройству, и путь в науку, как мечтали мама с Мусей, явно сюда не вписывался.
Кстати, мамин хор, к ее великой радости и гордости, стал одним из самых востребованных детских коллективов! Началось с того, что пожилой концертмейстер перенес инфаркт и ушел на пенсию, и мама со своим консерваторским образованием решила развивать сразу два направления – программу а капелла, то есть только пение текстов без аккомпанимента, и инструментальную программу, но в голосовом исполнении. Оба направления были не новы, но тексты на немецком и итальянском в исполнении совсем маленьких детей звучали по-настоящему божественно, а когда звонкие детские голоса в полном соответствии с гармонией сплетались в струнные квартеты и трио и потом переходили к «Болеро» Равеля, весь зал вставал. Детям особенно нравились почему-то трехголосные инвенции Баха, они с упоением вели свои партии так тонко и чисто, что у зачарованных слушателей перехватывало дыхание и даже Тёма однажды чуть не прослезился. Желающих записаться в хор с каждым днем становилось все больше, и мама решилась наконец поднять плату, что никого не удивило.
Петр Афанасьевич тоже успешно трудился в школе, которую недавно переименовали в лицей, и хотя его зарплата далеко не достигала маминой, они жили вполне сносно и даже съездили в отпуск в Венгрию. Но, к сожалению, продолжали жить в съемной квартире, накопить на собственную при растущей дороговизне не было никаких шансов. Чердак на Лахтинской к ужасу Муси давно требовал ремонта, ступени на лестнице стерлись, штукатурка отваливалась кусками размером с тарелку, и Артема не покидало чувство вины, когда его беспокойная бабушка, останавливаясь после каждого пролета, тащила наверх авоську с продуктами. К тому же жить с ней в одной квартире становилось все труднее, приходилось отчитываться за каждый шаг, а позднее возвращение Артема домой превращалось в психическую атаку со слезами и валокордином.
Отдельная проблема, впрямую связанная с местом жительства, состояла в том, что у Тёмы не складывались отношения с женщинами. В школе ему сначала нравилось быть младшим, девчонки относились с подчеркнутой заботой, обнимали и угощали пирожками, будто он моложе не на год, а на все десять. Но со временем такие шуточки стали здорово раздражать, особенно когда Саша Цейтлин застенчиво признался, что у него с Катей Зайцевой было уже два раза и что это полный кайф! Конечно, Саша жил с родителями, которые с утра уходили на работу, а по выходным любили уезжать к родственникам на дачу. Это вам не бдительная Муся с горячим обедом в любой час дня и ночи.
С поступлением в университет ситуация практически не изменилась. Не считая навсегда запомнившейся поездки с Сашей «на практику» в Белоруссию, Артем уезжал только один раз – в 92-м году к Дине и тете Асе в Израиль. Можно не говорить, что Ася оказалась достойна своей старшей сестры и ни разу никуда не отпустила Артема без сопровождения – будь то экскурсия или просто прогулка по набережной в Тель-Авиве. Двоюродный брат Ленька из бледного питерского мальчика превратился в бравого загорелого и абсолютно самостоятельного парня в тельняшке и кроссовках на босу ногу, на полголовы выше самого Тёмы. Леня учился в Акко в морской школе и ночевать приезжал только два раза в неделю, но они успели подружиться и почувствовать трудно объяснимое кровное родство. Они даже внешне походили друг на друга, в первую очередь голубыми глазами и шнайдеровским выдающимся носом, но в Лёне сразу чувствовалась другая степень свободы, на которую не посягали ни мать, ни бабушка. Тем более Дина, к изумлению питерской родни, за прошедшие четыре года успела родить аж двух сабр, как их называли родители, хорошеньких кудрявых хулиганок Майю и Мири. Оказалось, сабра – красивое местное дерево с жесткими цветами-колючками, и рожденный в Израиле ребенок считается на него похожим – такой же колючий, независимый и прекрасный.
Если бы посторонний человек спросил тогда Артема, как ему нравится Израиль по сравнению с Россией, он бы смог только рассмеяться – можно ли сравнить заиндевевшую ель в глубоком сугробе и длинную, как столб, не дающую тени и покоя пальму? Тетя Ася, Дина и ее муж Гриша изо всех сил хвалили местную жизнь, солнце и вечное лето (ты подумай, в ноябре 22 градуса!), прекрасные продукты и теплое море, но все время пробивалась тоска по прошлому – то вдруг в разговоре всплывала Мариинка, то Летний сад и Русский музей, даже простой Лиговский проспект казался из Израиля верхом архитектурного совершенства.
