Стажер диверсионной группы Махров Алексей
Автор благодарит Валерия Большакова за неоценимую помощь в создании книги.
Константин Фролов-Крымский
Не зовите меня в Бундестаг!
- Мне не жалко погибших немецких солдат,
- Что хотели с землёю сравнять Сталинград,
- Этих Гансов и Фрицев, лежащих в могиле,
- Потому что они мою землю бомбили.
- Мне не жалко лоснящихся, наглых и потных,
- Опьяневших от крови безмозглых животных.
- И за хворост, что брошен был в пламя пожара,
- Их настигла вполне справедливая кара.
- Предо мной на столе – желтизна фотографий,
- Где смеются довольные асы Люфтваффе.
- Это те, кто, нарушив святые законы,
- Санитарные подло бомбил эшелоны.
- Наши школы, больницы, дома, магазины
- С их нелёгкой руки превратились в руины,
- А на то, что дышало, любило, мечтало,
- Были сброшены адские тонны металла.
- Мне румын, итальянцев и венгров не жалко!
- И плевать – было холодно им или жарко!
- Все они в мою горькую землю зарыты,
- Потому что убийцы должны быть убиты.
- Я нарочно взвалил эту память на плечи,
- Чтоб вовек не дымили в Освенциме печи.
- Чтоб никто не познал, что такое – блокада,
- Голод, холод и лютая ночь Ленинграда.
- Кто-то будет доказывать мне со слезами:
- – Мы – солдаты Германии! Нам приказали!
- Вот и фото детишек, и крестик на теле.
- Мы в России нечаянно! Мы не хотели!
- Пусть они будут клясться, больны и плешивы.
- Только я им не верю! Их слёзы фальшивы!
- Их потомки забудут войны «ароматы»
- И с готовностью в руки возьмут автоматы.
- Нам, увы, не вернуть наших жертв миллионы.
- Перед нами незримо проходят колонны.
- От начала войны до Девятого Мая
- В наши души стучит эта бездна немая.
- Не осталось живого, поистине, места
- От Мурманска до Крыма, от Волги до Бреста.
- На полях, где гуляли незваные гости,
- До сих пор мы находим солдатские кости.
- Между нами и Западом пропасть бездонна.
- Но Россия не мстит никогда побеждённым.
- Не тревожьте вы Имя Господнее всуе!
- С мертвецами наш гордый народ не воюет.
- Мне не жалко погибших немецких солдат.
- Их порочные души отправились в ад.
- Не зовите меня в Бундестаг! Не поеду!
- И не буду прощенья просить за Победу!
Пролог
ХАРАКТЕРИСТИКА ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА
КУРСАНТА ШОН[1]
Игоря Петровича Глеймана
Глейман Игорь Петрович, 1924 года рождения;
Полных лет – 16;
Место рождения: город Москва;
Национальность – русский; родной язык – русский;
В другом подданстве или гражданстве не состоял;
Социальное происхождение – из служащих;
Партийное положение: член ВЛКСМ с 1939 года;
Комсомольским взысканиям не подвергался;
Образование – неоконченное среднее;
Владеет немецким языком, степень владения – свободная;
Под судом или следствием не состоял;
За границей не был;
За участие в боях против немецко-фашистских оккупантов награжден орденом Красной Звезды (Приказ № … от 28.06.41 г) и наградным оружием (пистолетом «Астра» № …) (Приказ № … от 01.07.41 г);
Взысканий не имеет;
Холост;
Родственники:
Мать – Надежда Васильевна Глейман, в девичестве Петрова. Служащая;
Отец – Петр Дмитриевич Глейман. Кадровый командир РККА, подполковник.
В период с 25 июня по 1 июля 1941 года И. П. Глейман участвовал в боях с немецко-фашистскими захватчиками во Львовской и Житомирской областях, был несколько раз контужен, но остался в строю. Зарекомендовал себя положительно. Проявил себя как умелый, смелый, дисциплинированный воин. Инициативен. Проявил значительные организаторские способности. Пользовался авторитетом среди товарищей. Политически устойчив. Энергичен. Хорошо умеет владеть собой, импульсивен, но контролирует себя. Способен быстро ориентироваться в незнакомой обстановке и принимать правильные решения. Трудности военной службы переносил стойко. Умеет хранить секреты.
В ходе личного знакомства и бесед с контролером (лейтенант госбезопасности В. С. Морозов) показал себя эрудированным во многих областях (в том числе в военном деле). Свободно участвует в разговоре на различные темы. Общителен. В своих высказываниях откровенен, принципиален. Мысли излагает четко и последовательно. Умеет расположить и заинтересовать собеседника. По отношению к окружающим честен и объективен.
Свободно владеет немецким языком, имитирует саксонский диалект.
Стреляет из любого вида оружия, выбивает не менее 90 очков.
Владеет первичными навыками рукопашного и ножевого боя.
