Могила девы Дивер Джеффри

— Самая старшая. Подросток. Но тем не менее…

Степпс кивнул в сторону серебряного сервиза:

— Хотите чаю? Или кофе? Нет? Вы здесь раньше не были?

— В резиденции губернатора? Нет. — Слово «резиденция» не вязалось с обычным красивым домом, пропитанным семейной атмосферой.

— Мне нужна помощь. Ваш опыт.

— Сделаю все, что в моих силах, сэр.

— Странная ситуация. Преступники убежали из федеральной тюрьмы. Как это понимать, капитан?

— При всем моем уважении, сэр, тюрьма в Каллане — проходной двор. — Тримэйн вспомнил четыре побега за пять лет. Нескольких беглецов поймали его люди — результат гораздо лучше, чем у федеральных шерифов, которых капитан считал слишком высоко оплачиваемыми няньками.

Губернатор начал очень осторожно, как человек, ступающий на некрепкий ноябрьский лед.

— Формально — они федеральные беглецы, но с другой стороны, были кандидатами на приговоры суда штата. Когда бы их ни вынесли: в трехтысячном году или раньше, — не важно: факт остается фактом — они и наши преступники.

— Но ситуацией занимается ФБР. — Помощник Генерального прокурора дал Тримэйну понять, что в его помощи в деле решения кризиса с заложниками не нуждаются. Капитан не очень разбирался в иерархии власти, но даже школьнику ясно, что Генеральный прокурор и его подчиненные работают на губернатора. На исполнительную власть. — Придется им уступить. Хотя, может, это и к лучшему.

— Поттер — прекрасный человек. — Интонация прозвучала вопросительно.

Дэн Тримэйн, полицейский, научился говорить только то, что нельзя использовать против него. Он усвоил это прежде, чем узнал, как держать под прицелом расположенные одна напротив другой двери, когда врываешься через окно в занятый преступниками дом.

— Как мне говорили, гордость ФБР. — Капитан гадал, есть ли под столом у губернатора магнитофон или нет.

— Но… — Степпс изогнул бровь.

— Я так понимаю, что он придерживается жесткой линии.

— И что из этого следует?

Поле за окном бороздили молотилки.

— То, что он будет ломать Хэнди, пытаясь заставить сдаться.

— Рано или поздно Поттер осуществит захват? Если в этом возникнет необходимость?

— Он только переговорщик. Сейчас комплектуется федеральная команда спасения заложников, которая должна прибыть сюда к вечеру.

— Если Хэнди не сдастся, они ворвутся и…

— Нейтрализуют его.

На круглом лице губернатора появилась улыбка. Мечтательно посмотрев на пепельницу, он снова перевел взгляд на Тримэйна.

— Скоро ли после прибытия группа пойдет на штурм?

— Правило таково: приказ на штурм отдается только в самом крайнем случае. Несколько лет назад корпорация РЭНД[20] провела исследование. Выяснилось, что девяносто процентов заложников гибнут, когда ситуация становится особенно напряженной и правоохранительные органы идут на приступ. Но у меня на этот счет есть кое-какие соображения.

— Говорите прямо.

Из-под отвратительно-голубого рукава пуловера губернатора торчал уголок листа, и Тримэйн узнал в нем собственное досье. Гордясь своим послужным списком в полиции штата, он спрашивал себя, уж не потому ли попал в этот дом, что губернатор прочел короткий абзац о его службе советником, которая после демобилизации из морской пехоты завела его сначала в Африку, затем в Гватемалу.

— Исследования корпорации РЭНД не вызывают сомнений. Но в данной ситуации, сэр, прослеживается еще один фактор. Если убийство заложника происходит на такой ранней стадии, переговоры редко приводят к положительному результату. После убийства преступнику почти нечего терять. Иногда присутствует психологический момент: человек, захвативший заложников, специально поднимает требования до невыполнимого уровня, чтобы получить оправдание снова отнимать жизни.

Губернатор кивнул.

— Как вы оцениваете Хэнди?

— По дороге сюда я прочитал его досье и составил психологический портрет.

— Что он собой представляет?

— Не псих, но, без сомнений, аморальный тип.

Тонкие губы губернатора искривились в улыбке. «Уж не потому ли, — подумал Тримэйн, — что я, в прошлом головорез и наймит, употребил слово „аморальный“?»

— Полагаю, — не спеша продолжал он, — что Хэнди будет убивать еще. Может, даже прикончит всех. А если ускользнет от нас, то уничтожит заложников ради симметрии убийства.