Артем бродил в сопровождении Дины по Хайфе и Тель-Авиву и поражался четырехэтажным облезлым домам-коробкам, замусоренным тротуарам, толстым крикливым женщинам в обтягивающих рейтузах. На минутку представил здесь маму с ее любовью к холодному серому морю, тишине и навсегда заведенному порядку. Норковый палантин на пляже!
И в то же время поразительно хотелось вписаться в беззаботную пеструю толпу, так же бродить вдоль набережной, покупать жареные орехи и початки кукурузы, пить гранатовый терпкий сок, выжатый у тебя на глазах смуглым и красивым, как бог любви, парнишкой в шортах и шлепанцах. Отдельно поразили девочки – загорелые, голоногие, в наглых разноцветных лифчиках, слегка прикрытых майками, с обалденными гривами длинных кудрявых волос. Артем разговорился с одной такой лахудрочкой:
– Нет, не родилась, родители привезли в два года. Нет, не из Русия, а из Молдова. С бабушка говорим дома на русский, но это ужас, все слова шипячие.
– Какие? – не удержался Артем.
– Шипячие и трещатые и ужасно длинные: уходя-щая, говоря-щая, бибе-лиотека, бено-запыравка.
Артем уже хохотал во весь голос, а она все продолжала:
– …препо-даватель, само-обрезование.
Потом все-таки перешла на английский. Нет, пока нигде не учится, продает мороженое. Ой, совсем не вкусно, через два дня не можешь смотреть! Учиться? А зачем сейчас решать, когда впереди еще два года армии! Потом? Потом поедет в Австралию. Многие ребята стремятся в Азию или Южную Америку, а ей хочется именно в Австралию. Ха-ха, не только кенгуру, просто интересно, другая сторона Земли!
Она потрясающе смеялась, белоснежные зубы чуть выдавались вперед, и губы казались пухлыми, африканскими.
Нет, замуж раньше тридцати не собирается. Ну в двадцать восемь. И только не за русского! Мама говорит, что русский муж – натуральный саудовский шейх, ни на что не годится! Вот ты, например, умеешь готовить? А с детьми играть? И сколько детей хочешь иметь? Наверняка одного!
Что ж, если быть честным, Артем никогда даже не задумывался, откуда берутся обед, чистые глаженые рубашки, свернутые в аккуратные клубочки носки. Муся и мама готовили и убирали, это считалось нормальным, все вокруг так жили. И по поводу детей. Да, он представлял одного ребенка, да и то с трудом. Собственно, у всех по одному ребенку – у Муси и Аси, у мамы, почти у всех маминых подруг. Чертовщина!
Он вернулся домой со смутным чувством неприятия и белой зависти. Ясно одно – нужно много, очень много зарабатывать. Только так можно добиться независимости. И при этом обязательно выделить время для поездок по миру. Вот чего он хочет больше всего на свете – независимости и путешествий! И потом возвращаться домой, в прекрасный любимый город. К любимой женщине.
В поисках работы главным пунктом оказалось знание английского языка, а вовсе не диплом с отличием. В то страшное лето девяностого года, сразу после возвращения из Белоруссии, Саша предложил Артему вместе записаться на двухгодичные очень профессиональные и серьезные курсы английского. Не исключено, что он попробует переехать в США по линии еврейских беженцев. Артем огорчился, но не удивился. Знакомые вокруг все больше разделялись на две противоположные группы – одни считали, что нужно как можно быстрее бежать из Союза, пока опять не закрыли границы, а другие радовались, что сброшено иго коммунизма и открывается новый исторический период с большими перспективами именно в России. Вот и в Сашином доме не утихали споры и даже скандалы на тему эмиграции. А началось с того, что старшие Цейтлины собрались подать документы в Германию, поскольку с 1990 года ГДР, а потом и объединенная Германия разрешила советским евреям переселяться в статусе беженцев, то есть с получением медицинской помощи и жилья. В Ленинграде эта акция пользовалась особой популярностью, поскольку переселиться в европейскую страну с привычным климатом казалось намного легче и приятнее, чем в Израиль с его постоянными войнами, безумной жарой и безумным языком. Но Саша встал насмерть. Он кричал, что дедушка переворачивается в могиле, что родители плюют на память погибших в Шамово, что только самые толстокожие никого не потерявшие в войну евреи могут добровольно переехать на родину фашизма, потому что пепел сожженных не стучит в их холодное сердце. Артему было жалко Сашу, жалко его родителей, переживших блокаду, они элементарно устали от пустых прилавков и равнодушных врачей, мечтали пожить в хороших условиях и сделать отцу операцию на сердце. Ему хотелось крикнуть Саше, что нельзя судить всех немцев, что его прабабушка Бетти, была святым человеком, что убийцы не имеют национальности. Но он молчал, потому что больше всего на свете боялся напомнить другу о человеке с автоматом на старых фотографиях в забытом богом краеведческом музее Могилевской области.
