Множественные ушибы Бекетт Саймон

Глава 6

Леса скрипели и качались, как нагруженный корабль. Я забирался по лестнице, наступая по очереди на каждую ступеньку, и, чтобы не тревожить раненую ногу, опирался о деревянные перекладины коленом. Процесс показался мне не намного труднее, чем подъем на чердак. Наверху, прежде чем осторожно влезть на хлипкую платформу, попробовал ее рукой и для верности ухватился за горизонтальные брусья.

От высоты кружилась голова, зато вид был еще лучше, чем из окна чердака. Передохнув, я разглядывал окруженное лесом озеро и простирающиеся дальше поля и холмы. Картина убеждала, насколько ферма оторвана от внешнего мира. Помедлив еще несколько минут, я повернулся, чтобы посмотреть, во что впутался.

Леса были установлены на половине фронтона и на одной боковой стене. Известковый раствор выкрошили из промежутков между камнями, часть камней вытащили, и они лежали на лесах. Здесь же кто-то бросил кувалду и долото. Инструменты успели заржаветь. Кувалда была тяжелой, как камень, ее ручка отполирована чьими-то ладонями. Долото заточили под углом, как нож, а не ровно, как то, что валялось на земле. Я поковырял им стену – раствор легко крошился. Если весь дом в таком состоянии, чудо, что он еще не рухнул.

Внезапно я понял, что совершил ошибку. Знал, как замешивать раствор, и пробовал класть кирпич, но это было давно. Те несколько месяцев, что я провел на стройке, вряд ли подготовили меня к тому, что требовалось здесь.

Я отступил от стены и зацепился костылем за один из разбросанных на платформе камней. Качнулся вперед и, навалившись на служивший перилами горизонтальный брус, перевесился через него. Мгновение между мной и мощеным двором в тридцати футах внизу ничего не было. Затем, оттолкнувшись, я отпрянул, отчего вся конструкция протестующе заскрипела и затряслась. Постепенно колебания утихли. Я привалился головой к стойке.

– Что происходит?

Я посмотрел вниз: Греттен с Мишелем вышла из дома и стояла во дворе.

– Ничего. Просто… испытываю леса.

Она прикрыла от солнца глаза рукой и, склонив голову набок, глядела вверх.

– Звук был такой, будто тут все рухнуло.

Я вытер вспотевшие ладони о джинсы.

– Пока нет.

Греттен улыбнулась. С того дня, когда я сказал ей, что уезжаю, она едва разговаривала со мной, но наконец, видимо, решила простить. Я дождался, когда она уйдет в дом, и опустился на настил – меня не держали ноги. Боже, что я делаю?

Прошло два дня с тех пор, как Матильда предложила мне работу. Сначала я обрадовался, что появилась возможность отдохнуть и набраться сил, и испытал облегчение от того, что неожиданно обрел убежище. Почти весь вчерашний день провел у озера – сидел под каштаном на крутом берегу и пытался читать «Мадам Бовари». Иногда мне удавалось забывать, почему я тут очутился. Потом вспоминал и сразу словно шлепался с высоты на землю. Мысли опять начали точить меня, и прошлая ночь оказалась самой тяжелой. Едва я проваливался в сон, как просыпался, задыхаясь. Сердце бешено колотилось. Утром, глядя, как на восходе сереет маленькое оконце чердака, я сказал, что не вынесу еще один день без дела.

Надеялся, что поможет физическая работа, и залез на леса, но объем предстоящих дел напугал меня – я понятия не имел, с чего начинать. Я поднялся и снова стал осматривать дом. Неподалеку на платформу выходили два окна. Одно скрывали деревянные ставни, а второе ничто не загораживало. По другую сторону грязного стекла находилась спальня. Некрашеные доски пола, отстающие от стен обои, старый гардероб и железная кровать с полосатым матрасом. У задней стены туалетный столик с фотографией в раме. Похоже, свадебный снимок: мужчина в темном костюме, женщина в белом платье. Слишком далеко, чтобы рассмотреть детали, но я решил, что это Арно с женой. По времени подходит, а оставить свадебную карточку в комнате, где никто не живет, очень даже в духе старикана.

Выбирая место, куда поставить костыль, я осторожно двинулся по настилу, чтобы взглянуть на состояние боковой стены. Там царил тот же дух незавершенности, что с фасада, будто кто-то начал работу и внезапно бросил. На середине платформы на сложенной бульварной газетенке стояла большая кружка – пустая, если не считать дохлой мухи и засохшей коричневой корки на дне. Газета оказалась ломкой, как пергамент, на ней стояла дата полуторагодичной давности. Интересно, поднимался ли кто-нибудь на леса с тех пор, как неизвестный строитель выпил здесь кофе, поставил чашку на газету, ушел и больше не вернулся? Может, он поступил правильно, если учесть, сколько еще здесь предстояло сделать?

За домом послышалась какая-то возня. Я доковылял до конца настила и обнаружил, что нахожусь над огородом. Аккуратные ряды овощных грядок и треугольных подставок под всходы фасоли являли собой оазис порядка на ферме. За огородом находились загон с несколькими козами, фруктовый сад и курятник.

Матильда кормила кур. Она бросила последнюю горсть зерна, посмотрела, как птицы отпихивают друг друга и кудахчут, и поставила пустое ведро на землю. Матильда не знала, что за ней наблюдают, и теперь, когда шла в конец огорода, ее лишенное привычной маски лицо казалось усталым и печальным. Там, в углу, затерянная среди овощных грядок, ярким всплеском цвета нарушала монотонность земли маленькая клумба. Матильда опустилась на колени и принялась полоть сорняки. До меня донесся какой-то звук, и я сообразил, что она мурлычет себе под нос. Что-то медленное, мелодичное.

Со стороны фронтона нещадно палило солнце. В это время дня тени на лесах не было, и незащищенную кожу стало пощипывать. Я посмотрел на часы – полдень. Если я задержусь здесь ненадолго, то поджарюсь. Металлические опоры лесов обжигали руки, когда я, спускаясь на землю, перемещал себя по лестнице. Из-за угла дома, вытирая руки о тряпку, вышла Матильда.

– Взглянули? – спросила она. Грусти на ее лице, которую я заметил в саду, как не бывало – она спряталась за привычным спокойствием. – Что вы об этом думаете?

– Работы оказалось больше, чем я предполагал.

Матильда запрокинула голову и посмотрела на леса, прикрыв от света глаза таким же жестом, как Греттен. На солнце ее волосы казались не намного темнее, чем у сестры. Просто выглядели так, будто из них отжали весь свет.

– Вам не обязательно начинать немедленно, если чувствуете себя неважно.

Меня же беспокоило другое. Не нагружать ногу – непростое занятие, и спуск с лесов не мог не сказаться: ступню снова дергало. Но это было терпимо, легче бездеятельности. Я пожал плечами.

– Я покажу вам, где все находится, – произнесла Матильда.

Она направилась к двери, где несколько дней назад со мной сцепился Арно. Петли покореженной створки скрипнули, и свет полился в маленькое помещение без окон, которое, как я понял, служило кладовой. Оттуда потянуло холодом и сыростью. Когда глаза привыкли к полумраку, я различил в беспорядке брошенные инструменты, мешки с песком и цементом. Как и на настиле лесов, здесь царил дух «Марии Селесты»[4], словно помещение покинули в большой спешке. От разреза в бумажном мешке, в котором лежал мастерок, тянулась дорожка цемента. Из затвердевшего, словно камень, раствора, подобно Экскалибуру[5] строителя, торчала лопата. Судя по висевшей везде паутине, к инструментам не прикасались несколько месяцев.

