Одолей меня Мафи Тахира

Глава 5

Ухожу от Джульетты в каком-то оцепенении. Столько дерьма за такое короткое время – это нечестно. Вот бы где-нибудь во вселенной был модуль защитного отключения: человечество сглупило по-крупному – бац! – автоматика сработала. Выключатель – щелк! И никакой катастрофы.

Класс.

Я вздыхаю, тошно-то как.

Думаю, нам следует все-все хорошенько обдумать сегодня вечером, после симпозиума, после этого дерьмового шоу. К чертям бы его собачьим, однако Джульетта считает, раз мы уже в игре, то обязаны делать вид и вести себя так, точно все в порядке. Встречаются лидеры всех шести сотен секторов, и мы должны вести себя так, будто все нормально. Не понимаю. Ни для кого не секрет, что мы – наш сектор – предали Оздоровление, потому и не понимаю, зачем нам беспокоиться о правилах игры. Но Касл утверждает, что надо следовать порядку, установленному системой. Покидать сейчас корабль – значит оттолкнуть от себя весь континент. Это будет объявление войны.

Честное слово, нелепость ситуации могла бы меня рассмешить, если бы я не считал, что мы все, возможно, погибнем.

Ну и денек!

По дороге в свою комнату я встречаю Соню и Сару, проходя мимо, киваю им. Сара хватает меня за руку и спрашивает:

– Видел Касла?

– Больше часа не можем его найти, – уточняет Соня.

Внезапно от прозвучавшего в их голосах волнения меня пронзает страх, и железная хватка Сары отнюдь не успокаивает. Так на них не похоже; сколько я знаю обеих – они всегда спокойны и невозмутимы, несмотря ни на что.

– Что-то не так? Что-то случилось? Я могу помочь?

Они синхронно качают головами.

– Нам нужно поговорить с Каслом.

– В последний раз я видел его внизу, он разговаривал с Уорнером. Почему бы вам не вызвать его? Он всегда на связи.

– Мы пытались, – отвечает Соня. – Несколько раз.

– Вы можете, по крайней мере, сказать, в чем дело? Так и до инфаркта недалеко.

Сара испуганно спрашивает:

– Ты ощущаешь боль за грудиной?

– Чувствуешь непривычную слабость? – вторит ей Соня.

– Дыхание затруднено?

– Что? Нет, эй, стоп, стоп – я пошутил. Нет у меня никакого сердечного приступа. Просто… ну, я встревожился.

Соня меня не слушает. Она роется в своей объемной сумке, в которой есть всё на все случаи, и выуживает маленькую склянку. Они с Сарой – близнецы и наши целительницы; они милы и в то же время чрезвычайно серьезны. Они врачи с колоссальным чувством ответственности, и никогда ни одну ранку, ни одну болячку не оставят без внимания. Когда-то, еще в «Омеге пойнт», я как-то обронил, что устал и меня тошнит от подземелья, так эти двое уложили меня в постель и требовали огласить весь список моих симптомов. Когда я наконец смог им объяснить, что пошутил, что так часто говорят, когда все надоело, те заявили, что совсем не смешно. Обижались на меня потом еще целую неделю.

– Возьми. – Соня вкладывает мне в руку синий пузырек. – Ты знаешь, мы с Сарой давно над этим работаем и считаем, что средство готово к полевым испытаниям. Это, – кивает она головой, указывая на пузырек в моей руке, – один из пробной партии, хотя у нас нет никаких сомнений в его эффективности. Вполне можно запускать в производство.

Средство привлекает мое внимание.

С трепетом рассматриваю пузырек. Тяжелый. Стеклянный.

– Ух ты! У вас получилось?

Соня и Сара синхронно улыбаются.

Они долго трудились над созданием исцеляющих пилюль. Хотели дать нам в дорогу – на поле битвы – что-то такое, что могло бы помочь нам, когда их нет рядом.

– Джеймс тоже работал с вами?

Соня улыбается еще шире.

– Он помогал.

– А-а. – Я тоже улыбаюсь. – Ну, и как его занятия? Все в порядке?

Обе кивают.

– Да, мы вот-вот его заберем. На дневную тренировку, – говорит Сара. – Он быстро обучается. Тщательно прорабатывает свою мощь.

Я, не замечая этого, вытягиваюсь и выпячиваю грудь как павлин. Не знаю, есть ли у меня такое право, но я горжусь этим малышом.

Я знаю, у него впереди большое будущее.

– Хорошо, благодарю. – Я встряхиваю пузырек. – Непременно возьму с собой, потому что это чудо. И не беспокойтесь. Не будет у меня сердечного приступа. Я серьезно.

– Хорошо, – отвечают обе в унисон.

Я ухмыляюсь.

– Ну так что, скажете, для чего ищете Касла?

Не соглашаются.

– И не скажете, что за срочность такая?

Сара и Соня переглядываются.

Я жду.

Наконец Сара спрашивает:

– Ты помнишь, когда стреляли в Джульетту?

– Три дня назад. – Бросаю на Сару недоверчивый взгляд. – Такое разве забудешь!

В разговор включается Соня:

– Да, но ты не знаешь – и не знает никто, кроме Уорнера и Касла, – что случилось с Джульеттой после. Мы не в состоянии ее излечить.

– Что?! – Я почти кричу. – Как это?

– В пулях был яд, – объясняет Сара. – Он вызывает у нее галлюцинации.

Я в ужасе замираю.

– Мы сутками изучаем свойства этого яда, ищем противоядие, пока безуспешно. Однако обнаружили кое-что… странное. Кое-что очень-очень важное.

После недолгого молчания не выдерживаю.

– И? – Жестом прошу их продолжать.

– Мы хотим все тебе рассказать, честно-честно, – отвечает Соня, – но сначала надо поговорить с Каслом. Он должен узнать первым. – Она колеблется. – Хотя я могу кое-что тебе сказать: то, что мы обнаружили, напрямую связано с татуировками на трупе того, кто напал на Джульетту.

– Парня, которого прикончила Назира, – вспоминаю я. – Она спасла Джульетту.

Они кивают.

Меня снова пронзает страх.

– Хорошо, – стараюсь говорить твердо и беззаботно. Мне совсем не хочется пугать их своими тревогами. – Ладно. Я передам Каслу, чтобы он пришел к вам прямо сейчас. Вы будете в медицинском крыле?

Снова кивают.

Как только я двигаюсь дальше, Сара меня окликает.

Я разворачиваюсь.

– Скажи ему… – Она секунду колеблется, потом решается: – Скажи ему, это касается Двести сорок первого сектора. Нам кажется, это послание. От Нурии.

– Что? – Я, не веря своим ушам, застываю на месте. – Не может быть!

– Да, – говорит Сара. – Мы знаем.

Я перепрыгиваю через ступеньки.

У меня нет времени ждать лифт, кроме того, мои нервы натянуты так, что стоять я просто не могу. Перепрыгиваю через две, через три ступеньки, взлетаю, удерживаюсь рукой за перила.

Вот не ожидал, что день может стать еще более сумасшедшим.

Нурия.

Черт!

Даже не знаю, как Касл отреагирует на ее имя. Он уж давно не слышал о ней. С тех пор… да, после гибели мальчиков. Касл рассказывал мне, что отпустил Нурию, он считал, ей нужно время. Надеялся, что они воссоединятся потом, после того, как она придет в себя. Но восстали сектора, и оказалось почти невозможным найти своих любимых. Первым делом Оздоровление отключило Интернет, и без него мир в одно мгновение стал огромным и пугающим. Все усложнилось. Все почувствовали себя беспомощными. Мне кажется, никто до конца не понимал, как мы зависим от Интернета буквально во всем, вплоть до выключения света. Компьютеры и телефоны изъяли. Уничтожили. Всех хакеров разыскали и публично казнили.

Границы наглухо закрыли.

Потом Оздоровление принялось разъединять семьи. Намеренно. Сначала они заявляли, что делают это ради блага человечества. Называли «новой формой интеграции». Утверждали, что расовые отношения – самое худшее, что только есть, из-за них мы живем изолированно друг от друга, и большие семьи тоже зло – большие семьи Оздоровление относило к династиям, – и эти самые династии только укрепляют однородность среди однородных сообществ. Они заявляли: есть только один способ оздоровить общество – разрушить династии. Они выработали алгоритм, помогающий разнообразить мир, создавая сообщества с определенными соотношениями.

Только недолго Оздоровление притворялось, что печется о благе общества. Вскоре даже одного незначительного нарушения стало достаточно, чтобы тебя забрали из семьи. Опоздал разок-другой на работу, и они отсылают тебя – или, что еще хуже, того, кого ты любишь, – на другой край света. Откуда ты никогда не сможешь найти дорогу обратно.

