Черные вороны 4. Петля Соболева Ульяна

Глава 1. Лекса

Если вашу мечту легко осуществить,

значит это фигня, а не мечта.

Фредерик Бегбедер. «Романтический эгоист»

Я смотрела на фото мужчины на сайте новостного портала и не понимала, почему так зависла. Да, я несомненно видела его раньше… Видела мельком, отец как-то говорил с ним по скайпу. По тону голоса я прекрасно понимала, что они далеко не друзья и даже не партнеры. Скорее, враги. Тем больше любопытства вызывал во мне этот тип. Вроде ненамного младше отца, а выглядит так, что пальцы ног поджимаются от восхищения. Мне никогда не нравились сверстники… нравились мужчины постарше, и сейчас казалось, что по телу пробегают мелкие электрические разряды. Избалованная мужским вниманием, даже пресыщенная, я, тем не менее, не много могла себе позволить. Отец пусть и давал мне больше свободы, чем полагалось, но были пределы и у его терпения. Все, с кем я встречалась, исчезали из моего поля зрения, едва осмеливались сблизиться со мной. Проклятый Сами – цепной пес отца, следил за мной, как евнух за гаремом. Отец говорил, что он многое мне позволяет, но замуж я выйду за того, кого он сам выберет, и по всем правилам и законам нашей семьи. А до замужества, если опозорю его имя, лично пристрелит. И я не сомневалась, что так он и сделает.

Я никогда на его счет не обольщалась. Я знала, кто такой мой отец и на что он способен. И об этом не обязательно говорить вслух. Я видела, как трясутся от страха все эти людишки из его окружения. Как дрожат их руки и колени в его присутствии. Отца боялся даже покойный Бакит. Выяснять почему – я не хотела. Меньше знаешь – крепче спишь. Это мужские дела, как говорит отец, и женщинам там не место. Но, наверное, я поистине поняла, каким он может быть только тогда, когда однажды его ослушалась.

Однажды, еще на первом курсе универа, мы с моей новоявленной подружкой умудрились сбежать от Сами с охраной и закатились в ночной клуб. Через полчаса заведение закрыли. Навсегда. Здание снесли уже на следующий день, а через неделю там начали строить какой-то супермаркет. Сами в ту ночь привез меня к отцу пьяную, в мини-юбке и с размазанной помадой. Отец ничего не сказал, только велел умыться, а потом позвал меня в свой кабинет и показал видео, как какие-то амбалы заталкивают мою подружку в минивен. Я судорожно сглотнула, а он тогда сказал нечто, что я запомнила на всю жизнь.

«Она получит то, за чем вы туда пришли. Ее больше никто и никогда не найдет. В этом виновата ты, Лекса. Живи и помни об этом всегда».

Сделал шаг ко мне, а я в ужасе отшатнулась. Он усмехнулся и все же подошел очень близко. Насильно привлек меня к себе, поглаживая по голове.

«Лекса, я постараюсь, чтоб у тебя было все. Луну для тебя куплю и твоим именем назову. Только не разочаруй отца… Пристрелю. Как суку. Поняла?»

Да, я поняла. Очень хорошо поняла. И вряд ли когда-нибудь забуду и прощу ему это… Я чувствовала свою вину. Если бы не связалась со мной, то ее не постигла бы такая ужасная участь. И именно тогда меня начали посещать мысли о моей матери… Той ночью мне впервые приснился кошмар. Потом он будет сниться мне снова и снова, перекошенное ненавистью лицо женщины… она смотрит на меня и шепчет синими губами:

«Ты проклята… я прокляла тебя… ненавижу-у-у-у… проклята… проклята…» Ее скрюченные пальцы тянулись ко мне, забирались в волосы, впивались в кожу и как тонкая железная проволока проникали под кожу, чтобы оплести мою душу паутиной и утянуть в пропасть, кишащую огромными черными змеями. «Я заберу тебя у него… как он забрал мою молодость, мою жизнь и мою душу… Вы оба убили меня. Ненавижу тебя. Лучше бы ты не рождалась. Ты убийца, как и твой отец-живодер. Он – монстр, он – чудовище, а ты – отродье монстра».

Спустя время, когда мне приснился этот кошмар где-то в десятый раз, я с ней впервые заговорила… со своей матерью. Потому что это была именно она. Я никогда ее не видела, но точно знала, что это она. Я чувствовала на подсознательном уровне. Тем самым чутьем, которое во сне никогда не бывает ошибочным.

«Но ведь я не виновата, мама. Я люблю тебя. Я думаю о тебе. Мне и папе… нам так жаль, что ты покинула нас, я бы все отдала, чтобы ты была рядом”. А она посмотрела на меня страшными пустыми глазницами и прошипела:

«Он лично уничтожил меня… вонзил нож мне в сердце, твой отец – жуткая тварь, и ты… ты такая же. Проклинаю тебя… ты виновата”.

Передернув плечами, я перевела взгляд на монитор и поудобнее устроилась в кресле, продолжая рассматривать мужчину. Как говорит моя подруга Кира: «Ёкнуло, да? Ну всё, шоу начинается». Что-то в этом лице заставило меня смотреть на изображение не отрываясь. Красивый. Очень красивый и какой-то холодный. Есть люди, излучающие ледяной холод. Я еще с детства привыкла представлять людей частью какой-то стихии. Отец напоминал огонь. Неизменно обжигающие языки пламени, которые сплетались с моим жаром, отчего получался апокалипсис. Настоящий взрыв. Потому что я ненавидела любое давление, а он любил давить на всех без исключения, но со мной это не работало. Я не хотела быть овцой, как все женщины из нашей семьи. Я даже жить с ними отказалась. Ультиматум отцу поставила: либо к себе заберет, либо я сбегу, но жить по их правилам я не намерена. Как ни странно, но он уступил. Почти без войны. Сказал собирать вещи и увез с собой в Россию. Правда, условия чуть позже поставил. Показал наглядным примером, что будет, если ослушаюсь.

Снова посмотрела на изображение мужчины. Завораживающий лёд, который вызывал острый соблазн поджечь его. Почувствовать, как он будет таять ледяными каплями. Умеет ли такой плавиться от страсти, или он никогда не поддается эмоциям? Мне показалось, что не поддается. Душит их на корню. Этот холодный взгляд, полный презрения, и лицо, словно высеченное из мрамора. На секунду захватило дух, когда представила себе, как эти глаза смотрят иначе. Огонь, скручивающийся спиральками во льдах, как оранжевые молнии. Наверное, женщины сходят по нему с ума. Даже здесь, на фото, он был рядом с женщиной. Я не сразу её заметила, а сейчас видела, как она смотрит на него. В статье прочитала, кто она такая – владелица элитного глянцевого журнала. Можно было и не сомневаться, что такого, как он, окружают довольно известные женщины.

