Провинциальная Мадонна Колочкова Вера

– Ой, тоже, счастье какое… Наташка-то как его встретила?

– Да ругалась, как обычно.

– Ага. Ну, кто бы сомневался. Ох, с ума с вами сойду… Что за жизнь, господи…

Вздохнув, она тяжело поднялась по ступеням крыльца, вошла в дом. Было слышно, как они тихо переговариваются на кухне, звякают посудой, накрывая стол к ужину.

– Надь… Надь, иди сюда…

Сережа стоял за калиткой, держа Мишеньку за руку, и подзывал ее взмахом ладони.

– Что такое?

– Возьми Мишеньку. Прохладно стало, идите домой.

– А ты?

– Не пойду. Я как раз на последний автобус успеваю. Скажешь, что я уехал.

– Сереж, ну что ты! Не надо… Пойдем домой, там Наташка борща наварила…

– Нет, не могу я. Вот представляешь, не могу больше…

Глянул в глаза, будто плеснул накопившимся отчаянием. Присел на корточки, прижал к себе Мишеньку, поцеловал жадно в пухлые щечки.

– Не скучай, сынок. И помни, я тебя очень люблю. Очень… Ну, все, иди к тете Наде…

Он слегка подтолкнул его, быстро развернулся и пошел прочь. А у девушки слезы на глаза навернулись – так и стояла, пока тот не скрылся за поворотом. И Мишенька молчал грустно, тихо стоял рядом, будто понимал чего…

«Здравствуйте, дорогая Александра Григорьевна. Вы меня не помните, конечно же, – столько лет прошло… Я Сережа Серый из Обуховского детдома, где вы когда-то работали воспитателем. А может, и сейчас работаете, не знаю.

Да, в общем, это и неважно. Вот решил письмо написать… Помните, вы как-то говорили, что, если наступит в жизни трудная минута и не буду знать, как поступить, надо просто сесть и написать кому-нибудь письмо, то есть изложить на бумаге то, что в голове болью крутится, и непонятно, куда ее выплеснуть. Мол, напишешь, потом прочтешь написанное, и все встанет на свои места, в голове прояснится, все ответы-решения сразу найдутся. Ну, вот я и попробую… Озвучу свою беду.

Да, у меня беда, Александра Григорьевна. Вы, наверное, удивитесь, что именно со мной такое стряслось. Помните, как вы говорили, – ты, мол, Сережа, мужичок крепкий, и натура у тебя основательная, вполне жизнеспособная, нигде не пропадешь. Я и сам считал, что не разменяю себя, не растеряю. Буду жить, как все нормальные люди, работать буду, женюсь… Знаете, как я всегда мечтал о нормальной семье, хотел быть самым лучшим отцом своим детям! Так только детдомовец мечтать может – с отчаянной надеждой на счастье. А только, наверное, перемечтал… Ну, то есть мечты эти мне глаза застили, на слепого котенка стал похож. Куда блюдце с молоком поставили, туда и побежал не глядя. Когда женился, думал, в лепешку разобьюсь для жены, для детей, даже для тещи! И впрямь старался, как тот дурак, которого заставили богу молиться, а он лоб расшиб. Я же им всю душу, все сердце на тарелочке с голубой каемочкой…

Наверное, в этом главная ошибка и заключается – нельзя так увлекаться радостным старанием-то. Ведь кажется – чем больше стараешься, тем больше тебя любить будут… Нет, это вовсе не так, слишком поздно я это понял. Чем больше стараешься, тем больше тебя за человека не считают. А уж любить… Теперь и не знаю – любила ли меня жена, когда замуж за меня выходила? Хотя чего себя тешить этим «знаю, не знаю»… Конечно, не любила. Просто каждой женщине замуж хочется, чтоб семья была, чтоб все как у всех, по-людски. А тут я на горизонте высветился – слепой котенок…

Нет, первый год мы с Наташей хорошо прожили, пока Мишенька не родился. В смысле хорошо, что постоянно направленное в мою сторону раздражение списывал на капризы положения – Мишеньку трудно носила. Угождал как мог, в лепешку расшибался… Думал – вот родится сынок, и все наладится, войдет в нужное семейное русло, трудности вместе переживем, новый дом в поселке построим. Места чудесные – меня туда после техникума как молодого специалиста распределили…

Да что там места. Если живешь в любви и понимании, хоть где можно прожить, хоть на Северном полюсе. А только любовь да понимание, видно, одним старанием не выслужишь. Да их вообще выслужить невозможно, если уж по большому счету. Не полюбила меня Наташа, как я ни старался. Теперь думаю – и я не любил. Сам себя обманул отчаянным желанием побыстрее воплотить в жизнь детдомовскую мечту о семейном счастье…

Знаете, я теперь думаю, что в каждом человеке есть особенное местечко, где скапливается отчаяние, ящичек такой черный, сперва незаметный. Вот он наполняется, наполняется… И становится огромным ящиком, который носить уже сил никаких нет, иначе он тебя разорвет изнутри. Такую вот аллегорию придумал – забавная, правда? Черный ящик отчаяния, гроб семейного счастья.

А тут, как назло, тяжелые времена наступили с работой, с заработком – все наперекосяк пошло. Да что я вам рассказываю – сейчас трудно у каждого. Только нормальные семьи в подобной ситуации, наоборот, объединяются, потому что близкие люди – они на то и близкие, чтобы всегда и во всем друг друга поддерживать. Но – не мой случай…

В общем, не смог больше. Ну не смог, хоть пополам разорвись! Сына жалко. Люблю его, сил нет. Но я тут узнавал – за него судиться можно. Понимаю, конечно, что совсем мне его никто не отдаст, но хотя бы на выходные… Или как там еще можно, на все бы пошел. Я ж отец, родной человек, а не чужой дядя! Суд же должен все это учитывать, правда? Говорят, даже бумагу специальную расписывают, когда и на сколько родной отец может ребенка забирать… Ни за что его не брошу, Александра Григорьевна, насмерть на своих правах стоять буду! Именно насмерть, потому как знать надо характеры моей жены и тещи…

В общем, как уехал в город на заработки, так уже два месяца дома не был. Для себя принял решение, что надо разводиться, а приехать да объявить не могу… Нет, это не трусость, вы не подумайте. Другое. Может, просто неприятие всей этой ситуации во мне камнем сидит, лишним в черный ящик отчаяния. А деньги, что в городе зарабатываю, отсылаю со знакомыми в деревню. Это жене и теще важнее, чем я. Ну, вот и пусть… Только по Мишеньке очень скучаю.

Я ведь и это письмо сел писать для того только, чтобы с силами собраться. В следующий выходной поеду, рубану сразу с порога – так, мол, и так, хватит, пора разводиться. Даже подумать страшно, что после этого начнется…

Хотя Лиля говорит – ничего страшного, лучше один раз кинуться головой в омут и разом все разрешить. Это моя… Ну, как бы сказать… Другая женщина. Хотя к ней это слово не подходит – другая. Она уже своя, родная почти. Совсем-совсем на Наталью не похожа… А познакомились очень просто – мы у нее бригадой квартиру ремонтировали. Знаете, как-то сразу нас потянуло друг к другу… Этого не объяснить, наверное. Особенное такое чувство – смотришь на человека и видишь, что он понимает. Будто все-все про тебя знает, сочувствует, переживает, искренне желает только хорошего. И в ответ ждет того же. Лиля в этом смысле как беззащитный котенок, у нее за плечами такой же несчастливый брак. Говорят, мы даже внешне чем-то похожи… Знаете, она парикмахером в большом салоне работает, там окна такие большие – все с улицы видно. Так я, бывало, часами стою в сторонке, незаметно наблюдаю за ней. Лицо всегда улыбчивое, приветливое, легкие волосы нимбом на голове. Так ей и говорю – ты не Лилия, а одуванчик. Мой одуванчик…

Что-то я расчувствовался в конце письма, боюсь и про любовь уже заговорить. Да, наверное, я люблю ее, трудно не любить. Вся душа рвется к этому, хочет освободиться наконец от черного ящика… Это чудесно, конечно, и радостно, и волнительно… если б не такое долгое расставание с Мишенькой – уже два месяца сына не видел! Скучаю ужасно. Но даст бог, даст бог…

Сейчас перечитал еще раз – сумбурное письмо получилось. Да это ничего, пусть, все равно не отправлю. Просто рассказываю о своем ужасном положении, как вы учили, на бумаге. Чтоб в голове прояснилось. Пишу последние строки и крепну в решении: надо начинать все заново. Семью – сначала. А как же без нее? Это для детдомовца – оплот и надежда на жизнь…»

– Наталья, я сейчас в магазине услышала, что Валька-спекулянтка дубленки турецкие почти задарма раздает! Что-то не пошло у нее с торговлей-то, бандиты, видать, запугали! Надо тебе брать!

Мамины глаза горели хищным огнем, лицо от возбуждения раскраснелось, щеки алели помидорами. Но дочь в ответ лишь досадливо махнула рукой:

– Да где деньги, мам… Если только ты из своей заначки раскошелишься…

– Ну, это уж нет, это уж дудки! Ишь какая! Все тебе под нос подай!

– Зачем тогда душу травишь?

– А чего травлю-то… Ты у нас вроде как замужем, пусть денег даст! Соберись да поезжай к нему в город, возьми!

– Так он же недавно передавал с Сашкой Потаповым… Тот в город ездил, вот Серега через него и отправил.

– Ну, так, значит, есть они у тебя?

– Нет, мам… Я их в МММ вложила… Все деньги собрала, какие есть, и вложила…

– Не поняла – куда?!

– Да в МММ! Ну, это организация такая, вроде коммерческой. Кладешь одну сумму, получаешь вдвое больше.

– Ты чего, Наташка, совсем, что ли, сбрендила?

– Ой, не начинай! Ничего не понимаешь в нынешней жизни! Сама свои деньги наверняка завернула в тряпицу и спрятала где-то в доме, а умные люди сейчас так не поступают! Деньги должны работать, мама! Понимаешь? Ра-бо-тать!

– Ага… Значит, человек сидит на печи, а вместо него деньги на работу ходят? Да когда это такое было, Наташк? Одумайся, ты чего! Пойди завтра да забери обратно, лучше вон дубленку на зиму купи!

– Ой, да я бы забрала, конечно… Только там просто так не отдадут, надо срок определенный выдержать…

– Ну, Валька-спекулянтка тебя ждать не будет, мигом все распродаст. За полцены у нее их с руками оторвут… А ты потом за бешеные деньги в коммерческом покупать будешь!

– Ну да… Все правильно говоришь… Что мне делать-то, мам?

– Так я ж тебе советую – смотайся к Сереге в город, еще денег попроси! Он тебе муж, обязан! Не на глупость какую берешь, а одеться на зиму! Должен же он о родной жене заботу проявить, в конце концов!

– А чего… Может, и впрямь…

Наталья быстро присела на кухонный табурет, задумчиво уставилась в окно, наморщив лоб. И тут же вскинулась, засобиралась.

– И правда! Адрес знаю, он у приятеля своего живет, мы как-то давно у него в гостях были!

– Ага… Только поторопись, а то на утренний автобус опоздаешь…

Из окна своей комнаты Надя видела, как сестра торопливо прошла к калитке, на ходу повязывая шейный платок. Вздохнула – надо же, только из-за денег и собралась… А как там Сережа один в городе у чужих людей мыкается, ей и дела нет…

К вечеру пошел дождь. Погода испортилась разом, как бывает в августе, – похолодало, окна заволокло серыми неуютными сумерками. Пахло приближающейся грозой…

Мама уютно устроилась перед телевизором: ей сейчас хоть гроза, хоть землетрясение с наводнением – все равно. Пока очередные страсти из сериала «Богатые тоже плачут» не досмотрит, с места не сдвинется. Потом еще и Наташке рассказывать будет, что в очередной серии случилось, комментировать подробности… Причем с такой яростью, будто киношные Луис-Альберто и Эстер за соседним забором живут и у них по ночам огурцы с грядок воруют! Нет, это ничего, пусть смотрят, конечно, лишь бы к ней не приставали… Почему-то маме с сестрой кажется, что если она, Надя, сериал не смотрит, значит, что-то с девочкой не так. Недавно, например, мама нашла у нее под подушкой томик стихов Евгения Евтушенко, хмыкнула и посмотрела на дочь со странной жалостью – какая ж ты у меня малахольная… Ну вроде того.

Стукнула калитка, торопливые шаги на крыльце – Наташка приехала. С шумом распахнулась дверь, надсадный возглас опалил огнем тихий дом:

– Ой, мама, какой же он подле-ец…

– Тихо, не ори! Мишеньку разбудишь! – та с трудом оторвала взгляд от экрана. – Только заснул…

Выйдя из комнаты и плотно прикрыв за собой дверь, мать приступила к Наташке:

– Ну? Что там стряслось? Чего такая взмыленная?

– Он там другую нашел в городе, представляешь?!

– Да ну, быть того не может…

– А вот и может, может! Подлец, подле-ец…

– Кто тебе сказал-то, господи? Может, наговаривают?

– Да как же, если сама ее видела, собственными глазами! Сразу с автовокзала пошла к приятелю, а мамаша его и говорит – не живет, мол, здесь больше Сережа… Я ей: а где, говорю, живет, может, адресок есть? Ну, она и дала… Ее адресок оказался, стервы этой…

– Ну, так и дала бы ей по рогам, и все дела! А его бы пристыдила как следует, чтоб в другой раз неповадно было!

– Я так и хотела, мам… С ходу скандалить начала, думала, испугается да прощения просить будет, а он…

Наталья зарыдала в голос, утирая лицо концами шейного платка. Зло рыдала, обиженно. Мама подошла, обняла ее за плечи, прижала голову к полному круглому животу:

– Ну, будет, будет… Ишь, пригрели змееныша на груди…

– А он мне, знаешь, так тихо, спокойно говорит: не скандаль, мол, не надо… Развожусь я с тобой… И даже виноватости никакой в голосе нету, представляешь?! Подлец, ой подле-ец…

– Ну а денег-то хоть дал?

– Да при чем тут это, господи! Тебе только деньги да деньги! Ни о чем, кроме этого, думать не можешь!

– Ага! Значит, у тебя теперь мать виновата! Давай, вали все на меня, как же!

– Да не виновата ты… Просто горько сейчас, ой, как горько…

– Ничего, ничего… Ты давай не реви. Было бы о ком, подумаешь! Ну, сходила замуж, отметилась, и то хлеб. Зато Мишатка будет не нагулянным числиться, а в законном браке рожденным. И алименты опять же… С паршивой овцы хоть шерсти клок… Хоть на стороне, а отец у него будет…

– Ну, это уж нет! – подняла на нее злое, залитое слезами лицо Наталья. – Извините-простите! Коли так он со мной поступил, то и сына больше не увидит! Вот, вот ему Мишка! – выставила она перед собой две смачные фиги, нервно покрутив ими в воздухе. – Вот! Вот! Вот! И алименты все равно будет платить как миленький!

Видимо, весь заряд злобной обиды ушел в эти сплетенные отчаянием пальцы – тут же опять зарыдала, сникла у матери в руках.

– Ой, как стыдно… Позор-то какой, что люди скажут… Теперь каждая собака на улице на меня будет пальцем показывать – разженка-брошенка…

– Подумаешь, нашла о чем переживать! Да я везде раструблю, что ты его бросила, и все дела! Понимаю, если б стоящего мужика потеряла, а тут… И жалеть не о чем, подумаешь! Баба с возу, кобыле легче! С глаз долой, из сердца вон! Чего, так уж любила его, скажешь? Ведь нет же! По крайности возраста замуж-то выскочила, не по любви!

– Да разве в этом дело – любила, не любила… Мне другое обидно – как он вообще посмел! Ну как? Вроде я его в черном теле держала, как собаку к ноге… Сидел, пикнуть не мог… У меня и мысли не было, что он на такое осмелится!

– Ну, как говорят, в тихом омуте черти водятся…

Они долго еще разговаривали на кухне. В телевизоре давно закончились латиноамериканские страсти, дикторша из программы «Время» что-то говорила с экрана, напрягая умное серьезное лицо. Тихо посапывал в своей кроватке Мишенька.

Надя плакала. Осознание собственного горя пришло не сразу, выросло постепенно из неприятия Натальиного рассказа, недоумения, горечи, внутреннего смирения сложившимся обстоятельствам. Для Сережи счастливым, наверное, обстоятельствам. Почему-то представлялось его лицо, как рассказала сестра – совершенно спокойное. «Не надо скандалить, Наташа… Я с тобой развожусь…»

Да, все правильно сделал. Конечно же, правильно. Пусть он будет по-настоящему счастлив.

Только слезы по лицу бегут и бегут, не остановишь. Слезы ее собственного горя. Или, наоборот, счастья… Неужели она его больше никогда не увидит? И как теперь жить – с этим горем-счастьем внутри?..

– Серенький, ты дома? Чем у тебя так вкусно пахнет?

Ласковый Лилин голосок прилетел на кухню, покружился над плитой с изнемогающим на сковородке мясом, щекотливо пробрался вовнутрь, заставив улыбнуться. Ему нравилось, как она его называет – Серенький… Да, в общем, и не в имени дело – пусть хоть как зовет. Главное – интонация… От такой ласковой и фартук повяжешь, и к плите встанешь, и улыбаться будешь, и радостно подпрыгивать серым зайчиком.

Нет, зайчиком он, конечно, не подпрыгивает, но иногда так и тянет из благодарности – на контрасте с прежними семейными отношениями. Да и чего там – не привык пока, впервые в жизни, можно сказать, в это бело-пушистое сюсюканье окунулся. Оттого, может, и чувствовал себя неуклюже, как слон в посудной лавке.

Поначалу никак не мог в Лилином доме освоиться. Чужаком себя ощущал, бедным родственником. Она, добрая душа, даже рассердилась однажды, выговор сделала: если, мол, серьезно у нас все и ты навсегда остаешься, то и веди себя как мужик, а не как залетный любовник! Сколько можно неловкостью мучиться, мне же обидно! Или ты, говорит, передумал со мной жизнь связывать?

Нет, не передумал… Куда уж, дело сделано, мосты сожжены. Если бы еще для полного счастья Мишка с ним был… Но об этом не стоит мечтать, конечно же. За сына еще повоевать придется, чтобы иметь возможность видеться иногда. Хоть раз в неделю. Но это уж как суд решит…

– Ой, Серенький у меня молодец, мясо жарит… В фартучке… – послышался за спиной Лилин голосок, и вот уже ее симпатичная мордашка вынырнула сбоку, потерлась носом о плечо. – А я такая голодная, жуть! Последняя клиентка только в восемь ушла…

– У меня готово почти! Смотри, как красиво получилось! Это я в журнале рецепт вычитал – мясо по-венгерски с чесноком и помидорами.

– Ух ты! Да в тебе, Серенький, кулинарный талант пропадает!

– Ага. Давай, бегом в ванную, мой руки и за стол…

– Иду! – девушка быстро чмокнула его в щеку.

Сняв сковородку с плиты, он аккуратно разложил мясо по тарелкам, накрыл на стол, отошел на шаг, полюбовавшись красивой картинкой. Да уж, как в кино… И вино французское, Лиля такое любит… Для романтического ужина только музыки не хватает. Но это – дело поправимое, сейчас что-нибудь найдем в телевизоре…

Экран послушно замигал, слышались обрывки звуков. Все не то, не то…

– Ой, что ты, оставь! – вскрикнула появившаяся в дверях Лиля. – Там же Вадим Казаченко поет! Обожаю его!

– Да-а-а? – немного разочарованно произнес Сергей, отходя от телевизора.

– Ну конечно! Я прямо раскисаю вся, таю, как свечка! Такой он лапочка! Смотри, какие шаровары, ни у кого таких нет! А как поет душевно, только послушай!

Страдальчески сморщив маленькое личико, Лиля резко тряхнула головой, уронив на глаза густую высветленную челку, заголосила пискляво, не попадая в такт экранному Вадиму Казаченко в шароварах: «Больно мне, больно…»

– Хм-м-м… – с трудом сдержал он обидный смешок.

– А тебе что, разве не нравится? – удивленно уставилась на него Лиля.

– Нет…

– Почему-у? – протянула, обиженно вытянув губы.

– Хм… Вообще-то о вкусах не спорят, Лиль. Шаровары шароварами, но, мне кажется, о любви нельзя так петь.

– Как – так?

– Бессовестно манипулируя женскими душами. Конечно, я не женщина и не могу судить… Но в принципе терпеть не могу всякой манипуляции. А точнее сказать – боюсь манипуляторов. Хотя говорят: кого боишься, того в конечном итоге к себе и привлекаешь…

– Ой, как умно сказал, ничего не поняла! Но если тебе не нравится, переключи…

– Нет, нет! Пусть поет, жалко, что ли. Просто ты спросила – я ответил. Сказал, что думаю. Мы же договорились никогда не врать друг другу, правда?

– Ага… Тогда можно еще кое о чем спрошу?