В конце концов родители Цейтлины решили, что Саша уедет один, устроится на работу и потом вызовет их к себе. Но хотя бы в Америку, а не в Израиль, где папино сердце не вынесет жары.
Одним словом, курсы принесли двойную пользу: с одной стороны, три раза в неделю по три часа Артем скрывался от расспросов и увещеваний семьи по поводу разрыва с дедом, с другой – выучил английский язык на уровне свободного владения! Конечно, он тоже не раз задумывался об отъезде заграницу, но как только представлял себе мамин хор а капелла, Петра Афанасьевича с любимым томиком Фета, Мусю в каракулевой шубе с потертыми манжетами, становилось ясно, что с такой командой на дачу выехать сложно – не то что в чужую страну!
И вот прошло три года, Саша уехал в Чикаго и устроился лаборантом в Иллинойский технологический институт в надежде в дальнейшем попасть в магистратуру, а Тёма нашел очень удачную работу! Как ни странно, информация пришла от Петра Афанасьевича – один из его бывших учеников рассказал, что серьезной фирме требуется толковый математик со знанием иностранных языков.
Кстати, сын самого Богоявленского успешно защитил диссертацию по новым направлениям в экономике и получил приглашение на ставку доцента в Таллинском университете. Серьезное везение, поскольку Прибалтийские страны, и особенно Эстония, становились все более независимыми, почти европейскими. Конечно, если не придираться к неизгладимой совковости сферы обслуживания и общей облезлости.
– Потому что, в отличие от Коломейцева, Петр Афанасьевич поддерживал сына во все годы учебы!
Это была мамина больная тема. К счастью, с началом работы в новой фирме вопрос о финансовой помощи со стороны отца стал абсолютно неактуальным. Потому что Артему предложили огромный оклад! Примерно в четыре раза превышающий его собственные мечты и планы.
Фирма, где он начал работать, арендовала небольшое, прекрасно оборудованное помещение на берегу Мойки, с суровым охранником на входе, но без какого-либо внятного названия. Как объяснил Артему его непосредственный руководитель Андрей Федорович, они выступали посредниками между крупными предпринимателями и банками, оформляли покупки по безналичному расчету, а также долевые вклады и ссуды. Работа оказалась несложной, и вполне хватило бы знания математики за девятый класс, но огромное количество документации занимало весь день, а иногда и часть ночи. Понятно, что вся информация являлась закрытой для посторонних, да и кому он мог рассказать, разве только Мусе!
Иногда руководство фирмы устраивало корпоративы, то есть красиво обставленные вечеринки в небольших, но дорогих ресторанах, где вскоре очень просто решилась проблема Тёминой затянувшейся девственности. Две секретарши, а также несколько длинноногих похожих, как близнецы, блондинок, специально приглашенных на мероприятие, были веселы и беззаботны, не потребовалось больших усилий, чтобы оказаться наедине с одной из них в уютной нише того же ресторана. Девушка, в отличие от взмокшего неловкого кавалера, прекрасно понимала, что снимать и как повернуться, поэтому уже через полчаса слегка помятый Артем вернулся в зал с чувством сытости и легкого омерзения, словно съел на голодный желудок огромный приторный торт. Стыдно вспомнить, но подобные приключения повторились еще несколько раз, что поделать, если для настоящих романов и любви совсем не оставалось времени.
