Дом последней надежды Демина Карина
Араши сказала слово, которого девица благородная и знать-то не должна бы.
– Та мазь и вправду помогала, но… она закончилась еще прошлою зимой. А отец решил, что три золотые монеты за крохотную склянку – это чересчур. Он подумывал отправить меня в монастырь. Так что, могу сказать, мне повезло, что в конце концов я оказалась здесь. Госпожа Иоко… я закончила работу над ширмой.
– Быстро. – Шину ступала медленно, чтобы Кэед успевала за ней.
– Все равно здесь больше нечем заняться, а работа меня всегда отвлекала.
Она и вправду была удивительной мастерицей.
Яркая зелень горы. Алые крылья дракона. Море седое, с чернотой. Живое. Застывшее с лодчонкой в огромных своих ладонях. И пусть держало оно лодочку бережно, но стоит дракону дыхнуть, и огненный шквал заставит море вздрогнуть. Вскинуться в страхе ли, в ярости. А может, удержав несчастное суденышко, оно попытается сохранить его, но сосны на скалистом берегу вспыхнут, что спички…
Тихо вздохнула Шину.
Араши и та не нашлась, что сказать. А Кэед, проведя по ширме пальцами, сказала:
– Мне впервые попалась подобная работа… и я благодарна, что вы доверили ее мне, госпожа…
– Иоко, – мне давно уж надоело быть госпожой, – зови меня Иоко…
– Что ж… – Шину подошла поближе и, присев у ковра, пощупала край пальцами. Цокнула языком. Хмыкнула. И сказала: – Пожалуй, за это мы выручим тысячи полторы… не меньше.
Но, разом помрачнев, добавила:
– Если найдутся те, кто захочет иметь дело с женщинами…
Найдутся.
Я была уверена, что эта ширма привлечет немало внимания, вот только… Шину права в том, что появятся те, кто захочет получить ее даром.
Или почти даром.
Ведь разве способна женщина постигнуть истинную ценность вещей?
– Скоро осенняя ярмарка. – Я, кажется, знала, что стоит сделать. – И думаю, нам будет что предложить на продажу…
Тишина.
И Араши поглаживает рукоять деревянного меча. Я знаю, что она сама его сделала, и не только его…
Был еще нефритовый зверь причудливого вида, сунутый в ладошку Юкико. На удачу.
И широкий браслет, вырезанный из дерева и украшенный тонкими пластинами из камня. Такие на Островах не носят, но…
Мацухито собирает травы собственным узором. Она заваривает ромашковый чай для Юкико, но помимо ромашки в нем и мелисса, и мята, и что-то еще, отчего чай этот издает воистину чарующий аромат.
Она умеет управляться с маслами, смешивая их.
Духи?
Мыло?
Духи здесь не принято продавать. Каждая особа благородной крови сама составляет собственный аромат, но… на одних благородных особах мир не заканчивается. И надо бы рискнуть, только…
Масла стоят денег.
Жир нужен и чистая древесная зола… И надеюсь, все выйдет, а если нет, то… я не могу позволить себе рисковать их деньгами.
Да и вопросы возникнут.
Или…
Юкико…
Рисунки кистью на шелке. У нее оказался целый сундук обрезков, а Кэед заметила, что лучше бы она из дома прихватила пару-тройку кимоно.
Шину…
Ее знания нужны.
А еще нужен кто-то, в чьей тени мы могли бы представить собственные товары. И кажется, я знаю, кто это будет…
– Шину… – Я отступила от ширмы, и картина неуловимо изменилась. Теперь море мне казалось не замершим в страхе, скорее предвкушающим миг, когда огонь воплощенный осмелеет настолько, чтобы спуститься. Одно прикосновение крыла к серой глади, и могучий зверь рухнет в пучину. – Скажи, будь добра… тьерингам ведь есть чем торговать?
Она пожала плечами.
– Есть, – ответила Араши. – Они привозили отцу зубы морского зверя. Меня тьеринг резать научил. Его Ральё звали. Он был сыном кёнига и подарил мне бусину. Только потом умер… и его отец перестал приходить в наш дом.
Ее лицо вдруг скривилось, будто она вот-вот расплачется, и потому Шину ниже склонилась над котлом, а Юкико вздохнула, как показалось, с немалым сочувствием. Поэтому слова мои прозвучали в вязкой тишине:
– И я буду права, сказав, что здесь им редко дают честную цену…
– Ага. – Араши сделала глубокий вдох и, подхватив кусочек имбиря, сунула его в рот, скривилась, но не выплюнула. – Потому отцу и носили… мастера никто не обманет, а они… они делать умеют, а продавать нет.
Чудесно.
Что ж, нам определенно будет о чем переговорить с нашими гостями, когда те отвлекутся от забора.
Осень окрасила наш заброшенный сад багрянцем. Слегка мазнула золотой кистью по листве и отступила, позволив людям любоваться делом рук своих.
Неторопливо текла вода, тревожила редкие лодочки листьев. Блестели камни на глубине, и тонкие зеленые нити водорослей протянулись по дну. Ни дать ни взять – пряжа…
Низкий столик.
И деревянные сандалии становятся в ряд.
Кэед занимает место по правую руку мою. Она приходит рано, пока нет никого, кто бы увидел, до чего неловки и нелепы ее крошечные шаги. Она научилась держать лицо и улыбаться, скрывая боль. Стоять, шатаясь, словно ивовый прут на ветру…
Она надела темно-лиловое кимоно, и надо сказать, что цвет его подчеркивает белизну кожи.
Араши в зеленом.
Она любопытна, но изо всех сил скрывает это любопытство. И пританцовывает, мечется с террасы в дом и обратно, якобы за тем, чтобы проверить, все ли готово.
Все.
Юкико, решившись ненадолго покинуть свое заточение, расстилает бамбуковые коврики, расписанные охрой. Рисунок простой, но не примитивный. И на каждом – собственный.
Она выставляет плоские деревянные тарелки.
И легким прикосновением руки поправляет мой несколько растрепавшийся букет.
А Иоко владела искусством сочетания цветов.
Я знаю, что скоро Юкико исчезнет. Она не уйдет далеко, спрячется за тонкой перегородкой и будет прислушиваться к разговору, отчаянно боясь пропустить каждое слово. И быть может, станет шептать ответы или качать головой на резкости Араши. А та будет резка и воинственна, пытаясь доказать свое право носить мужской наряд…
Шину и Мацухито уже поставили жаровню, в которую насыпали до краев красных крупных углей. И поставили сковороду с толстыми стенками. Снаружи ее покрывает толстая шуба окалины, но внутри сковорода сияет. Шину строго следит за оставшейся нашей посудой.
Пахнет рисом. И еще мясом. Чем-то одновременно острым и сладким…
Юкико приносит миску с водой и стопку полотенец… и да, исчезает, едва заслышав шаги чужаков.
– Надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами обед. – Я встречаю их поклоном, как подобает хозяйке, и тело движется само. Оно, тело, лучше знает местные обряды. Пускай.
– Это большая честь для нас, госпожа. – Хельги тоже кланяется, и мальчишка следом за ним. Видно, что ему непривычны поклоны, и разгибается он быстро. И, стол окинув взглядом, морщится. Усаживается.
И оказывается рядом с Кэед, которая подает ему чашу с водой. Розовые лепестки и капля цветочной эссенции? Я чую запах, и тьеринг, кажется, тоже…
Уши его вспыхивают.
Он засовывает в воду обе руки, пытаясь мыть их привычным способом, но вместо этого лишь выплескивает воду на Кэед.
– Из-свинить! – Его уши горят огнем.
А Кэед молча подает полотенце. Ей не нужно слов, чтобы выразить неодобрение. И похоже, мальчик перестал быть завидной партией…
Хельги более осторожен.
И на Шину смотрит пристально, а она, то ли преодолев скромность, то ли и вправду подумав над словами Кэед, отвечает взглядом на взгляд.
Обед молчалив. И церемониален настолько, чтобы скрыть общую неловкость. Тьеринги орудуют палочками, старший легко, а Норгрим с трудом…
– Не так их держишь. – Араши первой не выдержала тишины. – Вот, смотри, как надо…
Она поворачивает руку, а потом и вовсе подвигается ближе, пожалуй, слишком уж близко, чтобы это можно было счесть приличным.
– Держи… и осторожно. Тут привычка нужна.
– С-спасибо…
– А я по-вашему говорить умею. – И она произносит пару слов, от которых Норгрим краснеет особенно густо. Что ж, полагаю, это было не пожелание приятного аппетита.
Хельги хмыкает.
А Шину укоризненно качает головой. Поняла? Догадалась? Впрочем, если торговцы давно вели дела с тьерингами, то худо-бедно их наречие Шину изучила бы.
– Эт-то… н-не хороший слова. – Наконец к Норгриму возвращается дар речи. – Их не говорить. Женщин. Мужчин… тоже не говорить. Лучше.
– Да? А меня уверили… не важно. – Араши задумалась, впрочем, надолго ее не хватило. – А ты в море выходил? Далеко? Ходил уже на зверя? У тебя есть кость? Я умею резать по кости, меня учили. Я хорошо училась, только здесь негде взять, а камень – уже не то…
– Потише, – поморщилась Кэед. – У меня и то голова заболела…
– Она у тебя всегда болит. Это от избытка гордости…
– Что есть…
– Не обращай внимания, это я так… так кость имеется? Мне немного надо…
– Кость?
Тьеринги перебросились парой слов. И Норгрим кивнул, повторив:
– Есть. Много. Ходить зверя и…
Хельги выглядел довольным, а я раздумывала, как бы свернуть нашу беседу на вещи, куда более важные… и в принципе не обяжет ли нас эта сделка? Я поморщилась: все-таки жизненно необходимо как можно скорее разобраться в местном законодательстве и правилах. Память Иоко хранила кое-какие обрывки из кодекса, но этого было недостаточно.
– Скоро осенняя ярмарка. – Я, как и полагается хозяйке, разлила отвар из листьев лимонника и сушеных ягод клюквы по чашкам. Первую подала гостю… и вторую. – Я знаю, что у вас есть товар, который вы хотели бы продать по… достойной цене. И знаю, что цену эту вряд ли предложат.
Хельги чашу поставил в сложенные лодочкой руки. Он глядел на пар и еще немного на Шину, которая застыла, как и положено воспитанной женщине.
Какое счастье, что я давно уже не воспитанная женщина…
Вдовам многое позволено, особенно когда они сами себе позволяют.
– И вместе с тем моему дому есть что показать на ярмарке, но… – Я пригубила сладковатый отвар.
Кажется, здесь и мята была, и еще ромашка, но самую малость, а потому вкус ее не казался назойливым.
– …боюсь, найдутся люди, которые пожелают взять товар, ничего не дав взамен, ведь женщина, за которой не стоит мужчина, слаба…
Вдох.
И выдох.
Пар касается лица. Определенно с местной косметикой стоит поработать, скажем, смешав вытяжки из трав с пчелиным воском и топленым жиром.
Твердые масла, опять же, поискать…
Была у меня сотрудница, которая отчаянно увлекалась натуральной косметикой. И не то чтобы мы приятельствовали, дружбы с подчиненными я избегала, понимая, сколько проблем она влечет, но… двери тонкие, а женские разговоры – женские и есть. Кто бы мог подумать, что это случайное, по сути, знание когда-нибудь да пригодится?
– Но если мы заключим союз… – я отставила чашку и сложила руки на коленях, – никто не рискнет воевать с тьерингами, а обмануть вас мы не позволим.
Прозвучало несколько… патетически? Вызывающе?
Женщины так не разговаривают. Не здесь. И даже Хельги, кажется, несколько озадачен. Он не спешит с ответом. Гладит хвост, и медное кольцо на мизинце поблескивает темным глазом.
– Ты… хорошо сказала, госпожа Иоко… вечно нас пытаются… – Он произнес слово на своем языке, но смысл примерный я поняла. – Но я не могу говорить за всех.
– А кто может?
– Хевдир.
Что ж… попытка была хорошей, но сомневаюсь, чтобы их хевдиру действительно было интересно наше предложение.
– И я передам ему твои слова. Однако я скажу за себя… я вольный тьеринг и со своей долей могу делать все, что заблагорассудится. А потому завтра я принесу, что имею. Пусть госпожа глянет…
– Я. – Норгрим ущипнул себя за ухо. – Есть зуб змей. И кость. И другое. Лисица. Рыжий и черный. Я принести. Я хотеть дать за деньга…
Это было лучше, чем ничего.
Два тьеринга за спиной? Отлично… И пожалуй, у нас появился шанс. Переглянувшись с Шину, я увидела улыбку в ее глазах.
А Кэед вздохнула:
– В таком случае нам следует поторопиться, если мы и вправду хотим что-то продать.
Именно.
До ярмарки оставалось четырнадцать дней. Много. И вместе с тем – ничтожно мало…
Глава 10
На следующий день произошло еще одно событие, которое заставило всерьез задуматься о том, что же, собственно говоря, ждет нас.
Началось все с гонца.
Взмыленный паренек с обритой налысо головой, одетый в лиловый и желтый цвета, кулаком постучал в ворота дома. А после на всю улицу проорал:
– Послание для госпожи Иоко!
Голос его спугнул голубей, на которых охотилась пятнистая соседская кошка. Кошка, огромная, слишком крупная для домашней – может, недаром Мацухито подозревала ее в неладном, – рассерженно зашипела, будто плюнула на ворота. Но мальчишку это не испугало: он запустил в кошку камнем – естественно, не попал – и закричал еще громче:
– Госпожа Иоко!
Они были знакомы.
Смутно.
Каждый месяц он приходил и кричал, беспокоя не только кошку, но и соседей, и без того не слишком-то довольных нашим присутствием. Он кидал камни и однажды помочился на ворота, выказывая всю степень уважения к моей персоне…
Он был нагл и по-подростковому самоуверен. Но это не мешало ему приносить кошелек в целости и сохранности. Впрочем, Иоко, даже зная, что ни один из слуг Наместника не рискнет обманывать его столь нагло, медленно пересчитывала деньги, порой проверяя их на зуб.
И паренек стоял. Ждал. Пританцовывал от нетерпения: в его сумке была не одна дюжина таких вот зачарованных на крови кошельков, открыть которые могли лишь те, кому деньги были предназначены.
Я высыпала монеты на тарелку и молча протянула кошель мальчишке.
– Есть хочешь? – спросила, глядя на горсть серебра, которую мне предстояло использовать наилучшим способом. Знать бы еще каким.
– Есть? – Он нахмурился.
– Лепешки. И вяленое мясо. Будешь?
Гордость в нем боролась с голодом. У Наместника, полагаю, хорошо кормили, но мальчишка пребывал в том возрасте, когда съеденное переваривалось быстро.
– Постой здесь. – Я развернулась и направилась к дому.
– Госпожа! А… а деньги?
– Ты же присмотришь за ними?
Я надеюсь, ибо не хотелось бы заниматься поиском монет в чужих карманах. Впрочем, памятью Иоко обладала отменной, а монет было не так много, чтобы исчезновение нескольких осталось незамеченным.
Я вернулась с хлебом и мясом, которые протянула гонцу:
– На. И не трогай больше кошку, а то вдруг и вправду бакэнеко?
Деньги мальчишка не тронул.
И настроение поднялось. Я передала чашу с серебром Шину, которая глянула на меня как-то… странно?
– Вы уверены, госпожа?
Я пожала плечами.
– Ваша матушка… посетит нас сегодня. – Шину тронула монетки пальцем и протянула чашу мне. – И возможно, будет недовольна…
И вновь я чего-то не знаю.
Не помню… и хорошо, что колдунов и одержимых здесь не сжигают. Это я уже успела выяснить.
– Возьми. Нам они нужнее.
Если я правильно помню, то матушка Иоко отнюдь не бедствует. У нее огромный дом, слуги и отцовские драгоценности, которых он делал очень много, не говоря уже о таком наследстве, как ковры, шелка и банальнейшие двадцать три тысячи золотых монет.
Монеты Иоко помнит.
Она помогала пересчитывать их, укладывая ровными рядами в специальные шкатулки. В одну помещалось ровно две тысячи монет. И седовласый поверенный пробегался пальцами по ребрам, то ли пересчитывая за Иоко, то ли просто наслаждаясь этим прикосновением. Он, облаченный в стеганый халат старого кроя, казался обыкновенным, этот старик, на чьем поясе висело семь печатей, а шапку украшал нефритовый шар.
И матушка старалась быть с ним любезной.
А он на нее не смотрел. И на меня не смотрел. На золото только. И мутноватые глаза его оживали.
«Драконий выблядок», – сплюнула мать, когда старик переступил порог. И Иоко показалось, что она услышала такой ехидный смех…
Нет, матушке денег хватило бы до конца ее дней.
Но почему лишь матушке?
Плохо не знать законов. Очень плохо. Я пыталась вспомнить те свитки, которые Иоко читала. В них ведь должно было быть хоть что-то по правам наследования? Ведь вопрос весьма и весьма актуальный…
Я не успела.
Ее принесли в паланкине.
И высокий слуга с трещоткой шагал впереди, распугивая уличных мальчишек и голубей. Впрочем, на нашей улочке ни тех ни других не водилось, а потому голос его:
– Дорогу госпоже! – лишь беспокоил соседей.
Паланкин внесли во двор и бережно поставили на террасу. Скользнул в сторону шелковый полог, расшитый вишней… кажется, новый, во всяком случае, Иоко такого не помнила. Ступила на доски махонькая ножка в зеленом башмачке. И слуга поспешил подать руку, не позабыв набросить на нее черный кусок материи.
Матушка Иоко некогда была красива.
Она в совершенстве владела искусством рисования лица и теперь, спустя годы, лишь преуспела в нем. И наверное, по местным меркам, это было красиво. Я же видела перед собой не лицо, но маску. Белоснежную. Ровную.
