Моя война: Выжить вопреки. Испытания. Чужой Мишин Виктор

– Андрюх, ты там живой?

– Почти, – крикнул я.

– Вылезай давай, немцы к мосту подходят, нельзя их пускать. Наше дело плевое, сиди и отстреливай, фланговым сложнее. Там ребята бдят, чтобы фрицы вниз не спустились и взрывчатку не сняли, а то беда будет.

Легко сказать, сиди и стреляй, а попробуй высунуться! Кажется, что все пули в тебя одного летят. Начал выпрямляться в своем «стакане». Положил наверх винтовку, вытащил и сложил под руку две гранаты. О, а враги-то уже тут как тут! До ближайших солдат противника оставалось каких-то сто пятьдесят метров, не больше. Хреново то, что пыль еще полностью не осела после разрыва мин, видимость неважная.

– Давай, Дюха, стреляй! Ты сможешь, страшное уже позади, дадим этим сукам по хребту! – в Лехе явно умер хороший командир или политрук, не важно, умеет парень «зажечь». А может, если повезет…

Куда я стрелял? Не знаю. Куда-то в направлении врага, это точно, а вот попал ли в кого, это второй вопрос. Так как стреляющих было пока много, нам в принципе удалось отбить первую атаку противника. Командир у нас был явно человеком не глупым и в контратаку нас поднимать не стал, и правильно. Отступив, немцы ударили по нам со всей их фашистской ненавистью. Минометы долбили, наверное, час, не переставая, перекапывали сухую землю на наших позициях. Я сидел в своей ячейке и… да дрожал я, непонятно, что ли? Постоянно сыплющийся песок и комки земли попадали за шиворот, набивались в глаза, в уши, в рот и нос. Только успевай протирать, сморкаться и плевать. Один из близких разрывов немного обвалил мой окопчик, и пришлось вначале спешно продираться, пока не засыпало с головой, а потом каской отчерпывать насыпавшуюся в ячейку землю. За этим занятием не заметил, как кончился минометный обстрел. Когда где-то рядом стеганул «максим», меня аж подбросило; от мысли, что немцы могут быть совсем рядом, становилось не по себе. Высунув голову, почти сразу нырнул обратно. Метрах в двадцати лежали фрицы и стреляли в нашу сторону. «Максим», а это был именно наш пулемет, стрелял откуда из-за моей спины, видимо, в ячейках нас совсем мало осталось. Вытащив гранату, дернул колечко и, не выжидая, бросил почти не высовываясь из окопчика. Впереди рвануло, и я, кажется, даже расслышал немецкую речь. Возможно, кого-то из фрицев даже зацепило. Снова встаю в полный рост и быстро осматриваюсь. Нет, не один я такой, вокруг меня ведут огонь и другие ребята. Приникнув к прицелу, старательно выцеливаю ближайшего фрица. Не успеваю сообразить, как тот утыкается носом в землю, кто-то из наших меня опередил. Пытаюсь поймать следующего, но тут на мост въехал бэтээр, и пулеметчик в нем, аки твой снайпер, так густо полил наши позиции, что опять пришлось прятаться.

«Я так, блин, и не заставлю себя воевать, надо перестать жевать сопли!» – ведь уж не в первый раз, но почему же так страшно-то?

Мысленно обматерив себя последними ругательствами, я вновь высунул голову из ямки. Пулеметчик на немецком бэтээре практически добрался до своих, лежавших повсюду солдат. В какой-то момент понимаю, что прекрасно вижу стрелка, ожесточенное лицо которого было красным от натуги или от гнева…

Поймать в прицел часть его головы оказалось нетрудно, а вот выстрелить… Да что же это такое-то? Наконец, винтовка больно лягает меня затыльником в плечо, но я уже привыкаю к этому пинку. Не напрягая руки, жду, когда винтовка вновь ляжет на свое место. Не знаю, попал ли я в пулеметчика, так как, скорее всего, в момент выстрела я глаза закрывал. Хоть и укрывал винтовку собой, чтобы земли не насыпалось, но все равно боюсь, вдруг чего, поэтому и прикрываю глаза. «Мосинка» не подвела, а то чистить ее просто не было времени, от слова – совсем. Пулеметчик на бэтээре, кстати, замолчал, да и остальные фрицы вроде как пятиться начали. Раздавшийся над головой вой и последующий за ним взрыв чуть не заставили выпрыгнуть из штанов.

– Предупреждать же надо! – погрозил я кулаком, обернувшись к нашим позициям. Наши пушкари, подпустив немчуру поближе, ударили из орудий прямой наводкой. Не бог весть там какие орудия, но фрицам поплохело. И вот теперь да, командир поднимает всех в атаку, видимо, не дождавшись атаки танками, командование решило разбить фрицев. Кажется, это у нас получится. Вряд ли противник подготовил себе позиции, поэтому попробуем его уничтожить.

Вылез из ячейки и оказался в гуще наступающей пехоты. Рот как-то сам собой раскрылся, и я заорал. Ох, как я кричал! Вокруг не было лозунгов «За Сталина!» или «За Родину!». Повсюду громыхало лишь русское «УРА!!!» Ну, и мат, конечно. Такие выражения неслись, ох, даже весело как-то стало. Легко поддавшись общему настроению, я быстро примкнул штык и помчался вместе со всеми. В отличие от большинства, да от всех практически, я еще и под ноги смотрел. Увидев убитых немцев, несколько минут назад стрелявших в нас, я резко остановился. Дело в том, что фрицы лежали за пулеметом. Винтовка отправилась на спину, а руки уже сжимали трофейный МГ. Сколько патронов в банке мне, конечно, не определить, но две запасные я мгновенно подобрал и запихал в сидор. Пока возился с мешком, рядом оказался Леха. Невдалеке и Семен промелькнул.

– Ты чего тут? – товарищ окинул меня взглядом с ног до головы и повторил вопрос.

– Как это чего, из пулемета-то я больше врагов убью! – поучительно ответил я и, собрав с фрицев еще и гранаты, вновь подхватил пулемет.

– Ну, тогда давай вперед! – Леха, наверное, взмахнул бы пистолетом, если б тот у него был.

Задрав ствол в небо, коротко нажал на спуск, ого, а держать-то покрепче нужно, а то убежит из моих непривыкших ручонок, это не с упора стрелять.

– Ну, как тебе пукалка? – весело крикнул Леха.

– Хороша, только лягается будь здоров! – усмехнувшись, ответил я.

Пулемет словно придал сил и бесстрашия, что ли. Только хрен я пойду во весь рост с этой бандурой. Добежав до моста и найдя глазами небольшую ямку слева от него, улегся и водрузил на сошки МГ. Леха тут как тут.

– Ну чего, ленту тебе подержать? – выпалил Алексей и расправил запасную ленту. Где он ее взял, понятия не имею. – У второго номера в руках была, – словно прочитав мои мысли, ответил товарищ.

– Так-то у меня банки есть, запасные. В них вроде по полтиннику, а в ленте, думаю, вся сотня есть.

– Скорее всего, гля какая длинная. – Видимо, фрицы хотели заменить банку с патронами на ленту, даже приготовились, да только не успели.

Командир уже перевел людей через мост и устремился к фрицам. Те пытались отстреливаться, но как-то вяло.

– Эх, пару танков бы сейчас! – воскликнул Леха.

– Не каркай! – фыркнул я, остановив стрельбу для перезарядки. – Вот как у фрицев сейчас подойдут танки, так и будет нам тут холмик могильный.

– Тьфу на тебя три раза, сам-то чего каркаешь? Вроде говорили, что нет тут у фрицев танков…

– Лех, ты как маленький прям. Да они такой ордой идут, что не здесь, так в паре километров отсюда точно есть и танки, и стволы посерьезнее. А самое главное, что мост этот на хрен тут не нужен, надо бы взорвать его да валить на восток, на соединение…

– Ты это еще кому не скажи, – сурово посмотрел на меня Алексей.

– Да я-то чего, – и тут я услышал то, чего боялся. – Ты вон, – я указал рукой за мост, – им скажи!

К мосту с противоположной стороны уже бежали во всю прыть наши солдаты, ушедшие было догонять фрицев. За их спинами уже маячили серые туши вражеских танков. Блин, вот вроде уже и видел их, даже дрались мы с ними, но, черт возьми, почему же мне так жутко становится при их появлении?

Земля ходила ходуном, приказа отступить не было. Лежим, пытаемся отстреливать вражескую пехоту, что, укрываясь за танками, пытается идти вперед. Пробовал и по канистрам стрелять, висят на танках они, висят, да что-то в этот раз ни один не загорелся. Может, патроны все же нужны зажигательные? Пока еще танкисты не обращали на нас внимания, заняты были нашей артиллерией. Пушкари уже умудрились спалить одну коробочку и сбить гусянку на второй, но последний, третий танк пер словно заговоренный.

– Если перейдет мост, он нас всех здесь в грязь втопчет! – крикнул мне в ухо Алешка и рванул чуть не бегом к мосту. В его руке я увидел связку гранат и даже не успел сообразить, как мой товарищ уже поднялся для броска.

– Бл… да ложись скорее, – прокричал я, но все было безнадежно. Очередью из танкового пулемета тело Лешки перечеркнуло пополам. Он упал как сломанная кукла, развернувшись в нашу сторону, словно хотел что-то сказать.

– Сука ты фашистская, что же ты наделал? – ору я. Вот так и уходили из жизни настоящие герои. Самые лучшие и крепкие парни восемнадцати лет от роду. Дали бы ему время, глядишь, из него бы прекрасный командир вышел…

Кусая губы, вытирая слезы одной рукой, я выбрался из своей ямки и пополз к лежавшему другу. Между мной и танком был только мост, фриц стоял на том берегу и почему-то не въезжал. Спустя пару секунд стало ясно, танкисты ждали пехоту, боясь соваться в одиночку.

Из танка по мне пока не стреляли, хотя я думаю, они меня видят. С нашей стороны вновь тявкнула пушка, но снаряд, выбив искры из башни вражеской машины, ушел в рикошет.

– Да куда вы, блин, стреляете??? – прорычал я. Танк выстрелил в ответ, затем еще и еще. С нашей стороны, кажется, перестали стрелять даже винтовки. Да, в такой ситуации надо попадать, хрен кто вам даст еще раз выстрелить.

– Вашу мать, я что, тут один, что ли, остался? – но повернуть голову, чтобы осмотреться, я не мог, боялся отвести взгляд от этого железного монстра. Взяв из мертвой Лешкиной руки связку гранат, удивился тому, что граната была не взведена. Проделав необходимые действия, я медленно, ползком направился в сторону танка. В голове стало как-то совсем ясно, мысль была только одна: «Не пущу, сдохну, но не пущу!»

Танк начал движение по мосту, когда я уже был на нем. Мы были настолько близко друг к другу, что немцы не смогли причесать меня из пулемета, он настолько не наклонялся. Пехота не могла следовать рядом, мост был очень узкий. На надвигающиеся гусеницы я не смотрел, только на то, что было между ними. Ширина моста не позволит танку развернуться, а следовательно, раскатать меня, надеюсь, получится.

Когда стальная махина была надо мной, во мне все сжалось. Никогда в жизни я не испытывал ничего страшнее этого. Как я вообще заставил себя это сделать? Тряслось, казалось, не только все вокруг, а даже зубы во рту качались. Как, блин, наши предки такое делали? Когда открыл глаза, которые уже резало от того, как я их сжимал, увидел, что танк уже проехал надо мной. Мгновенно оказавшись на ногах, хоть и трясущихся, я швырнул связку гранат на жалюзи танка. Стрельбы я не слышал, но вдруг где-то внутри, в районе груди, стало горячо, а затем пришла боль. Грохота взрыва гранат я не слышал, в голове набатом звучало: «Убит, я убит!» – а через секунду перед глазами встал столб огня и меня понесло куда-то в небо.

«Мост взорвался», – мелькнула последняя мысль – и наступила темнота.

«Небо, звезд-то сколько, красота!» – Я не умер. Пришел в себя ночью, какой по счету после боя, не представляю. Вокруг было тихо, я лежал на чем-то мягком и смотрел на звезды. Так бы и лежал всю жизнь, если бы не БОЛЬ! Приступ начинался лавинообразно, сначала покалывание, затем резкая, пронизывающая весь организм боль, горело все внутри. Я пытался кричать, но почему-то не слышал собственного голоса. Вдруг чья-то рука, нежная и легкая, легла на лоб. Показалось, или мне действительно стало на миг легче? От мысли, что я все же не один здесь лежу, начал успокаиваться. От напряжения было страшно и больно, меня трясло. Трясло так, что я боялся закрывать рот, как бы зубы не съесть. Было со мной однажды такое, в прошлой жизни. Конечно, сравнивать нельзя, но как-то происходящее напомнило. Делали мне однажды операцию, так, ничего особо сложного, перегородку носовую ломали. Стамесками и резиновой киянкой. Откуда знаю? Так я ж не в отрубе был. Делали под местным наркозом, два укола новокаина и вперед. Тогда были схожие симптомы. Лежу на столе, два хирурга надо мной издеваются, а меня трясет. Мне не больно почти, но трясучка такая, что одному из медиков приходилось меня держать, чтобы не подпрыгивал. От чего такая реакция? Вначале грешил на страх, но позже понял, что я не боюсь. Бояться нужно до, а уж когда лежишь под скальпелем, бояться поздно. Вот и тут, не понимаю ничего, но трясет, как двигатель, у которого не работает пара цилиндров.

Наконец я увидел кого-то. Вначале тень, заслонившая ночное небо, а затем и очертания лица. Женского лица. Уж это-то я разглядел. Вижу губы, которые то расходятся, то сжимаются…

«Черт возьми, да ведь она мне что-то говорит!»

Я не слышал ее. Я не слышал ничего вообще. Боже, что со слухом, почему я не слышу? В один момент понимаю, что сам говорю, но как и прежде, не слышу и себя. Закрываю глаза, нет сил смотреть далее, тем более что я вижу слезы в глазах той, что стоит надо мной. Едва закрыв глаза, боль вспыхивает с новой силой, и я вновь куда-то лечу.