Застонали петли – дверь, отрезая нас от света, стала захлопываться за нашими спинами. Я обернулся, чтобы остановить ее, и подскочил, увидев, что там кто-то стоит. Но это оказался лишь висевший на гвозде комбинезон. Хорошо, что Матильда не заметила моей нервозности. Она стояла у порога, словно не желала проходить дальше.

– Здесь должны быть цемент, песок, водопроводный кран. Пользуйтесь всем, что вам потребуется.

Я окинул взглядом царивший в кладовой беспорядок.

– Ваш отец занимался ремонтом?

– Нет, человек из местных.

Кем бы ни был этот рабочий, он покинул стройку в спешке. Я взялся за ручку лопаты и потянул, она дрогнула, но не поддалась – так плотно засела в затвердевшем цементе.

– Почему он не закончил?

– У нас возникли разногласия.

Я осмотрел цемент. От сырости серый порошок в разорванном мешке превратился в ком. Я потрогал непочатые мешки и ощутил под ладонью твердую, как камень, массу.

– Понадобится цемент.

Матильда стояла, скрестив руки на груди.

– Прямо сейчас? Вы не можете начать с чего-нибудь другого?

Понимая, что просто тяну время, я обследовал сложенные в штабель мешки.

– Могу продолжать вырубать старый раствор…

– Вот и хорошо. – Она кивнула и вышла из кладовой.

Я в последний раз оглядел темное помещение с брошенным инструментом и направился за ней на солнечный свет. Матильда ждала меня во дворе. Лицо было, как всегда, непроницаемым, но бледнее обычного.

– С вами все в порядке?

– Конечно. – Ее руки машинально потянулись к волосам, и она пригладила их на затылке. – Что-нибудь еще вам сейчас понадобится?

– У меня закончились сигареты. Можно поблизости где-нибудь купить?

– На автозаправке, но она слишком далеко, чтобы…

Дверь дома открылась, и на пороге показалась Греттен. Она несла на бедре Мишеля и, завидев нас, сердито поджала губы. Игнорируя меня, мрачно посмотрела на сестру.

– Папа хочет видеть его. – Греттен со злорадством указала на меня. – Одного.

В доме я оказался в первый раз с тех пор, как пришел туда попросить воды. В кухне было темно. Низкий потолок, толстые стены и маленькие окна – помещение строили с таким расчетом, чтобы сохранять прохладу в летнюю жару. Пахло воском, жареным мясом и кофе. Одну стену целиком занимала старинная плита, деревянная мебель выглядела так, будто ей пользовались несколько поколений. В этом окружении поцарапанные белые корпуса холодильника и морозильника резали глаз своим современным видом.

Арно чистил ружье на столе. Очки с половинками стекол придавали его облику анекдотичную ученость, которая плохо вязалась с человеком, сбросившим меня с лестницы. Он не поднял головы и продолжил работу, словно меня не было в доме. Я уловил запах ружейного масла, пороха, когда Арно засунул в ствол длинный проволочный ершик. Тот, двигаясь в стволе, мелодично посвистывал.

– Вы хотели меня видеть? – произнес я.

Арно не спеша дочистил ствол и только после этого опустил ружье на стол. Снял очки, спрятал в нагрудный карман, откинулся на стуле и посмотрел на меня.

– Матильда сказала, ты ищешь работу?

Насколько я помнил, все было не так, но спорить не стал.

– Если вам есть что предложить.

– В этом-то и вопрос. – У Арно ходуном заходили челюсти, будто он пытался разгрызть орех. Я заметил, какая у него дряблая от возраста кожа на шее – как у постаревшего штангиста. – Моя дочь может болтать все, что ей вздумается, но кто здесь будет работать, решаю я. Приходилось трудиться на ферме?

– Нет.

– Опыт работы на стройке большой?

– Не очень.

– Тогда с какой стати я должен тебя нанимать?

Я не мог придумать веской причины, поэтому, стараясь не смотреть на ружье, промолчал. Арно презрительно фыркнул.

– Ты вообще как здесь оказался?

