Подмосковная ночь Вербинина Валерия

– Когда появился призрак, Бураков выпустил в него две обоймы.

Опалин открыл рот. Этого в бумагах дела, которые ему передали, не было. Вероятно, Бураков просто не успел записать, какие действия он предпринял.

– И что? – спросил он, смутно предчувствуя, что не услышит в ответ ничего хорошего.

– Призрак исчез, а ваш коллега долго буянил, после чего напился. На следующую ночь призрак влетел к нему в окно.

Опалин сидел, весь подобравшись, и выражение лица у него было совершенно волчье. Чем дальше, тем меньше ему нравилось то, что он слышал.

– Если вы тоже приехали сюда с мыслью пострелять в шутника, который прикидывается призраком, – спокойно продолжал учитель, – выбросьте это из головы. Мне, черт возьми, 36 лет, и я уже давно не мальчик. Проскурин и Демьянова, конечно, молодые люди, но их тоже нелегко обмануть. Про доктора и Лидию Константиновну и говорить нечего. – Он перевел дыхание. – Я буду вам очень признателен, если вы докажете, что за всем, что тут творится, стоят материальные силы. Но буду честен: я считаю, что это дело вообще не по вашей части.

– А по чьей? – мрачно спросил Опалин.

Учитель пожал плечами.

– Есть многое на земле и на небе, Горацио… Это цитата, – быстро пояснил он, видя, что собеседник не понимает, куда он клонит. – Из Шекспира. А другой титан мысли, которого зовут Гёте, сказал, что сущее не делится на разум без остатка. Я думаю, что тут мы имеем дело как раз с таким остатком.

Тени сгустились в столовой. Чья-то стриженая голова сунулась в окно, хихикнула и пропала.

– Когда именно умер Сергей Вережников? – внезапно спросил Опалин.

И мысленно он отметил, что его собеседники впервые посмотрели на него не то что с уважением, но… В общем, с чем-то, до странности на него похожим.

– Мы узнали, что он умер в апреле, – сказала Лидия Константиновна больным голосом, потирая висок.

– И, по-вашему, его дух вернулся сюда?

– Я не знаю, что думать. Не знаю.

Опалин вздохнул, прикидывая дальнейший план действий. Расспросить сторожа, доктора и комсомольцев, которые раньше тут жили. Узнать… что узнать? Как выглядит субстанция, которую нельзя арестовать и которую невозможно ранить? Чего, собственно, от него ждут? Во что он вообще ввязался, позволив послать себя в это гиблое – как он сейчас понимал – место? Вон Лидия – из-за этого проклятого дома потеряла и отца, и мать, пыталась вырваться и в итоге была вынуждена сюда вернуться. И, может быть, таинственный Сергей Иванович тоже был вынужден вернуться, потому что…

Нет, нет и еще раз нет. Строго придерживаться фактов, иначе он опять провалится в трясину мистики, откуда не выбраться.

– Боже, я совсем забыла, – пробормотала Лидия Константиновна, глядя на стол. – Надо что-нибудь принести… Квас или компот? Может быть, чай?

Опалин сказал, что ничего не хочет, а учитель – что он не прочь выпить квасу. Он видел, что Ермилова хочет уйти, потому что разговор с настырным сопляком из Москвы совершенно ее вымотал, и она попытается в одиночестве прийти в себя. Лидия Константиновна поглядела на него, поняла, что он обо всем догадался, кивнула и быстро вышла, поправляя на плечах выцветшую шаль.

– Вы мне не все сказали, – заметил Опалин. Платон Аркадьевич тем временем потянулся за новой папиросой, и его рука замерла в воздухе.

– Имеете в виду, я вам соврал? Ну-ну…

– Что именно вас так испугало, что вы стали запираться на ночь? Никогда не поверю, что чужие рассказы могли произвести на вас такое впечатление. Только рассказы, – Опалин голосом подчеркнул слово «только». – Было же что-то еще?

Он действовал наобум, но по выражению лица собеседника понял, что попал в точку.

– Когда я рассказал об этом вашему приятелю, – сказал Платон Аркадьевич, дернув ртом, – он стал смеяться и говорить, что я перепил.

– А вы не пьете?

– Нет. Ну, пью, но в меру. Не до такой степени, чтобы…

– Так что вы видели? Призрак во тьме?

– Нет. Летящий стол днем.

– Э?

Ничего более умного Опалину в голову не пришло.

– Я видел стол, – отчеканил учитель, – который летал по комнате. Ясно? Вопреки законам притяжения, вопреки… вопреки всему. Он парил под потолком, покачиваясь туда-сюда. Поплыл к окну, потом остановился и направился ко мне. А потом он опустился на прежнее место и застыл.

– И вы это видели? Собственными глазами?

– Дурацкий вопрос, простите. Чьими еще глазами я мог это видеть? И нет, я не был пьян. Спросите кого хотите, они вам скажут, что я не пью. Более того, я… Я подошел к этому проклятому столу и стал щупать его. Я хотел убедиться, что там нет… ну… никаких веревок, которые объясняли бы этот трюк. Но это был обычный старый стол, понимаете? Комната была ярко освещена, и в ней никого не было. На всякий случай я проверил соседние комнаты, но они были пусты. Никого. Только…

– Только – что? – не выдержал Опалин, когда пауза слишком уж затянулась.

– В соседней комнате я нашел портрет. Я точно помнил, что раньше видел его на чердаке. Не знаю, как он вообще уцелел. Лидия Константиновна говорит, что раньше в доме было много картин, но почти все погибли. Правда, большинство из них нарисовала Зинаида Станиславовна – она баловалась живописью. Кажется, один из ее любовников был художником…

– Так что с портретом-то? – не утерпел Опалин.

– А то, что непонятно, каким образом он оказался в комнате. Я пытался выяснить, кто принес его с чердака, но все смотрели на меня, как на сумасшедшего. Портрет просто перенесся с чердака в комнату, ясно?

– И кто же был на нем изображен? – спросил собеседник, почти уверенный, что знает ответ наперед.

– Как кто? Сергей Иванович Вережников, – ответил учитель.

Глава 7

Трель соловья

Вечером того же дня Опалин сидел в своей комнате на кровати и смотрел на натюрморт на противоположной стене. Сумерки вползали в открытое окно, и где-то в саду пел соловей. Иван не зажигал света. Ему хотелось разобраться в своих ощущениях. Картина, на которую он глядел, в полутьме казалась смутным пятном и оттого не отвлекала его от размышлений.

Поговорив с учителями, он собирался сходить в деревню, но неожиданно разразилась гроза, и Иван, чтобы занять себя, стал осматривать дом.

Он переходил из комнаты в комнату, пощупал стол, о котором ему рассказал Киселев, и убедился, что это обычный предмет мебели, не слишком легкий, но и не настолько тяжелый, чтобы его нельзя было сдвинуть с места. Данный факт, впрочем, никак не объяснял, почему стол ухитрился летать без крыльев и без каких-либо видимых приспособлений. Расспросив Лидию Константиновну, Опалин выяснил, что движущийся и стучащий сам собою стол, который она видела, был тот же самый и что раньше за ним любил сидеть Сергей Иваныч, проводя свои сеансы.

Затем Опалин пожелал увидеть портрет, который сам собою перенесся с чердака в бывший бальный зал на втором этаже усадьбы. С портрета глядел холеный старорежимный господин с остроконечной бородкой и усами. На вид в нем было не больше чертовщинки, чем, к примеру, в тарелке окрошки. Иван отвернулся от портрета и недовольно почесал нос.

Он осмотрел все помещения на обоих этажах усадьбы, не пропустив ни одного чулана, ни одного закутка. Наверху остатки былой роскоши и изящные колонны причудливо сочетались с покосившимися оконными рамами и отходящими от стен обоями, которые в иных местах висели лоскутами. Здесь еще оставалось некоторое количество мебели, но уже ощущался тот особенный нежилой дух, который обычно предшествует запустению и забвению. Несколько комнат на втором этаже были отведены для комсомольцев, и в одной из них старинная кровать с остатками балдахина соседствовала с бюстом Калинина и изображениями Ленина и Троцкого. Тем, кто жил в столице и пристально следил за происходящими событиями, было ясно, что товарища Троцкого выдавливают из партии, что его атакуют со всех сторон и что подняться ему уже не дадут. Однако в провинции не так хорошо держали нос по ветру, и, кроме того, следует сказать, что сторонников у Троцкого было немало и его слава создателя пролетарской революции работала на него еще долго.

Спустившись на первый этаж, Опалин заглянул к Киселеву. В комнате, которую занимал Платон Аркадьевич, на стене висел совершенно иной портрет – Лев Толстой, и вовсе не в виде хмурого старца с кустистыми бровями, каким его принято обыкновенно изображать, а в образе молодцеватого офицера с николаевскими эполетами. Заметив, что гость заинтересовался портретом, Киселев оживился, сел на своего конька и прочитал целую лекцию об учении Толстого, а также о его художественных произведениях. Слушая его, Опалин сделал только тот вывод, что его собеседник должен быть хорошим учителем.

Затем Иван сделал перерыв, чтобы покурить, и отправился осматривать погреб, где не обнаружил ничего особенного. Теперь ему оставалось обследовать только чердак, где нашлось кое-что поинтереснее, а именно – заброшенное гнездо дрозда с яйцами невероятного бирюзового оттенка, разнообразный хлам, преимущественно железный (деревянный весь пошел на растопку в недоброй памяти 1918-1921 годах, на которые пришелся пик разрухи и хаоса гражданской войны), а также телескоп на треноге.

– Дореволюционный еще, – пояснил учитель, – его купили, но так и не успели собрать. Мне сказали, что одно время Зинаида Станиславовна интересовалась астрономией… Оптика цейссовская, представляете? Я его случайно нашел в одном из ящиков, собрал – будем с ребятишками на звезды смотреть…

Заинтересовавшись телескопом, Опалин припал к окуляру и стал поворачивать прибор в разные стороны. Он разглядел верхушки леса, деревню, церковь, кладбище и даже паровоз, подходящий к станции. Все было видно как на ладони, и про себя он решил, что телескоп – чертовски хорошая штука.

– А священник тут есть? – неожиданно спросил Опалин.

Киселев мысленно отметил, что Иван не стал употреблять слово «поп», имеющее уничижительный оттенок, и поглядел на собеседника внимательно. Несмотря на весь свой опыт, учитель никак не мог понять, что Опалин представляет из себя. Иногда он казался простым, как таблица умножения, а иногда озадачивал, вот как сейчас.

– Отец Даниил, – сказал Платон Аркадьевич в ответ на вопрос собеседника. – Зачем он вам?

– Поговорить, – туманно ответил гость, почесывая ухо.

– Он старый человек, – буркнул учитель. – И совсем не враг советской власти.

– Вы к нему обращались? – Опалин круто повернулся к собеседнику. – Ну, насчет призрака, который тут шляется?

Это был уже второй раз, когда Киселев понял, что московский гость совсем не прост, да что там – несмотря на молодость, чертовски проницателен.

– Угадали, – пробурчал Платон Аркадьевич. – Ладно, черт с вами, – разозлился учитель, – он тут был.

– Со святой водой и молитвами? Изгонял злых духов? И как, помогло?

– Нет, – сухо ответил учитель. – Послушайте, если вы намерены разводить антирелигиозную пропаганду…

– Я из угрозыска, – усмехнулся Иван. – Это не по моей части. А труба у вас хорошая, – он кивнул на телескоп. – Просто отличная. Кто еще о ней знает?

– В смысле?

– Кто знает, что она тут стоит?

– Гм… Ну, я говорил Лидии Константиновне…

– А еще кому?

– Кажется, никому.

– Отлично. Впредь до моего особого разрешения прошу о телескопе никому не сообщать. Это понятно?

– Понятно, – проворчал Платон Аркадьевич. Хотя на самом деле он ничего не понимал.

Когда дождь кончился, Иван отправился обследовать сад. Часть деревьев была вырублена, а за домом располагался огород, и, поглядев на него, Опалин сразу же понял, что занимается им человек, не имеющий достаточных навыков, и только потому, что жизнь заставила. Грядки кривые, овощи посажены то слишком тесно, то чересчур просторно, половина кустов не плодоносит, – одним словом, совсем не то, что на огороде возле станции, где чувствовалась неустанная забота и любовь к делу. «Интересно, Терешин занимается огородом или все-таки Марфа… – мелькнуло в голове у Ивана. – Наверное, жена, хоть он и корчит из себя главного. Все-таки хорошая хозяйка видна сразу…»

После огорода Опалин пошел к пруду и, засунув руки в карманы, некоторое время стоял напротив плотины, на которой инженер Вережников установил динамо-машину. Опалин уважал техническую мысль, и все, что двигалось, производило электричество или облегчало человеческий труд, было близко его сердцу. Еще он любил мосты, корабли и, конечно же, самолеты. Может быть, если бы он не оказался в угрозыске, он бы попытался стать летчиком. Ради одного ощущения, что ты отрываешься от земли, ради того, чтобы воспарить над скудной, трудной, спотыкающейся жизнью… эх, мечты, мечты!

Усилием воли отогнав досужие мысли, Опалин повернулся и зашагал к сторожке. В конце концов, он приехал сюда не мечтать, а заниматься делом.

Сторож усадьбы, превращенной в школу, оказался бледным малым неопределенного возраста, заросшим клочковатой русой бородой. Звали его Алексей Свешников. Он рассказал, что раньше выполнял разные работы в Дроздово, потом перебирался в город на заработки, снова возвращался и в конце концов с позапрошлого года осел тут. Также он уверял, что привидения шатались в усадьбе и раньше, потому что в войну там устроили больницу, в которой от тифа и прочих болезней умерли десятки, если не сотни человек.

– Я тебе так скажу: больница – одно название, – говорил Алексей, морща лоб. Его отличала медлительная речь, и каждое слово он произносил, словно вбивая гвоздь. – Больных туда просто привозили, понимаешь… А лекарств не было. Ничего не было. Лидия Константиновна была вместо сестры милосердия, пока сама не заболела…

– А как же врачи? – пробормотал Опалин.

– Врачи? Да ты что… Ну, прислали из уезда одного. Он только посмотрел, махнул рукой и обратно запросился…

– А Виноградов, который нынешний доктор? Он тут когда появился?

Сторож задумался.

– В этом году или раньше? – решил ускорить процесс Опалин, который видел, что его собеседник завяз в дебрях памяти и никак не может сориентироваться.

– Нет. Ты меня не сбивай… Кажись, после смерти Ленина он приехал. Точно. Вот тогда.

– А что он за человек вообще?

– Человек? Да так… Городской. Жена к нему приезжала одно время, потом развелась. Надоело мне, говорит, свинство это. – Алексей усмехнулся и покрутил головой. – Она в туфлях ходила. Какие туфли в деревне, сам понимаешь…

За печкой затрещал сверчок.

– Отец мой был тут сторожем, – сказал Алексей. – А я, знаешь, решил: у меня все будет иначе. В сторожа не пойду. И что? – Он усмехнулся. – Что большевики о судьбе говорят? Есть судьба, али нет?

– Каждый сам хозяин своей судьбы, – убежденно ответил Иван.

– Да ну! – Сторож криво усмехнулся. – У меня три брата было. Все на фронте полегли. В ымперлитическую войну. – Он не справился со словом «империалистическая» и перекорежил его так, что Опалин поморщился. – Что они в своей жизни решали? Да ничего. На меня посмотри: что я решаю? Стерегу усадьбу эту проклятую, копаюсь на огороде, слежу за машиной на плотине, за лошадью, вожу Лидию или учителя, куда скажут. Теперь вот призрак этот окаянный… Тьфу!

– А лошадь что, болеет? – спросил Опалин, вспомнив разговор на станции.

– Не. Игнат, сволочь, плохо ее подковал.

– Игнат – это кузнец?

– Он. Ты знаешь, он к Лидии сватался. Много лет назад, а она ему отказала. Так он до сих пор помнит, и не упустит случая напакостить.

– Ладно, хватит про Игната, – решился Опалин. – Ты лучше про призрака расскажи.

– А что про него рассказывать? – Сторож явно занервничал. Сверчок заскрипел еще громче.

– Ты его видел?

– Один раз. Мне хватило.

– Опиши.

– Как его описать-то? Белый и колышется в воздухе. Вместо головы – череп.

– Череп, значит?

– Угу. Ты в него тоже палить собираешься, что ли? Как этот, который до тебя приезжал?

– Думаешь, не стоит? – серьезно спросил Иван.

– Ну попробуй, если смелый, – ответил Алексей со вздохом. – Только на меня не рассчитывай: я с призраком связываться не буду. Братья мои померли, а я еще пожить хочу.

– Почему ты один дом стережешь, без собаки?

– Была у меня собака. – На лицо сторожа набежала тень. – Убили ее.

– Кто убил-то?

– Кто-то из местных. Сад видел? Там черешни растут, яблони. Ничего толком не поспевает, их зелеными обдирают.

– Зачем?

– Ну вот так, – туманно ответил Алексей, поводя плечами. – Это же все господское было. В 19-м году у кулачья дров было навалом, но они все равно сюда лазили и деревья пилили, хотя лес совсем близко.

После сторожки Опалин заглянул в конюшню, где в просторном стойле, рассчитанном как минимум на шесть лошадей, стояла одна-единственная кобыла и шумно вздыхала.

– Здорово, – сказал ей Иван. – А ты не боишься призраков, да?

Лошадь посмотрела на него своими прекрасными темными глазами и переступила на месте. «Надо будет сделать подлецу Игнату внушение», – подумал Опалин и отправился к себе.

Теперь он сидел и вяло размышлял обо всем, что услышал и узнал в этот странный, тягучий летний день. Его не покидало интуитивное ощущение, что среди этого вороха самых разнообразных сведений он уловил намек на нечто очень важное, на ниточку, которая была ему так нужна – но не ухватил ее вовремя, чтобы раскрутить весь клубок, и это его мучило.

«Что же это было, в самом деле…»

Соловей в саду щелкал, свистел и выводил рулады. Ночь наплывала на Опалина.

«Надо будет спросить у них бумаги и чернил, чтобы… Хотя что я могу сейчас написать?»

Он мысленно представил себе, как будет выглядеть его отчет, и фыркнул.

«Помощник агента угрозыска Опалин Иван Григорьевич, командированный в б. усадьбу Дроздово (Московской губернии) с целью пресечь деятельность эмигрантского призрака, который злоумышляет против советской власти…»

Б. в данном случае являлось весьма популярным в те годы сокращением, обозначавшим «бывший» или «бывшие». Так называли не только дома, но и людей, которые что-то значили при старом режиме, а при новом обратились в ничто или почти в ничто, из-за чего не питали к власти большевиков никакой симпатии.

«Вот, допустим, Лидия Константиновна… Можно ли ее назвать бывшей? Всю жизнь на положении бедной родственницы в этом доме, который ее не отпускает… Или, к примеру, Киселев…»

Он поглядел на банку с огурцами, которая превратилась в сущую обузу. Половину Опалин отдал Лидии, а оставшиеся успел частично умять.

«Завтра надо будет вернуть Марфе пустую банку, – решил Опалин, – пусть не думает, что я зажал посуду». Он был человеком обязательным и не понимал, как можно не держать своих обещаний.

Выбросив до поры до времени из головы все мысли о призраке, он попробовал закрыть окно, но понял, что не сможет спать в духоте, и оставил все как есть. Сбросив сапоги, Опалин улегся на кровать, повернулся на бок, ничем не накрываясь, и уснул. Впрочем, до этого он успел убрать браунинг под подушку.

Точность обязывает нас добавить, что вскоре после того, как он уснул и на небо выплыла мутно-желтая круглая луна, тень скользнула по саду и заглянула в открытое окно. Добавим также, что тень не имела отношения к миру призраков, а, напротив, принадлежала вполне себе живому человеку.

Видя, что Опалин крепко спит, обладатель тени усмехнулся и растворился в ночи. Его загадочную личность могли бы разоблачить только луна и соловей, но оба они говорить не могли, и потому тот, кто бродил по саду, мог ничего не опасаться.

Глава 8

Летящий топор

На другой день несостоявшаяся деревня Троцковка, она же Николаевка, Дроздовка тож, гудела как встревоженный улей.

Стало, к примеру, известно, что прибывший из Москвы с утра заявился к кузнецу Игнату, ведя за собой школьную лошадь, и потребовал подковать ее как следует. Кузнец попытался было заартачиться и указать на то, что у него и так работы навалом, после чего услышал от столичного разные слова, преимущественно непечатные, и обещание упечь его в уездный допр за неуважение к власти. Игнату была даже предъявлена пугающая бумажка с большой круглой печатью и пробелом в том месте, где должно стоять имя арестованного. Струхнув, кузнец подковал лошадь, но после того, как грозный муровский агент отбыл, устыдился своего страха и теперь гордо рассказывал всем желающим, что не будь Опалин представителем власти, он бы ему показал кузькину мать, и не только кузькину, и даже не только мать.

Затем страшный агент наведался к отцу Даниилу Воскресенскому, который был занят тем, что пересчитывал своих кур и яйца, которые они снесли. Священник, немолодой уже человек в сильно поношенной рясе, поглядел на пришельца в точности так, как должен смотреть представитель притесняемой религии на того, кто способен причинить ему очередные неприятности, но Опалин удивил его вопросом, не пропадали ли с местного кладбища черепа и вообще – не рылся ли кто-то в могилах.

– Странно, что вы это спросили, – сказал священник.

Он вытер руки о первый подвернувшийся лоскут (носовые платки в деревне сыскать было в то время затруднительно), и пригласил гостя следовать за собой. В поводу Иван по-прежнему вел лошадь, которую водил подковать. Около кладбища Опалин привязал ее и поспешил за священником, который показал ему братскую могилу, в которой хоронили умерших от тифа.

– Видите? Здесь земля осыпалась, стали видны кости… но произошло ли это по естественным причинам или оттого, что в ней кто-то копался, я сказать не могу. Я попросил могильщика набросать сверху земли…

– Когда именно вы заметили, что с могилой неладно? Давно?

Священник немного подумал.

– Кажется, это было на пасху. Да, именно тогда.

Опалин воспрянул духом. Пасха в 1926 году выпала поздно и приходилась на 2 мая. По всем расчетам призрак стал тревожить обитателей Дроздово в конце мая. Поблагодарив отца Даниила, Иван спросил, как ему найти приезжих комсомольцев, которые раньше жили в усадьбе.

– Давайте я вам покажу… Они живут недалеко от меня, у Евстигнеича.

– Это бывший слуга инженера, что ли? – заинтересовался Опалин.

– Да, – подтвердил отец Даниил, – хотя он уже умер, дом его называют, как прежде… Сын состоит в партии, в уезде его хорошо знают… Земская больница… то есть бывшая земская в прискорбном состоянии, он недавно ездил куда-то, просил средства на ремонт…

– А доктор Виноградов сейчас в больнице живет?

Опалин знал, где живет доктор, но профессиональная привычка обязывала его задавать одни и те же вопросы разным лицам и следить, как они отвечают. Он спросил почти машинально – но от него не укрылось, что старый священник смутился и даже сбился с шага.

– Да… там… Его помощник, фельдшер Горбатов, хороший человек…

Опалина заинтересовало, с чего вдруг собеседник свернул разговор на фельдшера, о котором даже не было речи, но тут они пришли, и Иван решил отложить расспросы до другого раза. Сын Евстигнеича жил в добротном каменном доме; во дворе имелась цепная собака, которая не хотела пропускать Опалина, но тут появилась уже знакомая ему девочка Наденька, призвала пса к порядку и впустила гостя. Лошадь он привязал к дереву, прежде чем войти в дом.

– Ты подожди, подожди, – прощебетала Наденька, узнав о цели его визита, – они сейчас придут.

В комнатах было чисто, мебели – ровно столько, сколько нужно, и самой простой. Первая от входа комната, судя по всему, периодически играла роль приемной, потому что на стене висела картинка – Ленин выступает на фоне красного знамени. В спальне, которую отвели комсомольцам, Иван прежде всего заметил довольно широкую кровать. Чемодан с железными уголками, еще один, и чем-то воняет – в тазу замочены для стирки то ли носки, то ли чулки, и кто-то их там явно забыл. Опалин поморщился и отвернулся. Происхождения он был самого простого, но отчего-то с детства не выносил свинства, в чем бы оно ни выражалось.

– Я не могу долго ждать, – сказал он Наденьке, которая важно, как взрослая, смотрела на него.

– А они сейчас поругаются и вернутся, – ответила девочка. – Они здесь не ругаются, а только когда выходят.

– А почему они ругаются?

– Он ее замуж не берет, – ответила собеседница беспечно. – Давай играть! Ты умеешь в ладушки?

Когда Глеб Проскурин и Авдотья Демьянова вернулись домой, они застали в комнате хохочущего во все горло агента угрозыска, который играл в ладушки с дочерью хозяина. Комсомольцы с изумлением вытаращились на гостя.

– Это… Я тут вас ждал, – сказал последний, поднимаясь со стула, на котором сидел. – Я Иван Опалин, агент московского угрозыска.

Строго говоря, он пока что считался только помощником агента, но в том, что касается званий, униформы и знаков различия, в ведомстве царила невообразимая путаница. Каждый год выходили все новые и новые приказы, сотрудников тасовали и переименовывали, меняли петлицы, забрасывали строптивый угрозыск указаниями, что его работники обязаны носить униформу, разрешали не носить ее по обстоятельствам, например, во время засад, и снова требовали, снова отменяли вчерашние приказы и снова действовали всем на нервы своей начальственной неразберихой. Отчасти по причине этой неразберихи Опалину удалось заполучить униформу с красной звездой и углами, причем на петлице слева красовались звезда и два угла, что означало главу уездного угрозыска, а на петлице справа сияла одинокая звезда, которая относилась вообще не к угрозыску, а к милицейскому начальству.

– Некогда нам тут с тобой возиться, – объявило Ивану лицо, ведающее распределением униформы. Лицо это сильно смахивало на морду, но мы из вежливости будем все-таки считать ее лицом. – Звезды убери, один угол переставь направо. И вообще, для тебя и этого много. – Зеленая петлица с одним красным углом означала рядового агента угрозыска.

– Как же я переставлю? – спросил Опалин, растерявшись.

– Да как хочешь, – равнодушно ответило лицо и занялось следующим агентом.

Опалин отлично понимал, что ему всучили некомплектную униформу и что, по совести, он имеет полное право требовать замены. Но наличие звезд показалось ему хорошим предзнаменованием и странным образом его взбодрило. Так просто расстаться с ними он не смог и для начала устроил себе симметричные петлицы – со звездой и углом на каждой.

Таким образом он произвел себя в старшие инспекторы угрозыска. Кстати сказать, новые петлицы помогли ему раскрыть преступление, но об этом мы расскажем как-нибудь в другой раз.

Само собой, о фокусе Опалина с униформой стало тотчас же известно, и он получил нагоняй. Вдобавок Лошак стал всем рассказывать, что «Ваня задается» и что он смотрит на товарищей свысока (чего никогда не было).

– У меня рука не поднялась убрать звезды, – искренне сказал Опалин Филимонову, когда тот попросил его объясниться. – И вообще, я не умею переделывать петлицы…

– Придется вам переделать, Иван Григорьевич, – спокойно ответил Филимонов. Он держался обращения на «вы» со всеми, включая задержанных за воровство беспризорников, чем поначалу бесил Опалина, а потом стал восхищать.

На следующий день Иван явился в угрозыск с одним углом на петлицах и терпеливо выдержал все шутки по поводу своего «понижения».

И теперь он стоял напротив комсомольцев в своей белой летней гимнастерке, которая, впрочем, уже успела потемнеть от жары. Опалин гордился своими зелеными петлицами и очень старался напустить на себя соответствующий им вид, но, так как он только что, заливаясь хохотом, играл с Наденькой в ладушки, столь резкий переход совсем ему не удался.

– Э… да, я слышал, что вы приехали… – забормотал Проскурин, который представлял себе Опалина совсем не так. – Давай на ты, ладно?

Опалин попросил Надю постеречь лошадь, чтобы ее не увели, и девочка вышла. Приезжие комсомольцы составляли любопытный контраст друг с другом. Он – высокий, очень худой брюнет с удлиненным лицом и впалыми висками, она – сероглазая, русоволосая, в теле и, пожалуй, хорошенькая. По ее лицу Опалин сразу же понял, что она сильно не в духе. Одеты комсомольцы были по-городскому, хотя, возможно, Проскурин считал, что серая толстовка и бесформенные штаны придают ему деревенский вид.

– Если опять начнутся дурацкие вопросы про то, сколько мы пили, прежде чем увидели привидение, – предупредила девушка, сверкнув глазами, – я уйду.

– Это вовсе не дурацкий вопрос, – заметил Опалин. – Но я уже понял, что вы ничего не пили.

– Понимаешь, Ваня, – доверительно начал Проскурин, – мы – комсомольцы, авангард революции… И оказались в такой… в такой нелепой ситуации. Призрак! Да боже мой…

– Не божись, – оборвала его Дуня.

– Ты права, – тотчас же уступил Глеб, – это я зря. Но… Понимаешь, Ваня, если бы я не видел призрак собственными глазами…

– Меня интересует, – сказал Опалин, – не могло ли это быть чьей-то шуткой.

– Твой коллега тоже так думал, – воинственно бросила Дуня. – Ухмылялся и говорил: «Это все ерунда! Вас провели, как младенцев!» А сам с ним столкнулся – чуть не поседел.

– Вы знаете, что в соседней деревне недавно убили селькора? – неожиданно спросил Опалин.

Комсомольцы переглянулись.

– Это не то, что ты думаешь, – буркнул Глеб, насупившись. – Это не…

– Это не политическое, – вмешалась Дуня. – Он по пьяни изнасиловал девушку. Ее братья схватили его, потащили к реке, сунули в воду головой и держали, пока он не захлебнулся. Здесь все знают, как все было. Да и селькор он был так себе, если честно…

– Дуня! – предостерегающе шепнул Проскурин. – Не надо так. Человек умер. Это трагедия… Он сообщал в газету о злоупотреблениях, разоблачал кулаков…

– Да ну тебя, – буркнула Дуня. Она достала папиросы, нервным жестом выбросила одну из пачки и закурила, чиркнув о стену спичкой.

– А как вообще обстановка в деревне? – спросил Опалин.

Его собеседники снова переглянулись. Дуня выпустила клуб дыма и воинственно прищурилась.

– Темнота, дикость и невежество, – процедила она сквозь зубы. – Вот и вся обстановка. Стараешься, стараешься, и все напрасно.

– Ну, не все, – примирительно вставил Глеб. – Мы наладили работу ячейки…

– Понимаешь, Ваня, – заговорила Демьянова, обращаясь к Опалину, – с деревней ничего поделать нельзя. Я не знаю, как это объяснить, но… Очень мало стоящих людей здесь. Мало! Почти все – либо пьяницы, либо кулаки, либо подпевалы кулаков. И ничего на них не действует. Дай им даже, чего они хотят – бесплатный керосин и мануфактуру подешевле – они и тогда покажут тебе кукиш. Они наконец-то получили землю. То, чего им никто не дал, и царь не дал в 61 году, им дали большевики. Ты думаешь, они благодарны? Хоть немножко, хоть чуточку? Нет. Они говорят, что большевики ни при чем, что они сами вырезали помещиков, сами все забрали. Они и слышать не хотят, что это стало возможно только благодаря революции, и что эта революция – великое, величайшее событие в новейшей истории. Они желают лишь сидеть на своей земле, и чтобы государство им в ноги кланялось, – выпалила она со злостью. – Их не интересует международное положение, им все равно, что наша страна окружена врагами, которые жаждут ее погибели. Я не знаю, что можно сделать, чтобы…

Ее лицо исказило отчаяние, она взмахнула рукой, в которой держала сигарету. Опалин понял, что перед ним – не какой-то приспособленец вроде Лошака, а человек с убеждениями, который отъехал на несколько десятков верст от Москвы и увидел, как его убеждения разбиваются о реальность. И еще – он подумал, что в паре Демьянова-Проскурин главной была именно она.

– Здесь очень силен стихийный анархизм, – пробормотал Глеб.

– Это не анархизм. – Она резко мотнула головой. – Это хуже. Им на все плевать. Они заполучили то, о чем мечтали целые поколения – землю, и теперь уверены, что их никто с места не сдвинет. Учиться они ничему не хотят, городскую жизнь презирают. Книга интересует их только потому, что можно вырвать из нее лист и сделать самокрутку. И даже лучшие среди них… даже лучшим нельзя доверять.

– Ты о Зайцеве? – быстро спросил Проскурин. – Я считаю, мы должны…

– Кто такой Зайцев? – спросил Опалин.

– Ты в его доме находишься. Это наш хозяин.

– А что с ним не так?

– Мы узнали, что у него был брат, который воевал за белых.

– Если он член партии, – сказал Опалин, – там наверняка знают об этом.

– Может быть, – пробормотал Глеб. – А если нет? Мне показалось, он скрывает, что…

Надвигалась гроза. Нет, не снаружи, а внутри дома – потому что, обернувшись, Опалин увидел в дверях подбоченившуюся бабу, и на лице ее пылала такая злоба, что на мгновение вооруженный помощник агента угрозыска страстно захотел оказаться где-нибудь в другом месте.

– Ах вы, свиньи!.. – проговорила она, качая головой. – Свиньи!

– Какое вы имеете право нас оскорблять? – возмутилась Дуня.

– Такое! Мы потеснились, вас к себе пустили… денег с вас не берем за постой! Жрете в три горла, твари, загадили все, – она метнула злобный взгляд на тазик, – второй день свое тряпье постирать не можешь… Так мало того, ты еще и сплетни слушаешь! Которые враги мужа моего про него распускают… Какой еще брат-беляк? – завизжала она. – У него один брат был, от тифа помер, закопали зимой, когда земля была как камень… Суки! Всем же известно, что его похоронили, нет, приперлась тут, гнида городская, воду мутить…

Страницы: «« 123

Читать бесплатно другие книги:

Что делать, когда очень хочется учиться, а вместо этого то крадут, то в постель тащат, то замуж? Опр...
Все пути ведут в… Петербург. В кофейню «Экипаж», что на Фонтанке.Именно здесь лучший бариста северно...
В этой книге собраны десятки заметок по различным аспектам онлайн-деятельности.Так, чтобы вы могли п...
– Двойняшки чьи? – рычит мне в губы, стискивая до боли челюсть.– Мои и моего покойного мужа!– Не ври...
Максим Серов двадцатый год в каменном веке параллельной Вселенной: строительство Империи Русов идет ...
Их встреча не больше чем случайность.Но что случится, когда они продолжат путь вместе?Он жизней лиша...