Я видела в своей жизни достаточно красивых мужчин, но никто из них не был похож на этого. Я смотрела на его лицо, на очень темные карие глаза, и ощущала странный полет, до оглушительного сердцебиения в ушах и тошноты от набранной высоты… У меня почему-то возникло стойкое убеждение, что рядом с ним можно почувствовать космос. Во взгляде его спутницы я отчётливо этот космос видела… а еще страх – упасть с этой высоты в бездну, когда даже до земли не долетишь, а сгоришь в атмосфере. Я почему-то была уверена, что такие, как он, долго женщин возле себя не держат, либо не подпускают близко. Стало интересно, и я решила, что непременно почитаю о нем опять.

Еще тогда, когда увидела его изображение на экране планшета отца, и тот быстро отвернул дисплей, я почувствовала это непреодолимое желание увидеть его снова. Спросила у отца, кто это, но он грубо меня одернул и отправил к себе в комнату.

«Андрей Воронов… Андрей Савельевич Воронов»

Вбила в поисковик его имя и принялась листать статьи одна за другой. Был женат, точнее до свадьбы дело не дошло – невесту Воронова застрелили в собственном доме. У него есть дочь. Школьница. Младше меня всего на несколько лет. В статье как раз писалось о том, что девочка очень тяжело пережила трагедию. Внутри что-то дернулось, и я почему-то подумала о маме… А как она умерла? Почему отец никогда мне об этом не рассказывает и злится, если я спрашиваю? Почему мне снятся о ней только кошмары?

– Лекса!

Я захлопнула крышку ноутбука и резко обернулась к своему дяде Саиду. Принесла его нелегкая к нам в гости на целый месяц. Ходит тенью, следит за мной, отца настраивает против, лезет вечно не в свое дело. После смерти дяди Бакита они все как с ума посходили. Мне даже казалось, что охрану везде усилили. Скоро вертолет ко мне приставят для сопровождения. И так стыдно перед своими, что за мной везде свита ездит и чуть ли не в туалет со мной ходит. На каждом концерте оцепление, будто я звезда мирового масштаба.

– Отец звонил. Говорит, ты на сотовый не отвечаешь.

– У меня сдохла батарейка. Я ему перезвоню.

– Сейчас перезвони, Лекса. Он ждет.

На мейле пикнуло оповещение о новом сообщении. Я дождалась, пока дядя выйдет из комнаты и лихорадочно открыла письмо. О-о-о-х… как же я его ждала и в тот же момент боялась увидеть ответ. Несколько секунд медлила, а потом все же жадно прочитала, чувствуя, как покалывает затылок и расползаются мурашки восторга вдоль позвоночника:

«Уважаемая Александра Ахмедовна, мы рады сообщить, что Вы прошли первый отборочный тур в международном музыкальном конкурсе “Парад планет”. Мы ожидаем Вас на пробное прослушивание, которое пройдет…»

Дата прослушивания значилась завтрашним днем. Также указывался адрес проведения мероприятия, номера телефонов для связи и мейл продюсера, заинтересовавшегося мною. Я широко распахнула глаза и прижала руки к груди, чувствуя, как начинаю задыхаться от восторга. Сам Козловский. Быть этого не может! Просто не может! Он же только самыми крутыми звездами занимается. Где я и где они? Но я знала, что Арнольд Козловский выбирает себе новых протеже на разных дилетантских конкурсах. Некоторых вообще из глухомани привозит и вкладывается в них, а потом делает звездами национального масштаба. Неужели он заинтересовался мной?

– Охренеть! Просто охренеть! Так не бывает! О Боже… Ничего себе. С ума сойти!

Это та мечта, которая мне самой казалась единственной недосягаемой и несбыточной. Мечта стать певицей. Хотя я знала, что стоит мне попросить отца, начать умолять – и я все получу. Даже этого Козловского вместе со всеми потрохами… но это было бы не то. Это было бы не моим достижением. И это уже не было бы мечтой… Я была разбалована во всем.

Мои желания исполнялись всегда. Без лишнего пафоса и преувеличений. Стоит чего-то захотеть – и это преподносили на блюдечке с какой-то там каемочкой разных цветов и оттенков. Я ни в чем себе не отказывала, я могла получить что угодно . Но, как это обычно и бывает, когда у тебя есть все, то самой заветной мечтой оказывается та, которую не купишь за деньги. Например, обычная семья, где все любят друг друга и ужинают за одним столом. Семья, где мать расчесывает своей дочери волосы и рассказывает сказки перед сном, а отец не просто звонит из очередной поездки, чтоб осведомиться, как у тебя дела, а находится рядом. Но плевать… на все плевать! Я привыкла. Мне этого и не надо. К черту семью, к черту всех. Мне и одной хорошо. Я самодостаточная личность, и я всем им докажу, что могу достичь таких высот, которые им и не снились. Мне не нужны для этого деньги отца, его связи, власть и сила. Есть мечты, которые нужно осуществлять самостоятельно. Именно они самые бесценные.

Больше всего на этом свете я любила музыку. С детства. С самого раннего. Она меня завораживала. Я могла часами слушать классику, когда мне было всего четыре. Вместо того чтобы играть в игрушки, я сидела с открытым ртом и слушала концерты. Кто-то мечтал о новых куклах, а у меня их самых разных пруд пруди, я же хотела пианино и гитару, и ударные, и вообще, потом захотела свою студию.

Отец нанял для меня частных преподавателей, когда в доме его тетки села за пианино и пыталась подбирать мелодии, совершенно не зная нотной грамоты. Правда он думал, что это блажь и скоро меня отпустит, а он сможет просить меня сыграть для его гостей, чтобы все умилялись и восхищались его талантливой доченькой… Дальше этого я вряд ли пойду. Но ему будет приятно хвастаться моими способностями к музыке. Да, мало похоже на моего отца, но у всех есть свои слабости. Он мной гордился. Только не более чем красивым произведением искусства, в создании которого принял непосредственное участие. Таким образом можно гордиться картиной-подлинником, купленной за баснословные деньги. Ее холят, лелеют, любуются, охраняют… и все же это картина. Не более. Это ощущение меня не покидало с самого детства. Он содрогался от восторга, когда меня хвалили в его присутствии. Ведь я так не похожа на девочек из нашей семьи уже хотя бы тем, что я натуральная блондинка. Я помнила, как злобно шипела на меня двоюродная сестра, которую я оттаскала за косы за то, что плохо говорила о моей маме, называла русской сучкой. Она кричала мне: «Мутантка белобрысая, альбинос. Ты не наша семья – ты выродок. Тебя надо было в детстве утопить». Поколотила я Наргизу тогда хорошо, она урок точно запомнила, а ее мать долго не принимала нас в гости, ссылаясь на плохое самочувствие. Думаю, они все с облегчением вздохнули, когда отец увез меня подальше.

Через несколько лет я уже играла на нескольких музыкальных инструментах и пела в школьном ансамбле. Дальше по нарастающей. Конкурсы, выступления, первые успехи, концерты, записи дисков. Конечно, не без помощи отца, но все же диски раскупали. И я запрещала ему вмешиваться. Не давала лезть в мои успехи. Я хотела сама. Доказать, что что-то могу. Он смеялся и говорил, что без его помощи максимум, на что я могу рассчитывать – сцена одного из столичных ресторанов, и то, только если он этого захочет. А он меня, естественно, туда не пустит. Надо завязывать с этим и браться за ум. Идти учиться.