Они познакомились, как ни смешно, тоже в ресторане, модном, недавно открывшемся на Невском элитном ресторане, где Артем отмечал с коллегами квартальную премию. Премия очень вовремя помогала закончить ремонт и плюс к тому – определиться с планами на отпуск. Да, он купил квартиру! Страшно удачно, совсем недалеко от их старого дома на Лахтинской. Довольно давно, уже лет пятнадцать назад, там снесли разрушенное еще в войну здание и построили вполне современную башню. Мама не раз говорила, как ей нравится этот дом и как, наверное, удобно жить с лифтом и мусоропроводом. И вот, прошу любить и жаловать, собственная двухкомнатная квартира на десятом этаже! Главное, прежние жильцы торопились с отъездом и практически не торговались. При получении ордера Муся тихо расплакалась – она никогда не сомневалась, что любимый внук станет ценным специалистом и состоятельным человеком и что он обязательно покинет скудную старую жизнь на чердаке! Теперь она может спокойно умереть.
Мама со страстью занялась ремонтом! Нужно было решить несколько важных вопросов – выбрать деревянные шкафчики для кухни или более практичные, но менее красивые пластиковые? Голубую плитку в ванную или белую но с нарядным цветным ободком? И наконец, стелить ли дорогой дубовый паркет во всей квартире или в спальне оставить старые доски и накрыть ковром от стены до стены? Бабушка выступала главным советчиком, немотря на то что настроение ее несколько раз в день переходило от восторга к отчаянию и обратно. Впервые в жизни беспокойная заботливая Муся оставалась жить совсем одна, и перспектива так ее ужасала, что даже жизнь под одной крышей с Богоявленским казалась более приемлемой. Она почти решила предложить Наташе вернуться на Лахтинскую, пусть даже с Петром Афанасьевичем, но Артем ловко сменил тему, потому что у него была совсем другая идея.
Итак, они познакомились в ресторане. Не в театре или филармонии, не на выставке импрессионистов, а в дорогом модном ресторане на Невском, такая вот случайная ничем не объяснимая нелепость. Девушка за маленьким угловым столиком сидела совершенно одна, без сигареты и бокала вина, как сидят обычно девушки в баре, и явно никого не ждала. Артем даже на мгновение подумал, что это секретарша Андрея Федоровича. Идиот! Она так же походила на секретаршу шефа, как сам Андрей Федорович на их охранника Колю. Застенчивая, еле заметная улыбка, тонкие кисти рук, почти невидимый лак на ногтях. И чуть выступающие, манящие взгляд бугорки груди под тонкой блузкой. Почти незаметные складки у рта помогали понять, что перед вами прекрасная женщина, а не двенадцатилетняя девочка, случайно заглянувшая во взрослую жизнь. Официант склонился в полупоклоне, поставил на столик вазочку с фруктовым салатом. Музыка заиграла что-то грустное, пьяно-щемящее, и Тёма, обычно не выносивший ресторанные мелодии и танцы, вдруг поспешно направился в сторону незнакомки, поклонился и протянул руку. И тут же подумал, что кланяться официант умеет лучше.
Да, никого не ждет, вдруг стало грустно и захотелось побыть среди людей. К тому же у нее завтра день рождения, пусть будет иллюзия праздника. Валентина. Ужасно старомодное имя, но так назвали в память о бабушке. Только год назад переехала, мама и отчим живут в Смоленске, и она жила в Смоленске, училась на экономиста-бухгалтера – ненужная невыносимая жизнь. Все бросить не страшно, страшно остаться и никогда не узнать, чего ты достоин на самом деле! Ничего не объясняла, просто собралась и уехала, кто сможет понять, что твоя мечта не повышение зарплаты или собственная квартира, а школа живописи? Очень хочется освоить рисунок на шелке. И акварель, самое главное – акварель! Почти прозрачная, без этого грубого мазка и толстых слоев масла на холсте. Где же учиться живописи, если не в Петербурге. Возлюбленный город, как возлюбленный человек, – единственный на всю жизнь!
Сотрудники весело пялились, понимающе улыбались. На мгновение подумал пригласить ее за общий стол, но тут же стало стыдно непристойной дороговизны закусок, ополовиненых тарелок с икрой и семгой. Еще приставать начнут, черти пьяные. Валентина (какое певучее нежное имя!), словно услышав его мысли, вдруг заторопилась, заспешила домой – родители должны звонить с поздравлениями, да и пора, пока поймаешь такси. Артем рванулся за курткой, отодвинув гардеробщика неловко подал легкую недорогую шубку, зашарил по карманам в поисках ключей от машины. И совершенно забыл записать ее телефон!
Она снимала комнату в Кузнечном переулке. Так повезло, что соседи – старые ленинградцы, очень деликатные и почти не мешают. Артем хотел припарковаться, но Валентина уже легко скользнула из машины, чуть коснулась его щеки нежными горячими губами. Нет, подниматься ни к чему, зачем вам такое грустное зрелище? И все, и убежала, растаяла в темноте, он даже не успел ответить.