Так случилось с Бренданом. Его в пятнадцать лет выдернули из семьи и отослали в Сектор 45. Касл нашел его и взял к себе. Лили тоже. Она из места, которое раньше было Гаити. Ей только исполнилось двенадцать, когда ее забрали у родителей. Разместили вместе с огромной группой других перемещенных детей в интернате. Эти хваленые приюты.

В восемь лет я сбежал из одного такого.

Иногда я думаю, что именно поэтому стараюсь опекать Джеймса. Чувствую некое родство с ним. Когда мы были на базе, Адам не рассказывал о своем братишке, который фактически жил в одном из приютов. До тех пор, пока мы не пустились в бега – мы с Джеймсом прятались вместе, а Джульетта с Адамом искали машину, – и я догадался, где мы. Огляделся вокруг и понял, что это за место: для кого.

Для сирот.

По сравнению с другими Джеймсу повезло больше – мало того что у него был живой родственник, так еще этот родственник жил рядом и помог ему устроить личное жилье. Я расспросил Джеймса о его «школе», и его «друзьях», и о Бенни, женщине, которая обязалась приносить ему питание, выделяемое правительством для сирот.

Джеймс обо всем рассказал.

Ночью он спал в своей кровати дома, дни проводил в приюте, вместе с другими такими же детьми. Адам приплачивал Бенни сверху, чтобы она присматривала за Джеймсом. А в конце дня десятилетний Джеймс вновь становился одиноко живущим пацаном.

Вот, наверное, почему я чувствую, что понимаю Адама. Почему я всегда на его стороне, хотя временами он просто чокнутый. Он действительно грубый, несдержанный парень – иногда совсем полный придурок, – но, наверное, тяжело осознавать, что твой маленький братишка живет совершенно один в таком месте, где издеваются над сиротами. Как не сойти с ума от того, что среди ночи твой десятилетний брат с криком и плачем просыпается от приснившегося кошмара, а ты не в силах ему помочь?

Я довольно долго прожил вместе с Адамом и Джеймсом. Кошмары повторялись ночь за ночью. Я видел, как Адам каждую ночь успокаивал брата. Как укачивал его на руках до самого рассвета. Надеюсь, со временем Джеймсу станет лучше, но не уверен, что Адам оправится от ударов, выпавших на его долю. У него явно посттравматическое стрессовое расстройство. Похоже, совсем не спит. Боюсь, он медленно сходит с ума.

Мне иногда приходит мысль…

А как бы я жил с таким грузом каждый день? Остался бы я в здравом уме? Это ведь не просто нестерпимая боль. Это безнадега. Безнадега, которая убивает.

Уж я-то знаю.

Мне в свое время хватило двух часов в приюте, чтобы я понял: взрослым доверять нельзя; и к тому времени, когда Касл нашел меня, девятилетнего беглеца, скрючившегося от холода в тележке для продуктов на обочине дороги, я настолько разуверился в человечестве, что, казалось, меня ничто уже не спасет. Понадобилось немало времени, чтобы Касл сумел полностью завоевать мое доверие. Вначале я все свободное время проводил, отмыкая запертые двери и украдкой роясь в его вещах. В тот день, когда Касл меня застукал, я сидел в его шкафу, рассматривал в альбоме старые фотографии. Я был так уверен, что он отдубасит меня палкой, что чуть не наделал в штаны. От испуга я то становился невидимым, то снова проявлялся. А он, вместо того чтобы наорать на меня, сел рядом и спросил про мою семью; я сказал, что все умерли. Он поинтересовался, как это произошло. Я только качал головой. Не смог рассказать. Не думал, что когда-нибудь смогу.

Касл совсем не рассердился.

Он, кажется, даже не обратил внимания на то, что я рылся в его личных вещах. Просто положил мне альбом на колени и стал рассказывать о своей семье.

До этого дня я никогда не видел, чтобы он плакал.

Глава 6

Когда я наконец нахожу Касла, он не один. И не в себе.

Назира, Хайдер, Уорнер и Касл – все вместе выходят из конференц-зала, и только близнецы выглядят так, будто им все по барабану.

Я пытаюсь отдышаться, все-таки преодолел шесть пролетов лестницы, но голос хриплый, когда я спрашиваю:

– Что случилось? – Киваю Уорнеру и Каслу. – Вы почему такие испуганные?

– Потом, позже, – тихо отвечает Касл.

Он совсем не смотрит на меня.

– Я должен идти, – говорит Уорнер и удаляется. По коридору, все дальше и дальше.

Я смотрю ему вслед.

Касл тоже собирается слинять, я хватаю его за руку.

– Эй! – Пытаюсь поймать его взгляд. – Девушки искали тебя, нужно поговорить. Это серьезно.

– Да, – отвечает напряженно. – Я видел все их сообщения. Уверен, это потерпит. После симпозиума. Мне нужно время, чтобы…

– Нет. – Удерживаю его. – Это очень серьезно.

Наконец Касл, кажется, понимает всю важность того, что я стараюсь до него донести. Его плечи деревенеют. Глаза сужаются.

– Нурия, – говорю я ему.

Вид у Касла становится ошеломленный, как бы в обморок не упал.

– Извините, сэр. За то, что пришлось сообщить. Идите. Сейчас. Девушки ждут в медицинском крыле.

Касл тоже исчезает.

– Нурия – это кто? – Хайдер с любопытством рассматривает меня.

– Его кошка, – отвечаю.

Назира давится от смеха.

– Касл получил срочное сообщение от своей кошки?

– Я и не знал, что у него есть кошка, – с недоумением произносит Хайдер. Он говорит по-английски правильно, однако, в отличие от Назиры, с легким акцентом. – Что-то я не видел животных на базе. Вам, в Сорок пятом секторе, разрешают держать домашних питомцев?

– Не-а. Не беспокойся, это кошка-невидимка.

Назира пытается подавить смех и терпит неудачу. Ее душит кашель. Хайдер, смущенный, смотрит на нее, и я прям вижу тот момент, когда он понимает, что я над ним подшучиваю. И вдруг…

– Hemar. – Он сердито смотрит на меня.

– Что ты сказал?

– Он просто сказал, что ты тупица, – объясняет Назира.

– Прикольно!

– Hatha shlon damaghsiz, – говорит Хайдер своей сестре. – Пошли.

– Подожди, это что – комплимент?

– Не-а. – Назира улыбается во весь рот. – Он просто сказал, что ты идиот.

– Круто. Здорово. С радостью заучу важные слова на арабском.

Хайдер негодующе трясет головой.

– Никакой это не урок.

Озадаченный, я смотрю на него в упор.

– Слушай, – обращаюсь к Назире, – твой брат что, совсем лишен чувства юмора?

– Он не разбирается в нюансах, – все еще улыбается мне Назира. – Пока не растолкуешь ему что к чему, не поймет.

Я в шутку прижимаю руку к сердцу.

– О, прими мое сожаление. Как же тебе трудно.

Она хохочет, однако тут же закусывает губу, чтобы прервать смех. Потом совершенно серьезно произносит:

– Тебе не понять.

– Вы о чем? – хмурится Хайдер.

– Вот видишь? – говорит она.

Я смеюсь, не отрывая от нее взгляда.

Хайдер в ярости.

Догадываюсь, что мне пора закругляться.

– Ладно, ребята, – вздыхаю. – Лучше я пойду. Симпозиум скоро… – Смотрю на часы. – Черт! Через полчаса. Пока.

Вот это зрелище.

В одном помещении шесть сотен командиров и регентов – офицеров в том же звании, что и Уорнер, гул страшный. Люди подходят, занимают свои места, Джульетта на сцене. Мы, группой, чуть позади нее, и врать не буду, мне не по себе. Мы – отличная мишень для какого-нибудь психа с пистолетом. Конечно, мы приняли меры предосторожности – с оружием приходить сюда запрещено, – но все может случиться. Кроме того, мы все согласились, что надо выступить единой сплоченной группой, чтобы усилить впечатление. Девушек оставили на базе, решили, так будет лучше – они будут дольше в безопасности и сумеют в случае чего нас спасти, – Джеймс и Адам, считай, пропали без вести. Касл сказал, Адам не собирается участвовать ни в каких военных действиях. Только если заставят.

Я его понимаю.

В другое время я назвал бы его трусом, но не сейчас. Если б я мог, я бы тоже уклонился. Просто чувствую, что не имею права.

Есть много такого, за что я готов отдать жизнь.

Тем не менее. Джульетта очень даже несокрушима: пока она контролирует свою Энергию, она в безопасности. Все прочие уязвимы – нам остается при первых же признаках опасности бросаться врассыпную. Для борьбы нас слишком мало; рассредоточиться, разбежаться – вот наш шанс на спасение.

Вот такой план.

Чертовски отличный план.

У нас не было ни минуты на обсуждение действий, в последний момент все покатилось кувырком; однако Касл успел дать нам напутствие перед тем, как Джей вышла на сцену. Все, что мы получили. Быстрое: Удачи и берегите себя.

Я нервничаю.

Переминаюсь с ноги на ногу, внутри растет тревога, в то время как толпа затихает. Перед нами раскинулось море суровых людей в форме с характерными красно-зелено-синими нашивками, эмблемой Оздоровления. Я знаю, что это люди с костями, внутренностями, кровью – и все же они как роботы. Одновременно вскидывают головы, моргают в унисон, когда Джульетта начинает говорить.

Страшно до ужаса.

Мы, конечно, понимали, что никто за пределами Сектора 45 добровольно не примет Джульетту как нового Верховного главнокомандующего, но жутко видеть это воочию. Ясно, что у них нет уважения к Джульетте, и, как только она начала говорить о любви к простым людям, к людям, работающим до изнеможения, лишенным семьи, я понял: они еле сдерживают гнев. Конечно, есть причина, по которой многие остаются верными Оздоровлению, – вот оно, доказательство, прямо здесь, перед нами. Этим людям платят больше, плюс привилегии и льготы. Увидев хоть раз, на что готов человек за дополнительную миску риса, не забудешь этого никогда. Оздоровление старается осчастливить избранных. Старается не смешивать с остальными. Они живут свободно в собственных домах с роскошной обстановкой.

Собравшиеся здесь мужчины и женщины презрительно ухмыляются в ответ на речь Джульетты – они не желают принимать ее версию мира. Не желают терять ни свой чин, ни привилегии. Все, о чем говорит Джульетта: о неудачах Оздоровления, о необходимости начать все заново, вернуть людям дома, семьи, право голоса…

Ее речь – угроза для их образа жизни.

А потому меня совершенно не удивляет, что терпение толпы лопается. Чувствую стремительно нарастающее раздражение, и когда кто-то вскакивает на ноги и кричит на Джульетту – высмеивает ее, – понимаю: добром это не кончится. Джульетта пока сдержанна, продолжает говорить, хотя большинство уже орут на нее. Они трясут кулаками и требуют, чтобы она ушла со сцены, требуют изгнать ее за измену, заточить в тюрьму, как минимум за кощунственную речь против Оздоровления, ее голос едва слышен из-за шума.

И тогда Джульетта начинает кричать.

Это плохо. Просто паршиво, мои инстинкты призывают меня к панике, ясно, что в этой бойне только один конец. Я стараюсь сохранить хладнокровие, незаметно оглядываюсь, но когда ловлю взгляд Уорнера, понимаю: он чувствует то же самое.

Мы оба понимаем.

Миссия провалилась.

Надо убираться отсюда ко всем чертям как можно быстрее.

Как вдруг…

– Это засада. Скажи своим. Немедленно уходите.

Что за черт! Я резко оглядываюсь, чуть не падаю. Назира. Я слышу Назиру. Я уверен – голос ее. Только нигде саму ее не вижу.

Я умираю? Наверняка.

– Кенджи. Послушайся меня.

Я застываю на месте.

Чувствую тепло ее тела. Чувствую ее губы возле моего уха, кожей чувствую ее легкое дыхание. Я знаю, как это делается. Черт, это изобретение – мое.

– Ты невидима. – Я едва шевелю губами.

Ее волосы щекочут мне шею, когда она наклоняется ближе, и я сдерживаю дрожь. Так странно. Так странно ощущать сразу столько чувств.

Ужас, страх, беспокойство, желание. Я сбит с толку. Ее ладонь на моей руке, когда она говорит:

– Надеюсь, смогу объяснить позже. Но ты уже понял. Сейчас вам надо бежать.

Черт!

Поворачиваюсь налево, к Иану, шепчу:

– Все, брат, ретируемся.

Иан смотрит на меня, его глаза на секунду расширяются, потом он хватает Лили за руку и командует:

– Марш! БЕГОМ!

Грохочет выстрел и… тишина.

Все вокруг вдруг резко затормаживается. Все движения вязнут в тишине, как при замедленном воспроизведении. Я даже могу видеть пулю: как она летит, неотвратимо, мощно, прямо Джульетте в лоб.

И ударяется с глухим чмоканьем.

Я едва дышу. Испуг рвется наружу. Развязка наступает быстро, очень быстро, я без понятия, что будет дальше. Надо уносить ноги, надо удирать отсюда ко всем чертям немедленно, но – не знаю почему, я не могу заставить свои ноги двигаться. Не могу заставить себя отвести взгляд.