Ему вообще не нравилось, что я увлеклась музыкой настолько серьезно, да и семья на него давила. Негоже женщине из семьи Нармузиновых по концертам мотаться и светиться везде.

Но я не собиралась сдаваться. Я хотела большего. У нас собрался свой коллектив, своя группа. Мы ездили выступать по небольшим городам, пестрели в соцсетях с новыми треками. Правда, до чего-то грандиозного не дотягивали. Молодежных групп сейчас слишком много, пробиться не просто тяжело, а нереально трудно. Отец периодически интересовался моими успехами и посмеивался, когда я говорила, что особо нечем похвастаться. Предлагал свою помощь, но я отказывалась. Это напоминало своеобразную войну. «Признай, что без меня ты никто», а я не признавала. Я хотела, чтобы меня считали талантливой. Точнее, я в этом не сомневалась, но без общественного признания это ничего не стоило.

Когда мы попытались пробиться на конкурс, я запретила отцу вмешиваться. Запретила давить на жюри, запретила даже звонить в приёмную комиссию. Я сказала, что если узнаю, что он помог, то никогда ему не прощу.

Если кто-то и мог подумать, что он испугался моих угроз, то только не я. Ахмеду Нармузинову было глубоко наплевать на чье-то прощение, а на мое особенно, он просто хотел, чтобы я обломала крылышки и угомонилась.

Мы прошли первый отборочный тур и попали на сам конкурс. Это была победа… И сейчас я смотрела на электронное письмо и мне хотелось завопить от радости. Я схватила сотовый, едва он зажужжал, включаясь и высвечивая яблоко на белом экране.

Давай! Включайся! Я хочу, чтобы отец знал об этом. Меня приняли, я прошла! Мне нужно собираться и уже сегодня вылетать. Сегодня-я-я-я! Наверняка, они долго думали… потом позвонил Козловский. Он увидел запись отборочного тура и выбрал меня. Он им сказал, что вот эту девочку тоже надо взять, что она талантлива, и это, наверняка, новая звезда и… Меня унесло. Я прям представляла, как Козловский звонит учредителям конкурса и говорит о том, что он хочет только меня, и без меня этого конкурса не будет.

Отец ответил не сразу. Любит он на линии подержать. А когда взял трубку, я набрала в легкие побольше воздуха и выпалила:

– Пап! Меня взяли-и-и-и. В «Парад планет».

Он выдержал паузу, я даже слышала, как отец сказал кому-то очень тихо, чтоб убиралась. Послышался звон и где-то хлопнула дверь. Очередная девка. Я даже не задумывалась о них. Отца никогда не видели с женщинами. Он не заводил отношений.

– Ну, я рад. Молодец. Поздравляю. Когда вертушку готовить?

– Пап, надо успеть. Конкурс уже завтра, в столице. Сегодня вылететь.

– Иди, пакуй чемоданы, Лекса. Успеешь.

– Я говорила, что люблю тебя, папа?

– Не говорила. Можешь и не говорить, я и так знаю. И еще – без фокусов там. Сами с тобой поедет.

– Пап?

– Да.

– Ты точно ничего не сделал?

– В смысле?

– Ты ни на кого там не давил?

– Где там?

– Папа! Ты прекрасно меня понял. Меня на конкурс взяли без твоего вмешательства?

– Лекса, последнее, о чем я думаю – это вмешиваться в твою блажь. Выиграла – молодец. Играйся. Надоест – найдем тебе другую игрушку. Письмо мне перешли. Я все проверить хочу. И иди, пакуй чемоданы.

В вертолете меня раздирало от невероятной радости, меня от нее просто подбрасывало. Я написала всем подругам, мы запостили эту новость в соцсетях. Я принимала многочисленные письма поддержки, лайки в инстаграме, твиттере и вконтакте. Я просто предвкушала свой триумф. Потому что даже просто участие в таком грандиозном проекте – это победа.

Меня встретила машина с представителями конкурса. Меня фотографировали и задавали вопросы о том, как я долетела.

А когда мы сели в автомобиль и заблокировались двери, мне вдруг начало казаться, что здесь что-то не так… Разве в аэропорту не должны быть журналисты и операторы? Я обернулась и увидела машину Сами, следующую за нами. Выдохнула и повернулась к мужчине в черном костюме, который представился сопровождающим.

– Так вы говорите, меня вначале отвезут на пресс-конференцию в честь открытия конкурса? Я бы хотела заехать в отель и переодеться. Отец снял мне номер в «Мирмакс Эксклюзив». Отвезите меня вначале туда.

– Конечно. Именно туда мы и поедем.

Я кивнула и снова достала смартфон, отписываясь Кире, что долетела прекрасно. Спустя время мне показалось, что мы как-то слишком долго едем, и я, выглянув в окно, похолодела – машина неслась по пустой загородной дороге. Я резко обернулась назад и автомобиль Сами уже не увидела.

– Куда мы едем? – спросила я и стиснула смартфон пальцами.

Мне не ответили, и когда я перевела взгляд на дисплей своего айфона, то увидела, что связь пропала.

Глава 2. Андрей

Инстинкт мести в конечном счете есть не что иное,

как инстинкт самосохранения.

Эмиль Дюркгейм

– Андрей Савельевич, мы следуем в пункт назначения!

– Как себя чувствует наша звезда? – со смешком спросил я.

– Звезда на удивление сообразительной оказалась, уже начала соображать, что к чему…. Кричит, матерится и грозится позвонить папочке.

– Блокировки сигнала в действии?

– Да. Сами с главной машиной общаемся по рации.

– Как с ее охраной все прошло?

– Без происшествий. От хвоста оторвались. В течение получаса будем на месте!

Я нажал кнопку отбоя и ухмыльнулся, повторяя про себя слова Русого. Конечно без происшествий. Хотелось даже вслух добавить «пока что». Все происшествия нас ждут впереди, и сейчас я почувствовал, как кровь по венам побежала быстрее и в голове зашумело от нетерпеливого предвкушения. Как же долго я ждал этого часа. Каждый день, месяц за месяцем, превозмогая дикие приступы ярости и отчаяния, чтобы не сорваться с места и голыми руками не прикончить эту тварь. Он, как гребаная тень отца Гамлета, преследовал меня повсюду – не было и минуты, чтобы я не думал о том, как окуну чертового ублюдка в грязь. Ему не привыкать – он в ней живет, но теперь пришло время ею захлебываться.

Даже у самых конченых отморозков есть слабое место, ахиллесова пята, суть лишь в том, что кому-то удается до конца своих дней умело скрывать ее от остального мира. И мне нужно было ее найти. Деньги, влияние, даже его ничтожная жизнь – это слишком мало. Это ничто по сравнению с тем, в каком котле раскаленной смолы варились мы. И все эти басни про то, что время лечит – лишь жалкое утешение для наивных слабаков. Оправдание для тех, кто опустил руки и смирился с собственной участью.

Последние месяцы я жил одним – желанием отомстить. Эта жажда заменила мне даже воздух, вытеснила все мысли, и я подпитывал ее с одержимым желанием разрушить все и всех, кто окружает этого сукиного сына. Любую мелочь, которая представляет для него хоть какую-либо ценность – вплоть до фоторамки на стене.

Тот день, в кабинете врача, когда моя дочь с закрытыми глазами вынуждена была пройти через самый страшный ад, который ее вряд ли когда-либо отпустит, уничтожил и меня тоже. Прежнего. Выжег все внутри, оставляя лишь покрытую уродливыми трещинами почву.

«Терплю боль, кусаю себя за щеку, только чтобы продержаться. Еще один толкается в меня, а второй фотографирует и пьет что-то из бутылки. Они опять на своем говорят. Да я и не пытаюсь слушать. Какая разница уже… Слышу, как звонит телефон и смуглый отвечает. Он доволен, по голосу слышу, что разговор эмоциональный. Но не понимаю ни слова… кроме имени Ахмед…»

Каждое слово – непрекращающимся эхом в голове. Снова и снова, просто меняя свое звучание от оглушительно-громкого до навязчиво-отдаленного. Места себе не находил, казалось, с ума сходил от боли за дочь, злости на самого себя и жгучей ненависти, которая затмевала разум, путала мысли, мешая сосредоточиться. Я знал, что отомщу. Знал, что заставлю эту мразь встать передо мной на колени. Не для того, чтобы умолять, нет. Не это мне нужно. У меня иные цели – сломать, уничтожить, чтобы выл от желания сдохнуть и не мог.

А дальше… смерть отца… плен Дарины… Макс, который… Запнулся, даже в мыслях не смея заканчивать эту мысль. Слишком много боли. Слишком много разочарования. Всего слишком много. После чего не будет как прежде, как бы ни хотелось. Как ни пытаешься понять, принять или забыть – не будет. Есть грань, перешагнув которую, меняешься не только ты, но и мир вокруг тебя, в том числе и люди, которым в нем уже нет места. Вереница потрясений, которые сделали нас другими, и в кровавом эпицентре всего этого – одна-единственная мразь. Со своей неизменной ухмылкой, раскосыми глазами и руками, заведенными назад – в них всегда нож, который рано или поздно вонзиться в чью-то спину.

Миллион раз я видел, как сдавливаю голыми руками его шею, наслаждаюсь предсмертными хрипами и ощущением, как под сжатыми пальцами ходит ходуном кадык. А потом хладнокровно вырываю его и улыбаюсь тому ужасу, который плещется в глазах твари от вида крови, забрызгавшей мою отутюженную белоснежную рубашку. От осознания, что чужой триумф и ненависть – последнее, что он увидит в своей жизни.

А еще… все чаще ко мне во сне начала приходить Лена… Каждый раз, когда удавалось уснуть хотя бы на несколько часов, я просыпался с колотящимся в груди сердцем… Я видел ее в том самом белом свадебном платье и с зияющей дырой в груди. Пятна крови растекались по белому атласу витиеватым узором смерти. Она никогда раньше мне не снилась. Хотя я жаждал увидеть ее хотя бы там, во сне. Тосковал, винил себя, пожирал изнутри, мысленно заклиная, чтобы появилась – а она не приходила, словно наказывая. А после того, как услышал тогда из уст Карины имя «Ахмед», все изменилось. Ожило опять, потому что понял, не отомстил за нее. Ни за Лену, ни за дочь. Убрал не тех, все это время уверен был, что хоть часть вины кровью смысл, а оказалось, что все было зря.

Каждый мой сон начинался одинаково – день нашей свадьбы… Макс, отвешивающий свои пошлые шуточки и подбивающий меня хлебнуть виски, трасса, которую мы рассекаем, и часы, на которые я смотрю каждую минуту. Секундная стрелка, двигающаяся по циферблату, врезается в память, все время напоминая, что я не успеваю. Не успеваю, твою мать! Каждый раз, когда видел этот сон, ни разу не смог ее спасти. То гребаная пробка, в которой мы застряли, помешала.. а в следующий раз, когда удалось ее объехать, я, как в самой идиотской комедии, застреваю в лифте… Или мы «снимаем» с Максом всех ахмедовских ублюдков, но пуля снайпера все равно достигает своей цели, а Карину увозят – в самый последний момент, когда казалось – вот, наконец-то я все исправил. И так постоянно… ночь за ночью… покрываясь мокрым потом и сжимая руки в кулаки до хруста… потому что я ни разу НЕ УСПЕЛ! Каждый раз моя надежда подыхала, захлебываясь кровью, а я… я, бл***, оставался жить. И моя жизнь не имеет никакого смысла, пока эта тварь ходит по этой земле и дышит… дышит, бл***, с нами одним воздухом.

В одну из таких ночей я в очередной раз подорвался на постели и, натягивая на себя первую попавшуюся рубашку, схватил ствол. Задыхаясь от едкой гари ненависти, дернул за дверную ручку и выбежал в коридор, направляясь вниз… Урою нахрен… прямо сейчас… поеду и пристрелю как собаку… сам сдохну – но убью! А потом, проходя мимо комнаты Карины, заметил узкую полоску света и оторопел. Несколько секунд пошевелиться не мог, чувствуя, как опять волна боли накрывает. Будто пелена с глаз спала. Она не выключала свет на ночь. Боялась. Словно демоны, которые мучили ее, могли испугаться света ночника. Так по-детски наивно… хотя давно не ребенок, заставили, суки, повзрослеть раньше времени. Сердце сжалось так невыносимо больно, что стало нечем дышать. Захотелось ворваться к ней и схватить в охапку, качать на руках, как маленькую… так, как качала, наверное, когда-то Лена. И понял тогда – не пойду и не урою! Несмотря на то, что изнутри разрывает от желания сделать именно это. Потому что права не имею… Если под пули попаду – одна останется в этом мире. Одна не в прямом смысле – Максим с Дариной никогда не бросили бы, а предана. Предана единственным родным человеком. Окончательно и бесповоротно. Только это удерживало, заставляло давить в себе любые вспышки ярости, натягивающие стальные струны терпения до упора. Контролировать эмоции, подавляя и заставляя думать. Анализировать. Собирать информацию. Не ту, которая значится в бездушных досье всевозможных частных детективов, а другую – которую берегут как наивысшую ценность и охраняют от чужих глаз настолько тщательно, что перегрызут горло любому, кто подберется к ней слишком близко.

Через какое-то время я наизусть знал всю ахмедовскую родословную, кто что предпочитает на обед или ужин, какие неврозы безуспешно пытаются вылечить его двоюродной тетке и в скольких метрах от дома похоронила хомяка его племянница. Иногда у меня складывалось впечатление, что я начал жить не своей жизнью. В определенном смысле так это и было. Я запоминал каждую мелочь, откладывая в памяти, словно файлы с данными, и они отпечатались в моих мозгах, как в лучшем из архивов. Я продумывал каждый шаг, их последовательность, вырисовывая схемы, потом перечеркивая их, понимая, что чертов сукин сын выстроил вокруг себя самую настоящую крепость. Все непросто… Наоборот – каждый раз я понимал, что подобраться к ублюдку почти невозможно. Умная тварь, этого нельзя было не признать. А по-другому и быть не могло – то положение, которого он добился, говорило само за себя. Сейчас главное – не переоценить собственные силы и в очередном порыве бешенства не сделать даже один неосторожный шаг, или, поспешив, что-то упустить. Нет права на ошибку. Лимит исчерпан.

Поначалу это холодное трезвомыслие давалось мне с огромным трудом. Одно имя выродка вызывало во мне неконтролируемую нервную дрожь… Не говоря о многочисленных фото его плодовитой семейки. Я по уши окунулся в этот грязный мир напускной порядочности в стиле «строгого восточного воспитания», под которой копошатся болотные черви порока и подлости.

Но со временем на смену ярости пришло какое-то извращенное удовольствие. От ожидания… От предвкушения того, как однажды их изумленные лица исказятся от горя. Как запаникует Ахмед от ощущения, что земля под его ногами наконец-то дрогнула. Как ужаснется от осознания, что впервые в жизни он испытывает страх. Животный ужас и то самое бессилие, от которого хочется биться головой о стены, понимая, что ты них**а не можешь сделать.

А он будет, непременно, потому что я в конце концов нашел. Нашел ту самую мишень, в которую следует целиться. Это его дочь, которая, как бы фантастически это ни звучало, была его бесценным сокровищем. Учитывая то, что большинство женщин, которые попадали в постель к ублюдку, не доживали даже до рассвета, наличие у него дочери, еще и от русской, заставляло задуматься. Циничный монстр способен на чувства? Звучало как насмешка, но правда порой может быть невероятнее самой изощренной лжи. Он забрал ее к себе, несмотря на все нормы воспитания, которые не менялись в подобных семьях поколениями. Приблизил к себе, потакая капризам, и, несмотря на железный контроль, становилось понятно, что она, пожалуй, единственный человек в этом мире, который имел на него влияние.

Ребенок от непонятной связи, которому не просто позволили родиться на свет, но и диктовать какие-то свои правила. За что ее люто ненавидели практически все члены семьи. Не похожа ни на кого из них, наоборот – ярко выделяющаяся. Даже имя у нее было славянское – Александра. Все эти детали имели свое значение, я был уверен в этом. Судьба матери неизвестна, но это до поры до времени. Этот тщательно запрятанный скелет я тоже достану. Чувствовал, что нужно копнуть поглубже. Эта женщина непонятно почему была особенной для Ахмеда, и я обязательно докопаюсь до истины.

Когда ко мне в руки попали фото из их семейного архива, казалось, что собственные глаза меня обманывали. Потому что там Ахмеда находился не в окружении шлюх, он не хлестал элитный виски, даже неизменных кокаиновых дорожек рядом не было, он был запечатлен рядом с ребенком. Светловолосая девочка с глубоким взглядом. Глядя на них, никто не смог бы поверить, что это отец и дочь, настолько непохожими они были. Черные как смоль, жесткие волосы мужчины и ее – светлые, мягкие, струящиеся по плечам блестящими локонами. Ее белая, словно фарфор, кожа ярким контрастом рядом с его – бронзово-смуглой. Единственное, что их “роднило” – оба были кареглазыми.

Вот он держит ее на руках, на второй она задувает свечи на каком-то невероятного размера праздничном торте. Позади гора подарков, а она словно не обращает на них внимания, не отводя взгляда от коробки с микрофоном. На следующей – руки тянет и глаза прищурила, словно показывая – никому не дам… даже подержать. Улыбнулся невольно. На следующей фото уже за фортепиано сидит, ноги до пола не достают пока, бренчит что-то и поет, видимо. Рядом Ахмед, семейка их за столом, и все хлопают в ладоши, хотя в глазах – раздражение. Ненавидят девчонку, но страх перед отморозком заставляет всех лицемерно улыбаться и неискренне восхищаться. В какой-то момент мне даже стало ее жаль. Ребенок. В чем вина? В том, что не от того отца рождена была? А потом о Карине вспомнил, и тот же вопрос словно от стены отбился и опять прозвучал, только в этот раз совершенно по-другому. Смял в руках фотографию, и улыбающееся лицо Ахмеда покрылось уродливым заломами и вмятинами.

Листал фото, словно переворачивая страницы их жизни, наблюдая, как меняются лица, одежда, даже взгляды. Вот она стоит уже с высоко вздернутым подбородком на каком-то детском празднике и, как и всегда, выделяется среди других девочек – скромно одетых, словно укутанных с ног до головы какой-то невзрачной одеждой, чтобы не привлекать к себе лишнее внимание. И только она – в ярком пышном платье, на запястье браслет сверкает, и что бросается в глаза – осанка, идеально ровная. Во взгляде – вызов. Она всегда чувствовала себя белой вороной, знала, что ее за это ненавидят, но желание быть непохожей оказалось сильнее. Наверное именно эта черта и восхищала в ней самого Ахмеда. В этой своей упертости она была похожа на него. Сильные люди ненавидят слабаков, они уважают лишь подобных себе, хотя всегда пытаются их сломать.

Рядом со стопкой фото на столе были разложены диски – с аудио и видеозаписями. Девочка росла, и, видимо, сладкая мечта стать звездой совсем вскружила ей голову. Нашла таких же повернутых на музыке друзей, и они часами пропадали на репетициях, сочиняли песни и даже выпускали диски. Один из них тогда и нашла случайно Карина, и мне пришлось на ходу сочинить историю об особом подарке для любимой дочери.

То, что по прошествии столького времени певица Лекса смогла стать известной лишь в узком кругу тинейджеров-обитателей соцсетей, говорит о том, что Ахмед дочери явно не помогал. Не хотел или дело принципа? Скорее, не мешал, считая блажью, уверен был, что пройдет это, перебесится. Умеет мелкая веревки из отца вить. Не так, как бы ей хотелось, но все же… Да и сумела нащупать тот самый рычаг, с помощью которого на отца воздействовать можно. Вспомнил сразу легендарный монолог Аль Пачино из “Адвоката Дьявола”, в котором он обозначает любимый из его пороков – тщеславие. Ему льстило, что дочь без его помощи завоевывает симпатии. Что идет к своей цели, не умоляя помочь. Он этого жаждал всем сердцем, и в то же время гордился, что она не ломается. Потом по городам ездить стали, по тусовка молодежным, фестивалям каким-то любительским. Он всегда делал вид, что его все это не интересует, а сам каждый раз видеонаблюдение устанавливал и смотрел, как дочь выступает и как ревет публика с просьбой исполнить песню на бис.

Это и есть тот крючок, на который он попадется.

А потом мне на глаза попалась анкета… Заявка на участие в музыкальном конкурсе. “Парад планет”. Святая святых для молодых талантов, которые боготворят это мероприятие, словно участие в нем гарантирует восхождение на музыкальный Олимп. На деле это всего лишь очередная “соковыжималка”, в которой слово “продюсер” вызывает благословенный трепет, а отпахать на него несколько лет за сущие копейки – считается самой священной миссией.

Только фабрика грез всегда будет манить к себе таких вот мотыльков, которые летят на яркие огни, веря в то, что уж их крылья они не опалят.

Решение, которое я так долго и упорно искал, созрело в одно мгновение.

***

В воздухе витал запах алкоголя и табака. Арнольд Козловский достал из золотого портсигара кубинскую сигару и, втянув носом аромат, закрыл глаза от наслаждения.

За всю жизнь не выкурил ни одной сигареты, а вот сигары… моя слабость. Присоединитесь?

Благодарю, возможно в другой раз, – я смотрел на высокого шатена, рассевшегося в кресле напротив, и прекрасно понимал, что мне от него нужно. Он переводил разговор на разную чепуху, затягивая время, чтобы прощупать почву и в голове калькулируя, на какую сумму сможет меня “раскрутить”.

Гуру столичной богемы, акула шоу-бизнеса, крестный отец эстрады – и это далеко не полный перечень прозвищ, которыми его наградили. Кстати, вполне заслуженно. На его счету – несколько десятков самых успешных проектов. Его одновременно боготворили и боялись как огня, понимая, что попав в немилость к Козловскому – на карьере можно ставить крест. Ни один канал, радиостанция, даже забегаловка в спальном районе не возьмет на работу того, кто перестал устраивать Арнольда.

Зря, очень зря, Андрей… простите, не знаю, как по-отчеству…

Андрей более чем достаточно…

Ну, я вижу, вы человек серьезный и скорее всего занятой. Перейдем, пожалуй, к делу. Так как ко мне обращаются, в основном, по одному поводу, поставлю вопрос так – из кого в этот раз “конфетку” делать будем?

Я молча подвинул ему фото блондинки с мрачным макияжем и разодетую в какие-то лоскутки кожаной ткани. Сценический костюм почти не давал пространства для воображения, оголяя длинные стройные ноги и обтягивая упругие ягодицы. Поймал себя на мысли, что и сам засмотрелся, и краем глаза наблюдал за реакцией продюсера. Умом понимал, что почти в дочери годится, а взгляд, тем не менее, отвести смог не сразу. Козловский причмокнул и даже пододвинул фото поближе, чтобы лучше рассмотреть.

Экстерьер более чем приличный, я впечатлен… Полдела, считайте, сделано. А петь хоть умеет, или так – фанера наше все?

А есть проблема? Я думал, имею дело с профессионалом. Или слухи явно преувеличены?

Заметил, как напряглись его скулы, но он довольно быстро овладел собой и расплылся в наигранной улыбке. Деньги-то пока не в кармане, а терять их не любит никто.

Пытаюсь оценить объем работ, только и всего… При соответствующих ресурсах обезьян научат не только курить.

Я пододвинул к нему диск и подписанный чек. При виде суммы уголки его губ дернулись вверх, он был более чем доволен. А, включив диск и послушав запись, и вовсе расцвел.

Итак, обсудим детали. На какой сцене и в какие сроки вы хотите, чтоб она засветилась. Клипы, премьеры, диски – какие у нас задачи?

Первая задача – финал конкурса “Парад планет”. Это то, что мне нужно.

“Парад планет”? Вы серьезно? Но это же мелководье… я могу предложить куда больше, например…

Я повторяю – “Парад планет”. Не думаю, что вы плохо расслышали, – я оборвал его на полуслове, понимая, какую тираду мог бы сейчас выслушать.

Можете подыскивать подарок победительнице, Андрей…

Глава 3. Андрей

Там, где нет правосудия, возникает месть.

Максимилиан Вест

За неделю до событий в предыдущих главах

Звуки выстрелов взрывным эхом отбивались от толстых стен помещения, утопавшего в полумраке. Только небольшое ярко освещенное пятно вдалеке, на противоположном конце стрелкового коридора. Очередное нажатие спускового крючка – и вот еще одна пуля, подгоняемая моей ненавистью, со свистом полетела в сторону отпечатанного черного силуэта. Я держал пистолет прямо перед собой, целясь в находящуюся в нескольких десятках метров от себя мишень, слегка прищуривая глаза и в положенное время задерживая дыхание. Каждый выстрел – резкой отдачей в плечо, и промежуток между этими толчками все короче. Выпустил всю обойму, чувствуя, как заныли скулы от сжатых со всей силы зубов. Продолжал осатанело нажимать на спусковой крючок, отказываясь осознавать, что вместо очередных выстрелов воздух прорезают лишь холостые хлопки. С раздражением опустив пистолет и вынув расстрелянный магазин из рукоятки, рассматривал изрешеченную пулями мишень, которая с каждой секундой становилась все ближе. А внутри опять поднялась знакомая волна отвращения – на секунду показалось, что вижу перед собой лицо ублюдка Ахмеда. Осталось всего несколько дней, а у меня стойкое ощущение, что время остановилось. Минуты, даже секунды, растянулись до размера какой-то резиновой бесконечности. Чем больше чего-то ждешь, тем сильнее нетерпение. Оно выматывает, заставляя думать об одном и том же, прокручивая каждую мысль в голове сотни раз. И тебе ничего не остается, кроме как коротать это гребаное время, потому что заставить его бежать быстрее ты не в силах.

Опять взглядом на часы. Отточенное движение. Когда ровно через десять минут зазвонил мой телефон, я довольно ухмыльнулся. Мне нравилось это ощущение, что все идет строго по плану – тому самому, который я так тщательно составлял и разрабатывал на протяжении последних месяцев.

– Здравствуй, Дед. Всегда буду поражаться твоей пунктуальности. Секунда в секунду…

– Время не ждет, Андрей Савельевич, раз вы сказали, что дело важное – работаем.

– Ну ты же знаешь, по не важному я бы тебя не дергал. Тут твой опыт нужен, а с профессионалами сейчас туго…

Дед получил свое прозвище за исключительный опыт в проведении самых сложных заданий. Смекалистый, умный, и чутье как у ищейки. Такой профессионал – на вес золота. Таких, как он, не отпускают – слишком ценен и слишком много знает. Преданность свою не раз подтвердил, и хотя о доверии с моей стороны речь не шла, но то, что он сделает все по высшему разряду, сомнений не вызывало.

– Да молодняку я бы это и не поручил, – прокуренный кашель резко ударил в ухо, заставляя меня отвести трубку.

– Ты, главное, это дело до конца доведи…

– Потом на покой отпустите?

– На покой отсюда только в гробу уходят, Дед. Да ты и сам не захочешь – я тебя знаю. Наставником тебя поставим – молодых да зеленых уму-разуму учить.

– Больше похоже на проклятие, Андрей Савельевич, чем на награду за выслугу лет….

Мы рассмеялись одновременно – друг друга с полуслова поняли. А через несколько секунд Дед продолжил:

– Короче говоря, контакт я без проблем установил. С тем, чтобы выманить, проблем не будет. Транквилизаторами подстрелим и на палке с петлей вытащим.

– Отлично. А что с главной частью плана? Теперь ты можешь дать ответ?

– Могу, Андрей Савельевич, кинологи уже начали проработку, – ответил хриплым голосом. – Но пес нам нужен в тесный контакт.

– Обеспечим! Все указания уже даны. Сколько времени на это уйдет?

– Ну, с собакой поработать придется плотно. Эти породы не ринговые, бороться особо не лезут, больше давят. Но конкретно эта особь азартна и несдержанна. Психика очень лабильна, демонстрирует явные признаки агрессии, короче, есть на чем сыграть.

– А как ситуация на самом объекте?

– Я уже несколько раз там был, с нашим человеком постоянно на связи. В дальней части усадьбы камер нет, только проволока с переменным током по верхней части ограждения. Оно и понятно, нет там смысла вешать датчики движения. То белки, то зайцы шмыгают. Да и пес постоянно без присмотра бегает.

– А патруль? Другие охранные собаки? Ограждение? Не лохи же там сидят – система безопасности похлеще, чем в Белом лебеде.

– Это мы уладим, расписание обходов нам с точностью до чиха передали.

– А внутри дома что? С персоналом как дела обстоят? Новый человек опасения не вызывает?

– Да там прислуга меняется, как салфетки в туалете – хохотнул… – как вы и говорили. Шарахаются от старухи, как черти от ладана. Знают, что управы на нее нет. Даже за большие деньги работать отказываются. Так что эту карту мы удачно разыграли, из постоянных там только охрана да горстка тех, кому уже рыпаться некуда.

Я постучал пальцами по столу и на несколько мгновений замолчал, прищурив глаза. В голове словно шестеренки закрутились, и схема со стрелками, которую я несколько раз прорисовывал, перед глазами возникла. Еще раз по всем главным пунктам прошелся, убедившись, что все идет согласно плану, до хруста сжал ладонь в кулак и перешел к итоговому указанию.

– У нас на все про все – максимум неделя. За это время мне нужен результат.

– По опыту могу вам сказать, что бьется всегда не пес, а тот, кто его направляет. Собачка будет обработана так, что один запах хозяйки будет вызывать ассоциации с болью. Дело техники. Звуковой сигнал добавим вместе с разрядами, выработаем условный рефлекс. Нужная аппаратура для подкрепления током тоже уже имеется. Так что, как только она почует старушенцию – слюну пустит, как собака Павлова.

– Работайте. И пожестче там, без сантиментов. Чтоб без единого шанса на другой исход.

***

Горничная бесшумно выскользнула из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Ее пальцы с побелевшими от напряжения костяшками изо всех сил стискивали края антикварного подноса для завтраков. На начищенной серебряной поверхности позвякивали осколки разбитого фарфора. Жидкая овсяная каша с мёдом и орехами стекала на накрахмаленную салфетку. Ровным уверенным шагом женщина спустилась вниз в буфетную, где в это время дня обычно собирался на завтрак весь персонал. Когда она вошла в большое помещение, все разговоры стихли, и женщина поняла, что алый след от пощечины на её щеке не остался незамеченным.

– Чертова старуха снова беснуется?

Это был Борис, старый смотритель, следящий за всеми коммуникациями особняка, а по совместительству ещё и дворник.

– Нет, это уже перебор, если она вздумает поднять хоть палец на меня – я немедленно заявлю и в агентство, и в полицию! – прошипела молоденькая служанка, которая работала в доме первую неделю.

Ей никто не ответил – все окружающие прекрасно понимали, за что им платят внушительную зарплату. А еще лучше они знали цену неосторожным словам. Несогласные здесь не задерживались. Скорее, пропадали в неизвестном направлении.

Поставив поднос с разбитой посудой на столешницу в кухонной зоне, женщина взяла влажное полотенце и, приложив к щеке, села за общий стол.

– Нинель, она не хочет кашу, просит приготовить омлет. Я подожду здесь.

Пухлая грузинка тяжело поднялась на свои отёкшие больные ноги и поплелась к холодильнику.

– Хозяйка совсем с ума сошла, как пропал это дьявол. Только я вам говорю, – она потрясла рукой с вытянутым вверх пальцем, – это черти его утащили! Нинель молилась о том, чтоб сгинула проклятая псина!

– Ты молилась, а вот отдуваться пришлось Абдулле.

Все помнили – когда выяснилось, что любимый ротвейлер хозяйки пропал, первый удар пришёлся на смотрителя территории. Именно он отвечал за собаку – выгуливал, устраивал псу пробежки по лесу, следил за рационом и количеством нагрузок. Охранной собакой призовой Рудольф Второй так и не стал, сделавшись диванным любимцем старой Зухры. Пёс спокойно перемещался по дому и территории усадьбы, наводя ужас на работников. Больше суток его лихорадочно искали по всем укромным уголкам обширного участка – подвалы, подсобки, дождевые коллекторы, люки, но собака как сквозь землю провалилась. Когда следов не нашли, решили, что пёс удрал через ослабленные упавшим деревом прутья забора в дальней части усадьбы.

На глазах всего персонала и под вопли маленькой скрюченной старухи “Куда ты дел моего Рудика?!” Абдулла клялся самым святым, что ни в чем не виноват, укрывая голову руками от остервенелых ударов резиновыми дубинками. Не успевший ничего понять Абдулла был в тот же день вышвырнут с работы, и наверняка потом ещё долго мочился кровью, не забывая благодарить Всевышнего за то, что остался жив.

– Омлет готов, забирай, моя хорошая, – сказала кухарка негромко.

Горничная очнулась от раздумий, и, поправив передник, стала сервировать серебряный поднос заново.

– Не грусти и не бойся. Хозяйка ни в чем никогда меры не знала. Жестокая была. От одного ее взгляда все холодели. Дети разъехались, навещают раз в несколько лет, так к могиле она совсем из ума выжила. – Кухарка поправила горничной накрахмаленный воротничок. – А как пёс её проклятый сбежал, так она лютует, будто дитя родное потеряла…

Взяв поднос, женщина вышла из буфетной, а поднимаясь по черной лестнице на второй этаж, ощутила вибрацию телефона, спрятанного на талии. Пользоваться мобильными телефонами на смене было строжайше запрещено. Быстро оглядевшись, она пристроила поднос на перилах и, достав телефон, прочла сообщение. Её задание подходило к концу.

Она аккуратно постучала в дубовую дверь, после чего отворила её и прошла вглубь большой тёмной комнаты.

– Ваш завтрак. Простите за ожидание, Зухра Фархатовна.

Пройдя к высокой резной кровати, богато задрапированной у изголовья бархатными складками балдахина, она поставила поднос с омлетом на прикроватный тумбу. Маленькая щуплая старуха в кружевном малиновом пеньюаре сидела, опершись на пухлые подушки, и следила за нею колючими черными глазками. Несмотря на весьма преклонный возраст она даже читала без очков и резво ходила на своих двоих.

– А ведь у меня для вас есть прекрасные новости. Ваш замечательный пес нашелся! – горничная подошла к ближнему высокому окну и раздернула тяжелые шторы в стороны, заливая комнату светом.

– Мой Рудик? Вернулся? – щуплые скрюченные руки Зухры затряслись, и крошечная чашка зазвенела на фарфоровом блюдце.

– Именно так, мне только что сказали об этом в буфетной, – горничная прошла ко второму окну, так же по-деловому раскрывая шторы.

– Где он?! Почему его не привели?! – чашка полетела в сторону, разбиваясь в пыль.

– Он в котельной. Он весь вымазался в грязи, продрог и очень устал. Сначала необходимо его отмыть и…

– Рудик! Где мой Рудик! Безмозглая дура! Немедленно подойди сюда и помоги мне одеться!

Спустя две минуты горничная уже вела быстро семенящую старушку в дальнюю часть двора, туда, где в котельной у гостевого дома ждал её самый любимый друг. Обутые в лёгкие домашние туфли ноги неслышно прошли по мощеным натуральным камнем ступеням вниз. В котельной, к изумлению хозяйки, оказалось довольно холодно, и она зябко куталась в подбитый норкой халат, спускалась в основное помещение.

Наконец, когда они одолели последнюю ступень, старушка вошла в подсобку с дорогой каменной облицовкой на стенах. Тяжелая металлическая дверь за спиной глухо лязгнула, но она смотрела только вперёд. Только на лежащего в центре комнаты массивного мускулистого пса с некогда лоснящейся шкурой.

Красавец-пёс, казалось, приходил в себя ото сна. Он тряс крупной головой с коротко купированными ушами, часто облизываясь и пуская стеклянные слюни.

– Рудик, мой мальчик, иди сюда, мой золотой! – она шаркнула в его сторону, но отчего-то застыла.

***

Пёс мотнул головой в направлении прозвучавшего голоса. Он в самом деле только недавно отошел от наркоза, антидот подействовал исправно, оставляя после себя невыносимую ломоту во всем теле. Его нос нервно дернулся, принюхиваясь к появившемуся хорошо знакомому запаху.

В этот момент в дальнем углу ожил небольшой приборчик, издавая практически не слышные звуки, характерные для разряда электрического тока. По мощному телу животного пробежала судорога.

Он приподнялся и встал, пошатываясь на нетвёрдых лапах. Сделал пару коротких шагов вперёд и остановился, возвышаясь во весь свой внушительный рост. Казалось, он заполнил собою все замкнутое пространство каменного мешка, потому что из глубины его груди доносился низкий вибрирующий гул, ещё не переходящий в рык. Крутые черные бока с подпалинами шоколадного цвета тяжело вздымались и подрагивали от волн мелких судорог, то и дело прокатывающихся по корпусу от шеи до основания хвоста, который в свою очередь не переставал подрагивать от возбуждения.

– Рудик, Рудольфик, ты что, не узнал мамочку? – неприятное внутреннее предчувствие удержало её от порыва кинуться к любимцу, а в углу комнаты снова стрекотнул передатчик.

Псина снова вздрогнула, его ноздри раздулись, а глаза дико завращались в орбитах, сверкая желтоватыми с кровью белками. Пёс хрипло задышал, раскрывая пасть с крупными клыками, с которых тягучими тяжами свисала пенистая слюна. Стрекотание повторилось, пёс с шумом облизнулся и, пригибая голову ниже, глухо зарычал.

Именно в этот момент старушка начала осознавать, что, возможно, ей не стоит сегодня пытаться приблизиться к питомцу, и сделала осторожный шаг назад.

– Малыш, мамочка сейчас принесёт тебе покушать… Много-много вкусных сухариков. Ты, наверное, просто устал и хочешь кушать. –

Она протянула руку к дверной ручке и попыталась открыть дверь. Ручка не поддавалась. Дверь была заперта с внешней стороны. Потеряв все самообладание она, не поворачиваясь к собаке спиной, начала колотить по металлической поверхности. Она неистово кричала и грязно ругалась, посылая проклятия и суля кару всем, кто так и не спешил ей на помощь. Лишь признав, что вряд ли кто мог услышать её крики из полуподвальной котельной в отдалении от хозяйского дома, она растерянно повернулась к собаке. Пёс окончательно ошалел от шума и гомона, который сливался со все нарастающим низкочастотным сигналом динамика, заставляя его воспаленный мозг плавится от нагрузки. Он скалил пасть, щедро заливая пол пенистой слюной, налитые кровью глаза смотрели исподлобья на мельтешащую и размахивающую рукам старуху. Крадучись, он приближался к ней все ближе и ближе, припадая на передние лапы, а рык, сотрясающий его мощную грудную клетку и отражающийся от стен, напоминал раскаты надвигающегося грома.

Она быстро перебирала онемевшими от страха губами, шепча ласковые прозвища и умоляя взбесившегося монстра не трогать свою мамочку. В интуитивном жесте самозащиты её артритные ладони попытались прикрыть горло и лицо, но именно этот жест и стал триггером, тем спущенным курком, который взорвал пропитанное кровавым безумием и диким напряжением пространство. Словно пружины, мощные лапы вытянулись в длинном прыжке. Ещё долгие шесть минут из-за запертой металлической двери котельной доносились душераздирающие крики старухи и рычание взбесившегося пса. Когда все смолкло, горничная отправила смс и, отворив замок, удалилась.

***

Ахмед

Ахмед пнул носком сапога мужчину, валяющегося на окровавленном бетонном полу котельной, и повернулся к Рустаму. Тот невольно отшатнулся от босса, чье лицо походило на перекошенную маску. Левый глаз Нармузинова нервно дергался и начал слезиться, на лбу пульсировала жилка. Рустам подал платок, но Ахмед даже не заметил. Оттолкнул руку и снова пнул начальника охраны, а потом еще и еще, до кровавого месива. В бешеном остервенении. Под подошвой хрустели кости, и вскоре вопли несчастного начали стихать, отталкиваясь эхом от стен.

Никто не решался сказать ни слова. Ахмед издавал странные сипящие звуки, он задыхался, но продолжал бить свою жертву, а потом вытащил пистолет и выпустил в голову Рашида, начальника охраны Зухры Фархатовны, всю обойму. Мозги разлетелись в разные стороны, забрызгав стены и белые рубашки людей Нармузинова. Никто не пошевелился, только лица утерли и, замерев, смотрели на хозяина, как верные псы. Одно его слово – и от страха они раздерут друг друга.

– Дай свой ствол!

Рустам подал, и Ахмед пулей вылетел на улицу, где, опустив голову, стояла вся прислуга и охрана дома.

Раздалось несколько выстрелов и трое охранников замертво упали на землю.

Дрожащей рукой Ахмед отшвырнул пистолет и повернулся к Рустаму. Он до сих пор не сказал ни слова, но Рустам хорошо знал своего друга и начальника, чтобы понимать без слов.

– Пса пристрелили, как только открыли котельную. Уже было поздно, Ахмед. Он ее…