Семь камней. Устоять или упасть Гэблдон Диана

– Batinse! – ахнула она с явным испугом. – Qu’est-ce quis’ pass?[3]

– Rien,[4] – ответил он, пораженный не меньше ее. – Ne vous inquietez, madame. Est-ce que Capitaine Stubbs habite ici? Не волнуйтесь, мадам. Здесь живет капитан Стаббс?

Ее глаза, и без того огромные, буквально вылезли на лоб. Грей схватил ее за руку, опасаясь, что она упадет в обморок к его ногам. Самый старший из сорванцов, следовавших за ним, подскочил и распахнул дверь. Грей обнял женщину за талию и потащил ее в дом.

Увидев в этом приглашение, остальные дети столпились позади него, бормоча что-то, возможно, сочувственное, а он подошел к кровати и уложил на нее женщину. Маленькая девочка, одетая в панталоны, которые поддерживались бечевкой, обернутой вокруг ее тщедушного тела, прошмыгнула мимо него и что-то сказала женщине. Не получив ответа, она повернулась и выскочила в дверь.

Грей стоял в нерешительности, не зная, что делать. Женщина, хоть и побледневшая, дышала ровно. Вот она подняла веки.

– Voulez-vous un petit eau?[5] – предложил он и огляделся в комнате, отыскивая глазами воду. Возле очага он обнаружил ведро с водой, но тут его внимание переключилось на предмет, стоявший возле ведра, – на колыбельку со спеленутым младенцем, глядевшим на него большими, любопытными глазами.

Конечно, он все уже понял, но присел на корточки возле малыша и помахал пальцем у его лица. Глаза у ребенка были большие и темные, как у матери, но кожа немного светлее. А вот волосы и вовсе не черные, прямые и густые. Они были цвета корицы и окружали голову нимбом из таких же кудрей, какие Малкольм Стаббс усердно прятал под париком.

– Что случилось с le capitaine? – строго спросил у него за спиной властный голос. Грей молниеносно оглянулся, увидел стоявшую над ним крупную женщину, встал и поклонился.

– Ничего, мадам, – заверил он. Пока ничего, добавил он мысленно. – Я просто ищу капитана Стаббса, чтобы передать ему письмо.

– О! – Женщина (француженка, но явно мать или тетка молодой женщины) немного успокоилась и сменила свой тон на менее грозный. – Тогда ладно. D’un urgence,[6] это письмо? – Она разглядывала его; ясно, что другие английские офицеры не имели привычку навещать Стаббса в этом доме. Вероятнее всего, у Стаббса было официальное жилье где-то еще, где он исполнял свои служебные обязанности. Неудивительно, что женщины решили, будто Грей пришел сообщить о несчастье, случившемся со Стаббсом. Что он убит или ранен. Пока еще нет, мрачно подумал Грей.

– Нет, не срочное, – ответил он, чувствуя тяжесть миниатюры в своем кармане. – Важное, но не срочное. – После этого он ушел. Никто из детей уже не бежал за ним.

Узнать информацию о каком-то военнослужащем обычно было несложно, но Малкольм Стаббс, казалось, растворился в воздухе. Всю неделю Грей прочесывал штаб, военный лагерь и городок, но не мог найти следов своего бесчестного родственника. Что странно, никто, казалось, не беспокоился за капитана. Люди из роты Стаббса просто смущенно пожимали плечами, а его командир, очевидно, отправился вверх по реке инспектировать состояние разных подразделений. Разочарованный Грей вернулся на берег реки, чтобы обдумать ситуацию.

Ему представлялись две логические возможности – нет, три. Первая – Стаббс услыхал о призде Грея, сообразил, что Грей обнаружит именно то, что обнаружил, запаниковал и сбежал. Вторая – он повздорил с кем-то в таверне или темном переулке, был убит и сейчас спокойно разлагается в лесу под ворохом листьев. Или третья – его направили куда-то с поручением.

В первой версии Грей сильно сомневался: Стаббс не был склонен к панике и если бы узнал о приезде Грея, то первым делом отыскал бы его сам, предотвратив таким образом вероятность того, что Грей станет разыскивать его в деревне и наткнется на ту женщину. Поэтому он отбросил такое предположение.

От второй версии он отказался еще быстрее. Если бы Стаббс был убит, случайно или нет, поднялась бы тревога. В армии обычно знают, где находятся солдаты, и принимают меры, если они оказываются не там, где должны быть. То же самое касается дезертиров.

Ладно. Если Стаббс исчез и его никто не ищет, из этого следует, что командование куда-то его направило. Поскольку никто вроде бы не знал, где он, его миссия, скорее всего, была секретной. А с учетом нынешней позиции Вулфа и его одержимого желания покорить цитадель Квебек это означало почти наверняка, что Малкольм Стаббс отправился вниз по реке на поиски возможности атаковать крепость. Грей вздохнул, удовлетворенный своими дедукциями. Что, в свою очередь, означало – если Стаббса не поймают французы, не скальпируют или не похитят враждебные племена индейцев, не задерет медведь, он рано или поздно вернется. И Грею ничего не оставалось, как ждать.

Он прислонился спиной к дереву и наблюдал, как пара рыбацких каноэ медленно плыла вниз по течению, держась возле берега. Небо было затянуто тучами, воздух слегка холодил кожу – приятная перемена после вчерашней жары. Пасмурное небо – хорошая рыбалка, так говорил ему отцовский егерь. Интересно, почему? Может, солнце слепит рыбу и она укрывается в темных местах на глубине, а при неярком свете дня поднимается к поверхности?

Тут он неожиданно вспомнил электрического угря; по словам Садфилда, такие угри живут в илистых водах Амазонки. У него поразительно крошечные глазки. Садфилд предположил, что угорь использует свое электричество, чтобы находить добычу и убивать ее сильным разрядом.

Грей не мог сказать, что заставило его в тот самый момент поднять голову, но он увидел, что одно из каноэ остановилось на мелководье в нескольких футах от него. Индеец, приплывший на нем, сверкнул ему белозубой улыбкой.

– Англичанин! – крикнул он. – Хочешь ловить со мной рыбу?

Разряд электричества пробежал по телу Грея, и он выпрямился. Глаза Маноке были устремлены на него; Грей вспомнил прикосновение его губ и языка, характерный запах. Его сердце учащенно забилось. Отправиться на рыбалку с индейцем, которого он едва знал? Это легко может стать ловушкой, и он окажется без скальпа или произойдет еще что-нибудь похуже. Впрочем, электрические угри не единственные существа, умеющие различать вещи с помощью шестого чувства, подумал он.

– Да! – крикнул он. – Встретимся возле пристани!

Через две недели он спрыгнул из каноэ Маноке на пристань, худой, загорелый и по-прежнему при своем скальпе. Том Берд наверняка страшно беспокоился, размышлял он. О своем отъезде он сообщил ему, но, естественно, не мог сказать, когда вернется. Наверняка бедняга Том уже решил, что его господина захватили и увели в рабство или сняли с него скальп, а волосы продали французам.

Все дни они медленно плыли вниз по реке и, когда хотели, останавливались, чтобы ловить рыбу. Ночевали на песчаных отмелях и островках, жарили свою добычу и ужинали в безмятежном покое под кронами дубов и ольхи. Иногда видели другие лодки и суда – не только каноэ, но и много французских пакетботов и бригов, а также два английских военных корабля, которые с полными парусами плыли вверх по реке. Отдаленные крики моряков казались ему такими же чужими, как язык ирокезов.

В летних сумерках первого дня, после еды, Маноке вытер пальцы, встал, небрежно развязал набедренную повязку, и она упала на траву. Грей тоже сбросил бриджи и рубашку.

Перед едой они плавали в реке; индеец был очень чистоплотным, его кожа больше не была покрыта жиром. И все-таки Грею казалось, что от него пахло дичью, олениной, и это был сложный, насыщенный запах. Грей даже гадал – то ли так пахнут все люди его расы, то ли один Маноке.

– Как я пахну? – спросил он из любопытства.

Маноке, поглощенный своим делом, буркнул что-то похожее на «хрен», что в равной степени могло служить проявлением легкого раздражения, и Грей решил воздержаться от дальнейших выяснений. К тому же, если бы от него действительно пахло ростбифом, бисквитом или йоркширским пудингом, разве понял бы это индеец? Да и вообще, нужно ли это ему? Не нужно, решил он, и они с удовольствием провели остаток вечера молча, без ненужных разговоров.

Он поскреб поясницу там, где ее натер ремень; его донимали москиты, а кожа облезала после загара. Он уже пытался носить набедренную повязку, увидев, как это удобно, но однажды лежал слишком долго на солнце, и у него обгорели ягодицы. После этого он снова вернулся к бриджам, чтобы больше не слушать шутливых замечаний по поводу его белого зада.

Погруженный в приятные, но бессвязные мысли, он прошел уже половину пути по городу и лишь тогда заметил, что на улицах стало заметно больше военных. Стучали барабаны, вызывая солдат и офицеров из их квартир, звучал ритм военного дня. Шаги Грея сами собой подстраивались под барабанный бой. Он выпрямился и почувствовал, что армия неожиданно схватила его и выдернула из недавнего блаженства.

Он невольно направил взгляд на холм и увидел, что над большой таверной, служившей штабом, трепещут флаги. Вулф вернулся.

Грей отыскал свою квартиру, заверил Тома в своем благополучии, покорился ему и терпеливо сидел, пока его волосы распутывались, расчесывались, сбрызгивались парфюмом, а после были крепко заплетены в формальную косичку. Потом в чистом мундире, натиравшем его загорелую кожу, он пошел представляться генералу, как того требовали приличия. Он видел Джеймса Вулфа и раньше, но не был знаком с ним лично. Впрочем, много о нем слышал. Генерал был почти его ровесником, сражался при Каллодене, был младшим офицером под началом герцога Камберлендского во время Шотландской кампании.

– Грей? Брат Пардлоу, не так ли? – Вулф направил свой длинный нос в сторону Грея, словно обнюхивал его, как один пес нюхает зад другого. Грей надеялся, что ему не придется вступать в долгую беседу, и вежливо поклонился.

– Сэр, я передаю вам привет и всяческие комплименты от моего брата.

На самом деле его брат говорил далеко не комплименты.

«Мелодраматичный осел» – вот что сказал Хэл, торопливо снабжая Грея информацией перед отъездом. «Любит покрасоваться, лишен здравого смысла, никудышный стратег. Впрочем, ему дьявольски везет, этого у него не отнимешь. Не ввязывайся в его глупые авантюры».

Вулф кивнул достаточно приветливо.

– И вы прибыли как свидетель… как там его – капитана Керратерса?

– Да, сэр. Уже назначена дата суда?

– Не знаю. Назначена? – спросил Вулф у своего адъютанта, высокого, тощего существа с бусинками глаз.

– Нет, сэр. Но теперь, раз здесь его светлость, мы можем ускорить дело. Я скажу бригадиру Летбридж-Стюарту, он будет председательствовать на суде.

Вулф махнул рукой:

– Нет, подожди немного. У бригадира сейчас другие заботы. Так что потом…

Адъютант кивнул и сделал какую-то запись.

– Да, сэр.

Вулф поглядывал на Грея, словно маленький мальчик, которому не терпится поделиться своим секретом.

– Вы ладите с шотландскими горцами, полковник?

Грей удивленно заморгал.

– Насколько такая вещь возможна, сэр, – вежливо ответил он, и Вулф расхохотался.

– Молодец. – Генерал наклонил голову набок и оценивающим взглядом посмотрел на Грея. – У меня около сотни этих существ, вот я и думал, какой от них прок. Кажется, я нашел для них маленькое приключение.

Адъютант невольно улыбнулся, но тут же стер с лица улыбку.

– В самом деле, сэр? – осторожно спросил Грей.

– Немного опасное, – беззаботно продолжал Вулф. – Но ведь это шотландцы – невелик ущерб, если они слегка пострадают… Не желаете присоединиться к нам?

«Не ввязывайся в его глупые авантюры». «Верно, Хэл, – подумал он. – Может, посоветуешь заодно, как мне отклонить такое предложение, сделанное самим главнокомандующим?»

– Буду рад, сэр, – ответил он, чувствуя, как по его спине побежали мурашки. – Когда?

– Через две недели – в новолуние. – Казалось, Вулф махал хвостом от энтузиазма.

– Мне позволено узнать природу той… э-э… экспедиции?

Вулф переглянулся с адъютантом и сияющими от восторга глазами посмотрел на Грея.

– Мы собираемся взять Цитадель Квебек, полковник.

Значит, Вулф считал, что нашел слабое место. Или, точнее, его нашел верный скаут-разведчик Малкольм Стаббс. Грей ненадолго заскочил на квартиру, сунул в карман миниатюру Оливии и малыша Кромвеля и пошел искать Стаббса.

Он даже не обдумывал, что скажет Стаббсу. Хорошо еще, что он не нашел Стаббса сразу после того, как обнаружил его индианку-любовницу с ребенком, ведь тогда он мог просто убить его, не думая о последствиях. Но прошло время, и его гнев немного поутих. Теперь он был спокойнее.

Так думал Грей, пока не вошел в лучшую таверну – Малкольм был знатоком вин – и не обнаружил своего кузена за столом в кругу друзей, веселого и небрежного. Он был невысок, пять футов четыре дюйма, светловолосый парень с быстро красневшим лицом, если сильно выпьет или весело рассмеется.

В тот момент он, казалось, испытывал оба состояния – смеялся шуткам своих приятелей, махал пустой кружкой, требуя, чтобы барменша наполнила ее. Он оглянулся, заметил идущего по таверне Грея и засиял словно маяк. Он явно провел много времени под открытым небом и загорел почти так же сильно, как сам Грей.

– Эге, кого я вижу! Грей! – воскликнул он. – Какая нечистая сила принесла тебя в эту дыру? – Тут он обратил внимание на суровое лицо Грея, и его игривый тон пропал, а между густых бровей стала расти озадаченная складка.

Долго расти ей не пришлось. Грей бросился к столу, опрокинул кружки и схватил Стаббса за ворот рубашки.

– Ну-ка, давай выйдем, подлая свинья, – прошептал он, приблизив лицо к лицу Малкольма, – или я убью тебя прямо здесь, клянусь.

Потом он отпустил его и выпрямился. Кровь стучала в его висках. Стаббс потер грудь. Он был ошеломлен и перепуган. Грей видел это по его вытаращенным голубым глазам. Стаббс медленно встал и кивнул своим собутыльникам, чтобы они оставались на месте.

– Не беспокойтесь, парни, – сказал он, изо всех сил пытаясь держаться непринужденно. – Мой кузен – семейные дела.

Грей увидел, как двое офицеров понимающе переглянулись и с опаской посмотрели на Грея. Они все поняли.

Скупым жестом он велел Стаббсу идти первым. Они вышли на улицу, сохраняя чинный вид. Но там Грей схватил Стаббса за руку и потащил за угол в маленькую улочку. Там он резко ударил парня, тот потерял равновесие и налетел спиной на стену. Грей сбил его с ног, уперся коленом в его бедро с упругими мышцами. Стаббс сдавленно крикнул.

Дрожащей от ярости рукой Грей полез в свой карман, вытащил миниатюру и кратко показал ее кузену, потом с силой вдавил в его побледневшую щеку. Стаббс заорал, схватил ее. Грей позволил ее взять и выпрямился.

– Как ты смел? – спросил он тихим, грозным голосом. – Как ты смел обесчестить свою жену, своего сына?

Малкольм тяжело дышал, прижимая руку к ушибленному бедру, но не терял хладнокровия.

– Это все чепуха, – заявил он. – Она вообще не имеет отношения к Оливии. – Он сглотнул, вытер лицо и осторожно взглянул на миниатюру, держа ее на ладони. – Тот карапуз, да? Хороший… симпатичный парень. Похож на меня, правда?

Грей с размаху ударил его коленом в живот.

– Да, как и твой ДРУГОЙ сын, – прошипел он. – Как ты мог сделать такое?

Малкольм раскрыл рот, но не произнес ни слова, лишь хватал губами воздух, словно выброшенная на берег рыба. Грей наблюдал за ним без всякой жалости. Он был готов насадить этого негодяя на вертел и жарить на костре. Он нагнулся, забрал миниатюру из безвольной руки Стаббса и сунул в свой карман.

Наконец Стаббс со стоном вдохнул. На его лицо, только что бледное, стал возвращаться обычный цвет. В уголках рта блестела слюна; он облизал губы, сплюнул, потом сел, тяжело дыша, и посмотрел на Грея.

– Снова будешь меня бить?

– Не сейчас.

– Хорошо. – Он протянул руку, Грей схватил ее и помог кузену встать на ноги. Малкольм прислонился к стене, все еще тяжело дыша, и смотрел на него.

– Кто назначил тебя Богом, Грей? Кто ты такой, чтобы судить меня, а?

Грей едва не ударил его снова, но удержался.

– Кто я такой? – повторил он. – Кузен Оливии, черт побери, вот кто! Ближайший родственник мужского пола, который у нее есть на этом континенте! А ты, должен тебе напомнить, ты ее муж, черт побери. Судья? Суд? Какого дьявола! Что ты имеешь в виду, грязный козел?

Малкольм закашлялся и опять сплюнул.

– Да… Ну… Как я сказал, это не имеет никакого отношения к Оливии – а значит, и к тебе. – Он проговорил это с подчеркнутым спокойствием, но Грей видел, как бился пульс на его шее, как нервно остекленели его глаза. – В этом нет ничего особенного – так тут принято, ради Бога. Все так…

Грей двинул Стаббса коленом в пах. Тот упал на землю, свернулся в позу зародыша и застонал.

– Подумай хорошенько, – посоветовал Грей. – Не торопись; я тоже никуда не спешу.

Почувствовав на себе чей-то взгляд, он обернулся и увидел солдат, с нерешительным видом стоявших в конце улочки. Грей все еще был в парадном мундире – немного неудобном, но ясно показывавшем его ранг, – и когда он свирепо сверкнул на них глазами, они поспешно удалились.

– Знаешь, мне надо бы убить тебя здесь и сейчас, – заявил он после молчания. Впрочем, бурлившая в нем ярость уже проходила. Стаббс тем временем пытался встать на ноги, разевая рот, словно его вот-вот стошнит. – Оливии лучше иметь мертвого мужа и то имущество, которое останется после тебя, чем такого живого блудливого козла, который будет обманывать жену с ее подружками – а то и с ее собственной горничной.

Стаббс пробормотал что-то невразумительное. Грей схватил его за волосы и повернул лицом к себе.

– Ну, что скажешь?

– Нет… все не так, как ты думаешь. – Застонав и держась руками за ушибленное место, Малкольм осторожно приподнялся с земли и сел, подтянув колени. Несколько раз осторожно вздохнул, уронил голову на руки, помолчал и лишь потом смог говорить.

– Ты ведь ничего не знаешь, правда? – Он говорил тихим голосом, не поднимая головы. – Ты ничего не видел из того, что видел я. Не делал того, что пришлось делать мне.

– Ты о чем?

– Об… убийствах. Не… в бою. Без благородства. Фермеров. Женщин… – Грей увидел, как пошевелился кадык на шее Стаббса. – Я… мы… уже много месяцев рыщем по окрестностям, сжигаем фермы, деревни. – Он вздохнул, и его широкие плечи поникли. – Солдаты… тем плевать… Половина из них жестокие ублюдки. – Он вздохнул. – Им ничего не стоит пристрелить мужа на пороге его дома и рядом с трупом поиметь его жену. – Он сглотнул. – Тут много извергов, не только Монкальм, который платит за скальпы англичан, – добавил он, понизив голос. Грей слышал дрожь в его голосе, боль, отнюдь не физическую.

– Малкольм, любой солдат видел такие вещи, – почти ласково сказал Грей после краткого молчания. – Ты офицер, твое дело держать их в узде. – И я сам прекрасно знаю, черт побери, что это не всегда возможно, мысленно добавил он.

– Я все понимаю, – ответил Малкольм и заплакал. – Я не мог.

Грей глядел на рыдавшего Стаббса и все больше чувствовал себя неловко и нелепо. Наконец широкие плечи Малкольма пошевелились. Через мгновение он заговорил, и его голос почти не дрожал.

– Тут все ищут и находят какой-то способ, чтобы не сойти с ума, согласен? А выбор невелик. Пьянство, карты или женщины. – Он вскинул голову, чуточку шмыгнул носом и с гримасой боли пересел в более удобную позу. – Но тебя ведь не интересуют женщины, не так ли? – добавил он, взглянув на Грея.

У Грея все сжалось внутри, но он вовремя сообразил, что кузен сказал это будничным тоном, не осуждая.

– Нет, не интересуют, – с тяжелым вздохом ответил он. – Обычно я пью.

Малкольм кивнул и вытер нос рукавом.

– А вот мне пьянство не помогало, – продолжал он. – Напившись, я засыпал, но забыть ничего не мог. Мне снились сны об… ЭТОМ. А проститутки – я… ну… я не хочу подцепить болезнь и… может… ну… заразить Оливию, – пробормотал он, опустив глаза. – В картах я не силен, – добавил он, прочистив глотку. – Но вот если я сплю в женских объятиях – мне хорошо.

Грей прислонился к стене и чувствовал себя таким же измолоченным, как Малкольм Стаббс. Бледно-зеленые листья летели по воздуху, кружились вокруг них, падали в грязь.

– Ладно, – наконец буркнул Грей. – И что ты намерен делать?

– Не знаю, – уныло ответил Стаббс. – Вероятно, придумаю что-нибудь.

Грей нагнулся и подал ему руку; Малкольм осторожно встал и, кивнув на прощанье, сделал несколько шагов. Потом схватился за живот, словно у него вываливались внутренности. Впрочем, немного отойдя, он остановился и посмотрел через плечо. На его лице читалось беспокойство, даже смущение.

– Может, ты мне… Миниатюру?… Ведь они мои… Оливия и мой сын.

Грей вздохнул, и вздох отозвался в его костях. Он чувствовал себя древним стариком.

– Да, они твои, – согласился он, достал из кармана миниатюру и сунул ее Стаббсу. – Не забывай об этом, ладно?

Через два дня прибыл конвой кораблей под командованием адмирала Холмса. Городок опять наполнился людьми, изголодавшимися по несоленому мясу, хлебу свежей выпечки, спиртному и женщинам. А на квартиру Грея прибыл вестовой с посылкой от Хэла и наилучшими пожеланиями от адмирала Холмса.

Небольшая посылка была заботливо упакована в промасленную ткань и перевязана бечевкой; узел запечатан сургучом с печатью брата. Это было так не похоже на Хэла; обычно его сообщения состояли из торопливо нацарапанных строк, где слов, необходимых для передачи смысла, всегда оказывалось чуть меньше минимального количества. Записки редко снабжались подписью, не говоря уж о печати.

По-видимому, Том Берд тоже счел эту посылку немного подозрительной; он положил ее отдельно от остальной почты и придавил большой бутылкой бренди, вероятно, чтобы не сбежала. Либо заподозрил, что Грею, возможно, потребуется бренди для подкрепления сил, ведь ему предстояло сделать огромное усилие – прочесть письмо, возможно, состоявшее из нескольких страниц.

– Весьма любезно с твоей стороны, Том, – пробормотал он, улыбнувшись про себя, и вынул перочинный нож.

На самом деле письмо занимало меньше страницы; оно было без приветствия и без подписи, абсолютно в духе Хэла.

«Минни интересуется, не голодаешь ли ты, хотя не знаю, что она предложит с этим сделать, если ты ответишь утвердительно.

Мальчишки хотят знать, удалось ли тебе снять с кого-нибудь скальп, – они уверены, что никакому краснокожему индейцу не удастся снять твой; я согласен с таким мнением. Когда будешь возвращаться домой, постарайся привезти три томагавка.

Вот твое пресс-папье; ювелир весьма впечатлен качеством камня. Еще высылаю копию признания Адамса. Его повесили вчера».

Кроме письма, в посылке лежали также маленький, но тяжелый замшевый мешочек и официальный документ на нескольких листах качественной пергаментной бумаги; листы были сложены вчетверо и скреплены печатью – на этот раз с гербом Георга II. Грей достал из походного сундука оловянный кубок и наполнил его до краев бренди, в который раз подивившись предусмотрительности своего слуги.

Подкрепив таким образом силы, он снова сел, взял в руки замшевый мешочек и вытряхнул на ладонь маленькое золотое пресс-папье в форме полумесяца с океанскими волнами. В него был вставлен ограненный – и очень крупный – сапфир, сверкавший словно вечерняя звезда. И где только Джеймс Фрэзер приобрел такую вещицу?

Грей покрутил пресс-папье в пальцах, любуясь мастерством ювелира, и отложил его в сторону. Какое-то время он потягивал бренди и глядел на официальный документ так, словно тот мог взорваться прямо на столе. У Грея были основания так предполагать.

Он взвесил пергаментные листы на ладони. В окно ворвался ветерок и слегка пошевелил их, как шевелит парус, прежде чем туго наполнить его.

Тянуть с чтением было бессмысленно. К тому же Хэл знал, о чем там говорилось, и все равно расскажет об этом Грею, хочет он того или нет. Вздохнув, Грей поставил кубок на стол и сломал печать.

«Я, Бернард Дональд Адамс, делаю сие признание по моей доброй воле…»

– Что это? – удивился Грей. Почерк Адамса был ему не знаком, и он не мог определить, сам ли Адамс писал этот документ или продиктовал его писарю. Нет, постой… Он пролистал страницы и взглянул на подпись. Рука та же. Ладно, по-видимому, Адамс написал это собственноручно.

Грей придирчиво посмотрел на почерк. Кажется, твердый. Значит, Адамс писал не под пыткой. Возможно, написанное соответствовало действительности.

– Идиот, – негромко сказал он себе. – Прочтешь эти чертовы листы, и дело с концом.

Он залпом допил бренди, расправил листы на столе и наконец прочел историю смерти отца.

Герцог уже некоторое время подозревал о существовании группы якобитов и выявил трех предполагаемых заговорщиков. Но все же он не собирался доносить на них до тех пор, пока не появился приказ о его собственном аресте по обвинению в измене. Узнав о нем, он немедленно послал за Адамсом и вызвал его в свое загородное имение в Эрлингдене.

Адамс не знал, известно ли герцогу о его собственном участии в заговоре, но не решился остаться в стороне из опасения, что герцог донесет на него в случае ареста. Поэтому он вооружился пистолетом и с наступлением ночи поскакал в Эрлингден, прибыв туда еще до рассвета.

Он подъехал к дверям оранжереи, и герцог впустил его внутрь. После чего состоялась «некая беседа».

«В тот день я узнал, что приказ об аресте по обвинению в измене был направлен самому герцогу Пардлоу. Меня это встревожило, поскольку до этого герцог выспрашивал меня и некоторых моих друзей, и его интерес к неким темам заставил меня предположить, что он подозревал о наличии тайного заговора, целью которого являлось восстановление Стюартов на троне.

Я был против ареста герцога, поскольку не знал размеров его осведомленности или подозрений и опасался, что он, оказавшись в опасности сам, мог указать на меня или моих главных соратников – Виктора Арбетнота, лорда Кримора и сэра Эдвина Беллмена. Однако сэр Эдвин особенно рьяно настаивал на аресте, утверждая, что никакой угрозы в этом нет, а все обвинения со стороны Пардлоу будут расценены как попытка спасти себя, что за ними не будет конкретных доказательств – тогда как сам факт его ареста естественным образом вызовет у всех уверенность в его вине и отвлечет внимание, которое могло бы в данной ситуации направиться на нас.

Герцог, услышав про приказ об аресте, прислал в тот вечер за мной и срочно вызвал меня в свое загородное имение. Я не посмел его ослушаться, не зная, какими он располагал фактами, и под покровом ночи поскакал к нему, прибыв почти на рассвете».

Адамс встретился с герцогом в оранжерее. Неизвестно, как проходила их беседа, но результат стал трагическим.

«Я взял с собой пистолет и зарядил его, подъезжая к дому. Я сделал это только в целях самозащиты, поскольку не знал, что задумал герцог и как он поведет себя».

Очевидно, опасно. Джерард Грей, герцог Пардлоу, тоже прибыл на ту встречу вооруженным. По словам Адамса, герцог достал пистолет из внутреннего кармана камзола – непонятно, то ли чтобы выстрелить, то ли просто пригрозить, – после чего Адамс в панике вытащил свой пистолет. Адамс считал, что пистолет герцога дал осечку, поскольку промахнуться с такого расстояния было невозможно.

У Адамса пистолет сработал без осечки, не промахнулся он и мимо цели. Увидев кровь на груди герцога, Адамс в панике убежал. Оглянувшись, он увидел, как герцог, смертельно бледный, но все с той же гордой и властной осанкой, схватился за сук персикового дерева и из последних сил швырнул в Адамса свое бесполезное оружие. И рухнул на землю.

Джон Грей неподвижно сидел, медленно теребя пальцами листы пергаментной бумаги. Он уже не видел аккуратных строчек с бесстрастным повествованием Адамса. Он видел кровь. Темно-красную, насыщенную как рубин, в том месте, где луч утреннего солнца неожиданно упал на нее сквозь стекло оранжереи. Видел волосы отца, взлохмаченные, как это бывало после охоты. И персик, упавший на каменные плиты и утративший свою совершенную форму.

Он положил бумаги на стол; их пошевелил ветер, и Грей машинально взял новое пресс-папье и придавил их.

Как там назвал его Керратерс? Человеком, который хранит порядок. «Ты и твой брат, – сказал он в тот раз, – вы не миритесь с хаосом и несправедливостью. И если где-то в мире есть порядок и мир – то благодаря тебе, Джон, и тем немногим, кто похож на тебя».

Возможно. Вот только знал ли Керратерс, какую цену приходится платить за мир и порядок? Но тут он вспомнил изможденное лицо Чарли. Исчезла его юношеская красота, ничего от нее не осталось, кожа да кости, да еще бульдожья решимость, поддерживавшая в нем дыхание.

Да, Чарли знал ту цену.

Почти через две недели безлунной ночью они погрузились на корабли. В конвой входили «Лоустофф», флагманский корабль адмирала Холмса, три военных корабля – «Белка», «Морской конек» и «Охотник», несколько корветов, другие суда, груженные пушками, порохом и боеприпасами, и несколько транспортов для перевозки живой силы – в общей сложности тысяча восемьсот человек. «Сазерленд» стоял на якоре ниже по течению, за пределами досягаемости пушек Цитадели, и следил за действиями противника. Река на участке под Цитаделью была усеяна мелкими французскими судами и плавучими батареями.

Грей плыл вместе с Вулфом и шотландскими горцами на борту «Морского конька». Слишком взволнованный, чтобы сидеть внизу, он весь путь простоял на палубе.

В его сознании непрестанно звучало предупреждение брата: «Не ввязывайся в его дурацкие авантюры», – но думать об этом было уже слишком поздно, и чтобы отвлечься от этих сомнений, он вызвал одного из офицеров на состязание: кто искуснее просвистит с начала до конца «Ростбиф из Старой Доброй Англии». Проиграет тот, кто рассмеется первым. В результате он проиграл, но больше не вспоминал слова брата.

После полуночи большие корабли бесшумно убрали паруса, встали на якорь и замерли на темной реке, точно спящие чайки. Л’Анс-о-Фулон, место высадки, которое Малкольм Стаббс и его скауты рекомендовали генералу Вулфу, находилось в семи милях ниже по реке у подножия отвесных утесов, сложенных из хрупкого сланца. Наверху находилось плато под названием Поля Авраама.

– Как вы думаете, они названы в честь библейского Авраама? – поинтересовался Грей, услышав это название, но ему сообщили, что там, на плато, находилась ферма, принадлежавшая бывшему лоцману Аврааму Мартину.

Грей решил, что столь прозаическое происхождение названия не делает его хуже. На этой земле разворачивались драматические события и без библейских пророков, бесед с Богом, без подсчета, сколько солдат может сидеть в Цитадели Квебек.

Стараясь не шуметь, шотландские горцы с их офицерами, Вулф со своими отборными бойцами – среди них и Грей – пересели в маленькие bateaux,[7] которые бесшумно направились к месту высадки.

Шум могучей реки заглушал плеск весел; в лодках все молчали. Вулф сидел на носу первой, лицом к своим войскам, но время от времени поглядывал через плечо на берег. Неожиданно он заговорил. Он не повышал голоса, но ночь была такой тихой, что все сидевшие в лодке слышали каждое его слово. К изумлению Грея, он декламировал «Сельское кладбище».[8]

«Мелодраматичный осел», – подумал Грей, но все же не мог отрицать, что стихи звучали проникновенно. Вулф не устраивал из этого театр. Он словно говорил сам с собой. По спине Грея пробежали мурашки, когда генерал произнес последние строки:

– «И путь величия ко гробу нас ведет», – закончил Вулф так тихо, что его услышали лишь три-четыре человека, сидевшие ближе всего.

Грей тоже был рядом и услышал, как генерал прочистил глотку негромким «хм» и расправил плечи.

– Джентльмены, – начал Вулф, слегка возвысив голос, – я предпочел бы писать такие строки, чем брать приступом Квебек.

Люди в лодке зашевелились, послышался смех.

«Вот и я тоже, – подумал Грей. – Поэт, написавший их, вероятно, сидел перед уютным камином в Кембридже, ел пышки со сливочным маслом, а не готовился упасть с отвесных утесов или подставить свою задницу под пули».

Он не знал, была ли это просто очередная мелодрама, свойственная Вулфу. «Возможно, да, возможно, нет», – подумал он. Утром он встретил возле сортиров полковника Уолсинга, и тот обмолвился, что Вулф отдал ему накануне вечером медальон с просьбой передать его мисс Лэндрингем, с которой Вулф был помолвлен.

С другой стороны, не было ничего необычного в том, что люди перед решающим сражением отдают свои личные ценности в руки друзей. Если тебя убьют или тяжело ранят, твое тело могут обшарить мародеры, прежде чем твои товарищи сумеют унести тебя с поля боя, и не у каждого найдется верный слуга, который сохранит твои вещи. Грей и сам часто брал перед боем у друзей табакерки, карманные брегеты или кольца – у него была репутация счастливчика, вплоть до Крефельда. Сегодня его никто не просил о такой услуге.

Он инстинктивно наклонился в сторону, почувствовав, как изменилось течение. Саймон Фрэзер, его сосед, качнулся в противоположную сторону и толкнул его.

– Pardon,[10] – пробормотал Фрэзер. Накануне вечером генерал Вулф заставил всех декламировать по кругу за обеденным столом французские стихи. По общему мнению, у Фрэзера был самый аутентичный акцент; до этого он несколько лет воевал с французами в Голландии. Если их окликнет французский часовой, его дело ответить ему. Несомненно, подумал Грей, Фрэзер теперь перебирал мысленно французские фразы, стараясь зарядить свой мозг, чтобы в панике не выскочило изо рта английское слово.

– De rien,[11] – пробормотал в ответ Грей, и Фрэзер гоготнул.

Было облачно; по небу ползли клочья отступавших дождевых туч. Это было кстати. Поверхность реки была испещрена рябью, пятнами слабого света, по воде плыли стволы и ветви деревьев. Но даже при этом хороший часовой вряд ли не заметит караван лодок.

Щеки Грея онемели от холода, но ладони взмокли от пота. Он дотронулся до кинжала, висевшего на поясе, и поймал себя на том, что трогал его постоянно, словно проверяя, с ним ли он. Впрочем, его это не слишком беспокоило. Напрягая зрение, он высматривал что-нибудь – отсвет костра, шевеление камня, который вовсе не камень… Ничего.

Сколько еще плыть? Две мили, три? Сам он еще не видел те утесы и не знал, далеко ли они находились.

Шум воды и плавное движение лодки навевали дремоту, несмотря на напряжение. Грей тряхнул головой и преувеличенно широко зевнул, прогоняя сонливость.

– Quel est ce bateau? Что за лодка? – Окрик с берега донесся до слуха Грея и показался ему нелепым и едва ли более примечательным, чем крик ночной птицы. Но в тот же миг рука Саймона Фрэзера сдавила ему руку, чуть не раздробив кости, а сам Фрэзер набрал в легкие воздуха и крикнул:

– Celui de la Reine![12]

Грей стиснул зубы, чтобы изо рта не вырвалось богохульство. Если часовой сейчас спросит пароль, то он, Грей, останется калекой на всю жизнь. Но через мгновение часовой крикнул: «Passez!»,[13] и стальная хватка Фрэзера ослабела. Саймон дышал словно кузнечные меха, но тихонько толкнул Грея локтем и снова шепнул: «Pardon».

– De rien, хрен с тобой, – пробормотал Грей, растирая руку и осторожно пробуя сгибать пальцы.

Они приближались к цели. Люди ерзали от нетерпения еще сильнее, чем Грей, – проверяли оружие, одергивали мундиры, кашляли, сплевывали за борт, готовились. Но все-таки прошла изматывающая нервы четверть часа, прежде чем они повернули к берегу и их окликнул из темноты еще один часовой.

Сердце Грея сжалось, и он едва не охнул от боли, ожившей в его старых ранах.

– Qui etez-vous? Que sont ces bateaux? – подозрительно спросил голос француза. – Кто вы такие? Что за лодки?

На этот раз Грей был готов и сам схватил Фрэзера за руку. Саймон наклонился в сторону берега и крикнул:

– Des bateaux de provisions! Tasiez-vous – les anglais sont proches! – Лодки с провиантом! Тише – британцы близко!

У Грея возникло безумное желание засмеяться, но он сдержал себя. В самом деле, «Сазерленд» был где-то рядом, на расстоянии пушечного выстрела, ниже по течению, и, несомненно, лягушатники знали об этом. В любом случае, часовой крикнул уже спокойно: «Passez!», и вереница лодок проплыла мимо него за последний изгиб реки.

Под дном скрипнул песок, и половина горцев немедленно выскочила из лодки и втащила ее. Вулф то ли выпрыгнул, то ли свалился через борт от нетерпения. Сонливости как не бывало. Они пристали к маленькой песчаной косе возле берега. Подплыли и остальные лодки. Темные фигуры сгрудились словно муравьи.

Двадцать четыре шотландца должны были первыми попытаться залезть на утесы, отыскать и, насколько возможно, расчистить тропу для остальных, поскольку утес был защищен не только крутизной, но и засеками – гнездами из заостренных бревен. Могучая фигура Саймона скрылась в темноте; его французский акцент сразу сменился свистящим гэльским, когда он с пронзительным шипением расставлял людей по местам. Грею даже стало одиноко без него.

Он не понимал, почему Вулф выбрал именно шотландских горцев – то ли за их умение лазать по скалам, то ли он предпочел рискнуть ими, а не другими солдатами. Скорее последнее, решил он. Вулф смотрел на шотландцев с недоверием и даже с некоторым презрением, как и многие английские офицеры. Во всяком случае, те, которые никогда не воевали вместе с шотландцами – или против них.

Со своего места у подножия утеса Грей их не видел, зато слышал шорох ног, время от времени дикий скрежет и стук падающих камешков, громкое, натужное урчание и гэльские возгласы, поминающие Бога, его матерь и всевозможных святых. Один солдат рядом с Греем достал из-за пазухи цепочку, поцеловал крошечный крестик и снова убрал за ворот, потом, схватившись за прутик, росший из скалы, ловко полез наверх; его килт развевался, на поясе покачивался палаш; вскоре его поглотила темнота. Грей снова дотронулся до рукоятки кинжала, его собственного талисмана против зла.

Последовало долгое, томительное ожидание во мраке. Грей даже немного завидовал шотландцам, которые, с чем бы они сейчас ни столкнулись – скрежет по камню и сдавленные вопли, когда чья-то нога скользила и друг хватал друга за руку, говорили о том, что подъем наверх был таким же невозможным, каким и казался, – уж точно не ведали скуки.

Внезапно сверху послышались грохот и треск; стоявшие на берегу люди в панике бросились врассыпную, когда из темноты вылетело несколько заостренных бревен, выдернутых из засеки. Одно воткнулось острием в песок всего в шести футах от Грея и покачивалось. Не сговариваясь, все отступили к песчаной косе.

Шорох ног и натужные возгласы делались все тише и вдруг прекратились. Вулф, сидевший на камне, встал и вгляделся в темный обрыв.

– Они добрались до верха, – прошептал он и сжал в восторге кулаки. – Боже, у них все получилось!

Люди у подножия утеса затаили дыхание; наверху стоял часовой. Тишина, не считая вечного шума деревьев и реки. И потом выстрел.

Только один. Люди внизу зашевелились, взялись за оружие, готовые сами не зная к чему.

Были наверху звуки? Грей не мог понять и, нервничая, повернулся к скале и помочился. Он застегивал штаны, когда услышал голос Саймона Фрэзера, донесшийся сверху.

– Готово, клянусь богом! – сообщил он. – Вперед, парни, ночь не такая длинная!

Следующие часы пролетели в чаду самого мучительного напряжения, какое испытывал Грей, после того как прошел по Шотландскому нагорью в полку брата, доставляя пушку генералу Коупу. Нет, правда, теперь было еще хуже, думал он, когда стоял в темноте, поставив одну ногу между деревом и скалой, а внизу было тридцать футов невидимого пространства. Его ладони обжигала веревка с грузом в двести фунтов на конце.

Шотландцы оглушили часового, прострелили ногу убегавшему капитану и захватили их в плен. Это была самая легкая часть операции. Далее нужно было подняться на утес всем остальным, раз была проложена тропа – если ее можно было так назвать. Они должны были подготовить все для подъема не только остальных солдат, прибывших теперь по реке на борту транспортов, но и семнадцати пушек, двенадцати гаубиц, трех мортир и всего необходимого для них – снарядов, пороха, лафетов. В конце этой операции, когда они все сделают, подумал Грей, вертикальная тропа на груди утеса, скорее всего, превратится в широкую дорогу, по которой смогут пройти даже коровы.

Когда небо посветлело, Грей на миг посмотрел вниз со своей позиции на верху утеса, откуда он командовал подъемом последних артиллерийских орудий, и увидел bateaux, снова плывшие по реке словно стая ласточек. Они пересекли реку, чтобы забрать еще тысячу двести человек, которым Вулф приказал пройти до Леви по другому берегу и прятаться в лесу до тех пор, пока не окажется, что шотландцы действовали успешно.

Над краем утеса показалась голова, изрыгавшая проклятья; принадлежавшее голове тело споткнулось и рухнуло у ног Грея.

– Сержант Каттер! – усмехнулся Грей и рывком поставил на ноги коротышку-сержанта. – Решили составить нам компанию?

– Бога душу мать! – ответил сержант, сердито отряхивая грязь с мундира. – Лучше уж нам теперь победить француза, чтоб не зря мы сюда лезли; вот все, что я могу сказать. – Не дожидаясь ответа, он повернулся и заорал, глядя вниз: – Шевелитесь, чертовы заморыши! Или вы все хотите съесть свинец на завтрак? Не обосритесь там, живее поднимайтесь сюда! Черт бы вас побрал!

В результате всех чудовищных усилий, когда рассвет пролил золотой свет на Поля Авраама, французские часовые на стенах Цитадели Квебек не поверили своим глазам при виде четырехтысячного британского войска, построившегося в боевом порядке.

В подзорную трубу Грей видел часовых. Расстояние было слишком велико, чтобы различить выражение их лиц, но то, как они носились в панике по стене, говорило обо всем. Он усмехнулся, увидев, как французский офицер схватился за голову, потом замахал руками, словно на стаю цыплят, заставляя своих подчиненных бежать во все стороны.

Генерал Вулф стоял на небольшом пригорке, подняв длинный нос, словно нюхал утренний воздух. Вероятно, подумал Грей, он считал такую позу величественной и красивой. На самом деле он напомнил ему таксу, почуявшую барсука и дрожащую от нетерпения.

Генерал не был одинок в своем желании. Несмотря на ночные тяготы, содранную на руках кожу, синяки на ногах и боках, вывихнутые лодыжки, нехватку сна и еды, восторг опьянял солдат сильнее любого бренди. Грей решил, что у них просто кружилась голова от усталости.

Ветер донес до него еле слышный рокот барабанов: французы спешно били сбор. Через считаные минуты он увидел, как от крепости поскакали всадники, и мрачно улыбнулся. Монкальм хотел призвать в крепость все войска, какие были у него поблизости. При мысли об этом у него все сжалось внутри.