«„Симметрии“, — мысленно хмыкнул капитан. — Ну-ка, сэр, оцените словцо. И справьтесь с тем параграфом моего досье, который говорит о моем образовании. Я окончил с отличием Канзасский университет и был первым в группе на курсах подготовки офицеров полиции».

— И вот что еще надо иметь в виду: утром Хэнди не очень старался скрыться от преследующего их полицейского.

— Неужели?

— Полицейский был один, а преступников трое. Вооруженные бандиты захватили людей. Складывается впечатление, что Хэнди хотел провести какое-то время…

— Провести какое-то время?

— С заложниками, если вы понимаете, о чем я. Все они женского пола.

Губернатор поднял со стула свое грузное тело и прошелся к окну. На поле комбайны продолжали причесывать плоский пейзаж; две неуклюжие машины неуклонно сближались. Степпс вздохнул.

«Чертовски симметрично аморальная жизнь. Не так ли, сэр?» — невольно подумал капитан.

— Он, губернатор, не типичный преступник, захвативший заложников. В нем есть садистская жилка.

— И он способен… обидеть девочек? Вы понимаете меня?

— Да. Но только в том случае, если сможет одновременно следить за тем, что творится снаружи. С ним товарищ, Сонни Боннер, он отбывал срок за изнасилование. Формально за другие вещи, но, по сути, именно за это.

На столе у губернатора стояли в рамках фотографии белокурых жены и дочерей, черного лабрадора-ретривера и изображение Иисуса Христа.

— Хороша ли ваша команда, капитан? — Теперь губернатор говорил шепотом.

— Очень хороша.

Степпс протер сонные глаза.

— Вы можете выкурить их?

— Да. Весь вопрос в том, сколько это потребует жертв. Мне необходимо подготовить тактический план операции и оценить возможные потери.

— Сколько на это уйдет времени?

— Я приказал лейтенанту Карфалло раздобыть план здания и карты прилегающей территории.

— Где он?

Полицейский посмотрел на часы.

— Думаю, на улице, сэр.

— Пригласите его сюда.

Вскоре вошел лейтенант, невысокий кряжистый молодой офицер, развернул карты и старый план.

— Доложи, — отрывисто приказал ему Тримэйн.

Короткий палец лейтенанта отметил несколько мест на планах.

— Возможные места проникновения здесь и здесь. Врываемся, используем ослепляющие гранаты и устраиваем простреливаемые зоны. — Молодой человек сказал это так легко, что губернатору стало не по себе. И не мудрено: Карфалло был тот еще тип. — По моим подсчетам, в нашем распоряжении от шести до восьми секунд. И уноси холодненьких.

— Он имеет в виду шесть секунд от момента, когда вышибут дверь, до того, как мы возьмем на мушку, то есть, я хотел сказать, наведем оружие на всех троих преступников, — объяснил капитан.

— Это хорошо?

— Прекрасно. Означает, что потери среди заложников будут минимальными или их вообще не будет.

— Но и Господь не дает нам никаких гарантий.

— Нет, не дает.

— Спасибо, лейтенант, — поблагодарил Степпс.

— Свободен, — сказал Тримэйн.

Выражение на лице молодого человека не изменилось, когда он повернулся кругом и вышел.

— А как быть с Поттером? — спросил губернатор. — Ведь командует операцией он.

— И всем, что с ней связано, — кивнул полицейский. — Чтобы дать штурму зеленый свет, нужна причина.

— Какой-то предлог, — небрежно бросил Степпс и, нахмурившись, стал теребить вытянутую из манжета свитера зеленовато-голубую нитку.

— Скажем, что-то нарушит связь между Поттером и Хэнди и между ним и полицейскими на позициях, и кто-то из моих людей заметит в здании скотобойни опасную активность, угрожающую жизни полицейских или заложников. Нечто такое, на что Поттер будет не в состоянии отреагировать. В таком случае мы вполне официально можем начать штурм и ликвидировать опасность.

— Да, сэр. Полагаю, у вас будет такое право.

Губернатор хлопнул ладонью по крышке стола.

— Хорошо, капитан, вот вам мои инструкции: вы отправляете в Воронью Гряду группу спасения заложников штата и на месте оказываете всемерное содействие агенту ФБР Поттеру. Но если окажется, что агент Поттер не в состоянии управлять ситуацией и преступники будут угрожать жизни людей — заложников, полицейских или других гражданских, — у вас есть право предпринять все необходимые действия, чтобы разрядить обстановку.

Это вполне можно записать и на пленку. Кто будет спорить с мудростью и дальновидностью сказанного?

— Слушаюсь, сэр. — Тримэйн скатал планы и карты. — Будут еще какие-нибудь указания?

— Понимаю, что время имеет решающее значение, — проговорил Степпс, решив устроить полицейскому последнее испытание. — Но может, у нас найдется минутка вместе помолиться?

— Почту за честь, сэр.

Боец и его господин, взявшись за руки, опустились на колени. Тримэйн закрыл глаза. Кабинет наполнился потоком слов — быстрых и четких, словно они шли от сердца самого Всевышнего, встревоженного судьбой бедных девочек, которые могли умереть в коридорах скотобойни Уэббера и Штольца.

«Как ни крути, тебе надо возвращаться домой».

Посмотрев на рухнувшую на пол женщину, Мелани подумала: «Нет, человек не может так много плакать». Она похлопала миссис Харстрон по руке, но учительница только сильнее разрыдалась.

Они по-прежнему находились в адской бездне зала забоя скота. От пролитой нефти пенистые лужи на полу светились радужными кругами. Грязный кафельный пол. Ни одного окна. Запах плесени и экскрементов. И разложения — мертвые животные в стенах. Все это напомнило Мелани сцену в душевой из кинофильма «Список Шиндлера».

Ее взгляд был прикован к сточной воронке в середине зала, от которой разбегались паучьи лапы желобов. Все запятнано бурым — старой-старой кровью. Мелани представила теленка, который брыкался и сопротивлялся, когда ему резали горло, и кровь, пульсируя, убегала под пол.

Девушка заплакала, и вновь в ее голове прозвучали сказанные прошлой весной слова отца: «Как ни крути, тебе надо возвращаться домой. Домой. Домой».

От отца мысли Мелани перескочили к брату, который лежал в больнице в шести сотнях милях от бойни. Наверняка он уже слышал новость об убийстве мужа и жены в «кадиллаке» и о захвате заложников. И до смерти перепугался.

«Извини, Дэнни. Как я хотела бы оказаться рядом с тобой».

Орошенный кровью воздух…

Миссис Харстрон дрожала, ее лицо посинело, и Мелани испугалась, что у учительницы случился удар.

— Успокойтесь, — попросила она ее знаками. — Девочки перепуганы.

Но женщина никак не отреагировала.

«Как ни крути…»

Мелани вытерла ей лицо и подложила руки под голову.

«…тебе надо возвращаться домой».

Если бы она была дома, как хотели родители (точнее, отец, но решение отца и есть решение родителей), то ее здесь не было бы.

Никого бы из них здесь не было.

А Сьюзан была бы жива.

Хватит об этом думать!

Мимо зала забоя прошел Медведь и заглянул в дверь. Подергал себя за ширинку, над которой нависал живот, и что-то рявкнул Шэннон. Показал на свое колено и спросил, не хочет ли она опять ударить его. Шэннон хотела, чтобы ее взгляд выразил дерзость, но, потирая полустершуюся татуировку супергероя, опустила голову.

Брут что-то крикнул Медведю, тот вспыхнул. Толстяк боялся Брута — Мелани поняла это по выражению его глаз. Он издевательски расхохотался. Покосился на миссис Харстрон, задержал взгляд на маленьких девочках, особенно на близняшках и Эмили, которая по случаю предполагаемого выступления Мелани в Канзасском театре для глухих надела специально купленное для этого платье, белые чулки и черные туфельки из натуральной кожи. Мучительно долго он разглядывал ее и наконец нехотя вернулся в главное помещение бойни.

«Освободи их, — думала Мелани. — Что бы ни пришлось для этого сделать, освободи. — Но вслед за этим пришла другая мысль: — Не могу. Брут убьет меня. Изнасилует. Он — само зло, он Иной».

Как был прав отец!

«Тебе надо возвращаться домой».

Тогда она осталась бы в живых.

И не было бы тайно от всех назначенных встреч после выступления в Топике. Ни лжи, ни трудных решений.

— Отодвиньтесь к стене, — дала она знать девочкам. Надо держать их подальше от Медведя, чтобы не бросались ему в глаза. Заплаканные дети послушались: все, кроме худенькой забияки Шэннон, которая опять злилась и проявляла свой непокорный нрав. И Киэл тоже, хотя она не злилась и не восставала, но была так подавлена, что не могла двигаться. Мелани боялась за эту девочку. Что выражали ее глаза? Тень того, что случилось со Сьюзан? Перед Мелани был ребенок с лицом женщины. Боже, сколько в нем мстительности, холодности, ненависти. Неужели ей суждено сыграть роль единственной последовательницы Сьюзан? Мелани вздохнула.