Почти до утра Артем не мог заснуть. Вспоминал пушистые очень светлые волосы, ускользающую музыку, нежное дыхание на щеке. Господи, не дай разнять объятья! Пытался все-таки задремать хотя бы на час, закрывал глаза, и тут же наплывало нестерпимое желание, губы пересыхали, рука тянулась к ее груди – почти физически ощущал теплую нежную кожу и напряженный сосок. Как он мог уехать?! Словно последний кретин уехал, не спросил ни фамилии, ни номера квартиры. И даже телефон не записал. Даже телефон!.. А вдруг она исчезнет, переедет в другой дом, вернется в Смоленск?! И он ее больше не увидит, не найдет, потеряет навсегда, как теряют тупые безмозглые болваны лучший единственный шанс в своей жизни.
Розы в такой ранний час были непомерно дороги, но он не задумываясь выбрал семь штук с самыми длинными стеблями и капельками влаги на лепестках. Счастливое число. Какое счастье, что она сказала про день рождения, не так дико заявиться в шесть утра. Какое счастье, что запомнил подъезд, что дверь выходила во двор, что пожилой дядька с пакетом мусора в руках вывел гулять мелкую тощую собачку. Старик молча кивнул в сторону парадного – четвертый этаж, правая дверь. Под звонком висел перечень жильцов, он сразу нашел: Валентина Самохина три звонка, и, еле сдерживая дрожь в руке, нажал: раз, два, три! Она открыла так быстро, будто заранее знала, знала и понимала все, что с ним проиходит. Даже то, что он не закрыл автомобиль и не выключил зажигание.
Из машины в лифт Артем перенес ее на руках, не ступать же на снег в домашних тапочках! Горячие бедра под тонким халатом обжигали руки, он еле дождался медленно ползущей кабинки, еле пережил бесконечную смену цифр – пятый, седьмой, восьмой, десятый! Не помнил, как открыл дверь, чуть не поскользнулся на новом паркете (все-таки мама поменяла и в спальне!). Твоя единственная женщина не станет жеманничать и повторять ненужные слова, не отправится на кухню или в душ, а только молча раскинет руки и застонет в объятьях, и душа твоя улетит и вернется, сто раз улетит вместе с ликующим телом и вернется, и обретет наконец восторг и успокоение.
– Я никогда больше тебя не отпущу! Никуда и никогда!
Господи, как она смеялась, как прижималась пылающей щекой к груди. К его грубой мужской груди, недостойной такой награды.
– А как же ты пойдешь на работу? Спрячешь меня за пазухой?
– Да, спрячу!
– А как же я буду рисовать?
– Так и будешь рисовать, у меня за пазухой. В крайнем случае в моем доме. Только не вздумай опять ускользнуть.
– А если ускользну? Улечу, как Снежная королева, или растаю, как Снегурочка? Ты будешь сердиться?
– Нет, я никогда не буду на тебя сердиться. Я просто умру.
На следующий день они отказались от комнаты в Кузнечном переулке. Хозяйка, начала было ворчать, но Артем не торгуясь заплатил за месяц вперед и тут же забрал вещи. На губах горел аромат ее кожи, руки начинали дрожать при одном воспоминании о запрокинутой в поцелуе голове и копне светлых волос на подушке. В субботу они отправились за покупками, долго бродили, взявшись за руки, любовались на золоченую мебель с гнутыми ножками, хохоча вспоминали Кису Воробьянинова. В конце концов Валя выбрала зеркало с тумбочкой и лампу волшебного персикового цвета, словно специально под цвет ее лица. Уже стемнело, мягкий пушистый снег кружился в свете фонарей, и вместе с ним кружилась голова, и хотелось закрыть глаза и поверить наконец, что это не сон. Машина легко тронулась с места и понеслась по проспекту.