Морально устойчив, в быту скромен до аскетизма. В коллективе пользуется уважением.
Произведена спецпроверка по линии НКВД на Глеймана И. П. и его близких родственников (список прилагается). Компрометирующих материалов не получено.
Предложение о зачислении на службу в органы НКВД воспринял серьезно, с чувством глубокой ответственности.
Согласно заключению ВВК[2] признан годным к оперативной работе, здоров.
Первичная рекомендация для зачисления в ШОН подписана майором госбезопасности И. М. Ткаченко[3].
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
На основании результатов проверки и изучения Глеймана Игоря Петровича —
Полагаем:
Зачислить И. П. Глеймана, 1924 г. р. в органы НКВД слушателем специальной школы[4].
Курсанта ШОН И. П. Глеймана, 1924 г. р. по своим личным качествам целесообразно использовать на оперативной работе.
– Глейман! К командиру! – проорал дежурный, едва просунув голову в приоткрытую дверь аудитории. И тут же исчез.
– Михаил Петрович, разрешите? – обратился я к преподавателю радиодела.
Старичок препод, в мешковатой форме без знаков различия, кивнул.
– Конечно, идите, Игорь. Владимир Захарович ждать не любит!
Вызов к командиру – это святое! В нашем странном учебном заведении, где средний возраст наставников – пятьдесят-шестьдесят лет, а учеников – всего шестнадцать годков, где все поголовно ходят с «голыми» петлицами и не принято обращение по званиям или должности, а только по имени-отчеству, исполнительность поднята на самую большую высоту.
Дежурный мог не спрашивать разрешения преподавателя для обращения к группе, что является обязательным даже в обычной средней школе, не говоря уж о военных училищах, но при этом все распоряжения старших выполнялись только бегом.
Побегу и я – начальник спецшколы действительно ждать не любит. К счастью, за прошедшие с памятных июньских событий пару месяцев мне удалось почти полностью восстановить физическую форму, и быстрая трусца по коридорам да лестницам больше не приводила к одышке, обильному поту и красным кругам перед глазами, как было со мной сразу после поступления на учебу. Два немолодых преподавателя физподготовки работали над моим восстановлением жестко, настойчиво, но очень аккуратно. Думаю, что пятикилометровый кросс по сильно пересеченной местности мне пока не по силам, но пешочком, в спокойном темпе, с туго набитым рюкзаком я уже несколько раз «прогуливался». Километров по двадцать… И ничего – остался жив!
Вообще, конец лета для меня пролетел-прополз спокойно – все улеглось в душе, муть осела, и холодная ярость уже не опаляла мозг. Эмоции пришли в равновесие с сознанием.
Нет, я нисколько не забыл своего обещания истребить немцев из 11-й дивизии, чьи танки гусеницами давили раненых детей. Я все прекрасно помнил и прощать не собирался. Просто как бы «расширил» свои намерения, желая уничтожить ВСЕХ фашистов. Ну, а в реале – сколько смогу.
Потому-то, наверное, учеба в ШОН и не напрягала – здесь я готовлюсь вести свою войну с немцами. Нет, поначалу-то я легонько взбрыкивал. А что вы хотите?
Я ощущал и ощущаю себя взрослым мужиком, побывавшим не в одной «горячей точке» XXI века. Я им реально был, и то, что ныне я обретаюсь в теле своего деда, не отменяло ни памяти моей, ни опыта.
Но так ли уж много я умел тогда, в будущем? Хорошо стрелял и мог пробить парочку отработанных связок. А тут тебе всего-то шестнадцать лет, и подготовят тебя так, что держитесь, фрицы! Вот и налег на учебу…
Ишь, как у меня это легко проскользнуло: «Мне – шестнадцать». А мне ли?
Каково это – взрослому мужику уживаться в организме пацана? Внуку – в жилистых телесах деда? Да вот, привык как-то…
Худющий у меня дед, но это ничего – кости есть, а мясо нарастет. Было трудновато порой соизмерять свои хотения с возможностями подростка. Помню, руки чешутся, чтобы морду набить какой-нибудь мразоте, а ты себя осаживаешь – не та весовая категория. Зато насчет пострелять все в лучшем виде – дед не зря носил значок «Ворошиловский стрелок», их в это время «за просто так» не давали. Так что мои «будущие» потенции вполне сочетались с «дедушкиными» кондициями.
Нет, конечно, иногда ка-а-ак шандарахнет в памяти – где я и кто я. И когда! Но это проходит, и быстро – наверное, срабатывает некий предохранитель, не допускающий «перегрева» психики. Вот, перенесет вас в тело деда, да не старика, а совсем еще молодого парня, каково вам будет?
С одной-то стороны, чего плохого? Мне, считай, полтинник натикал – ТАМ, а тут – вьюнош! Девственник, и вообще… А с другой…
Сложно с другой. Любой человек, не живущий одним днем, строит планы на будущее, мечтает о чем-то, позволяя природе вовлекать себя в извечный биологический цикл: ребенок вырастает, влюбляется, женится, сам заводит детей, старится, нянчит внуков, умирает. А что будет со мной? Я что, так и останусь в дедовой шкуре? И буду много лет спустя наблюдать, как мужает внук – я?! Чокнуться можно!
Как узнать, временно ли меня «подселили» в голову к деду или это навсегда, до самой смерти? И мне предстоит прожить еще одну жизнь, уже не совсем свою, а за моего «старого», но по-новому, так, как я хочу – и могу?
Кто мне даст ответ на это?
Дико звучит, но все равно – хорошо, что война идет. В июне просто не было свободной минутки, чтобы рефлексировать – то бой, то погоня, то снова бой… А набегаешься, настреляешься, нанюхаешься – с ног валит, и в сон, как в омут. Да и нынче в школе скучать тоже не приходится – часов в сутках не хватает!
Вот, поныл самому себе, и вроде легче стало. Да и рад я в глубине души, на самом ее темном донышке, что оказался в 41-м. Здесь-то я по-настоящему нужен. Только попав сюда, я понял, чего натерпелись наши будущие ветераны, те самые, смешные порой старички с «иконостасами» орденов и медалей…
…Широкие коридоры ШОН были пусты – весь личный состав на занятиях. Из-за плотно закрытых дверей учебных классов не доносилось ни звука. И я даже примерно не знаю, сколько человек здесь учится. В школе никогда не проводится общих построений, нет большой столовой, кинозала и спортплощадки. Каждая группа проходит обучение по индивидуальной программе. На территории бывшей дворянской усадьбы, уютно расположившейся где-то среди густых лесов Подмосковья, легко могли разместиться человек двести.
Судя по уровню преподавателей, отбору учеников и специфическим предметам в расписании, из нас готовят не простых диверсантов. Меня после ранения особо не «мучают» – учу минно-взрывное дело, шлифую немецкий, изучаю работу радиостанций и основы шифрования, зубрю структуру Вермахта, Люфтваффе и Кригсмарине, запоминаю тактико-технические характеристики вражеской боевой техники и вооружения. А мои одногруппники вдобавок обучаются рукопашному бою, стрельбе изо всех видов оружия и целому ряду спецдисциплин – закладке тайников, организации встречи с агентом, уходу от наружного наблюдения и прочая, и прочая, и прочая.
А уж как в нашей «лесной школе» преподают иностранные языки! Хочешь, не хочешь, а выучишь. За год!
Затормозив, я мазнул взглядом по школьной стенгазете «Чекист» и чуток унял дыхание. Отворил дверь кабинета начальника, переступил порог и выдохнул:
– Звали, тащ командир?
Насколько я успел понять, формальные проявления субординации в школе не приветствовались. И правила элементарной вежливости тоже. Поэтому слова «Разрешите войти! Курсант Глейман по вашему приказанию прибыл!» можно было смело опустить.
– Звал! – переворачивая чистой стороной вверх лежавший перед ним листок бумаги, сказал начальник – моложавый крепкий дядька лет сорока пяти, одетый, как и все здесь, в красноармейскую форму без знаков различия[5]. – Не маячь, садись, разговор есть.
Я сел на стоящий напротив стола красивый стул с мягкой обивкой, почти в точности такой, как в фильме «Двенадцать стульев». Вот только обивка сильно потерта, а деревянные части поцарапаны. Видимо, этот предмет мебели обитал в усадьбе со времен «доисторического материализма».
– Слушаю, тащ командир!
– Слушаешь? Хорошо… – рассеянно проговорил командир, вставая со своего места и делая несколько шагов в направлении окна.
Странно – он ведь явно не знает, с чего начать! Интере-е-есно…
– Ты сводки по радио не пропускаешь? – внезапно спросил Владимир Захарович, не поворачиваясь от окна.
– Нет, конечно! – продолжая недоумевать, ответил я. Прослушивание сводок Совинформбюро – чуть ли не единственное развлечение в школе. Телевизора-то нет! Кино не крутят, танцы не устраивают. Хотя под конец дня мы выматывались так, что сил только на сводку и хватало.
– Что сейчас на фронтах происходит, ты знаешь?
– В общих чертах, – осторожно произнес я.
Действительно, по сводкам точную картину происходящего не составить – слишком дозированная информация, подозрительные цифры потерь, чересчур большой упор на воспевание героизма отдельных военнослужащих и целых подразделений.
В целом обстановка не радовала – фрицы перли везде, кроме, пожалуй, Южного фронта. На центральном направлении хуже всего – Минск захвачен, бои идут на подступах к Смоленску. На севере немцы, захапав Прибалтику, дошли до Пскова, на юго-западе – после августовского прорыва укреплений старой границы наступают на Киев.