— Он Магнето, — убежденно сказала Киэл и указала Шэннон на Брута. Такое прозвище она дала Хэнди.

Но ее подружка не согласилась:

— Нет, он мистер Злыдень. Даже в Братство не входит. Худший из худших.

Киэл обдумала ее слова.

— Но я считала…

— Заткнитесь! — прервала их спор Беверли. Ее руки поднимались и опускались в такт судорожному дыханию. — Это вам не ваша дурацкая игра!

— Перестаньте болтать, — поддержала ее Мелани. Ох, миссис Харстрон! Девушка внутренне возмутилась. Сколько можно плакать? Лицо то краснеет, то синеет. Сама трясется. Ее руки взметнулись. — Мне не справиться одной.

Но миссис Харстрон проявляла все ту же беспомощность. Лежала молча на полу зала забоя, уронив голову в желоб, по которому некогда струилась и исчезала в воронке горячая кровь телят и ягнят.

Мелани подняла глаза. Все девочки смотрели на нее.

Надо что-то делать.

Но все, что она могла припомнить, — это вошедшие в ее сознание, словно призрачная тень, слова отца. Он сказал их ей прошлой весной, сидя на переднем крыльце их дома на ферме. Стояло прекрасное утро. И отец говорил: «Это твой дом, и здесь тебе всегда рады. Видишь ли, Господь определяет нам место, где жить. Твое место здесь, чтобы ты по силам трудилась там, где твоя проблема не будет доставлять тебе неприятностей. Такова воля Божья. Как ни крути, тебе надо возвращаться домой», — закончил отец и пошел отвозить бочку с аммиаком, не дав ей возможности написать ответ в блокноте, который у нее всегда был под рукой. В тот раз Мелани прекрасно понимала смысл слов — даже с немыслимыми свистящими и гортанными смычными. Так же ясно, как сейчас понимает Хэнди — Брута.

Вдруг Мелани увидела, как у Беверли задергалась голова, и поняла, что у девочки сильный астматический приступ. Ее лицо потемнело, глаза страдальчески закрылись, она отчаянно пыталась вдохнуть. Мелани погладила ее по влажным волосам.

— Сделайте что-нибудь! — показала ей Джойслин своими толстыми неловкими пальцами.

В зал поползли тени от механизмов и проводов, стали резче, качнулись, задергались. Мелани встала и вышла из зала. Брут и Горностай по-новому развешивали лампы.

«Может, они дадут одну и нам? Хоть бы дали…»

— Чтоб он сдох! — вспылила белокурая Киэл. — Как я его ненавижу! — Она посмотрела на Брута, и ее круглое лицо исказилось злобой.

— Успокойся!

— Чтоб он сдох!

— Прекрати!

Беверли легла на пол и жестом попросила:

— Помогите!

В соседнем зале Брут и Горностай сели рядом под качающейся лампой, и ее свет отражался от коротко остриженного черепа Горностая. Они смотрели телевизор и переключали каналы. Медведь стоял у окна и считал. Полицейские машины, догадалась Мелани.

Она направилась к мужчинам и остановилась в десяти футах от них. Брут посмотрел на ее темную юбку, красную блузку и золотую цепочку — подарок брата Дэнни. Он отвратительно улыбался и откровенно изучал ее. Но рассматривал не тело и ноги, как Медведь, а лицо и особенно уши. Вот так же он глядел на бедную миссис Харстрон — словно добавлял еще один экземпляр к своей коллекции трагедий.

Мелани показала, чтобы он дал ей на чем написать.

— Говори, — медленно ответил он и так громко, что она почувствовала на себе неслышные вибрации голоса. — Говори.

Мелани показала на шею.

— Ты еще и немая?

Нет, говорить она не станет, хотя голосовые связки у нее вполне здоровые. И поскольку Мелани оглохла относительно поздно, она знала основы произнесения слов. Но, следуя точке зрения Сьюзан, отказывалась от орализма, поскольку в их среде это было немодным и порицалось. Сообщество глухих отвергало тех, кто старался пристроиться к двум мирам: миру Глухих и миру Иных. Мелани за пять или шесть лет не произнесла ни одного слова.

Она показала на Беверли, изобразила, что задыхается, и дотронулась до груди.

— Это она больная? Что с ней?

Мелани сделала знак, будто принимает лекарство.

Брут покачал головой.

— Мне плевать. Возвращайся на место и сиди смирно.

Девушка умоляюще сложила руки. Брут и Горностай расхохотались. Брут что-то сказал Медведю, и она внезапно почувствовала вибрацию приближающихся шагов. Рука обхватила ее грудь и потащила по полу. Пальцы больно стиснули соски. Мелани стряхнула с себя руку и расплакалась.

В зале забоя вырвалась и опустилась на пол. Схватила одну из лежащих ламп и, горячую, маслянистую, прижала к себе. Она жгла пальцы, но Мелани вцепилась в нее как в спасательный круг. Медведь посмотрел на девушку так, будто собирался что-то спросить.

Но Мелани вела себя так же, как в тот весенний день, когда отец сидел на крыльце. Ничего не ответила — просто отвернулась.

Тогда она поднялась по скрипучей лестнице и села в своей спальне в кресло-качалку. А теперь легла на пол. Снова почувствовала себя ребенком, моложе сестер-близняшек. Спасаясь от окружающего, закрыла глаза и отключилась. Со стороны казалось, что она потеряла сознание. Мелани и на самом деле больше здесь не было — она унеслась в другое место, где ей не грозила опасность и о котором не знала ни одна душа на свете.

Отбирая переговорщиков для работы с преступниками, захватившими заложников, Артур Поттер обнаружил, что ему приходится общаться с клонами себя самого — добродушными, плохо одетыми копами среднего возраста.

Одно время считалось, что для таких переговоров следует привлекать психиатров. Но хотя любой кризис с заложниками во многом напоминает сеанс терапии, врачи мало подходят для этого занятия. У них слишком аналитический склад ума и они слишком сосредоточены на установлении диагноза. Тогда как задача переговорщика не определить характер заболевания преступника согласно «Руководству по диагностике и статистике психических расстройств», а убедить его выйти с поднятыми руками. Для этого необходим здравый смысл, сосредоточенность, острый ум, терпение (над этим качеством характера Поттер упорно работал), здравое суждение о самом себе, редкое умение хорошо говорить и редкий талант слушать.

И самое главное: переговорщиком может быть только тот, кто умеет контролировать свои эмоции.

Вот этим теперь и занимался Артур Поттер — всеми силами старался забыть, как на его глазах что-то разорвало изнутри грудь девушки и его лицо окропило горячей кровью. Он много раз вел переговоры с преступниками, захватившими заложников. И тогда тоже гибли люди. Но впервые столкнулся настолько близко с таким хладнокровным убийством.

Позвонил Хендерсон. Репортеры слышали выстрел и били копытом, требуя информацию.

— Отвечайте, что в течение получаса я сделаю заявление. Вам я скажу, только не проговоритесь: он убил девушку.

— Боже! — воскликнул старший специальный агент, но, судя по голосу, вовсе не был расстроен, а даже почти рад. Видимо, потому, что в разворачивающейся трагедии ключевую роль играл не он, а Поттер.

— Расстрелял. Убил в спину. Все это может плохо кончиться. Потеребите Вашингтон, потребуйте, чтобы ускорили отправку группы спасения заложников.

— Почему он это сделал?

— Без всяких видимых причин, — ответил Поттер, и они разъединились. — Генри, — обратился он к Лебоу. — Мне нужна помощь. Чего нам следует избегать?

Переговорщики стараются укрепить контакт с преступником, обсуждая его личные дела. Но если коснуться нежелательных тем, можно привести его в ярость и даже подтолкнуть к убийству.

— Данных маловато, — ответил аналитик. — Я бы не говорил о военной службе и о его брате Руди.

— Родители?

— Отношения с ними неизвестны. Я бы придерживался общих тем, пока не узнаем о нем больше.

— Девушка есть? Как ее имя?

— Присцилла Гандер. Здесь, похоже, все ясно. Вообразили себя Бонни и Клайдом.

— Если только она не бросила Хэнди, когда его засадили в тюрьму, — заметил Бадд.

— Ценная мысль. — Поттер решил, что наведет Хэнди на разговор о подружке и будет реагировать по ситуации.

— Определено избегай разговора о его бывшей жене, — продолжал Лебоу. — Похоже, они не выносят друг друга.

— Следовательно, личные отношения в самом общем плане, — подытожил Поттер. Во время кризисов с заложниками часто возникает обратная ситуация: психически взбудораженные преступники стремятся поговорить о бывших супругах, которых по-прежнему любят. Поттер посмотрел на здание бойни и объявил: — Я намерен выторговать одну из девочек. Что нам известно о заложниках на данный момент?

— Всего несколько разрозненных фактов. Нам не получить ничего существенного, пока не приедет Анжи.

— Вот что я подумал… — начал Бадд.

— Говорите.

— Там есть девочка с астмой. Вы уже спрашивали о ней. Хэнди достаточно насмотрелся на ее приступы. Насколько я знаю эту болезнь, наблюдать, как астматик борется с удушьем, крайне неприятно. Хэнди — человек раздражительный; может, согласится избавиться от нее и выпихнет из здания?

— Хорошая мысль, Чарли, — сказал Поттер. — Но психология переговоров такова: если получил отказ, следует переходить к другой теме или другому лицу. Поэтому Беверли пока вне переговоров. Просить о ней — значит проявить слабость. А отпустить девочку будет с его стороны еще большей слабостью — ведь один раз он уже отказал. Генри, есть что-нибудь по другим?

— Вот, например, Джойслин Вейдерман. Я получил записку от Анжи, что она среди заложниц. Ее кандидатуру можно обсуждать, поскольку эта девочка подвержена депрессии. Плачет не переставая, бьется в истерике. Если поддастся панике, побежит, и ее застрелят.

— Разумно, — кивнул Бадд.

— Решено, — согласился переговорщик. — Попробуем с ней.

Он уже потянулся к телефону, но Тоби поднял руку.

— Установлена связь.

Зазвонил телефон, и одновременно включился магнитофон.

— Слушаю.

Молчание.

— Как дела, Лу?

— Неплохо.

Прямо перед глазами Поттера было толстое стекло окна, но он смотрел на повешенную Лебоу схему — смоделированный компьютером план внутренних помещений бойни. Для спецназа здание представляло собой настоящий кошмар. Место, где, по всей вероятности, находился Хэнди, было единственным большим залом — сюда загоняли скот. Зато в глубине находились небольшие рабочие комнаты, где осуществлялись разделка, упаковка и измельчение мяса, набивка колбас и хранение продуктов. Их связывали узкие коридоры.

— Вы там, наверное, ужасно устали, — начал переговорщик.

— Слушай, Арт, я тебе скажу, что нам надо. Думаю, у тебя там крутится магнитофон, хотя ты будешь отрицать это.

— Разумеется, мы записываем каждое слово. Лгать не буду. Ты знаешь правила.

— Ненавижу свой голос на пленке. Как-то, когда меня в очередной раз судили, поставили запись с моим признанием. Ох как мне не понравилось. Вообще не понимаю, чего меня дернуло признаваться. Наверное, захотелось рассказать, что я сотворил с той девчонкой.

Поттер, желая узнать как можно больше об этом человеке, спросил:

— Что же ты такого с ней сделал, Лу? — Про себя он построил ответ: «Гнусную вещь. Тебе будет неприятно слушать».

— Ничего приятного, Арт. Совсем ничего приятного. Но я был горд своей работой.

— Подонок, — пробормотал Тоби.

— Всем неприятно слышать свой голос на пленке, Лу, — небрежно продолжил переговорщик. — Раз в год мне приходится проводить учебные занятия. Меня записывают на магнитофон, и я тоже себе не нравлюсь.

«Арт, хватит городить околесицу. Слушай!»

Хэнди почти так и отреагировал.

— В общем-то мне наплевать. А теперь бери ручку и слушай. Нам нужна вертушка. Большая. В которую усядутся восемь человек.

Девять заложников, три бандита и пилот. Пять человек лишних. А с ними что будет?

Лебоу все заносил в компьютер. Клавиши, снабженные матерчатыми подушечками, почти не производили шума.

— Так, вы хотите вертолет. Но у полиции и Бюро только двухместные. Мне нужно время, чтобы…

— Твои проблемы, Арт. Я сказал: вертушка и пилот. Это первый пункт. Понял?

— Конечно, Лу. Но, как уже говорил, я всего лишь обычный специальный агент. У меня нет прав реквизировать вертолет. Придется звонить в Вашингтон.

— Арт, ты меня не услышал: это все твои проблемы. С этой минуты моей темой дня будет: «Меня не колышет, как ты это сделаешь». Время пошло. Ты уж сам выбирай, куда звонить: в аэропорт в паре миль отсюда или папе римскому в священный город.