Они поженились в начале марта. Валя очень хотела настоящее свадебное платье из дорогого салона – только один день побыть принцессой, только несколько часов. Артем безоговорочно соглашался, хотя больше всего любил ее коротенький сарафан на лямочках, открывающий ноги и хрупкие плечи. Муся никак не могла выбрать между строгим нарядом из шерсти и шелковым, но устаревшего фасона, и на всех обижалась. Мама в темно-синем невозможно элегантном платье и Петр в замшевом пиджаке с темно-красной бабочкой несомненно стали украшением праздника, особенно на фоне бесцветной Валиной матери и отчима в траурном черном костюме. Больше Тёма ничего не запомнил, кроме очень громкой музыки. Только когда остались наконец одни и Валя в чем-то кружевном, жутко соблазнительном (как будто можно было еще больше его соблазнить!) улыбнулась и откинула на край кровати мешающую подушку, он понял – да, сбылось!
Страшно поверить, но в свои двадцать шесть он имел все – высокооплачиваемую работу, японский автомобиль, собственную квартиру и самую нежную и очаровательную женщину, какую только можно пожелать.
Потом Артем много раз пытался вспомнить, когда появилось неясное чувство тревоги и близкого несчастья? С чего началось? Может быть, с неприятностей на работе? Нет, фирма процветала, Артему дважды повышали оклад (было страшно подумать, сколько зарабатывает сам Андрей Федорович), но от тупой многочасовой гонки болела голова и все больше нарастало чувство отвращения. Бухгалтер с красным диплом! Андрей Федорович располнел, заматерел и брался теперь только за очень крупные договоры. Артем старался не задумываться о проходящих через его руки суммах – пятьдесят миллионов долларов, сто пятьдесят, пятьсот. Появлялись никому не известные названия фирм, с которыми уже знакомые клиенты, и целые предприятия заключали миллионные контракты, потом эти фирмы исчезали, как фантомы, валюта уходила в иностранные банки, в своем кругу данные операции назывались обналичиванием или, еще проще, отмыванием денег. Достаточно финансового техникума, а не красного диплома ЛГУ, чтобы разобраться. Андрей Федорович, глядя на каменное лицо Артема, зло усмехался:
– Да, мой мальчик, считай, что ты на Уолл-стрит 1920 года, начальный капитал делается именно так. Они раньше начали и сегодня позволяют себе забыть. Будь спокоен, мы тоже забудем!
Если бы можно было забыть прямо сейчас! С каждым днем ненавистной работы все больше хотелось куда-то уехать или улететь, да, улететь очень далеко и высоко, неспешно пожить на берегу просторного горного озера, посидеть с удочкой или просто поваляться на поляне. Почему-то именно озеро вставало перед глазами, огромное зеркало воды с отраженными горными вершинами и бескрайними зарослями травы и цветов. Но все коллеги и знакомые «их круга» с упоением говорили только о покупках – новых автомобилях, антикварной мебели, бриллиантах. И в поездках ценили только модные курорты, роскошные отели и бассейны, голубые от плитки и растворенных химикатов. Иногда Артему казалось, что он сейчас задохнется, утонет в пошлости и скудости разговоров. Куда его занесло, зачем? Карету мне, карету!
Если бы забыть или лучше совсем не знать, что Саша получил профессора и ставку в университете. Да, Саша Цейтлин, мой первый друг, мой друг бесценный, после нескольких лет молчания объявился! Благодарение Богу и развитию компьютеров! Первые два года в Америке Саша страшно вкалывал на самых разных работах и еще по вечерам развозил пиццу, но все-таки прорвался в магистратуру и сразу по окончании взялся за докторат. Учиться оказалось ничуть не сложнее, чем в ленинградском вузе, даже интереснее. И вот теперь получил место старшего преподавателя и собственный кабинет! Зарплата, конечно, скромная, профессор вам не директор банка, но зато атмосфера университета. Жаль, что невозможно описать все сразу: кампус, семинары и диспуты студентов, старый парк, конференц-зал и особенно библиотеку! (Отдельным файлом прилагалась фотография библиотеки с тяжелыми кожаными креслами и стеллажами темного дерева – декорация к спектаклю «Из жизни профессора»). Но главное, Тёма, главное – круг общения! Среди преподавателей встречаются потрясающе интересные люди, можно слушать и спорить до полуночи. Кстати, кажется он собрался жениться. Анна Дэвис, аспирантка с кафедры английской литературы. Никогда не думал, что с женщинами кроме сексуальной близости может быть настоящее духовное родство.
Валя! Валя – его радость и мука. Вот отчего ныло сердце и хотелось закричать от отчаяния. Она жила с ним в одном доме, спала в одной постели, ласково улыбалась по утрам, но ее не было! Словно прекрасная оболочка, слепленная природой для восхищения – стройные ноги, нежный овал лица, глаза в золотых крапинках, трогательная, почти детская грудь. Для восхищения, но не для жизни.