Ни одна морщинка не смела портить этой лакированной глади. Высокая прическа – подозреваю, искусственного происхождения – радовала глаз обилием украшений.
И Иоко стало… неудобно?
Цубуши-шимадо пристало носить юным девушкам, но отнюдь не дамам, разменявшим сорок весен, чересчур уж игриво и…
Три гребня-куши, шнуры из золотых нитей и полупрозрачные низки бисера, которые поблескивали и переливались при каждом движении головы. Заколки-канзаси из шелковых лент. Всего этого слишком уж много. В этом великолепии лицо ее кажется маленьким. А красный рот и вовсе точка. Глаза где-то теряются. А вот брови – две нарисованные точки у самой линии волос. Идеальные по форме, но… смешные? Именно. Я поняла, что та часть меня, которая все еще была далека от этого мира, готова расхохотаться, а это было бы невежливо. И потому я позволила Иоко сгорбиться, глядя на собственные ботинки. Или вот на кимоно смотреть можно. Красивое. Темно-зеленое и украшенное расшитыми гербами.
– Ты стала выглядеть еще хуже, чем раньше, – сказала матушка, окончательно убив во мне надежду на то, что встреча пройдет мирно.
– И я тоже рада тебя видеть, матушка…
А ведь я уже месяц здесь.
И болела тяжело, о чем наверняка сообщили, только матушка не соизволила навестить меня ни во время болезни, ни после выздоровления.
Дом этот, который рассыпался на глазах.
И пустые кладовые.
Исчезнувшие деньги… что ж, у меня набралось много вопросов.
– И манеры по-прежнему оставляют желать лучшего… я устала, – капризно произнесла она, раскрывая темный веер, расписанный той же вишней. – Пусть твои девки подадут чай…
– Они не девки.
– А кто? Такие же неудачницы, как ты сама. Боги, я должна была родить мальчика. Я верила, что рожу сына, и все говорили, что будет именно так, но, наверное, духи-уно подменили младенца в утробе. Мне действительно не следовало смотреться в то зеркало… старуха предупреждала…
Матушка чувствовала себя… как дома?
Нет, пожалуй, я в этом доме не позволяю себе подобного поведения.
– Еще не разродилась? – поинтересовалась она, ткнув пальцем в живот Юкико. – Тебе не следовало принимать ее, все-таки какая-никакая репутация оставалась… а эта до сих пор ведет себя непотребным образом?
– Зачем ты пришла?
Я встала перед матушкой, не позволив ей войти в покои Кэед. Та бы вряд ли стала молчать, а ссора… я еще не поняла, во что обошлась бы нам эта ссора.
Правда, с каждым словом я все яснее понимала: конфликта не избежать.
– Ты их разбаловала. – Матушка пропустила мои слова мимо. – И сама… сын всенепременно позаботился бы о бедной матери… но ты… мое величайшее разочарование… не особо красива, не слишком умна…
– Но выкуп ты за меня взяла неплохой.
Я наступила на горло ярости.
Не сейчас.
Матушка лишь отмахнулась:
– Ты могла бы получить много больше, если бы хватило ума повлиять на мужа…
На того уверенного в своей правоте ублюдка? Дышать надо. Глубоко и спокойно, вспоминая темную гладь ручья.
– …но ты оказалась слишком слаба, беспомощна и к тому же пуста… позор на мою голову! – Она коснулась прически тонким пальцем, который сперва показался мне неправдоподобно длинным, но память Иоко подсказала, что дело не в пальце, а в накладках для ногтей. Длинные. Тонкие. Изящные. Расписанные то ли цветами, то ли змеями… как и шпильки в ее волосах.
– …тебе следовало бы отправиться за мужем, чтобы спасти имя семьи, но…
Покрытые черным лаком зубы. И рот, в который я смотрю неотрывно. Этот рот кажется мне вратами в бездну. Вот сейчас она раззявится и проглотит меня целиком, а потом и остальных, и дом, и даже город…
Я моргнула, избавляясь от наваждения.
– Я просто последовала твоему примеру, мама, – сказала я, и слова эти, к огромному моему удивлению, дались просто.
Более того, я ощутила огромное облегчение.
Не мое.
Иоко?
Или то, что осталось от нее? Что бы ни было, но оно помнило удушающую заботу этой женщины, которая притворялась любящей матерью, а на деле…
Может, и вправду подменили ее зеркальные духи? Это ведь случается с особо самовлюбленными красавицами, а Иоко не заметила.
Матушка замолчала.