Город, где умирают тени Грин Саймон
— Почему он не выпрыгивает? Времени уже почти не осталось — парашют ведь не успеет раскрыться!
Старик с сочувствием взглянул на него, а когда заговорил, в тоне его тихого голоса Харт услышал дружеское расположение:
— Он не может выпрыгнуть, сынок. Это же самолет Первой мировой. Тогда еще не было парашютов. В кабине и для пилота-то места мало, куда уж там парашют.
Харт изумленно уставился на него:
— То есть он…
— Да, сынок. Он погибнет.
Самолет врезался в пологий холм недалеко за городом и взорвался оглушительно и ярко. Харт потрясенно смотрел, как сыплется на землю град осколков. Черный дым потянулся к появившимся в небе облакам. Малиновый биплан, никем больше не атакуемый, гордо набирал высоту. Старик утешительно потрепал Харта по плечу:
— Не принимай так близко к сердцу. Завтра в это же время они опять прилетят сюда на дуэль, и, возможно, на этот раз победит британец — иногда это ему удается.
Харт взглянул на него:
— Выходит, это все не взаправду?
— О, что ты, все достаточно реально. Но умереть в Шэдоуз-Фолле не так-то просто. Сколько живу здесь — помню эту их дуэль. Бог его знает, почему так. — Он простодушно улыбнулся Харту: — А ты приезжий, да?
— Да… — ответил Харт, заставив себя не смотреть туда, где взорвался самолет, и сконцентрироваться на старике. — Да, я только что приехал.
— Так я и думал. Поживешь здесь — насмотришься странностей похитрее, чем эта. Только не давай им терзать свою душу. Здесь и не такое увидишь. Такой вот он, Шэдоуз-Фолл.
Старик кивнул, попрощался и ушел. Остальные из кучки наблюдавших тоже расходились кто куда, тихо и спокойно переговариваясь: все выглядело так буднично… Харт вновь задрал голову — малинового самолетика в небе уже не было. Он медленно побрел дальше, бешено стучавшее сердце только-только начинало успокаиваться.
Харт свернул за угол… и неожиданно для себя оказался на улице Парижа. Он узнал стиль этого города, и язык, и кафе на тротуарах. Никто на него не обращал внимания, хотя он с глупым видом таращился по сторонам, как это делает большинство туристов. Свернув еще раз, он попал в средневековую Европу. По грязной улице беспорядочно сновали животные и люди, последние так галдели все в один голос, что воздух казался плотным от звуков. Ни одного конкретного языка Харт был не в состоянии распознать. Кое-кто подозрительно косился на Харта, когда он проходил мимо, но большинство вежливо кивали. С трудом протащившись по густой грязи до перекрестка, он оставил прошлое за спиной.
Харт миновал дюжину моментов истории, различные места с различными стилями и языками, попадал из дня в ночь и из ночи в день, и всюду, где он проходил, люди улыбались ему, будто спрашивая: «Изумительно, не правда ли? И как забавно!» А Харт кивал, улыбаясь в ответ: «Вы правы, это изумительно!» И почти тут же перенесся в свой мир — мир машин, светофоров и рок-н-ролла, рвущегося из переносных магнитол на плечах подростков. Он шел дальше, но улицы уже не меняли стиля, и он не знал, рад он этому или разочарован.
Придя в парк, Харт присел на деревянную скамейку дать отдых голове и ногам. Двое детишек в футболках с черепашками-ниндзя бросали мяч своей собаке, огромной лохматой зверюге неопределенной породы, с трудом понимавшей правила навязываемой ей игры. Всякий раз она то кидалась в погоню за мячом, то оставалась сидеть, глядя на мальчишек, словно силясь сказать: «Сами бросили мяч — сами за ним и бегите». Собака посмотрела на Харта светлыми смеющимися глазами, вывалив наружу язык. Харт решил, что собака его идентифицировала, Шэдоуз-Фолл играл с ним в игру, и Джеймс не был уверен, хочет ли он принимать ее или нет.
Харт неспешно огляделся, изучая глазами парк. Тот казался дразняще знакомым, как слово на кончике языка, пытающееся ускользнуть и в то же время готовое вот-вот сорваться. Взгляд споткнулся об огромный каменный кенотаф [4] в центре парка, и Харт почувствовал внезапное возбуждение почти проснувшегося узнавания. Гробница казалась суровой и нерушимой: массивный единый блок из камня на пьедестале с буквами, вытравленными по фронтону. Поднявшись со скамьи, Харт подошел взглянуть поближе. Надпись оказалась на латыни — языке, с которым Харт был едва знаком, но слово «Tempus» он все же знал; оно красовалось над изящным резным барельефом Дедушки-Времени. Он был выполнен во весь рост, с длинной бородой, в одной руке коса, в другой — песочные часы.
— Похоже, вы заблудились? — раздался за спиной голос, и Харт, резко обернувшись, очутился лицом к лицу с мужчиной приблизительно его возраста, высоким и темноволосым, с дружеской улыбкой и рассеянным взглядом. — Меня зовут Леонард Эш. Могу я вам помочь чем-нибудь?
— Даже не знаю, — осторожно проговорил Харт. — Возможно, да. Меня зовут Джеймс Харт. Родился здесь, но в детстве меня отсюда увезли. Вернулся сюда впервые. И ничего здесь не узнаю.
— Неудивительно, — сказал Эш. — Просто Шэдоуз-Фолл некоторым образом настраивает вашу память, когда вы покидаете его. Ничего субъективного. Это своеобразный защитный механизм города. Поживете здесь немного, и все воспоминания вернутся. Лучше держите покрепче шляпу, Джеймс: дорожка у вас будет не гладкой.
— Благодарю, — ответил Харт. — Звучит обнадеживающе. Послушайте, что это за чертовски странное место? Я тут уже столько всего насмотрелся…
— То ли еще будет. Шэдоуз-Фолл — настоящий магнит для странного и удивительного. Не говоря уж о противоестественном. Именно этим город привлекает людей со всего света. Это обитель волшебства и фортуны, Джеймс. Здесь начинаются и заканчиваются все сказки. Здесь можно отыскать что угодно и кого угодно. Если они захотят, чтобы их нашли.
— Послушайте, — чуть запальчиво сказал Харт, — день такой жаркий, и я проделал большой путь. Прежде чем вы окончательно свихнете мне мозги, подскажите, есть ли где поблизости место, где можно выпить чего-нибудь прохладительного и перекусить?