Сначала Артем думал, что все дело в Художественной академии. Валя не прошла, причем уже второй раз. Как и в первый, сразу после приезда из Смоленска, приемная комиссия забраковала почти все ее работы. Артем искренне сочувствовал, ругал предвзятость экзаменаторов, но в глубине души, мучаясь и сгорая от стыда, был рад. Эти потенциальные однокурсники, наглые бородатые гении, привыкшие к натурщицам и обнаженному телу, наверняка сведут с ума любую женщину. И кто сказал, что художником можно стать только в Академии, а писателем в Литературном институте? В конце концов, существуют частные уроки для развития техники, а дальше все зависит только от самого человека. Учитель легко нашелся и стоил вполне реальных денег, Валя немного ожила, потащила Артема в Гостиный двор за новыми платьями, весь вечер крутилась перед зеркалом, окончательно сводя его с ума. Но через несколько дней вернулись молчание и отчужденность.
Несмотря не подростковую худобу и хрупкость, Валя была на два года старше Артема, дураку понятно, что красивые женщины не сидят до двадцати восьми лет на печке в ожидании бухгалтера Коломейцева. Бесконечно злясь на себя, он пытался расспрашивать, но только нарвался на слезы: пожалуйста, если Тёма ее любит на самом деле, он должен обещать никогда не задавать никаких вопросов.
Однажды за завтраком вдруг вспомнил любимую с детства книгу «Три товарища» и похолодел от нахлынувшего страха. Может быть, Валя больна и скрывает от него? Да, больна страшной неизлечимой болезнью, как болела прекрасная неповторимая Пат? Он давно заметил ее бледность и усталость по утрам! Но сегодня другое время, можно найти хорошую клинику, уехать за границу. Слава богу, есть деньги, а он, кретин, еще думал поменять работу. Нет-нет, она совершенно здорова, с детства занимается спортом, любит правильное питание. Только небольшая анемия с тринадцати лет из-за сильных кровотечений, чисто женская проблема.
Найти в медицинской энциклопедии раздел гинекологии и маточных кровотечений оказалось сущим пустяком.
– Ляленька, твои женские проблемы прекрасно лечатся – железо, витамины, внутриматочная спираль. Но советуют для начала забеременеть и родить. По-моему, гениальная идея! Ты кого хочешь, мальчика или девочку?
– Не поможет, – вдруг почти злобно сказала Валя, – роды не помогут, уже проверено.
– Что?! Что ты хочешь сказать, о чем ты?
– О родах. Три года назад. Нет, уже скоро четыре. Дочку зовут Настя, если тебе интересно.
Нет, у нее в мыслях не было обманывать и скрывать! Но встреча с Артемом и их сказочный роман казались такими хрупкими, нереальными, невозможно счастливыми. Она решила только переждать немного, поверить, что Тёма на самом деле здесь, что он так любит ее. И вдруг все закрутилось – предложение, свадьба, приезд родителей…
Да, девочка живет с ее мамой. Хорошие условия, отдельная комната, кружок гимнастики. Вдруг выдергивать из теплой привычной жизни, тащить на свадьбу в чужой город, что она может понять в свои четыре года? Да, отец ребенка тоже в Смоленске. Собственно, из-за него и не рассказала, так страшно и мучительно вспоминать.
Вале было двадцать три, а ему сорок три. Седые виски, загадочный взгляд, элегантный, как Ричард Гир. Генеральный директор только что открывшегося нового банка, говорили, специльно переехал из Москвы поднимать их целину. Там, в банке, и познакомились, она пришла узнавать по поводу ссуды на учебу. Такая дура, была уверена, что Художественная академия ее ждет не дождется. Да, понимала, что женат, но сколько угодно людей расходятся и начинают новую жизнь! Тем более она сразу забеременела и он настаивал на сохранении ребенка. Оказалось, он и не думал о разводе! Возомнил себя турецким султаном – одна женщина для официальных приемов, другая – для личных утех, мол, почти все его друзья имеют вторую семью. Кроме того, ему нравится иметь много детей, благо он всех их может содержать.
Тёма вдруг вспомнил израильскую лахудрочку – саудовский шейх, именно так она и говорила.
