Покров-17 Пелевин Александр
Глава вторая
Из книги Андрея Тихонова «На Калужский большак»
21 декабря 1941 года, деревня Пожарки
Бойцы взвода лейтенанта Старцева ввалились в хату, взмокшие, краснолицые, стаскивая на ходу винтовки с плеч. Внутри было так же холодно, как и снаружи, но хотя бы не было ветра и мокрого снега, впивающегося в лицо.
– Эх, ну и прогулочка!
– Всего-то ничего прошли, тю!
– Что ж хату не натопил-то никто, холодина задрала уже!
– А ты что разнылся, костерок сейчас сварганим да и погреемся…
– Жратву-то когда давать будут?
Красноармеец Селиванов зашел в хату последним, пропустив сержанта Громова, и ему впервые за последние три часа стало повеселее – хоть какой-то отдых после долгого перехода по бездорожью.
– Будет жратва, – сказал сержант, которого Селиванов пропустил вперед. – Оружие в пирамиду сложите, сколько раз говорил не разбрасывать. И дров надо набрать…
Бойцы сложили винтовки в пирамиду, расселись, расстегнули ватники и шинели, запыхтели, точно выдыхая скопившуюся усталость.
Селиванов присел у подоконника, расстегнул воротник и почувствовал рукой, как размазались по коже комочки грязи.
– Помыться бы… – сказал он, глядя перед собой.
Рядовой Пантелеев, низкорослый, с плоским лицом и живыми глазами, расселся на досках рядом с Селивановым, распахнув полы шинели, развязал сидор, достал кусок хлеба.
– Это да, баньку бы натопить, – сказал он и оторвал зубами мокрый от холода мякиш.
– Насчет помыться – это уж не сейчас, ребят, – сказал сержант Громов. – Не забывайте, немца наши только утром сегодня отсюда выбили. В жаркое местечко пришли. В Недельном будет еще жарче.
Этим утром передовые подразделения 238-й стрелковой дивизии заняли деревню Пожарки, от которой оставалось всего пять километров до Недельного. К деревне медленно стягивались остальные части, но многие застревали в снегу и задерживались по дороге. Стрелковому батальону 837-го полка повезло – удалось добраться почти к трем часам дня. Отдыхать, по всей видимости, предстояло недолго.
Селиванов достал из вещмешка потертый блокнот с огрызком карандаша, послюнявил, сложил на коленке, начал что-то записывать.
– Эй, Селиванов, – крикнул из другого угла хаты круглолицый и краснощекий Денисенко. – Опять поэму писать уселся? Почитай нам!
– Не поэму, – улыбнулся Селиванов. – Просто записки. Что тут читать, сами все знаете, что было, то и записываю.
До войны Селиванов работал корреспондентом в ленинградской газете. Иногда писал стихи. Однажды послал свои юношеские рифмы Луговскому и очень гордился коротким отзывом: «Юноша, вы молодец. Больше читайте».
Когда в июле пришла повестка, ему было двадцать лет.
Сержант Громов оправил под ремнем шинель, которая была ему велика, осмотрел хату, снял шапку-ушанку, пригладил рукой вспотевшие волосы и вдруг нахмурился.
– Так, ребята, а куда Игнатюк делся? Всех вижу, его не вижу.
– По бабам пошел! – крикнул Пантелеев, дожевывая кусок хлеба.
По хате прошлись смешки.
– Ну тебя… – сказал Громов. – Какие бабы тут, что несешь?
– А Игнатюк даже в лесу в три часа ночи бабу себе найдет, – сказал Денисенко.
Бойцы захохотали.
– Тьфу, – Громов сплюнул и натянул на голову ушанку. – Игнатюка найти надо, если опять не явится на построение, с меня лейтенант три шкуры сдерет, сами знаете.
– А вот и он! – крикнул кто-то.
Все обернулись в сторону дверей. У прохода стоял Игнатюк – запыхавшийся, с улыбкой на красном лице. Он был не один. Рядом с ним стоял, радостно размахивая хвостом, всклокоченный рыжий пес.