— О да, — улыбнулся Эш. — Сам-то я с некоторых пор не замечаю таких неудобств, как жара и тому подобное… Пойдемте, сразу за углом приличный бар, если он опять не переехал.
Леонард развернулся и зашагал прочь, не оглянувшись, идет за ним Харт или нет. А Харт медленно покачал головой и поспешил следом. Раз других добровольцев нет, Эш пригодится для ответов на его вопросы, даже если в них не так много смысла.
— А этот кенотаф, — сказал он, поравнявшись с Эшем — Чья это гробница? В честь кого ее воздвигли?
— Вы о Саркофаге? Это памятник Дедушке-Времени. Его смерть и возрождение празднуется здесь, у Саркофага, в конце каждого года.
— Дедушка-Время… — проговорил Харт.
— Верно. Вот уж если кого можно было бы назвать ответственным за все происходящее здесь, так только его. Он символ течения времени и смены времен года, рождения и смерти. И это делает Дедушку самым могущественным жителем Шэдоуз-Фолла, хотя сам он предпочитает, чтобы его не вмешивали без самой крайней нужды. Он, по сути, третейский судья, обязывающий всех и каждого подчиняться законам. Разумеется, Шэдоуз-Фолл сам по себе больше тяготеет к хаосу, но всегда можно быть уверенным в том, что Время все поставит на свои места. Он занимательный старикан: если хотите, могу вас сводить к нему как-нибудь.
Харт взглянул на спутника:
— Не могли бы вы рассказать мне все это заново чуть попозже? Я едва держусь на ногах…
— Простите, — дружелюбно рассмеялся Эш. — Вам малость не повезло: вы объявились в довольно непростом месте, требующем стольких объяснений, что голова наверняка пойдет кругом. Лучший способ — принимать все как должное. Держите ухо востро, глаза — нараспашку и будьте всегда настороже. Все прояснится, когда поживете здесь немного. Или почти прояснится. Это ведь Шэдоуз-Фолл. Здесь все по-другому.
Оставив позади парк, они отправились по улице, казавшейся на первый взгляд обнадеживающе нормальной — до тех пор, пока Харт случайно не заметил горгулью. Та сидела высоко на фасаде здания и как бы невзначай шлифовала напильником свои зубы. Кое-кто из прохожих кивал Эшу, и тот рассеянно улыбался в ответ.
— А почему каждый раз меняется эпоха? — наконец заговорил Харт, внимательно вглядываясь в приближающийся перекресток. — Начинаешь переходить улицу в одном столетии, а заканчиваешь в другом.
— Время здесь относительно, — легко отвечал Эш. — Только не спрашивайте меня, относительно чего. По сути, люди и пространства заканчивают здесь свой путь, потому что они — часть этого города, и, естественно, те, что жили когда-то в одну эпоху, предпочитают держаться вместе. Оттого-то и соседствуют кварталы: в одном — электричество и канализация, а в соседнем — грязь и нищета средневековья со всеми его скрытыми и явными напастями. Кстати, держитесь в темное время суток подальше от парка: можно наткнуться на динозавров. Ну как, что-нибудь вспоминается ?
— Нет, — покачал головой Харт. — Врать не буду — ничего. Сейчас не могу думать ни о чем, кроме выпивки. До бара еще далеко?
— Почти пришли, — сказал Эш. — Вам там понравится, отдохнете… Джеймс Харт, Джеймс Харт… А знаете, чем больше я думаю о вашем имени, тем более знакомым оно мне кажется. Наверное, это будет звучать смешно, но когда-то в детстве мы были друзьями. Да-да, ничего удивительного. В этом городе подобные совпадения случаются очень часто… Ну, вот мы и пришли.
Харт недоверчиво поглядел на вход в бар — кажется, все пристойно. Тем не менее он жестом предложил Эшу войти первым. Внутри помещения была приятная прохлада, свет не яркий и не тусклый, а в самый раз, чтобы не напрягались глаза. Эш отыскал свободный столик в дальнем углу, и Харт удобно за ним устроился, поджидая, пока Эш принесет напитки. В зале за столиками сидели человек шесть, и внешне никто из них ничем особым не выделялся. Это порадовало Харта, припомнившего грязные забегаловки, в которых он обычно коротал время за рюмкой, — в них даже опилки недолго покрывали пол, потому что их съедали тараканы, а стаканы становились еще грязнее, когда их мыли. Вернулся Эш с парой пива в заиндевевших бокалах, и Харт сразу же осушил чуть ли не половину короткими и жадными глотками. Затем откинулся на спинку стула и тихонько вздохнул, наслаждаясь восхитительной прохладой, медленно расходящейся в груди. Заметив, что Эш не пьет свое пиво, Харт удивленно приподнял бровь:
— Пиво не нравится?
— Да нет, дело не в пиве, — ответил Эш. — Дело во мне самом. С некоторых пор я вообще не пью спиртного, но мне все еще нравится запах пива и холод бокала в руке. Пожалуйста, не обращайте внимания. Пейте на здоровье.
Харт долго и пристально смотрел на Эша, затем мысленно пожал плечами и отпил из своего бокала. Эш казался достаточно безобидным, а в Шэдоуз-Фолле Харт повидал уже много чего более странного, чем человек, заказывающий пиво и не пьющий его.
— Так что же, — наконец сказал он, — говорите, помните меня мальчишкой? А на кого я был похож?
— Трудно сказать… — нахмурился Эш. — Лет-то прошло… Наверное, похожим на лягушонка, как все детишки этого возраста. Если припомнить те штучки, которые сходили мне с рук, — удивительно, как я дожил до половой зрелости. И если вы тот, о ком я подумал, то вы были классным футболистом, но еще более классным притворщиком, особенно перед контрольной. Ну как, вспомнили что-нибудь? — Харт покачал головой, и Эш пожал плечами. — Ладно, Джеймс, не будем опережать события. Рано или поздно все вспомните. Хотите вы этого или нет. А что привело вас сюда столько лет спустя?
— Внезапная смерть моих родителей, — ответил Харт, уткнувшись взглядом в бокал, — после которой я стал задумываться о своем прошлом. Потом меня совершенно неожиданно уволили с работы по сокращению. Надо было найти себе занятие. Чтоб не сидеть сложа руки. В итоге попал сюда.
Эш внимательно посмотрел на него:
— Должен вас предупредить, Джеймс: время для возвращения вы выбрали неудачное. Шэдоуз-Фолл сейчас переживает не лучший период. В атмосфере города витает много гнева и подозрительности, которые проявляются в довольно неприятных формах. В некоторой степени город отражает настроения тех, кто здесь живет, и подобная атмосфера порождает образы и баламутит воспоминания, которые лучше было бы никогда не трогать.