Но она не собиралась жить в гареме! Она мечтала рисовать, путешествовать, быть любимой и единственной, поэтому тайно собралась и уехала в Питер. Уверена, что Тёма может ее понять, она была совершенно одна. Нет, этот тип не слишком спорил, согласился обеспечивать девочку, но только при одном условии: Настя должна жить в Смоленске, под его контролем. Иначе нанимает адвокатов и в три минуты лишает Валю материнства.
– Но теперь ты не одна! Давай тоже наймем адвокатов, что за средневековье?!
– Милый, ты просто не понимаешь, какой это страшный человек. И потом Настя живет в прекрасных условиях, мама с отчимом ее обожают, никто ни в чем не нуждается. И дорога к ним очень простая – ночь на автобусе, билеты дешевые, а на самолете и вовсе полтора часа! Как по Питеру в час пик.
Артем долго собирался с духом, прежде чем решился рассказать своим. Муся всплеснула руками и явно собралась разразиться гневной тирадой, но мама довольно жестко ее остановила. Что ж, разве Муся забыла, что Наташа сама родила ребенка от не слишком подходящего человека? Правда, ни при каких условиях она не смогла бы оставить сына в другом городе, но тут каждый решает для себя, не им судить.
Тем временем за окном светилось лето. За окном, потому что Артем по-прежнему вкалывал до ночи, но в выходные все-таки успевали нагуляться до одури, ездили в Петергоф и Пушкин, покупали бусы, колечки, самодельных кукол и прочие безделушки, обожаемые Валей. Отпуск шеф обещал только в сентябре, и не более двух недель, мама ворчала, что крепостной строй отменили сто пятьдесят лет назад, Муся даже всплакнула пару раз по поводу Тёминого усталого вида, но Андрей Федорович платил, значит, и музыку заказывал.
Они выбрали Грецию! Продолжение лета и солнца, теплое, как парное молоко, море, все через край – свет, синь, свобода. Скромные белые домики местами облупились, но увитые цветами и зеленью были чудно хороши, особенно когда поднимал глаза и видел парящий над городом Парфенон. Валя в майке и шортах казалась античным мальчиком, сандалии подчеркивали тонкие щиколотки, и все время хотелось встать на колени и поцеловать аккуратные бронзовые пальчики. Она обожала бродить по туристким лавочкам, накупила целый ворох льняных платьев и рубах и на Тёму напялила шикарную ковбойскую шляпу с кисточками. Вечерами сидели в кафе на площади, ели хрустящую жареную рыбу с маслинами.
– Тёма, ты знаешь о чем я мечтаю? Жить в своем домике! Пусть совсем маленьком, и не здесь, а в Петербурге, но обязательно с деревянной лестницей и камином. Осенними вечерами я буду спускаться тебе навстречу в длинном до полу мягком платье и вязаной шали, представляешь? Словно времени не существует вовсе. А на втором этаже будет настоящая мастерская, разноцветные тюбики с краской, холсты, прислоненные к стене, чтобы никто случайно не увидел неоконченную работу. Как я не люблю нашу бездарную башню, тесную квартиру, вонючий мусоропровод. И лифт, особенно лифт! У меня клаустрофобия начинается, всякий раз, как вхожу в эту коробку и еду на десятый этаж.
В первый момент Артем расстроился и растерялся, но тут же сообразил, что сам Господь помогает осуществить давний план по переселению родственников. Только нужно заранее проверить цены на аренду в коттеджном поселке. Прошлым летом сотрудник пригласил в гости на новоселье – чудесное место, лес, речка, если нет пробок, можно за час доехать до работы.
Он управился за месяц, никаких проблем, если можешь заплатить! Вале решил ничего заранее не рассказывать, как и маме, только объявил, что предлагает всей семьей отметить ноябрьские праздники. Пусть Октябрьская революция не совсем удалась, но праздник отменять грех, они с Валей приглашают на ужин. Форма одежды парадная.
Ужин начался великолепно. Фразу по поводу формы одежды мама, конечно, не могла пропустить. Все втроем явились благоухающие, нарядные, с огромной корзиной цветов, бутылкой шампанского и коробкой пирожных неземной красоты – свежие ягоды и фрукты тонули во взбитых сливках, крошечные эклеры в разноцветной глазури были разложены веером, а по краям уместились корзиночки с орехами. Куда там скучным шоколадным картошкам Тёминого детства! Валя в простом, на первый взгляд, но жутко стильном и дорогом коротком платье сразила даже стойкого Петра Афанасьевича. Короче, вечер начинался триумфом, а закончился катастрофой.
Читать бесплатно другие книги:
