Невинная для Лютого Коротаева Ольга
Чех подошёл ко мне и, одним движением рассёк удерживающие меня путы, царапнув при этом кожу. Уверен, он это сделал намеренно. Больной ублюдок обожал всё резать.
– Учти, в твоих интересах сделать это быстро.
И, усевшись за дорогой дубовый стол, милостиво взмахнул ножом:
– Забирай шлюху.
Я размял затекшие кисти и покосился на девушку. А теперь, красотуля, начинается самое страшное. Только неизвестно для кого.
– Волчару вызови, пусть заберет нас, – довольно мягко сказал, повернувшись к Чеху. Я тяжело поднялся со стула, но меня немного повело от слабости, пришлось опереться ладонью о стол. – Можно я одолжу на пару сек? – Я показал на нож в его руке.
Он коротко усмехнулся и бросил кинжал на стол. Потянулся к карману пиджака и вынул смартфон, тоже положил передо мной:
– Пальцы не сломаны? Я тебе не секретарша, мальчиков вызывать!
Серый понял с двух слов, куда ехать и почему. Он будто ждал. Я вернул мобильный и, подхватив кинжал, пошел прямиком к Кирсановой. Присел около нее, заглядывая в мутные от слез глаза, а потом спросил:
– Один раз спрашиваю. Выйдешь за меня?
Она медленно подняла голову, и белея на глазах, медленно опустила мокрые ресницы, выражая согласие. Лишь шепнула едва слышно:
– Спаси… нас…
И медленно завалилась на бок, окровавленные руки безвольно упали на бордовый ковёр.
Я сжал зубы до скрипа. Жалость. Снова эта жалость пробралась в сердце. Раздвинула ребра и сделала меня мягким.
Я отрезал полоску футболки, перевязал наспех худые руки Кирсановой. Глубоко порезал ее Чех, и времени прошло много. Пока я заматывал ладони, заметил, как у самого руки дрожат. Я боялся за нее, ведь и так слаба, ребенка еще скинет. Кого потом винить? Только себя.
Набрав в грудь побольше воздуха, запустил под девушку руки и потянул на себя. Легкая, будто перышко, и холодная, как… сука… как Мила.
Я не прощался с Чехом, много чести. Толкнул ногой дверь и вышел прочь. На улице нас встретил Серый – сто пудов ждал у ворот моего звонка. Он всегда такой – думает наперед.
– Эля где? – сухо спросил Волчара.
– Забудь о ней.
Я не питал иллюзий. Чеху была нужна жертва.
Глава 17
{Ангел}
Я плавала в тёплом влажном тумане, то выныривая в жёсткую холодную реальность, то вновь погружаясь в мягкость забытья. В моменты просветления у меня ныли ладони, словно я снова шестилетняя девочка, что так неловко схватила горячий ковшик. Мама дула мне на ранки и смазывала их специальной мазью.
Я ощутила прохладной дыхание на коже руки и улыбнулась. По щеке скользнула слеза, когда я пробормотала, не открывая глаз:
– Я скучаю по тебе…
Схватила за её руки. Такие большие и любимые… И тут живот пронзила резкая боль. Я охнула и распахнула глаза. Столкнувшись взглядом с тёмными глазами Лютого, обмерла. На голове Лютого белела повязка, на лице выделялся бежевый пластырь.
В одно мгновение в памяти всплыли и его резкие движения на мне тогда, в машине, и его плотно сжатые губы, когда на мужчину упал станок с металлическими блинами.
Я отпихнула руки мужчины, в которые вцепилась во сне своими перебинтованными и судорожно отползла от него по скрипящей крахмалом простыне. В мгновение в душе поднялись тёмные волны ненависти и, захлестнув меня с головой, остались на языке металлическим привкусом. Я застыла изваянием, не сводя настороженного взгляда с урода, словно на бешеного волка, ожидая от него чего угодно.
– Не трясись, – он криво растянул губы, – невеста. Тебе придется ко мне привыкать, даже улыбаться, даже прикасаться без отвращения, ведь твой папочка быстро поймет фальшь, а мы должны казаться счастливой парой. Твое молчание за его, – он опустил темный взгляд на мой живот, – жизнь. Помнишь уговор?
Я сглотнула подкативший к горлу ком и прижала руки к животу. Ощутив повязку, похолодела и спросила деревянным голосом:
– Что с ним?
– Пока жив, – Лютый тяжело встал и отошел от кровати к окну. Его походка казалось тяжелой и неровной, будто его качало в океане на большом корабле. Он обернулся и, прищурившись, сказал: – И ты будешь жива и в безопасности, пока он цел. Советую не нервничать и доносить ребеночка здоровым.
Я бы рассмеялась, да только, кажется, за эти недели я забыла, как это делается. Он издевается? Ответила, стараясь, чтобы голос мой не дрожал и звучал по-деловому:
– Спасибо за совет. Я обязательно сделаю всё возможное, чтобы он остался цел.
Как мне хотелось добавить «и подальше от тебя», но я понимала, что этот страшный человек не отступит. Он вбил себе в голову, что мой отец совершил немыслимое преступление, и будет мстить. Страшно мстить.
Раздался вежливый стук, и в комнату вошла девушка. Она улыбнулась Лютому одновременно зазывающе и испуганно, будто сама боялась своих желаний. Игриво сообщила, что время укола. Лютый не сдвинулся с места, и девушка, приблизившись, принялась нежно протирать тампоном его оголённое плечо. Обрисовывала бицепсы, будто собиралась туда сотню уколов сделать, а не один.
Я поразилась беспечности медицинской сестры. Шрам как дикий зверь, набросится, если она вызовет в нём инстинкт охотника, сорвёт одежду и разложит прямо тут, при мне – я в этом не сомневалась. Если не задрал девушке юбку, значит, она его не заводит.
А вот на меня посматривает так, что холод по спине прокатывается. Я кожей ощущала, как взгляд Лютого царапает мне грудь и живот. О чём он в этот момент думает, нетрудно догадаться, и от этого начинало тошнить. Взгляд, полный животного желания и прожигающей ненависти давил, терзал, мешал дышать.
Если верить едва не проткнувшему меня ножом подонку в дорогом костюме, Лютый собирался не только изнасиловать меня, но и убить. Не знаю, почему он не сделал этого тогда, зато уверена, что теперь, когда вот он так смотрит на меня, позволяет жить лишь из-за ребёнка.
Я видела, как шрам вздрагивал, когда тот человек говорил о мальчике, с которого хотел живьём снять кожу. Меня и саму передёргивало. Это не люди – звери! И я волею злой судьбы оказалась в лапах беспощадных хищников.
Пока медсестра осторожно вводила иглу Лютому, я сверлила яростным взглядом его до ужаса широкую и мощную спину. Слышишь ты, урод? Моего ребёнка! К которому ни ты, ни кто-либо другой отношения не имеет.
И чтобы защитить его, мне предстоит стать хитрее и беспощадней. С волками жить…
Когда девушка входила, я заметила в коридоре три тёмных фигуры – люди Лютого. И думать не стоит, чтобы сбежать. Даже если мне, ослабевшей, удастся ускользнуть от изверга, из этой клиники – явно частной и купленной моим врагом – меня не выпустят.
Можно было попробовать подкупить медсестру и, переодевшись в её халат, обмануть охрану, но Лютый, судя по мятой одежде и скомканному покрывалу на кожаном диванчике, что стоял у противоположной стены, не покидал палату. Я не строила иллюзий – на меня ему было плевать, он беспокоился лишь о ребёнке. И мести.
Можно ли довериться странной привязанности подонка к зачатому насильно малышу? Рискну ли я ступить на этот тонкий лёд, понимая, что под ним простирается пропасть, на дне которой острые скалы?
Сейчас приходилось выбирать меньшее из зол – то, которое позволит мне выжить и защитить моего ребёнка. Я помнила каждое произнесённое в том богатом доме слово, каждый взгляд. И хоть сама едва дышала и почти теряла от боли и потери крови сознание, слушала и запоминала.
Нет, конечно, я не верила, что папа мог сделать что-то настолько ужасное, как говорили эти люди. Но месть изуродованного человека ужасна и реальна. Настолько, что Шрам даже желает жениться на мне, чтобы подобраться к моему отцу.
Я приняла решение и с усилием поднялась с постели. Живот тянуло, израненные ладони ныли, но я сделала шаг, второй и, не отрывая взгляда от ненавистного врага, отмела последние сомнения. Я помогу тебе войти в наш дом, Лютый. А оттуда тебя уже вывезут в гробу.
Любуясь, как бережно и нежно нажимает на поршень шприца медсестра, осторожно вводя лекарство, я нарушила звенящее молчание:
– Раз ты решил жениться на мне, мне стоит представить тебя моему отцу… – Выдавила, стараясь не выдать чувств: – …Жених. Можем ли мы не откладывать этот визит и поехать прямо сейчас?
Мужчина повернулся всем телом и, не обращая внимания ни на испуганно вскрикнувшую медсестру, ни на сломанный шприц, ни на иглу в своей руке, шагнул ко мне и, протянув руку, схватил меня за шею.
Глава 18
{Лютый}
– Пошла вон, – проговорил я так низко, что в груди загудело. Обращался к медсестре, а смотрел на Кирсанову. Быстрые шаги не заставили себя ждать, за ними хлопнула дверь. – Анге…лина, – передернулся от неприязни. Ее имя звучало инородно. – Ты что-то не услышала? – повернув девушку за плечи, усадил ее на кровать, вырвал из себя остаток капельницы и, не обращая внимания на струйку крови, снова схватил Кирсанову за шею. Помягче, чтобы не задушить случайно – она мне еще нужна. Приподнял подбородок, чтобы девка на меня смотрела и осознавала, во что вляпалась. – Это не брак по расчету, ми-и-илая, это не свадьба безумно влюбленных… Это – откуп. Ты дала слово и если нарушишь, наказывать не буду, я просто убью тебя. Тогда не убил, людей подставил, нарушил приказ, а теперь рука не дрогнет. Можешь сколько угодно притворяться ангелочком, я никогда в это не поверю, но пользоваться твоим прекрасным телом буду. Ты теперь моя, ясно? Пока я не наиграюсь. Или не сдохну. С папочкой мы встретимся тогда, когда ты будешь официально моей женой и будешь смотреть на меня, как на того, с кем готова прожить до смерти. Поверь, так и будет. Я помиловал тебя. Помиловал, сука. Цени это и делай то, что тебе говорят.
Она судорожно сглотнула, но не ответила. Задумала что-то, это видно по бегающим глазам и дрожащим ресницам. Стало неприятно от следующего шага, но придется, иначе никто в этот фарс не поверит.
– Приоткрой рот, – хрипло приказал я, наклонившись. Договорил шепотом, слегка касаясь ее прохладных сжатых губ: – Поцелуй меня, не как врага, а как будущего мужа. Сделай все, чтобы я поверил в то, что ты хочешь сохранить жизнь себе и ребенку.
Она судорожно задышала, лицо побелело, а зрачки расширились. Вцепилась мне в плечи, словно не понимая, что делает. Думал, сейчас обмякнет подо мной, растечётся в обмороке, но девка сжалась ещё сильнее, распахнула огромные синие глаза и, не отрывая от меня взгляда, на миг прижалась к моим губам.
Тут же отпрянула и, подрагивая всем телом, как облитая ледяной водой кошка, процедила звенящим от ненависти голосом:
– Доволен?
– Так целуют покойного дедушку, провожая в последний путь, – зло бросил я и, подавшись ближе, запустил руку в ее мягкие волосы, потянул на себя. Ненавижу суку до замирания сердца, но хочу до ускорения пульса. Понимаю головой, что испытывать вместе и неприязнь, и желание – нереально, но разрываюсь. Меня она заводит. Необъяснимо. Бредово. Не иначе. – А вот так целуют жениха… – коснулся языком дрожащих губ девушки, нажал рукой на затылок, заставляя ее прижаться ко мне, выдохнуть остатки воздуха мне в лицо, и пробрался в сладкий рот.
Она не отвечала. Упорно. Будто холодная мумия дрожала в моих руках. И я люто взбесился.
На миг оторвался, дернул футболку вверх, осторожно, но напористо сжал ладонью налитую грудь, и когда девушка ахнула, снова проник в порочный ротик. Терзал язык так, что у самого пар из штанов чуть не пошел. Изучал. Ласкал. Доводил до сумасшествия. И себя, и Кирсанову.
Она забилась, будто птица в силках, замычала, попыталась выкрутиться. Даже укусила, тварь! Поцелуй обрёл вкус крови и соли. По щекам дикарки бежали слёзы, но больше всего бесило, что Кирванова так и не закрыла глаза. Смотрела на меня, прожигала гневным взглядом. Но сосок под моими пальцами затвердел, налился бутоном.
Стало гадко. Ненавижу ее. Встряхнул за плечи, чтобы знала, как себя вести, чтобы была покорной, но, увидев, как сжалась, боясь, что ударю, отпихнул ее от себя и рассвирепел:
– Ничего, сука, ты еще научишься притворяться! Я тебя усмирю и научу подчиняться. Не думай, что мне приятно прикасаться к тебе. Ты – плод моего врага, всем нутром тебя ненавижу. Именно твой ублюдок отец пришел в мой дом и забрал все, что у меня было. И он будет долго мучиться, я буду тянуть из него жизнь по капле, мучить и пытать, пока эта тварь не отдаст моего сына!
Волна негодования захлестнула лицо, зубы заскрипели, а глаза налились кровью. Пусть Кирсанова знает, что я щадить ее не собираюсь. В волне жуткой агрессии, которую приходилось держать в узде, меня замутило. Я немного покачнулся на ровном месте и тише добавил:
– Никогда не предавай мое доверие, Ангел…
Дыхание спирало, и тошнота стояла под горлом. Я шагнул ближе к девушке, снова сжал двумя пальцами подбородок и потянул ее голову максимально вверх. Светлые волосы просыпались на дрожащие плечи. Ангелина зажмурилась, обмывая мои грубые руки ручьями слез. Будто боялась, что придушу на месте.
– Не больно ты стараешься спасти жизнь своему ребенку, Лина. За себя пеклась, когда за кинжал Чеха хваталась, признавайся?
Я поднял свободной рукой ее перемотанную ладонь. Не давил, нет, но она затихла и насторожилась. Знала бы, чего мне стоило сделать это движение, давно бы убила на месте. Да хоть этой иглой от капельницы – легко распорола бы мне шею. Если бы умела причинять боль другим.
– Отвечай, – скрипнул я зубами, едва удерживаясь на ногах. В глазах стало мутно, в носу мокро, в голове остро запульсировало, но я, как баран, ждал ответа. – Если жить не хочешь, зачем согласилась на эту игру? Просила меня спасти… – я скривился, – …«нас», а теперь в позу? Ты думаешь, что я с тобой с крестики-нолики играю?
Она что-то ответила, но я не услышал. Меня выбило в шипящий тишиной эфир. Горло сжало спазмом, а муть резко превратилась в темноту. Сильные некогда ноги подкосились, и я свалился мешком на пол.
Глава 19
{Ангел}
– Не надо, – шептала я, глотая, катившиеся от страха слёзы, но Лютый будто не слышал. – Не надо так…
Говорил, говорил, говорил – будто гвозди в меня вбивал – а потом вдруг завалился на меня, придавил всей массой. Я уже наученная задержала дыхание и горько усмехнулась про себя: мне стало привычно выдерживать его тяжесть?
Крикнула:
– Эй, там! За дверью. Ваш Лютый отключился.
Не сумела скрыть радости в голосе. Разумеется, я понимала, почему шрам свалился. Судя по повязке, упавшие на урода металлические блины всё же ему навредили. Жаль, что не убили.
В палату заглянули охранники, ввалились внутрь, с меня стянули тяжёлое тело, уложили на кровать, я же отошла к стене и, поглядывая на дверь, пыталась поймать нужный момент, чтобы улизнуть.
Но один из охранников не сводил с меня глаз и всегда находился между мной и дверью, будто ему приказали следить за мной. Но больше меня нервировала его рука, что поглаживала удерживаемую ремнём брюк кобуру.
Влетел доктор, крикнул:
– Каталку сюда! Быстро в реанимацию!
Я встрепенулась, ощутив призрачный шанс на спасение. Но охранники преградили путь взволнованной медсестре.
– Лютый запретил увозить его, даже если ему станет плохо. – Процедил один из мужчин и глянул на меня: – Так и сказал: «Где она, там и я».
Врач раздражённо взвился:
– Поймите, что у вашего босса сотрясение мозга! Мало того, что травма сильная, так он ещё и от постели женщины столько времени не отходил! Без сна, без отдыха.... От лечения отказался. Поэтому ему хуже стало. Необходимо немедленно провести томографию, иначе…
Он расписывал последствия беспечности их босса, но на охранников это не действовало. Глядя в каменные физиономии мужчин, даже я понимала, что доктор лишь тратит время. Он и сам догадался, лишь буркнул зло:
– Больше Лютый ничего не приказывал?
– Избавиться от женщины, если он умрёт, – тихо так, что услышала лишь я, ответил один из охранников.
Его тихий голос, казалось, прозвенел набатом. Захотелось закрыть уши и закричать от безысходности. Я беременна от насильника, который требует стать его женой, чтобы убить моего отца, а меня, если что пойдёт не так, безжалостно убьют! И никому… НИКОМУ! Никому нет дела до моего малыша.
Лютый лишь делает вид… Или у него срабатывает некая странная отцовская забота: мой нерождённый ребёнок взамен пропавшего. Жаль его, конечно, но ничего не оправдывает того, что Лютый сотворил со мной… И тем более нет никаких оправданий тому, что собирался сделать!
Прижимаясь спиной к прохладной стене, я смотрела, как люди в белых халатах возятся с Лютым, и молилась об одном: сдохни! Просто перестань дышать, и всё наладится. Я спокойно выношу твоего ребёнка, рожу его и попытаюсь забыть, как он был зачат.
Возможно, со временем, я даже научусь не ненавидеть отца своего ребёнка так отчаянно. А может, и нет. Но сейчас от тебя нужно одно – оставить нас. Не мучить. Уйти!
Перед глазами пронеслась картина счастливого будущего: я веду за руку моего сына, почему-то я была уверена, что родится мальчик, светит ласковое солнышко, над головой перламутрово переливается стыдливо прикрытое листьями парковых деревьев небо, а малыш спрашивает: «А где мой папа?».
Я вздрогнула и прижала руки к животу. И что я отвечу? Что стояла и смотрела, как он умирает? Что желала смерти тому, кто дал ему жизнь? Сжала челюсти и мотнула головой: Лютый бы стоял и с наслаждением следил, как я испускаю дух!
В груди будто ржавый гвоздь провернули. Я не хотела признавать, что это может и не быть правдой, отчаянно хваталась за ненависть. Нашу обоюдную лютую ненависть. Ненавидеть лучше, чем испытывать боль и отчаяние.
Нет, нельзя поддаваться эмоциям, нужно попытаться мыслить здраво. Ради ребёнка я не могу потерять голову и сделать опасный выбор. Так можно зайти очень далеко… откуда не возвращаются.
Я снова скользнула тревожным взглядом по охраннику, что стоял между мной и дверью. Эти люди не волнуются за Лютого, не отвлекутся, даже, если он умрёт. А потом… Я сжала челюсти до ноющей боли. Да даже если мне удастся сбежать, это не будет означать конец мучениям.
Нельзя забывать, что Лютый лишь исполнитель, что тот страшный человек с кинжалом может нанять другого урода. Что сделают с папой? Со мной?.. С ребёнком!
Я с усилием втянула воздух, осознав, что стояла не дыша так долго, что уже потемнело перед глазами. Лютый мой единственный шанс выжить и выяснить, что желает тот человек, спасти нашу семью.
Я отлепилась от стены и спокойно пошла к выходу.
Как и следовало ожидать, путь мне преградил мужчина с пистолетом. Я даже не удостоила его взглядом, обернулась и спросила другого:
– Лютый сказал, чтобы он был там, где я? – Не дожидаясь ответа, коротко кивнула: – Я иду в реанимацию. Можете взять каталку или тащить его сами – мне без разницы.
И, обойдя опешившего охранника, босиком направилась по коридору.
Конечно, охранники тут же организовали каталку, повезли Лютого, колеса загремели по кафелю. Медсестра показывала путь, а доктор потянул меня за руку:
– В реанимацию посторонним нельзя.
– Я не посторонняя, – вырвалась я и добавила глухо: – Я невеста Лютого. А у его людей всё ещё есть приказ держать его там же, где я. У вас остались вопросы?
Присела на кушетку, потому что было трудно стоять. Голова кружилась, живот ныл, а ладони ломило. Хотелось попросить обезболивающего, но я боялась навредить малышу, поэтому терпела.
Наблюдая за склонившимися над Лютым докторами, я пыталась смириться с принятым решением. Ведь это не был брак по расчёту, как сообщил мне урод. Он ясно дал понять, что претендует на моё тело. Я содрогнулась и прижала руки к животу. Нет, он не посмеет. А поцелуи… Как-нибудь переживу.
Меня тронули за локоть, и я обернулась на одного из охранников. Он взглядом указал на удобное кресло-каталку, и я со вздохом опустилась в него.
С Лютым возились долго. То перевозили его в заставленную медицинскими аппаратами комнату, то возвращали в палату, а мне приходилось всюду сопровождать его и даже согласиться на халат.
«Где она, там и я».
Это ненадолго. Отец разберётся с нависшей над нами опасностью и, когда тот человек не будет угрожать нам, Лютый исчезнет из моей жизни.
– Ангел… – Лютый, очнувшись, схватил доктора и, сжав его руку так, что тот застонал от боли, прорычал: – Где девушка?!
Я вздрогнула и, ощутив, как сердце сделало кульбит и застряло в горле, мельком глянула на дверь, но там, конечно же, стоял охранник. Преодолев подпрыгнувшую к горлу панику, я медленно поднялась и произнесла как можно спокойнее:
– Там, где ты.
Подошла и, опираясь о кровать, склонилась над Лютым. Опалив его ненавидящим взглядом, положила ладонь на каменные мышцы его руки и процедила:
– Отпусти врача, пожалуйста.
Ложь давалась с трудом, но я хотела показать, что прекрасно умею притворяться, если надо. А мне до смерти надо. До смерти Лютого от рук моего отца. И после того, как минует угроза.
Я растянула губы, молясь, чтобы это было похоже на улыбку:
– Рада, что ты очнулся.
И, задержав дыхание, будто ныряя под лёд, прижалась своими губами к его.
Глава 20
{Лютый}
Мне показалось, что я вернулся в прошлое. Что это Мила пришла ко мне в больницу после аварии года четыре назад, наклонилась и коснулась губ.
– Я так скучал… – сказал на выдохе, потянулся, прижал ее затылок, смял волосы и прикрыл глаза. Любима-а-я…
По коже мчались разряды пульсирующего тока, кровь закипала. Втянув запах ее дыхания, я толкнул язык между зубов и стал жадно пить.
Она дёрнулась в моих объятиях, засопела, будто разозлилась, но не отстранилась, позволяя себя целовать. Но ответа я так и не дождался.
Глотал сладкую боль и медленно осознавал, что поцелуй горчит, плавит мне сердце, рвет душу. Чужой. Мертвый.
Оторвался от губ девушки и собрал в ладони ее лицо. Очнулся, пришел в себя. Не Мила это! Не она.
Кирсанова была жутко горячей, но очень бледной. Долго моргал и пытался понять, что мной двигает, почему я жутко горю по ней? Как могу видеть и думать одно, а чувствовать другое? Почему я вижу в ненавистной девке двойника своей покойной жены? Это несправедливо. Помешательство из-за тоски, не иначе, но сейчас нужно просто выжить, найти Сашку, спасти второго ребенка и скрыться. Так далеко, где не будет всех этих ублюдков.
Заметил, как быстро все покинули палату, оставив нас наедине, и снова посмотрел на девушку, что все еще оставалась в моих руках. Маленьким дрожащим комочком. А только что дерзила. Закончилась спесь?
– Не очень-то ты рада меня видеть, Мила…я, – я поперхнулся ядом слетевших слов. Милая была только одна, Кирсанова такой не станет. Пришлось прикрыть глаза, чтобы успокоить ураган в душе, не отстраниться, боясь прикосновений к токсичному для меня человеку, не отвернуться, не расплыться в брезгливом оскале. Играть роль до конца. Мерзкую ненавистную роль ее суженого.
Но я смогу. Ради детей пойду и не на такое.
Тихо и ровно сказал, мягко поглаживая ее влажные щеки большими пальцами:
– Ангелина, мы не в шашки играем, – почти утонул в ее синих глазах, когда сделал паузу. Не стоит туда смотреть. Она меня убивает, жалость вызывает, сука, потому я соскользнул ниже и оценил форму губ. Острый изгиб верхней, припухшая нижняя, чуткие уголки, в которых спряталась глубокая печаль и непокорная ярость. – Ненавидеть меня можешь, но держи это при себе, невеста. Даже наедине со мной ты будешь притворяться, потому что это должно врасти в твое нутро, иначе нас разоблачат. На кону наши жизни, ты это понимаешь?
Она дрогнула густыми ресницами, а я продолжал:
– Если сыграем недостаточно хорошо, Чех всех уберет, не пощадит. Этот человек не знает, что такое помиловать, простить или забыть ошибку. У него нет таких слов в лексиконе. Сделай над собой усилие, Ангелина, расслабься, открой губы, выдохни и разомкни кулаки – швы разойдутся! – опустил ладони и спрятал ее руки в своих. Она дрожала и молчала. – Я пью этот яд вместе с тобой, так что мы в равном положении. Потом можешь плеваться да хоть рот прополоскать, только чтобы никто не видел, а сейчас покажи мне, как ты любишь и ценишь своего жениха. Покажи мне страсть. Как ты целуешь того, кто тебе не безразличен? Уж точно не как дохлая улитка. Язычком потрудись, детка, или Носов не научил тебя этому перед свадьбой?
– Не научил? – в изумлении выдохнула она и посмотрела зло. – Да никто и никогда меня не целовал, как… – Поперхнулась и отвела взгляд. Судорожно вдохнула и выдавила, будто через себя переступила: – Как ты. Они были нежными. – Снова посмотрела и скривилась словно от зубной боли: – Не понимаю, что ты хочешь от меня.
Смогу ли нежность сыграть? Страсть – да, а ласку? Зараза!
От удара голова гудела, но я был так обколот и обезболен, что почти не чувствовал боль, что прошивала грудь. Та самая, что никогда не затихала. Выйдя из больницы, мы должны казаться парой. Нет, не казаться – быть, и, требуя от Кирсановой правдивой игры, должен и сам играть.
Наклонился, подобрал ладонью упавшие на плечо волосы Лины. Они прикрывали большой синяк и глубокую царапину. Я слегка коснулся ударенного места губами, передвинулся выше к уху и прошептал:
– Будет тебе нежность.
Губами ощутил дрожь, услышал судорожный вдох. Она сжалась, будто ожидала удара, на миг, но затем медленно подняла лицо и, закрыв глаза, подставила губы. Секунда, другая, а дыхания так и не уловил.
Подвинулся ближе, почти коснулся мягкой кожи. Хотелось напасть, растерзать, заставить ее задыхаться от жажды, такой же, как моя, но я ждал. Ждал долго, пока она не втянула воздух, сорвавшись, как птица с хрупкой ветки.
Язык коснулся мягкого податливого языка, переплелся, заскользил быстрее между зубов, раздвигая, пробираясь глубже. Нежность пыталась сорваться в ярость, но я ей не позволял. Пил отраву залпом, но не спешил лететь в пропасть. Успею. Изучал-пробовал девушку на вкус и давился жуткими противоречивыми эмоциями.
Два-три глотка, и мир поплыл ярко-алой рекой похоти. Я, блять, ее хочу.
Оторвался от девушки и, отодвинув ее от себя за плечи, встал. Стоял над ней, маленькой и беззащитной, и понимал, как это все смотрится. Мое нападение, насилие и остальное.
Бросился к выходу и, хватаясь за стену, добрался до уборной. Замер напротив зеркала. В глубине черных зрачков сверкало безумие и мое поражение. Что я наделал? Зачем трогал ее? Зачем согласился?
Думал, что месть Крысе избавит меня от черной дыры в груди.
Грохнул в сердцах кулаком по мойке, и она пошла трещинами.
– Да лучше б я сдох!
Глава 21
{Ангел}
Я смотрела на распахнутую дверь и не могла прийти в себя. То, что сейчас было, не укладывалось у меня в голове. Как может это чудовище… быть таким нежным?
Никто меня так не целовал, как Лютый – одновременно больно и мучительно изматывающе.
Никто не целовал меня с такой испепеляющей нежностью, оставляя после себя след сюрреализма. Будто тигр с изманной кровью добычи мордой решил понюхать розы.
Нет-нет! Мне показалось, что на миг я забылась. Утонула в кроваво-металлическом привкусе его жёстких губ или начала притворяться так хорошо, что обманула даже саму себя. Всего на мгновение. Значит, и того человека смогу обвести вокруг пальца. Лютый называл его Чехом.
В палату вошёл доктор и, недовольно хмурясь, положил передо мной лист.
– Это рекомендации. Но я бы советовал остаться в клинике ещё на несколько дней. И у вас состояние нестабильное, и у вашего…
– Мы уходим? – перебив, уточнила я и подняла листок с предписаниями. Пробежалась по записям и отметив, что для Лютого выписано в два раза больше лекарств, криво улыбнулась. – Отлично.
– Вы не должны перенапрягаться… – начал было доктор, но тут в палату стремительно ворвался Сергей.
Глянул на меня остро и, сухо кивнув, сообщил:
– Лютый ждёт в машине.
Я вздохнула и поднялась. Улыбнулась врачу:
– Прощайте.
Как ни повернётся судьба, вряд ли мы ещё встретимся. Я надеялась, что мой план по исчезновению Лютого из моей жизни сработает. Папа всё решит, главное, добраться до дома и всё ему объяснить. Я подавила паническую мысль о том, что, возможно, меня никто не искал, иначе люди из этой клиники узнали бы пропавшую дочь Кирсанова. Почему бездействует СМИ, полиция? Я не понимала…