Четвертый Кеннеди Пьюзо Марио
– Я частенько гадаю, с чего у тебя такая слепая верность Френсису Кеннеди. Уже нашлись сплетники, которые распространяются о ваших гомосексуальных отношениях. С твоей стороны. Не его. Что довольно-таки странно, поскольку ты спишь с женщинами, а он – нет, во всяком случае, после смерти жены. Но почему люди, окружающие Кеннеди, относятся к нему с таким благоговением? В политике он себя не показал. Взять хотя бы все эти реформаторские законы, которые он пытался протащить через Конгресс. Я полагал, что уж тебе-то хватит ума не лезть напролом, но, наверное, ты всегда оставался в меньшинстве. Однако твоя неординарная любовь к Кеннеди для меня – загадка.
– Он – человек, каким мне хотелось бы быть, – ответил Кристиан. – Как видишь, все просто.
– Тогда мы с тобой не были бы столь давними друзьями, – возразил Оракул. – Я вот не питал к Френсису Кеннеди никаких чувств.
– Он лучше всех остальных, – стоял на своем Кристиан. – Я знаю его больше двадцати лет, и он – единственный политик, который честен с людьми, не лжет им.
– Человека, которого ты описываешь, никогда не избрали бы президентом Соединенных Штатов. – Плечи Оракула словно расправились, руки легли на кнопки управления креслом, он откинулся на спинку. Над темным костюмом, белоснежной рубашкой, синим галстуком лицо со сверкающими глазами напоминало величественную маску, вырезанную из красного дерева. – Я не чувствую его обаяния, но в этом, наверное, нам не найти точек соприкосновения. А теперь я должен тебя предупредить. Каждый человек в жизни делает много ошибок. Такова уж особенность человеческого ума, и от этого никуда не денешься. Главное же состоит в том, чтобы не сделать ошибки, которая уничтожит тебя. Остерегайся своего друга Кеннеди, который слишком уж добродетельный, помни, что желание делать добро может обернуться злом. Будь осторожен.
– Характер не меняется, – уверенно заявил Кристиан.
Оракул всплеснул руками, словно крыльями:
– Очень даже меняется. Боль меняет характер. Печаль меняет характер. Любовь и деньги. А время разъедает характер. Позволь рассказать тебе одну историю. В пятьдесят лет у меня была двадцатилетняя любовница. У нее был брат, на десять лет старше. Как и со всеми моими молодыми женщинами, я также играл и роль наставника. Старался во всем им помогать. Ее брат, очень азартный и беззаботный, работал на Уолл-стрит и впоследствии крепко на этом подзалетел. Я никогда ее не ревновал, даже если она появлялась в обществе с молодыми людьми. Когда ей исполнился двадцать один год, ее брат устроил вечеринку и ради шутки пригласил мужчину-стриптизера, чтобы тот выступил перед ней и ее подругами. Секрета из этого никто не делал. Но я всегда осознавал, что внешность у меня никакая, что женщин я привлекаю отнюдь не физическими данными. Поэтому выходка эта меня оскорбила, хотя я понимаю, что не следовало мне так остро на нее реагировать. С женщиной этой мы остались друзьями, она вышла замуж, сделала неплохую карьеру. У меня появились новые молодые любовницы. А через десять лет ее брат поставил не на ту финансовую лошадь, на Уолл-стрит такое не редкость. Причем потерял не только свои деньги, но и те, которые доверили ему другие люди. Получил два года тюрьмы, естественно, потерял работу.
К тому времени мне исполнилось шестьдесят, я по-прежнему поддерживал дружеские отношения и с сестрой, и с братом. Они обратились ко мне за помощью, хотя и не представляли себе моих возможностей. Я мог бы его спасти, но не пошевелил и пальцем. Позволил ему упасть на самое дно. И лишь десять лет спустя понял, почему я ему не помог. Причина крылась в той глупой шутке, когда он показал сестре тело мужчины, который был много моложе меня. И речь шла не о сексуальной ревности. Он бросил вызов моей власти, власти, которой, как мне казалось, я обладал. Потом я часто думал об этом. То был один из поступков, которых я стыжусь. Ни в тридцать, ни в семьдесят я бы себе такого не позволил. А почему в шестьдесят? Характер меняется. Это триумф человека и его трагедия.
Кристиан переключился на коньяк. С исключительным вкусом, очень дорогой. Оракул признавал только все самое лучшее. Кристиану этот коньяк нравился, но сам он никогда его не покупал: рожденный в богатстве, он полагал, что не заслуживает такой роскоши.
– Я знаю тебя всю жизнь, чуть больше сорока пяти лет, и ты не меняешься. На следующей неделе тебе исполнится сто. А ты все тот же великий человек, каким я считал тебя все эти годы.
Оракул покачал головой:
– Ты знал меня только стариком, после шестидесяти лет. Это ничего не значит. Яд к тому времени иссяк, а с ним и источники, обеспечивающие восполнение его запаса. Добродетель в старости – не такая уж заслуга, об этом говорил еще Толстой. – Он вздохнул. – Так как насчет роскошного приема по случаю моего столетия? Твой друг Кеннеди никогда меня не любил, и я знаю, что именно ты проталкивал идею провести церемонию в Розовом саду Белого дома при большом стечении прессы. Так он воспользовался этим кризисом, чтобы указать мне на дверь?
– Нет, он очень тебя ценит, хочет поздравить, как ты того заслуживаешь. Оливер, ты – великий человек, и этого никто у тебя не отнимет. Продержись еще немного. Черт, да что значат несколько месяцев после целых ста лет? – Кристиан помолчал. – Но если ты хочешь, если тебе не нравится Френсис, мы можем забыть о торжествах, прессе, упоминании твоего имени во всех средствах массовой информации. Я готов устроить тебе вечеринку в узком кругу, для самых близких, в твоем же доме, и поставим на этом точку. – Он улыбнулся, показывая Оракулу, что это шутка. Иногда старик воспринимал его слова очень уж буквально.
– Благодарю, но вынужден отказаться, – сухо ответил Оракул. – Я хочу иметь цель в жизни. К примеру, торжественный прием в честь моего дня рождения, устроенный президентом Соединенных Штатов. Но позволь заметить, твой Кеннеди умен и расчетлив. Он знает, что мое имя еще не забыто. Поэтому в данном случае реклама сработает и на его имидж. Твой Френсис Завьер Кеннеди ловкостью рук не уступает своему дяде Джеку.
– Современников у тебя уже не осталось, но многие твои протеже, и мужчины, и женщины, занимают в этой стране самые важные посты и горят нетерпением воздать тебе должное. В том числе и президент. Не забывай, что в Белый дом и он попал не без твоей помощи. Он даже пригласил твоих приятелей из Сократовского клуба, хотя терпеть их не может. Это будет твой лучший день рожденья.
– И последний, – уточнил Оракул. – Я цепляюсь за жизнь кончиками своих гребаных пальцев.
Кристиан рассмеялся. До девяноста лет бранные слова в лексиконе Оракула не значились, и теперь он произносил их, точно маленький ребенок, не понимающий, что говорит.
– С этим все ясно, – продолжил Оракул. – Теперь позволь рассказать тебе кое-что о великих людях, включая меня и Кеннеди. В конце концов они пожирают себя и свое окружение. Я, впрочем, не уверен, что твой Кеннеди – великий человек. Да, он стал президентом Соединенных Штатов. Но это не более чем фокус. Между прочим, ты знаешь, в шоу-бизнесе считается, что фокусники начисто лишены артистического таланта. – Оракул чуть склонил голову набок и теперь очень напоминал мудрую сову. – Я согласен с тем, что Кеннеди – не типичный политик. Он – идеалист, интеллигент, у него твердые моральные принципы, хотя я не уверен, что долгое сексуальное воздержание полезно для здоровья. Но все эти достоинства оборачиваются недостатками, когда речь идет о политическом величии. Человек без греха? Яхта без паруса!
– Ты не одобряешь его действий. Но какой курс избрал бы ты? – спросил Кристиан.
– Вопрос неуместный. Три года он лишь мотался из стороны в сторону, а это всегда приводит к беде. – Глаза Оракула вновь затуманились. – Надеюсь, нынешний кризис не затянется, и мой день рождения отметят в самое ближайшее время. Какая у меня была жизнь? Можно ли мне жаловаться на судьбу? Родился я в бедности, так что смог оценить богатство, нажитое с годами. С моей невзрачной внешностью я научился обольщать самых красивых женщин. На голову грех жаловаться, до сих пор работает как часы. Огромный запас энергии, до сих пор хватает. Отменное здоровье, ни одного действительно серьезного заболевания. Отличная жизнь, и такая долгая! В этом, наверное, и беда, слишком долгая. Сейчас я просто не могу смотреть на свое отражение в зеркале, а ведь я никогда не отличался красотой. – Он помолчал, потом резко добавил: – Уйди с государственной службы. Не участвуй в том, что сейчас происходит.
– Не могу, – ответил Кристиан. – Слишком поздно. – Всмотрелся в испещренную пигментными бляшками лысину, восхищаясь умом Оракула, заглянул в туманное море глаз. Доживет ли он сам до таких лет? Превратится ли в такое вот высохшее насекомое?
А Оракул без труда читал его мысли. Какая же беспечная эта молодежь, думал он, прямо-таки маленькие дети. Он видел, что совет запоздал, что его крестник уже предал себя.
Кристиан допил бренди, поднялся. Поправил плед, прикрывавший ноги Оракула, звонком вызвал сиделок. Наклонившись, прошептал Оракулу на ухо:
– Скажи мне правду об Элен Дюпрей, она же была одной из твоих протеже до того, как вышла замуж. Я знаю, что именно ты ввел ее в мир политики. Ты ее трахал или к тому времени оставил эту забаву более молодым?
Оракул покачал головой:
– Эту забаву я оставил только после девяноста лет. И позволь сказать, что настоящее одиночество начинается именно тогда, когда тебя бросает твой член. Отвечаю на твой вопрос. Я ей не приглянулся, смотреть-то особо не на что. Признаюсь, меня такое отношение разочаровало, потому что мне больше всего нравились именно такие женщины, сочетающие красоту и ум. Я не любил некрасивых и умных, очень уж они походили на меня самого. Я не мог полюбить красивых и глупых. А вот когда ум накладывался на красоту. Я просто млел от восторга. Элен Дюпрей… я знал, что она далеко пойдет, потому что ее отличала и железная воля. Я, конечно, пытался, но безрезультатно. Одна из редких моих неудач. Но мы, разумеется, остались добрыми друзьями. Это тоже талант, отказать мужчине в его сексуальных домогательствах, но остаться близким другом. Редкий талант. Вот тогда я понял, что она – очень честолюбивая женщина.
Кристиан коснулся его руки, бугристой, как шрам:
– Буду звонить и заезжать каждый день. Чтобы держать тебя в курсе.
После ухода Кристиана Оракул и не думал об отдыхе. Предстояло передать полученную от него информацию членам Сократовского клуба, игравшим ведущие роли в американском обществе. Он не считал, что своими действиями предает Кристиана, которого очень любил. Любовь всегда стояла у него на втором плане.
Он не мог бездействовать, когда его страна попала в полосу грозового фронта. Он видел свою задачу в том, чтобы привести государственный корабль в безопасную гавань. А иначе ради чего жить человеку его возраста? И, по правде говоря, он терпеть не мог легенд, связанных с именем Кеннеди. Вот и представился случай уничтожить их на веки вечные.
Наконец Оракул позволил сиделкам уложить его в постель. Элен Дюпрей он вспоминал с нежностью, но не без разочарования. Когда Элен представили ему, ей было чуть больше двадцати. Естественно, она сразу же ему приглянулась, такая молодая, умная, красивая. Он часто рассказывал Элен о власти, ее обретении, ее использовании и, что более важно, о достижении цели без включения ее механизмов. Она слушала внимательно, демонстрируя терпение, необходимое тем, кто хочет взойти на вершину политической пирамиды.
Один из величайших парадоксов человечества, говорил он, состоит в том, что люди зачастую действуют против своих же интересов. Гордость разрушает их жизни. Зависть и заблуждения уводят на дороги, ведущие в никуда. Почему человеку очень важно поддерживать образ, который он сам и создает. Были люди, которые никогда не раболепствовали, не льстили, ни в чем никому не уступали, не предавали, не обманывали. Были и такие, кто всю жизнь завидовал и ревновал к более счастливой судьбе других.
За этими рассуждениями скрывалась молчаливая просьба, на которую Элен предпочла ответить отказом. Она отвергла престарелого воздыхателя и продолжила путь к вершинам власти уже без его помощи.
Если человек доживает до ста лет в ясном уме, он не может не понимать, что ему не чуждо подсознательное злодейство, и выискивает свидетельства его проявления в прошлом. Оракул обиделся, когда Элен Дюпрей отказалась отдаться ему. Он знал, что она не ханжа, что у нее есть любовники. И в семьдесят лет он был на удивление тщеславен.
Он поехал в центр омоложения в Швейцарии, где хирургическим методом убирали морщины, разглаживали кожу, подсаживали клетки зародышей животных. Но ничего не могли сделать с усыханием скелета, ухудшением подвижности суставов, с превращением крови в воду.
И хотя пользы ему это не приносило, Оракул верил, что знает, как завоевать любовь женщины. Даже когда ему перевалило за шестьдесят, молодые любовницы обожали его. Секрет заключался в том, что он ни в чем их не ограничивал, не ревновал, не оскорблял их чувства. Они заводили романы с молодыми мужчинами и иной раз походя обижали Оракула. Он не обращал на это ни малейшего внимания. Дарил им дорогие подарки, картины, украшения. Способствовал их карьере, разрешал пользоваться своими счетами. Человек предусмотрительный, он не ограничивался одной любовницей, в любой момент времени у него их было три, а то и четыре. Потому что личная жизнь каждой не замыкалась на нем. Они могли влюбиться и бросить его, могли уехать в длительное путешествие, могли работать от зари до зари. Так что многого он от них не требовал. Но когда жаждал общения с женщиной (не только секса, но и сладкого журчания их голосков), уж одна из четверых обязательно приезжала к нему. Они прекрасно понимали, что в его компании они могут попасть в те дома, куда без него их могли и не пустить. Его причастность к высшему политическому свету служила еще одной приманкой.
Он не делал секрета из того, что любовниц у него несколько, они все знали друг друга. Он нисколько не сомневался, что в глубине души женщины не любили моногамных мужчин.
К сожалению, все зло, сотворенное им, вспоминалось гораздо чаще, чем добро. На его деньги строились медицинские центры, церкви, дома для престарелых. Он сделал много хорошего. Но сам помнил о себе не самое лучшее. К счастью, он часто думал и о любви. В определенном смысле любовь обернулась наиболее прибыльным вложением капитала. А ведь ему принадлежали брокерские конторы на Уолл-стрит, банки, авиакомпании.
Опирающегося на могущество денег, его часто приглашали принять участие в событиях мирового масштаба, с ним советовались самые влиятельные правители. Он помогал создавать мир, в котором сейчас жили люди. Так что жизнь он прожил удивительную, принеся немалую пользу человечеству. И, однако, для столетнего мозга его бесчисленные романы казались куда живее всего остального. Ах, эти умные, волевые красотки, какие они были милые, как защищали его точку зрения. Теперь они стали судьями, издателями журналов, играли ведущую роль на Уолл-стрит, руководили информационными программами телевещательных компаний. Какую хитрость выказывали они в своих любовных романах, но ему всегда удавалось перехитрить их. Разумеется, не лишая того, что им полагалось. Он не чувствовал вины, только сожаление. Если бы хоть одна из них действительно любила его, он бы вознес ее до небес. Но мозг тут же напомнил, что он как раз и не заслужил того, чтобы его так любили. Они соглашались на его любовь, но оставляли за собой свободу.
В восемьдесят лет процесс усыхания костей ускорился. Физическое желание начало сходить на нет, зато мозг заполнило море юных образов. Вот тогда он понял, что ему нужны молодые женщины, которые будут ложиться в его постель только для того, чтобы он мог полюбоваться на них. Как бичевала литература это извращение, как злобно молодые высмеивали стариков, словно не понимая, что со временем постареют и они. Но какое же умиротворение приносила его старческому телу красота, на которую он мог только смотреть. Каким же чистым, невинным было это удовольствие. Безупречная форма груди, шелковистая белая кожа, увенчанная крошечным алым бутоном. Загадочные бедра, словно подсвеченные изнутри, удивительный треугольник волос самых разных цветов. Округлость ягодиц, к которым так и тянулась рука. И их лица, удивительные ушные раковины, по которым читались особенности характера, синие, серые, карие или зеленые глаза, скрывающие от мира истинные мысли их обладательниц, нежные щечки, сходящиеся у доверчивых губ, которые могли приносить наслаждение и жестоко ранить. Он смотрел на них, пока не засыпал. Он протягивал руку и касался теплой плоти, шелковистых бедер и ягодиц, горячих губ, очень редко курчавого лобка, чтобы ощутить бьющийся под ним пульс. Прикосновения эти успокаивали его, изгоняли ужас из его снов. Во сне он ненавидел молодых и стремился уничтожить их. Ему снились окопы, заваленные трупами молодых солдат, матросы, тысячами устилавшие морское дно, серебристые космические корабли, которые засасывали черные дыры.
Но, проснувшись, он понимал, что сны эти – форма старческого безумия, проявление отвращения к собственному телу. Он ненавидел свою кожу, похожую на чешую, коричневые бляшки, усыпавшие лысину и руки, эти веснушки смерти, ухудшающееся зрение, неподвижность ног, слабеющее сердце, злобу, которая захлестывала его ясный ум.
Какая жалость, что феи приходили только к младенцам, чтобы даровать им три магических желания! Младенцы в них не нуждались. Только старики смогли бы с толком использовать такие подарки. Особенно старики с абсолютно ясным умом.
Книга вторая. Пасхальная неделя
Глава 4
Понедельник
Отъезд Ромео из Италии тщательно спланировали. С площади Святого Петра минивэн доставил их на конспиративную квартиру, где он переоделся, получил новый паспорт, практически неотличимый от настоящего, взял уже сложенный чемодан, и его незамедлительно перевезли в Южную Францию. Из Ниса он самолетом долетел до Парижа, а оттуда отправился в Америку. И хотя Ромео бодрствовал тридцать часов, он не чувствовал никакой сонливости. И не терял бдительности. Этот этап операции только казался легким: и здесь малейшая ошибка могла привести к провалу.
Обед и вино на самолетах «Эйр Франс», как всегда, не знали себе равных, и Ромео немного расслабился. Взглянул в иллюминатор, на бескрайнюю светло-зеленую гладь воды, сходящуюся на горизонте с синим небом, принял две таблетки снотворного. Но напряжение не пускало его в объятия Морфея. Он думал о паспортном контроле в нью-йоркском аэропорту. Вдруг там что-то пойдет не так? Но, с другой стороны, для плана Джабрила не имело значения, где и когда его поймают. Однако сон все равно не шел. Ромео не питал иллюзий насчет страданий, которые ему предстояло вынести. Он согласился пожертвовать собой во искупление грехов его семьи, его класса, его страны, но теперь в душу закрался загадочный страх.
Наконец таблетки взяли верх, и он заснул. В своих снах он вновь стрелял на площади Святого Петра, а потом бежал, бежал, бежал… Он все еще бежал, когда стюардесса разбудила его. Самолет приземлился в аэропорту Кеннеди. Стюардесса протянула ему пиджак, он взял с багажной полки небольшой чемодан. Прекрасно сыграл свою роль, проходя паспортный контроль, вышел в центральный зал аэропорта.
Сразу же заметил связных. Девушку в зеленой лыжной шапочке с белыми полосками. Юношу в красной бейсболке с синей надписью «ЯНКИ». Сам Ромео знаков отличия не имел: хотел сохранить за собой свободу действий. Он наклонился, открыл чемодан, сделал вид, будто что-то в нем ищет, при этом поглядывая на связных. Ничего подозрительного не заметил. Впрочем, проделывал он все это лишь для проформы.
Девушку, светловолосую, на вкус Ромео, слишком тощую, отличало очень серьезное выражение лица, которое как раз нравилось ему в женщинах. Хохотушек он не жаловал. Он задался вопросом, а какова она в постели, надеясь, что ему удастся соблазнить ее до того, как его арестуют. Он полагал, что ему это удастся без особого труда. Женщинам он нравился. В этом смысле он мог дать Джабрилу сто очков вперед. Она наверняка догадывалась, что он каким-то боком связан с убийством папы, а серьезные девушки с революционными воззрениями почитали за счастье отдаться герою подполья. В этом они находили воплощение своих романтических грез. Ромео заметил, что она держалась чуть в стороне от своего спутника.
Зато доброе, открытое лицо молодого человека, светящееся американским дружелюбием, сразу не понравилось Ромео. Американцы – бесхребетные говнюки, думал он, у них слишком легкая жизнь. Это же надо, за двести лет они так и не создали революционную партию. И это в стране, обязанной революции своим появлением на карте. Этот молодой человек, которого прислали встречать его, и был типичным представителем такой мягкотелости. Ромео подхватил чемодан, направился к ним.
– Извините, пожалуйста. – Ромео улыбнулся, по-английски он говорил с сильным акцентом. – Вы не подскажете мне, где останавливается автобус, идущий на Лонг-Айленд?
Девушка повернулась к нему. Вблизи она смотрелась получше. Он увидел маленький шрам на ее подбородке, который разом возбудил его.
– Вам нужен Северный берег или Южный?
– Ист-Хэмптон, – ответил Ромео.
Девушка улыбнулась очень тепло, даже с обожанием. Молодой человек взял чемодан Ромео.
– Следуйте за нами.
Они направились к выходу, Ромео – за ними. Шум автомобильного потока, толпы людей удивляли его. Их ждала машина. За рулем сидел другой юноша, тоже в красной бейсболке. Первый сел рядом с ним, Ромео и девушка устроились на заднем сиденье. Машина влилась в транспортный поток, когда девушка протянула Ромео руку.
– Меня зовут Дороти. Пожалуйста, ни о чем не волнуйтесь. – Молодые люди с переднего сиденья пробормотали свои имена. – Вы будете в полной безопасности. – В тот момент Ромео испытал агонию Иуды.
Вечером американцы постарались угостить Ромео вкусным обедом. Определили его в уютную комнату с видом на океан. Матрац, правда, был не очень, но Ромео это особо не волновало: он знал, что спать на нем ему придется не больше одной ночи. Обстановка стоила немалых денег, но тонким вкусом хозяева не отличались. Вечер они провели втроем, болтая на английском и итальянском.
Девушка Дороти его удивила. Выяснилось, что она не только красива, но и очень умна. Флиртовать с ним она не собиралась, так что надежды Ромео провести ночь в любовных утехах растаяли, как дым. Молодого человека, Ричарда, также отличала серьезность. Они, безусловно, догадались, что он участвовал в убийстве папы, но вопросов не задавали. Лишь относились с тем уважением и испугом, какие выказывают человеку, медленно умирающему от неизлечимой болезни. На Ромео они произвели самое благоприятное впечатление своей внешностью, интеллигентностью разговора, состраданием к беднякам, уверенностью в том, что убеждения у них правильные, а возможности – беспредельные.
Проведя тихий, спокойный вечер с молодыми людьми, искренними в своей вере, не имеющими ни малейшего понятия о том, какими страданиями и жертвами сопровождается любая революция, Ромео едва не впал в депрессию. Ну почему эти двое должны идти в тюрьму вместе с ним? Его-то освободят, он верил в план Джабрила, простой, эффективный, элегантный. И он добровольно согласился сунуть голову в петлю. А вот они останутся в наручниках, чтобы до конца испить горькую чашу революционеров. Даже возникла мысль предупредить их о беде. Но мир должен был узнать об участии в заговоре американцев. Этим двоим отводилась роль жертвенных барашков. Вот тут он рассердился за себя, очень уж у него доброе сердце. Да, в отличие от Джабрила он не мог бросить бомбу в детский сад, но уж заклание двоих взрослых не должно вызывать у него никаких эмоций. В конце концов, он убил папу.
Да и какие мучения выпадут на их долю? Ну, проведут несколько лет в тюрьме. Америка столь мягкотела, что их могут даже освободить в зале суда. Америка – страна адвокатов, которые не менее грозны, чем рыцари Круглого стола. И с крючка они могут снять кого угодно.
Вновь он попытался заснуть. Но кошмары последних дней, посетившие его над океаном, ворвались и в открытое окно. Опять он поднимал винтовку, видел, как падает папа, бежал через площадь, слышал отчаянные крики верующих.
Наутро, в понедельник, через двадцать четыре часа после убийства папы, Ромео решил прогуляться вдоль океана, омывающего Америку, вдохнуть последний глоток свободы. Спустился по лестнице притихшего дома. Дороти и Ричард спали на двух диванах в гостиной, словно охраняя его покой. Боль предательства погнала его за дверь, навстречу соленому ветру, дующему с океана. Он сразу возненавидел этот чужой для него берег, серые кусты, желтые сорняки, солнечные лучи, отражающиеся от серебристо-красных банок из-под кока-колы. Здесь даже солнце не грело, но его радовало, что миг предательства он встретит в гордом одиночестве, на пустынном берегу. Вертолет пролетел над головой и скрылся из виду. Неподалеку от берега застыли две яхты. Их экипажи не подавали признаков жизни. Кроваво-оранжевое солнце, поднимаясь все выше, желтело на глазах. Шел он долго, обогнул бухту, дом исчез из виду. По непонятной причине его охватила паника. Возможно, испугал лес сухих сорняков и высокой травы, подступавший к самой воде. Ромео повернул назад.
Вот тогда он и услышал вой полицейских сирен, увидел мигалки патрульных машин и направился к ним. Страха он не испытывал, не сомневался в Джабриле, хотя и мог скрыться. Его охватило презрение к американскому обществу, которое не могло толком и поймать его. Но потом в небе возник вертолет, обе яхты двинулись к берегу. Ромео пронзил страх, волна паники накрыла его. Теперь, когда шансов на спасение не было, ему хотелось бежать, бежать и бежать. Но он взял себя в руки и зашагал к дому, окруженному вооруженными людьми. Вертолет завис над домом. Новые вооруженные люди появились на берегу. Ромео разыграл сцену испуга, побежал к океану. Из воды поднялись люди в масках. Ромео повернулся, бросился к дому и увидел Ричарда и Дороти.
В ножных кандалах, в наручниках. Железные веревки привязали их тела к земле. И они плакали. Ромео знал, что они сейчас чувствовали. Давным-давно ему пришлось все это пережить. Они плакали от стыда, унижения, лишенные ощущений могущества, которые возносили их над простыми людьми. И их души переполнял ужас, они осознавали свою полную беспомощность, отдавали себе отчет, что теперь их судьбу будут решать не капризные, но иной раз и жалостливые боги, а сограждане, и по всей строгости закона.
Ромео мог подарить им лишь печальную улыбку. Он знал, что его через несколько дней освободят, он знал, что предал этих двух искренних последователей его собственной веры, но, в конце концов, это было тактическое решение, обусловленное не злобой или дурными намерениями. А потом армия вооруженных людей налетела на него и заковала руки и ноги в тяжелое железо.
На другом конце света, где высоко над землей висели спутники-шпионы, где верхний слой атмосферы прослушивали радары, куда, рассекая океанские просторы, спешили американские боевые корабли, в стране, на которую наводились ракетные установки, к границам которой подтягивались армии, Джабрил завтракал во дворце с султаном.
Султан Шерхабена верил в свободу арабов, в право палестинцев на создание собственного государства. Соединенные Штаты он воспринимал как главную подпорку Израиля: без американской поддержки Израиль устоять бы не смог. И план Джабрила дестабилизировать американское государство пришелся султану по вкусу. Его порадовал предложенный Шерхабену шанс унизить великую страну, не опасаясь применения силы.
В Шерхабене султан обладал абсолютной властью. И несметными богатствами: он мог ни в чем себе не отказывать, любая его прихоть выполнялась беспрекословно, но все это давно ему приелось и не приносило удовлетворения. Султан не имел грехов, которые могли бы «подперчить» его жизнь. Он строго соблюдал законы шариата, являл собой саму добродетель. Уровень жизнь в Шерхабене, спасибо огромным запасам нефти, был одним из самых высоких в мире. Султан строил новые школы и новые больницы. Он мечтал о том, чтобы превратить Шерхабен в Швейцарию арабского мира. А его эксцентричность проявлялась лишь в одном: в маниакальном стремлении к чистоте как во дворце, так и во всем государстве.
Султан принял участие в заговоре, потому что находил удовольствие в авантюрах, игре по-крупному, стремлении к высоким идеалам. Он понимал, что ни ему, ни его стране ничего не грозит. Потому что обладал волшебным щитом: миллиардами баррелей нефти, надежно упрятанной под принадлежащей ему пустыней.
Еще одним мощным побуждающим мотивом стало чувство благодарности, которое он испытывал к Джабрилу. Султан был одним из многих принцев, когда в Шерхабене после открытия огромных запасов нефти разгорелась жестокая борьба за власть. Американские нефтяные компании поддерживали оппонентов султана, которые, естественно, защищали американские интересы. Султан, получивший образование за границей, понимал истинную ценность нефтяных месторождений и боролся за то, чтобы они оставались в собственности Шерхабена. Началась гражданская война. И вот тогда очень молодой Джабрил помог султану захватить власть, убив его основных противников. Султан при всей добродетельности в личной жизни признавал, что политическая борьба имеет свои правила и законы, нарушать которые себе дороже.
Став во главе Шерхабена, султан предоставил Джабрилу столь необходимое ему убежище. Действительно, за последние десять лет Джабрил провел в Шерхабене больше времени, чем в любой другой стране. Жил он под другим именем, у него были дом, слуги, жена, дети. Более того, он занимал какой-то мелкий пост в чиновничьей иерархии. Раскрыть его легенду не удалось ни одной из иностранных разведок. За эти годы он и султан очень сблизились. Оба с интересом изучали Коран, оба получили образование в иностранных университетах. Объединяла их и ненависть к Израилю. Причем ни один не испытывал ненависти к евреям за то, что они – евреи. Нет, и султан, и Джабрил ненавидели официально признанное всем миром еврейское государство.
Султан Шерхабена лелеял тайную мечту, которой не делился ни с кем, даже с Джабрилом. Настанет день, когда Израиль будет уничтожен и евреи вновь рассеются по всей Земле. Вот тогда он, султан, завлечет еврейских ученых и инженеров в Шерхабен. Создаст университет, под крышу которого будут стекаться еврейские мозги. Разве история не доказала, что в генах этого народа заложено величие разума? Эйнштейн и другие еврейские ученые дали миру атомную бомбу. Какие еще загадки господа и природы смогут они разгадать? И разве они не братья-семиты? Время лечит ненависть. Еврей и араб смогут жить в мире и согласии и совместными усилиями превратят Шерхабен в великую державу. Да, он соблазнит их богатством и цивилизованностью, он будет уважать особенности их культуры. Кто знает, что из этого выйдет? Шерхабен сможет стать новыми Афинами. Мысль эта вызывала у султана улыбку. Глупость, конечно, но грезы еще никому не вредили.
Но теперь замысел Джабрила, возможно, мог превратить его жизнь в кошмар. Султан вызвал его во дворец, чтобы убедиться, что жестокость Джабрила можно удержать под контролем. Джабрил славился тем, что при проведении операции добавлял в заранее оговоренные планы собственные штрихи.
Султан настоял, чтобы Джабрил принял ванну, побрился, насладился компанией лучшей танцовщицы дворца. И лишь потом принял его на застекленной, оснащенной системой кондиционирования террасе.
Султан понимал, что может говорить откровенно:
– Я должен тебя поздравить. Ты прекрасно все рассчитал, и, должен сказать, удача на твоей стороне. Аллах, без сомнения, приглядывает за тобой, – он тепло улыбнулся Джабрилу и продолжил: – Мне сообщили о том, что Соединенные Штаты заранее согласны на все твои требования. Прояви благоразумие. Ты унизил величайшую державу мира. Ты убил крупнейшего религиозного лидера планеты. Ты добьешься освобождения убийцы папы и плюнешь им в лицо. Но не требуй большего. Подумай, что может за этим последовать. Весь мир будет охотиться за тобой.
Джабрил заранее знал, что этого разговора не избежать, но ему хотелось получить как можно больше информации, прежде чем вступать в переговоры. На мгновение он даже подумал, а не хочет ли султан лично возглавить операцию.
– В Шерхабене я буду в полной безопасности, – ответил Джабрил. – Как всегда.
Султан покачал головой:
– Ты знаешь не хуже моего, что по завершении операции они все свое внимание сосредоточат на Шерхабене. Тебе придется искать другое убежище.
Джабрил рассмеялся:
– Стану нищим в Иерусалиме. Но тебе надо волноваться за свою жизнь. Они узнают, что ты принимал участие в этой истории.
– Не обязательно, – возразил султан. – Я сижу на океане самой дешевой в мире нефти. Кроме того, американцы уже вложили в Шерхабен пятьдесят миллиардов долларов, а то и больше. Нет, думаю, меня простят гораздо быстрее, чем тебя или твоего приятеля Ромео. Джабрил, друг мой, я хорошо тебя знаю, в этот раз ты многого добился, устроил миру показательную порку. Пожалуйста, не испорть все одним из своих маленьких финтов в самом конце игры. – Он помолчал. – Когда я смогу сообщить им твои требования?
– Ромео уже на месте, – ответил Джабрил. – Объяви ультиматум в полдень. Они должны согласиться на все во вторник, до одиннадцати утра. В переговоры я вступать не буду.
– Будь очень осторожен, Джабрил, – предупредил его султан. – Дай им больше времени.
Они обнялись, прежде чем Джабрила отвезли на самолет, контроль над которым обеспечивала его команда, прилетевшая из Рима, и еще четыре человека, поднявшиеся на борт в Шерхабене. Все заложники, включая экипаж самолета, разместились в салоне экономического класса. Самолет одиноко стоял в центре летного поля. Толпы зевак, телевизионщики и газетчики, слетевшиеся со всего света, находились в пятистах ярдах, за кордоном, образованным войсками султана.
Джабрил вернулся на самолет под видом грузчика, который помогал разгружать подвозимые к самолету воду и продукты.
В Вашингтоне, округ Колумбия, только началось утро понедельника. Расставаясь с султаном, Джабрил сказал:
– Теперь мы увидим, какой характер у этого Кеннеди.
Глава 5
Если человек отвергает удовольствия этого мира и посвящает свою жизнь благополучию себе подобных, всем заинтересованным сторонам грозит немалая опасность. Президент Соединенных Штатов Френсис Завьер Кеннеди был именно таким человеком.
К тридцати годам, до прихода в политику, Кеннеди добился фантастических успехов и приумножил свое и без того колоссальное состояние. И задался вопросом: а ради чего стоит жить на этом свете? Над ответом долго ломать голову не пришлось. В силу глубокой религиозности, приверженности строгим моральным принципам, памятуя о трагической гибели дядьев, он решил, что нет для него более насущной задачи, чем улучшить мир, в котором он жил. И тем самым избежать участи других Кеннеди, поднявшихся на вершину власти.
Когда его избрали президентом, он заявил своей администрации, что объявляет войну человеческому несчастью. Он будет представлять миллионы людей, которые не могут позволить себе нанимать профессиональных лоббистов.
При обычных обстоятельствах подобное мировоззрение показалась бы большинству избирателей излишне радикальным, но сработала магия телевизионного образа Кеннеди. Природа не обидела его и внешними данными, и актерскими способностями. От своих знаменитых родственников он отличался и блестящими умственными способностями, и прекрасным образованием. Настоящий ученый, он мог без труда поддержать риторику своих речей статистическими выкладками. Он мог с отменным красноречием озвучивать материалы, подготовленные специалистами в самых различных областях знания. И в остроумии ему практически не было равных.
«Получив хорошее образование, – говорил Кеннеди, – любой взломщик, любой грабитель, любой налетчик найдет способ украсть нужную ему вещь, никому не причинив вреда. Они сообразят, что воровать надо, как это делается на Уолл-стрит, научатся уходить от налогов, используя методы респектабельных членов нашего общества. Возможно, возрастет количество преступлений, которые относятся к категории совершенных «белыми воротничками», но, по крайней мере, мы обойдемся без жертв».
Но в натуре Кеннеди была и другая сторона.
– Для левых я реакционер, для правых – сущий кошмар, – сказал он Кли, вручая ему новый устав ФБР, значительно расширяющий возможности Бюро. – Когда человек совершает поступок, классифицируемый как преступление, я чувствую, что это грех. Усиление закона – моя религия. Человек, совершающий преступление, проявляет тем самым божью власть по отношению к другому человеку. И тогда жертве приходится решать, допускать ли еще одного бога в свою жизнь. И когда жертва и общество в любом виде принимают криминальное деяние, мы тем самым уничтожаем стремление общества к выживанию. Общество и даже индивидуум не имеют права прощать или отказываться от наказания. Зачем навязывать тиранию преступников законопослушному населению, которое придерживается социального контракта с властью? Убийствами, вооруженными ограблениями, изнасилованиями преступник заявляет нам о том, что он – господь бог.
– Пересажаем их всех в тюрьму? – с улыбкой спросил Кристиан.
– У нас не хватит тюрем, – мрачно ответил Кеннеди.
Кристиан передал ему последние статистические данные о преступности в Америке. Кеннеди несколько минут изучал распечатку, потом пришел в ярость.
Если бы только люди знали статистику преступлений. Если бы люди знали о преступлениях, которые не попадают в статистические данные. Взломщики, как видно даже из этих цифр, редко попадают в тюрьму. Неприкосновенность жилища, в которое не может войти представитель закона, драгоценная свобода, священный социальный контракт грубо нарушаются вооруженными гражданами, которые грабят, убивают, насилуют. Кеннеди процитировал любимый отрывок из английского гражданского права: «Дождь может зайти, ветер может, король – нет». Как далеки от этого реалии нашей жизни. В Калифорнии за год совершается в шесть раз больше убийств, чем в Англии. В Америке убийца выходит из тюрьмы через пять лет. Если каким-то чудом его удается осудить.
– Население Америки терроризируют несколько миллионов лунатиков, – продолжал Кеннеди. – Люди по ночам не рискуют появляться на улицах. Они оснащают свои дома охранными системами, тратя на них тридцать миллионов долларов в год.
Ты знаешь, что девяносто восемь процентов преступлений остаются безнаказанными? – Кеннеди особенно задевал этот аспект. – Ницше давным-давно сказал: «Общество, которое становится более терпимым и заботливым, играет на руку тем, кто вредит ему». Религиозные организации в своих проповедях прощают преступников. Они не имеют права прощать этих мерзавцев. Самое страшное зрелище, которое я видел по телевизору, – мать, у которой изнасиловали и зверски убили дочь, заявляющая на всю Америку: «Я их прощаю». Кто дал ей право прощать их?
И тут, к удивлению Кристиана, Кеннеди набросился на литературу:
– Оруэлл в «1984» все поставил с ног на голову. Главное чудовище – это индивидуум, и Хаксли в своем «Дивном новом мире» показал это совсем не так, как следовало. Но я бы не возражал жить в «Дивном новом мире», он определенно лучше нашего. Тиран – отдельная личность, не государство.
– Я сам удивлен цифрами статистического отчета, который передал тебе, – признал Кристиан. – Население этой страны действительно терроризируют.
Конгресс должен принять законы, которые нам необходимы. И пусть газеты и другие средства массовой информации во весь голос орут о билле, о правах и священной Конституции, – Кеннеди помолчал, чтобы оценить реакцию друга. На лице Кли отразился шок. Кеннеди улыбнулся и продолжил: – Сейчас я тебе кое-что расскажу, а уж оценивать эту информацию ты будешь сам. Я обсуждал сложившуюся ситуацию с самыми влиятельными представителями нашего общества, с теми, кто контролирует все денежные потоки. Я произнес речь в Сократовском клубе. Я думал, что они озаботятся моими словами. Но меня ждал сюрприз. У них есть возможность повлиять на Конгресс, но они не собираются ударить пальцем о палец. И ты никогда не догадаешься почему. Я вот не догадался.
Вновь он выдержал паузу, словно рассчитывал услышать догадку Кристиана. Но тот предпочел промолчать.
– В этой стране богатые и власти предержащие могут защитить себя. Они не полагаются на полицию или федеральные правоохранительные ведомства. Они оборудуют дома и поместья дорогостоящими системами сигнализации. Они нанимают частных телохранителей. Они отгораживаются от преступного общества. А самые предусмотрительные стараются не иметь ничего общего ни с наркотиками, ни с наркоманами. По ночам они могут спать спокойно, под охраной верных людей и электроники.
Кристиан заерзал в кресле, отпил бренди. А Кеннеди заговорил вновь:
– Итак, их точка зрения состоит в следующем. Допустим, мы примем законы, которые раздавят преступность. В этом случае наш основной удар придется на черных. И куда пойдут эти обделенные способностями, необразованные, лишенные власти люди? Как еще они смогут бороться с нашим обществом? Если лишить их самой возможности совершать преступления, они неминуемо обратятся к политической деятельности. Станут активными радикалами. И нарушат политическое равновесие в нашей стране. Возможно, созданная у нас капиталистическая демократия перестанет существовать.
– Ты в это веришь? – спросил Кристиан.
Кеннеди вздохнул:
– Господи, кто знает? Но люди, которые правят нашей страной, в это верят. И говорят, пусть шакалы кусают беспомощных. Что они могут украсть? Несколько миллиардов долларов? Столь малую цену можно и заплатить. А то, что многих и многих грабят, убивают, насилуют, значения не имеет, все это происходит с пешками. Крупные фигуры остаются в безопасности. Лучше разгул преступности, чем политические беспорядки.
– Ну, это ты загнул.
– Возможно.
– А если преступности дать разгуляться, мы получим незаконные вооруженные формирования, американский фашизм.
– Этих-то как раз можно контролировать, – возразил Кеннеди. – Они только помогут людям, которые правят в нашей стране.
Он улыбнулся Кристиану и вновь взял со стола распечатку.
– Оставлю ее себе. Попрошу вставить в рамку и повешу на стене моего кабинета как напоминание о тех временах, когда Кристиан Кли еще не был директором ФБР и генеральным прокурором.
В понедельник, в семь утра, помощники президента Френсиса Кеннеди, министры и вице-президент Элен Дюпрей собрались в зале заседаний Белого дома. Они с тревогой ждали этого совещания, не зная, какое же решение примет президент.
Директор ЦРУ Теодор Тэппи, дождавшись сигнала Кеннеди, открыл совещание:
– Прежде всего позвольте сказать, что Тереза в полном порядке. На борту самолета никто не пострадал. Однако угонщики не выставили свои требования. Но мы их узнаем еще до вечера, и нас предупредили, что принимать их придется немедленно, без всяких переговоров. Но это стандартное условие. Главарь угонщиков Джабрил – знаменитость в кругах террористов и достаточно хорошо известен нам. Он – волк-одиночка и обычно проводит свои операции с помощью организованных террористических групп, таких, как Первая сотня.
– Что это за сотня, Тео? – спросил Кли.
– Террористы различных стран, связанные между собой.
– Продолжай, – вмешался Кеннеди.
Тэппи сверился со своими записями:
– Нет сомнений в том, что султан Шерхабена действует заодно с Джабрилом. Его армия защищает летное поле от любой попытки взять самолет штурмом. Однако на данный момент султан притворяется нашим другом и предлагает свои услуги в качестве посредника. Какова его цель, мы не знаем, но его участие в переговорах в наших интересах. Султан – человек благоразумный, и при необходимости на него есть чем надавить. А вот действия Джабрила предсказать невозможно.
Директор ЦРУ замялся и лишь после кивка Кеннеди с неохотой продолжил:
– Джабрил пытается промыть мозги вашей дочери, мистер президент. Он несколько раз подолгу говорил с ней. Вроде бы он видит в ней потенциальную революционерку, и заявление с выражением сочувствия его борьбе могло бы оказать Джабрилу немалую пользу. Она его совершенно не боится.
Участники заседания молчали. Все знали, что нет смысла спрашивать у Тэппи, как он получил эти сведения.
В холле, примыкающем к залу заседаний, загудели голоса, с лужайки Белого дома, где толпились телевизионщики, донеслись возбужденные крики. Один из сотрудников аппарата Белого дома проскользнул в зал, протянул Дэззи бумажку с несколькими написанными от руки словами. Руководитель аппарата прочитал их, взглянул на сотрудника.
– Подтверждение есть? – спросил он.
– Да, сэр.
Дэззи повернулся к Кеннеди.
– Мистер президент, у меня экстраординарная новость. Убийца папы схвачен на территории Соединенных Штатов Америки. Арестованный подтверждает, что он – убийца и его кодовое имя Ромео. Он отказывается назвать свои настоящие имя и фамилию. Информация проверена итальянской службой безопасности. Арестованный сообщил подробности, которые не оставляют сомнений в его вине.
– Что он здесь делает? – взорвался Артур Уикс, словно речь шла о незваном госте, только ему ведомым путем проникшем на закрытое для посторонних торжество. – Я в это не верю.
Дэззи терпеливо все объяснил. Итальянцы уже арестовали нескольких соучастников Ромео: они признались и указали на Ромео как на своего лидера. Глава итальянской службы безопасности Франко Себбедиччо славится умением развязывать языки. Но ему не удалось выяснить, почему Ромео улетел в Америку и даже не попытался спрятаться от полиции.
Френсис Кеннеди подошел к дверям, выходящим в Розовый сад. Посмотрел на морских пехотинцев, патрулирующих территорию Белого дома и прилегающих улиц. Вновь ощутил предчувствие беды. Ничего в его жизни не происходило случайно, жизнь – это заговор, только организовывали его не люди, а вера и смерть.
Френсис вернулся к столу. Оглядел собравшихся за ним представителей высшей государственной власти, самых умных, самых проницательных, умеющих все распланировать на много ходов вперед.
– Готов поспорить с вами, что требования заговорщиков мы получим уже сегодня. – В его голосе звучали игривые нотки. – И одним из них будет освобождение убийцы папы.
Остальные вытаращились на Кеннеди. Общее мнение выразил Отто Грей:
– Мистер президент, это уж чересчур. Такое требование мы не сможем даже рассматривать.
– Полученные нами данные не выявляют связи между двумя преступлениями, – вмешался Тэппи. – Невозможно даже представить себе, что одна террористическая группа решилась провести две такие операции в один день и в одном городе. – Он посмотрел на Кристиана Кли. – Мистер генеральный прокурор, как вам удалось захватить этого человека? – Он помолчал, чтобы с отвращением добавить: – Ромео.
– С помощью информатора, услугами которого мы пользуемся много лет. Мы думали, это невозможно, но мой заместитель Питер Клут провел полномасштабную операцию, которая, похоже, успешно завершилась. Должен признать, я удивлен. Это просто лишено смысла.
– Давайте прервемся и продолжим совещание после того, как угонщики обнародуют свои требования, – предложил Френсис Кеннеди.
Его словно озарило: с ужасающей ясностью он представил себе весь план, которым так гордился Джабрил. И впервые серьезно испугался за безопасность дочери.
Требования Джабрила поступили в коммуникационный центр Белого дома во второй половине дня, переданные вроде бы стремящимся помочь султаном Шерхабена. Первое: пятьдесят миллионов долларов за самолет. Второе: освобождение шестисот палестинцев из тюрем Израиля. Третье: освобождение Ромео, только что захваченного убийцы папы, и его доставка в Шерхабен. Джабрил предупреждал: если в течение двадцати четырех часов его требования не будут выполнены, он расстреляет одного заложника.
Френсис Кеннеди и его ближайшие помощники собрались в большой северо-западной столовой на втором этаже Белого дома, чтобы обсудить требования Джабрила. Антикварный стол накрыли на шестерых. Френсис Кеннеди сидел во главе. Элен Дюпрей, Отто Грей, Артур Уикс, Юджин Дэззи и Кристиан Кли – по бокам.
Френсису Кеннеди удалось поставить себя на место террористов, прочитать их замысел, как открытую книгу. Прежде всего они стремились унизить Соединенные Штаты, показать всему миру, что их могущество – фикция. И Кеннеди не мог не признать, что Джабрил нанес мощный психологический удар. Кто будет серьезно воспринимать Америку, если несколько вооруженных людей и маленький султанат ткнут ее лицом в грязь? Должен ли он пойти на это ради того, чтобы его дочь вернулась домой целой и невредимой? Однако, может, интуиция, может, дар предвидения подсказывали ему, что сценарий на этом не заканчивается, что впереди ожидаются новые сюрпризы. Но говорить Кеннеди ничего не стал. Наоборот, дал высказаться другим.
Дискуссию открыл Юджин Дэззи. От усталости у него сел голос: он не спал тридцать шесть часов.
– Мистер президент, по нашему мнению, мы не можем полностью выполнить требования террористов. Ромео мы передадим, но не Джабрилу, а итальянскому правительству, что справедливо и совершенно законно. Мы не пришли к общему согласию насчет выплаты денег, и у нас нет возможности заставить Израиль освободить заключенных. В этом случае мы не проявим слабости, но и не будем провоцировать террористов. А как только Тереза вернется, мы с ними разберемся.
– Я обещаю, что в течение года проблема будет решена, – вставил Кристиан Кли.
Читать бесплатно другие книги:
