Алмазный век Стивенсон Нил

Утренние размышления Хакворта; завтрак и уход на работу

Джону Персивалю Хакворту не спалось – мешали мысли о намеченном на завтра преступлении. Трижды он вставал якобы в туалет, и каждый раз смотрел на Фиону: разметавшись в белой ночной сорочке, руки над головой, она плыла на спине в объятиях Морфея. Лицо ее еле угадывалось в темной комнате, похожее на луну за складками плотных шелковых занавесок.

В пять утра с северокорейских медиатронов донеслась пентатонная побудка. Их анклав, называемый «Сендеро», располагался почти на уровне моря, на милю ниже домика Хаквортов, днем там было градусов на двадцать жарче, но всякий раз, как женский хор пронзительно заводил про всевидящую благость Мудрого Вождя, казалось, что вопят под самым окном.

Гвендолен даже не шевельнулась. Она будет крепко спать еще час или пока Тиффани-Сью, горничная, не вбежит в комнату и не начнет с шумом доставать одежду: эластичное белье для утренних занятий на тренажере, деловое платье, перчатки, шляпку и вуаль на потом.

Хакворт достал из шкафа шелковый халат. Подпоясываясь в темноте кушаком, чувствуя на пальцах холодок скользящей бахромы, он глядел через дверь на гардеробную Гвендолен и в другую сторону, на ее будуар. Под дальним окном стоял стол. Здесь она занимается светской перепиской – обычный стол со столешницей из цельной мраморной плиты, на нем – неразобранные визитные карточки, письма, приглашения. Пол будуара покрывал старый ковер, вытертый местами до джутового основания, однако ручной работы, сделанный еще настоящими китайскими заключенными в династию Мао. Единственным его назначением было защищать пол от тренажеров Гвендолен, поблескивающих в тусклом свете облачного шанхайского неба. Беговая дорожка с изящными чугунными завитушками. Гребной тренажер из морских змей и упругих нереид. Силовой снаряд поддерживают четыре прекраснозадые кариатиды – не толстомясые гречанки, но современные женщины, по одной на главные расовые группы, каждый трицепс, ягодичная, широчайшая, портняжная мышцы, прямая мышца живота – отдельная песня. Поистине классическое зодчество. Кариатиды призваны были служить ролевыми моделями и, несмотря на легкие расовые отличия, в точности соответствовали современному канону: талия пятьдесят шесть сантиметров, жировая масса не более семнадцати процентов. Такую фигуру не создашь за счет утягивающего белья, что бы там ни сулила реклама в женских журналах – модные сейчас длинные облегающие лифы и ткани тоньше мыльного пузыря сразу вскроют обман. Женщины, не обладающие железной волей, достигали такого результата исключительно с помощью горничных, которые заставляли их по два, а то и по три раза в день обливаться потом на тренажерах. Так что, как только Гвендолен перестала кормить грудью и впереди замаячил день, когда ей придется спрятать просторное платье, им пришлось нанять Тиффани-Сью – еще один расход в бесконечной череде трат на ребенка, о которых Хакворт и не подозревал, пока не начали приходить счета. Гвен полушутя обвиняла его в слабости к Тиффани-Сью. Такое обвинение стало почти нормой в сегодняшней супружеской жизни, поскольку все горничные были молоденькие, хорошенькие и гладенькие. Однако Тиффани-Сью была типичная плебка, громогласная, неотесанная и ярко накрашенная; Хакворт терпеть ее не мог. Если он на кого и заглядывался, то исключительно на кариатид; по крайней мере, они выдержаны в безупречном вкусе.

Миссис Халл не слышала, что он проснулся, и продолжала сонно возиться у себя в комнате. Хакворт положил ломтик хлеба в тостер и вышел на балкон с чашкой чая, подышать утренним ветерком с эстуария Янцзы.

Дом Хаквортов стоял в ряду таких же коттеджей и выходил на длинный, в целый квартал, парк, где немногие ранние пташки уже делали зарядку или выгуливали спаниелей. Ниже на склонах Нового Чжусина просыпались Арендованные Территории. Сендеристы валили из казарм и строились на улицах в шеренги, чтобы под заунывный речитатив выполнить утреннюю гимнастику. Остальные плебы, ютящиеся в анклавах своих синтетических землячеств, включили медиатроны, чтобы заглушить сендеристов, и начали палить из ружей или хлопушек (Хакворт так и не научился различать по звуку), а чокнутые любители, будь они неладны, заводили свои антикварные драндулеты на двигателях внутреннего сгорания – чем громче, тем лучше. Рабочие строились в ежедневную очередь к метро до Большого Шанхая, который отсюда казался огромным, в полгоризонта, штормовым фронтом озаренного неоном, пахнущего угольной крошкой смога.

Район носил прозвание «Зона слышимости», но Хакворт не так и страдал от шума. Признаком лучшего воспитания или претензии на таковое было бы вечное нытье о домике или даже вилле чуть дальше от побережья.

Наконец колокола Святого Марка пробили шесть. Миссис Халл влетела в кухню с последним ударом, шумно устыдилась, что Хакворт ее опередил, и не менее шумно ужаснулась вторжению в свою вотчину. Матсборщик в углу включился автоматически и начал создавать ногоступы, в которых Хакворту предстояло идти на работу.

Последний удар еще не затих, как – чух-чух-чух – включился огромный вакуумный насос. Инженеры Королевской вакуумной станции создавали эвтактическую среду. Работали большие насосы, может быть, даже циклопы, и Хакворт заключил, что возводится нечто большое, вероятно, новое крыло университета.

Он сел за кухонный стол. Миссис Халл уже мазала джемом оладушку. Хакворт взял большой лист чистой бумаги, сказал: «Как обычно», и лист перестал быть белым – теперь Хакворт держал в руках первую страницу «Таймс».

Он получал все новости, соответствующие его положению в обществе, плюс некоторые дополнительные опции: последние произведения любимых карикатуристов и обозревателей со всего мира; курьезные вырезки, которые присылал отец, убежденный, что за все эти годы недостаточно образовал сына; заметки об уитлендерах – субобщине Новой Атлантиды, составленной несколько десятилетий назад британскими беженцами из Южной Африки. Мать Хакворта была из уитлендеров, и он подписывался на эту услугу.

Джентльмены, занимающие более высокие и ответственные посты, вероятно, получали другую информацию, иначе поданную, а верхушке Нового Чжусина каждое утро часа в три доставляли бумажные «Таймс», отпечатанные на большом старинном станке тиражом в сотню экземпляров.

То, что сливки общества читали новости, написанные чернилами на бумаге, показывает, как сильно Новая Атлантида старалась выделиться из всех современных ей фил.

Сейчас, когда нанотехнология сделала доступным почти все, вопрос, что можно с ее помощью сделать, уступил место другому: что должно. Одним из прозрений Викторианского Возрождения стало открытие, что вовсе не такое благо просматривать по утрам собственную выборку новостей, и чем выше человек поднимался по социальной лестнице, тем больше его «Таймс» походили на газету его коллег.

Хакворт ухитрился почти закончить туалет, не разбудив Гвендолен, но она заворочалась, когда он пристегивал цепочку часов к многочисленным жилетным пуговкам и кармашкам. Кроме часов на ней болтались и другие талисманы: табакерка (щепотка табаку иногда помогала ему взбодриться) и золотая авторучка, которая мелодично позвякивала всякий раз, как приходила почта.

– Счастливо поработать, дорогой, – пробормотала Гвен, потом заморгала, нахмурилась и уставилась в ситцевый балдахин над кроватью. – Ты ведь сегодня заканчи-ваешь?

– Да, – сказал Хакворт. – Вернусь поздно. Очень поздно.

– Понимаю.

– Нет, не понимаешь. – Хакворт осекся. Сейчас или никогда.

– Да, милый?

– Дело не в том – проект сам себя завершит. Но после работы я собираюсь сделать кое-что приятное для Фионы.

– Не знаю, что ей было бы приятнее, чем увидеть тебя за ужином.

– Нет, дорогая. Это совсем иное. Обещаю.

Он поцеловал ее и пошел к двери. Миссис Халл ждала со шляпой в одной руке и портфелем в другой. Ногоступы она уже вынула из МС и поставила у выхода; устройству хватило ума понять, что оно находится в помещении, подогнуть длинные ноги и расслабиться. Хакворт встал на пластины, ремешки вытянулись и сомкнулись на его ногах.

Он убеждал себя, что путь к отступлению пока открыт, когда взгляд его поймал рыжий отблеск. Хакворт поднял глаза и увидел, что Фиона с распущенными огненными волосами крадется в ночной рубашке по коридору, чтобы напугать Гвендолен, и по лицу ее прочел, что она все слышала. Он послал ей воздушный поцелуй и решительно вышел в дверь.

Суд над Бадом; примечательные черты конфуцианской системы судопроизводства; он получает приглашение совершить короткую прогулку по длинному пирсу

Последние несколько дней Бад провел под открытым небом, на тюремном дворе в низкой зловонной дельте реки Чанцзян (как говорили тысячи его сокамерников), или, как называл ее сам Бад, Янцзы. Двор огораживали воткнутые через каждые несколько метров бамбуковые шесты, на их концах весело трепыхались лоскутки оранжевого пластика. Однако в Бада было вмонтировано еще одно устройство, и он знал, что ограда вполне реальна. Там и сям по другую сторону шестов валялись трупы со зловещими следами от дыроколов. Бад думал, что это самоубийцы, пока не увидел, как происходит самосуд: заключенного, укравшего чужие ботинки, подхватили на руки и стали передавать над толпой, как разгоряченные фанатики – рок-кумира; тот отчаянно цеплялся за что попало, но всякий раз оказывался ближе к ограде. Наконец, возле самых шестов, его раскачали и бросили: тело взорвалось, пролетая над невидимым периметром двора.

Но даже постоянная угроза расправы не шла в сравнение с москитами, и когда в ухе прозвучал приказ явиться в северо-восточный угол загона, Бад не мешкал ни секунды – отчасти потому, что торопился отсюда выбраться, отчасти потому, что знал: не пойдешь добром, погонят дистанционным управлением. Если бы ему велели идти прямиком в здание суда, он бы точно так же пошел, но из церемониальных соображений к нему приставили копа.

Судебный зал представлял собой бедно обставленное, высокое помещение в одном из старых зданий на Банде. В одном конце возвышался помост, на нем стоял накрытый алой скатертью древний складной стол. На скатерти золотыми нитками был выткан не то дракон, не то единорог, не то какая-то другая мура – кто их разберет, этих мифических животных.

Вошел судья, и один из помощников – здоровенный круглоголовый китаец, от которого дразняще пахло ментоловыми сигаретами, – представил его как судью Вана. Констебль, который привел Бада, указал на пол. Бад, зная, что это значит, бухнулся на колени и приложился лбом к полу.

Второй помощницей оказалась крохотная амеразийка в очках. Очков от близорукости никто давно не носил, так что это наверняка был какого-то рода фантаскоп – прибор, позволяющий видеть то, чего на самом деле нет, как в рактивной игре. Только если их надевают не для развлечения, то зовут более мудреным словом – феноменоскоп.

Фантаскопическую систему можно вживить прямо в сетчатку, как Баду врастили акустическую в барабанные перепонки. Можно даже вмонтировать телестетическое устройство в разные ключевые позвонки, но, говорят, от этого со временем разрушаются нервы, да еще, по слухам, хакеры из крупных медиакомпаний научились взламывать встроенную защиту и гонять рекламу на краю твоего зрения (а то и в самой середке), даже когда ты закрываешь глаза. Бад знал одного малого, так тот где-то подхватил мем, который двадцать четыре часа в сутки крутил ему в правом нижнем углу зрительного поля рекламу вшивых мотелей на хинди, пока бедолага не наложил на себя руки.

Судья Ван оказался на удивление молодым, ему, видимо, не было даже сорока. Он сел за накрытый красной скатертью стол и заговорил по-китайски. Двое помощников стояли рядом. В зале сидел сикх; он встал и что-то сказал судье на китайском. Ума не приложить, откуда здесь взялся сикх, но Бад уже привык, что сикхи возникают в самых неожиданных местах.

Судья Ван сказал с нью-йоркским акцентом:

– Представитель Протокола выразил пожелание, чтобы слушания велись на английском. Есть возражения?

Был в зале и ограбленный – руку он держал немного неловко, но в остальном выглядел совершенно здоровым – и его жена.

– Я – судья Ван, – сказал судья, глядя прямо на Бада. – Можете обращаться ко мне «ваша честь». Итак, Бад, присутствующий здесь мистер Квамина обвиняет вас в действиях, противоречащих закону Прибрежной Республики. Вам также вменяются преступления, караемые в рамках Общего Экономического протокола, который мы подписали. Эти противоправные действия тесно связаны с упомянутыми выше правонарушениями, но слегка отличаются. Вам понятно?

– Не совсем, ваша честь, – сказал Бад.

– Мы считаем, что ты грабанул вон того мужика и продырявил ему граблю, – сказал Ван, – а у нас такого не любят. Усек?

– Да, сэр.

Судья Ван кивнул сикху, и тот начал:

– Устав ОЭП охватывает все виды взаимодействий между физическими и юридическими лицами. Кража – одно из таких взаимодействий, нанесение телесных увечий – другое, поскольку влияет на способность жертвы защищать себя экономически. Так как Протокол не претендует на суверенный статус, при рассмотрении подобных дел мы работаем в сотрудничестве с правоохранительными и судебными органами страны – участницы ОЭП.

– Бад, вы знакомы с конфуцианской системой судопроизводства? – спросил Ван. (У Бада голова пошла кругом – он все время вертел шеей туда-сюда, как болельщик на теннисном матче.) – Полагаю, нет. Так вот, хотя Прибрежная Республика не может считаться строго, или даже отдаленно, конфуцианской, мы придерживаемся данной системы судоотправления – мы пользовались ею несколько тысяч лет и не считаем такой уж плохой. Суть в том, что я совмещаю в себе несколько обязанностей: следователя, судьи, присяжных и, при необходимости, палача.

Бад осклабился до ушей и вдруг понял, что судья Ван настроен отнюдь не шутливо. По нью-йоркской манере речи Бад поначалу принял его за свойского малого, а зря.

– Итак, в первом своем качестве, – продолжал судья Ван, – я попросил бы вас, мистер Квамина, сказать, узнаете ли вы подозреваемого.

– Это он, – сказал мистер Квамина, направляя на Бада указательный палец, – угрожал мне, ранил меня и присвоил мои деньги.

– А вы, миссис Кум? – произнес судья Ван и специально для Бада добавил: – В их обществе женщина не берет себе фамилию мужа.

Миссис Кум только кивнула в сторону Бада и сказала:

– Он – виновная сторона.

– Мисс Бао, есть у вас что добавить?

Маленькая женщина в очках посмотрела на Бада и сказала на техасском английском:

– Из лба подозреваемого я извлекла наноснарядную пусковую установку с голосовым приводом, обычно называемую лобомет, заряженную тремя типами пуль, в том числе разрывными, того же типа, что были использованы против мистера Квамины. Наноисследования серийных номеров и сравнение с осколками, извлеченными из раны мистера Квамины, показывают, что пули, примененные против мистера Квамины, были выпущены из установки подозреваемого.

– Сука, – сказал Бад.

– Ладушки, – сказал судья и потер виски. Через секунду он повернулся к Баду: – Вы виновны.

– Эй! Разве мне не положен адвокат? – вскричал Бад. – Я требую!

– Не бзди, – сказал судья Ван.

Тут снова поднялся сикх.

– Поскольку у ответчика нет сколько-нибудь серьезных денежных накоплений либо иного имущества, а стоимость его труда слишком мала, чтобы компенсировать истцу понесенное увечье, Протокол прекращает заинтересованность в дальнейшем ведении дела.

– Ясно, – сказал судья Ван. – Бад, дружище, есть ли у тебя нетрудоспособные иждивенцы?

– Есть подружка, – сказал Бад, – а у нее – сын по имени Гарв, от меня, если мы правильно посчитали. И вроде она снова беременна.

– Вы предполагаете или уверены?

– Была беременна, когда я заглядывал последний раз – месяца два назад.

– Ее имя?

– Текила.

Молодая женщина – стажер по линии Протокола – фыркнула и зажала рот рукой. Сикх закусил губу.

– Текила? – недоверчиво переспросил судья Ван. Стало видно, что он рассматривал немало подобных дел и не прочь для разнообразия повеселиться.

– На Арендованных Территориях проживает девятнадцать женщин с таким именем, – прочла мисс Бао по феноменоскопу, – одна из них три дня назад родила девочку, зарегистрированную под именем Неллодия. У нее есть пятилетний сын Гарвард.

– Фу ты, – сказал Бад.

– Поздравляю с прибавлением семейства, – сказал судья Ван. – По вашей реакции я заключаю, что оно явилось для вас неожиданностью. Можно считать доказанным, что ваши отношения с названной Текилой крайне непрочны, так что я не вижу смягчающих обстоятельства, которые следовало бы учесть при вынесении приговора. Посему я просил бы вас выйти в эту дверь, – судья Ван указал на дальний конец зала, – спуститься по лестнице и пересечь улицу. Там вы увидите реку и пирс. Идите по пирсу, пока не окажетесь в красной его части, там встаньте и ждите дальнейших указаний.

Бад мялся, но судья Ван нетерпеливо указал ему на дверь, так что он спустился по лестнице и вышел к Банду – улице, идущей вдоль набережной Хуанпу и застроенной большими домами в европейском вкусе. Подземный переход вывел его к самой реке. По набережной спешили китайцы, сновали туда-сюда безногие на тележках. Несколько пожилых китайцев принесли акустическую систему и танцевали под медленную старинную музыку. В другую минуту и музыка, и танец возмутили бы Бада своим дебилизмом, но сейчас он смотрел, как здоровые, благополучные люди кружатся в обнимку по мостовой, и ему сделалось грустно.

Наконец он нашел нужный пирс. По пути пришлось оттеснить плечом китаезов с длинным матерчатым свертком, которые пытались пройти на пирс раньше него. Вид отсюда открывался прекрасный: старые здания Банда позади, головокружительные неоновые небоскребы Пудунской экономической зоны по другому берегу, и на их фоне – череда идущих по реке тяжелонагруженных барж.

Пирс был выкрашен красным только в самом конце, где начинался пологий спуск; его покрывало что-то вязкое, так что ноги совсем не скользили. Бад обернулся на увенчанное куполом здание суда, ища окошко, из которого выглянет судья Ван или кто-то из его присных. Китайское семейство со свертком тоже вышло на пирс. Сверток украшали гирлянды цветов, и Бад догадался, что это – тело усопшего родственника. Он слышал, что такие пирсы зовут погребальными.

Несколько десятков микровзрывных устройств, известных под названием «дыроколы», сдетонировали в его крови.

Нелл осваивает матсборщик; детская опрометчивость; все заканчивается хорошо

Нелл выросла, так что перестала помещаться на старом матрасике, и Гарв, ее старший брат, пообещал раздобыть новый. Он сказал, что уже большой, ему можно. Нелл пошла за ним на кухню, где было несколько важных шкафчиков с выпуклыми дверцами. Одни были холодные, другие теплые, некоторые с окошками, а еще некоторые жужжали или разговаривали. Нелл часто видела, как Гарв, или Текила, или кто-нибудь из ее дружков вынимал оттуда еду на разных стадиях готовности.

Один шкафчик назывался МС. Он был встроен в стену над кухонным столом. Нелл принесла стул и стала смотреть, что делает Гарв. Дверца МС представляла собой медиатрон – так называется все, что показывает картинки, или звучит, или и то, и то. Гарв ткнул в него пальцем, и на дверце появились маленькие движущиеся значки. Нелл это напомнило рактюшники, в которые она играла на большом медиатроне в гостиной, когда место не занимал кто-нибудь из старших.

– Что это? – спросила Нелл.

– Медиаглифы, – холодно ответил Гарв. – Когда-нибудь ты научишься их читать.

Нелл уже некоторые знала.

– Красный или синий? – великодушно поинтересовался Гарв.

– Красный.

Гарв особенно театрально ткнул пальцем, и появился новый медиаглиф, белый круг с узким зеленым сектором. Сектор расширялся. Медиатрон заиграл музыку – это значило, что надо подождать. Гарв пошел к холодильнику и достал себе с Нелл по пакетику сока. С ненавистью взглянул на медиатрон.

– Просто смешно, до чего он медленный, – сказал Гарв.

– Почему?

– Потому что у нас дешевая подачка, всего несколько граммов в секунду. Тоска.

– А почему у нас дешевая подачка?

– Потому что это дешевый дом.

– Почему дешевый?

– Потому что другой нам не по карману, – сказал Гарв. – Конкуренция, понимаешь. Китаянки совсем себя не уважают, готовы работать за гроши. Вот и маме приходится работать за гроши. – Он снова взглянул на МС и покачал головой. – В Блошином цирке во-о такущая подача. – Он вытянул руки и развел в стороны, показывая, какая большая. – А эта, небось, с твой мизинчик.

Он отошел от МС, как будто не мог больше находиться с ним в одном помещении, быстро высосал сок, вернулся в комнату и включил рактюшник. Нелл продолжала смотреть, как растет зеленый клинышек, как превращается в полукруг. Теперь перед ней был белый сектор на зеленом фоне, он все убывал и убывал. Музыка заиграла громче и смолкла в то самое мгновение, как клинышек исчез совсем.

– Готово! – крикнула она.

Гарв поставил рактюшник на паузу, вразвалку вернулся на кухню и ткнул по медиаглифу, на котором была изображена дверца, – она все время открывалась и закрывалась. МС громко зашипел. Нелл испугалась, и Гарв, видя это, взъерошил ей волосы – отбиваться она не могла, потому что обеими руками зажала уши.

– Надо выпустить вакуум, – объяснил Гарв.

Шипение прекратилось, дверца со щелчком распахнулась. Внутри, аккуратно сложенный, лежал новый матрасик Нелл.

– Дай! Дай сюда! – завизжала она, злясь, что Гарв трогает ее вещь.

Гарв еще секунду поиграл в «ну-ка отними», потом смилостивился и отдал. Нелл опрометью вбежала в их с Гарвом комнату и что есть силы хлопнула дверью. Заврик, Утя, Питер и Мальвина ее ждали. «У меня новая постелька!» – объявила она, схватила старый матрасик и забросила в угол, а новый начала аккуратно расправлять на полу. Он оказался до обидного тонким, совсем как одеяло, но стоило развернуть его до конца, как он засопел с присвистом, совсем тихо, как Гарв, когда спит, и раздулся в настоящий матрас. Нелл сгребла Заврика, Утю, Питера и Мальвину в охапку и просто для проверки подпрыгнула на нем раз сто.

– Нравится? – спросил Гарв, всовывая голову в дверь.

– Нет! Уходи! – завопила Нелл.

– Это и моя комната тоже, – сказал Гарв. – Надо декнуть старый.

Потом Гарв ушел с дружками, и Нелл на некоторое время осталась одна. Она решила, что ее детям тоже нужны матрасики, поэтому взяла стул, взобралась на кухонный стол и попыталась прочесть медиаглифы на МС. Многих она не знала, но помнила, что Текила в таких случаях просто говорит, и попробовала поступить так же.

– Пожалуйста, спроси разрешения у старших, – отвечал на все медиатрон.

Нелл поняла, почему Гарв тычет пальцем, а не говорит словами. Она довольно долго перебирала медиаглифы, пока не нашла тот, который Гарв выбрал для матрасика. На одном были мужчина и женщина в очень большой кровати, на другой они же – в кровати поменьше. Один мужчина. Один ребенок. Младенчик.

Нелл выбрала младенчика. Появился белый кружок с красным клинышком, заиграла музыка, МС зашипел и открылся.

Нелл расстелила матрасик на полу перед динозавриком, который, такой глупышка, не знал, как прыгать, и Нелл ему показала. Потом она вернулась к МС и сделала матрасики для Ути, Питера и Мальвины. Теперь комната оказалась покрыта матрасиками. Нелл подумала, как бы хорошо иметь широкий, на весь пол, и сделала два самых больших. Потом она сделала новый матрас для Текилы и еще один для Текилиного дружка, Рога.

Когда вернулся Гарв, лицо его выразило нечто среднее между ужасом и восхищением.

– Мама скажет Рогу, и он нас убьет, – сказал он. – Надо быстрее все декнуть.

Легко пришло, легко ушло. Нелл объяснила детям, что случилось, и помогла затолкать все матрасы, кроме первого, в мусорный ящик. Гарву пришлось что есть силы налечь на дверцу, чтобы она закрылась.

– Ну, только бы все декнулось, пока не пришла мама, – сказал Гарв. – Это долгая история.

Потом они легли спать и долго лежали с открытыми глазами, в страхе, что хлопнет входная дверь, но ни мама, ни Рог так и не пришли. Мама заявилась под утро, переоделась в платье, фартук и белую наколку, а потом сразу ушла к викам. Вчерашнюю одежду она оставила на полу, а не бросила, как обычно, в ящик. Когда Гарв позже открыл дверцу, там уже ничего не было.

– Пронесло, – сказал он. – И давай поосторожней с матсборщиком, Нелл.

– А что такое матсборщик?

– Мы сокращенно зовем его МС.

– Почему?

– Потому что МС значит матсборщик, по крайней мере, так говорят.

– Почему?

– Просто. Буквы такие.

– Что за буквы?

– Вроде медиаглифов, только они черные, маленькие, не шевелятся, старые, скучные, и еще их трудно читать. Но зато из них делают короткие слова заместо длинных.

Хакворт приходит на работу; визит в конструкторский отдел; занятия мистера Коттона

Когда Хакворт входил под арку кованых железных ворот, носы его зеркальных ботинок блестели от дождя. В каплях отражалось серебристо-серое небо; при каждом шаге они сбегали на пластины ногоступов, а оттуда – на серовато-бурую брусчатку. Хакворт с извинениями протиснулся сквозь толпу растерянных индусов. Все они тянули подбородки, чтобы не удавиться высокими белыми воротничками, их грубые башмаки скользили на мокром булыжнике. Много часов назад они проснулись в многоэтажных пеналах Маленького Индостана – острова к югу от Нового Чжусина. В «Машин-фаз системс лимитед» их ждали, потому что они приходили каждый день. Компания могла бы разместить бюро по найму ближе к дамбе или даже в самом Шанхае, но предпочитала, чтобы соискатели проделывали весь путь до главного городка. Расстояние отсеивало случайных людей, а вечная толпа у входа, жадная, как стайка скворцов у летнего кафе, напоминала счастливцам, что на их место желающих хоть отбавляй.

Конструкторский отдел походил на университетский городок даже больше, чем входило в намерения строителей. Если кампус – это зеленый четырехугольник с громадными, увитыми плющом готическими зданиями, значит, проектный отдел – это кампус. Но если кампус – еще и своего рода фабрика, где большинство сидят за ровными рядами столов в огромных душных помещениях и весь день занимается примерно одним и тем же, то конструкторский отдел – кампус еще и по этой причине.

Путь Хакворта лежал через Меркл-холл – очень большой и очень готический, как почти все здания конструкторского отдела. Его высокие своды украшала роспись краской по штукатурке. Поскольку все здание, за исключением фресок, вышло целиком из Линии Подачи, много проще было бы показывать роспись на встроенном медиатроне, меняя ее время от времени. Однако неовикторианцы почти никогда не пользовались медиатронами. Материальное искусство требует от художника смелости. Оно творится однажды; если напортачишь, так и останется на века.

Центральную композицию фрески составляли кибернетические ангелочки; каждый нес сферический атом к некой радиально симметричной конструкции из нескольких сотен атомов – судя по форме, художника вдохновил то ли подшипник, то ли электродвигатель. Над всем этим нависала огромная (но не настолько, чтобы соблюсти масштаб) фигура Инженера с монокулярным феноменоскопом в глазу. В жизни никто ими не пользуется – они не дают объемного изображения, но на фреске так выходило лучше: можно было видеть второй глаз Инженера – голубовато-серый, расширенный, устремленный в бесконечность, словно стальное око Аресибо*. Одной рукой Инженер гладил нафабренные усы, другую запустил в наноманипулятор, а изобильный лучезарный тромплёй наглядно демонстрировал*, что все атомоносные ангелочки пляшут по мановению его руки. Инженер-Нептун и наяды.

По углам фрески теснились фигуры; в левом верхнем возлежали на мистическом бакиболе Фейнман, Дрекслер и Меркл, Чэн, Сингх и Финкель-Макгроу*; они или читали, или указывали на атомное строительство с видом, долженствующим изображать конструктивную критику. В правом верхнем королева Виктория II ухитрялась сохранять спокойное величие, несмотря на несколько крикливое великолепие своего трона – он был высечен из цельного алмаза. Понизу шли маленькие фигурки, в основном детские, между которыми затесались несколько многострадальных мамаш. Слева маялись души прежних поколений, не доживших до светлых нанотехнологических дней и давших дуба (это не изображалось впрямую, но каким-то образом мрачно подразумевалось) от ужасов прошлого, как то: рака, цинги, взрывов парового отопления, железнодорожных крушений, уличных перестрелок, погромов, блицкригов, завалов в шахтах, этнических чисток, взрывов АЭС, беготни с ножницами, употребления в пищу бытовой химии и разъяренных быков. Удивительно, но они, ничуть не скорбя об этом, взирали на Инженера и его небесных рабочих; пухлые, поднятые вверх личики озарял идущий из подшипника свет, высвобождаемый (как полагал в инженерной простоте Хакворт) из энергии атомных связей, когда «шарики» встают в назначенные им потенциальные ямы.

Дети в центре были прорисованы силуэтами и стояли спиной к Хакворту; они воздевали руки к льющемуся свету. Дети снизу уравновешивали ангельское воинство наверху – то были души неродившихся младенцев, которым предстоит вкусить от благ молекулярной инженерии. Фоном служил светящийся занавес, похожий на северное сияние – край шлейфа сидящей на троне Виктории II.

– Извините, мистер Коттон, – полушепотом сказал Хакворт.

Он проработал в таком зале несколько лет и знал правила поведения. Сотни инженеров ровными рядами сидели в огромной комнате. У всех на головах были феноменоскопы. Вошедшего Хакворта видели только надзирающий инженер Зунг, его помощники Чжу, Деградо и Бейерли да несколько водоносов и курьеров, застывших на постах по периметру зала. Пугать инженеров считалось дурным тоном, поэтому к ним подходили шумно и заговаривали тихо.

– Доброе утро, мистер Хакворт, – сказал Коттон.

– Доброе утро, Деметриус. Работайте, работайте.

– Через минуту закончу, сэр.

Коттон был левша. Его левую руку облекала черная перчатка, пронизанная сетью тончайших проводков, моторчиков, сенсоров и тактильных стимуляторов. Сенсоры следили за положением руки, степенью изгиба суставов и тому подобным. Остальное создавало впечатление, будто ты трогаешь реальные объекты.

Движения перчатки ограничивались небольшой полусферой с радиусом чуть больше фута; пока локоть оставался на эластичной опоре, рука двигалась свободно. Сеть тончайших проволочек соединяла перчатку с разбросанными по рабочему столу электропрялками. Прялки эти, словно бобины, выбирали слабину и порой дергали перчатку, порождая иллюзию сопротивления. Но это были никакие не бобины, скорее миниатюрные фабрички; они вырабатывали бесконечно тонкую нить, когда требовалось ослабить напряжение, а затем, по мере надобности, всасывали и переваривали ее. Каждая проволочка заключалась в гибкую гармошку миллиметра два в диаметре, чтобы случайный посетитель не сунул руку и не отрезал пальцы невидимой нитью.

Коттон собирал некую сложную структуру из, наверное, сотен тысяч атомов. Хакворт видел ее, поскольку на каждом рабочем месте стоял медиатрон, на который проецировалось то, что наблюдал пользователь. Таким образом, надзирающий инженер мог ходить между рядами и следить за работой каждого сотрудника.

Структуры, которые здесь создавались, были, на взгляд Хакворта, невыносимо громоздкими, хотя сам он несколько лет назад собирал точно такие же. В Меркл-холле разрабатывают товары широкого потребления, что, в общем-то, не требует особой тонкости. Инженеры трудятся в симбиозе с большим программным пакетом, который берет на себя рутинные операции. Это позволяет значительно ускорить процесс, что важно, когда имеешь дело с капризным потребительским рынком. Однако агрегаты, выстроенные таким путем, всегда оказываются тяжеловесными. Автоматизированная конструкторская система выкрутится из любого положения, добавив лишние атомы.

Каждый инженер в этом зале, корпящий над нанотехнологическим тостером или феном, мечтал оказаться на месте Хакворта в Индпошиве, где изящество – самоцель, каждый атом на счету, а любая деталь создается под конкретное задание. Такая работа требует интуитивного, творческого подхода, что в Меркл-холле не приветствуется, да и встречается, надо сказать, нечасто. Однако время от времени, за гольфом, караоке или сигарами, Зунг или другой надзиратель нет-нет да упомянет кого-нибудь молодого и многообещающего.

Поскольку за нынешний проект Хакворта, «Иллюстрированный букварь для благородных девиц», платил Александр Чон-Сик Финкель-Макгроу, цена значения не имела. Герцог не потерпел бы халтуры, все предполагалось таким, как умеют лишь в Индпошиве, каждый атом на своем месте.

Однако источник питания для «Букваря» – батарейки, одинаковые, что для игрушки, что для дирижабля, – большого ума не требовали, и Хакворт перепоручил эту часть работы Коттону – посмотреть, на что тот годится.

Рука Коттона забилась, как муха в паутине. На одном из медиатронов Хакворт увидел, что Коттон ухватил среднюю (по стандартам Меркл-холла) деталь, – вероятно, часть более крупной нанотехнологической системы.

Стандартная цветовая схема, используемая в феноменоскопах, изображала атомы углерода зелеными, серы – желтыми, кислорода – красными, а водорода – синими. Деталь казалась бирюзовой, поскольку состояла в основном из углерода и водорода, а с того места, где стоял Хакворт, тысячи атомов сливались в одно. Это была решетка из длинных, ровных, толстеньких палочек, уложенных одна на другую под прямым углом. Хакворт узнал стерженьковую логическую систему – механический компьютер.

Коттон пытался приладить деталь к другой, побольше. Из этого Хакворт вывел, что автоматическая сборка (а молодой инженер наверняка вначале попробовал ее) не сработала и теперь Коттон пытается соединить детали вручную. Это не поможет исправить ошибку, но дистанционное восприятие через проволочки даст почувствовать, какие выступы соответствуют пазам, а какие нет. Это интуитивный подход, яростно отвергаемый лекторами Королевского Нанотехнологического Института, но популярный среди независимо мыслящих, дерзких коллег Хакворта.

– Хорошо, – сказал наконец Коттон. – Вижу, что не так.

Рука его расслабилась. На медиатроне деталь по инерции отошла от основной конструкции, замерла и поплыла обратно под действием межатомных ван-дер-ваальсовых сил. Правую руку Коттон держал на клавиатуре; он нажал кнопку – изображение на медиатроне замерло – и, к одобрению Хакворта, напечатал несколько слов документации. Одновременно он вытащил левую из перчатки и стянул с головы феноменоскоп – на волосах остались ровные примятые дорожки от ремешков.

– Это умный макияж? – спросил Хакворт, кивая на экран.

– Следующий шаг, – сказал Коттон. – Дистанционно управляемый.

– И как им управляют? Посредством УГРИ? – спросил Хакворт, имея в виду Универсальный голосораспознающий интерфейс.

– Можно сказать и так. – Коттон перешел на шепот. – Ходит слух, что разрабатывается макияж с нанорецепторами гальванических кожных реакций, пульса, потовыделения и так далее, который откликался бы на эмоциональное состояние носителя. Эта поверхностная, скажу, косметическая тема завела разработчиков в темные философские дебри.

– Что? Философия макияжа?

– Подумайте, мистер Хакворт, назначение макияжа – отзываться на эмоции или как раз напротив?

– Я уже заплутал в этих дебрях, – сознался Хакворт.

– Вы пришли за источником питания к «блюдечку»? – спросил Коттон. Под этим кодовым названием проходил «Иллюстрированный букварь». Коттон знал о «блюдечке» лишь то, что ему потребуется относительно долгодействующий источник энергии.

– Да.

– Изменения, о которых вы просили, внесены. Я провел все указанные вами тесты, еще пара-тройка пришла мне в голову по ходу – все задокументировано здесь.

Коттон взялся за тяжелую, под бронзу, ручку стола и выждал долю секунды, пока сработает система распознавания отпечатков. Замок открылся, Коттон выдвинул ящик. Внутри были нестареющие канцелярские принадлежности, в том числе несколько листков бумаги – чистых, отпечатанных, исписанных от руки. На одном не было ничего, кроме шапки «БЛЮДЕЧКО», выведенной безукоризненным чертежным почерком Коттона. Молодой инженер взял его в руки и произнес:

– Деметриус Джеймс Коттон передает все права мистеру Хакворту.

– Джон Персиваль Хакворт принял, – сказал Хакворт, забирая листок. – Спасибо, мистер Коттон.

– Пожалуйста, сэр.

– Титульный лист, – распорядился Хакворт.

На бумаге тут же проступил текст и движущиеся рисунки – цикл механической фазированной системы.

– Можно ли поинтересоваться, – спросил Коттон, – как скоро вы заканчиваете «блюдечко»?

– Скорее всего, сегодня, – ответил Хакворт.

– Пожалуйста, сообщите, если будут замечания, – сказал Коттон исключительно для проформы.

– Спасибо, Деметриус, – сказал Хакворт. – Формат письма, – обратился он листку, и тот сложился втрое. Хакворт убрал его в нагрудный карман и вышел из Меркл-холла.

Особенности домашнего быта Гарва и Нелл; Гарв приносит диковинку

Всякий раз, как Нелл вырастала из старого платьица, Гарв бросал его в мусорный дек-ящик и делал в МС новое. Иногда Текила брала Нелл куда-нибудь, где будут другие мамы с девочками, и тогда вынимала из МС особенное платье, с кружевами и лентами, чтобы другие мамы видели, какая Нелл необыкновенная и как мама ее любит. Дети устраивались перед медиатроном и смотрели пассивку, а мамы садились рядом и временами разговаривали, временами тоже смотрели. Нелл слушала, особенно когда говорила мама, но понимала не все слова.

Она знала, потому что слышала много раз, что Текила, когда залетела с Нелл, пользовалась такой машинкой – мушкой, которая живет у тебя внутри, ловит яйцеклетки и съедает. Викторианцы их не признают, но всегда можно купить такую с рук у китайцев или индусов. Никто не знает, когда машинка выработает свой срок, вот так у Текилы и появилась Нелл. Одна женщина сказала, что есть другая машинка, она забирается прямо туда и съедает зародыш. Нелл не знала, кто такие яйцеклетки и зародыш, но женщины, похоже, знали и хором согласились, что до такого могли додуматься только китайцы или индусы. Текила ответила, что знала про машинку, но не хотела ей пользоваться – боялась, что это больно.

Иногда Текила приносила с работы куски настоящей ткани – она говорила, у богатых викторианцев, к которым она ходит, их много, они и не заметят, если один пропадет. Она никогда не давала Нелл ими играть, так что Нелл не знала, в чем разница между настоящей тканью и той, что выходит из МС.

Гарв однажды нашел такой лоскуток. У Арендованных Территорий, на которых они жили, был собственный пляж. Рано утром Гарв с дружками отправлялся туда на поиски. За ночь волны прибивали к берегу то, что за день выбросили в Шанхае или спустили в унитаз вики из Новой Атлантиды. Собственно, ходили за тягучим, скользким нанобаром. Иногда он попадался в виде презервативов, иногда большими кусками, в которые заворачивают еду, чтобы не забрались мушки. Годился любой – умельцы очищают нанобар, соединяют куски в защитные костюмы и другие нужные вещи. Они платят даже за маленький обрывок.

Гарв незаметно спрятал лоскуток в ботинок и, никому ничего не говоря, доковылял до дома. В ту ночь Нелл спала на красном матрасике, и ее тревожили странные огни; наконец она проснулась и увидела в комнате голубое чудовище: Гарв под одеялом возился с фонариком. Она выползла осторожно, чтобы не разбудить Заврика, Утю, Питера и Мальвину, сунула голову к Гарву и увидела, как он, зажав во рту фонарик, что-то ковыряет зубочистками.

– Гарв, – спросила она, – ты разбираешь мушку?

– Нет, бестолочь. – Фонарик во рту мешал Гарву говорить внятно. – Мушки гораздо меньше. Смотри!

Она подползла ближе, отчасти из любопытства, а еще – потому что с братом спокойнее и теплее. Гарв сидел по-турецки, на скрещенных лодыжках у него лежал маленький – сантиметра два – бурый квадратик с разлохмаченными краями.

– Что это?

– Волшебство. Смотри! – Гарв подцепил что-то зубочистками.