— Вот как? — удивился Харт. — А что случилось?
Эш выдержал его прямой взгляд:
— В течение нескольких недель убито семь человек. Забиты насмерть тупым орудием. Ни улик, ни подозреваемых — ничего, что могло бы подсказать нам направление поисков. Погибшие ничем не были связаны между собой, так что мы не можем даже предполагать, кто будет следующей жертвой. В городе паника. Ведь из-за специфики Шэдоуз-Фолла мы не можем призвать помощь извне, поэтому вынуждены полагаться на собственные силы. А они, мягко говоря, напряжены до предела. Шериф старается как может, но… Ну вот, помянешь черта — и он тут как тут. Высокий господин, направляющийся к нам, — шериф Ричард Эриксон. Неплохой парень. Для его должности.
Он едва заметно махнул рукой в сторону неясного силуэта на пороге бара. Харт поразился. Что ни говори, а зрением Эш обладал прекрасным. Подойдя к ним, шериф с мрачным лицом угрожающе навис над их столиком. Леонард невозмутимо кивнул ему и указал на пустой стул. Шериф сел и, вытянув длинные ноги, тяжело вздохнул. Эш представил их друг другу, и Харт вежливо кивнул. Шериф был крупным мужчиной, но его внешность не подавляла, а скорее внушала уважение горделивой осанкой и волевым лицом. Эриксон внимательно взглянул на Харта.
— Мы могли бы быть с вами современниками, — медленно проговорил он. — Но не могу сказать, что помню вас. Можно, кстати, покопаться в школьных архивах. А вот родителей ваших я помню отлично, мистер Харт. И ты, Леонард, наверняка — тоже. Помнишь тот случай? Эш выпрямился и взглянул с интересом на Харта:
— Тот самый Харт? Так вы их сын?
— По-видимому, да, — сухо проговорил Харт, не вполне уверенный, по душе ли ему тон шерифа и реакция Эша. — Мне было бы интересно послушать все, что вы знаете о моих родителях и о времени моего детства. Вы знаете, почему они уехали?
— Я помню, как было дело, — сказал шериф. На его суровом лице мелькнула тень сочувствия, но это не расслабило Харта: он ждал плохих новостей и чувствовал их приближение, словно легкую вибрацию рельсов от несущегося издалека поезда. Шериф подался телом вперед и понизил голос: — Всех деталей не знаю, и никто не знает, за исключением, пожалуй, Дедушки-Времени. Известно лишь, что двадцать пять лет назад вашим родителям стало известно какое-то предсказание. Что-то связанное с уничтожением Двери в Вечность. Что они проведали, осталось загадкой, но только и суток не прошло, как они внезапно уехали из города, прихватив с собой вас.
— И только-то? — удивился Харт, когда шериф замолчал. — Вот так прямо сорвались и уехали из-за какой-то паршивой гадалки?
Эриксон твердо выдержал его взгляд.
— Здесь очень серьезно относятся к предсказаниям, мистер Харт. В нашем городе совсем немного жителей, имеющих право доступа к будущему. И когда они говорят — мы прислушиваемся всерьез.
— Погодите-ка, — нахмурился Эш. — Если они услышали предсказание такой важности, касающееся Двери в Вечность, почему же тогда им дали уехать?
— Хороший вопрос, — вздохнул шериф.
— Ладно, — проговорил Эш, когда стало ясно, что шерифу больше нечего сказать. — Как насчет городских архивов? Такое пророчество должно быть зарегистрировано.
— Правильно, — кивнул Эриксон. — Должно. Но не было. Это одна из величайших нераскрытых загадок за последние двадцать пять лет. Вот почему, мистер Харт, мне показалось очень странным ваше решение вернуться именно сейчас, когда город разваливается на части. Вы уверены, что о пророчестве вам ничего не известно?
— Ни черта, — твердо ответил Харт. — Я ничегошеньки не помню из моей жизни здесь, а мои родители ничего мне об этом не рассказывали. Но поскольку я здесь, я хочу это узнать. Не посоветуете, с кем я могу об этом поговорить?
— С Дедушкой-Временем, — сказал Эш. — Вот кто вам нужен. Он знает все. Почти.
— Я могу с ним встретиться? — спросил Харт. Эш глянул на Эриксона — тот пожал плечами.
— В принципе да. Но не ждите от него слишком многого. Сейчас он на последнем этапе своего жизненного цикла, и память его уже не та, что прежде. Кстати, сегодня мне самому надо с ним повидаться. Хотите — навестим его вместе, мистер Харт.
— Благодарю, — согласился Харт, — с удовольствием.
— Я с вами, — сказал Эш. — Такое нельзя пропустить. Эриксон мрачно взглянул на него и пожал плечами:
— Почему нет? В такой ситуации чем больше у меня друзей — тем лучше.
Эш понимающе кивнул:
— Сверху крепко давят?
— Отовсюду. Делаю все, что в моих силах, да только никто меня такому не учил. Никогда не думал, что когда-нибудь придется этим заниматься. Всегда считалось, что убийство в Шэдоуз-Фолле невозможно, и это убеждение, будучи частью естества города, — единственное, что способствовало мирному соседству такого количества несхожих друг с другом личностей. И если по какой-либо причине это изменилось — мы в большой беде. Сейчас у меня все время и силы занимает поддержание мира… Допивать будете, Леонард? Если нет — давайте я допью.
Эш протянул ему стакан.
— Помнится, я где-то слышал, что представители власти при исполнении не пьют спиртного.
— Ты, похоже, путаешь меня с тем, кому это не по фигу. — Эриксон сделал большой глоток и тоскливо вздохнул. — Есть предложение. Давайте возьмем отгул на оставшиеся полдня и расслабимся. Мне надо перевести дух. Ну, как? Давайте напьемся, а потом позовем девочек…
— Я не думаю… — начал Харт.
— Ну, хорошо, давайте позовем девочек, а потом напьемся. Какая разница?
Эш взглянул на Харта:
— Вся беда в том, что он не шутит.
Внезапно в баре началась какая-то заварушка, и все трое обернулись на шум. С полдесятка шестифутовых эльфов с выкрашенными «Техниколором» шевелюрами и с избыточным весом начали толкать и пинать такое же количество медведей гризли в байкерских жилетах и цепях. Медведи стали пинаться и толкаться в ответ, и реплики, которыми обменивались те и другие, были непристойны до жути. Тяжко вздохнув, Эриксон поднялся на ноги.
— Нет покоя грешникам. А тем, кто стремится стать ими, дают лишь полшанса. Пойду-ка утихомирю народ, пока не разнесли заведение. Увидимся, Леонард. До встречи, мистер Харт. Надеюсь, все прояснится.
Широкими шагами он направился к месту разборок у стойки бара Эш уныло покачал головой:
— Соседские отношения летят к черту, Джеймс. Или же преисподняя вселяется в соседские отношения. Одно либо другое. А ведь город был совсем иным.
Харт посмотрел в глаза Эшу:
— Простите, если покажется, что лезу вам в душу, Леонард, но не скрываете ли вы что-то от меня? Ну… Понимаете… Вы не пьете, вы не реагируете на жару… И почему вы одеты в черное?
— Это траур по моей половой жизни, — улыбнулся Эш. — Да, вы правы: есть у меня то, что я не собирался вам говорить. Я возвращенец, Джеймс Я умер. Потом вернулся.
Харт выпрямился. Ему показалось, что в помещении внезапно похолодало. Он почувствовал, как напряглись мышцы живота, а волосы на загривке встают дыбом, когда понял, что Эш говорит всерьез. Харт осторожно прочистил горло, не желая, чтобы его голос дрожал. Затем спросил:
— Вы призрак?
— Нет, — снисходительно усмехнулся Эш. — Я возвращенец. Тело у меня такое же, как у вас. Только ваше — реальное, а мое — нет. Все не так просто. Я и сам этого никак не постигну. Рабочее состояние не обязательно совпадает с инструкцией по эксплуатации, так сказать.
Харт пристально посмотрел на него, и Эш мысленно содрогнулся. Он знал, что означает подобный взгляд: за ним обычно идет вопрос.
— О… — вырвалось у Харта. — И каково же быть мертвым?
— Не знаю. Я еще недостаточно долго пребываю в этой ипостаси, чтобы постичь ее внутренний смысл. Воспоминания мои достаточно смутны. Я испытал все состояния, обычно сопутствующие человеку до и после смерти: полет по длинному туннелю к ослепительному свету, громкие и загадочные голоса. Но возможно, я видел и слышал все эти штуки только потому, что этого ждал. Потому как они могли быть всего лишь отголосками родовой травмы. Вот, пожалуй, и все, что для меня значит быть мертвым: просто никогда не лезешь за словом в карман, и это очень может пригодиться на любой вечеринке, когда необходимо одной фразой снять напряжение в общении с кем-нибудь. Какая бы путаница ни царила в вашей жизни — она во всех отношениях лучше, чем моя собственная.
— Вы-то хоть помните свою жизнь, — вздохнул Харт. — В моей же десять лет как в воду канули. Леонард, а призраки… Они здесь — обычное явление? Все призраки приходят в Шэдоуз-Фолл?
— Не все и не всегда, только если есть на то серьезная причина. А что?
— Я просто подумал… Может, родители…
— Простите, — сказал Эш. — Это вряд ли. Знаете что, давайте сходим к Дедушке-Времени? В этих вещах он разбирается лучше меня. И он наверняка знает что-то о вашем пророчестве и исчезнувшем детстве. Если, разумеется, он еще помнит самого себя.
— А что, дед совсем дряхлый? — нахмурился Харт.
— Совсем.
Эш поднялся первый и терпеливо дождался, пока Харт допьет пиво. Джеймс поставил на столик пустой бокал и оглядел бар. Медведи и эльфы ушли, шерифа тоже не было. Единственный, кто оставался у стойки, — большой яркий пони, уткнувшийся носом в ведерко с шампанским: на морде размашистый макияж, а на ногах чулки с подвязками. Харт решил не спрашивать. Да и спрашивать, по правде говоря, не хотелось. Он встал, кивнул Эшу, и оба направились к выходу.
— Заглянем для начала в галерею Мощей, — сказал Эш. — И будем надеяться и молиться, чтобы старик был в хорошем настроении.
— А если — в плохом?
— Тогда будем удирать со всех ног. Косу он с собой таскает не для красы.
В морге было жутко холодно, но Рия предвидела это. Чего она не предвидела, так это того, что ждать на морозе придется около получаса. Что толку быть мэром, если ты не можешь щелкнуть пальцами и твое распоряжение тут же не бросятся исполнять? Разумеется, для Миррена, как и для большинства врачей, законы не писаны. Покрепче обхватив плечи, Рия пожалела, что не оделась теплее.
Как и все морги, этот был небольшим — двадцать квадратных футов, не более, — но лед и пушистый иней, толстым слоем облепившие стены и потолок, делали его еще меньше. Отовсюду свисали сосульки, и едва заметная дымка изморози искрилась в воздухе. Тот, кто устанавливал режим заморозки, явно перестарался. Будь в морге еще чуть холоднее, тут бы появились белые медведи и начали бы заниматься… Какая, впрочем, разница. Рия поняла, что мысль сбилась с курса, и перестала об этом думать.
На металлическом столе, почтительно укрытое простыней, как с благодарностью отметила Рия, лежало одинокое тело. Она уже видела состояние других трупов и не спешила любоваться ранами новой жертвы. Звали несчастного Оливер Ландо. Он был писателем — автором детективных сериалов шестидесятых годов. Его быстро взлетевшая звезда вскоре угасла, и к семидесятым уже никто не помнил его за исключением нескольких коллекционеров. В Шэдоуз-Фолл Лэндо приехал в 1987-м. И это было последнее известие о нем до сегодняшнего дня. Рия никогда не слыхала о писателе, пока не прочитала протокол Эриксона
Она подскочила от неожиданности, когда за спиной с лязгом отворилась дверь. Помешкав, Рия обернулась и увидела вошедшего доктора Миррена, с таким же лязгом дверь захлопнувшего, — он, однако, взглянул лишь на тело, лежащее на столе, а затем — на планшет в своей руке. Доктор Натаниэл Миррен был пухлым коротышкой чуть старше сорока со страдальческим лицом и редеющим волосяным покровом на голове. Он был резок, бесцеремонен, язвителен и отчаянно не терпел дураков. Его врачебный такт был почти болезненным. Но доктор был мастером по части диагноза и разрешения разных головоломок, и все на это делали скидки и прикусывали язык, когда приходилось просить его о помощи. Рия знала его давно. Не раз им приходилось скрещивать шпаги в Городском суде по вопросу финансирования городом различных его исследований. Каждый раз, когда ей необходимо было встретиться с Мирреном, Рия клялась себе, что не позволит ему взять себя за горло. И всякий раз ему это удавалось. Она едва не скрипнула зубами только от того, как он вошел в помещение: сделав вид, будто не замечает мэра. Она сверлила недобрым взглядом спину Миррена, пока тот гордо шествовал к столу, чтобы вперить взгляд в лежащее на нем тело, затем глубоко вздохнула и двинулась за доктором следом.
— Итак, доктор? На этот раз вскрытие обнаружило что-нибудь полезное?
— Не сказал бы, — буркнул Миррен. Уткнувшись в планшет, он нахмурился, фыркнул разок якобы от отвращения, а затем небрежно бросил планшет покойнику на грудь. Рия вздрогнула от такой бесцеремонности. Миррен стянул простыню, обнажив то, что осталось от головы жертвы, и Рии с трудом удалось удержать на лице спокойствие. Череп представлял собой месиво из дробленых костей и лоскутьев кожи, скрепленных вместе коркой запекшейся крови. Один висок был словно вбит внутрь, и черты лица стали неузнаваемы. Миррен ощупал голову со всех сторон удивительно нежными пальцами, а затем, вновь укрыв кровавое месиво простыней, подобрал свой планшет.
— Как и в случаях шести предыдущих жертв, смерть наступила в результате обширной и несовместимой с жизнью черепной травмы. Прямо какая-то бешеная атака! Исходя из результатов тщательного исследования аналогичных повреждений у предыдущих жертв, я определил, что увечья нанесены тяжелым тупым предметом, возможно металлическим, около дюйма толщиной. Я насчитал не менее семидесяти трех отдельных повреждений, причем нанесенных со стремительной частотой. Время наступления смерти я могу определить довольно точно. Часы покойного были разбиты предположительно в тот момент, когда он поднял руку, чтобы защитить голову: стрелки остановились в четыре часа десять минут. Это время соответствует и состоянию частично переваренной пищи в желудке жертвы. Вот к каким заключениям привело проведенное мной обследование. Все остальное будет уже из области предположений.
Он снова уронил планшет на грудь трупа и сердито посмотрел на Рию, словно бросая ей вызов оспорить только что сказанное. Рия в задумчивости сжала губы и заставила его прождать пару секунд, прежде чем заговорила.
— Семьдесят три удара в стремительном темпе. Бешеная атака. А может такое быть, что наш убийца… наделен нечеловеческими способностями?
Миррен фыркнул и нахмурился, будто взвешивая вопрос, но Рия не сомневалась: ответ у него уже есть.
— Несомненно, такое нападение могло быть произведено не человеком, а паранормалом, но смею предположить, что оно могло быть и делом рук человеческих. Однако в последнем случае для нападения такого рода должен иметься достаточно серьезный мотив. Человек, ослепленный яростью или ужасом, может нанести колоссальные увечья.
— Что вы скажете об уликах? Удалось ли вам обнаружить что-либо, что помогло бы нам отыскать нападавшего?
Миррен на мгновение отвел взгляд, нахмурившись еще больше. Он терпеть не мог делать какие-либо предположения; ведь окажись они неподтвержденными в будущем, это могло выставить его в неприглядном свете.
— Судебная медицина — не мой профиль. Для этого вам нужен судебно-медицинский эксперт, а в Шэдоуз-Фолле такого нет. Я провел обследование тела настолько тщательно, насколько это возможно, учитывая мои ограниченные возможности по части здешнего оборудования, и ничего существенного не обнаружил. И именно этих результатов я и ожидал. Если хотите, чтобы я продолжил обследование, вы должны дать мне разрешение вести его моими собственными методами.
— Я не верю в колдовство, — решительно заявила Рия. — Мертвые должны покоиться с миром.
— Ваш предрассудок суть продукт невежества, — проскрипел Миррен, даже не пытаясь скрыть презрение в голосе. — Для подобной щепетильности времени уже не осталось. Все предыдущие жертвы были привезены мне на обследование слишком поздно, но с этой я мог бы еще поработать и кое-что выяснить. При условии, что вы не будете мне мешать.
— Вы связались с родственниками?
— Похоже, таковых у него не имеется. Слово за вами, госпожа мэр.
— Что конкретно вы хотите сделать?
— Сначала немного поработаю с магическим кристаллом — погляжу, что можно рассмотреть через кровь покойного. Затем призову назад его душу, свяжу ее клятвой правды и хорошенечко порасспрашиваю. Мы достаточно близко от Двери в Вечность, но я в состоянии чуть поубавить ее силу, пробиться сквозь покров и дать нам возможность мило поболтать с дорогим покойничком. Вы лучше поскорее решайте. Серебряная нить, связующая душу и тело, слабеет с каждой минутой. Скоро она порвется, и тогда даже у меня не получится вызвать душу обратно.
— Делайте, что задумали, — сказала Рия.
Миррену хватило здравого смысла коротко улыбнуться перед тем, как он повернулся и начал рыться в сумке с инструментами. Рия отвернулась и крепко прижала руки к груди. В этом проклятом морге у нее, похоже, отмерзли уже все кости.
Они ступали на опасную территорию, а Миррен не был таким уж искушенным в магии человеком, каким представлялся себе самому. Был бы в городе кто-то другой… Но в Шэдоуз-Фолле не было никого, кому она могла бы такое доверить, и это было ей хорошо известно. Тем не менее сейчас Рия была готова пойти на любой риск. Четверо мужчин и три женщины убиты, и шериф не в состоянии дать ей хотя бы одного подозреваемого. Так что у нее ничего иного не оставалось, как отбросить свои опасения и щепетильность и обратиться к Миррену в надежде на то, что его черная магия поможет там, где наука помочь бессильна. Должна же она была кому-то довериться.
Беда заключалась в том, что как к мэру все шли к ней за ответами. Но самой ей было не к кому обратиться. Семья так и не прониклась ее трудностями и ответственностью, Эриксон был вечно занят, Эш — мертв. Таким образом Рии, несмотря на все ее одиночество, приходилось быть той нерушимой скалой, за которой можно было укрыться всем и каждому. Крайне редко выпадали денечки, когда она не чувствовала себя скалой.
Рия коротко улыбнулась. Принимая решение участвовать в избирательной кампании, она знала, во что ввязывается. Только тот, кто предан идее до одержимости, в силах потянуть груз забот майората. Но если день за днем сталкиваться с непроизвольным и бессистемным помешательством Шэдоуз-Фолла, это не может не сказаться на вашей психике.
Рии было на это наплевать. По большому счету. Она добивалась этой работы, потому что знала — она с ней справится. И она гордится своими достижениями. Точнее — гордилась, пока не начались эти убийства. И каждая новая смерть была для нее пощечиной, жестоким напоминанием не только о постоянных неудачных попытках остановить убийства, но и — на более глубоком уровне — о постигшей мэра неудаче в понимании самой природы города и управлении им.
Было время, когда Рии казалось, что она понимает эту природу, но за те четыре года, что она была у власти, город настолько вырос и изменился…
Изначально Шэдоуз-Фолл предназначался как место передышки для тех, кого призвала Дверь в Вечность. Место, где можно было остановиться и попрощаться, прежде чем шагнуть навстречу смерти или судьбе. Но с годами все больше и больше людей не внимало зову Двери, предпочитая странную действительность Шэдоуз-Фолла шагу в неизвестность. Население города за последние двадцать лет более чем удвоилось, и пока волшебство держало город в безопасности и защищенности от окружающего мира, растущие массы горожан все больше и больше растягивали границы волшебства вширь, тем самым ежедневно испытывая их на прочность. Что-то надо было менять, и менять как можно скорее, но в настоящее время Рии приходилось тратить все свое время в попытках раскрыть тайну убийств. А на то, чтобы отдавать себя двум проблемам одновременно, в сутках не хватало часов.
Она решила отложить пока эту мысль и сосредоточиться на докторе Миррене. Сняв со штатива на столе полную крови пробирку, он перелил ее содержимое в серебряное блюдо, не переставая при этом что-то едва слышно бормотать. Кровавая лужица закружилась в водовороте, то вспучиваясь, то оседая, словно будоражимая чем-то скрытым в глубине жидкости, хотя на самом деле глубина эта была едва ли более дюйма.
— Я взял образец крови непосредственно из мозга, — как бы мимоходом пояснил Миррен. — Она должна выдать более-менее качественно образы всего увиденного жертвой до момента смерти. В идеале мне следовало бы использовать жидкость стекловидного тела глаза, однако оба глазных яблока жестоко пострадали от ударов. Из чего, возможно, следует, что у убийцы могла быть причина опасаться того, что в состоянии выявить магический кристалл.
Рия неопределенно кивнула, с интересом наблюдая, как Миррен перемешивал кровь на блюде кончиком палочки из слоновой кости: там, где палочка соприкасалась с кровью, последняя закипала. Миррен что-то монотонно и ритмично приговаривал на гаэльском [5], выводя палочкой замысловатые узоры по блюду. Поверхность крови неожиданно вспучилась, сформировав дьявольскую физиономию. Миррен в испуге отшатнулся и отдернул руку от блюда. На кровавом лбу явившегося из блюда чудища проросли рога, а злобный рот широко распахнулся в немой усмешке. Внезапно воздух сделался густ от зловония и жужжания мух. Миррен быстро выкрикнул одно за другим два заклинания и пронзил кровавую морду костяной палочкой. Лицо взорвалось, забрызгав Рию и Миррена кровью. Несколько мгновений оба стояли, тяжело дыша Не сознавая до конца почему, Рия не сомневалась, что они только что едва ускользнули от чего-то невероятно опасного. Она остро глянула на Миррена, вытиравшего рукавом кровь с лица.
— Что это за дьявольщина, доктор?
— Вынужден признаться, я сам до конца не знаю. — Миррен осторожно потянулся вперед и проткнул палочкой несколько оставшихся на серебряном блюде капель крови, однако на этот раз кровь на прикосновения никак не реагировала. — Но вот что интересно. Может статься, наш убивец владеет волшебством достаточным, чтобы тщательно замести следы. Само собой, теперь на гадании мы можем поставить крест. А это значит — у нас остается одно: допросить жертву, так сказать, лично.
— Вы уверены, что получится? Ведь если тело было защищено от гадания на магическом кристалле, то вполне вероятно, что и от черной магии у него есть защита. И не простая, а с любыми возможными минами-ловушками, только и ждущими момента, когда мы на них наступим.
Миррен взглянул на Рию и презрительно скривился:
— Я не любитель. Я знаю, что делаю. И делаю это, да будет вам известно, не в первый раз. Жертва рассталась с жизнью всего лишь несколько часов назад, так что душа еще в пределах досягаемости. Отозванная правильной командой и на правильный срок, она откликнется и даст нам ответы. У нее просто не будет выбора.
— Очень надеюсь, что вы правы, — вздохнула Рия. Приняв ее ответ за разрешение действовать, Миррен приступил к обряду. Рия совсем не ожидала, что он будет таким примитивным, грубым и поэтому едва ли не отталкивающим. Миррен проделал все так стремительно и легко, что стало ясно — в этом деле он не новичок. Рия сделала себе зарубку на память как-нибудь разобраться в этом более тщательно. Миррен начал с долгого замысловатого заклинания, изобиловавшего словами на дюжине мертвых языков. Несмотря на холод, его лицо покрыла испарина. Рия почувствовала, как в морге растет напряжение, нагнетаемое давлением чего-то, отчаянно стремящегося проникнуть через мощный барьер или же пробиться из-за барьера сюда, к реальности. Миррен вдруг резко замер и впился в тело покойного страстным, едва ли не алчным взглядом.
— Оливер Ландо! Услышь меня. Мощью этого ритуала, соглашениями, заключенными с высшими силами и владыками, повелеваю тебе: восстань и ответствуй мне!
Долго ничего не происходило. Затем по стенам морга заметались тени (хотя отбрасывать их здесь было нечему) и зажужжали мухи — значительно громче прежнего. Рия вопросительно поглядела на Миррена и вдруг резко отскочила назад: труп из лежачего положения принял сидячее. Медленно повернув разбитую голову, покойник уставился на Миррена пустыми глазницами.
— Кто взывает ко мне? Кто нарушает мой сон?
— Я звал тебя, — спокойно ответил Миррен. — Заклинаю и повелеваю говорить в моем присутствии только правду. Ты помнишь свое имя?
— Помню. Отправь меня обратно. Я не должен быть тут.
— Ответь на мои вопросы, и я отпущу тебя. Ты видел лицо своего убийцы?
Последовала пауза, а затем что-то переменилось. Чье-то присутствие явственно ощущалось в комнате — присутствие чего-то древнего и до тошноты жуткого. Рия отступила еще на шаг. Мертвец не обращал на нее никакого внимания, полностью сконцентрировавшись на Миррене: сломанная челюсть вдруг стала на место, и медленная улыбка раздвинула размозженные мертвые губы. Точки света блеснули там, где когда-то были глаза, и из провалов разбитых глазниц появились два завитка дыма.
— Ничтожный человечишка, — заговорил покойник. — Не следовало тебе вызывать меня сюда. Я стар и силен, я куда как могущественнее твоей жалкой волшебной власти. Я поведаю тебе секреты, темные и страшные истины, которые разрушат твой разум и иссушат твою душу.
— Ты не Оливер Ландо, — с трудом придавая голосу спокойствие, ответил Миррен. — Кто ты? Отвечай, я приказываю тебе!
— Не тебе тягаться с моим могуществом, — отвечал мертвец. — Ты хочешь допросить меня, не правда ли? Не это ли ты проделывал и с другими? Ты хотел знаний, что лежат за покровом. Что ж, я могу поведать тебе кое-что, да только не понравятся тебе мои ответы. — Он внезапно повернулся лицом к Рии и радостно хихикнул: — Добро пожаловать в ад, малышка. Сейчас повеселимся.
Мертвец резким взмахом свесил ноги со стола. Заикаясь, Миррен проговорил заклинание, но слова не возымели эффекта Мертвец опустил ноги на пол и выпрямился. Миррен прокричал слово власти, заставившее мертвеца лишь немного вздрогнуть, но не остановиться. Мертвец сделал шаг к Рии и с жадностью потянулся к ней. Миррен прокричал еще одно слово власти, бросился вперед и воткнул костяную палочку в пустую глазницу трупа. Страшный вопль разнесся по моргу, оглушительно резкий, истошный и первобытно-дикий, затем мертвец рухнул на пол и остался недвижим. И только тогда Рия заметила, как дрожат ее руки — но не от холода. Сунув их в карманы, она подняла глаза на Миррена.
— Что это было?
Миррен попытался небрежно пожать плечами, однако ему это не удалось.
— Кто бы наш убийца ни оказался, у него могущественные союзники. Могущественные настолько, что в состоянии одолеть меня и отправить эту… тварь на то место, где должна находиться душа убитого. Последствия этого довольно… тревожны.
— Вы всегда отличались лапидарностью стиля, — сказала Рия. — Прошу вас, приберите тело, а затем приготовьте мне письменный отчет обо всем, что здесь произошло. Оригинал мне, копию шерифу. Помимо этого, прошу вас ни с кем о случившемся не говорить. Вы поняли, доктор?
Миррен, чуть помешкав, кивнул, а Рия, почувствовав наконец, что может довериться окрепшим ногам, с достоинством покинула помещение морга.
Было далеко за полдень. Сюзанна Дюбуа и Шин Моррисон сидели рядом на потертом диванчике на крыльце дома Сюзанны. Они передавали друг другу дымящийся косячок и вглядывались в противоположный берег реки Тон. Солнце сочилось горячим медовым светом, тягучим и золотистым, и порхающие на ветерке бабочки напоминали мазки пастели. Так они сидели уже около часа, судача о пустяках, и Моррисон до сих пор не решился сказать Сюзанне, зачем, собственно, он пришел. Она чувствовала, что торопить Шина не стоит. В конце концов он сам повернет к тому, что его тревожит, а пока она будет довольствоваться солнышком, теплом и покоем.
Сюзанна взглянула вниз и улыбнулась: мультяшные зверушки играли на берегу с настоящими, — и те и другие находили друг друга бесконечно очаровательными; каждый раз кто-то из них затевал свои немудреные игры неподалеку от ее домика. Похоже, она чем-то их привлекала, как и всех убогих и раненых, что приходили сюда искать утешения. Порой Сюзанне казалось, они шли к ней оттого, что чувствовали себя здесь в безопасности. Она сама мечтала о таком месте, где могла чувствовать себя в покое и безопасности, но, увы, такого места не находилось. Обнаружить тело Лукаса — одно это было достаточным потрясением, а уж обнаружить его в своем доме, который казался ей таким защищенным от всех напастей… Губы Сюзанны сжались в прямую линию. Как можно было быть такой наивной, полагая, что нет в мире более безопасного места, чем Шэдоуз-Фолл. Гнев жарко полыхнул в душе. Хижина была ее домом, и будь она проклята, если что-то или кто-то заставит ее покинуть свой дом. Ночью, однако, Сюзанна заперлась на засов, проверила, плотно ли закрыто единственное оконце, и легла спать со светом.
С улыбкой Сюзанна глядела вниз на животных, живых и мультяшных, таких невинных, ничуть не подозревающих о происшедшем и по-прежнему считающих ее участок своим прибежищем. Все кошки, все собаки, все птицы, пробегая и пролетая мимо, останавливались здесь кто на миг, а которые на несколько дней, перед тем как продолжить путь. Вот было бы замечательно, если бы кто-то из них остался пожить в ее доме, но зверушки никогда так не делали. Как, впрочем, и люди, женщины и мужчины, искавшие у нее любви, утешения и понимания.
Сюзанна посмотрела на сидящего рядом, погруженного в свои мысли Шина Моррисона, стройного, с темной густой шевелюрой, со скрытой силой, которую никому бы не пришло в голову назвать устрашающей. Как всегда, он выглядел так, будто вот-вот готов был сорваться с места и в одиночку бросить вызов целому миру, причем пришлось бы поискать смельчака, который в этой схватке поставил бы на мир. Моррисону не было тридцати, однако глаза его были старше, и казалось, будто он только что покончил с тяжелой работой. В Шэдоуз-Фолле Шин был местным бардом и слыл пьяницей и смутьяном. У него было мало друзей и много врагов, и порой трудно было понять, кого он ценил больше. Песни свои Шин пел приятным тенором, с годами слегка загрубевшим от пьянства и дешевого табака. Он был очарован сидами, маленьким народом — жителямиФэйрии, — и проводил столько времени в разговорах с ними, сколько они позволяли ему находиться в своей стране-под-горой.
— Мне нужен твой совет, Сюзанна, — неожиданно сказал Шин. Он не смотрел на Сюзанну, глаза его не отрывались от лениво текущей реки.
— Чем могу — помогу, Шин. Ты же знаешь. Принести карты?
— Нет. Не знаю… Мне надо принять решение, но я не уверен, пришел ли я сюда за поддержкой или просто поговорить об этом. Я об убийствах. Есть у меня одна идея.
— Благоразумная? — сухо спросила Сюзанна. — Обычно все твои идеи стоили тебе таких неприятностей, что даже я не всегда могла тебя из них вытащить.
— Ты, похоже, постоянно будешь мне тыкать на мои опыты со стихией?
— Учитывая те несчастья, к которым они привели, — конечно, не буду.
— Это произошло случайно. Мы же все возместили, правда?
— Ну да, возместили… После того, как твои эксперименты вызвали землетрясение, наводнение, страшный пожар и торнадо одновременно.
— Говорю же, я сожалею. Так ты хочешь выслушать, что я надумал, или нет?
— Конечно, Шин. Говори.
— Эриксону с убийствами не справиться. Да он и не собирается. Выше головы шерифу не прыгнуть, и он сам об этом прекрасно знает. Убийца слишком могуществен. Значит, нам надо найти того, кто в силах убийцу обнаружить. Того, кто может взглянуть на эту проблему и на всю обстановку в городе свежим взглядом. Короче, я хочу наведаться в Фэйрию и просить помощи у Двора Унсили.
— Я — за, — справившись с волнением, сказала Сюзанна — Это мудро. Но не кажется ли тебе, что наши дела и так достаточно плохи, чтобы вмешивать в них еще и народ Фэйрии? Они сами воплощение хаоса, Шин. Даже в лучшие времена наши с ними отношения были не очень гладкими, а уж сейчас-то…
— Если я попрошу — эльфы помогут, — упрямо ответил Моррисон. — У них такие волшебники и ученые, о каких нам только мечтать. Может, они разглядят то, что мы проморгали.
— Что ж, по крайней мере, попробовать можно, — сказала Сюзанна. — Но давай сначала это кое с кем обмозгуем, послушаем, что скажут другие.
— Нет. Если кому-нибудь рассказать — меня могут остановить. Я и тебе-то рассказал лишь потому, что знаю — все останется между нами.
— Конечно, Шин. Дай только минутку подумать. Ведь то, что ты предлагаешь, в корне изменит всю городскую политику. Веками Шэдоуз-Фолл и Фэйрия шли своими собственными путями, ограничиваясь заверениями и клятвами жить в мире и дружбе. Во всем, что здесь происходит, существует хрупкое равновесие, — в волшебстве и науке, в реальном и сверхъестественном, и если оно нарушится…
— Семь человек погибли, Сюзанна! Какое уж тут равновесие!
— Не знаю, — тихо проговорила Сюзанна. — Ты добиваешься жестких мер?
Моррисон нахмурился и отвернулся, и Сюзанна поняла, что ее слова заставили барда задуматься. Он тяжело вздохнул и посмотрел на реку.
— Ну, ладно. Давай переговорим об этом еще с кем-нибудь. Только не с Эриксоном Он сразу поставит на этом крест только потому, что идея — моя. Он меня терпеть не может.
— Хорошо, — сказала Сюзанна — Не с Эриксоном. Дай мне двадцать четыре часа, и я назову тебе имя.
— Двадцать четыре часа. И дай бог, чтобы никого за это время не убили…
Моррисон резко оборвал разговор, услышав шаги, нарушившие тишину полдня. Он и Сюзанна обернулись и увидели высокую фигуру, приближающуюся к ним от берега. Солнце било в глаза, и невозможно было разглядеть, кто это, но человек казался крупным и мощным, с мускулатурой тяжелоатлета. Когда мужчина подошел ближе, Сюзанна узнала его и чуть расслабилась. Лестер Голд был достоин доверия. Она тепло улыбнулась гостю, а Моррисон хмыкнул, в свою очередь тоже узнав его.
Голду было за семьдесят, но он обладал телосложением, завидным и для двадцатилетнего. Лицо его казалось наспех высеченным из камня, волосы серебрились сединой, но спина была по-прежнему прямая, как жердь, и глаза ясны, как в молодости. На нем был скромный костюм давно вышедшего из моды покроя. Улыбнувшись Сюзанне, Лестер вежливо кивнул Моррисону.
— Надеюсь, не помешал? — тихо спросил он. — Мне надо бы, Сюзанна, с тобой переговорить, если тебе сейчас удобно.
— Конечно, удобно. Рада видеть тебя, Лестер. Ты знаком с Шином Моррисоном?
Голд взглянул на Моррисона с интересом:
— Тем, что выпускает на волю стихию? Моррисон застонал:
— Мне так и будут всю жизнь пенять?
— Может, и нет, — сказала Сюзанна.
— Простите, что об этом заговорил, — извинился Голд и протянул Моррисону руку — широкую, мускулистую, со старческими пигментными пятнами.
Моррисон осторожно ее пожал, зная, что Голд при желании с легкостью может переломать ему пальцы. Словно прочитав мысли Моррисона, Голд улыбнулся, отпустил ладонь Шина и перевел взгляд на Сюзанну:
— Мне правда необходимо с тобой поговорить, дорогая.
— С удовольствием тебя выслушаю. В доме есть стул, можешь принести его сюда.
— Я вас оставлю, если не возражаете, — сказал Моррисон.
— Благодарю, — остановил его Голд, — но это не обязательно. Мне ценно будет знать ваше мнение. Схожу-ка я, пожалуй, за стулом.
Он направился в дом, двигаясь осторожно, чтобы ненароком не наступить на животных, которые играли в пятнашки вокруг дивана и под ним. Моррисон дождался, когда Голд скроется в хижине, и подался к Сюзанне:
— Имя знакомое, но что-то не припомню, кто он.
— Ты можешь и не помнить, — понизила голос Сюзанна — Лестер Голд был героем дешевого чтива в тридцатые и супергероем в сороковые, наподобие Человека-Тени и Дока Сэведжа, хотя и не таким популярным. Серию комиксов о нем прикрыли в пятидесятых, и вскоре он объявился здесь. С тех пор и живет, торгует цветами на Старом рынке, становясь реальнее и старее из года в год. Иногда за ним бегают коллекционеры, подсовывая ему старые журналы для автографа, но в большинстве своем люди давно позабыли Голда. Порой он вспоминает, кем был когда-то, и изъявляет желание поучаствовать в жизни города, но эти приступы у него скоро проходят. Память у него уже не такая, как прежде.
— Тебя он, однако, помнит, — сухо обронил Моррисон, оглядываясь на дверь в лачугу.
— Еще бы, — сказала Сюзанна — Меня все знают. Прошу тебя, будь с ним полюбезнее. Он настоящий джентльмен, и я не хочу его огорчать.