Пустая Летт Яна
Теперь я поняла, почему на окраине было так пустынно.
Голос тревоги стал громче, и в нем явно звучали нотки речитатива Никто.
«Это плохая идея, как ты не понимаешь? Подойти к кому-то одному, кому-то неопасному, с тем чтобы, чуть что, снова скрыться в лесу, – еще куда ни шло, но… Они все увидят тебя разом, все, разозленные, страшные, и тебе некуда будет деться… Поверни назад, пока не поздно, маленькая пустая, и возвращайся домой».
Впервые, пусть в собственных мыслях, я назвала мрачную хижину Никто домом, и на душе стало смутно. Неужели мне так и придется всю жизнь провести в лесу, вдали от всего и всех? Если так, однажды я буду такой же, как Никто. Полубезумной. Мнительной. Странной.
Может, я уже такая и есть?
Эти мысли заставили меня против воли прибавить шагу. Запахи становились резче, а мерный гул – громче. А потом… Музыка!
Инструменты звенели и тонко плакали, гудели и гремели, и ноги сами собой пошли быстрее. Улица, по которой я шла, становилась все уже, а потом вдруг сделала крутой поворот и вывела меня на площадь – резко, как будто макнула в холодный прибой.
Лошади, оседланные и запряженные в повозки, пронзительно ржали, пара старых машин плевались паром и гудели, взволнованно кудахтали в своих клетушках куры…
Люди были повсюду. Я и подумать не могла, что их может собраться столько в одном месте. Они смеялись, галдели, покупали, продавали, говорили… А потом увидели меня.
Мне показалось, что тишина опустилась на площадь сразу – резко, как после дождя ложится на землю туман. Они будто одновременно умолкли, оставили свои дела и вытаращились на меня, разинув рот, – все как один.
Конечно, они бросились в мою сторону не все разом – мне так только показалось с испугу… От толпы отделилось, должно быть, человек двадцать. Но из-за того, что они окружили меня плотным кольцом, и из-за того, что все они были выше меня – взрослые, крепкие мужчины и женщины, – меня словно взяла в кольцо вся толпа. Целый город.
– Это пустышка!
– Пустая!
– Без тебя вижу.
– Откуда она взялась?
– Надо ее прогнать.
– В Борре пустым не место!
– Ты! Ты слышишь меня? Откуда ты взялась?
– Иди отсюда!
Впоследствии, думая о том дне, я вспоминала и другие голоса, звучавшие из-за сомкнувшихся вокруг меня спин. Они звучали гораздо тише, и их было меньше – два или, может, три.
– Да оставьте вы ее…
– Совсем ведь девчонка.
– Глай говорил, если что, вести к нему. Что вы тут устраиваете?
Но в тот миг мое чутье – чутье окруженного зверя – подсказывало: эти голоса мне не помощники. Слишком тихие, слишком разрозненные. Громкую толпу, напиравшую со всех сторон, им было не перекричать.
– Я – Ленна, – прошептала я. – Я только хотела…
Конечно, меня никто не услышал. Глупо было думать, что имя защитит меня, сделает одной из них. Глупо было приходить сюда – теперь я поняла, что Никто был прав, прав все это время.
– Уберите ее отсюда!
– Она накличет беду!
– Пустышка!
– Пустышка!
Я зажала уши, но кто-то с силой схватил меня за руки.
– Она что, проклятие наводит?
– Пустышка, надмаг – все одно.
– Держи ее!
– Мы сейчас…
Я завизжала – так громко, что на миг даже самые высокие отпрянули.
– Довольно!
Человек, шедший сквозь толпу, был невысоким и полным, невзрачным с виду, но все расступались перед ним, как перед великаном. Одет он был в темно-синюю форму.
– Блюститель Глай… Тут, глядите…
– Я и сам вижу. – Теперь он стоял прямо передо мной. Я не решилась поднять на него взгляд – и смотрела только на черные сапоги. К правому прилип ком грязи.
– Иди за мной. А вы продолжайте… веселиться. Не на что здесь смотреть. И думать не о чем.
Я повиновалась – потому что ничего другого мне не оставалось, – но, следуя за блюстителем, слышала, как за моей спиной они продолжают говорить:
– Откуда эта пакость пришла?
– Со стороны леса.
– Сколько она там пряталась?
– Подумать только, значит, в любой момент могла…
– …чтобы неповадно было…
У меня не было времени по-настоящему испугаться за Никто или за себя – потому что вскоре Глай привел меня к невысокому каменному дому с красной дверью. Внутри оказалось чисто и светло, но я почти ничего не запомнила из обстановки – только большой стол и стопки бумаг на нем.
Глай не предложил мне сесть. Устроившись в кресле, принялся расспрашивать меня – сухо, деловито. «Ты помнишь свое настоящее имя?» «Где именно ты пришла в себя?» «Когда это случилось?» «Где надмаг, который это сделал?»
Я не могла ответить ни на один из его вопросов – чего-то не знала, чем-то боялась навредить нам с Никто, – и Глай начал злиться. Я поняла это по запаху – внешне он ничем себя не выдал.
– Очень хорошо, – сказал он, наклоняясь над бумагами. – Раз не желаешь сотрудничать, будь по-твоему. Адрик!
В комнату зашел еще один человек в темно-синей форме – молодой, высокий. Увидев меня, он замер.
– Ну, что встал? – ворчливо спросил Глай. – Пустая не желает говорить по-хорошему. Придется пробовать по-плохому.
Адрик подошел ко мне – я успела заметить, что глаза у него светлые, не чета моим, – а потом пощечина оглушила меня, и я уже ничего больше не видела.
Он ударил меня еще несколько раз – не слишком больно, скорее унизительно. Почему-то мне казалось очень важным не расплакаться. Я держалась за мысль об этом изо всех сил – и не вымолвила ни слова уже не потому, что мне так хотелось что-то скрыть, а потому, что пощечины меня ошеломили.
– Ладно, брось это, – брезгливо сказал Глай, и все прекратилось так же внезапно, как и началось. – Она то ли дурочка, то ли и вправду совсем ничего не помнит.
Он что-то начеркал на листке, а потом кивнул Адрику:
– Уведи ее подальше из города… К тракту, например, отведи, к двум столбам. Нам здесь пустых не надо.
Адрик о чем-то спросил его – так тихо, что даже я не услышала, и Глай с досадой замотал головой:
– Ты в своем уме, парень? Просто оставь там, и все. Делай, как я сказал. Тот приказ, который Судья спустил… Если узнают про самосуд, будет плохо, а ее весь город видел.
Адрик снова заговорил, и на этот раз я расслышала: «Сразу к нему».
– Делать мне больше нечего – за свой счет ехать в Уондерсмин, – фыркнул старший блюститель. – Где столица и где мы? Недели пути ради пустой дурочки? Не смеши меня, парень. Я уже написал «убежала». Давай, живее.
Адрик схватил меня за локоть и выволок из дома.
– Идем. – Больше он ни слова мне не сказал – ни пока тащил меня через толпу, закрывая собой от взглядов любопытствующих, ни после, когда мы вышли за черту города. Мы шли, наверное, час, и пот стал заливать мне лицо, а Адрик даже не запыхался.
Наконец мы остановились – город остался далеко позади, а передо мной расстилалась широкая дорога, у которой высились два каменных столба, испещренных надписями на незнакомом языке.
Только тогда Адрик наконец открыл рот:
– В Борр не возвращайся. А не то… – Не договорив, он развернулся и пошел в сторону домов, оставив меня одну.
У меня подкосились ноги. Я осела на землю у одного из столбов и некоторое время сидела, привалившись к нему, бездумно ощущая, как солнце обжигает кожу. Мыслей не было. Над головой, по синему-синему небу, проплывали длинные белые облака. Травинка щекотала локоть, но я не пошевелилась, чтобы ее убрать.
В себя я пришла, только когда большое темное облако закрыло солнце и стало холоднее. Тогда в моей голове впервые с момента, как блюститель оставил меня у столба одну, вспыхнула мысль, яркая, невыносимая.
Я встала на ноги, пошатываясь: все тело затекло. Но время терять было нельзя – и я заковыляла вперед, чувствуя, как по лицу катятся слезы.
Возвращаться через город я не решилась – огибала его по широкой дуге, по обочинам дорог. Теперь Никто не пришлось бы дважды просить меня избегать людей.
Я добралась до хижины, когда стемнело. Еще издалека почувствовала запах. Люди были здесь – много людей. Но теперь они ушли, и я вздохнула с облегчением. Никто – хитрый, умный, даже несмотря на свою голову. Он почувствовал приближение людей заранее и успел спрятаться. Он наверняка дуется и от души помучает меня, чтобы доказать свою правоту, – и уж точно не выйдет из своего укрытия сразу.
Я осторожно обошла хижину, ожидая, что в ноздри ударит волна знакомого запаха и Никто выскочит из-за куста или остатков изгороди, чтобы напугать меня.
Две новые доски выпали из изгороди и лежали втоптанные в грязь – еще пару недель назад мы с Никто с большим трудом вкопали их поглубже после того, как они рухнули под грузом снега зимой.
Помедлив, я вошла в хижину. Все в ней было перевернуто вверх дном. Ящик, на котором Никто любил сидеть по вечерам, был разломан на куски. Склянки и мисочки, сброшенные со стола, превратились в груду осколков. Рядом валялись поникшие сухоцветы и затоптанные тряпки. Наши с Никто постели были опрокинуты, а Крылатая книга с ее чудесными рисунками, как и остальные книги, изорвана в клочки. Машинально я подобрала одну страницу. На ней оказалась изображена Ленна, обнимающая старуху. Поверх обеих отпечатался грязный след сапога. Я как можно бережнее вытерла рисунок, сложила страницу вчетверо и, убрав ее в карман, на негнущихся ногах вышла из хижины. Теперь я уловила запах Никто, до сих пор перебиваемый смрадом ярости, и он повел меня в сторону моря.
Я шла через кусты, не различая дороги, перебиралась через черные валуны, поваленные деревья и горы гниющих водорослей, выброшенных на берег прибоем.
Неподалеку от дерева, рядом с которым я так любила читать, наткнулась на старый револьвер. От него пахло Никто – еще недавно он сжимал его крепко, вспотев от страха. Я понятия не имела, где он прятал его от меня все это время. В хижине я ни разу не видела оружия.
Судя по взрытому песку неподалеку, Никто споткнулся об корень и выронил револьвер из рук – а потом, должно быть, слишком торопился вернуться за ним.
Помедлив, я осторожно подняла револьвер, не зная, куда его лучше засунуть – за пояс или в карман. Мне казалось, он может выстрелить в любой момент. Он сам и мысль о том, чтобы пустить его в ход, пугали меня даже больше, чем подозрение, что преследователи Никто могут быть где-то рядом. И все же разбрасываться оружием не стоило.
След привел меня к кромке воды – и сначала я испугалась, что Никто могли бросить в воду, но от песка не пахло кровью – зато в воздухе я уловила слабый запах мокрой собачьей шерсти.
Вот как все было – во всяком случае, мне хотелось верить, что все случилось именно так: люди пришли с собаками и искали Никто. Он тихонько вышел из избушки, прихватив револьвер – свой самый большой секрет, последний аргумент, который скрывал даже от меня. Он уходил от них так тихо и ловко, что они ни за что не напали бы на его след, – но с ними были собаки. Или собака – может быть, как раз та, лающая за забором.
Никто услышал или учуял собаку и побежал быстрее – так он потерял револьвер. Он ушел по воде, чтобы сбить погоню со следа. Так он сбил со следа и меня – я долго ходила вдоль берега, но не уловила ничего, кроме запаха горькой морской воды, песка и водорослей.
Много часов я плакала на пустынном берегу, где о моем горе не узнал никто, кроме волн и чаек.
Еще несколько дней, вздрагивая от каждого шороха и держа револьвер под боком – я очень боялась, что люди придут снова, – я провела в нашей хижине, надеясь, что Никто вернется искать меня. Но он не вернулся. Потому что не смог, потому что не захотел? Неизвестно.
На исходе пятого дня мне пришлось признать: ждать его дольше бессмысленно.
Целый вечер я потратила на то, чтобы тщательно прибрать разгром, устроенный людьми. Никто наверняка не понравилось бы, что я бросаю все в таком беспорядке.
На случай, если он все же вернется, я оставила в хижине записку, припасы, которые могли храниться дольше других, и страницу из Крылатой книги с изображением Ленны, испачканным сапогом. Кое-что из полезного, что осталось цело, я забрала с собой: синие стеклышки и мешочки с травами, несколько пузырьков и уцелевшие страницы книг, нож и револьвер, немного еды и одежды. Все это я сложила в старую сумку Никто, которую повесила на плечо. С тем и покинула тот берег и тот лес.
Часть I. По дорогам Бирентии
Глава 1
Ребенок
Я въехала в город Рокк на рассвете – хотя это и городом было не назвать, так, десяток-другой кирпичных домов, прилепившихся к захолустному полустанку. Может, когда-то здесь и кипела жизнь, но это явно осталось в прошлом. Наверное, поезда проезжали здесь нечасто… Недостаточно для того, чтобы вдохнуть в эти покосившиеся развалины жизнь. Зато на окраине стоял небольшой аккуратный храм с красной крышей. Новехонький.
Городские ворота были испещрены узором вмятин, как леопардовая шкура – пятнами. Здесь была битва. Я не знала, чего ради, – городок не выглядел лакомым куском. Но, как бы то ни было, он выстоял.
С тех пор как я покинула хижину Никто, мне многое пришлось повидать. Несмотря на случившееся, я еще не раз пыталась подружиться с людьми – и каждая попытка убеждала меня в его правоте… Этот новый город тоже не сулил ничего хорошего.
– Доброе утро. – Рыжий паренек лет десяти с ведром в руках одновременно зевал и с любопытством разглядывал нас с Руной. – Вам комната нужна? Или, может, завтрак?
– Доброе утро. Было бы здорово. – Я не сняла капюшон – напротив, наклонила голову пониже: приятно для разнообразия хоть недолго почувствовать себя обычным человеком.
– У моей мамы таверна неподалеку. Единственная в Рокке. Желтый дом вон там, у поворота, видите? С красной крышей и флюгером.
– Да, спасибо.
– Мама как раз готовит завтрак. – Видимо, мальчик был не прочь поболтать.
Его любопытный взгляд продолжал исследовать меня. Я плотнее запахнула плащ, но поздно.
– Это у вас что, револьвер или что-то вроде того? Ух ты!
– На трактах небезопасно, – ответила я сдержанно, но почему-то на душе стало тепло, хотя его интерес – детский, мальчишеский – я знала, очень скоро угаснет. Примерно через мгновение после того, как он увидит мое лицо.
– Мама тоже так говорит, – с энтузиазмом подхватил мальчик. – Она даже думает переезжать в город… Ну, настоящий город. В Минту или даже Уондерсмин, к Прют… Говорит, поезда после войны все равно почти не ходят, а на горе, – он понизил голос, – творятся странные вещи… Народу здесь остается все меньше… Уезжают кто куда. А по дорогам опасные люди бродят.
– Твоя мама права. – Кажется, Руну эта беседа начала утомлять, потому что она переступила на месте, встряхнула головой.
– Можно погладить?
– Да. Конечно.
Я натянула капюшон пониже, когда мальчик подошел ближе к лошади. Он пах едой и очагом, молоком и мылом.
Он провожал меня взглядом до самого дома с красной крышей, и этот взгляд был как маленький талисман на удачу. Я постаралась его сохранить.
У коновязи никого не было, поэтому щербатое корыто с водой – вроде чистой – оказалось целиком и полностью в распоряжении Руны.
Колокольчик над дверью из светлого дерева, изрядно запачканной – судя по всему, ее часто открывали пинком, – звякнул, и мне пришлось пригнуться, чтобы войти внутрь. Закопченные стены давно стоило бы побелить. Темные поверхности трех столов у стойки были вытерты до царапин от жесткой щетки. Тускло мерцали пузатые бутылки – зеленые, с надписями на этикетках. Пахло чабрецом и мятой – у печи сушились, головками вниз, пучки цветов и трав. И едой – рот мгновенно наполнился слюной при мысли о жарящемся где-то за стойкой беконе. В деревянной лохани с водой перед печью плескался розовый блестящий младенец – наверное, годовалый или около того. При виде меня он улыбнулся и ударил по воде маленькой растопыренной пятерней. Полная рыжеволосая женщина у стойки вытерла не очень чистым полотенцем раскрасневшиеся от кухонного жара руки в веснушках.
– День добрый! Проходите, проходите, кого там гнев принес… Завтрак скоро будет.
– Спасибо. – Внутри было тепло и сухо, и запахи еды, трав, младенца и кухни сливались в один – запах дома. Я вдыхала его, надеясь, что женщина не заметит моей жадности.
– Повесьте плащ к огню – кажется, его неплохо бы просушить. Сырость, Гневный ее побери…
Ага, вот оно. Я покорно стащила плащ, щелкнула застежкой у горла, сбросила капюшон и повернула к трактирщице лицо – уж лучше поскорее.
– А, ты из этих. – Она не выгоняла меня, уже неплохо, но сразу перешла на «ты», а в голосе поубавилось приветливости. – Пустышка.
Я кивнула:
– Да. Мне лучше пойти поискать завтрак где-то еще?
Женщина фыркнула:
– Не глупи. Нигде больше здесь не подают… – Ее голос смягчился, может, оттого, что она бросила взгляд на младенца, который как раз ударил по воде так, что пол у лохани стал совсем мокрым. – Так что садись… Если у тебя есть деньги. Есть?
Читать бесплатно другие книги:
