Новая жизнь Нефертити Ардо Маргарита

Глава 12

Пустота мощёной улицы, пятна солнца на отшлифованной временем брусчатке. Я взглянула на вход в церковь в каменных стенах, изъеденных веками. Заполненные витражами тёмные зеницы окон в верхней части здания слепо таращились на улицу старинного городка. Ниже узкие оконца косились из-за ажурных решёток на мощный фундамент, покрытый потёками, словно камень рыдал от горя в одну из средневековых войн.

Я окинула взглядом лаконичные лепные украшения, не понимая, что может быть общего у Нефертити и готики. Здесь было тихо, совсем не как в Париже. Звуки машин с автострады звучали далеко и нелепо. Из другого фургона высадилась съёмочная группа, похожая на захватчиков перед крепостью. Уже знакомые мне по пробам бородатые парни весьма хипстерского вида бойко расчехляли камеры и оборудование, как бронебойные пушки. Как ни странно, от их присутствия стало спокойнее. Арина подмигнула мне:

– А ты спрашивала, почему не обойтись обычным зелёным экраном, как все делают? Почувствуй атмосферу! Это же самый смак! Разве не круто?

– Круто, – ответила я. – Я думала, в храмах не разрешается снимать клипы.

– Эта церковь заброшенная, – легко ответила Арина. – Зато после съёмок её смогут восстановить и открыть на пожертвования Катрин, всё оговорено с муниципалитетом. О, а вот и она!

Я обернулась. Мадам Беттарид в очередном светлом костюме выходила из роскошного авто, поблескивающего на солнце дьявольской чернотой. Хозяйка праздника направилась к нам. Отбросила с моей головы широкий капюшон и оценивающе кивнула:

– Ну, как я и думала! Вы великолепны, Дамира! У вас дивная шея!

– Спасибо.

Она продолжила меня рассматривать долгим взглядом, как мумию в стеклянном футляре, а затем сказала:

– Что ж, Бог наградил вас исключительной внешностью, Дамира, поздравляю! Пора поблагодарить его за это! – и жестом указала на церковь.

– Вы предлагаете помолиться? – удивилась я.

– А что ещё делают в храмах? – одарила меня лукавой улыбкой мадам Беттарид и поманила за собой.

«Некоторые улыбки дёшево стоят, но дорого обходятся», – подумала я и не ответила ей тем же.

Съёмочная группа совершала странные телодвижения по обе стороны от церковной башни, что-то живо обсуждая и настраивая подъёмники. В последний момент перед тем, как войти в заброшенное здание, за тяжёлой, едва поддавшейся дверью, я обернулась, чувствуя неподвластный мне страх. Весёлая Арина помахала рукой, будто отправляла нас на Колесо Обозрения.

Я параноик.

Оббитая деревом высокая дверь гулко закрылась. Моего тела даже сквозь платье и шёлковый плащ коснулась средневековая прохлада и глубокая тишина, присущая только старым зданиям с внушительными стенами. Никто из киношников за нами не пошёл, их суета, шумная речь, лязг, клацание оборудования, организационная суета, а также Арина в кудряшках, звуки жизни остались в другом мире… Здесь, в узком предбаннике, привычном для католических храмов, остались только мы с мадам Беттарид. С ней было не уютно. Я протянула руку, чтобы скорее толкнуть следующую дверь.

– Подождите, Дамира, – вполголоса сказала мадам Беттарид.

Я обернулась.

– Какие у вас тонкие запястья! Наденьте это.

На ладони мадам Беттарид лежали причудливые украшения, и моё сердце снова дрогнуло – нельзя было не узнать растиражированные на изображениях в Интернете сокровища из гробницы Тутанхамона – массивные золотые браслеты с гигантскими синими скарабеями, сидящими сверху. У них были настолько тщательно вылиты ювелиром золотые лапки, усики и даже перепонки крыльев, что казалось, жуки могут пошевелиться и улететь. Я поразилась, что вижу так близко ту самую искусную окантовку по краям с чёрными, синими, зелёными и оранжевыми полудрагоценными камнями, перемежающимися с золотыми пластинами. Три крупных сердолика в виде бутонов по краям, выступали контрастно на синей керамике; распускались еканные цветы.

– Настоящие?! – ахнула я, замирая.

– Тшш… Разве это возможно? – Холёный палец к губам и улыбка политика в ответ. – Надевайте. И кольца тоже.

«Каирский музей, Египет», – мелькнула в голове надпись. Я сглотнула, вспомнив, что в гробнице Тутанхамона такие браслеты были детскими, хотя я и умные часы купила для подростков – обычные с меня спадали. Я перевела взгляд и только сейчас заметила другие аксессуары из серебра и золота.

Браслеты отяжелили запястья, руки в антикварных кольцах показались не моими. Но как было красиво! А ещё я испытала то знакомое ощущение от древних вещей, какое случалось со мной на раскопках в университете, словно берёшь не просто предмет, а нечто, впитавшее в себя жизнь других людей, эмоции, забытые под землёй на тысячелетия. У меня перехватило дух, и в голове мелькнула шальная мысль, что Роберт Лембит врал не обо всём.

Мадам Беттарид опять не позволила мне войти.

– Не торопитесь, привыкайте к украшениям. Попробуйте почувствовать, что они ваши.

– Ощущение, что мы не к съёмкам готовимся, а к ритуалу, – вырвалось у меня.

– Ну что вы! Просто я люблю точность, – мягко шепнула мадам Беттарид, посмотрела на часы и добавила: – Ещё не всё готово.

Затем погладила пальцем скарабея на моём браслете с ностальгирующей нежностью.

– Скарабеи прекрасны – символ новой жизни, возрождения и упорного труда. А вы любите символизм Египта? – проговорила она так, что пришлось вслушиваться.

– Я бы не назвала это любовью, но, безусловно, вызывает интерес. И скарабей скорее означает утреннее Солнце, он несёт на себе символ Ра, – заметила я.

– … которое восстаёт после ночи, то есть после смерти, – с упоением добавила мадам Беттарид. – Как при реинкарнациях.

– Почему вы выбрали Египет? – не удержалась я от вопроса.

– А вы почему? – хитро прищурилась та.

– Я о клипе…

– А я нет, – улыбнулась мадам Беттарид со всезнающим взглядом. – Почему Египет в дипломе? Ни Греция, ни цивилизация инков, ни новая история, ни революции, будь они не ладны, почему Египет?

– Просто было интересно.

– В самом деле «просто»?

И я задумалась. Наверное, нет; не просто, ведь всему на свете есть причина. Мне снились пески пустыни, пальмы и пирамиды ещё до школы после одной передачи про путешествия. Потом я боялась крокодилов, кстати, но рисовала – украшенных ожерельями и бисером. На полях моих тетрадок то и дело появлялись цветы, похожие на голубые лотосы Нила. Подростком я могла пропадать часами, рассматривая энциклопедию или ролики в Ютубе на тему Древнего Египта, я была им очарована. Чтобы больше понимать, я стала налегать на английский. Наводила стрелки вокруг глаз, которые мама потом долго стирала.

Я поступала на исторический с таким рвением, словно это был билет к новой жизни, к разгадкам тайн, от которых захватывает дух, к мистике, неизбежно связанной с мифами и притчами древних. Я испытывала нечто похожее на алчную лихорадку, когда рассматривала в Интернете лица фараонов – кровь приливала к вискам и стучала, как бешеная, бодрило больше, чем три чашки кофе залпом.

Более того, уже зная историю Эхнатона, этого знаменитого фараона-еретика и прочих действующих лиц, я отгадывала портреты дочерей царевен, юного Тутанхамона, советника Эйе, военачальника Хоремхеба с первого раза, и от этого меня охватывало волнение, ажиотаж, необъяснимая внутренняя суета, словно то, что требовалось разгадать, таилось в этих лицах. Но я не разгадала. Ничего удивительного не произошло.

При бюджете моей семьи ни поехать в Эрмитаж, когда привозили коллекцию артефактов, ни попасть в Каирский музей в период студенчества не вышло. Да и толку? Хотелось раскопать что-то особенное, своё! Самой!

Я выросла и стала реалисткой. Разочаровалась в науке – романтики не случилось, а от бесконечного цитирования и пересказа других ученых накатывала апатия. Поэтому в магистратуру при Центре египтологии в Москве, откуда единицы лучших за собственные средства получают шанс попасть в настоящую археологическую экспедицию в Гизе, даже не подумала поступать. Жизнь наступала по-своему и требовала иного: умерла мама, старенькому дедушке и папе нужна была хозяйка в доме. Они без женского внимания были, как дети, – лекарства, еда, постирать-погладить, навести порядок, сказать, что купить. Мужчины без женщин неприкаянные, даже если не жалуются.

Но папа говорил: «Не надо желать слишком сильно; желание сбудется, когда ты про него забудешь». И вот я во Франции, окруженная тайнами по уши, живая копия бюста Нефертити, обвешанная копиями (ли) артефактов, от которых не по себе… Скажете, шутка? Просто интерес к Египту? Хм…

Я взглянула на тяжёлые браслеты на своих руках и не знала, что ответить.

– Может быть, ты скучала по этому? – тихо и вкрадчиво проговорила мадам Беттарид.

Меня стала раздражать эта игра в кошки-мышки, и я ответила:

– Может быть.

Она взглянула на часы, что-то настрочила в мессенджере, и вдруг подмигнула мне:

– Ты скоро поймешь. Главное, помни, что ты Нефертити! А Эхнатон не так уж хорош, ты ведь знаешь это. Но ты почувствуешь, что правильно…

– Что почувствую? Вы имеете в виду Финна?

– Много вопросов. Надевай капюшон и опусти его на глаза. И чувствуй!

Она толкнула дверь в полутьму. В тот же момент храмовую тишину нарушил громкий вибрирующий аккорд на басах, словно мы вошли в триллер. Я сглотнула от неожиданности. Мадам Беттарид поманила меня пальцем к себе из света в густую тень. Сердце гулко стукнуло.

Узкое помещение церкви под высокими готическими сводами было погружено в полутьму. Отсутствие традиционных длинных скамей открывало больше пространства; вытоптанный веками кафель был запорошен у стен чем-то, похожим на труху. Видимо, от неё пахло гнилью. Панели из тёмного дерева с замысловатой резьбой, которую дорисовывало воображение, покрывали стены, переходя в более светлый камень; просматривались по бокам двухъярусные пюпитры или маленькие вырезанные в дереве скамейки. Колонны и резные ворота контурами прорисовывались в глубине. В редких лучах света, будто незаконно проникших сюда, поблескивала позолота на ажурной ковке, отделяющей углубления в боковые крылья зала. Угадывались статуи ангелов и святых на постаментах, одна – привязана верёвкой к колонне, как пленница к пиратской мачте.

Низкий текущий гул из невидимых динамиков продолжал распространяться по залу объёмно и жутковато. Но почему так темно, ведь есть же окна?!

И вдруг красивый, густой мужской голос запел протяжно, как молитву, всего лишь одну строку – Kyrie eleison. Пучок света упал туда, где угадывался алтарь. Я увидела мужскую фигуру, которая стояла лицом к нему, раскинув широко руки. Тоже в чёрном шёлковом плаще. Как я.

Сердце дрогнуло.

Выпевая каждую гласную, мужчина медленно повернулся к залу. Это был Финн! Но его голос! Он же совсем другой! Ни капли слащавости, потрясающая глубина и объём! Неожиданно!

Подняв одухотворённое лицо к куполу, Финн пел эти два слова, повторяя их снова и снова. Пространство церкви наполнялось каждым слогом, как предгрозовым воздухом, словно тот имел особенный смысл.

Мурашки пробежали по моей коже. Захотелось увидеть Финна поближе, я подалась вперёд. На плечо опустилась тяжёлая рука.

– Не сейчас. Семь минут.

Я вздрогнула – я успела забыть о своей спутнице.

Свет от алтаря, превращенного в сцену, распространялся по залу, будто туман, которому ничего не стоило переползти через низкую кованую ограду и направиться дальше, завоевывая метры. В нишах обнаружилась аппаратура и операторы. Ещё двое с камерами стояли почти рядом с нами, они прицелились из темноты на Финна, как снайперы. А он пел молитвенно и чисто.

