Алмазный век Стивенсон Нил

– Мм… об этой стороне я как-то не думал, – сказал он с внезапным чувством.

Фиона пересилила желание свеситься с полки и заглянуть ему в лицо. Он бы только смутился. Вместо этого она свернулась калачиком и закрыла глаза.

– Что бы ты ни думала обо мне, Фиона, – а, должен сказать, я не ждал таких лестных слов и приятно ими удивлен, – для тех, кто направил меня в эту миссию, я всего лишь инженер. Могу, не хвастаясь, добавить, что далеко продвинулся в этой области и занял вполне значительный пост. Поскольку это единственное мое отличие, значит, из-за него меня и выбрали искать Алхимика. Можно заключить, что Алхимик – нанотехнологический исследователь довольно высокого уровня и разрабатывает продукт, волнующий верхи как минимум двух фил.

– Ты про Семя?

Несколько минут он молчал, а когда заговорил, голос его звучал резко и напряженно.

– Семя? Откуда ты знаешь про Семя?

– От тебя. Ты говорил, это нечто очень опасное и Силы Поддержания Протокола должны помешать его созданию. И потом…

– Что потом?

Она чуть было не напомнила, что в последние несколько лет Семена заполняли все ее сны, все сказки Букваря: замки вырастали из зернышка, воины – из драконьих зубов, бобы пускали побеги в иные заоблачные миры, бездетные супруги давали приют бедным странникам и получали в благодарность крохотные семечки, которые зарывали в землю, чтобы наутро обнаружить тугие зеленые стручки со счастливыми брыкающимися младенцами.

Однако Фиона понимала: скажи это сейчас, и он захлопнет перед ней тяжелую стальную дверь, в которой на мгновение оставил дразнящую щелку.

– Почему тебя так интересуют Семена? – попробовала она.

– В них столько же интересного, сколько в мензурке с нитроглицерином, – ответил он. – Это опасная технология. Не говори больше о Семенах, Фиона, – агенты КриптНет могут подслушивать где угодно.

Фиона вздохнула. Когда отец говорил свободно, она узнавала человека, который рассказывал ей сказки. Когда затрагивались некоторые темы, он опускал забрало и становился еще одним викторианским джентльменом. Это приводило ее в исступление. Однако она чувствовала, что в ком-то другом, не в отце, та же черта была бы весьма привлекательной и даже волнующей. Ни Фиона, ни другая женщина не устояли бы перед искушением воспользоваться столь явной слабостью – этой коварной, а потому весьма заманчивой мысли предстояло занимать Фиону следующие несколько дней, пока они в Лондоне встречались с другими представителями своей филы.

После скромного – пиво и пирожки – обеда на окраине Сити они проехали на юг по Тауэрскому мосту, проскочили тонкий слой фешенебельной застройки по правому берегу и оказались в Саутуарке. Здесь, как в других атлантических районах Лондона, Линии Подачи вросли в самые мышцы города: пролегли вдоль подземных коммуникаций, прилепились к склизкой изнанке мостов, пробились в дома по высверленным в фундаменте дыркам. Крохотные домики и квартирки некогда бедного района по большей части перешли в руки молодых атлантов, бедных акциями, но богатых надеждами – они съезжались в великий город со всей англосферы, чтобы пустить корни и пойти в рост на удобренной веками почве. Первые этажи занимали в основном пабы, кофейни и мюзик-холлы. Чем дальше отец и дочь ехали на восток, тем тоньше становилась пленочка наружного глянца; древняя сущность района проступала из-под нее, как белые костяшки на крепко стиснутом кулаке. Между зданиями появились пустыри, в них проглядывала река и левобережные кварталы. Перину вечернего тумана кое-где уже замарали канцерогенно-леденечные пятна больших медиатронов.

Фиона Хакворт заметила свечение в воздухе, сморгнула, вгляделась – свечение превратилось в маленькие звездочки. Булавочное острие зеленого света – исчезающе маленький изумрудный осколок – коснулось глаза и расплылось дрожащим облачком. Она сморгнула, раз, другой. Облачко исчезло. Рано или поздно мушки набьются в уголок глаза, то-то будет нелепый вид. Она вытащила из рукава платок, протерла глаза. Такое обилие лидарных мушек заставило ее осознать, что они уже некоторое время едут в густом тумане; речная сырость конденсируется на микроскопических стражах границы. За плотной стеной тумана горели цветные огни, очерчивая силуэт каменной колонны: крылья грифона и рог единорога четко и резко выступали на фоне мерцающего макрокосма. У подножия колонны стоял, символизируя заставу, констебль в каске. Он кивнул Хакворту и пробурчал что-то грубовато-добродушное. Отец и дочь выехали из Новой Атлантиды в пестрый анклав. У входов в пивные толклись и горланили местные плебы. Фиона приметила старый Юнион Джек, потом всмотрелась и увидела, что на концы андреевского креста насажены звезды, как на боевом знамени конфедератов. Она пришпорила робобылу и поехала рядом с отцом.

Дальше город стал тише и темнее, хотя народу на улицах не убавилось; несколько кварталов они видели только темноволосых усатых мужчин и женщин, с ног до головы закутанных в черную ткань. Пахнуло анисом и чесноком – началось вьетнамское поселение. Фиона охотно зашла бы в кафе и выпила чашечку фо, но отец продолжал ехать вниз по течению, и вскоре они снова оказались на берегу. Здесь стояли кирпичные склады (архаизм, практически недоступный для понимания), давно превращенные в офисы.

В колеблемую отливом воду вдавался пирс, соединенный с набережной раскладными сходнями. К пирсу было пришвартовано неосвещенное суденышко, угадываемое лишь по тени на угольно-серой воде. Робобылы остановились, Хакворты спешились и тут же услышали приглушенные голоса. Разговаривали на корабле.

Джон Хакворт вынул из кармана билеты и велел им засветиться, но они были напечатаны на старинной бумаге без собственного источника света. Пришлось зажечь болтающийся на часовой цепочке микрофонарик. Убедившись, что прибыли по назначению, он подал Фионе руку, и они вместе сошли по сходням на пирс. Впереди запрыгал дрожащий огонек, оказавшийся при ближайшем рассмотрении афрокарибцем в круглых очках-стеклышках и с древним фонарем. Покуда он проверял билеты – желтые, как древние бильярдные шары из слоновой кости, огромные белки медленно двигались туда-сюда, – Фиона разглядывала его самого. Черная кожа отсвечивала в пламени свечи; от нее пахло апельсинами и чем-то менее приятным. Он закончил и поднял глаза, но не на отца с дочерью, а куда-то вдаль, повернулся спиной и зашагал прочь. Джон Хакворт некоторое время стоял, ожидая указаний, потом выпрямился, расправил плечи и повел Фиону к суденышку.

Оно было метров восемь-десять длинной. Матросы не удосужились сбросить трап, просто ухватили Хаквортов за руки и втянули на борт. Все нарушение приличий заняло меньше секунды, так что никто не успел смутиться.

Палуба была плоская и длинная; суденышко больше напоминало спасательный плот. На носу помещался пульт управления, на корме – современный, а следовательно, миниатюрный двигатель. Как только глаза привыкли к рассеянному в тумане тусклому свету, Хакворт различил у борта с десяток других пассажиров: все они сидели, чтобы не упасть, когда палубу качнет на волне от проходящих судов. Рассудив, что это умно, он повел Фиону на последние оставшиеся места: между тремя молодыми японцами, усиленно совавшими друг другу каждый свои сигареты, и европейского вида парой, одетой дорого, хоть и с претензией на артистическую небрежность. Эти пили светлое пиво из банок и переговаривались с канадским акцентом.

Матрос на пирсе отцепил причальный конец и запрыгнул на борт. Другой встал к пульту управления, плавно врубил ход и развернул корабль по течению. Как только вошли в фарватер и набрали скорость, сделалось холодно. Среди пассажиров побежал говорок: все приказывали термоодежде усилить подогрев. Афрокарибец прошел с ящиком, предлагая светлое пиво в банках и мерзавчики пино-нуар. На несколько минут разговоры улеглись. Пассажиры, повинуясь общему первичному зову, подставили лица холодному ветру и отдались мерным ударам бьющих о корпус волн.

Постепенно разговор возобновился. Пассажиры по-прежнему держались своих компаний, к соседям обращались редко. Так прошло около часа. По едва уловимым признакам Хакворт заметил, что один из японцев пьян, хоть и старается не показать виду, – похоже, несколько часов до посадки он просидел в пивной. Он брал пиво всякий раз, как проходили с ящиком, а еще через полчаса нетвердо встал и, пошатываясь, двинулся к поручню. Его стошнило за борт. Джон состроил гримасу и обернулся к дочери. Судно сильно качнуло на волне. Хакворт одной рукой вцепился в поручень, другой крепко схватил Фиону за локоть.

Дочь вскрикнула. Она смотрела через плечо Джона на японцев. Хакворт обернулся и увидел, что их всего двое. Пьяный исчез, его друзья лежали животом на фальшборте и тянули к воде растопыренные лучами пальцы. Джон выпустил Фионину руку, а когда снова обернулся, она уже прыгнула через борт.

Все кончилось прежде, чем он успел толком перепугаться. Команда сработала четко и отлаженно; Хакворт заподозрил, что японец на самом деле – актер и падение задумано по сценарию. Афрокарибец ругался и кричал, чтобы они держались. Голос у него был чистый и мощный, как виолончель Страдивари, – сценический голос. Он перевернул холодильник, вытряхнул пиво и вино, закрыл крышкой и бросил за корму, как спасательный круг. Рулевой тем временем дал задний ход. Несколько пассажиров, включая Хакворта, навели карманные фонарики на Фиону: она сиганула ногами вперед, так что юбки ее раздулись и теперь плавучим майским венком лежали на волнах. Одной рукой он держала за шиворот японца, другой цеплялась за ручку холодильника. У нее не было ни сил, ни плавучести удержать на воде пьяного, поэтому волны то и дело захлестывали обоих.

Актер в дредах вытащил сперва Фиону и передал Хакворту. Фабрикулы ее платья – бесчисленные мушки, объединенные в двухмерную сетку, – принялись отжимать попавшую между ними воду, кутая Фиону легким облаком пара. Мглистая дымка занялась белым в лучах фонариков, шляпку унесло волнами, густые рыжие волосы выбились и огненной пелериной рассыпались по плечам.

Она с вызовом смотрела на Хакворта, чьи адреналиновые железы врубились наконец на полную мощь. Когда он увидел свою дочь такой, ему показалось, что по его хребту безжалостно ведут стофунтовой ледяной глыбой. Ощущение достигло спинного мозга, он зашатался и чуть не сел. Она как-то перенесла себя за неведомый, неуловимый барьер и стала существом сверхъестественным, наядой, встающей из вод в облаке пара и пламени. Каким-то рациональным отделом мозга, утратившим сейчас всякое значение, Хакворт гадал, уж не ввели ли ему «Действующие Лица» (так называлась труппа, которая давала спектакль) какие-то нанозиты и, если ввели, что они с ним делают.

Вода сбежала с Фиониных юбок на палубу, в следующее мгновение мокрыми остались только волосы и лицо. Она вытерлась рукавом, не глядя на протянутый отцом носовой платок. Они не обменялись ни словом и не обнялись, как будто Фиона осознавала произведенное впечатление (Хакворт подозревал, что шестнадцатилетним девушкам свойственна подобная зоркость). Японец кончил откашливать воду из легких и судорожно ловил ртом воздух. Едва провентилировав бронхи, он заговорил, хрипло и сбивчиво. Соотечественник переводил. «Он говорит, мы не одни: под водой живут духи, он слышал их голоса и устремился к ним, но, почувствовав, что душа его расстается с телом, испугался и всплыл на поверхность, где его и спасла эта смелая девушка. Он говорит, духи взывают к нам, и мы должны слушать».

Пассажиры, чувствуя себя неловко, погасили фонарики и отвернулись от пьяного. Однако когда глаза Хакворта привыкли к темноте, он еще раз взглянул на японца и увидел, что открытые участки его кожи излучают слабый цветной свет.

Он снова посмотрел на Фиону. Она была в огненной тиаре: свет бил из ленты, волосы пламенели, во лбу горела звезда. Хакворт дивился издали, понимая, что сейчас он бы ей только мешал.

Низко над водой висели жирные белые огни – огромные дирижабли, меняющие взаимное расположение по мере того, как их параллакс сдвигался вместе с суденышком. Оно проходило устье Темзы, но не в основном фарватере, а сбоку, где корабли некогда дожидались смены прилива, ветра или спроса. Одно созвездие не двигалось, а росло по мере их приближения. Поэкспериментировав с тенями и пронаблюдав за отблесками на воде, Хакворт заключил, что лучи нарочно направлены им в лицо, чтобы пассажиры не видели, откуда идет свет.

Из тумана медленно надвигалась ржавая стена, такая большая и ровная, что до нее с одинаковым успехом могло оказаться и десять, и сто футов. Рулевой выжидал до последнего и мотор выключил, когда столкновение казалось уже неизбежным. Плот сразу замедлился и мягко ткнулся в корпус большого судна. С небес спустились мокрые склизкие цепи, в воображении Хакворта – эманации некоего индустриального полубога, которые, раззявив глотки, в экстазе ловят одуревшие адепты-матросы. Они закрепили цепи за торчащие из палубы металлические петли. Заарканенное суденышко оторвалось от воды и поползло вдоль ржавой стены в неведомую туманную высь. Внезапно показался фальшборт, открытая палуба за ним, разбросанные озерца света и движущиеся красные огоньки сигар. Большой корабль качнулся и пошел навстречу суденышку. Высаживаясь, пассажиры заметили рядом несколько таких же плотов.

Слово «сомнительный» слишком мягкое и деликатное для репутации, которую приобрели «Действующие Лица» у обитателей новоатлантической части Лондона, тем не менее употребляли именно его, поднимая брови на лоб и выразительно поглядывая через плечо. Хакворту вскоре стало ясно, что порядочному человеку можно и не знать о существовании «Действующих Лиц» и, одновременно, что практически каждый о них слышал. Чем лишний раз нарываться, он отправился за билетами в соседнюю филу.

После всего этого он нимало не удивился, что публика в основном состоит из его брата-викторианца и не каких-нибудь резвящихся холостяков, а вполне респектабельных пар, разгуливающих по палубе в цилиндрах и шляпках с вуалями.

Фиона спрыгнула прежде, чем плотик коснулся палубы, и сразу исчезла. Она сменила узор на платье, убрала цветочки, вызвала белый фон и унеслась в темноту. Хакворт проводил глазами ее огненный нимб и медленно побрел по палубе, наблюдая, как его соплеменники пытаются решить непростую задачку: подойти к другой паре так близко, чтобы узнать ее, но не так близко, чтобы быть узнанными. Время от времени пары узнавали друг друга одновременно, и приходилось что-то говорить; женщины гадко хихикали, мужчины разражались здоровым хохотом и обзывали друг друга негодниками, слова отскакивали от палубы и зарывались в туман, как стрелы в мешок с ватой.

Снизу слабыми сейсмическими толчками доносились усиленные динамиком атональные аккорды. Корабль – старый пустой грузовоз – казался на удивление легким и гулким для такой махины.

Хакворт был одинок и отрезан от остального человечества; чувство, с которым он рос, как с мальчишкой из соседнего дома. Каким-то чудом он встретил Гвендолен и на время потерял приятеля из виду, но теперь они вновь свиделись и вышли пройтись – все хорошо и понятно без слов, как будто не было этих лет. У временного бара толклись человек десять зрителей, но Хакворт знал, что не сможет к ним подойти. Он родился без умения вливаться в компанию, как другой рождается без руки.

– Смотрим свысока? – спросил голос. – Или смотрим со стороны?

Говорящий был одет клоуном – Хакворт смутно узнал эмблему древнеамериканского фастфуда, – однако наряд его сперва старательно затрепали, как единственную рубаху беженца, а потом сплошь залатали веселеньким ситчиком, китайским шелком, черной кожей с заклепками, полосатой костюмной и камуфляжной тканью. На клоуне был интегральный грим – лицо его светилось, как будто старинной пластмассовой игрушке затолкали в голову лампочку. Смотреть на это было довольно жутко – как на анимированную компьютерную томограмму глотающего человека.

– Оттуда или туда? – спросил клоун и выжидательно уставился на Хакворта.

Хакворт страшился этого мига с той самой минуты, когда понял, что спектакль происходит с участием зрителей. Его первая реплика.

– Прошу простить, – сказал он хриплым и не вполне твердым голосом. – Это не мой круг.

– А то! – скривился Клоун. – Вот, надень, – продолжал он, вынимая что-то из кармана.

Он потянулся к Хакворту. Их разделяло метра два, но тут – о ужас! – кулак в испачканной белой перчатке отскочил от руки и полетел, словно грязный ледяной ком по вытянутой эллиптической орбите среди внутренних планет. Он что-то сунул Хакворту в карман и снова прыгнул на культю, но, поскольку Хакворт смотрел, прежде описал в воздухе плавную восьмерку. Хакворт понял, что Клоун – механизм.

– Надень и стань собой, мистер сторонний наблюдатель степной волк заумный отрешенный технократ рационалист мудак ушибленный.

Клоун крутанулся на каблуках; в его цирковые туфли был встроен какой-то хитрый шарнир, так что он и впрямь крутанулся, да еще несколько раз, прежде чем остановиться спиной к Хакворту и рвануть прочь.

– Революционно, а? – бросил он на ходу.

В кармане у Хакворта лежали темные очки в пол-лица, покрытые радужной пленкой, – такие десятилетия назад носил бы мятежный полицейский с магнумом на боку в неоконченном телесериале. Хакворт отогнул дужки и осторожно приложил к вискам. Как только линзы оказались перед глазами, из них ударил свет; очки были феноменоскопические. Хотя в данном случае правильнее, наверное, сказать фантоскопические. Изображение росло, но фокусироваться не желало, пока он не наденет очки как следует. Пришлось Хакворту нырнуть в галлюцинацию, чтобы ее получше рассмотреть, и в тот же миг дужки за ушами ожили, вытянулись и намертво схватились на затылке, словно оттянутая, а потом отпущенная резинка.

– Расстегнуться, – приказал Хакворт, потом скороговоркой выдал еще десятка два стандартных команд УГРИ.

Очки не отпускали. Наконец сзади и сверху ударил конус яркого света. Хакворт увидел сцену. Зажглась рампа, из-за занавеса выступил человек в цилиндре. «Добро пожаловать на наше представление, – сказал он. – Очки снимутся сами, когда вы заставите не менее девяноста процентов зрителей аплодировать вам стоя». Огни и занавес исчезли, и Хакворт остался с чем был, а именно с кибернетическим прибором ночного видения, позволяющим рассматривать палубу корабля.

Он испробовал еще несколько команд. Большинство феноменоскопов имеют прозрачный или хотя бы матовый режим, чтобы человек видел реальную картину. Эти упорно оставались непрозрачными и показывали исключительно медиатронное изображение происходящего. Гуляющие и болтающие зрители представали в виде схематических каркасов, явно назло Хакворту (как техническое средство такое не использовалось лет уже восемьдесят). У каждой фигуры был на груди плакатик:

ДЖЕРЕД МЕЙСОН ГРИФФИН ТРЕТИЙ, 35 лет

(слишком стар, чтобы стать интересной личностью, как ты!)

Племянник лорда – привилегированного акционера в ранге графа.

(Завидуешь?)

Женат на этой паскуде справа.

Они устраивают маленькие эскапады, чтобы сбежать от беспросветной тоски своего бытия.

(Ты-то здесь зачем?)

Хакворт опустил глаза и попытался прочесть плакатик на своей груди, но очки не позволили.

Когда он шел по палубе, картина менялась соответственно. Был и стандартный интерфейс, позволяющий «летать» по кораблю, то есть сам Хакворт, конечно, оставался на месте, но вид из очков менялся вне всякой связи с его реальными координатами. Когда он включал этот режим, поверх изображения загорались огромные красные буквы:

ДЖОН ПЕРСИВАЛЬ ХАКВОРТ

БОЖЕСТВЕННАЯ ПЕРСПЕКТИВА

иногда сопровождаемые карикатуркой: старичок волшебник смотрит с вершины горы на деревушку, где копошатся отвратительные карлики. Из-за этой досадной помехи Хакворт редко включал облет. Однако за первый раз он приметил кое-что интересное.

Во-первых, японец, который падал в воду, встретил других пассажиров – всех, по удивительному совпадению, спасли из волн. Все они излучали свет и грезили наяву, все рвались поведать о своих глюках каждому встречному и поперечному. Они нестройным хором расписывали видения, которые, похоже, были как-то связаны – словно все эти люди только что очнулись от одного сна и одинаково плохо пытаются его рассказать. Несмотря на явные различия, они держались скопом, по той же загадочной причине, по которой уличных одержимых тянет вещать на одном углу. Вскоре после того, как Хакворт навел на них феноменоскопические очки, они заголосили об исполинском глазе, смотрящем на них со свода небес, и его утыканном звездами черном зрачке.

Хакворт переключился на другую группу: десятка два пожилых людей, одетых по-спортивному, в наброшенных на плечи теннисных куртках и плотно, но не туго зашнурованных кроссовках. Они высыпали из дирижабля, который только что опустился на старую вертолетную площадку у самой кормы. Дирижабль был со множеством иллюминаторов и сплошь обляпан медиатронной рекламой воздушных туров в Лондон. На выходе туристы замирали, так что в дверях получалась перманентная пробка. Их выводила в темноту экскурсовод, молоденькая актриса, наряженная чертовкой, с красными рожками и трезубцем.

– Это Уайтчеппел? – спросил один у тумана.

Он говорил с американским акцентом. Видимо, это были хартлендеры – члены преуспевающей филы, тесно союзничающей с Новой Атлантидой и вобравшей в себя многих серьезных, образованных, разумных представителей среднезападного среднего класса. Из обрывочных разговоров Хакворт постепенно уяснил, что их привезли из Холлидей-инн в Кингстоне якобы в Уайтчеппел на экскурсию по следам Джека Потрошителя. Рогатая экскурсоводша объясняла, что пьяный пилот нечаянно посадил их на палубу плавучего театра, где с минуты на минуту начнется представление, которое их приглашают посетить бесплатно, – любимейший мюзикл всех времен и народов, «Кошки», да, да, тот самый, что вы смотрели в первую лондонскую ночь.

Хакворт быстро «пролетел» под палубами (мерзкие буквы по-прежнему загораживали половину обзора). Здесь было когда-то с десяток кают, теперь четыре из них объединили в довольно вместительный театр, еще четыре служили сценой и гримерной. Там-то Хакворт и нашел свою дочь. Она сидела на троне из лучей и репетировала какие-то строки. Видимо, ее уже взяли на главную роль.

– Нечего так на меня смотреть, – сказала она и пропала в огненной вспышке.

Загудела корабельная сирена. Звук довольно долго висел в воздухе, эхом возвращаясь от других судов. Хакворт переключился на нормальный обзор палубы, и как раз вовремя: на него несся огненный фантазм. Это был Клоун – он, похоже, обладал особой властью врываться в поле зрения Хакворта.

– Будем стоять всю ночь, определяя расстояние до других судов по времени возвращения эха? Или показать вам ваше место?

Хакворт решил, что лучше не ершиться.

– Да, пожалуйста, – сказал он.

– Тогда вот, – сказал Клоун, указывая белой лапой на простой деревянный стул прямо перед Хаквортом.

Хакворт не поверил, потому что за мгновение до того никакого стула там не было. Однако очки не позволяли проверить.

Он двинулся вперед, как человек, который в чужой темной квартире ищет ночью сортир, – коленки полусогнуты, руки выставлены, чтобы не впаяться куда-нибудь подбородком. Клоун отступил на шаг и сокрушенно качал головой.

– И это ты называешь входить в роль? Думаешь, можно всю ночь выезжать на научном рационализме? Что же будет, когда ты поверишь своим глазам?

Хакворт отыскал стул ровно там, где показывали очки, только это оказался не стул, а кресло, обитое пеноматериалом и с подлокотниками. Оно походило на театральное, но, пошарив рядом руками, Хакворт не нащупал соседних. Он откинул сиденье и плюхнулся.

– Держи, понадобится, – сказал Клоун и что-то сунул Хакворту в руку – фонарик, еле успел разглядеть тот, но тут под ним задрожало и залязгало. Ноги, которыми он до того упирался в палубу, болтались в пустоте. Точнее, весь он болтался. Под креслом открылся люк, и Хакворт падал вниз.

– Удачного представления, – сказал Клоун из быстро уменьшающейся квадратной дыры. – А пока ты летишь к центру земли с ускорением девять целых восемь десятых метра на секунду в квадрате, ответь на такой вопрос: мы можем обмануть слух, мы можем обмануть зрение, можем даже подуть в лицо ветром, но как бы мы создали иллюзию невесомости?

Пеноматериал выпустил псевдоподии, которые прочно обвили Хакворту живот и лодыжки, как раз кстати: его медленно вращало назад, и вскоре он уже летел через аморфное облако света – собрание люстр, натыренных труппой в обреченных под снос домах. Клоун был прав. Хакворт безусловно падал – ощущение, которые не создашь никакими очками. Если верить глазам и ушам, он вверх тормашками летел к полу большого зрительного зала, того самого, что раньше разглядывал через очки. Однако здесь не было привычных рядов, то есть сами кресла имелись, но стояли как придется, а некоторые даже двигались.

Пол стремительно приближался. Хакворт не на шутку струхнул и заорал. Тут же сила тяжести вернулась, и кресло начало медленно замедляться. Его вновь крутануло, и Хакворту опять предстала неправильная россыпь ламп. Ускорение скакнуло до нескольких g. Снова к нормальному. Кресло вновь приняло обычное положение; феноменоскопические стекла горели белым слепящим светом. Дужки гнали в уши белый шум, и, только когда он начал стихать, Хакворт узнал в нем звуки оваций.

Он ничего не видел, пока не поколдовал с интерфейсом и не наладил более схематический вид театра. Оказалось, что зал наполовину забит зрителями и те независимо разъезжают каждый в своем моторизованном кресле, а слепящий свет – направленные на него лучи множества фонариков. Он был в центре внимания. Интересно, надо ли что-нибудь сказать? В очках зажглась строчка: «Леди и джентльмены, извините, что упал как снег на голову. Сегодня мы покажем вам великолепный спектакль…»

Хакворт не знал, обязательно ли это читать, однако лучики постепенно отворачивались от него: из астральной плоскости люстр сыпались новые посетители. Наблюдая за ними, Хакворт вспомнил, что видел подобное в луна-парке. Это называется «прыжок Тарзана», просто очки не показали ему трос, чтобы как следует пощекотать нервы.

В подлокотники кресла были встроены кнопки, позволяющие разъезжать по воронкообразному полу. На ногах здесь было бы не устоять, но мощный нанотехнологический мотор легко справлялся с уклоном.

Театр был круглый, типа «Глобуса», в цилиндрической стене имелось множество разных отверстий. Часть из них, видимо, вела в вентиляционные шахты, часть – в ложи или рабочие помещения, а самое большое, на четверть диаметра, занимал скрытый занавесом просцениум.

Хакворт заметил, что нижняя, центральная часть зала свободна. Он ринулся под уклон и через мгновение задохнулся, очутившись по пояс в ледяной воде. Он включил задний ход, но кресло не послушалось. «Приплыли!» – торжествующе завопил Клоун в самое ухо, хотя Хакворт его не видел. Он сумел расстегнуть ремни и побрел по гребенчатому полу. Ноги онемели от холода, в нос бил запах морской воды. Видимо, центральная часть воронки находилась ниже ватерлинии и сообщалась с морем; еще одна деталь, которую очки не потрудились сообщить Хакворту.

Вновь на него светили десятки фонариков. Публика смеялась, слышались даже слабые хлопки. «Давай сюда, ребята, вода отличная!» – зажглось в очках, но Хакворт решил не читать. Похоже, реплики эти предлагались по сценарию в качестве возможного варианта и гасли, как только теряли остроту.

События последних минут – феноменоскоп, который не желает сниматься, «прыжок Тарзана», ледяная вода – окончательно добили Хакворта. Он чувствовал острую потребность забиться в угол и прийти в себя и потому медленно побрел по периметру зала, шарахаясь от движущихся кресел. Пяток особо упорных зрителей, видимо, заинтересовавшихся его частной историей, продолжали следить за ним лучами фонариков. Из отверстия чуть выше в стене лился теплый свет; забравшись туда, Хакворт оказался в уютном маленьком баре. Через полукруглое окошко можно было видеть весь зрительный зал. Убежище оказалось спасительным сразу в нескольких смыслах; главное, здесь он нормально видел через очки, и они, похоже, не искажали реальность. Хакворт заказал пинту крепкого пива и сел у стойки рядом с окном. После третьего или четвертого глотка он внезапно осознал, что уже покорился требованию Клоуна. Холодная ванна показала, что единственный выбор – верить очкам и ушам, даже зная, что они врут, а там уж что будет. Пинта пива немного согрела и успокоила. Он пришел смотреть спектакль, спектакль ему и показывают, и нечего воротить нос; у «Действующих Лиц» сомнительная репутация, но еще никто не сказал, что они убивают зрителей.

Свет в зале медленно гас. Зрители с фонариками заметались, словно искры в раздутом ветром костре: кто-то торопился вверх, кто-то устраивался у кромки воды. Когда стало совсем темно, многие скуки ради стали водить фонариками по занавесу и стенами, рисуя апокалиптическое небо с сотнями комет. Под водою взметнулся язык бледно-зеленого пламени и превратился в сцену. Она медленно поднималась, словно восстающая из вод Атлантида. Зрители направили фонарики, перекрестный огонь лучей выхватил несколько черных пятен – головы исполнителей. Они показались над водой и заговорили более-менее в унисон. Хакворт узнал давешних одержимых.

– Плесни мне, Ник, – произнес за спиной женский голос.

– Всех утолкала? – спросил бармен.

– Ага.

Хакворт обернулся и увидел молоденькую экскурсоводшу в костюме чертовки – ту самую, что привезла хартлендеров. Она была субтильная, в длинной черной юбке с разрезом до бедра и с удивительными волосами – черными, очень густыми и блестящими. Девушка взяла со стойки стакан и жестом, резанувшим Хакворта по сердцу, перебросила через руку хвостик. Сев, она шумно выдохнула и на мгновение зарылась лицом в ладони. Мерцающие рожки отразились в полукруглом стекле, как габаритные огни авто. Хакворт сплел пальцы на кружке и потянул носом легкий аромат духов. Внизу хор вообразил о себе невесть что и пытался исполнить весьма амбициозный номер в духе Басби Беркли*. Участники демонстрировали поразительную слаженность, видимо как-то связанную с нанозитами в их мозгу, однако тела их оставались слабыми, неуклюжими, плохо скоординированными. Впрочем, плясали они от души, так что все равно получалось хорошо.

– Неужели слопали?

– А?

Девушка встрепенулась, как птичка, словно до сих пор не замечала Хакворта.

– Неужели хартлендеры действительно поверили в историю о пьяном пилоте?

– Да какая разница? – сказала девушка.

Хакворт рассмеялся. Актриса говорила с ним как со своим, и это было приятно.

– Вопрос не в том, – продолжала девушка тише и чуть философски. Она выдавила в пиво ломтик лимона, отпила глоток. – Вера – не бинарное состояние, во всяком случае здесь. Разве кто-нибудь верит во что-нибудь на все сто процентов? Верите вы в то, что видите в этих фарах?

– Нет, – сказал Хакворт. – Сейчас я верю лишь, что ногам сухо, пиво хорошее и мне нравятся ваши духи.

Она немного удивилась, скорее приятно, но на лесть не поддалась.

– Тогда зачем вы здесь? Что за спектакль вы пришли смотреть?

– О чем вы? Этот, который идет.

– Но «этого» нет, а есть целое семейство спектаклей. Переплетенных. – Она поставила пиво и сложила руки, как дети, когда играют «это церковь, это дом». – То, что вы видите, зависит от того, какой канал вы смотрите.

– Мне не кажется, что я могу выбирать.

– А, значит, вы исполнитель.

– До сих пор я чувствовал себя крайне неуклюжим балаганным шутом.

– Балаганный шут может быть неуклюжим?!

Это было не смешно, но сказано как острота, и Хакворт вежливо хохотнул.

– Похоже, вас выбрали в исполнители.

– Неужели?

– Обычно я не выдаю профессиональных секретов, – продолжала она тихо, – но в исполнители, как правило, выбирают того, кто пришел сюда не просто смотреть зрелище.

Хакворт запнулся и некоторое время не мог отыскать слова.

– Такое… такое возможно?

– О да! – Она встала и пересела на другой стул, прямо напротив Хакворта. – Театр – не просто несколько лицедеев, кривляющихся на сцене перед стадом баранов в зале. То есть иногда все так и есть. Но театр может стать гораздо большим – мостиком между людьми и людьми или людьми и информацией. – Она так увлеклась, что совершенно забыла себя. Хакворту было бесконечно приятно наблюдать за ней. Когда она только вошла, ее мордашка показалась ему вполне заурядной, но сейчас, говоря от самого сердца, она хорошела с каждой минутой. – Мы связаны со всем – включены в целую вселенную информации. На самом деле это виртуальный театр. Сцена, декорации, роли, сценарий – не жесткие, а мягкие, и перекраиваются свободно.

– Значит, спектакль – или набор переплетающихся спектаклей – меняется от вечера к вечеру?

– Нет, вы еще не поняли, – в величайшем волнении произнесла девушка. Она стиснула его руку чуть выше локтя и вся подалась вперед, так ей хотелось втолковать свою мысль. – У нас нет заданного спектакля, который мы меняли бы от вечера к вечеру. Изменения динамичны и происходят в реальном времени. Спектакль перестраивается в зависимости от того, что происходит в данную минуту, причем, учтите, не только здесь, но и во всем мире. Это умная пьеса – мыслящий организм.

– Значит, если сейчас во внутренних районах Китая разворачивается битва между Прибрежной Республикой и Кулаками Праведной Гармонии, движение войск на поле боя как-то…

– Может как-то сказаться на свете софита или реплике персонажа – не впрямую, заметьте, не детерминированно…

– Кажется, я понял, – сказал Хакворт. – Внутренние перемены в спектакле обусловлены всем океаном внешней информации.

Девушка радостно закивала, ее огромные глаза сияли.

Хакворт продолжал:

– Как, например, состояние человеческой души в любой данный момент времени зависит от концентрации бесчисленных химических компонентов в его крови.

– Да, – сказала девушка, – если ты в пабе болтаешь с обаятельным молодым джентльменом, слова, которые у тебя вылетают, до какой-то степени обусловлены количеством спиртного в крови и, разумеется, концентрацией естественных гормонов.

– Кажется, я начинаю вас понимать, – сказал Хакворт.

– Замените мозг на сегодняшнее представление, а молекулы в крови – на текущую в сети информацию, и все станет ясно.

Хакворт немного огорчился, что девушка не стала развивать метафору бара, которая показалась ему куда более занимательной.

Девушка продолжала:

– Из-за того, что нет жесткой обусловленности, многие считают это бредятиной. Однако на самом деле такой театр – невероятно мощное орудие. Некоторые это понимают.

– Кажется, я тоже, – сказал Хакворт. Ему страшно хотелось, чтобы она поверила.

– И они приходят сюда, потому что чего-то хотят, – отыскать пропавшую возлюбленную, скажем, или узнать, почему в их жизни случился крах, или почему мир так жесток, или отчего им не нравится их работа. Общество никогда не умело ответить на такие вопросы – тут не поможет справочная база данных.

– А динамический театр позволяет более интуитивно взаимодействовать с океаном информации, – сказал Хакворт.

– Совершенно верно! – воскликнула девушка. – Я так рада, что вы поняли.

– Когда я работал с информацией, мне часто приходила в голову довольно общая и расплывчатая мысль, что такое было бы полезно, – сказал Хакворт. – Но до вашего театра я бы не додумался.

– Где вы услышали о нас?

– Мне вас хвалила одна знакомая, которая некоторым образом соприкасалась с вами в прошлом.

– Вот как? Можно полюбопытствовать, кто именно? Вдруг у нас окажутся общие друзья? – весело спросила девушка.

Хакворт почувствовал, что краснеет, и глубоко вздохнул.

– Ладно, – сказал он. – Я солгал. Это не моя знакомая. Меня к ней направили.

– А, вот это уже ближе, – сказала девушка. – Я же чувствую в вас какую-то загадку.

Хакворт опешил. Он не знал, что сказать, и потому стал смотреть в пиво. Девушка не спускала с него глаз, он ощущал тепло ее взгляда, как от прожектора.

– Значит, вы пришли сюда что-то искать? Верно? Что-то, чего не найдешь в базе данных?

– Я ищу кого-то, кто зовется Алхимиком, – сказал Хакворт.

Внезапно все вспыхнуло. Часть лица собеседницы, обращенная к окну, высветилась, как повернутый к солнцу бок космического корабля. Хакворт почувствовал, что все изменилось. Он глянул в окно: весь зрительный зал светил на него фонариками. Тут только до Хакворта дошло, что публика смотрела и слушала весь их разговор. Очки обманули его, по-своему регулируя яркость.

Девица тоже переменилась: на Хакворта смотрело прежнее невыразительное личико. Ну да, конечно! – очки выстраивали ее облик по ходу разговора, руководствуясь сигналами от той части его мозга, которая включается при виде красивой женщины.

Занавес разошелся, и сверху спустилась огромная светящаяся надпись: «ДЖОН ХАКВОРТ В ПОИСКАХ АЛХИМИКА» с ДЖОНОМ ХАКВОРТОМ в роли САМОГО СЕБЯ.

Хор запел:

Что-то резко дернуло Хакворта за шею. Пока он пялился в окно, девица накинула ему на шею петлю и теперь тащила к дверям, как нашкодившую собаку. Тут же ее плащ раскрылся замедленным взрывом, из-под одежды ударила реактивная струя, и девица взмыла над зрительным залом футов на двенадцать, разматывая в полете поводок, чтобы не задушить Хакворта. Огненной ракетой она пронеслась над креслами, волоча спотыкающегося пленника к центральному озеру. Сцена соединялась с залом тонкими мостками, по одному из них и прошел Хакворт, чувствуя на себя лучи всех фонариков в зале, такие горячие, что казалось, сейчас затлеет одежда. Девица протащила его через самый центр хора, под электрической вывеской, за кулисы и в дверь, которая тут же с грохотом захлопнулась. Девица исчезла.

С трех сторон голубовато светились стены. Хакворт потрогал одну рукой и схлопотал слабый удар током. Шагнув вперед, он обо что-то запнулся и, поглядев вниз, увидел обглоданную белую кость, больше человеческой берцовой.

Он шагнул в единственный оставшийся проем и увидел новую стену. Лабиринт.

Около часа потребовалось, чтобы понять: обычными средствами отсюда не выберешься. Хакворт и не пытался разгадать план лабиринта, просто решил, что не больше же тот трюма, и прибег к испытанному средству – на каждом углу сворачивать вправо. Все умные мальчики знают, что так рано или поздно доберешься до выхода. Однако лабиринт не кончался. Хакворт долго не мог взять в толк почему, пока не заметил уголком глаза, как стена сдвинулась, закрыв старый проход и открыв новый. Лабиринт был динамический.

Он нашел на полу ржавый болт, поднял и бросил в стену. Болт не отскочил, но прошел насквозь и звякнул о пол с другой стороны. Значит, стены существуют только в его очках. Лабиринт составлен из информации. Чтобы выйти, надо его взломать.

Хакворт сел на пол. Бармен Ник прошел сквозь стену с подносом в руке, принес еще пива и мисочку соленых орешков. Шло время. Мимо проходили люди. Все были заняты своим: пели, танцевали, дрались или целовались. К Хакворту они отношения не имели, к другим компаниям тоже. Видимо, его история (как и утверждала чертовка) лишь один из параллельных спектаклей, сосуществующих в едином пространстве.

Так какая здесь связь с жизнью Джона Хакворта? И при чем здесь Фиона?

Стоило подумать про Фиону, и стена впереди отъехала. Открылись несколько ярдов коридора. В следующие часы такое случалось еще несколько раз. В голову приходила мысль, стенка отодвигалась.

Так, минуту едем, час стоим, он продвигался лабиринтом по мере того, как мозг переходил от мысли к мысли. Пол явно шел под уклон, и это означало, что он рано или поздно окажется ниже ватерлинии. И впрямь, сквозь палубу начал пробиваться глухой рокот, который мог бы быть гулом работающих двигателей, не знай Хакворт, что корабль, скорее всего, стоит на приколе. Запахло водорослями, замерцали, дробясь волнами, тусклые огни. Хакворт понял: в затопленных трюмах корабля проложена сеть туннелей, и в них живут Барабанщики. Вполне возможно, что все представление разыгрывается в сознании подводных жителей. Вероятно, это даже не главное событие, а всего лишь побочный продукт глубинных процессов, протекающих в их коллективном мозгу.

Стена отъехала, явив спуск к воде. Некоторое время Хакворт сидел на корточках, вслушиваясь в рокот, потом встал и начал развязывать галстук.

Он был в жару и в поту, яркий свет резал глаза. Нет, он явно не под водой. Хакворт проснулся окончательно и увидел чистое голубое небо. Очки исчезли. Фиона, в белом платье, смотрела на него с горькой улыбкой. Сиденье размеренно поддавало под зад, видимо, довольно давно, поскольку успело набить вполне ощутимые синяки. Хакворт понял, что они – на плоту, направляются в Лондон, что он – голый, и Фиона укутала его пленкой, чтобы не сгорел на солнце. Другие зрители сидели, привалясь друг к дружке, словно беженцы, или после фантастической ночи, или с тяжелого похмелья.

– А ты произвел фурор, – сказала Фиона.

Внезапно Хакворт вспомнил: его, голого и мокрого, ведут по сцене и весь зал рукоплещет стоя.

– Миссия закончена, – выпалил он. – Мы возвращаемся в Шанхай.

– Это ты возвращаешься, – сказала Фиона. – Я провожу тебя до пирса – и сразу обратно.

Она мотнула головой в сторону кормы.

– Обратно на корабль?

– Я произвела еще больший фурор, чем ты, – сказала она. – Папа, я нашла свое жизненное призвание. «Действующие Лица» пригласили меня в труппу.