Операция «Слепой Туман» Маркова Юлия

Я встаю из-за стола.

– Товарищи офицеры, все О`Кей, он ваш.

А товарищи офицеры у нас «представители заказчика» – РТВшники из штаба флота, лейтенанты Василий Смурной (это фамилия у него такая, угораздило же молодца) и Серега Злобин, а также начальник их, капитан второго ранга, майор по сухопутному, Степанов Василий Иванович. Хотя с этими «представителями заказчика» мы, собственно, последний год и работали. И собирали последнюю модель Изделия вместе, и тестировали. Мы где-то месяцев семь уже вместе работаем. И теперь они втроем будут нести вахты по четыре часа через восемь – так, кажется, у моряков положено – и, кроме автоматической записи параметров в log файл, будут каждые полчаса заносить данные в самый обыкновенный прошитый и пронумерованный журнал испытаний. Василий Иванович садится на освободившийся после меня стул. Ему запускать Изделие, и его вахта первая. Ну, это уже не в первый раз – мы уже делали пуск во Владике, только стоя на якоре. Тогда все прошло успешно, если не считать нарушение связи, теперь же первый пуск на ходу, и первый такой продолжительный – на сутки. До этого самое продолжительное испытание было на три с небольшим часа. «Господи, иже еси на небеси…» – проговариваю я про себя, наблюдая, как капитан третьего ранга подводит курсор мыши к тангенте «Пуск» и давит указательным пальцем на кнопку. В трюме перед нами набирают обороты два дизель-генератора по 1100 кВт., рядом с изображением двух дизелей оживают условные стрелки мощности на циферблатах, показывая, что оба дизель-генератора вышли на крейсерские обороты. Теперь тангента "Режим" – на антенные эффекторы подано рабочее питание. Столбик выделяемой мощности быстро растет вверх и чуть-чуть не достигает отметки 100%, рядом число 97,2%.

Еще раз бросаю взгляд на экран через плечо Василия Ивановича – параметры Изделия в норме, даже температура трансформаторного масла в системе охлаждения усилителей антенных эффекторов. С этой минуты вся телеметрия изделия пишется на log файл, и «в случае чего» можно будет анализировать причины сбоя или аварии, как с «черного ящика» в самолете. Ну и кроме того, как я уже говорил, есть и журнал испытаний на бумаге, но это на крайний случай. Кроме коллег РТВшников, при испытаниях присутствует товарищ особист, капитан ГБ Ким. Непонятно, какое отношение он имеет к тем самым Кимам, что правят Северной Кореей, но фамилия такая, что слов из песни не выкинешь. И еще – наш Пал Палыч Одинцов, куратор испытаний официально от вице-премьера оборонки Рагозина, а неофициально от Самого. Фигура вообще таинственная, по слухам – человек Путина, не из последних.

Тогда же и почти там же, глубина 300 м., борт атомного подводного крейсера К-419 «Кузбасс».

Командир АПЛ капитан 2-го ранга Александр Степанов, 40 лет.

А ведь и точно – этот «Трибуц» нихрена не сумел нас обнаружить и даже не заподозрил о нашем присутствии, хотя мы были прямо у него под килем. Правда, в нашу пользу играл термоклин – то есть граница между теплым течением Куро-Сиво и холодными глубинными океанскими водами, от которого акустические импульсы отражаются не хуже, чем от стенки. Щупай не щупай сонаром глубины – все, что ниже термоклина, остается недоступным. Таким образом, мы в деле, и за успешное выполнение задания по выявлению дыры в нашей противолодочной обороне нам светит неслабая благодарность от начальства. А если бы это были не мы, а какая-нибудь «Вирджиния», которая, злобно подкравшись, шпионила бы за нашим испытанием секретного оборудования?