Настоящий!

Моё сердце зашлось. Финн меня не видел. Голос, усиленный динамиками и эхом пустого храма, окутывал и проникал под кожу, поднимая из глубины затаённую скорбь. Словно мы поссорились не сегодня, а века назад.

Я невольно закрыла глаза, чувствуя, как от вибраций плывущих аккордов и голоса того, кого люблю, моё тело начало невольно покачиваться и загудело, как электричесий ток по проводам.

Молитва, как мантра, – Kyrie eleison, – струилась, завораживала, переливалась, что-то меняя во мне. Показалось, что слова должны быть иными, а переполненному чувствами сердцу в груди стало тесно. Ревность, сомнения, дрожь, страх, нежность, любовь вспыхивали во мне поочередно, с перегрузкой. До боли в висках.

Но любви было больше. И сложно было выдержать! Ощущение света из груди вырвалось наружу, как круги по воде. Я открыла глаза.

– Иди к нему! – скомандовали слева. – Прямо по центру. Не быстро. Через десять шагов сними капюшон, ещё через три расстегни пуговицу плаща.

– А дальше? – спросила будто бы не я, а мои губы на автомате.

– Как почувствуешь.

Мне было всё равно. Хотелось к нему – источнику моей вибрации, мурашек и энергии! Кем бы он ни был и как бы его ни звали! Только к нему, и будь что будет!

Я пошла к алтарю, как было велено, точнее, тело пошло, а я… парила. Какая-то часть меня считала: один шаг, два, три…

Кажется, он увидел меня! Да, сегодня он был обижен и, на мой взгляд, чересчур. Но почему-то сейчас это было неважно.

Десятый шаг.

Браслеты на запястьях жали, как кандалы. Я скинула капюшон. Свет упал на меня. Им словно играл кто-то, хотя мы же не в сказке, тут светооператоры…

Финн широко раскрыл глаза. Ошеломлённо, словно не видел вечность. И ринулся ко мне, прекратив петь. С его плеч упал чёрный плащ, Финн оказался в футболке и джинсах. Откуда-то вступил невидимый мужской хор, повторяющий ту же строку под ту же вибрацию на нескольких аккордах оргна.

От ощущения мистерии по моей коже пробегал холодок. От того, что Финн бросился ко мне – тепло. Холод и жар смешались во мне, закрутились жгутами, как две змеи на кадуцее. Мраморные лики святых безразлично смотрели на нас.

Три шага. Я расстегнула плащ. Он упал к моим ногам в тот момент, когда Финн с лицом, узнавшим в толпе ту, кого потерял сто тысяч лет назад, обхватил мои плечи.

– Ты! – горели его глаза. – Ты! Ты! Моя Нефертити! Ты! Я люблю тебя!

Во все окна разом, как взрывом, ворвался свет, солнечный, разноцветный слоистыми пятнышками от внезапно прозревших витражей. Красные, жёлтые, синие лучи мешались в его волосах, запутывались в гофрированных складках моего платья. А на затянувшихся паутиной паникадилах, свисающих с потолка на металлических цепях в одно мгновение зажглись свечи. Магия! Он любит?!

От волнения дышать стало невозможно, но зелёные глаза в пушистых ресницах, слегка безумные, искрились любовью и нежностью.

Финн повторил как-то особенно, даже гордо:

– Я люблю тебя! Ты – моя Нефертити!

– И я тоже, – выдохнула, наконец, я. – Я люблю тебя!

Его лицо стало светлее. Финн подхватил меня на руки, закружил радостно. Только б не слетел этот парик с головы!

Счастливый, Финн опустил меня на древний кафель. И поцеловал. Я обхватила руками его стриженный затылок, шею, плечи. Мы не виделись с ночи, мы не виделись тысячелетия.

Кажется, нас снимали… Кажется музыка изменилась… Кажется, это был просто клип… Кажется…

Глава 13

«Стоп. Снято!» Музыка встала колом и исчезла. А хотелось, чтобы продолжала струиться – под кожу и в кровь. Беспардонный свет прожекторов превратил таинственную церковь в обычную съёмочную площадку, ткнул носом в неприглядные трещины в стенах, пыль и паутину, выявил засаду киношников с оборудованием, восторженную Арину, мадам Беттарид, Макарова. Они всё это видели?

Хотя какая разница? Для меня ничего не закончилось. Финн обнимал мои плечи так же нежно. Я люблю его – и это факт!

– Люблю тебя, – шепнул он мне на ухо снова.

Моё сердце пело. Разве хоть что-нибудь ещё важно?

Мадам Беттарид с удовлетворённым видом поплыла к нам, хлопая в ладоши. Остальные эхом вторили ей. Чему они аплодируют? Нашему поцелую? Но ведь ничего не могло быть естественнее в этот момент! Это не было игрой!

– Молодцы, ребята! – приблизилась мадам Беттарид и всем вокруг благосклонно махнула: – C'tait superbe! Merci tous![10]

Видимо, так просто принято, – догадалась я и снова вернулась всем вниманием к Финну. Господи, какой он красивый! Каждая чёрточка будто выточена. Улыбка в уголках губ. Сияющие глаза. Чёткая линия скул и волевой подбородок. Сильная шея. Выемка у её основания. Цепочка, спускающаяся под футболку по ключицам. Широкие плечи и атлетическая грудь, рельеф которой так хорошо угадывался под белым трикотажем. Я вдруг поняла, что мне мало, что я хочу видеть больше. Его всего. Словно поцелуй и признание были таким откровением, после которых не страшно…

Я подняла глаза и встретилась с ним взглядом. В лучистых радужках Финна читалось то же самое. Как и тогда, в Лувре! Я будто поймала его мысли, и они мурашками продолжили путь по моему телу.

Зачем все эти люди? Они мешают. Жаль, нельзя было сказать это вслух!

Однако Финн произнёс целую тираду по-французски и, не обращая внимание на ответы и на жест несогласия Катрин, взял меня за руку и увлёк за собой. Моё сердце билось, тело переполнялось предчувствиями, но больше не мрачными, наоборот!

Мы вышли на свет и сощурились. Вибрация затихшей музыки ещё била по венам, как головокружительное послевкусие после терпкого вина. Как зачарованная, я шла за Финном и закрывалась рукой от солнца, будто не несколько минут, а столетия провела в подземелье.

С присущей ему уверенностью Финн оккупировал одну из чёрных представительских машин, кинул пару фраз темнокожему водителю.

– Куда мы?

– Подальше!

Он помог мне сесть. И автомобиль тронулся.

– Наконец, без чужих глаз! – выдохнул Финн и вновь припал к моим губам.

Моё «да» исчезло в его дыхании, оно переливалось волнами бесконечности, пока мы не оторвались друг от друга, совершенно пьяные и шальные. Финн громко вдохнул и откинулся на спинку, я тоже. Счастьем, казалось, можно было захлебнуться.

Наши мизинцы касались друг друга на кожаном сиденье, и этого хватало, чтобы мимолётное электричество, которое носилось в воздухе, искрило алчным нетерпением большего.

– Где мы? – спросила я.

– Санс.

– Какой милый дом, пряничный, – сказала я просто так, глядя на угловое здание на старой площади с грузной крышей и шоколадными балками, с такого же цвета крестами на выбеленных стенах, словно кто-то играл в крестики-нолики на весь дом.

– Бургундия… вроде типично…

Любые слова звучали излишне, в моей голове продолжало вибрировать Kyrie eleison. И волшебство! Пальцы переплелись, Финн снова меня поцеловал. Я не успела заметить, как мы оказались у двухэтажного бело-кремового особняка, высившегося на фоне деревенских пасторалей. За послушно открывшимися воротами нас встретили аккуратные дорожки сада. Стриженная трава, яркие всполохи цветника, тонкие деревца у фасада, как породистые жеребята, привязанные к опорам, чтобы не убежали. Вблизи дом с деревянными рамами окон, ставнями с прорезями голубых жалюзи, изумрудное пятно плюща на северной стене и алые пеларгонии в горшках под окнами. Буржуазная пастораль. На задворках моего сознания всплыла «Госпожа Бовари»[11].

Финн отдал распоряжения водителю. Тот послушно кивнул и, заглушив двигатель, ушёл в дом. По дороге увлёк за собой мсьё, выходящего навстречу, почтенного, как мажордом. За кустами жасмина скользнул силуэт садовника с синим шлангом в руках и исчез. Все повиновались нашему стремлению быть наедине. Финн открыл дверцу автомобиля:

– Прошу, моя царица!

– Это гостиница?

– Нет. Один из домов Катрин. Здесь никого нет и не будет…

– Хорошо, – выдохнула я.

Кто угодно был бы лишним.

Я вышла из машины, расправила длинный подол. Финн коснулся ладонью моей щеки. Заглянул в глаза.

– Поразительно! Совсем такая же. Только…

– Что только? – удивилась я, будто ныряя в глаза цвета тенистой зелени и понимая, что мне там хорошо.

– Нет высокомерия.

– А разве должно быть?

Он провёл меня внутрь дома, вверх по широкой, старинной лестнице, за двери, в комнату, будто предназначенную для вечрней игры в покер с важными буржуа. Финн повернулся к идеально чистому зеркалу на одной из стен, вновь отразившему не меня – Нефертити.

– Смотри сама!

Здесь, в щедро залитом светом помещении с двумя зеркальными стенами друг напротив друга, создающими странный эффект тоннеля, всё выглядело иначе. Оказалось, белый эфир плиссированной ткани слишком плохо скрывал полукружия грудей, выглядывающих из-под края широкого египетского воротника, пупок и бёдра. Я ахнула и закрылась, чувствуя прилив смущения. Меня все видели такую?! Боже…

– Не надо стесняться, – сказал Финн, мягко убирая мои руки. – Ты соблазн во плоти, в этом твоя суть!

– Разве? – опешила я.

Фоном в голове пролетела мысль, что я тороплюсь, что надо иначе, что подумают те, кто остался на съёмках… А впрочем, они уже думают это. Мистерия продолжалась, и мне, словно пьяной, всё казалось сейчас неважным. Он сказал, что любит! Это превратило в пыль намёки мадам Беттарид, слова Арины. Важно было то, что сейчас! А сейчас глаза самого красивого на свете мужчины сияли так, что я позволила себе почувствовать кожей касание его взгляда, как нечто материальное.

– Божественна! – с придыханием произнёс он.

Взвились светлые шторы на окнах, зеркала в зеркалах повторили происходящее, как эхо. Я потянулась к конструкции на голове, чтобы снять, но Финн запротестовал:

– Нет, прошу! Я хочу видеть тебя такой! Оставь.

Я подчинилась. Он стоял завораживающе близко, по моим ногам разливалась тёплая нега и блаженство.

– Люблю тебя! – повторил он.

Взглянул на приоткрытую дверь. Отошёл, чтобы закрыть её. И всё моё я потянулось за ним, словно от поцелуев и взглядов наши энергии переплелись раньше, чем тела.

Финн вернулся, нежно коснулся губами губ, взглянул в глаза без слов. А затем вдруг медленно опустился на колени передо мной. Снял по одному с моих ступней золотые сандалии. Приподнял мне ногу, лаская, как клавиши, перебрал пальцы на ногах. Дрожь волнами вверх пронеслась по моему телу. Я взялась рукой за спинку кресла, развёрнутого в другую сторону.

– Что ты делаешь? – прошептала я.

Он поцеловал ступню.

– Восхищаюсь…

Моё сердце забилось взволнованно. Воздух разлился вокруг нас, как тёплое масло. Я коснулась пальцами его волос. Руки Финна проникли под полупрозрачный подол моего платья. С нежной лаской его пальцы осторожно поднялись вверх по голеням, к бёдрам и выше…

– Финн, нет…

– Не бойся, моя хорошая.

И он начал прокладывать дорожки чувственных поцелуев от колена по внутренним сторонам моих бёдер, удерживая от попыток отступления. Я всхлипнула, потеряв слова в волнах испуга и блаженства, потому что он припал губами к самому чувствительному месту и заставил меня задрожать. Стон. Голова закружилась.

– Не надо, мы торопимся…

– Нет, всё вовремя, – тихо ответил он, взглянув снизу вверх хмельными глазами. И лишил меня воли и логики своими губами и руками.

Затем встал, вернул с пылким напором мой собственный вкус. И заставил забыть обо всём – ртом и пальцами изучая моё тело, раскрывая, трогая, лаская. Я вздрагивала то и дело, и воздух над нами дрожал, словно над костром. И мистерия продолжалась. В этот огонь хотелось броситься, даже если выжить не удастся…

Финн стянул футболку, скинул джинсы. Безупречное тело: ни грамма лишнего, ни одной диспропорции. Так прекрасен, что я отшагнула, упёрлась спиной в кресло. Он обнаженный, и я, как иллюстрация из истории Древнего мира отразились в дорожке зеркал на стене. В голове мимолётной тенью мелькнуло ощущение дежавю.

Финн прижал меня к себе и посадил на руки. Сходя с ума от его жара и запаха, я обвила его талию ногами, а руками – шею. Основание моего тела горело и пульсировало.

Он пронёс меня до массивного овального стола и положил на него. Провёл рукой по груди, по животу, вызывая волны мурашек. Наклонился, поцеловал, совсем пьяный от страсти. Горячий. А затем резко выпрямился, приподнял платье и раздвинул мои ноги. Мгновение боли, а затем тело приняло его, словно ключ, который открывал во мне ощущения. Я широко раскрыла глаза, а затем зажмурилась, прислушиваюсь к тому, что чувствую. К нему.

– Люблю тебя, моя Нефертити, – шептал Финн, медленно раскачивая моё тело и подчиняя своему. Прошёлся губами по моей шее, мазнул по виску. Развёл мои руки и овладел мной напористо, заставляя чувствовать лопатками поверхность стола. Огонь скручивался жгутами в моём животе, рвался наружу, стремясь пробить контуры и заставить меня исчезнуть в этом мужчине хотя бы на мгновение! Ведь мы любим, – я чувствую! Я люблю!

Жадность к чему-то большему сталкивалась со страхом выглядеть пошлой, разочаровать его. И я закусила губу, сжав руки в кулаки, потому что скоро волнение взвилось по позвоночнику и стянулось к низу живота, как нечто дикое, невыносимое.

– Остановись. Перестань… – тихо простонала я.

– Боже, какая ты ещё девочка! Глупышка, – удивился Финн приказал: – Кричи! Никто не услышит. Кричи!

Его ладонь легла мне на лоно и сдерживаться было не возможно, я себя отпустила. Изогнулась в мужских руках, как продолжение его тела, и закричала. И с этим криком в буржуазный дом выплеснулось всё, что так долго сдерживалось во мне: стыд, страх позора, страх чувствовать и быть собой, страх хотеть и получать, и самая тайная, огромная, из глубины клеток боль: я не хочу быть одна!! На грани слёз!

Волны дрожи пронеслись по моему телу, напряжение достигло пика, и я поплыла в безмыслии и пустоте, словно меня и не было. Кажется, Финн продолжил двигаться, не выпуская меня, совершенно растекшуюся по столу, из рук. Кажется, он крутил моё тело, настраивая под себя, как сдавшуюся скрипку. Я была его, полностью. До последней клетки.

Вдруг его лицо исказилось, в нём промелькнула агрессивность зверя, судорога, и наступило расслабление. Финн лёг на меня, прижав всем телом. Он дышал мне в ухо горячим воздухом, словно дракон, притиснув к себе всем чем можно, словно боялся, что я выпорхну и улечу в окно. И я лежала, постепенно приходя в себя и слушая его дыхание и сердце. Я с ним одно. Почти одно… Как жалко, что не до конца…

Финн приподнялся на сильных руках. Блаженный, уставший. И, глядя мне в глаза, с глухим удовлетворением сказал:

– Теперь ты никуда не уйдёшь.

Это было так неожиданно, что я очнулась.

– Я и не собиралась!

Он погладил мою щеку, поцеловал меня в нос и рассмеялся: