Седьмая вода Чередий Галина
– Только лицо?! – Я почти видела, как Кирилл шутливо-обиженно выпятил нижнюю губу. – А как же мое великолепное тело, над которым я столь усердно тружусь?
– Ну, с ним-то от пары ночей недосыпа ничего не случится, – уверила я его, переворачиваясь и потягиваясь.
– Как все прошло? Он был там? – Тон Кирилла сразу поменялся.
Он единственный, кто знал всю правду обо мне. Каждую болезненную и неприглядную подробность, которую я никогда не рассказала бы даже маме. От него я не скрывала ничего.
– Да, он здесь. Поддерживает отца.
– И как ты? – Я услышала, как Кирилл нервно сглотнул.
– Нормально. Возможно, хуже, чем хотелось бы, но все же лучше, чем могло бы быть. – Я постаралась придать моему голосу немного оптимизма, хотя знала, что Кирюшу мне не обмануть.
– Хочешь, я прилечу? Прямо сегодня?
Я знала, что прилетит, стоит только позвать.
– Нет! Не думай даже! Ты не можешь срывать график съемок!
– Плевал я на съемки, если нужен тебе!
– Кирюш, прекрати! Я уже большая девочка и должна решать свои проблемы сама. Хоть иногда. Ты не обязан повсюду прикрывать меня собой. Это неправильно.
– Лисонька моя, неправильно, что ты сейчас черт-те где одна, когда в твоей жизни происходит что-то плохое. Но если ты считаешь, что все хорошо и мне приезжать не стоит, то я послушаюсь тебя, хоть и не хочу. Чем будешь заниматься сегодня?
– Поеду в больницу.
– Как мама?
– Пока никаких новостей. К ней не пускают, но я все равно поеду. Хоть побуду просто там, поближе. – Тоска и страх опять стиснули сердце как в кулаке.
– Ладно, мне нужно бежать, Лиса моя, – вздохнул Кирилл.
– Давай. Не опаздывай! – Я села на постели.
– Ли-и-и-ис?
– Что, Кирюша?
– Ты ведь вернешься? – Снова этот вопрос.
В одной фразе признание того, как нужны мы друг другу, и это согревает меня, даря знание, что есть у меня в этой жизни то, что никогда, надеюсь, не изменится. И в то же время это тревожит меня. Не знаю уж почему.
– Конечно, вернусь.
Мои долгие и навязчивые уговоры все же принесли свои плоды, и пожилая санитарка с широким веснушчатым лицом и доброй улыбкой сунула мне в руки халат, тревожно оглядывая опустевший ненадолго больничный коридор.
– Только разок глянуть, дорогая, а то мне попадет, – шепотом сказала она, и я молча старательно закивала.
Знаком она показала мне идти за ней и, подойдя к одной из дверей, открыла, останавливая меня на пороге.
– Дальше не ходи. Нельзя, пойми.
В палате стояли две кровати у противоположных стен. Мои глаза метались между двумя женщинами, лежащими на них. В первый момент я просто не могла даже узнать маму. Кожа на ее сильно осунувшемся лице была пугающего желтоватого оттенка и словно туго натянута, делая черты лица почти неузнаваемыми. Сердце сжалось так сильно, что я невольно схватилась за косяк. Не могла оторваться от этого такого родного, но при этом совершенно незнакомого лица, лишь краем сознания отмечая все провода и трубки, опутывавшие маму. Судорожный всхлип вырвался из меня, хоть я и обещала себе не сметь плакать, боясь накликать еще большую беду.
Какой-то звук привлек внимание санитарки, и она настойчиво потянула меня, закрывая перед носом дверь, пока мои глаза цеплялись за видение неподвижно лежащей мамы.
– Идем, милая, идем. Все хорошо будет. У нее прогнозы хорошие, доктор говорит, я сама слышала. – Женщина мягко, но настойчиво толкала меня к выходу из отделения.
Опомнившись и проглотив ком в горле, я попыталась сунуть деньги ей в карман халата. Но она крепко взяла меня за кисть, останавливая.
– Не надо, милая. Твой отец и так нас только что золотом не осыпает, лишь бы мы глаз с мамы твоей не спускали. Ох и любит он ее. Ей-богу, столько лет в больнице работаю, но никогда не видела, чтобы и молодые мужики так по женам-то убивались, а тут в возрасте вроде… Брат-то твой еле сумел его вчера забрать домой, а то он готов был и ночевать остаться прямо под дверями отделения. Такой большой, сильный мужик, а трясло всего, и белый был, как стена. Наш доктор уже боялся, как бы его рядом в кардиологию определять не пришлось. Так что ты не волнуйся, – решительно сказала она. – Зарплаты у нас небольшие, но мы же не хапуги, в самом-то деле.
Может, мне и хотелось бы сказать, что Максим Григорьевич мне не отец, но, думаю, это сейчас совсем неважно.
Выходя из больницы, я четко знала только одно – у меня нет ни сил, ни желания идти домой. Да и не был этот дом моим. Даром что прожила там столько лет. Дом – это место, где чувствуешь себя защищенной, в безопасности, куда можно вернуться откуда угодно в каком угодно настроении и не заставлять себя делать лицо или держать спину ровно и ожидать в любой момент гадкой подколки или мелкой и не очень пакости. Та единственная точка во всей Вселенной, где можно просто быть собой, не скрывая своих чувств и эмоций. Моим домом стал Кирилл. Без его ласковых, но сильных рук я чувствовала себя беспомощным подростком. Опять. Как много лет назад. Или потерянной в жизни юной девушкой, которая в одну сумасшедшую ночь потеряла веру в любовь мужчины и в дружбу и, в приступе гнева и отчаяния и желая в ответ причинить боль, совершила такую глупость, после которой оставаться дома больше было невозможно.
Неспешно бредя по извилистым улочкам, я бездумно скользила взглядом по табличкам с названиями улиц и номерами домов и в какой-то момент поймала себя на том, что невольно напеваю старую песенку Антонова – наименования были точно как в модном тридцать лет назад советском шлягере: Абрикосовая, Виноградная, Широкая, переулок Узкий… Вдыхая аромат буйно цветущей вишни, вспомнила свой разговор с Кириллом, жаловавшимся на мерзкую столичную слякоть, сменяющуюся ночным заморозком. Он с тоской смотрел на то, как я одевалась в дорогу, так привычно мною любуясь и говоря, как будет мерзнуть без жаркого женского тела под боком в такую промозглую погоду. Возможно, кто-то бы и мог сказать, что, оставляя Кирилла одного, я рискую, но я не волновалась. Точно знаю, что моего места рядом с ним никто не займет. Как и его рядом со мной.
Наконец я спустилась к самому морю. В детстве, гоняя на велике везде, где только можно было, я еще совсем мелкой девчонкой облазила весь Зеленый Мыс, с которого так хорошо были видны вся бухта, городская набережная и самый центр моего небольшого любимого городка. Сейчас самое время наслаждаться здесь тишиной и покоем. В сезон наедут отдыхающие со всей страны, и о спокойном отдыхе можно будет забыть до середины сентября: круглосуточные «ЧОрнИе глаза» и «КайфуИм» будут литься из всех динамиков каждой летней кафешки, смешиваясь с ароматами жарящихся на мангалах шашлыков и вкусом морской воды на губах.
Легко спрыгивая с камня на камень и стараясь не замочить ноги в ластящихся волнах, я добралась до своего любимого тайного местечка и не удержалась от громкого стона разочарования: ушлые арендаторы и здесь успели поставить какую-то халабуду с признаками общепита. Ну, халабудой, конечно, назвала эту уютную кафешку только от бессильной злости – на самом деле заведение выглядело очень… стильно и загадочно, пожалуй, другие определения тут трудно было подобрать: почти крошечное помещение, больше похожее на пещерку, всего на пять-шесть круглых кованых столиков, напомнивших мне средиземноморские ресторанчики, на таких же тяжелых кованых стульчиках – яркие вышитые подушечки, пол выложен цветной мозаикой, рядом с кафешкой – огромный навес с длинными лавками и столбиками с крючками непонятного назначения. И еще пахло нереально вкусным кофе – натуральным, явно сваренным на песке по-восточному. Подойдя поближе, увидела совершенно нетипичную для нашей местности компанию молодых людей, на столике только чашки с чаем и кофе, ароматные сухофрукты, минералка и куча плиток шоколада: черного, белого, молочного. Мальчишки и девчонки одеты в умопомрачительно яркую одежду, от которой рябило в глазах. Один из ребят обернулся, и я с удивлением поняла, что не так уж и молод этот бритый под ноль «мальчик» – лет тридцать пять, не меньше. Он вытаращился на меня, потом покрутил головой, явно оглядываясь на тропинку, ведущую к кафе с другой стороны, и наконец произнес:
– Эгей, Русалка, ты откуда здесь взялась? Я уже полчаса на тропку пялюсь, не спуская глаз, жену жду.
– Так вон, через камушки, – растерянно ответила, изучая собеседника.
Теперь на меня обернулись уже все сидящие за столом, делая ситуацию еще более неловкой. И я снова отметила, что мальчишками и девчонками они показались исключительно из-за своей фриковской одежды, звонких голосов, атмосферы абсолютного позитива и просто брызжущей во все стороны радости.
– Присаживайся к нам, Русалка, щаз тебе Геша кофейку сварганит фантастического – с кардамоном и корицей. Геша, мухой метнись, – произнесла улыбчивая девушка в кислотно-зеленой бандане и с кучей таких же «вырви-глаз» шняжек на шее и руках, потрясающе гармонично смотрящихся на ее гладкой загорелой (и это в конце апреля!) коже.
– Простите, у меня с собой нет денег, – попыталась отказаться я, хоть врать и было неловко. Но неожиданно оказаться в компании совершенно незнакомых людей было еще более некомфортно.
– Разве кто-то говорил о деньгах? – подмигнул третий хиппи-фрик, притягивающий взгляд к своей персоне несуразной вязаной фигней на голове, больше всего напоминавшей формой фригийский колпак дурацкого ярко-розового цвета.
Заметив ошарашенный взгляд неожиданной гостьи их компании, он ехидно ухмыльнулся и вкрадчиво спросил:
– Нравится? – не дождавшись моего внятного ответа, ответил сам себе: – Как может не нравиться шапка для каталки, связанная из бывшей шубки Барби любимой дочей!
– Цыпа, ты же потеряешь этот колпак за пару каталок, перед дочей не стыдно? – спросил бритый.
– Не-а, я ей сразу сказал, что он может в воду слететь и утонуть, а она захлопала в ладоши и сказала, что, мол, значит, она будет вязать разноцветные колпаки дельфинчикам, а я на каталках, как почтальон, буду им доставлять посылочки.
Все расхохотались, а колдующий за барной стойкой Геша крикнул:
– Шон, ты виндгуру зырил? Что там завтра с ветром, не слился?
– Та-а-а, он не то что не слился, по утряне штырить будет неподецки, – ответил бритый мужчина, отличавшийся от остальной компании простотой одежды, суровым взглядом и неуловимой аурой невыпячиваемой брутальности. Включил планшет, с минуту что-то проверял, потом перебил начавшую что-то рассказывать загорелую девушку:
– Но сегодня буквально через полчаса есть шанс потрамваить на двенашке, если не запаришься махать ею. Начнет раздувать, не пропарь.
Я моргнула, переводя взгляд с одного на другого в растерянности.
– А завтра-то сколько будет? – заинтересовался еще один, блин, вот не парень он, явно мужик уже взрослый, а выглядел со своими накачанными руками и кубиками, проступающими сквозь ткань футболки, получше раскрученных звезд столичного бомонда.
– Завтра шторм, да на мысу при тягуне еще и повернет на отжимняк, ваще не вариант, даже на девятке в Турцию утащит в пять сек, – покачал головой бритый. – Завтра только Седой, наверное, бахать будет. Так что тащи свою Светулю с камерой, только у нее получается нормально снимать труки.
– А… А вы кто? – несмело спросила я, не уловив смысла в последних фразах ни на грамм.
Как будто я сидела в компании людей, говоривших не на русском, а как минимум на древней латыни – вроде корни общие улавливаешь, а суть беседы теряется. Народ заржал, по-доброму абсолютно, так что мне самой захотелось к ним присоединиться в этом гоготе.
– Мы кайтеры, детка, – ставя передо мной чашку, исходившую умопомрачительным ароматом кофе со специями, улыбнулся тот самый Геша, которого мухой послали за барную стойку варить волшебный напиток. Он присел рядом на корточки, заглядывая мне в лицо снизу вверх: – Ты знаешь, что такое кайтсерфинг?
– Ну, я знаю, что такое серфинг и виндсерфинг.
– Ну вот, а это практически та же фигня, только вместо паруса, впендюренного в доску, мы используем воздушных змеев, пристегнутых к специальному поясу. Ты куда-то торопишься?
– Нет. Мне некуда торопиться, – покачала головой.
Действительно, куда мне особо пойти?
– Тогда посиди с нами, Машка скоро трамваить будет, а может, и на труки хватит ветра. Вот и посмотришь, по крайней мере, самое простое, что можно сделать при нестабильном ветре.
– Геш, ну че ты грузишь ее, объясни по-человечески, – нахмурился бритик.
– Вот начнет Машка раздуваться, я все и покажу, и расскажу, как я на пальцах это объяснять должен? – огрызнулся местный бариста.
Надо сказать, кофе он сварил такой, что Кирилл не отпустил бы его живьем, не выпытав до последней запятой рецепт чудодейственного напитка.
– Ты сухофрукты бери, это жена Шона делает сама, мы тут после каталки так прям деремся за них, – сказала та самая загорелая девушка. – Мужики, я пошла потихоньку раздуваться, Геш, можешь глянуть патсы, а то мне прошлый раз показалось, что я из них вылетаю.
– А ты учись у Седого, он вообще без патсов катает и ни разу при этом матчасть не потерял, как некоторые, – пробурчал Геша в спину удаляющейся приятельницы. – Уж посмотрю, куда я денусь.
– Я чувствую себя тупой инопланетянкой, – проворчала я, разомлев от кофе и действительно потрясающих домашних сухофруктов – такого лакомства не купишь даже в самых элитных столичных супермаркетах, вот уж точно.
– Скорее, это мы инопланетяне, – с улыбкой ответил мне бритый Шон. – Пойдем, пока Геша занимается креплениями для ног на Машкиной доске, именно они и называются патсами, в которые ты просовываешь ступни, чтобы не потерять во время движения и трюков, так вот, пока он их смотрит и подтягивает, пойдем к Машке, посмотришь, как змея готовят к взлету.
Следующие минут пятнадцать-двадцать я наблюдала, как Машка обыкновенным насосом накачивает перпендикулярные баллоны огромного воздушного змея – кайта, лежащего смирно на мелкой гальке пляжа. Потом они с Шоном аккуратно расправляли длиннющие тонкие стропы, крепящие сам кайт к широченному плотному поясу на талии, больше похожему на половину пуленепробиваемого жилета. Потом Машка убежала за огромный валун, скрывший ее от глаз на десять минут, и вышла уже одетой в длинный гидрокостюм, сверху на который она напялила яркие желтые шорты и пеструю гавайку.
– Кхм-кхм, я, конечно, дико извиняюсь, но зачем эта одежда сверху на гидрокостюм? – подняла я в удивлении одну бровь.
– Кайтер должен быть модным, – пожал плечами Шон. – Это только суровые виндсерферы катают в гидрачах, а мы любим кураж и не хотим выглядеть эдакими обтянутыми жабчиками. За эту нашу модность они считают нас педиками, а мы не пускаем их на этот наш спот.
– Прям война Алой и Белой роз, – рассмеялась я.
Шон взглянул на меня неожиданно потеплевшим взглядом и совершенно серьезно сказал:
– Спасибо.
– За что? – изумилась я.
– За то, что сказала именно это, а не сравнила, например, с «Игрой Престолов». Теперь мне понятно, ты – наш человек, мы будем рады тебя видеть здесь.
– Шо-о-о-он, подкинь! – прокричала удалившаяся на длину строп Машка.
Шон подошел к кайту, ловким движением перевернул его и приподнял над галькой. Ветерок, казавшийся мне таким легким, почти незаметным, вцепился в кайт, как оголодавший пес в сахарную кость. Машка подхватила поднесенную ей Гешей доску и показала Шону большой палец. Бритик отпустил дрожавшего в его руках змея, и тот моментально взмыл на высоту трехэтажного дома.
Целый час я стояла на берегу, глядя на катающую Машку. Мужики по очереди подносили мне то плед, чтобы укутаться, то кусок шоколада с чернющим, почти непрозрачным чаем, то просто стояли рядом и объясняли на более-менее человеческом языке, что именно делает в данный момент оседлавшая ветер всадница. А у меня все внутри обмирало и дрожало от потрясающего действа. Казалось, это я там борюсь с ветром и волнами, это я взмываю над морем и парю на своем собственном крылатом драконе. Мое тело словно отрывалось от каменистого берега, на котором я стояла, наполняясь адреналином и отодвигая все проблемы и переживания в какую-то параллельную реальность. Когда Машка вышла на берег и опустила змея в руки Шону, я подошла к ней и прямо мокрую обняла. Никогда я не была склонна к каким-то спонтанным выражениям чувств, но в этот момент как сама не своя была.
– Ты не представляешь, какой это кайф и драйв, – рассмеялась та, обнимая меня в ответ. – Ты обязательно должна попробовать когда-нибудь. Приезжай летом в Благу, мы там постоянно зависаем, там у нашего хорошего друга кайт-школа, он любого поставит на доску. А уж если тебе понравилось, то тем более – через неделю будешь по крайней меня трамваить, без труков, но это – сама понимаешь…
– А труки – это как? Еще круче?
– Самые крутые труки мочит Седой. Он завтра здесь катать будет. Знает, что никто не полезет в воду в такой ветер. Точно приедет, – сказала появившаяся за это время симпатичная рыжеволосая женщина с уже заметно округлившимся животиком, ведущая за руку златокудрую малышку, и без перехода добавила: – Привет, красотка, ты новенькая на нашем безумном чаепитии? Я жена Шона, зови меня просто Рыж, – доброжелательно улыбнулась мне она и повернулась к Шону: – Любимый, давай завтра все вместе приедем, Светуля поснимает, а я потом ролик сделаю с Седым на музыку «Muse». Вот очень он мне именно на нее укладывается, – женщина положила узкую изящную ладонь на загорелое предплечье Шона.
Дальше я практически не слышала, о чем говорили эти ставшие такими вдруг близкими совершенно незнакомые люди. Все болтали, смеялись, подшучивали друг над другом, играли в «камень-ножницы-бумага» и «скрабблы» с серьезной шестилетней юной леди… А в голове у меня стояло видение узкой женской ладошки на загорелой мужской руке и непередаваемое ощущение близости, которое было совершенно отчетливым в этом простом жесте.
Острая завись, не жгучая и черная, а светлая и тоскливо звенящая, наполнила меня. Так, когда смотришь и ловишь себя на одной единственной мысли. Я тоже хочу такого. И тепла, и близости, и чего-то еще, неуловимо чувственного и интимного, что было между этими двумя. Хочу, но никогда, наверное, не получу. Потому что я не наивная. Для близости, подобной этой, нужны двое, способных раскрыться до такой степени друг перед другом, что не остается ничего спрятанным, закрытым. Ничего про запас или на потом, на тот случай, если человек окажется не таким, каким казался. Для этого нужна смелость, а я труслива и боюсь боли. Не всегда так было, но толку-то вспоминать? Измениться я уже никогда не смогу, потому что буду бояться, оглядываться и пытаться прикрыть спину, ожидая, что в любой момент все хорошее рассыплется на глазах, разнося душу в клочья.
Вечно буду прятать часть себя, ожидая боли в любой момент, и это самое ожидание начисто убьет возможность рождения доверия. И не стоит даже думать об этом, потому как это словно хождение по замкнутому кругу. Внутри моя зона защищенности, мне там удобно и комфортно, там меня никому не достать. Но чтобы в жизни появилось что-то, кроме безопасности, нужно выйти наружу или впустить кого-то внутрь. А я этого не хочу. Больше не хочу. Может, и трусливо спасаться от боли подобным образом, но это то, что я делаю.
– Хочешь еще кофе или пуэра? – Геша появился рядом, выдергивая меня из размышлений.
– Пу… чего?
– Пуэр-туо-ча, наш любимый чай, который ферментируется в земле несколько лет. От него бодряк нереальный, – рассмеялась Машка. – Нас к нему Цыпа приучил после поездки во Вьетнам.
– Нет, спасибо!
– У тебя лицо знакомое, где я мог тебя видеть?
Внезапный Гешин вопрос заставил меня занервничать.
– Я пойду, пожалуй, а то холодает к вечеру, – неопределенно повела я плечами. – Спасибо вам за все.
– Посиди с нами еще! – потянулась ко мне через стол Маша. – Тебе ведь это нужно, я вижу. Я тебе куртку дам, завтра вернешь, когда на Седого придешь посмотреть.
Мне и на самом деле не хотелось уходить, но это не мой мир, и нечего притворяться.
– Не уверена, что приду.
– Почему нет? – почти расстроенно спросил Геша. – Тебе ведь понравилось, я вижу!
– У меня просто может не оказаться времени, – я прижала руки к сердцу, прощаясь и благодаря.
– Время никогда не проблема, если есть желание, – Геша поднялся, похоже, намереваясь проводить меня.
– Возможно, так и есть.
Расцеловавшись и наобнимавшись со всеми, мы с Гешей пошли по моему привычному с детства пути, перепрыгивая с камня на камень.
– Ты не Русалка, ты прямо газель! – рассмеялся парень, постоянно стараясь подстраховать меня.
– Спасибо, что проводил. Дальше я сама. Тут недалеко.
– Ты местная? – Он наклонил голову набок, искоса поглядывая на меня.
– Раньше была. Теперь нет, – пожала я плечами.
– Приходи завтра. Не пожалеешь. Если Седой будет, то такого ты нигде больше не увидишь.
Кто этот Седой, что все о нем только и говорят. Мне представлялся суровый мужик, постарше брутального Шона, с обветренным темным лицом и с таким же подтянутым и тренированным телом, как у всех мужчин здесь. Эдакий мрачный и загадочный морской волк.
– Не знаю. Может быть.
Хотя… почему нет? Я повернулась, чтобы уйти.
– Эй, Русалка! – окликнул меня Геша. – А если не придешь, есть у меня шанс еще как-нибудь угостить тебя кофе? Я знаю много рецептов!
Я улыбнулась.
– Вряд ли. Хотя кофе и правда из области фантастики!
– Ага! Там еще секретный ингредиент был. Типа, приворотное зелье, – рассмеялся Геша и добавил замогильным голосом: – Кто попробовал раз, будет приходить снова и снова. Так что жду тебя и завтра, и не только завтра, Русалка!
Я махнула рукой и пошла вперед, все еще не в силах перестать улыбаться.
Подходя к дому, заметила, что все окна были темными, и только внизу в гостиной виднелся мягкий свет.
Стоило только войти, Арсений появился в дверном проеме и буквально обшарил меня взглядом.
– Что, не прошло и суток, а ты нашла, где развлечься? – говорил он совершенно спокойно, но я знала, что за этим прячется. – Где ты, черт возьми, была?
– Не думаю, что… – начала я, но он перебил меня.
– Мы с отцом волновались! Неужели ты думаешь, что сейчас у нас и так недостаточно поводов для беспокойства? Так трудно просто дать знать, где тебя носит?
Да какого черта?
– Я взрослый человек и не обязана ни перед кем отчитываться в том, где я и с кем! – вспылила я. – А уж тем более перед тобой! Забудь те времена, когда ты имел возможность постоянно лезть в мою жизнь.
Я прошла мимо него прямо к лестнице, не собираясь продолжать глупый спор.
– Ну, это спорный вопрос, Василиса Прекрасная! – огрызнулся он.
– Не о чем тут спорить. И прекрати называть меня так. Это глупо и по-детски, – не останавливаясь, бросила через плечо я.
– Ты ужинать будешь? – спросил Арсений в спину.
– Нет. Я не голодна!
Я явственно услышала, как он сдавленно ругается.
– А, понятно. Романтический ужин с продолжением, судя по твоему виду? – злобно фыркнул он. – Быстро ты нашла себе компанию. Что, жизнь в столице научила не упускать время понапрасну?
– Точно!
Я влетела в свою комнату и вихрем пронеслась в ванную. Замерев перед зеркалом, я поразилась своему виду. Волосы растрепаны, отвыкшие от морского ветра щеки раскраснелись, губы тоже выглядели обветренными и слегка припухшими. Понятно, почему у этого говнюка Арсения возникли подобные ассоциации. Я действительно выглядела как после бурного свидания. Но как бы там ни было, у него не было права так со мной говорить и тем более допрашивать меня.
Я разделась и забралась в ванную. Лежа в горячей ароматной воде, я вспоминала все события сегодняшнего дня. Пожалуй, я, и правда, пойду завтра к этим странным, но чудесным ребятам. Все не любоваться на недовольную физиономию Арсения.
Глава 4
Арсений
Я сделал несколько кругов по дому, стараясь успокоиться. Вот не собирался же я с ней ругаться! Хотел поговорить нормально! Хотя бы попытаться! Ну вот почему, стоит нам только два слова сказать друг другу, у меня словно какой-то предохранитель в мозгах вылетает начисто. Тот самый, что отвечает за фильтрацию изрыгаемого из моего рта. За последние годы я научился следить за тем, что говорю и даже думаю, и практически укротил свой дикий нрав. Долгие тихие беседы с Мариной открыли мне глаза на то, как я, походя и вроде даже не думая, умудрялся ужасно глубоко задевать людей за живое. Видно, у меня какой-то талант от рождения почувствовать и сказать то, что проймет и сокрушит любого парой фраз. В юности я с жестоким наслаждением постоянно пользовался этой способностью. Особенно когда дело касалось Василисы. Ну, что сказать – я был редким засранцем. Но сейчас, годы спустя, мне казалось, я научился справляться с этим глупым желанием хлестнуть словами побольнее. Работая с отцом, даже слегка лизать зад нужным людям приспособился. Что поделать – бизнес есть бизнес. Потом, когда становилось невмоготу, давал выход своей злости, либо избивая в хлам боксерскую грушу, либо осваивая совершенно новые способы сливать в окружающий мир излишнюю жажду борьбы, а заодно и получать нереальный кайф. Стихия – не человек, она не дает слабины и способна честно и примитивно выжать тебя досуха и дать в ответ не меньше, если только достоин и сумеешь взять. Я вроде как научился в совершенстве управлять своим языком.
Но вот стоило только увидеть эту зеленоглазую ледышку входящей в двери, растрепанную, румяную и с опухшими губами, и в мою бедную голову словно влетел тяжеленный шар для боулинга. Это что же получается, что такой Снежной Королевой она только для меня бывает? А стоит только выйти, и айс-беби тут же становится озером раскаленной чертовой лавы?
И кто, интересно, тот счастливый камикадзе, что ухитрился привлечь ее внимание и даже, похоже, добраться до желанного тела за жалкие несколько часов, что она провела в этом, мать его, городе? Она ведь не могла за это время успеть увидеться с этим гребаным засранцем Марком? Ведь нет? Но логика подсказывала мне, что город у нас не такой уж большой, намного меньше Ларискиной способности трепаться. Но ведь пять лет назад Василиса оставила его и сбежала, не оглядываясь, отдав мне перед этим нечто совершенно бесценное. Мне – не ему! И хотя я, по своему обыкновению, тогда все испортил, но неужели спустя пять лет она одумалась, пожалела и решила начать все с ним заново? Нет! Только не Василиса Прекрасная, не прощающая и не дающая второго шанса. Я сжал голову ладонями, стараясь выгнать весь тот бардак, что в ней приключился от одного только присутствия этой чертовки. А ведь еще и суток не прошло! Хватит себя накручивать и выдумывать то, чего нет!
Все эти картинки с Василисой и Марком – это просто черно-белые старые фотки из прежней жизни. Я позволяю воспоминаниям занять место реально возможных событий. Весь вечер я провел, думая, как подступить к разговору с этой мисс Айсберг. Блуждая после работы по супермаркету, я чисто машинально выбирал то, что она любила раньше, напрягая память и воскрешая детали. А потом сидел тут и ждал ее час за часом, накручивая себя все больше. На самом-то деле все, что мне от нее нужно, – это минут пятнадцать честного разговора, который даст мне ответы на мучающие меня уже пять лет вопросы. Ведь так? По-хорошему, вообще плюнуть и растереть на то, что случилось между нами тогда. Что такого-то? Примитивный акт, повторяющийся миллионы раз с начала времен. Все проходят через это и не страдают и не мучаются никакими вопросами. Почему же меня это никак не отпустит? Почему держит, мешая спать по ночам, не давая просто взять и пойти дальше? Вот у самой-то Василисы с этим, похоже, никакой проблемы нет. Смылась в свою столицу и живет себе с этим лощеным актеришкой. Я даже не выдержал и нашел их совместные фото в сети. Стало еще паршивей. Не нужно было иметь до хрена ума и проницательности, чтобы увидеть близость между ними двумя. Рядом с ним Василиса смотрелась раскованной и даже счастливой, и это точно не игра на камеру. И этот Кирилл смотрел на нее с восхищением и даже обожанием. Еще бы, несмотря на всю свою внешнюю привлекательность, я бы сказал, просто приторную идеальность, придурок явно понимал, что за сокровище ему перепало. Он, небось, не изводил ее придирками много лет подряд и не лажал на каждом шагу. Не портил все, едва открыв рот, даже когда на самом деле хотел все исправить. И ему наверняка не нужно насиловать свой мозг в попытке найти способ показать Василисе Прекрасной, что он работал над собой и стал другим человеком.
Но, черт возьми, он и не жил с этой личной катастрофой через стенку много лет. Не наблюдал, как она из голенастой лягушонки превратилась в девушку, от взгляда на которую воздух в моих легких становился камнем, а кровь в венах – долбаным потоком раскаленного металла. Не чувствовал себя истязаемым каждое утро, ожидая ее появления за общим столом, где она замечала меня даже меньше, чем тарелку своих чертовых хлопьев, да и то, только если я нагло выхватывал их из-под ее хорошенького носика. Не мучился непроходящим стояком, наблюдая за ней украдкой, как вор. Не дрочил раз за разом, представляя, что между нами нет этой проклятой стенки, и это она прикасается к моему телу. Не кончал, трясясь и скрипя зубами, стоя под теплыми струями воды, слушая, как в ее душе за стенкой шумит вода, и воображая, как по обнаженной шелковистой коже бегут капли, как выглядят ее соски, и какой она может быть на вкус, потому как запах я знал в мельчайших нюансах. Я мог натрахаться до изнеможения и буквально приползти домой под утро, тайком пробравшись по балкону, общему для наших комнат, но стоило остановиться перед стеклянной дверью в ее комнату, и я опять начинал ощущать себя тем самым лузером из греческого мифа, который мы проходили когда-то в школе. Не помню, что он там накосячил, но «добрые» боги наказали его тем, что он мог вечно есть, но никогда не чувствовал насыщения. Что-то типа того. Вот и я, облажавшись в самом начале, мог теперь сколько угодно пялиться и исходить слюной, но дотянуться не мог. Но не значит, что не пытался.
На самом деле то, насколько изменилась моя мелкая лягушонка, я заметил спустя года полтора совместной жизни. Было лето, и мы с Марком валялись на пляже. Лежали в засаде, можно сказать, лениво провожая взглядами поток проходящих мимо девушек, в поисках очередных жертв на ночь. Жизнь в приморском городе оказалась удивительно приятным занятием, особенно летом, когда тысячи желающих получить приятные воспоминания от отпусков молодых женщин расхаживали вокруг почти голыми. Мне весной уже исполнилось семнадцать, а Марк был на полгода старше, и мы оттягивались от души, стремительно повышая количество зарубок на воображаемых столбиках своих кроватей. Я пропадал целыми днями и ночами, приходя домой только чтобы помыться, упасть лицом в подушку, а проснувшись, переодеться и опять исчезнуть. С Царевной-лягушкой я не виделся по несколько дней, но, даже и столкнувшись едва, успевал отпустить пару колкостей, как она уходила, нагло игнорируя меня.
Я прикрыл глаза, устав пялиться на загорелые тела. Вечером нас ждала очередная отвязная тусовка, так что стоило вздремнуть, чтобы позже поддержать свою репутацию реального жеребца.
– Эй, братан, глянь, а это не твоя ли сестрица? – пробормотал Марк, и я приоткрыл глаз, ожидая увидеть привычное угловатое недоразумение в вечно висящей мешком одежде.
Но, пошарив глазами, ничего подобного не заметил и уже собирался сказать, что друг ошибся, как тут легкий ветерок разметал выбившиеся из косы пряди у стоящей неподалеку девушки. Солнце сверкнуло, высвечивая неповторимые переливы цвета в волосах. Все оттенки золота – от красно-червонного, до почти белесого, выцелованного солнцем. Я всегда дразнил Ваську, говоря, мол, мать-природа не решила, какого цвета волосы дать такому недоразумению, вот она и носила их всегда заплетенными в тугую, толстенную косу. По совести говоря, нужно признать, что волосы у нее были замечательные – настоящее украшение, как и эти изумрудные ледышки-глаза, но хрен бы я признал это тогда. Но в тот момент, увидев переливы, словно волшебным ореолом окружившие ее лицо, я подавился воздухом. Василиса стояла напротив тощего, долговязого парня, который, судя по бледноватой коже, совсем недавно приехал на отдых. По сравнению с ним мы с Марком были неграми. Эта приезжая бледная немочь что-то втирал Ваське, лыбясь, как счастливый идиот, и не сводя с нее зачарованных глаз. А на ней вместо обычного какого-нибудь цветастого балахона было нормальное бикини нежно-голубого цвета, которое просто поразительно смотрелось на загорелой гладкой коже.
– Твою мать, когда она успела-то так измениться? – Марк, сглотнув, буквально жрал взглядом Ваську, а мне остро захотелось двинуть ему локтем в кадык, чтобы он надолго озадачился чем-то, кроме моей сводной сестры.
Потому что я в ту секунду как раз задавался тем же вопросом. Как я мог не заметить, что нескладеха, живущая через стенку и практически каждый день мелькавшая у меня перед глазами, стала превращаться в ТАКУЮ девчонку. Исчезли все острые углы, откуда ни возьмись появилась маленькая, но потрясающе соблазнительная грудь. Чтоб мне сдохнуть, ей всего пятнадцать! Но уже сейчас каждая линия ее тела, каждый изгиб и впадинка притягивали взгляд намертво, настойчиво вещая, в какую ослепительную женщину она превратится спустя всего пару лет.
Васька рассмеялась над наверняка тупейшей шуткой дрыща, и звук ее искреннего смеха был как удар в грудь страшной силы. Опьяняющая волна жахнула в голову, смешивая все мысли. Вот оно, значит, что имеют в виду, говоря «голова закружилась от возбуждения». Я смотрел на ее губы, на то, как она, смеясь, чуть откидывала голову, обнажая нежное горло, и чувствовал, как во рту случилась настоящая Сахара, которая совсем не результат вчерашнего похмелья. Скулы свело до онемения от того, как дико захотелось впиться в эту потрясающую кожу ртом и пальцами. Желание вцепилось в мой пах, и я почувствовал, что у меня встает, да так стремительно, что хотелось заорать от тягучей боли. Схватив полотенце, я скомкал его на своих коленях, чувствуя, как столь незнакомый моей наглой натуре стыд делает окружающую жару просто нестерпимой.
Да что же это, на хрен, такое? Это же Васька! Стремненькая, тощая, та самая мельтешащая передо мной каждый день сыкуха, что и была, я не могу захотеть ее! Ни при каких, млин, обстоятельствах. Но тут до меня опять донесся смех Васьки, и мой член дернулся под полотенцем, а яйца свела судорога, демонстрируя, куда я могу засунуть себе эти размышления. Рядом резко выдохнул Марк.
– Твою же ж мать, – тихо сказал он, – а она…
– Ты даже думать не смей в эту сторону, – рыкнул на него я.
– Да я же шучу просто, братан. Она же еще мелкая совсем, – примирительно произнес Марк.
– Ты это кому другому скажи, придурок озабоченный. – Я многозначительно опустил взгляд на его плавки.
– Упс! – заржал он. – Прости! Условный рефлекс, твою дивизию!
Явно страдая наклонностями самоубийцы, тощий воздыхатель Васьки протянул наглую конечность и, поймав одну из непослушных прядей, нежным движением заправил ей за ушко, а потом как бы невзначай провел пальцами по ее шее. Хитрый, мать его, ублюдок! Мое возбуждение тут же обратилось в ярость, и кулаки сжались сами собой. Нацепив хреново полотенце на бедра, я пошел в сторону сладкой парочки.
– Эй, ты куда? – Марк вскочил и последовал за мной.
– Воспитательную работу проводить! – рыкнул я. – О вреде ранней половой жизни.
– А, ну да, в этом вопросе ты специалист, блин, равных нет, – продолжал ржать, как конь, мой друг, следуя за мной.
В этот момент Васька заметила нас, и ее глаза распахнулись сначала в удивлении и шоке. Но потом она, видимо, что-то разглядела в моем лице, и они сузились от ярости.
– Только посмей, – тихо и гневно сказала она, буквально убивая меня взглядом.
Что она имела в виду? Ну, может, то, что, придя в ее школу, я создал вокруг нее «мертвую зону». Дело в том, что я в первые же дни поставил на место всех прежних школьных «звезд» и воцарился, можно сказать, единолично. И на правах правящей особы запретил любой особи одного со мной пола даже близко подходить к моей «младшей и горячо любимой» сестренке. Не то чтобы я думал, что есть много реально желающих, это ведь лягушонка в коробчонке, но я видел, как это задевало и бесило Василису, так что мне по-любому бальзам на душу за ее домашний игнор. И вот сейчас она прожигала меня насквозь своими зелеными лазерами, явно понимая, что хорошего от меня ждать не стоит. Может, и так, но нечего шататься с какими-то подозрительными типами и хохотать над их тупейшими шуточками так, словно он величайший хренов комик в мире! Мне так и не улыбнется ни разу, а тут, надо же, как весело!
– Привет, ребята! – оскалился нам этот недоделанный Задорнов, когда мы остановились рядом. – Вы, похоже, местные?
– Мы-то местные, чувачок, – одарил я его в ответ такой улыбкой, что акулы в нашем местном океанариуме должны были сдохнуть от зависти. – А ты, вижу, нашел нашу с Марком пропажу?!
– Заткнись! – очень тихо сказала Васька.
Ну, нет уж, хрен тебе, дорогая сестричка.
– Вашу пропажу? – захлопал зенками бледный дрыщ.
– Ну да. Мы вчера втроем так отжигали, что просто чуть сердце не останавливалось. А сегодня утром с Марком глаза продрали, а наша-то Васенька пропала! – У лягушонки глаза стали на пол-лица, а рот раскрылся в возмущении. – Но теперь-то вижу, что ты, детка, решила для полного комплекта еще и четвертого найти? Понимаю тебя, котеночек, ты за ночь выжала нас с Марком, ухайдокала вчистую. Ты уверена, что у парнишки здоровья-то хватит, солнышко?
Мой голос прямо мед в сахаре, и смотрел я на нее так плотоядно, что даже полному дауну все стало совершенно очевидно. Надеюсь.
Сзади сдавленно хрюкнул Марк, личико Васьки стало менять цвет и пошло пятнами, пока она судорожно хватала воздух. Дрыщ побледнел и, кинув на Ваську презрительный взгляд, пробормотал что-то невнятное и ретировался, как и не было. Васька очнулась и сначала беспомощно посмотрела вслед этому бледному придурку, в большущих глазах блеснули слезы. Я почувствовал прилив стыда, но он не затмил радости от того, как легко удалось спровадить этого любителя распускать ручонки. Не то что бы я постеснялся вырубить его, если бы пришлось, прямо на многолюдном пляже, но тогда меня опять ждали бы долгие и проникновенные лекции отца о моих поступках и умственных способностях.
– Что я тебе сделала? – выкрикнула Васька и, сжав трогательно маленькие кулачки, подступила ко мне. – Почему ты такой урод моральный?!
Голос ее дрожал, срываясь почти на визг, а взгляд обещал мне геенну огненную как минимум.
– За что ж ты так со мной, сестренка? – паясничая, закатил я глаза несчастно. – Я тут о чести твоей девичей пекусь, а ты на меня прям с кулаками!
– Да как ты смеешь! Прекрати лезть ко мне, идиот безмозглый! Что хочу, то и делаю! – выкрикнула она мне в лицо, буквально сгорая от злости. – Вот захочу и подцеплю себе прямо сейчас какого-нибудь кобеля озабоченного, как ты, и буду с ним делать все то, что ты со своими девками делаешь! И являться тоже только к утру буду, через балкон!
Резко развернувшись, она, шмыгая носом, мотанула по пляжу, причем совсем не в сторону дома. Тут уж меня накрыл настоящий приступ злости. Мысль о том, что какой-то ушлепок будет делать с ней то, что творим мы с Марком иногда, и она это ему с радостью позволит… Ну уж нет! В пару прыжков я догнал ее и крепко ухватил за локоть.
– А вот это все вряд ли, мелочь лягушачья! – насмешливо зашипел ей в ухо. – Кто на такую, как ты, поведется, чтобы творить то, что я делаю с девушками? Так, может, поимеют разок полустоячим, и то, если рядом никого посимпатичней не окажется!
Василиса дернулась, а из глаз брызнули слезы. Мой удар, как всегда, достиг цели. Худенькие плечи поникли, и она стала вырываться отчаянно, покраснев так, что краска залила не только лицо и шею, но и грудь. И неожиданно это снова ударило мне в голову тяжкой волной возбуждения. Захотелось сломить эти ее трепыхания и поцеловать так, чтобы она забыла, как дышать.
– Ты идешь домой и сидишь там тихо! – рявкнул на нее я, загоняя вглубь ненужные мысли.
– Отпусти! – рванулась Васька, но я только схватил поудобнее. – Ты мне никто! Не смей лезть в мою жизнь! Буду делать, что хочу!
– Замолкни, дурында малолетняя! Марк, забирай шмотье, надо эту бестолочь домой отвести и родокам на руки сдать!
Потом я волок упирающуюся Ваську домой, а она ругалась как сапожник и повторяла, как же меня ненавидит. Вот уж даже не знал, что эта тихоня и слова-то такие знает. А дома я сдал ее с потрохами отцу и Марине, добавив к реальности немного красок и изобразив заботливого старшего братца, который печется о моральном облике бедной сестренки. Немного красноречивых подробностей о том, что бывает с глупыми малолетками, которые шляются в одиночку с малознакомыми взрослыми парнями, дали нужные результаты. Я в своем рассказе прибавил Васькиному ухажеру эдак пяток лет и парочку нескромных поцелуев и его рук не там, где надо, и все – слезы и оправдания лягушонки оказались бессмысленными. Вердикт был именно такой, как я ожидал. Отныне у нее был комендантский час. Плюс ходить на пляж и вообще в город ей теперь разрешалось только в моем сопровождении или с родителями. Васька заявила, что она меня ненавидит и в таком случае лучше просидит в доме до самого сентября, и убежала в свою комнату. А что? С чувством исполненного братского долга я вернулся к Марку, и мы отправились на поиски приключений.
– Слушай, бро, а ты… ну, не слишком жестко с ней? – через время смущенно спросил друг.
– Не лезь, куда не просят! – огрызнулся я.
Тогда я, можно сказать, торжествовал победу. Хотя радость долго не продлилась. Если и раньше между нами были легкие заморозки, то с того дня воцарился долбаный ледниковый период. И продлился он до той ночи, которую я хочу, да при всем желании забыть не могу. Сколько всего было: всяких ночей – разгульных, грязных, даже сумасшедших, о которых и вспоминать-то стыдно, хоть и приятно. Но почему жить нормально не дает именно та одна? Почему плодит в голове вопросы? Почему из всех девушек, что у меня были, запах этой лишает меня самообладания? Почему лед ее безразличия сжигает меня, как напалмом?
Ветер на улице крепчал, и ветки мотылявшегося под его натиском старого ореха стучались в стены и крышу, словно заблудшие души, молящие о приюте. Я поднялся в свою комнату и повалился на кровать. Надо бы вздремнуть пару часов и выдвигаться. Но проклятые стены были недостаточно толстыми, чтобы не слышать, как Васька ходит по комнате. Потом заиграла мелодия ее сотового, и я услышал ее голос и смех. Кто ей звонит и заставляет улыбаться? Тот, с кем провела сегодняшний вечер, или столичный дружок? Для них она смеется и воркует, заставляя мои кишки сворачиваться в узел от зависти. Разговор закончен, и снова звуки. Я их помню все, выучил за те годы, что она жила здесь. Вот сейчас она ложится на постель, что прямо за моей стеной. Какая-то пара десятков сантиметров разделяют ее тело и мое. И, как и много лет назад, от осознания этого факта моя голова как в огне, а член начинает рвать ширинку. Господи, пять лет ее не было, но вот она здесь, и, оказывается, ничего для меня не изменилось. Прижавшись ухом к стене, я слушаю, как она вертится в постели. Интересно, она хоть раз думала обо мне, о том, как мы близко? Вот уж вряд ли. За стеной раздается тихий стон, и меня едва не выгибает от жесткого удара вожделения, а все тело покрывается испариной. Я освобождаю свой стоящий колом член и обхватываю его, крепко сжимая и глухо ругаясь сквозь зубы. Кладу левую руку на стену и закрываю глаза, представляя, что под моими пальцами не холодная перегородка, а нежная, горячая кожа Василисы. Я вспоминаю, какая она на ощупь, провожу языком по губам, смакуя в памяти вкус. Сдавливаю свой чертов член сильнее и хриплю, воскрешая ощущения того, какой она была вокруг меня. Я ненавижу себя за то, что снова поддаюсь этой слабости, но двигаю рукой все быстрее, мои бедра толкаются вверх, а позвоночник становится стальным раскаленным прутом, который гнет со страшной силой приближающаяся разрядка. Каждая мышца словно окаменела от дикой судороги, я сжимаю зубы до хруста, чтобы не дать вырваться из меня ее имени вместе с остро-болезненным оргазмом. Меня трясет и выгибает, пока я не изливаюсь без остатка. Боже, как же я проклинаю тебя, Васька! Из-за тебя я чувствую себя жалким и никчемным извращенцем. Почему мне, взрослому, здоровому мужику в сотни раз приятней дрочить вот так с мыслями о тебе, лежащей прямо за стеной, чем трахать до одури любую другую женщину в этом гребаном мире? Что ты за неизлечимая болячка, засевшая в моем разуме?
Когда-то, годы назад мне казалось, что это творится со мной только потому, что она была под запретом, недоступна. Что если я хоть раз получу ее, то отряхнусь от этих диких изнурительных фантазий и спокойно пойду дальше, забыв о ней. Но разве стало лучше теперь, когда я знаю, как она может ощущаться подо мной и вокруг меня?
Ну да, то, что я спустя пять лет лежу и сжимаю свой член, мокрый от пота, вцепившись пальцами в долбаную преграду между нами, прямо-таки иллюстрация к тому, как я бодро шагаю по жизни, выкинув эту занозу из своей головы.
На все еще трясущихся ногах я иду в душ смывать с себя следы своего позора. Спать все одно не получится. Лучше пойти потом вниз и заняться снарягой, там, вроде, после последней каталки надо было «коцку» одну проклеить. Да, надо дать работу рукам и телу, чтобы выгнать мысли. Ветер и море должны прочистить мои мозги, а уж завтра я найду способ и верную линию поведения, чтобы поговорить уже на чистоту с Василисой. Знаю, что никаких шансов сблизиться у меня нет. Но я хочу получить ответы на свои вопросы, попросить прощения за то, что был таким мудаком раньше, и пойти, наконец, дальше. Прошлое должно стать прошлым.
Глава 5
Василиса
Звонок от Кирилла застал меня выходящей из ванны.
– Лиска, я так смотрю, если я сам не позвоню, то твоего звонка год не дождусь! – начал он сразу с упрека, и я буквально видела, как он старательно хмурится, изображая смертельную обиду.
Да, эти его гримасы имели способность останавливать биение женских сердец. Да что уж там – и не женских тоже.
– Кирюш, мы ведь сегодня говорили уже! – примирительно протянула я.
– Сто лет назад! – капризно фыркнул он.
Насколько я знаю моего Кира, в нем на данный момент уже плещется пара бокальчиков веселящей жидкости. На заднем фоне слышен гул голосов и столь нелюбимый мною искусственный женский смех, негромкая классическая музыка и даже тонкий звон хрустальных бокалов.
– Ты на приеме? – уточнила я.
– На вернисаже. И я скучаю по тебе. Никто мне не шепчет на ухо, что местные шедевры, которыми все так громко восторгаются, – полное говно. Не будит в окружающих мужиках похоть, а дамах зависть. И еще не защищает от вешающихся на меня подержанных богатеньких теток, уверенных, что никому не видно, сколько бабок они ухлопали на свою вечную молодость. Ты же знаешь, меня пугают эти существа, не имеющие возраста! Ну почему нельзя достойно принять свой возраст, не кромсая и перекраивая себя?
Кирилл перешел на заговорщицкий шепот, а звуки вокруг стали тише. Очевидно, ему все же удалось улизнуть в какой-нибудь тихий уголок.
– Бедный мой Кирюшенька! Ну ничего, я вернусь и разгоню страшных тетенек! – рассмеялась я.
– Смейся, смейся, жестокая женщина! Вот получу психическую травму, и будешь потом меня по врачам за ручку водить и сопли со слюнями вытирать! А я буду сучить ногами и ныть, что хочу нового трансформера. Или чего там нынешние детишки просят?
– Буду, мой хороший, не переживай! – с улыбкой заверила его я.
– Верю, что будешь. – В простой фразе вся суть наших отношений. Он знает, что не брошу, случись с ним что и исчезни вся нынешняя мишура. Ведь я знаю его самый страшный кошмар. Его дед и отец заболели Альцгеймером, причем в довольно цветущем возрасте. И Кир до истерики боится стать третьим поколением с подобной судьбой. Медленно терять себя, свою память и саму свою личность – это то, что заставляет его задыхаться и ставит на грань суицида. То, что часто мучает его ночами, и он мечется, надумывая себе несуществующие симптомы. Тогда он просто не может найти себе места, накручивая себя все больше. Когда мы познакомились, он успел просто погрязнуть в полном отчаянии. Истерики повторялись почти каждую ночь, да и днем он был просто взрывоопасен. Много пил, срывал съемки, ввязывался в конфликты, становясь желанной мишенью для желтой прессы. И первое время никакие доводы о том, что его профессия является основным методом профилактики пугающей его болезни, не срабатывали. Панические атаки повторялись с завидной регулярностью, и только наши долгие еженощные посиделки на кухне в пижамах оказались способны успокоить его. Сначала мы говорили о его детстве. Именно процесс воспоминаний всего до самых мельчайших деталей и подробностей, ощущений от запахов, звуков, боли от падений приводил эмоции Кирилла в состояние умиротворения. Потом уже мы могли обсуждать что угодно: от последних новостей по телеку до того, как он собирается передать видение его очередной роли, или же спорили над моими эскизами до хрипоты и швыряния друг в друга любой подвернувшейся едой. Ныне, спустя пять лет моих ночных бдений и бесконечных разговоров, совместных хождений по врачам, когда он сидел, вцепившись в мои руки до онемения, эти панические приступы стали совсем редкими. Но я очень переживаю, что сейчас, когда он остался без меня, все может стать хуже. Я знаю, что он наверняка не позвонит и не расскажет мне, если что, но я верю, что почувствую. Но еще я уверена, что одно слово или жалоба – и Кирилл бросит все и примчится, чтобы подставить свое плечо, и вывернется наизнанку, чтобы помочь.
– Как у тебя там? Домашний монстр не лютует?