А вот запуск установки мы почувствовали даже на глубине. Волосы на голове встали дыбом, по коже как бы пробежали мурашки; потом, правда, все прекратилось, но акустик тут же доложил, что мы перестали слышать внешние шумы, типа той же переклички китов, а звук винтов надводных кораблей над нами доносится так ослаблено, как будто наша глубина не триста, а три тысячи метров. Так что получается, что эта штука глушит не только оптический диапазон, но и акустику тоже. Кстати, мичман, который сидит на установке, обнаруживающей кильватерный след кораблей, доложил, что они стали совсем короткими, будто мы движемся не в толще морской воды, а в слое масла. Ну ничего, посмотрим, что будет дальше, потому что странного пока очень много, а страшного ничего нет. И опять имеет место просто идеальная работа всей аппаратуры, хотя маскирующая установка должна бы давать помехи. Но помех нет, все отлично – и это начинает меня понемногу тревожить. «Иркутск», кстати, следует в ордере впереди и чуть правее нас, и, судя по всему, у него на борту тоже полный порядок.

19 августа 2017 года. Вечер сразу после заката. Тихий океан, точка 40СШ 153ВД, БДК «Николай Вилков».

Доктор технических наук Алексей Тимохин, 45 лет.

Вышел на палубу… Солнце зашло и небо окончательно почернело. Свет звезд не может пробиться через маскирующее поле. Впереди, по сухопутному, метрах в двухстах, темная громада Адмирала Трибуца. Он идет без огней, в режиме светомаскировки. Как я понял, наш рулевой должен ориентироваться на данные лазерной системы – луч лазера с кормы впереди идущего корабля. За нами следует танкер «Борис Бутома», точно так же держась за нашу корму. Где-то за периметром «купола» за нами наблюдает эскадра – зорко так смотрят, пускай попробуют разглядеть. Парадный ход у нашей группы – 14 узлов, это 26 километров в час. Для БПК, БДК и танкера это экономический ход, вот шлепаем потихоньку по Тихому океану, как привидения. Рядом молча курит Пал Палыч, а особист, как в той поговорке, всегда где-то за углом. Ну и хрен с ними. Возвращаюсь в каюту и ложусь спать, если что случится – разбудят.

Тогда же и там же.

Кандидат технических наук Позников Виктор Никонович, 31 год

Я долго ворочался на этом – как они его называют – рундуке, пытаясь заснуть. Но что-то было не так, и я склонялся к мысли, что это моя повышенная нервозность заставляет лезть в голову разные дурацкие мысли. Я всегда чувствовал себя неуютно на корабле. Нет, морской болезнью я не страдал, но темная морская пучина вызывала во мне ужас – она напоминала о смерти, о небытии, о том, что все кончается – и кончается бесповоротно, навсегда, и нет никакого загробного мира, а только холод и мрак могилы…

Я гнал от себя мрачные мысли, но они, словно упорные мухи, не желали от меня отставать. Я попытался подумать о приятном – как поселюсь на благословенном континенте, разбогатею, куплю виллу, заведу прислугу… Как в песне – «Будут деньги, дом в Чикаго, много женщин и машин»… Уж да, женщин у меня будет много. Они же все падки на богатство, подлые и продажные существа… Как сказала одна знакомая – «Самый сексуальный орган мужчины – это его кошелек». А ведь женщины всегда мной брезговали. Кому нужен тщедушный очкарик с намечающейся плешью? Да, может быть, красотой я и не блистал, но ведь я был умным… Но женщин это почему-то не особо привлекало. Точнее, это не привлекало их именно ко мне. Помнится, когда я только пришел в эту контору, был у нас один научный руководитель – старый, лысый, страдающий одышкой, удивительно непривлекательной наружности. Я думал, что у него и супруга соответствующая – какая-нибудь старая ведьма – жирная и кривоногая; но я жестоко ошибался. Когда я увидел его жену, то просто потерял дар речи. Это была довольно молодая женщина, причем сногсшибательно красивая. При этом она вела себя так, будто действительно влюблена в своего престарелого мужа. Не то чтобы она там «сюси-пуси» всякие показные с ним разводила; нет, она действительно смотрела на него с уважением, восхищением и любовью… А еще больше меня поразило, когда я узнал, что у нее с профессором трое детей.

И тем более до меня никак не доходило, почему я не пользуюсь хотя бы мизерным успехом у противоположного пола. Стыдно сказать – я стал мужчиной в двадцать пять лет по пьяному делу, переспав с пятидесятипятилетней соседкой… Этот позорный случай до сих пор заставляет меня покрываться краской стыда. После этого у меня были всего три женщины – две из них охотницы за городской пропиской, готовые спать хоть с крокодилом, и одна – проститутка. Словом, мне так и не довелось испытать настоящей женской любви – горячей, бескорыстной, заставляющей душу парить в небесах от счастья. Волосы мои редели, а характер портился… Я смотрел на женские ноги, то и дело мелькающие передо мной на работе, на их обтянутые юбочками ягодицы – такие близкие, но такие недоступные для меня – и черная обида захлестывала меня. Почему кто-то пользуется успехом, но только не я? Почему этот Одинцов, похожий на престарелого льва, удачливее меня в этом плане? Спиридонова смотрит на него с такой собачьей преданностью и обожанием, что я готов придушить их обоих, а бабу сначала еще и отыметь по-всякому. Но ее отымешь, как же… Опасная, как скорпион, она сама кого угодно на куски порежет; вон глаза-то какие жуткие – холодные, неженские… Они теплеют, только когда на Одинцова смотрят.

Я женщин просто ненавижу. Когда я стану богатым и влиятельным, я отмщу им за все унижения. Я буду обращаться с ними жестоко. Но они будут терпеть… За деньги. Я буду унижать их, а они – все сносить, и потом наступит для меня сладкий момент, когда я, удовлетворив все свои тайные желания, брошу им в лицо зеленые купюры…

Вообще-то подобные фантазии меня обычно возбуждали. Но на этот раз какое-то скребущее невнятное беспокойство мешало мне расслабленно предаваться сладким мыслям. Казалось, тысячи мелких иголок царапают изнутри мой мозг. Отчего бы это? Впрочем, к счастью, я вроде бы уже начал погружаться в сон…

Я слышал приятный и умиротворяющий звук – цок-цок, цок-цок – который могли издавать только копыта лошади, идущей рысью по мостовой. Такой звук я слышал в кино; находиться рядом с лошадьми мне как-то в жизни не привелось. Я дремал, и дрема эта была приятной – такое ощущение я испытывал только в детстве, просыпаясь по воскресеньям в своей кроватке. Вслед за звуками в мое сознание ворвались запахи. Пахло кожей, дорогим одеколоном, и еще чем-то приятным, навевающим мысль о богатстве и благополучии. Я открыл глаза. Я ехал в штуке, которую, кажется, в фильмах называют «крытым экипажем» – этакая карета с окошками. Я находился в ней один. Все внутри было обито красным бархатом, а на сиденьях лежали мягкие подушки с золотистыми кистями. Карета мерно покачивалась, в окнах проплывали незнакомые (или нет, смутно знакомые) здания. По тротуарам прогуливались люди в странной одежде – опять же, я видел такую в фильмах о прошлом веке.

Так – а уж не сам ли я в прошлом веке? И тут же я будто бы «вспомнил», что я – важный господин и влиятельная персона, на мне фрак, цилиндр и белая манишка, в руке трость, и я еду домой, в свой роскошный особняк на самой богатой улице города…

Так это был просто бред… Тьфу ты, привидится же такое – будто я живу в начале третьего тысячелетия! В Рашке!!! Настоящий кошмар… Будто я беден и меня не любят женщины… Ха-ха-ха! Да как же не любят – у меня красавица жена, дочь влиятельного банкира. И сам я могуч и влиятелен, и все прислушиваются к моему мнению; я принимаю участие в решении важных государственных вопросов… У меня есть загородное имение и обширный штат прислуги. О, у меня имеются три великолепные любовницы… Они рады ублажать меня в любой день и час. Я красив, статен, и у меня пышная шевелюра… Тьфу ты, господи, а ведь приснилось, будто я плешив и жалок… С чего бы это? Наверное, из-за жары. Действительно, солнце сегодня шпарит нешуточно. А может быть, вчера выпил лишку в казино… Да ведь на самом деле я живу в Америке! И у меня все о`кей, и даже более того. Поистине я – счастливчик, любимец Фортуны, я купаюсь в деньгах, почете и славе! О да – это моя настоящая жизнь, которой я достоин, а жалкое прозябание в невежественной Рашке мне, слава Богу, лишь привиделось в причудливом кошмаре…

Вот мы подъезжаем. Лакей в расшитой золотом ливрее поспешно подскакивает к карете и открывает дверцу, склонившись в подобострастной позе. Я выхожу, изящно поигрывая тростью, и прохожу в дом. Меня встречает супруга в великолепном платье с глубоким соблазнительным декольте. Она бросается мне на шею и прижимается горячей грудью… Соскучилась, ишь ты. Я покровительственно шлепаю ее по заду и прохожу в столовую. В моем доме все блестит и сверкает. У меня роскошная мебель, а полы устелены пушистыми персидскими коврами. Кругом статуэтки, канделябры, картины. Под потолками художественная лепнина.

Суетятся слуги. Они спешат накрыть стол. «Господин вернулся!», – слышится почтительный шепот. Шевелитесь, шевелитесь! Я плачу вам, а вы выполняйте свои обязанности как следует. Хорошо быть богатым! Чертовски хорошо! Не знать никаких забот, не видеть убожества, не гоняться за копейкой, не торопиться по утрам на работу. Деньги, и только деньги дают человеку настоящее счастье. Только с ними можно наслаждаться жизнью в полной мере. Любая проблема становится легкоразрешимой, а любое желание тут же воплощается. Деньги! Имея их, можно просто парить над этим миром, снисходительно глядя на мелочную суету людишек внизу, что пытаются найти в своем существовании какой-то там высокий смысл. Глупцы! Смысл в жизни один – наслаждаться!

Но слабо-слабо покалывают где-то в мозгу микроскопические иголочки… Хоть и несильно, но они беспокоят, грозя когда-нибудь усилиться и проколоть мою голову насквозь… И что тогда? Страшно представить… Нет, это не последствия похмелья. Я не знаю, что это, но мучительно хочу избавиться от этого неприятного ощущения. Наверное, надо сходить к доктору. Но вот только есть у меня подозрение, что ни один доктор не сможет вылечить меня; и глубоко в душе пытаюсь я похоронить свой страх – страх, что все мое благополучие окажется лишь блаженным сном, грезой, приятным бредом; и проснусь я однажды не в теплых объятиях красивой женщины, а на убогой койке, покачивающейся в мутном полумраке серой, унылой, безысходной обыденности…

Тогда же и там же.

Спецпредставитель Президента Павел Павлович Одинцов, 52 года.

В свой сон я вошел, как в открытую дверь собственного кабинета. А ведь это и есть мой кабинет. Темная мебель в стиле ретро, письменный стол (такой массивный, что его можно использовать вместо постамента для памятника) и книжные шкафы, битком набитые фолиантами на русском, английском и немецком языках, которыми я владею вполне свободно. На стене висит отрывной календарь, на верхнем листке которого написано «15 марта 1914 года». Я никогда не видел этой комнаты, но понимаю, что это мой рабочий кабинет Статс-секретаря Российской Империи Действительного Тайного Советника 1-го класса Павла Павловича Одинцова, перед которым уже десять лет трепещет вся Европа.

Подняв глаза вверх – туда, где в присутственном месте обычно помещают портрет главы государства – я вижу заключенную в массивной раме картину, изображающую достаточно молодую женщину с широкими скулами, серыми глазами и вздернутым носиком, одетую в парадный мундир Ахтырского гусарского полка. Я знаю, что это моя ученица, императрица Ольга Александровна Романова, женщина с большим сердцем, широкой душой и железным характером.

Нет, мы с ней не любовники, и даже не влюбленные. В-первых – никогда не стоит путать личную шерсть с государственной. Во-вторых – у меня есть милая, красивая и умная жена, которая приходится императрице Ольге сердечной подругой, а у Ольги – муж, принц-консорт, который является моим близким другом. Дружба и доверие со стороны великой Императрицы мне дороже всего. Власть… Сила… Вера миллионов русских людей в то, что наш с ней тандем вознесет Россию на невиданную прежде высоту, вера в то, что весь мир будет брошен ей под ноги, и только врожденное милосердие и доброта нашего народа не дадут России превратиться во вторую Пиндосию.

Приоткрывается входная дверь – и на пороге появляется мой секретарь Никифор. Из разночинцев, но умница и трудоголик, готовый сутками корпеть над документами.

– Ваше Высокопревосходительство, – говорит он, поклонившись, – к вам ее императорское величество…

И в этот момент я прочему-то просыпаюсь с полной уверенностью, что виденная мною картина – не бред, не сон, а вполне реальная, но пока не реализовавшаяся перспектива…

Тогда же и там же.

Старший лейтенант запаса ВДВ Дарья Спиридонова, 32 года.

Странно как-то я чувствовала себя, засыпая. Неужели такое впечатление произвел на меня запуск установки? Обычно я бываю более хладнокровной. Те, кто приложили руку к «Туману», понятное дело, переживали, думали, наверняка ворочались сейчас в своих постелях – как-никак, их любимое детище в данный момент проходит полноценное и достаточно долговременное испытание. Но отчего у меня по телу словно пробегают мурашки непонятного беспокойства? Нервы? Может быть. Могу себе это простить. Ведь я не могу не думать и не переживать о том, как все сложится дальше. Хотя, собственно, чего переживать? Пусть все идет как идет. Главное, я рядом с Ним. А там – время покажет…

Светящийся туман, пронизанный фиолетовыми искрами, обволакивал меня. И я летела сквозь него – да, именно летела, поскольку мои ноги не касались земли, и я не чувствовала веса своего тела. Но какая-то сила влекла меня вперед… Оглянувшись назад, я увидела длинный белый шлейф от своего платья, конец этого шлейфа терялся в тумане, сливался с ним. Белое платье… Свадебное. А фата? Я потрогала свою голову. И фата есть, надо же… Тоже длинная, ее конец также уходил в туман. Но какого черта? Я что, выхожу замуж? И куда я, в конце концов, лечу? Где мой жених?

И вот туман закончился. Мои ноги коснулись земли. Перед собой я увидела храм. Словно подталкиваемая невидимыми существами, я поспешила туда, чтобы войти в приветливо распахнутые двери, словно ожидающие меня.

А том, внутри, было много народу. И все они приветствовали меня. С удивлением я заметила, что они одеты в какую-то необычную одежду – вроде старинной. Мужчины в каких-то камзолах, женщины в пышных платьях… О, да ведь это не просто не люди, а все – мои знакомые! Да-да – это все те, что плыли вместе с нами на корабле. Вон Алла (ух ты, как идет эта шляпка!), а вон Лейла – с трудом ее узнала, да она настоящая куколка в этом голубом платье; ухоженная, статная, чистенькая и уверенная в себе. Все улыбаются… Но где же Он? Ах да, наверное, он ждет меня там, у алтаря. Уверенно прохожу вперед; народ расступается, бросая мне под ноги лепестки роз и провожая затем восхищенными глазами.

И вот я вижу его – моего жениха… Он действительно стоит у алтаря и улыбается мне. Я еще никогда не видела у него такого выражения лица. Словно все думы и заботы враз оставили его – и он испытывает только счастье, и ничего больше. Помолодевший, с зачесанными назад волосами, он не сводит с меня глаз… На нем парадный мундир – но не такой, какой носят в нашем времени – а весь расшитый золотом, блеск которого слепит глаза.

Священник торжественно что-то говорит и ходит вокруг нас, размахивая кадилом. Я чувствую тепло своего любимого мужчины, что стоит рядом, прикасаясь ко мне рукавом. И я отчетливо читаю его мысли… «Даша, я люблю тебя. Хочу быть вместе с тобой навеки. Ты – моя женщина…»

И вновь вокруг нас начинает сгущаться туман… Слова священника доносятся будто издалека. А мы вдвоем вдруг отрываемся от земли и возносимся куда-то, летя в искрящемся тумане… И жених мой вдруг обнимает меня – крепко-крепко. И мне кажется, что я растворяюсь в его руках, и так хорошо мне становится – так надежно, тепло, спокойно…

А откуда-то снизу доносится торжественное: «Объявляю вас мужем и женой!» – и слышатся шумные поздравления, и гомон, и какая-то необычная музыка достигает наших ушей… Да, я твоя навеки, любимый мой… И в богатстве, и в бедности, и в болезни, и старости… Обними меня еще крепче – вот так; и да только смерть разлучит нас, да и то навряд ли…