У меня чуть не сорвалось с языка, что из-за его же капкана, но это его бы только разозлило. Я больше не боялся, что Арно пристрелит меня, но сознавал, что только от его доброй воли зависит, работать мне на ферме или нет.

– В каком смысле?

– Какого дьявола шатаешься по чужой стране, как бродяга? Для студента тебе многовато лет. На что ты живешь?

Его манера говорить очень напоминала Греттен.

– То на одно, то на другое. Я переменил много работ.

– То на одно, то на другое! – передразнил он. – Ты не очень-то откровенен. Что ты скрываешь?

На мгновение я почувствовал, что земля уходит у меня из-под ног. Кровь предательски прилила к лицу.

– С какой стати мне что-либо скрывать?

Арно пошевелил губами: то ли размышлял, то ли пережевывал застрявший между зубами кусочек пищи.

– Я не люблю, когда чужие суют нос в мою частную жизнь, – наконец изрек он. – Ты будешь жить в амбаре. И питаться тоже там. Я не желаю видеть тебя больше, чем необходимо. Платить стану пятьдесят евро в неделю, если посчитаю, что ты того заслуживаешь. Соглашайся или убирайся ко всем чертям.

– Хорошо.

Жалованье было ничтожным, но деньги меня не интересовали. Однако появившийся в глазах Арно блеск заставил меня пожалеть, что я легко согласился. Было ошибкой проявлять перед ним слабость.

Он, словно оценивая, оглядел меня с ног до головы.

– Идея тебя нанять пришла в голову Матильде, а не мне. Мне это не по душе. Но тут полно работы, и ее надо делать. Она посчитала, что мы можем взять для этого английского лодыря, и я не стал противоречить. Но я буду за тобой приглядывать. Попробуй разозли меня хоть раз, и ты сильно пожалеешь. Ясно?

Арно несколько секунд смотрел на меня, чтобы я осознал его слова, затем взял ружье со стола.

– Свободен. Топай отсюда. – И он принялся протирать ствол промасленной ветошью.

Злясь и испытывая унижение, я похромал к двери.

– Вот еще что. – Арно ледяным взглядом посмотрел на меня поверх ружья. – Держись подальше от моих дочерей.

Глава 7

Было так жарко, что после разговора с Арно я не полез на леса. К тому же настало время обеда, и, когда вернулась Матильда, я дождался у кухни еды и отнес тарелку в тень амбара. Надо было охладиться во всех смыслах слова. Обида жгла меня, и я задавал себе вопрос: не лучше ли попытать удачи на дороге? Но ответом было мое собственное нежелание рисковать. За пределами фермы меня ожидало одно – неопределенность. Требовалось время, чтобы решить, как поступить дальше. И если для того, чтобы выиграть это время, нужно было подчиняться правилам Арно, приходилось с этим мириться.

В тот день обед состоял из хлеба, помидоров и темной, обильно сдобренной специями домашней колбасы. Кроме того, маринованные каштаны и на третье маленький желтый абрикос. Оказавшись на ферме, я не ел ничего другого, кроме того, что было выращено или произведено здесь.

Я проглотил все, кроме абрикосовой косточки и черенка, и мечтал закурить. От острой пищи захотелось пить, и я отправился к крану в амбаре. Сладковатый запах вокруг бочек с дрянным вином был приятнее самой жидкости. Пересекая прямоугольную бетонную площадку на каменном полу, я угодил костылем в глубокую щель. Пошевелил концом осыпающийся край и подумал: «Мало клали цемента». Если здесь работал тот же человек, который чинил дом, он справился нисколько не лучше.

Открыв кран, я напился из подставленных под струю ладоней. Вода была холодной и свежей. Плеснув немного на лицо и шею, я вышел из амбара и едва не столкнулся с Греттен.

– Прошу прощения.

Она улыбнулась. Греттен была в короткой майке и коротко обрезанных джинсовых шортах, и я удивился, как Арно разрешает ей в них выходить. Она несла ведро, но пластмассовое, а не металлическое, как те, которыми пользовался Жорж. За ней бежал спаниель. Завидев меня, Лулу запрыгала и завиляла хвостом. Я почесал ее за ушами.

– Вот несу всякую всячину поросюкам, – произнесла Греттен. – Но, похоже, переложила ведро. – Она держала ручку обеими руками, и это мешало ей идти. – Помогите, если вам нечего делать.

Я старался придумать, как бы отказаться. Предостережения ее отца звучали у меня в ушах, и я не знал, сумею ли со своим костылем так далеко унести ведро. Улыбка Греттен стала шире, ямочки на щеках заметнее.

– Пожалуйста. Мне правда очень тяжело.

По ее настоянию мы понесли ведро вдвоем, держась за ручку каждый со своей стороны. Но не прошли и нескольких ярдов. Греттен постоянно хихикала. И я, потеряв терпение, потащил ведро один. Оно оказалось не таким тяжелым, как говорила Греттен. Но идти на попятную было поздно. Оставалось надеяться, что даже Арно не станет возражать, узнав, что я помогаю кормить его свиней.

– Отращиваете бороду? – спросила Греттен, когда мы шагали по дорожке среди виноградника.

Я смущенно вспомнил о щетине на подбородке.

– Нет, просто не брился.

Она искоса посмотрела на меня и нерешительно улыбнулась.

– Можно потрогать?

Прежде чем я успел ответить, Греттен погладила меня по щеке. От ее нагретой солнцем обнаженной руки пахло жженой карамелью. А когда она убрала руку, ямочки на щеках обозначились еще сильнее.

– Вам идет. Мне нравится.

Пока мы шли через каштановый лес, собака скакала впереди. Греттен свернула на ответвлявшуюся от главной дороги протоптанную под деревьями грязную тропинку, которая привела нас на поляну, где из проволоки и досок был сооружен большой загон. Отдельно стояла уродливая хибара из шлакоблоков. Ничего не объясняя, Греттен прошла мимо и направилась к загону.

Вся поляна гудела от мух. Аммиачный запах был настолько силен, что защипало в носу. Животные лежали распростертыми на изрытой земле, и единственным свидетельством, что они живы, было басовитое похрюкивание и подергивание ушами. Они отличались от свиней, которых я прежде видел. Огромные, темно-крапчатые, с грубой, жесткой щетиной. В тени под ржавыми железными навесами они казались упавшими на эту грязную землю с небес неразорвавшимися бомбами.

Греттен открыла ворота в заборе и вошла внутрь.

– Где Жорж? – спросил я, с тревогой глядя на нежащихся в загоне тварей. Старого свинаря нигде не было.

– Он уходит днем на обед. – Греттен придержала передо мной ворота открытыми. – Войдете?

– Лучше подожду здесь.

– Свинки вас не тронут, – рассмеялась она.

Мне вообще не хотелось там находиться, к тому же, проковыляв с ведром до поляны, я выдохся, и требовалось передохнуть, чтобы пройти обратный путь. Взяв ведро, теперь не показавшееся таким тяжелым, Греттен отпихнула попытавшуюся проскочить за ней в загон собаку и направилась к корыту. Свиньи подняли головы и вопросительно хрюкнули, но только две или три потрудились встать и подойти. Я поразился, насколько они огромны – кули плоти на тонких ногах, лошадиные туши на коктейльных палочках.

Греттен вышла и закрыла за собой ворота.

– Как они называются?

– Поросюки. Потомство от скрещивания диких кабанов и домашних черных свиней. Папа выводит их много лет, а Жорж продает в городе мясо. Оно пользуется большим спросом, чем обыкновенная свинина.

Одна из тварей двинулась к забору. Греттен подобрала выкатившуюся из загона репу и швырнула обратно через проволоку. Свинья легко размолотила ее зубами. От одного этого вида у меня заныла нога. Но Греттен ее челюсти не испугали. Когда свинья принялась тыкаться пятачком, надеясь выклянчить больше еды, она почесала ее за ушами. Та в ответ подняла морду, и оскал ее пасти стал похож на ласковую улыбку.

– Вам не жаль? – спросил я. – Не жаль, что их убивают?

– С какой стати? – искренне удивилась Греттен. Щетина на голове свиньи шуршала под ее пальцами. – Если хотите, можете погладить.

– Нет, спасибо.

– Она не кусается.

– Поверю вам на слово. – Я заметил, что внутри большого загона выстроен меньший. С виду пустой, кроме крытого гофрированным железом навеса. – А что там?

Греттен распрямилась, вытерла ладони и двинулась в ту сторону. В этом месте заборные секции были новые, доски по сравнению с другими участками не успели почернеть.

– Там папа держит своего кабана.

– Вы говорите о нем как о домашнем любимце.

– Он не домашний любимец. Он страшный. Я его ненавижу.

– Почему?

– У него плохой характер. Только Жорж может с ним справиться. Был случай, он меня укусил. – Греттен вытянула загорелую ногу, повернув так, чтобы стал виден белый шрам на гладкой коже икры, и улыбнулась. – Пощупайте, какой шероховатый.

– Мне видно. – Я не собирался распускать руки и заигрывать с ней. Даже если бы Греттен не состояла в родстве с Арно, было в ней нечто такое, отчего хотелось сохранять дистанцию. – Если так все плохо, почему ваш отец его не убьет?

Она опустила ногу.

– Он ему нужен на племя.

– Разве нельзя завести другого?

– Они дорого стоят. Кроме того, папа любит этого. Говорит, что он выполняет все, что ему положено.

В загоне послышался шум. Греттен повернула голову на звук.

– Он нас слышит.

Сначала я решил, что Греттен говорит об Арно, но сообразил, что речь идет о кабане. Под навесом что-то зашевелилось, мелькнула тень. Показалось рыло с пятачком. Греттен набрала горсть земли и швырнула в загон. Загремела гофрированная кровля.

– Хряк, выходи!

«Не удивительно, что у него испортился характер», – подумал . Еще одна горсть земли полетела в ту сторону. Раздалось злое ворчание, и наружу выскочил кабан. Он был больше своего потомства. И страшнее на вид. Снизу из пасти торчали клыки, большие, как листья щавеля, уши нависали на глаза. Он подслеповато оглядывался, стараясь определить, где мы находимся. Затем пошел в атаку.

– Боже!

Я отскочил, когда кабан врезался в забор. Костыль поехал в сторону, и я крепко приложился задом в засохшую грязь. И пока ограждение сотрясалось, пытался подняться и опереться о костыль. Греттен, напротив, не двинулась с места. Подобрала длинную палку и, когда кабан вновь двинулся вперед, ткнула в него через забор.

– Давай, хряк, давай!

Кабан от возмущения взревел. К сваре подключился спаниель, а Греттен продолжала колотить кабана палкой. Удары получались смачные, но не чувствительные.

– Может, не надо? – предостерег я.

– Я только подразнить.

– Мне кажется, он не понимает шуток.

Кабан, стараясь добраться до заливающейся лаем собаки, бился в забор. Доски трещали и содрогались. Теперь понятно, почему Жоржу приходилось постоянно чинить загон.

– Перестаньте, – попросил я.

Греттен, тяжело дыша, надменно посмотрела на меня.

– Вам-то что? Это не ваш кабан.

– Вряд ли ваш отец обрадуется, если покалечите его призового производителя.

Греттен, не выпуская палки, обожгла меня взглядом. И мне на мгновение показалось, что сейчас эта палка пройдется по мне. Но в это время на поляну въехал ржавый «Ситроен». Остановился у загона, и из него выбрался Жорж. Он и вне машины казался не выше, чем сидя за рулем. На строгом лице осуждающая гримаса.

Жорж взглянул на все еще бросающегося на забор кабана. На сей раз удостоил меня беглым взглядом и спросил у Греттен:

– Что происходит?