– Друга вам привел, – как бы извиняясь, сказал Игнатюк. – Уцепился за мной, как хвост, я ему – иди давай отсюда, а он ни в какую. И смотрит глазищами своими, ну как тут удержаться? Покормим хоть?
Пес вбежал в хату, обнюхал Громова, потом Селиванова, потом Пантелеева, затем сел посреди хаты и тряхнул мордой.
– Ты какой хороший! – красноармеец Максимов соскочил с печи, наклонился к собаке, почесал за ухом.
– Что, Игнатюк, нашел себе бабу? – ехидно протянул Пантелеев.
– Да ты совсем с глузду съехал? – обиделся Игнатюк. – И вообще, это кобель. Вон, болтается у него…
– Пантелеев, твои шуточки уже слишком, – строго сказал Громов. – Игнатюк, у тебя своего пайка не было, чтоб собаку накормить? Ладно, ладно… Хороший барбос.
Наклонился, погладил по голове – пес доверчиво заскулил и снова мотнул ушами – улыбнулся, спросил ласково:
– Что ж с хозяевами-то твоими…
Пес снова заскулил и улегся на доски.
Пантелеев вытащил из сидора замотанный в бумагу кусок сала, отрезал финкой кусок, подозвал свистом пса, и тот, вскочив с досок, засеменил к нему лапами.
Съел прямо с руки, проглотил, пристально посмотрел в глаза Пантелееву, ожидая следующего куска.
– Теперь барбос твой друг, – засмеялся Игнатюк. – Вот сам и корми.
Селиванов смотрел на собаку и улыбался. Он любил собак. В Ленинграде у его семьи был пес по имени Альберт. Почему «был»? И сейчас есть…
«Но далеко», – подумал Селиванов, вздохнул, почухал пса за ухом, снова улыбнулся.
Кухня приехала только спустя час. А после обеда, ближе к закату, уже улегся ветер, и бойцы развели во дворе костер. Стали греться, снимать рукавицы, держать ладони у огня, почти не чувствуя раскаленного пламени. Позвали к костру ребят из второго отделения – у тех отсырели дрова.
Воздух становился густым и темным, еловый лес на окраине скрылся в сумерках, и голубоватый непритоптанный снег скрипел под солдатскими валенками.
С ними у костра сидел и пес – поближе к огню, сытый, довольный.
На костер пришел и комвзвода лейтенант Старцев, высокий, смуглый, в плотном белом полушубке. Подошел к остальным, присел на корточки, протянул руки к языкам пламени.
– А третье отделение где? – спросил он у Громова.
– А вон, – тот показал пальцем в сторону крайней хаты. – Дровишек натащили, сейчас тоже обогреются.
– Хорошо… – сказал Старцев. – Ночь, бойцы, может оказаться тяжелой. Тут теперь командный пункт дивизии. Вон там, самая большая изба, видите? Там сейчас полковник Коротков и комиссар дивизии Груданов. Всем командирам и политработникам приказано явиться вечером. Может, уже сразу ночью на Недельное пойдем.
– Прямо ночью? – спросил Пантелеев, растирая снегом обожженные костром руки.
– Полковник хочет внезапности. Там же фрицы еще ни в чем не разобрались, технику отводят на Калугу, хороший шанс, говорят. Я еще толком не знаю ничего. У Короткова поймем. Но вы на всякий случай отдыхайте, набирайтесь сил.
– Так точно, товарищ лейтенант, – сказал Громов.
Сумерки легли на деревню, искры от костра уходили в беззвездное черное небо, и Селиванов, грея руки у костра, думал – может, эти искры и станут звездами, ведь не может же быть такого, чтобы в небе совсем не было звезд. Он больше не хотел ни о чем думать. Ни о том, что его, красноармейца Василия Селиванова 1921 года рождения, может быть, этой ночью убьют, ведь если думать об этом каждый раз перед боем, можно рехнуться. Ни о том, что далеко-далеко, в Ленинграде, сейчас злая, голодная зима, и как там его мама с папой, и как там его Альберт.
Подумав о Ленинграде, Селиванов крепко сжал зубы и нахмурился.
– Такая наша работа… – вздохнул сидящий рядом Пантелеев, точно услышав его мысли, и в этот раз он решил обойтись без шуток. – Что приуныл, Вась?
– Да мои в Ленинграде, – сказал Селиванов.
Пантелеев похлопал его по плечу.
– Не ссы, братух. Хорошо все будет. Привезем еще в Ленинград Гитлера в клетке, а за ним поливальные машины пустим, чтобы улицу отмывать.
Селиванов улыбнулся.
– Так и сделаем, – сказал он.
Пантелеев подмигнул, поправил на голове ушанку и протянул руки к костру.
По всей деревне горели маленькие костры, у которых сгрудились бойцы, и был вечер, и было темно и морозно, а возле самой большой избы, где окна завесили плащ-палатками, стояла штабная «эмка», на которой прибыл полковник Коротков.
В штабе дивизии обсуждали дальнейшее наступление на Недельное. Это село в пяти километрах от Пожарок нужно было взять обязательно – немцы превратили его в крупную базу снабжения, и здесь же работали службы тыла 13-го армейского корпуса. Овладев Недельным, дивизия сможет перехватить дорогу на Калугу.
Селиванов думал об этом и о том, что говорил лейтенант, и ему было совсем не страшно.
Отец, прошедший империалистическую войну, рассказывал, что у каждого человека на фронте однажды наступает момент истины, после которого не страшна смерть. Это момент, когда солдат вступает в прямую схватку со смертью и видит ее лицо. Но он не рассказал, когда именно это происходит. Может быть, в первом бою, когда над тобой впервые в жизни свистят пули? Селиванов не успел об этом спросить.
В черное и беззвездное небо уходили бесследно искры от солдатских костров.
Местных в селе не было.
21 сентября 1993 года
Закрытое административно-территориальное образование «Покров-17», Калужская область
Не было ничего. Абсолютная темнота. Даже нет, не так – это не просто отсутствие света, это полное отсутствие всего.
Сколько это продолжалось? Пять минут? Десять? Пятнадцать?
Мысли в голове тянулись как резина, казалось, будто я даже не чувствую собственного сознания, будто не чувствую себя самого.
Но в темной пелене вновь появились мои пальцы, кисти рук, вокруг смутными кляксами стали проступать серые проблески неба, и вот появилось лицо Капитана, широко раскрывшего глаза и тоже глядящего по сторонам.
Вокруг возвращались звуки – гул мотора, тиканье часов, скрипящие радиопомехи в динамике.
Посветлело небо.
Капитан облегченно выдохнул и посмотрел на часы.
– Прошло пятнадцать минут. Казалось, что меньше, да? Вот и Черный Покров. Как вам?
У меня тряслись пальцы.
Капитан выглядел серьезнее, чем пятнадцать минут назад, он перестал хитро щуриться и улыбаться уголками губ. Теперь он нервно барабанил пальцами по рулю и беспокойно посматривал по сторонам.
Потом он надавил на педаль газа, вырулил с обочины.
Мы медленно поехали по дороге. Я молчал. Капитан тоже.
Я вспомнил слова Старика по радио: «в самом прямом смысле во тьме». Так вот о чем он…
– Этот институт, – сказал я после долгого молчания. – Вы говорили, что мне там помогут. Там хотя бы знают, что вообще случилось и почему я тут оказался?
– Знают. Это я ничего не знаю. А они все знают.
Капитан снова легко улыбнулся.
Вдруг вытаращил глаза, резко вдавил тормоз, вывернул руль в сторону обочины.
Прямо перед нами дорогу перебегали маленькие человечки. Я вспомнил, что видел похожих в доме Корня. Их было пять – разных размеров, разного вида, и все они гнались через дорогу со всех сил, быстро семеня ножками. Один, самый крупный, бежал впереди всех, придерживая руками свое необъятное пузо.
Другой – с огромным красным клювом вместо носа и с рыхлыми мешками под глазами. Третий – с обвисшей грудью и впалым животом, а на руках его вместо кистей торчали копыта. Еще один одноглазый, с жиденькой бородкой и заячьими ушами, и еще один, самый маленький, около полуметра ростом, был вовсе похож скорее на шуструю безволосую обезьянку с головой коня.
Когда машина затормозила, они испуганно взвизгнули и отпрянули в сторону. Один из них, тот, что с бородкой, от неожиданности упал на спину и замахал руками, не в силах подняться; его быстро подняли другие и погнали пинками дальше.
– Тррр-тррр-тррр! – закричал отвратительным голосом тот, что держал в руке пузо.
Другой, с клювом, повернулся к нам задом, наклонился и громко испортил воздух.
Капитан стиснул зубы от отвращения.
Я смотрел, широко раскрыв глаза.
Капитан раздраженно надавил рукой на клаксон; человечки тут же испуганно рванули дальше в поле, трусливо оглядываясь.
Капитан выругался и поехал дальше.
– Это… Это что было? – спросил я, продолжая смотреть вслед убегающим человечкам.
Один из уродцев подпрыгнул на месте, найдя что-то в траве, и позвал остальных.
– Это ширлики, – сказал Капитан. – Их так называют. Тут был один художник… Хороший художник. Он увидел их и так прозвал. И прижилось. Ну а как еще называть? Вы их не бойтесь, они обычно первыми не нападают. Но держитесь подальше. Укусят – мало не покажется.
Я обернулся и увидел, что один из них достал из травы кусок чего-то черного, похожего издали на уголь.
– Что, смотреть на них интересно? – слегка раздраженно спросил Капитан. – Ну да, вы новенький, вам все интересно, а я бы век их не видел. Отвратительные тупые карлики. Животные. Бегают по лесам, по полям, на дороги выбегают, иногда заходят в деревни, воруют тушенку и колбасу. Хорошо, что они в город редко заходят. Но заходят.
– Я видел одного такого, – сказал я, вновь повернувшись вперед, потому что ширликов было уже не разглядеть. – А что они ищут в поле?
– Вещество Кайдановского. Его называют так ученые. По фамилии человека, который первым описал его свойства. А местные называют его угольком. Черный Покров каждый раз оставляет на земле вот эти маленькие угольки. Следы черноты. Они выпадают, как снег или дождь. Сделаны из непонятного легкого пористого минерала, как пемза или что-то вроде того. И ширлики их едят. Просто обожают их жрать. Бывает, иногда давятся и умирают. А еще этими угольками тут ширяются наркоманы. Топят на костре – они быстро плавятся – и колют в вену. Идиоты. И повторю: не злите ширликов и не позволяйте себя укусить.
Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся, видимо заметив выражение моего лица.
– Простите уж. Слишком много новой информации на вас навалилось. Понимаю, – сказал он.
Мы продолжили ехать молча. Небо затянулось серыми облаками, воздух ощущался сырым и прохладным. Ровно гудел мотор, машину трясло на разбитой дороге, я смотрел в окно и время от времени замечал на полях небольшие группы ширликов, ковыряющихся в траве; иногда они дрались за найденные угольки.
Я вспомнил, как выезжал вчера из Калуги: тогда я думал, что смогу вернуться в гостиницу уже ночью, а потом в Москву. Да, в Москву.
– Слушайте, – медленно проговорил я, не отрывая взгляд от окна. – Я не хотел здесь оказаться.
Капитан скорчил ехидную мину, пожал плечами:
– Я тоже.
– Невозможно, чтобы отсюда нельзя было выбраться, – продолжал я. – Должен же быть какой-то способ! Это же не тюрьма!
В самом деле, что за бред, это же не тюрьма, не остров и не ад.
– Это хуже тюрьмы, Андрей Васильевич. Из тюрьмы можно выбраться, когда подходит твой срок. Здесь срока нет.
– А вы как тут оказались? Вы же тоже не всегда здесь были?
– Так же, как и вы. Почти, – уклончиво ответил Капитан. – Милейший, я понимаю, вы не можете поверить, что вы теперь здесь навсегда. Я тоже не мог поверить. Думаете, мне здесь весело?
Он замолчал. Дорога уходила в сосновый лес.
– А знаете, – продолжил Капитан. – Вы совсем раскисли. Хотите, историю расскажу? Про грибы. Хотя нет, это уже скучно. А может, про оккультные практики иезуитов? Недавно мне удалось пообщаться с египетским богом Анубисом. Очень интеллигентно побеседовали. Думаете, опять шучу? Нет. Чистая правда…
Я молча покачал головой.
Капитан снова пожал плечами и замолчал.
Когда кончился лес, мы проехали железнодорожный переход, и я наконец увидел город.
Город утопал в зелени, в разросшихся по тротуарам кустах, в деревьях, пробивших корнями бетонные плиты, в высокой траве на детских площадках и автобусных остановках, будто все эти пятиэтажные панельки, ларьки, телефонные будки в один момент выросли посреди леса. Трава прорастала через разбитый асфальт дороги, зеленела на обшарпанных балконах и крышах домов.
Было очень странно видеть здесь людей. Пока мы ехали, я заметил троих. Бабка в грязном платке и коричневом пальто сидела на скамейке у дома, опершись подбородком о палку; какой-то маргинального вида мужчина в потертой куртке шарил в траве на газоне, будто что-то искал; и еще один мужчина, толстый, в майке и потасканных трениках, я заметил его в открытом окне хрущевки на третьем этаже, смотрел на мою машину с испугом и удивлением.
Люди здесь выглядели чужеродными элементами, будто не должно быть их тут, будто вместо них тут должны жить чудовища.
Мы медленно ехали по улице, и машину трясло, а мимо проносились одни и те же однообразные дома, облупившиеся бело-серые фасады, окна с темнотой за тусклыми стеклами, заваленные мусором парадные с заколоченными дверями, ржавеющие остовы брошенных автомобилей, пустые витрины магазинов.
И вывески на первых этажах – парикмахерская, булочная, книги, столовая.
Проехав немного по главному широкому проспекту, Капитан вдруг свернул налево.
– Как-то резко свернули, – заметил я.
– На этом отрезке проспекта иногда устраивают засады боевики «Прорыва», – ответил он и обеспокоенно осмотрелся. – Сюда даже милиция не суется.
– Вы же говорили, что Старик хороший человек.
– Старик хороший. И умный. А пуля – дура. Люди здесь нервные. Сначала стреляют, потом здороваются.
– Как давно отсюда ушли люди? – спросил я.
– В восемьдесят первом, – ответил Капитан, глядя на дорогу перед собой. – Когда впервые появился Черный Покров. Люди подумали, что на СССР напали американцы, другие решили, что это наши испытывают какое-то новое оружие. Все случилось быстро. Пришли солдаты, вывезли всех, оцепили территорию, поставили блокпосты. Все делалось в спешке, вывезли не всех, остались деревенские, остались мародеры, бандиты, одним словом – неблагонадежные элементы, которым этот беспорядок был на руку. Потом тут стали работать ученые под защитой армии. Стало ясно, что Черный Покров приходит от того, что сейчас зовут Объектом. Над ним построили защитное укрытие, а здание администрации переоборудовали под институт, чтобы изучать всю эту непонятную чертовщину. Сюда свезли ученых, всяких академиков, испытателей, навезли им оборудования, стали работать и изучать. Ученые тоже были не в восторге, что их сюда поселили. Но смирились и живут. Тут все смирились и живут. Человек привыкает ко всему. Как писал Карлос Кастанеда…
– И что выяснили? Что происходит?
– Понятия не имею. Но что-то очень важное. Как видите, эту территорию охраняют получше, чем атомные городки.
Я вздохнул.
– Верьте мне и держитесь рядом, – сказал Капитан. – Я ваш Вергилий в этом аду.
Итак, посреди города есть некий Объект. От него по неизвестной причине приходит чернота, которая накрывает все в радиусе сотни километров. Это место уже тринадцать лет изучают ученые и до сих пор не понимают, почему это происходит. В городе и в окрестных деревнях по-прежнему живут люди. Тут есть те, кто охраняет порядок, а еще эти, которые жрут вещество Кайдановского, или угольки… Ширлики, да.
Мы выехали к перекрестку.
Взревев мотором, из-за угла резко вырулил наперерез милицейский ЗИЛ с глухим кузовом и решетчатыми окнами, с визгом затормозил, встал посреди дороги.
Капитан вдавил тормоз. Меня качнуло вперед.
И только я успел подумать, что здесь что-то не так, как справа и слева из-за перекрестка выбежали люди в черных масках, в касках, бронежилетах и с автоматами Калашникова. Их было пятеро или шестеро – я не успел подсчитать, – а из открывшейся двери грузовика выскочили еще четверо, тоже в масках и с автоматами.
– Твою мать… – успел выругаться Капитан.
Окружили, наставили на машину автоматы, по двое подбежали к дверям, заорали наперебой, глухими голосами, с командной хрипотцой:
– Двери открой! Выходи из машины! Вышел, давай!
Я застыл на месте и не мог выговорить ни слова.
Капитан открыл дверь, осторожно вышел с поднятыми руками. Двое в бронежилетах, наставляя на него стволы автоматов, указали на асфальт:
– Ложись, руки за голову! Ложись, говорю! Быстро!
Капитан послушно улегся на дорогу. От ужаса я совершенно не понимал, что делать. Наверное, надо делать то же, что и Капитан, подумал я и начал отстегивать ремень.
– Что сидишь, быстро из машины, кому сказал, быстро, давай, пошел! – раздалось над самым ухом.
Я посмотрел в окно. На меня смотрело дуло автомата.
– Да-да…
Я не слышал даже самого себя.
Одеревеневшими от ужаса пальцами я открыл дверцу, вышел из машины, подняв руки.
– На землю, быстро, руки на голову положил!
Перед глазами все сливалось в туман – и вороненые стволы автоматов, и глаза в прорезях масок, и серо-голубой пятнистый камуфляж, бронежилеты, грузовик, и подъехавший к нам сзади милицейский уазик.
– На землю, кому сказал!
Я лег, положил руки на затылок. Очки перекосились на носу, и теперь я видел перед собой только асфальт и ноги в начищенных берцах.
Кто-то уселся сверху, схватил руки, завел их за спину, и на запястьях щелкнули наручники.
– Ребята, – раздался со стороны голос Капитана. – Вы же знаете меня, я…
– Пасть закрой, – сказал один из людей в камуфляже, его голос звучал тише, чем у остальных. – Ты меня достал уже, понимаешь? Ты, твоя ворованная форма, патлы твои и твои вечные непонятные друзья.
– Слушайте, нам надо в инсти…
– Пасть закрой. Ты! – он приблизился ко мне. – Ты убил сотрудника милиции.
У меня перехватило дыхание. Да, черт, да, тот самый мертвец в машине.
– Я все расскажу, – сдавленно пробормотал я.
– В машину его, – рявкнул голос. – Расскажешь, конечно, и про убийство, и про хату блатных, и что ты делаешь с уродами из «Прорыва».
– Да какой еще «Прорыв»… – сбивчиво заговорил я, когда чьи-то руки уже поднимали меня с асфальта.
– Он не имеет никакого отношения… – сказал Капитан.
– Я не с тобой разговариваю! – взревел голос. – Пусть не придуривается! А ты за свои шутки еще получишь. Его в другую машину!
Меня подтащили к открывшейся двери грузовика, один из людей в бронежилетах запрыгнул передо мной, подхватил меня за подмышки, сзади подтолкнули.
Усадили на скамью. Напротив уселись трое в масках и с автоматами. Дверь с лязгом захлопнулась.
ИЗ МАТЕРИАЛОВ ПО ИЗУЧЕНИЮ ВОЗДЕЙСТВИЯ
НА ЧЕЛОВЕКА АБСОЛЮТНОГО ПОГЛОЩЕНИЯ
СВЕТОВОГО ПОТОКА
Научно-исследовательский институт аномальных световых явлений ЗАТО «Покров-17»
РАСШИФРОВКА ОПРОСА НАСЕЛЕНИЯ № 97
Респондент: ПАНКРАТОВ АФАНАСИЙ МИХАЙЛОВИЧ, род.
12.09.1923, проживает в дер. Светлое, ЗАТО «Покров-17»
ВОПРОС: Афанасий Михайлович, почему вы не уехали в восемьдесят первом?
ОТВЕТ: А куда уехать-то? Я тут всю жизнь прожил и тут помру, мои тут все похоронены, я отсюда на войну ушел, сюда и вернулся… Сами потом отстраивали все, вот этими руками, а эти приходят и говорят: уехать надо. Куда уехать? Зачем? От черноты этой? Я ту черноту и так каждую ночь вижу, ты чего, родной?
ВОПРОС: Но это все-таки другая чернота.
ОТВЕТ: А и что? Не страшно, не болит ничего, темно и темно, что тут бояться?
ВОПРОС: Вы помните, когда это впервые произошло?
ОТВЕТ: Помню, помню, ага, в восемьдесят первом тогда и случилось. Мы с бабкой покойной утром на крыльцо вышли белье снять – тут и началось. Бабку чуть кондратий не хватил, упокой ее душу, начинает темнеть, а она охает: «Афоня, помираю!» Дура была, эх. А я что, я подумал, что, наверное, война началась… Бабку тогда еще за руку держал крепко-крепко, как сейчас помню, и она в мою руку вцепилась, не отпускала… Так и стояли. Не видно ни черта и не слышно было, жуть! Как ведро на голову надели. А как прошло, вся деревня собралась, все, конечно, перепуганы, никто ничего не понимает, а потом еще и телевизор выключился… Ну, думаем, все, и правда война.
ВОПРОС: А как сейчас? Привыкли? Как справляетесь во время эпизодов?
ОТВЕТ: Человек к любой дряни привыкает, так-то. Обвык, конечно, столько лет-то прошло! Как сирены воют, я сразу присяду куда могу – если в зале, то на диван, если во дворе, то на крыльцо или скамейку, ну или на землю, сяду и жду. Сердце иногда побаливает, но это не от черноты, а от старости уже…
ВОПРОС: А вас не донимают ширлики?
ОТВЕТ: Жаль, ружье давно продал! Перестрелял бы их всех к хренам, уроды доставучие! То колбасу стащат, то хлеб, то придут после черноты, угольков нажрутся и давай валяться по траве, хихикают, безобразничают, пердят что твой трактор… Я их метлой гоняю-гоняю, толку никакого, они же просто не понимают человеческого языка! Я, слышь, как чернота пройдет, лопатой из двора угольки выкидываю – и на дорогу. Чтоб хотя бы во двор не лезли. Так все равно лезут! Что с ними делать? Дустом травить? Еще и выглядят так, то ли плакать, то ли смеяться. Гады, одно слово гады.
ВОПРОС: Хорошо. Как с едой? Нормально снабжают?
ОТВЕТ: На что не жалуюсь, на то не жалуюсь. Регулярно, как в аптеке. Проезжают фуры, всей деревней собираемся, солдатики нам все отгружают, и гречку, и риса, и картошки, и хлеба, и колбасы, иногда мясо мороженое, консервы… С одеждой беда, конечно, одежду реже привозят, поэтому изловчился на старости лет иголкой орудовать. Вы передайте им, пусть хотя бы форму старую военную привезут, зимой иногда ходить не в чем.
ВОПРОС: На этот вопрос, сразу скажу, можете не отвечать. Вы видели тех, кого называют мертвыми святыми?
ОТВЕТ: За все это время два раза. Оба раза тут вот, по дороге шли. Окна завесил, сидел тише воды… Жуткие они. Да сами знаете. Откуда они вообще?
ВОПРОС: Не могу вам ответить. Последний вопрос будет, пожалуй, очень личным. Чего вы здесь больше всего боитесь?
ОТВЕТ (после долгой паузы): Боюсь, что меня некому будет хоронить.
Беседовал
старший научный сотрудник отдела исследований
д-р СТЕПАНОВ В. С.