«А сейчас вроде день?» – я вновь открыл глаза. Вокруг было светло, жарило солнце, но вокруг находились деревья, правда, жидкие какие-то… Пробую осмотреться получше, но вновь приходит боль. На удивление, трясет сегодня меньше, я вполне справляюсь с этим. Теперь я отчетливо понимаю, где у меня болит. Это не все тело, как казалось ранее. Болит спина и грудь, болят ноги. Последним, кстати, ощутимо холоднее, чем всему остальному телу. Пробую приподнять голову, но без сил валюсь назад, поднявшись едва ли на пару сантиметров. Руки. Вновь чьи-то руки аккуратно придерживают меня за плечи и ненавязчивым нажатием дают понять, что не нужно рыпаться.

– Ты меня слышишь, Андрей? – О-о-о! Как же я рад, что слышу, думал уже все, оглох на фиг. Не пытаясь ответить, закрываю и вновь открываю глаза. Получаю в ответ легкое поглаживание по лбу. Становится приятно. В ладони у того, кто меня трогает, явно тряпица, смоченная водой. Хорошо.

– Очень больно? – вновь вопрос. Проделываю тот же жест глазами. Если честно, то просто боюсь открыть рот. Вдруг снова себя не услышу.

– Ты три дня без сознания. Доктор говорил, что если придешь в себя, то поправишься. Больно тебе, родненький, да? Но теперь все будет хорошо, ты поправишься.

Причитания хоть и не очень нравились, были непривычными для меня, но грели душу. От чего такая забота, такая тоска в голосе девушки, словно это благодарность. Что же произошло-то? Как мне хочется узнать, что со мной было после броска гранаты…

– Тебя из реки вытащили. Много вас погибло, но фашистов вы столько перебили, что они убежали. Да-да, убегали и кричали. Ты меня не знаешь, я санинструктор, Валя. Отряд отходил, а я видела, как ты упал. Попросила ребят тебя достать, ругались они, говорили, что ты покойник давно. Но я просила. Ведь это ты смог этот поганый танк взорвать. Он нас всех бы раздавил, а немцы как его потеряли, так и побежали назад…

Блин, как-то даже смешно это слышать. Я всех спас? Да не смешите мои тапочки! Значит, меня в реку скинуло… Это, наверное, взрывной волной, мост-то, я думаю, рванули, вот я и полетел. Еще бы знать, что за ранение у меня такое, интересное. Не слышал ничего, скорее всего из-за контузии, а вот боль в груди и спине, ногах, она откуда? Еще чуть похлопав глазами и послушав причитания сестрички, я вновь отключился. Только теперь, похоже, это был уже сон.

Проснулся я от тряски, и трясло меня не как тогда, в первый раз. Меня явно везут куда-то. Интересно, на чем?

– Проснулся, родненький? – Блин, вот теперь это уже как-то неудобно получается. Что, кроме меня раненых нет? Почему сестричка все время возле меня находится? Везут, клохчут как над командиром, причем с немалыми ромбами. Одни вопросы.

– Вроде… – попытался сказать я, совершенно автоматически. Блин, говорю, да и слышу вполне нормально. Хоть что-то в порядке.

– Ой, заговорил! – Я почувствовал, как сестра спрыгнула с телеги, да, я уже осмотрелся вокруг. – Николай Степаныч! – услышал я, как девушка, ну, или женщина кому-то кричит. Через минуту надо мной склонился седой и угрюмый на вид мужик, лет сорока пяти, может, чуть больше, не поймешь тут.

– Ну что, очухался? – Я кивнул. – А я ведь думал, не выкарабкаешься. Молодец, поживешь еще.

– Спасибо… – грустно произнес я.

– Бойцы, остановите, пожалуйста, надо осмотреть раненого, – попросил кого-то врач. Врач? Ну да, сестричка же говорила, что меня врач смотрел, даже вроде как пользовал.

– Не положено, товарищ военврач. Командир приказал топать до рощи, не останавливаясь, тут же чистое поле!

– Ладно, подождем! – чуть сердито заметил врач.

Я лежал, телега скрипела, скучно и противно, от беспомощности противно. Наконец, я увидел деревья, лежал я ногами вперед, кстати, дурная примета. Остановились через несколько минут, деревья уже были повсюду. Вокруг шли негромкие разговоры, судя по скрипам, телега была не одна.

– Ну-с, давайте, наконец, осмотримся, молодой человек, – появился вновь военврач. Дядька надел очки, смешные такие, круглые, с толстыми стеклами, и склонился надо мной. Надо ли говорить, что было больно. Сестричка помогала доктору, поддерживая меня, а тот разматывал бинты, ладно хоть водой поливал.

– Куда меня, товарищ доктор?

– Военврач третьего ранга! – строго заметил врач.

– Виноват, товарищ военврач третьего ранга. Красноармеец Морозов…

– Да не нужно представляться, не в строю. Тем более, я знаю, кто ты. Валя тебя с того света вытянула, – наклонившись ко мне, доктор добавил на ухо: – Влюбилась девчонка, дуреха!

– Ч-чего? – ошалело взглянул я на врача. Господи, о чем он говорит, какая любовь? Хотя это многое объясняет, но…

– Вот тебе и чего! Выхаживала тебя все дни, на себе таскала, мыла, обихаживала. Сама не спит, за тобой смотрит, как бы не умер. Вот и воскрес ты, надо же, что любовь девичья творит! Попробуй только обидеть ее, я тебя лично пристрелю!

Ни хрена себе угрозы! Меня девчонка полюбила. А за что? Как это? Так же не бывает.

– В груди у тебя дыра. Выходное отверстие, точнее. Винтарь, похоже. Автомат-то у немчуры слабенький, навылет бы не пробил. В спине входное, возможно, ребра сломаны, раз дышать тяжело, но кровотечения внутреннего нет, уже бы помер. Когда танк взорвал, от него и мост занялся. Нам ведь его не подорвать было, провода перебило минами. Правильно она тебе сказала, если бы не остановил гада, всем бы хана, там уже и пехтуры немецкой до черта было. Мост рванул, тебя осколками посекло, пока в воду летел. Сам я не видел, как раз начштаба штопал, но бойцы говорили, что красиво летел, – усмехнулся доктор, а мне и самому захотелось посмеяться. Да вот только не смог. Пытаясь улыбнуться, почуял боль в груди, и лицо, наверное, перекосило, так как врач даже отпрянул.

– Заражения вроде нет. Вчера смотрел, на левой ноге мне рана не понравилась, но сегодня вижу, что все хорошо будет, не зря я ее вчера еще раз чистил. Хорошо, что в отключке был, у меня ведь нет для тебя морфия, вряд ли бы смог терпеть. Сейчас командир подойдет, поговорить он хотел.

Минут двадцать никого не было, только Валентина вернулась. Покормила меня немного, бульоном каким-то. Скорее даже, напоила, чего там, одна вода. После осмотра доктора Валя перебинтовала по новой, правда, бинты были те же самые, где новых-то взять? Только закончила процедуры, болезненные, кстати, заявился командир. Это был лейтеха, видел я его пару раз там, у моста.

– Здорово, боец! – и руку мне тянет. Какое там, я и пальцами-то шевелю с трудом, болит все.

– Здравия…

– Лежи-лежи! За то, что вовремя так на мосту «выступил», благодарность тебе. Но я по-другому вопросу. Фронт далеко, – начал командир, – очень далеко. У нас бойцов осталось хрен да ничего. Впереди деревня будет, наши разведчики уже вернулись, осмотрели ее. Извини, но мы тебя оставим там. Найдем того, кто за тобой присмотрит, нам дальше топать надо. Мы уже троих так в деревнях оставили. Понимаю, что риск, но что делать? Нужно от фашиста оторваться, с ранеными же…

– Это сделать невозможно, – закончил я за него. – Хорошо, я согласен, раз такое дело.

– Да вообще-то я согласия и не спрашивал. Это – вынужденная мера. Короче, документы мы тебе поправили, только спрячь куда-нибудь подальше. Как оклемаешься, двинешь на восток. Вроде парень ты не трус, выберешься. Раз уж от смерти сбежал, так и к жизни сам выйдешь. Так? – Ну и что теперь делать?

– Я понял, – кивнул я. – Прикопаются ко мне, когда выйду?

– Конечно, – уверенно ответил командир, – но я уже сказал, документы у тебя в порядке, их военврач делал, все ранения указал, так что, главное, не потеряй их.

– Хорошо, – несколько расстроенно ответил я и прикрыл глаза.

Деревня была очень маленькая, буквально несколько домов, разбросанных на маленьком пятачке, на окраине леса. Причем лес был серьезным, едва ли не впервые тут вижу такой. Даже с краю, где я чуток увидел на подходе к деревне, не видно было вообще ничего, одна темнота чащобы. Жильцов было еще меньше, не в каждом доме жили люди.

Поместили меня к одной старушке, в ближайший дом от леса. Хозяйка была довольно старенькой, но вполне еще бодрой. Звали старушку Елизаветой Васильевной. Меня уложили на топчан, который смастерили на скорую руку бойцы, и попрощались. Старушка вначале была холодна, откровенно показывая свое безразличие, но позже, когда все бойцы ушли из деревни, вполне оттаяла.

– Бросают ваши раненых, – пробормотала она, сидя возле меня.

– Так нужно, – ответил я, – чтобы спасти способных держать оружие, нужно иметь возможность маневра. С ранеными на руках они обречены. Ребятам еще воевать и воевать, враг очень силен, – я говорил и говорил, видимо, мне это было необходимо.

– Здесь тоже были. Приехали на трех машинах, забрали весь скот, даже куриц полудохлых, и ушли. Как саранча прямо, – старушка, наверное, давно ни с кем не говорила.

– Начав эту войну, они должны стараться ее закончить так, как им нужно, в противном случае их ждет уничтожение. Все поставлено на карту, отсюда и жестокость.

– Если бы наши к ним пошли, так же поступили бы? – Вот блин, какие скользкие вопросики задает.

– Я не знаю, все зависело бы от приказа, от того, как противник сопротивляется. Но, думаю, у нас никогда никто бы не отдал таких варварских приказов, какие сочиняет Гитлер. Вон в Европе как, – я кивнул куда-то назад, – Франция сдалась почти без боя, так они ее не грабят сильно. Страна просто работает на Рейх. Но с нами такое бы не прошло. Мы – СЛАВЯНЕ. Немцам кто-то подбросил идеологию о расовом превосходстве, мы в ней низшая раса, поэтому должны быть уничтожены или стать вечными рабами. Но мы на это не согласны, поэтому и идет такая война, только до полнейшего уничтожения. И мы победим. Я увидел, как слезинки потекли по щекам старой женщины, она кивнула своим мыслям.

– Я тоже так думаю, мы духом сильнее! – заключила Елизавета Васильевна.

Старушка занималась своими делами, я ее даже не видел. Что было плохо, мне совсем не оставили оружия. На войне как-то хреново осознавать себя беззащитным. Так и лежал в одиночестве, хозяйка правда покормила меня, но больше на разговор не выходила.

А к вечеру случилось то, от чего я обалдел. Заявилась Валя. Я только сейчас ее разглядел как следует. Девушка она была в теле, а точнее, просто не тощая, невысокого роста, длинные темные волосы были убраны в пучок. Нос аккуратный, ровный, горбинка практически не видна. Губки красивые, нижняя пухленькая, а вообще очень аккуратные. А уж ямочки на щечках…

– Ты что здесь делаешь? – уставился я на нее.

– К тебе пришла, кому-то надо за тобой следить! – отвела глаза в сторону девушка.

– Ты сбежала из отряда?

– Меня отпустили, – взгляд Валентины скакал из стороны в сторону.

– Тебя ж под трибунал отдадут! – воскликнул я.

– Никто меня не отдаст! – зло бросила она. – Я не призывалась, сама прибилась к отряду и попросила, чтобы не гнали! А тебя увидела и…

Что и, я узнал чуть позже. Девушка, а это без сомнения была девушка, ей лет восемнадцать всего, бросилась мне на грудь и зарыдала. Она рассказала, как убили всю ее семью в одном из захваченных немцами селе. Ее отец был председателем, его вместе с женой, матерью Валентины, сожгли заживо в сарае.

– А я сбежала. Немцы за мной гнались, но я убежала. Лес хорошо знала, смогла спрятаться. Потом к нашим попала, там и осталась. Когда ты с бойцами вышел из окружения и попал в отряд, я всего неделю с ними была. Не гони меня, пожалуйста!

– Да и не думал даже! – честно признался я. – Куда я тебя выгоню?

– Вот что, голубки, можете тут и вместе жить, но хорошо бы помогать мне по хозяйству! – вдруг раздался голос хозяйки дома.

– Да-да, конечно, я все умею делать, только скажите, что нужно! – запричитала Валя.

С каждой минутой она все больше мне нравилась. Не своей услужливостью, а… Какая-то настоящая она, вот что. Особенно для меня, привыкшего к женщинам в будущем, которые все пытаются поставить себя выше мужиков, а чуть что, мы слабый пол. Смешно это, пародия какая-то на жизнь. Нет, я вовсе не за то, что место женщины на кухне и ее день Восьмое марта. Но все же женщина должна оставаться женщиной во всем, а не пытаться из кожи вылезти, доказывая, что она лучше мужика. Валя была совсем не такой. Она с нежностью и даже трепетом обрабатывала мои раны, разминала мышцы, чтобы не затекали. Но в то же время была строга к моим попыткам справляться самостоятельно со своими делами. То есть она не любила безумно и слепо, а была такой… черт, я даже не могу это описать.

Первое время я ужасно боялся одного. Прихода фашистов. Ведь им будет просто плевать, кто перед ними, калека или здоровый человек. Не умереть боялся, а того, что сделать ничего не смогу. Да и за Валю теперь страх появился. Но уже со второго дня моей жизни в деревне я немного успокоился. У Вали вдруг оказался в руках пистолет. Точнее, револьвер «наган». Говорит, выдали в отряде, а даже не показали, как стрелять из него. Патронов только вот было мало, всего двадцать штук, но и это было хоть что-то. Я даже не успел спросить, как она просто отдала мне ствол, заявив, что мне он нужнее. Говорю же, умная девушка оказалась. Сообразила, что я себя голым ощущаю. Обрадовавшись, выпросил у нее кусок тряпицы и принялся очищать ствол. Нагара хватало, постреляли из него неслабо. Выходило, правда, с трудом, все же я лежачий пока, но справился. Жизнь-то налаживается, со стволом уже легче. На крайний случай всегда смогу завалить несколько солдат противника и оставить пулю для себя. Оказалось, я это озвучил вслух, и Валя быстро заставила меня дать слово, что ее я живой немцам не отдам. Пришлось обещать, хотя даже не представляю, как поднять руку на эту замечательную девушку. Но она рассказала, ЧТО с такими, как она, делают немцы, и у меня кулаки стиснулись в бессильной злобе.

Валентина с утра до вечера помогала Елизавете Васильевне по хозяйству. Готовила, прибирала, стирала. Скотины нет, а так бы еще и животными занималась. Девушка была на все руки мастерица. Меня осматривала несколько раз в день, когда минутка выпадала свободная, но делала все очень осторожно и тщательно.

Вокруг было тихо. Я спрашивал у девушки постоянно, слышно ли чего. Она каждый раз меня успокаивала, говоря, что нам повезло. Да и старушка хозяйка, Елизавета Васильевна, тоже успокаивала, говоря, что в их деревню и раньше-то почти никто не приезжал, а уж теперь… На двенадцатый день я попробовал встать с того топчана, на котором лежал. Просто сил уже не было валяться. Хоть Валя и старалась, разминая мне тело, постоянно протирая и массируя, но я уже извелся.

– Куда ты, сдурел? – накинулась она на меня, когда застала почти стоящим на полу. Ноги болели, но вся боль была какой-то поверхностной. Кости не болели, а значит, вполне можно пробовать вставать. Вот, кстати, и пример того, как она меня воспитывала.

– Да не могу я больше, Валюшка. Не ругайся, лучше помоги! – попросил я ее. Девушка и так уже поднырнула мне под руку, а теперь еще и поддерживала.

– Раны могут открыться, ну, не маленький ведь уже! – упрекала она меня, морща красивый носик, но по ней было видно, что дается ей это выражение с трудом.

– На ногах не откроются, там зажило все… – попробовал я успокоить девушку.

– Ну, зачем ты врешь, ведь я же знаю, какие они, каждый день повязки меняю, – упрекнула девушка.

– Да нормально все, нормально. Я ведь не бегать собрался, так, встать бы для начала, понять, живой еще или уже калека, – я все же не вытерпел и подпустил в голос немного грубости. Но грубости не к этой милой девушке, а к себе.

– И что, понял? – покачав головой, девушка все еще пыталась меня переубедить.

– Ага, – сказал я и улыбнулся, – думаю, что на днях все же встану.

– Только попробуй без меня тут ползать, я тебе устрою! – Ого, говорил же, что она еще и с норовом.

– Не ругайся. Специально тебя позову. Что на улице? – я уже вернулся в лежачее положение и попытался сменить тему. Валя вытирала мне пот, который от напряжения обильно стекал по лицу.

– Самолет пролетал, но не над нами, в стороне. Стрельбы не слыхать, все тихо. Ты же знаешь, тут же как будто и войны нет.

– А самолет куда летел?

– На восток, – выдохнула девушка.

– Ладно, – я провел рукой по голове девушки, задержав ладонь на щеке. – Устала?

– Нет, нормально. Ой, сегодня же знаешь что случилось? – как ужаленная подскочила девушка с моей постели. Я чуть напрягся.

– Что?

– Из леса корова вышла, представляешь? Ее дед Захар прибрал. Он один живет, говорит, чтобы приходила доить, молоко будем на всех делить.

– Нормально, – кивнул я. Вообще хорошо. В деревне ведь всего десять человек живет, так что будем с молоком теперь. Пока фрицы не вернутся. Детей здесь нет, одни старики, никого младше шестидесяти. Сопротивляться некому, скотину уже забрали. Думаю, если фрицы сюда и заглянут когда-нибудь, так только случайно или по сообщению авиаразведки. Ведь самолеты летают, вполне могут заметить деревеньку и навестить. Хоть и надеюсь, что этого все же не случится.

Еще через неделю я все же встал, а спустя два дня после этого начал ходить в туалет сам. Ждал я этого больше всего на свете. Хоть и привык к Вале, да все одно стесняюсь. Валюша постоянно намекает, чтобы я не возвращался в строй. Прямо не говорит, все вокруг да около, но смысл понятен. Конечно, ей как женщине хочется уюта и покоя, а какой уж тут покой, когда враг буквально за порогом твоего дома стоит. Это даже не на соседней улице, это…

Дни тянулись медленно, но все же вот уж и август заканчивается. Я почти здоров, в груди не болит, только кашель остался, да и тот редкий. Ноги совсем в порядке стали, их и посекло-то несильно. Наступил день, когда я решил уходить из деревни. Куда, пока не знаю, но нужно к нашим пробиваться. Понимаю, что до фронта хрен знает сколько верст, но как-то все же нужно добраться. Вообще, по обрывкам фраз немногих местных я понимал, что я где-то в Белоруссии, но вот где точно, не знаю. Деревню дед Захар назвал как-то чудно, один раз:

– Что? Как нашу деревеньку кличут? – на мой вопрос дед Захар даже удивился. – Так вроде при царе была безымянной, а при Советах, когда перепись проводили, вроде как Лесной прозвали. У меня вроде в документах так написано… – вот и весь сказ. Их при царе как бы вообще не существовало. А секрет того, что за два месяца фрицы сюда лишь раз заглянули, был в болотах и лесах. Очень просто. Когда я начал, наконец, ходить и мог уже делать небольшие пешие прогулки, я разведал местность вокруг. Заодно грибов притащил на всю деревню. Наша деревня находилась в окружении болот, на окраине очень старого леса. Сюда идти только если специально. Просто для того чтобы проехать мимо, фрицам нужно делать приличный крюк от дороги. А на фига им это? Есть пути и прямее, и проще в прохождении. За два месяца мы ни разу не слыхали шума моторов, только от пролетающих далеко в стороне самолетов. Вот и вышло так, что я имел возможность спокойно отлежаться. А до дороги, причем обычной проселочной, отсюда аж двадцать верст. О как.

С Валентиной мы жили последний месяц как муж и жена. Ага, это все же случилось. Даже Елизавета Васильевна не возмущалась, узнав о наших отношениях. Случилось все как-то спонтанно, я вначале даже обалдел. От самого себя обалдел. Когда мне стало лучше настолько, что я свободно ходил, я попросил деда Захара истопить баню. Она тут только у него и была, в хорошем состоянии. Сосед исполнил мою просьбу, а заодно так меня отхреначил веником, что дурно стало. Открыв дверь в предбанник, сосед вышел, оставив меня в чувство приходить, ну, а я наслаждался сладкой истомой, что разлилась по телу. Было очень хорошо, я лежал на лавке с закрытыми глазами и не заметил, как кто-то пришел. Когда меня облили из ковша, я открыл глаза и увидел Валю. Та стояла с куском мыла и смотрела на меня. Я хлопал глазами от удивления и увиденного. А посмотреть было на что.

– Давай я тебя помою, – сказала она и начала намыливать меня. В бане все еще было жарко, а одета она была в простую белую рубаху, длинную, ниже колен. От жары Валюшка вся покрылась испариной, а рубаха прилипла к телу. Вот тут я и почувствовал, что почти полностью здоров. Грудь у девушки была настолько аппетитной, я и раньше догадывался, что под одежкой она хороша, но тут я разглядел ее всю наконец. Ведь девчата сейчас других нравов, одеваются просто и закрывают тело, даже волосы постоянно убраны и прикрыты платком. А тут… Волосы рассыпаны по плечам, грудь торчком, темные круги проглядывают сквозь намокшую рубаху и… манят, черт возьми! Даже не разглядывая что-либо еще, я просто вытянул руки и, проведя ими по щекам девушки, притянул к себе. Удивлению не было предела, когда я не почувствовал толчка или удара. Девушка была согласна. Нежно, стараясь быть настолько аккуратным, насколько это возможно, я целовал Валентину в губы. Получал неловкие и неумелые ответы, не обращая на это внимания. Мне просто захотелось вдруг сделать так, чтобы это девчонка почувствовала себя на вершине блаженства. Ждать каких-то действий от нее самой было бы глупо, я все взял в свои руки. Правда, почувствовав в одном месте осторожную хватку, удивился. Девушка явно не хотела бездействовать. Причем, черт, это было очень приятно. Чуть отстранясь, я потянул вверх ее рубаху, и Валя не сопротивлялась. Когда открылась удивительно большая, но крепкая молодая грудь, у меня сперло дыхание. Я вдруг вспомнил, когда у меня последний раз была женщина. Давно это было. Нежно, едва касаясь, я покрывал ее тело поцелуями. Я наслаждался сам и старался растянуть удовольствие для нее. Язык осторожно блуждал везде и всюду, заставляя девушку трястись то ли от страха первого раза, то ли от удовольствия. Думаю, тут все вместе было. То, что она невинна, я и так понимал, молодая же еще, да и в какое время живет. Валя тем временем тоже не сидела сложа руки, распаляя мое и без того сильное желание. Когда же мы, наконец, слились в одно целое, простонав, Валюшка выдохнула мне в ухо:

– Я твоя жена! – и расслабилась, потому как ей стало очень хорошо. Как и мне, конечно.

А еще, вечером, когда легли спать, уже вместе, конечно, она рассказала на ухо:

– Мне всегда думалось, что когда ЭТО случится, мне будет больно, боялась, как дурочка. А это так хорошо, что, кажется, даже и умереть теперь можно спокойно.

Тогда я ей сказал просто, но всерьез:

– Я очень счастлив, что ты стала моей женой.

А девушка, прижавшись ко мне, ответила:

– Я тебе сыночка рожу, обещаю! – На это я не знал, что ответить, поэтому просто поцеловал ее крепко, и мы уснули.

С тех пор мы зачастили в баню. Дед Захар лишь один раз сказал:

– Эх, где мои молодые годы! – Больше разговоров и не было. Валентина была просто ураганом в постели, а мне было чертовски приятно, что девушка получает удовольствие. Нет, я и сам был в полном восторге, только для меня очень важно, что чувствует женщина. Я был очень удивлен, обнаружив в молодой девчонке сороковых годов такой ураган чувств и эмоций. Она готова была любить меня каждую секунду, а я старался соответствовать ее ожиданиям и отвечал ей взаимной любовью.

– Может, все же пойдем вместе? – Эта попытка девушки пойти со мной, была, наверное, уже сотой. Я не хотел брать ее с собой. Деревня, в которой я так чудно подлечился, реально была в захолустье. Туда за все время, что мы там жили, так никто и не заглянул. Вот пусть так и будет. Тем более, Валюшка рассказала, хоть и сомневаясь пока, что вроде как ждет ребенка. Срок пока никакой, может, это и вовсе «ложная тревога», но мне было страшно за нее. Поэтому и оставил ее здесь. Даже представить себе не мог, как вообще это будет выглядеть. Боец выходит из окружения с беременной девахой. Не то чтобы это как-то неэтично. Просто тяжело это, путь-то предстоит весьма и весьма неблизкий и тяжелый. Кто знает, может, меня и вовсе убьют где-нибудь совсем неподалеку, а что будет с ней? Даже представлять не хочу.

Я действительно надеялся на удаленность деревни от внешнего мира, точнее, только на это и была надежда. Как я буду жить, зная, что на оккупированной территории живет МОЯ женщина, я не знаю, надеюсь, все будет хорошо. Если честно, то вот именно сейчас, как бы некрасиво это ни звучало, но я должен о ней даже забыть. Забыть не потому, что она для меня была увлечением, даже и в мыслях не было ничего такого. Просто я иду воевать, а если буду все время думать о ней, то просто погибну в первом же бою.

Идти было легко, я был полон сил, энергии, относительно здоров и счастлив. Какое же это хорошее время, не война, а вообще эти годы. Да, нет благ цивилизации, но если подумать, хорошенько подумать, то что нужно человеку для счастья? В моем времени, там, в будущем, все живут только ради денег. Потому как без них нельзя. Люди работают как волы, с утра до ночи, иногда без выходных, лишь бы заработать лишнюю копейку. Меня никогда такое не прельщало. Искал, да и находил такую работу, чтобы было много свободного времени, иначе зачем жить, находясь постоянно на работе? Жизнь-то одна! Работать нужно для того, чтобы жить, а не жить для работы. Аксиома.

К вечеру, а вышел я рано утром, оказался в какой-то странной местности. Вроде деревья есть, а леса нет. Просто редкие деревца, вперемешку с кустарником. Когда одна нога вдруг ушла в воду, провалившись на, казалось бы, ровном месте, я наконец-то догадался. Болото. Да уж, пока воевал, как-то все удавалось обходить гиблые места Белоруссии, а вот теперь попался. На самом деле, болот здесь много, просто этим летом часть пересохла, вот и не попадал еще в них. А тут на тебе. Решив, что лучше не соваться дальше, так как уже вечер, а темнеет в августе рано и ночи очень темные, остановился на ночлег. Ночами бывало довольно прохладно, но у меня была шинель, я вообще был при полном обмундировании, только без оружия. Наган я оставил Вале, на крайний случай. Она сказала, правда, что лучше застрелится, чем в лапы к врагу попадет, я молчаливо согласился с этим. Разведя костер, я достал припасы, что собрала мне в дорогу… жена. Ничего особенного, ведь ни кур, ни скотины в деревне не было, поэтому ни сала, ни яиц не было. Зато был свежий лучок, чеснок, огурцы соленые и хлеб. Много. Валя сама пекла. Собрала мне и простой каравай, и разного рода лепешек, поэтому на пару дней мне вполне хватит.

Поужинал, завернулся в шинель и уснул. Спал недолго, почувствовал, что стало холоднее, и вынужден был встать, чтобы подкинуть в костер дровишек. Быть замеченным я не боялся. Ночь, болото, да и костерок я разводил маленький, больше надеясь на тепло от углей, чем от пламени, подкладывал понемногу. Спать уже не хотелось, но и идти пока не было возможности. Слишком темно еще, часы показывали три ночи. Странно, что пока я валялся в забытьи в обозе отступающего отряда, с меня никто часы не снял. У костра я просидел до пяти. Как только на востоке появилась полоска рассвета, стало уже значительно светлее, и я выдвинулся в путь. Обходил болото по самому краю, так как местности просто не знал, да и карты у меня не было. Топал чисто на интуиции. Понимал, где восток, туда и шел. Когда болото было позади, а впереди распростерся огромный луг, я остановился. Заставило меня это сделать увиденное. Справа, на самом пределе видимости что-то привлекло мое внимание. Движение, вот что это было. Поле было уже пустым, причем явно убранным, спрятаться некуда, от слова совсем. Идти вот прямо так было боязно. Не для того меня Валентина отхаживала, чтобы я врагу в плен попался сразу, как только на ноги встал. Обходить было нереально, слишком далеко и все по открытой местности, поэтому решил вновь ждать. Темноты, конечно. Кстати, осталось не так уж и долго. Мое путешествие вокруг болота заняло полдня. Сейчас уже четырнадцать часов, так что осталось немного.

Движение, что я заметил днем, более не повторялось. Я даже решил было, что мне просто показалось, но двигаясь в темноте в нужную сторону, я все-таки понял, что я видел. Поле, что было передо мной, примерно через три километра уходило вниз. Я был на возвышенности, это и сыграло мне на руку. Внизу, под холмом, на котором я находился, был населенный пункт. Не то большая деревня, не то маленькое село. Церкви вроде не видно, но ее могли и снести. Так вот, на вершине холма был пост. А движение, что я видел днем, было телегой, на которой привозили еду солдатам, что были на посту. Вру, не солдаты это, полицаи, мать их! Это я разглядел, к сожалению, слишком поздно, меня банально заметили.

– Стой, стрелять буду! Кто такой?

Я выперся, блин, как баран прямо на пост. Суки, сидят здесь тихо, ни костра, ни разговоров, вот и прошляпил.

– Ну-ка, Сашко, обыщи этого красноперого! – приказал один постовой другому. Их всего здесь было двое. Что ж, если сейчас не свалю, тогда песец мне.

– Мужики, вы чего, я ж свой! – брякнул я.

– Кому свой? – злобно бросил первый полицай.

– Тому, кто на войну не будет посылать, тому и свой, – спокойнее ответил я. Надо заставить их стволы опустить, тогда и попробую что-то сделать. В деревне, пока отлеживался, тренироваться начал сразу, как только боль прошла, поэтому тело вполне годится для рукопашной схватки.

– А чего в форме? – спросил второй, которого назвали Сашко.

– А в чем мне идти-то, в кальсонах? – усмехнулся я. – Гардеробчик мой весь на мне.

– Руки за спину, шутник! – пробасил вновь первый, поднимая ствол «мосинки» выше.

– Эй, паря, ты не шмальни случай, я вам не враг! – сказал я серьезно.

– Вот старшему сдадим, а уж он решит, враг или не враг! – заключил полицай.

Молодой, а Сашко был парнем лет восемнадцати, зашел мне за спину и, сняв с меня сидор, хотел было связать руки. Он стал вешать свою винтовку на шею, чем я и воспользовался. Я видел нож у него за поясом штанов, рукоять торчала, поэтому, протянув руку, просто схватил ее и оттолкнул полицая. Тот попятился, а я уже развернулся и метнул нож в первого, того, что постарше. Хорошо, что нож был не в ножнах, поэтому легко и вытащил. К этому времени полицай уже успел чуть расслабиться, и ствол винтаря смотрел вниз. Нож вошел ему в живот, заставив разжать руки и выпустить винтовку. С него хватит, пора и второго окучивать. Повернув голову, увидел, как молодой Сашко судорожно пытается дернуть затвор.

– Оружие надо держать заряженным! – Мой кулак прилетел ему в голову, заставив забыть обо всем на свете. Удар у меня хороший, поставить успел по старой памяти. Это нож я кидаю хреново, редко когда могу на уровень груди попасть, чаще ниже, как сейчас. Почему не получается, не понимаю. Вроде выпускаю не поздно, а он все одно низко входит. А если еще чуть раньше, то не втыкается, а попадает плашмя. Что-то я заговорился. Молодой, упав на землю, жалобно скулил, держась за щеку. Чего-то он в ступор впал, надо расшевелить. За того, в которого я нож метнул, я не переживал, отходит уже, я глянул краем глаза. Сашко же я убивать не спешил, мне сведения нужны.

Перевернув его лицом к земле, я связал полицаю руки его же веревкой, которую он для меня приготовил. Он что-то пытался сказать, но я лишь пнул его легонько в бок и приказал молчать. Так, этот уже не убежит, пойду, осмотрю трофеи. Страшно ли мне было, вот так запросто взять и напасть на двух вооруженных людей? Конечно, страшно. Да только выхода-то нет. Да и чем они от меня отличаются? Такие же люди. Могли пристрелить? Конечно, могли, но не пристрелили же. В такой ситуации, видимо, мобилизуются все резервы организма. Полицаи были уверены в своем превосходстве, а мне деваться было некуда, вот я и вышел из схватки победителем.

У первого в кармане оказался пистолет, наш ТТ, в другом кармане был запасной магазин, а в сидоре, что лежал возле скамейки, ага, они на ней тут и сидели, патроны россыпью. Уже хорошо. Патроны для винтовки, портянки, кстати, чистые, так как не воняли, и что-то из еды. Выдернув у него из пуза нож, вытер об его же одежду и направился вновь ко второму. Перевернув его и осмотрев, увидел под курткой ножны. Через минуту у меня на поясе уже висел нож в ножнах. Короткоствола у Сашко не было, только винтовка, патронов было мало, меньше трех десятков. Больше у молодого ничего и не было.

– Давай-ка поговорим теперь, друг ситный, – выдернув у него изо рта кляп, его же кепку, я показал кулак. – Только попробуй дернуться или заорать, на ремни порежу, понял меня?

Сашко закивал часто-часто.

– Смотри, я спрашиваю, ты отвечаешь, коротко и правдиво. Пойму, что врешь, будет больно. Сколько вас в деревне?

– Шестеро. Точнее, с нами было шестеро.

– Когда смена?

– В двенадцать.

– Немцы в деревне есть?

– Комендант и солдаты.

– Численность комендантского взвода?

– Десять солдат и унтер-офицер.

– Молодец какой. Что тут фрицы делают? – видя, что Сашко впал в ступор, пояснил: – Немцы.

– А, понятно. Так тут колхоз был большой, техники много. Немцы не могли бросить такой хороший урожай. Местные работали на уборке, а немцы контролировали. Тебе нужно быстрее уходить, я слышал, что в понедельник немцы будут вывозить у нас урожай, он все еще в хранилище. Их сюда много приедет, но ты успеешь уйти.

– О как. Замечательно! – прикидывая уже, как спалю на хрен этот урожай, сказал я.

– Там, в конце деревни, возле силосных ям, большой сарай, все там. Сторожа нет, так как комендантские охраняют.

– А вы там зачем, если фрицы сами охраняют?

– Так за народом смотреть, чтоб не сделали чего. На работы выгоняем…

– Где ближайшая часть или гарнизон у немцев? – оборвал я Сашко.

– Верст восемь на юг. Гарнизонный склад и мастерские. Технику там чинят. А еще лагерь есть, недалеко, примерно десять верст, но это туда, к болоту, – полицай указал в сторону, почти туда, откуда я пришел.

– Я сам оттуда иду, чего-то я не видел там никаких лагерей, – удивился я.

– Лагерь небольшой, человек двести там, еще в прошлом месяце устроили. Здесь как таковых войск-то нет, поэтому его еще не вывезли. Да и до железной дороги далеко.

– Ты был в лагере?

– Один раз, продукты возили.

– Охрана?

– Человек двадцать, офицер. Две вышки с пулеметами…

– А на складах?

– Столько же. Там наши красноармейцы работают, их по всем лагерям собирают, тех, кто умеет технику ремонтировать.

– Когда это красноармейцы тебе своими стали, падаль? – жестко спросил я.

– Меня заставили. Мне семнадцать всего, Петро сказал, что красные меня на войну отправят или на зону, за то, что был на территории врага. Я испугался, да и родители здесь живут, что с ними будет?

– Наших убивал?

Тот повесил нос. Ясно, скорее всего, расстрелом повязали. Я задавал вопросы еще минут пять, а получив нужные ответы, решил судьбу полицая. Ладно хоть зла у меня на него нет, но и оставлять его в живых мне нельзя. Поэтому… Вытянув нож, я быстро, пока Сашко не успел заголосить, вогнал лезвие ему под челюсть. Умер тот сразу, не мучился. А я вдруг понял, что все, выжил я из себя страх, во мне проснулся зверь. Или, как говорили обо мне в той жизни – МОРОЗ.

Собрав винтовки и повесив на плечо, я стал потихоньку, делая круг, сближаться с деревней. Сашко рассказал мне, где живут немцы, где полицаи, думаю, я их всех завалю. Ночь будет помощницей, а силы я в себе чувствую. Злой я сейчас, да и голодный до войны, поэтому буду работать жестко. Да и зерно сжечь надо.

На въезде в деревню был пост немчуры, потому как склады с зерном были именно с этой стороны. Два солдата мирно болтали, когда я оказался возле них. Подбирался недолго, шел в шинели полицая, может, поэтому и не привлек внимания. Да и Сашко рассказал, что к ним сюда давно никто не забредал из бойцов Красной Армии.

У меня на винтовке был закреплен штык, поэтому я просто заколол их обоих. Один, правда, чуть пискнуть успел, но вроде никого не насторожил. Забрав у фрицев пулемет, ленты и гранаты, я направился к складам. Просто увидел мотоцикл, вот и решил, что это и будет решением. В мотике обнаружил канистру с бензином и понял, что это судьба. Пробраться к дому, где квартировали немцы, было просто. Огородами, огородами – и я на месте. Пулемет я поставил на сошки напротив выхода из избы, а саму ее быстренько оббежал, поливая стены из канистры. Окна избы выходили только на две стороны, так что от меня не скроются.

Возможно, кто-то что-то и почувствовал, да поздно было. Да, я рисковал, но одновременно и немцев, и полицаев мне не сработать, поэтому пойдем от сложного к простому, а не наоборот. Поглядев нагло и в открытую в окно, я увидел, как фрицы спят на кроватях. Наверное, со всей деревни стащили в один дом. Разбив рукоятью гранаты стекло, я швырнул внутрь сразу две «колотушки» и побежал назад, туда, где у меня стоит пулемет. Грохнуло тихо, стены задавили звук, но из окон полетели ошметки занавесок, щепки от рам и осколки стекол. Внутри орали, а я, взяв в руки еще одну гранату, швырнул ее к дверям дома. В этом месте стояла и канистра с остатками бензина, поэтому пламя занялось быстро. Дом мгновенно вспыхнул как свеча, а крики из дома стали настолько паническими, что меня даже передернуло. Выскочил на улицу всего один немец, самый хитрый, похоже. Его я и срезал из пулемета. Машинку эту я уже использовал, знаю, как с ней обращаться. Дом горел так хорошо, что я быстренько собрался, тем более люди начали выскакивать из домов, и рванул в ту сторону, где жили полицаи. Те попались мне по дороге, хорошо хоть разглядел их. До бандитов было метров двадцать, я просто упал на колено и начал стрелять. Сломанными куклами попадали в дорожную пыль убитые, кто успел залечь, получил пулю чуть позже. Закончил быстро и обвел глазами округу. Черт, жаль, что я один, можно было бы хорошенько прибарахлиться у фрицев в доме, но, видно, не судьба.

Народу уже было много. Я к этому времени снял и выкинул полицейскую шинель, в гимнастерке прохладно, моя-то шинелька на окраине осталась. Осмотрев тела полицаев и игнорируя все вопросы местных жителей, я просто шел мимо, направляясь к тому дому, где квартировали полицаи. Откуда прозвучал выстрел, я сначала даже не сообразил. Двойка мне! Что-то просвистело рядом и ударило в землю. Я мгновенно упал на дорогу и направил пулемет в сторону, которую посчитал опасной. Метрах в пятидесяти стоял высокий, немолодой мужчина с охотничьим ружьем в руках. Стволы были переломлены, мужик явно заряжал новые патроны.

– Брось оружие, что ты делаешь?

Мужик явно делал то, что считал нужным. Он уже привел оружие в боеготовность и вскинул его к плечу, когда я выстрелил. Короткая, патронов на пять, очередь, отшвырнула любителя охоты на людей в сторону. Народ на улице отхлынул, голоса смолкли. Я ждал чего угодно, но не последовавшей за этим реакции. Думал, что мне сейчас убегать придется, что местные тут целиком за нацистов… Первой оттаяла одна женщина. Сделав несколько шагов к мужику с ружьем, она смачно плюнула на его мертвое тело. За ней, как по команде, многие поспешили это повторить. Кто-то просто матерился, причем из того, что разобрал, было:

– Сука фашистская!

– Поделом сволочи!

– Сдох гад, как собака!

Ну и прочие любезности. Ко мне не решались подойти, я ведь все еще лежал за пулеметом, как-то не торопясь вставать. Наконец, один мужичок набрался смелости и вышел вперед.