– Юго-Западный фронт прогибается, – негромко сказал Владимир Захарович, – немцы давят 1-й танковой группой Клейста, к северу от нее наступает 6-я армия, к югу – 17-я. Под Луцком и Ровно мы послали в бой пять механизированных корпусов, но смогли лишь задержать наступление группы армий «Юг» – немцы уничтожили больше двух тысяч наших танков, потеряв примерно тысячу своих! Ты там был, сам видел, как дерзко, но вполне организованно они действуют – у них по радиостанции на каждой машине, а у нас даже не на всех командирских танках рации стоят. И потому никакого взаимодействия не выходит, сплошные разброд и шатание. Без связи между собой наши мехкорпуса воевали каждый сам за себя… – Начальник ШОН горько усмехнулся. – Боевого опыта нашим доблестным командирам не хватает, и потому совершается так много ошибок, как на тактическом, так и на более высоком – оперативном уровне. Да, в общем, и стратегические задачи решаются довольно плохо – иначе враг не стоял бы под Киевом и Смоленском! – Остро поглядев на меня, он спросил: – Осуждаешь за такие слова, курсант? Я покачал головой.
– Вы говорите правду, товарищ командир.
Тот хмуро кивнул.
– К сожалению… Но не все так плохо. Да, целые дивизии распались на отдельные роты, да просто на толпы отступающего люда! Однако там, где командование действовало с умом, удалось сохранить боевые порядки.
Владимир Захарович подошел к большой карте, висевшей на стене. Карта изображала европейскую часть СССР.
– Где-то вот здесь, – ткнул он пальцем, – между Ровно и старой границей, сосредоточена большая группа наших войск, возглавляемая подполковником Глейманом. Да, да, Игорь! Твоим отцом! Петру Дмитриевичу удалось собрать многих – и пехоту, и артиллеристов, и танки. В настоящее время группировка Глеймана окружена немецкими войсками. С юга ее обошли танковые дивизии Клейста, с севера – 17-я армия Штюльпнагеля. Между тем окруженцы – это сила, они очень и очень важны для удержания Юго-Западного фронта! Одной только бронетехники у подполковника Глеймана хватит на две с половиной танковых дивизии, причем по большей части это новые «Т-34» и «КВ». Правда, горючего у них почти нет, как и боеприпасов, однако генерал-полковник Кирпонос, командующий фронтом, согласен даже на то, чтобы устроить «воздушный мост», перебросив группе Глеймана топливо и снаряды! И всего-то нужно связаться с подполковником, согласовать с командованием фронта место прорыва – и вывести окруженцев! А связи нет! Самое паршивое заключается в том, что у твоего отца есть в наличии мощные радиостанции для дивизионных сетей, но он отказывается выполнять приказы из штаба фронта, хотя и принимает их!
– Почему? – брякнул я и тут же сам себе ответил: – Абвер…
– Да! – скривился Владимир Захарович. – Хотя мы же и виноваты! Вон, в июне шпарили открытым текстом, а немцы и рады – сами стали связываться с нашими, отдавали приказы красноармейцам, направляя целые батальоны на убой! Вот отец твой и страхуется.
Я задумчиво потер затылок.
– Ну-у… Отправили бы связников… э-э… делегатов связи.
– Отправляли, – помрачнел начальник ШОН. – Три группы! И ни слуху ни духу. Очень надеюсь, что их не расстреляли особисты Петра Дмитриевича…
– Владимир Захарович… – осторожно сказал я. – Немцы не только по радио нас дурят, они и диверсантов забрасывают. Тех же «бранденбургов»… В советской форме, с прекрасным знанием русского языка… Похоже, что по этой причине отец и не верит связным!
– Понимаю, – вздохнул командир. – Ты не думай, я ни в чем твоего отца не виню. Прекрасно понимаю потому что. Сам бы так же действовал в подобной обстановке. Бережет человек своих, вот и все. Но связь с подполковником Глейманом нужна позарез! Твой отец не поверил нашим связникам – ладно. Но сыну своему он ведь поверит!
Владимир Захарович смолк, словно устрашившись или застыдившись подобной откровенности. А мне все стало ясно! И я тут же сам испугался, как бы начальник не передумал.
– Я готов! – выпалил я, вскакивая со стула.
Начальник ШОН хмуро посмотрел на меня.
Не по себе ему. Мужик опытный, бывалый, он прекрасно понимал, что убить такого щегла, как я, – нечего делать. Не буду же я ему объяснять, кто на самом деле преданно смотрит ему в глаза!
– А потянешь? – спросил командир. – Пойми, я не могу тебе приказать…
– Владимир Захарович! – сказал я с чувством. – Да понимаю я все! Действительно, если уж отец никому не доверяет, то послушает только меня одного. И я действительно готов. По крайней мере, обузой для своих не стану. Да и разве выбор есть?
– Нету, – вздохнул начальник ШОН. Помолчал и сказал резковато, словно злясь на себя: – Собирайся тогда, готовься! Пойдете малой группой – ты, два осназовца и радист. Все, кроме тебя, сержанты госбезопасности. Сегодня же вас и познакомлю. Так, ну что? Время пошло!
– Разрешите идти?
– Ступай…
Если честно, то я даже рад был неожиданному заданию. Все понимая про то, как мне необходимы занятия в ШОН, я, тем не менее, не мог отделаться от иррационального чувства стыда. Война-то идет! Там наши гибнут, а я тут… Образование получаю. На природе… И вот эта тяжесть меня покинула, так сказать, в приказном порядке.
Хотя тут же – вот уж эти игры психики! – я малость охладел к перестрелкам, погоням и прочим утехам молодецким. Это не было трусостью, просто я рассудил, что, став на тропу войны и насовершав подвигов, я принесу куда меньше пользы, нежели через год, когда закончу обучение в ШОН. Вот когда я развернусь! Немцам аж жарко станет!
Разумеется, о подобных думах я никогда и никому не расскажу, не тот это предмет, которым следует похваляться.
Так что, «марш вперед, труба зовет»!
Часть 1
6 сентября 1941 года
День первый
Глава 1
Курсанты и преподавательский состав ШОН жили в небольших деревянных домиках, хаотично разбросанных по запущенному парку. В каждом домике было от двух до четырех комнатушек, в которых стояли два стола для занятий, две «роскошные» панцирные кровати с хорошими теплыми одеялами и два шкафа для одежды. Перед кроватями – плетеные коврики. В общем, на казарму такие «апартаменты» не походили.
Комнату я делил с Мишкой Барским, прибывшим в школу на неделю позже меня, но виделись мы дважды за сутки – перед сном и перед завтраком, – расписание занятий нам составили разное. Учились до упора, до шестнадцати нуль-нуль, а так называемое свободное время тратили на практические занятия да на обеды с ужинами. Кстати, кормили нас очень даже неплохо, с тыловыми нормами не сравнить.
Каждому курсанту выдавали простую красноармейскую шинель да комплект повседневной хлопчатобумажной формы без знаков различия. Мне такой «прикид» стал вполне привычен, тем более все учащиеся и преподаватели ШОН так ходили.
В служебной переписке наше учебное заведение для разведчиков в конспиративных целях называли «101-й школой». Она находилась на 25-м километре Горьковского шоссе, поэтому знающие о существовании ШОН называли ее «Двадцать пятый километр» или «Лес». Под многочисленные школьные полигоны и тренировочные площадки действительно отрезали большой массив леса, окружив его высоким забором.
Натоптанные тропинки, верхушки елей и сосен, мерно качавшиеся над головой, насыщенный запахом смолы прозрачный воздух – все это действовало умиротворяюще, навевая покой.
Но сегодня мне было не до благорастворения воздухов – я спешил на склад. Времени на раскачку не было, операция уже началась.
А я ее и не затягивал – сборы были недолгими. На удивление молодой, лет тридцати, начальник оружейного склада, с редким именем-отчеством Трифон Аполлинариевич, выдал мне «мое» штатное оружие, с которым я поступил в Школу и с которым тренировался на стрельбище и в тире – пистолет «Парабеллум» и винтовку «АВС-36». Пистолет был трофейный, с памятной щербинкой от осколка немецкой гранаты на стволе – той самой гранаты, которую накрыл собой лейтенант Петров[6].
Автоматическая винтовка Симонова, тоже, можно сказать, трофейная – отбитая мной у немцев, – предназначалась для серьезного боя. В мастерских Школы для нее сделали многокамерный дульный тормоз-компенсатор по моему чертежу – идею я «честно украл» у пулемета КОРД. Теперь из винтовки можно было стрелять очередями даже на бегу, а не только лежа с упора.
Но для «основной тихой работы» Трифон Аполлинариевич выдал мне «Наган» с «БраМитом» – настоящее бесшумное оружие. Чем хорош револьвер с «глушаком», а «Прибор бесшумной и беспламенной стрельбы братьев Митиных» – настоящий глушитель, – тем, что он не выдает стреляющего не только звуком выстрела и вспышкой, но и лязгом механизма. При этом именно конструкция «Нагана», в отличие от других револьверных систем, не выдает стрелка прорывом пороховых газов между каморой барабана и стволом[7]. У «Нагана» всего один минус – семь патронов в барабане и медленная, по одному, перезарядка. Но он ведь и не для серьезной перестрелки предназначен. Его задача – помочь разведчику-диверсанту тихо снять вражеского часового.
ПББС довольно серьезно нарушал баланс оружия, что вынуждало серьезно тренироваться, приспосабливаясь к оружию. К тому же глушитель братьев Митиных требовал за собой ухода – его камеры надо было частенько чистить от нагара, но тут уж все от стрелка зависит. Это должно быть первейшей заповедью бойца – содержать оружие в порядке. Ранили тебя? Потерпишь. Сначала оружие обиходь да перезаряди, чтобы из «трехсотого» не превратиться в «двухсотого».
Кстати, немцы до такого полезного изобретения не додумались, только тырили наши «БраМиты», переименовывая их в «Шалльдампферы».
Закончив проверять оружие под строгим взглядом Трифона Аполлинариевича, я прямо поверх красноармейской формы натянул камуфляжный комбез – настоящее «пятно», хотя и отличный от того, в который я привык упаковываться ТАМ, в Приднестровье или в Югославии. На пояс слева повесил ножны с очередным трофеем – отличным боевым ножом, который я снял с трупа командира взвода диверсантов из «Бранденбурга», застреленного детским писателем Аркадием Гайдаром[8]. Клинок оказался на удивление хорош – не выпендрежный эрзац, как у эсэсовцев, а вполне себе рабочий – и сталь отличная, и заточка. «Парабеллум» в закрытой, но быстрооткрываемой кобуре разместился справа.
«Наган» с «глушаком» положил в специальный длинный карман десантного рюкзака. Для быстрого выхватывания оружие не предназначалось. В сам рюкзак я набил почти четыре сотни винтовочных патронов в пачках и четыре гранаты «Ф-1» без запалов. Запалы, как и положено, аккуратно уложил в левый нагрудный карман гимнастерки.
Трифон Аполлинариевич придирчиво осмотрел меня со всех сторон, заставил пробежаться и попрыгать, внес парочку предложений по размещению на теле оружия и снаряжения. Затем тщательно проверил обувь – ведь от нее зависела мобильность диверсанта. Не дай бог сапоги будут натирать или подметка отвалится в самый неподходящий момент! С обувкой все было нормально – где-то через неделю моего пребывания в Школе мне выдали новенькие яловые сапоги, сшитые по индивидуальной мерке на заказ. И за пару прошедших месяцев я уже хорошо их разносил.
Снарядился я, значит, по полной и тут слышу – затопали в коридоре, да гулко так. Мне сразу вспомнилось обещание начальника ШОН познакомить меня с членами группы – и вот, похоже, они явились.
Сначала в дверь просунулся огромный Петя Валуев. Осклабился, увидав меня, и освободил дорогу Хуршеду Альбикову, чернявому и, на фоне своего громадного напарника, щуплому.
Петр держал в руке гигантский рюкзак, а у Хуршеда под мышкой был зажат чехол с чем-то огнестрельным.
– Опять ты, пионер! – пророкотал Валуев. – Никак мы от тебя не избавимся!
– Я тоже рад тебя видеть, – улыбнулся я и попытался крепко пожать ему руку. Моя ладошка утонула в здоровенной лапище.
– Привет! – расплылся в улыбке Альбиков, принимая эстафету. – О, и Трифон тут! Здорово, Тришка! Как здоровье, как нога, дружище?
– Здорово, парни! – обрадовался гостям начальник склада. На его малоподвижном лице даже прорезалась улыбка, что было несвойственно серьезному не по годам мужчине. – Культя мозжит по вечерам, а так – почти норма!
Только сейчас я сообразил, что прихрамывал строгий начсклада из-за серьезной травмы. Вероятно, именно потеря ноги и привела еще вполне молодого бойца на тыловую должность.
– Ты это… Береги себя, Трифон! – пробасил Валуев, похлопывая начсклада по плечу. – Ребята из нашей старой группы тебе привет передают!
– Спасибо, парни! – Мне показалось, или в самом деле на глазах Аполлинариевича блеснули слезы.
– Как тебе наш пацан? – покосившись на меня, спросил Альбиков.
– Толк будет! – усмехнулся Трифон. – Удачи вам на выходе, парни!
Петр мощной рукой вытолкал меня со склада и задал направление движения мощным толчком в спину.
– Аккуратней, громила! – машинально огрызнулся я.
– Чую, выздоровел наш пионер! – ухмыльнулся Петр. – Откормили тут тебя… Вон какие щеки наел! Хуршед, помнишь, какой он был? Худу-у-ущий…
– Как глиста! – нашел подходящий эпитет Альбиков. – И как только винтовку удерживал!
– Зато немцы в него попасть не могли, – осклабился Валуев. – Пионер, чуть что, боком к ним поворачивался, а в профиль его и не видно! Помнишь, как тогда, возле убежища? Немцы не сразу и заметили, что их кто-то с ходу лупит! Там было два или три броневика…
– Заметили, – усмехнулся я. – А бронетехники они побольше нагнали – там был танк, три бронетранспортера и еще один шестиколесный «панцерфункваген» – ну, машина для связи. И с чего бы я вдруг, ни с того ни с сего, лупить стал? Их там с полсотни было, фрицев, – стоят в полный рост и по вам палят! А я им в тыл зашел, и не один, а с дедом Игнатом. Мы огонь открыли, когда человек десять немцев пошли вам «контроль» делать, а вы их из пулеметов приветили!
– Да-а… – зажмурился от приятных воспоминаний Альбиков. – Помню! Всю их контрольную группу положили, как траву косой!
Мне вдруг очень захотелось рассказать о былом, поделиться пережитым.
– Вот тогда и пришла моя очередь, – продолжил я. – А то, думаю, растянутся сейчас «германы», как их дед звал, охватят вас с флангов, а потом гранатами забросают, и все – рой вам потом братскую могилу. А у меня, как назло, лопаты не было…
– Шутник ты, пионер! – бахнул Валуев и громоподобно рассмеялся. – Так как ты их умудрился тогда сделать, расскажи, мне до сих пор непонятно!
– Дед меня страховал, а я работал по пулеметчикам – до них метров сто было. Одного снял, другого, третьего… Вторые номера пытались было сменить убитых, так дед их сразу отправлял следом за первыми. А главный у них в танке сидел, из люка торчал с биноклем. Думаю, надо его срочно приголубить, а то накомандует, чего не надо! До него далековато было, метров триста, а я без оптики… Попал! Целился, правда, в корпус, а попал в голову – пилотка в одну сторону, наушники в другую.
– Как мы потом выяснили, это был полковник Ангерн – заместитель командира дивизии, – вставил слово Альбиков.
– Помню, помню… – сказал Валуев. – Я тогда просто охренел: вдруг ни с того ни с сего танк срывается с места и уматывает. А за ним радийная машина, на той же скорости, только пыль столбом!
– Я со своего места только пылюку увидал, – признался Альбиков. – А потом лейтенант Петров с фланга ударил – ты ему еще вот эту самую свою «авээску» оставил. – Сержант легонько хлопнул ладонью по ложу моей винтовки. – Помнишь?
– А как же! – бодро ответил я. – Но только немцы, суки, как-то удивительно быстро в себя пришли… Начали по нам с дедом долбить так, что головы не поднять!
– Ну, а как ты внутри «Ганомага» очутился? – пытливо глядя мне в глаза, спросил Валуев, словно подозревая в измене Родине.
– Решил исполнить древний русский тактический прием – обойти врага с тыла! – изобразил я жестом свою военную хитрость. – Было у меня две «колотухи». Ну и решил я к фрицам поближе подобраться, на дистанцию броска, не ждать, пока у «германов» патроны кончатся! Или когда к ним подкрепление подойдет…
– И как у тебя это получилось? – спросил Альбиков, щуря черные глаза. – Бронетранспортеры ведь на открытом месте стояли!
Я про себя ругнулся даже – Хуршед будто допрос вел. Или ему в самом деле интересно знать? Или проверяет чего?
– Нашел место, где от кустов до ближайшего «Ганомага» каких-то полста метров было, – растолковал я. – Да нет, побольше… В общем, я туда. Добегаю до броневика, вижу – приятная компания укрылась за ним и по вам лупит. Досчитал до шести и бросил «колотушку» – она как раз в воздухе рванула. Потом еще одну такую группку… Но не всем досталось. Я тогда в БТР ворвался. И к пулемету… А остальное – дело техники. В упор сложно промахнуться!
– Да-а… – затянул Хуршед, видимо, удовлетворившись. – Были схватки боевые…
– Всего я пятьдесят четыре немецких трупака насчитал, – прогудел Валуев, – сам «зольдбухи» собирал. А полвзвода ты один, считай, перебил!
– Что бы вы без меня делали! – ухмыльнулся я и спросил, оглядевшись: – А куда это мы так бодро топаем? Въезд на территорию Школы в другой стороне!
– Да есть тут одно… дело! – тоже оглядываясь по сторонам, ответил Альбиков.
Мы остановились у небольшого бревенчатого домика, стоящего в той части территории ШОН, где я ни разу не бывал.
– Здесь, что ли, Петь? – спросил у напарника Хуршед.
– Похоже… – пробормотал Валуев.
Тут вдруг сзади послышалось негромкое покашливание – мы резко обернулись. На дорожке стоял и улыбался начальник ШОН. Подобрался он к нам совершенно бесшумно.
– Василий Захарович! – радостно сказал Альбиков. – Здравствуйте!
Я поразился. Никогда прежде мне не доводилось наблюдать, чтобы Хуршед выказывал кому-нибудь такое почтение, он всегда вел себя очень ровно. Но сейчас… Альбиков просто сиял от восторга, будто фанат, лицом к лицу повстречавшийся со своим кумиром, мегазвездой первой величины.
– Здравствуйте, Хуршед Рустамович, – улыбнулся начальник. – Прибыли?
– Да! – вытянулся во фрунт Альбиков.
А Валуев-то, Валуев! Этот великан, который мог бы сыграть Халка, всего лишь намазавшись зеленой краской, лучился, как стоваттная лампочка, и прогибался так, что чудилось – еще немного и он вовсе на коленки хлопнется.
– Ну что, Игорь? – повернулся Василий Захарович ко мне. – Готов?
– Так точно! – отчеканил я, хотя в тутошние уставы еще не ввели такой фразочки.
– Ну, тогда пройдем к секретчикам[9], карты поднимем![10] – предложил Василий Захарович и приглашающе махнул рукой в сторону домика.
В течение следующих сорока минут начальник Школы неторопливо и вдумчиво грузил нас самой разнообразной информацией о том участке фронта (и немецкого тыла), где нам предстояло действовать. Причем только непосредственным «подъемом карты» Василий Захарович не ограничился: он отлично знал не только примерную численность частей и соединений, но и имена командиров, как своих, так и вражеских, какие-то подробности из истории описываемых подразделений, биографии офицеров, их слабые и сильные стороны и многое другое. В общем, «брифинг» получился весьма насыщенным.
– Ну, братцы, всем всё понятно? – глядя на нас с отеческой улыбкой, спросил начальник ШОН. – Вопросы есть?
– Никак нет! – не отрывая глаз от карты, проверяя по второму разу текущую фронтовую обстановку, ответил я.
Валуев пихнул меня локтем и прошипел:
– Пионер, и где ты только этих старорежимных словечек нахватался?
Альбиков, тоже по второму разу изучив нанесенные на свой экземпляр карты тактические значки, поднял голову и сказал:
– Все понятно, Василий Захарович, вопросов не имеем!
– Тогда я вас отпускаю и… Удачи! – благословил нас на подвиги начальник Школы.
– Спасибо! – хором ответили мы.
Оба сержанта проводили глазами начальника ШОН, покидавшего нас, и оборотились ко мне. Восхищение в их глазах потухло.
– Все, что ли? – пробасил Валуев.
– Что ли… – подтвердил я.
– Тогда поехали! – скомандовал Альбиков и первым вышел из домика секретного отдела.
Глава 2
Школу мы покидали не в кузове полуторки, а в мягком салоне «ЗИСа-101». Любит Петя Валуев большие машины! Поездка показалась мне даже приятной – лимузин катился по утрамбованному гравию «шоссированной» дороги быстро, но мягко, не замечая выбоин. Высокие елки обступали «трассу» с обеих сторон, погружая проезжую часть в сумрак, лишь изредка пропуская солнечный луч.
– Скоро вылетаем хоть? – спросил я минут через двадцать, оторвавшись от любования окружающим ландшафтом.
– А как доедем до аэродрома, так и вылетим, – строго по существу ответил Петр.
– А радист наш где?
– Радист в Киеве ждет, – сказал Альбиков.
За очередным поворотом внезапно открылось обширное поле, покрытое бурой травой. У дальней опушки леса, серебрясь на свету, стоял «Дуглас», он же «ПС-84», он же «Ли-2» (в близком будущем). Ни забора, ни охраны вокруг не наблюдалось.
«Это что же, – подумал я, – самолет здесь просто в «чистом поле» посадили, чтобы далеко не ездить?»
«ЗИС» подкатил почти к самому трапу, я с сержантами вышел и достал из багажника рюкзак. Впрочем, по сравнению с «ручной кладью» Валуева моя скромная поклажа смотрелась как полупустая авоська рядом с туго набитым чувалом.
Пилоты завели моторы, еще когда мы подъезжали, и теперь два мощных агрегата ревели, закручивая лопасти винтов. Взобравшись по лесенке в салон, я огляделся – самолет оказался в той же комплектации, которая была у «лайнера», доставившего меня в Москву – с рядами мягких пассажирских сидений. Военного колорита добавлял лишь выполненный кустарным способом люк в крыше салона, прикрытый мутным плексигласовым колпаком. Вероятно, это была заготовка для рабочего места воздушного стрелка.
Петя сразу грамотно «забил себе место» – развалился на брезентовых тюках, сваленных в хвосте фюзеляжа. Наверное, это были чехлы от двигателей.
– Просьба не будить! – прогудел Валуев, аккуратно умащивая под щеку свой огромный баул, и уточнил: – До Киева!
Моторы взревели, будто бы соревнуясь с Петром по громкости, и наш самолет покатился по полю, вздрагивая на неровностях. Разогнался и взлетел.
– Все выше, и выше, и выше… – пропел Альбиков, усаживаясь в соседнее кресло.
Интересный штрих – чехол с винтовкой (или что там у него?) он из рук не выпускал. Впрочем, как и я свою «АВС».
За квадратными иллюминаторами только облака и были видны, так что вскоре я заскучал.
Читать бесплатно другие книги:
