Вычислитель (сборник) Громов Александр

Глава 2

Дела давно минувших дней

Искусственная тяжесть в коридорах рабочего общежития опять барахлила, меняясь непредсказуемым образом от стандартного одного «же» до семи процентов от стандартного значения, свойственных этому астероиду. Взрослые ходили с опаской, старики ругались, подверженные мигрени глотали снадобья. Хмурые ремонтники поднимали там и сям решетчатые полы, ныряли вниз, неспешно проверяя один гравитатор за другим, пытаясь найти причину рассогласования, и даже не огрызались на упреки и ядовитые шуточки. Мальчишка лет восьми, вприпрыжку бегущий по коридору, напротив, был на седьмом небе от счастья. Аж взвизгивал восторженно, взлетая к потолку, бегал по стенам и порой отваживался крутануть сальто.

– Шею себе не сверни, акробат, – проворчал попавшийся навстречу рабочий, разумно пробирающийся по стеночке, где стараниями неведомого инженерного гения были кое-как приварены металлические перила.

– Этот-то? – отозвался другой рабочий, бредущий в кильватер первому. – Этот шею не свернет. Шустрый мальчонка и с умом. Глянь – как кошка. Думаешь, он очень смелый?

– Почему смелый? Просто дурак.

– Наоборот, шибко умный. Если не уверен на сто процентов, то и не прыгнет. Он такой. Помнишь Густава Канна?

– Отчаянного-то? Угм.

– Ну так это его сын. Золотая голова. Далеко пойдет, если не остановят.

– Откуда пойдет – отсюда? – хмыкнул, не повернув головы, первый рабочий. – Ну, ты скажешь…

Мальчуган уже не слышал их разговора. Добравшись до места, где кольцевой коридор выходил из скалы на поверхность, он выждал малой тяжести и, подпрыгнув к потолку, завис там, вцепившись в окантовку верхнего иллюминатора (нижние были наглухо заварены после того, как один свихнувшийся шахтер попытался разбить их кувалдой). Сквозь многослойную стеклянно-полимерную склейку и осевший на ней слой минеральной пыли просматривалась безрадостная каменистая равнина с торчащими там и сям технологическими конструкциями и грудами мусора, а справа над равниной висел бурый, весь в тугих завихрениях ураганов, край Циклопа – крупнейшей газовой планеты этой системы.

Разнокалиберными серпиками рассыпались луны. Тускло блестящей саблей изогнулось кольцо. Там и сям в звездной черноте неспешно плыли сверкающие искорки – рудовозы. Раздвоенные тени скал распростерлись по равнине – левые тени погуще, правые послабее, чуть размытые. Двойное солнце системы не попадало в поле зрения, зато и не слепило.

Привычная картина. Но завораживающая.

Вновь вернулась стандартная тяжесть, висеть стало трудно, и мальчик спрыгнул на решетчатый пол. Побежал, увернувшись на ходу от электрокара.

– Мама! Ма-а-а-а-а-а-ма!…

Кричать начал, еще не достигнув двери своего бокса. Ворвался, чуть запыхавшись.

– Мам! Спроси меня, сколько будет триста шестьдесят девять умножить на девятьсот шестьдесят три.

Нестарая еще женщина, оторвавшись от штопанья детской курточки, подняла на сына отсутствующий взгляд. Очнувшись, вымученно улыбнулась, отчего морщинки вокруг глаз выступили резче, поправила седую прядь.

– Сколько?

– Триста пятьдесят пять тысяч триста сорок семь!

– А четыреста восемьдесят восемь умножить на восемьсот сорок четыре?

– Четыреста одиннадцать тысяч восемьсот семьдесят два! – не задумываясь, выпалил мальчик. – Хочешь проверить?

– И так верю. Ты молодец.

– Нет, ты проверь, проверь!

– Зачем? – Женщина вздохнула, и взгляд погас.

– Мам! Ну ма-а-ам! Ты чего? Опять? Не надо, мам…

Сейчас подскочит и начнет тормошить, подумала женщина, вновь заставляя себя жить осмысленно. Но на улыбку уже не хватило сил.

– Ты почему не в школе?

– А! Что там делать! – Сын махнул рукой. – Считать я умею лучше учителя, а зачем рудокопу остальное?

– Ты… ты хочешь стать рудокопом?

– Да, рудокопом на астероидах! Как отец!

«Боже, – подумала женщина. – И это все, чего он хочет? Считать умеет, но глуп, и кто знает, когда поумнеет? Господь вседержитель, пошли мне терпения!»

Когда она вновь заговорила, ее голос был таким, что сын поневоле начал слушать.

– Твой отец много лет мечтал увезти нас отсюда. Он так и погиб с этой мечтой – добровольно пошел на опасную, но денежную работу. Еще бы год, ну два… Теперь – начинай сначала… Запомни: если ты выберешь судьбу рудокопа, то твой отец играл в ненужную игру да и ты проиграл заранее. Ты должен учиться, сынок. Понимаешь? На свете есть другие планеты – чудесные, счастливые миры. Попасть туда непросто, но за это стоит бороться. За голубое небо, за мягкую траву под ногами, за водопады, срывающиеся с гор, за крики птиц, за теплое ласковое море…

«За ощущение превосходства над людьми, – добавил про себя Эрвин несколько лет спустя. – За красивые комбинации, за победы в таких играх, в которые отец не играл, за азарт, совсем не чуждый расчету, а дополняющий его как сладкий десерт…»

– Ты пьяный, что ли?

Эрвин знал, что Сукхадарьян не поверит ему. Но он не видел иного выхода.

– Прай должен быть устранен, – повторил он. – Лучше сейчас, чем через месяц. Лучше через месяц, чем через два. А через полгода будет поздно.

Наклонив бычью шею, устремив взгляд в столешницу, президент некоторое время пребывал в задумчивости.

– Ты думаешь… – изронил он наконец.

– Я уверен, – сказал Эрвин. – Если сделать это сейчас и аккуратно, никто не свяжет гибель Прая с политикой, тем более с интересами президента. Если и вылезет какой сумасшедший со своей версией, то все равно ничего не докажет. Именно сейчас ваш интерес в этом деле еще не просматривается. Напротив: личный траур, похороны по высшему разряду, возможно, обращение к народу…

– Да какой интерес! – рявкнул президент. – Нет никакого интереса! И никогда не было! Да я знаю Прая вот с таких лет! Чтобы Прай оказался иудой…

– Окажется, если не принять мер, – дерзко перебил Эрвин.

– Ты что, подсчитал это? – фыркнул президент.

– И очень тщательно.

– Хм, тщательно… Можешь показать расчеты?

– Они у меня здесь. – Эрвин коснулся головы. – Конечно, я могу перевести их на бумагу, только…

– Только – что? Я ничего не пойму – ты это хочешь сказать?

Эрвин смолчал, но вздох его был красноречив.

– Ладно… – пробурчал Сукхадарьян. – Верю. Не пойму. А вот что Прай готовит переворот – не верю! Не такой он человек. Что свою игру ведет – да, ведет, конечно, кто бы сомневался. Так это нормально! Всяк ведет свою игру, и ты тоже. Может, мне следовало бы тебя проверить на лояльность в первую голову, а?

– Сколько угодно. Я готов.

– «Сколько угодно»! Готов он… А вот почему мне не докладывали ничего, что свидетельствовало бы о нелояльности Прая, а?

– Причин две, – объяснил Эрвин. – Первая: он еще не предпринял никаких действий, дающих повод для обвинений в нелояльности. Он всего только вырос в опасную фигуру, а если представить его личность как набор параметров и внутренних алгоритмов, то… впрочем, я уже изложил это. О второй причине умолчу, она очевидна…

– Моя секретная служба работает плохо, так? – набычился президент.

– Наоборот, хорошо… Но на кого она работает?

Эрвин казался себе скарабеем, пытающимся расшатать и опрокинуть скалу. Забыв о математике, он объяснял ситуацию «на пальцах», чувствуя, что все равно выходит неубедительно. Логическую слабину Сукхадарьян ловил влет, не понимая, что логика не всегда сестра математике. Болезненно переживая неудачу, Эрвин предложил вместо устранения Прая дрянной паллиативный вариант, но и в этом потерпел неудачу.

Попыткой вразумить Сукхадарьяна он и сам цеплялся за соломинку и протягивал ее своему патрону. Надежда образумить босса все-таки существовала. Но единственный спасительный выход был отвергнут, и соломинка утонула. Остался мелкий сор.

За этот сор и цеплялся Эрвин, вначале пытаясь спасти президента, а потом уже себя, затем себя, а потом уже президента, и наконец только себя. Нельзя ведь спасти облеченного властью упрямого слепца. Верил он, видите ли, Праю, другу с самого раннего детства! На горшках рядом сидели!

Эрвин повел борьбу сам и имел бы некоторые шансы взять верх, не мешай ему Сукхадарьян. До самого конца бедняга так и не понял: у правила «президент не имеет друзей» не может быть никаких исключений.

Строго говоря, Сукхадарьян был плохим президентом…

Немногие знали об истинной роли Эрвина при нем, но Прай знал. И без математических моделей было ясно: Алоиз Прай достаточно мстителен, чтобы вместе с президентом прихлопнуть заодно и советника. Причем не исключено, что за советником он будет охотиться особенно старательно…

…На более развитых планетах космопорты, хотя и отнесенные в пустыни и неудобья подальше от городов, окружены по периметру силовым полем, в крайнем случае – забором со звукопоглощающими свойствами. Единственный космопорт Хляби имел ограду из заурядной железной сетки. Со стороны шоссе, ведущего от столицы, сетку разрывало громадное приземистое здание астровокзала. Собственно говоря, громадным оно было опять-таки по меркам Хляби.

На шоссе, а также на воздушной трассе над ним наблюдалось оживление, и было оно несколько одностороннего свойства. То и дело подъезжали и подлетали автобусы, наполненные нервными суетливыми людьми, и выглядели люди так, как будто убегали от цунами и еще не добежали до безопасного места. В обратный путь транспорт отправлялся наполненным едва на одну десятую своей вместимости, причем направляющиеся в столицу приезжие выглядели изрядно озадаченными. Почти все встревоженно вертели головами: туда ли мы прибыли, куда надо, и не ошиблись ли, выбрав Хлябь? Одно название чего стоит.

Как правило, люди ошибаются не в том, о чем думают как об ошибке. Сейчас они ошибались, забивая себе головы сомнениями. Спору нет: сутки назад ехать в столицу не стоило и даже несколько часов назад не стоило, но ведь жизнь подчас развивается по синусоиде. Нижняя точка пройдена – торопись, водитель! Не опоздать бы захватить самый пик. Да, в городе с утра немного постреляли, но утихла уже та стрельба. Ликование народа – это как раз то зрелище, на которое стоит посмотреть. И встречные кажут тебе не угрюмые морды, а радостные человеческие лица, исполненные самых лучших чувств, и сам проникаешься всеобщим счастьем, пропитываешься им, как губка. Разве у негодяев могут быть такие светящиеся лица? Мы победили, жизнь прекрасна! Даже приезжие в конце концов не сомневаются именно в своей, а не в чьей-то там победе.

Пусты окраины, зато на главной площади бурлит человеческое море. Кто и когда успел понаделать столько транспарантов? Из каких оранжерей и с каких клумб взялось разом столько цветов? Кто ударным порядком воздвиг трибуну перед официальным, скучнейшего вида зданием, уже, между прочим, украшенным какими-то гирляндами? Неважно. Плохие мысли, неправильные мысли, прочь их! Разве о том надо думать сейчас?

– Прай – наш президент! – ревет усиленный голос, взрывной волной покрывая всю площадь.

– …де-е-е-е-ент!… – подхватывает толпа.

Скандируют упоенно. Прай-наш-пре-зи-дент-дент-дент! Эхо ошалело и мечется, ударяясь о стены и не зная, куда еще кинуться.

– Преступную клику Сукхадарьяна – под суд! – прокатывается взрывная волна.

– …у-у-у-у-уд! – воет площадь.

Кого-нибудь под суд – это всегда неплохо. Нравится. Особенно когда бывшего президента.

– На фонарь диктатора!

– Да-а-а-а-а-а!!!

– Уау!..

Волны бегут по толпе, в волнах качаются тысячи и тысячи. Народное счастье. Ликует народ. Шалые глаза, разинутые рты. Качка. Прихлынула глупая волна к стене – и кого-то уже задавили, кому-то уже не до ликования…

На трибуне, наскоро и варварски сколоченной из щитов, суетятся техники, налаживают аппаратуру, проверяют что-то в последний раз. С трибуны мелкая сошка из команды нового президента время от времени пускает в толпу взрывную волну лозунга. Ждут Прая. К трибуне сбоку притиснута съемочная группа – одна камера на треноге, другая, с антигравом, в вольном полете. Оператор играет сенсорами, гоняет ее туда-сюда над головами, выбирая лучший ракурс. Корреспондентка кричит в микрофон:

– …где, по самым скромным подсчетам, собралось не менее ста тысяч человек, связывающих свои надежды с приходом к власти движения, возглавляемого Алоизом Праем. Сюда пришли простые люди. Это митинг в поддержку нового курса и новой жизни. За всю историю Хляби еще ни один лидер не пользовался столь безграничным доверием народа…

Кто их считал – сто тысяч, не сто? Кто и по какой зашкалившей стрелке определил безграничность доверия? Кто вспомнит, что и свергнутый президент собирал когда-то на митингах не меньшие толпы?

Никому не хочется вспоминать. Напомнишь – береги зубы, вышибут, озлившись. Память, купированная, как собачьи уши. Не в этом ли человеческое счастье?

– Как нам только что стало известно, свергнутый президент Сукхадарьян в ожидании справедливого суда помещен под домашний арест. Почти все члены его преступной клики арестованы. Полиция, перешедшая на сторону народа, ведет поиск преступников, вольготно чувствовавших себя при прежней власти, а ныне пытающихся скрыться от справедливого возмездия… А вот и Алоиз Прай!..

Не гул на площади – рев восторга. Звуковая волна поглощает трибуну, куда легко взбегает плотный мужчина средних лет с усталым, но решительным лицом. Это Алоиз Прай. Он открыт. Он вызывает симпатию. Он улыбается. За таким человеком хочется пойти в огонь и в воду. Он – народный лидер, икона, столп. Он вновь улыбается – чуточку смущенно, чуточку снисходительно. Подходит к микрофону и пытается говорить, но площадь безумствует по-прежнему. Оцепление едва сдерживает людей, рвущихся к трибуне. Матери тянут к кумиру детей. Улыбающийся Прай картинно разводит руками – ну что, мол, тут поделаешь, – и, повинуясь этому жесту, неверно истолкованному шестерками, в воздух взмывают тысячи разноцветных шаров, умело спрятанных где-то и приготовленных явно для кульминации митинга.

– А-а-а-а-а-а-а!… – восторженный рев тысяч глоток.

Техническая накладка? И ладно. Наплевать. Народ-то, народ – в восторге!..

В это самое время четыре угловатые летающие машины с камуфляжной раскраской, презрев все на свете воздушные транспортные коридоры, с ревом снижают скорость возле космопорта. Они летят двумя парами – одна сразу уходит в сторону стартовых столов, другая садится перед центральным входом астровокзала. На бетон выпрыгивают спецназовцы с офицером во главе. Среди них резко выделяется темноволосый моложавый человек в штатском. Он почти не отстает от военных, врывающихся в огромные двери.

Тяжелое дыхание – и ни одного членораздельного звука. Эти люди прекрасно знают, что им делать.

В первую очередь – поспешить.

Возможно, еще не поздно.

В громадном зале толпа прянула в стороны. Кто-то быстро спрятал лицо, кто-то заслонил собой ребенка. То ли беженцы, то ли не беженцы, сразу и не скажешь. Успеют на шаттл – так, пожалуй, беженцы. Не успеют – сами виноваты, раньше надо было уносить с Хляби ноги. Пока – в подвешенном состоянии. Но, конечно, не ждут от бегущих пятнистых вояк ничего хорошего.

Не пугайтесь, подвешенные, успокойтесь, служивым пока не до вас. Прокатившийся под сводами голос напоминает: идет регистрация на ближайший рейс. Сквозь громадные стекла виден взлетающий вдали шаттл – растущий ввысь обелиск огня с малой букашкой верхом на нем.

Офицер оттолкнул регистрирующегося пассажира.

– Полный список всех зарегистрировавшихся за последние сутки. По всем рейсам. Быстро.

При всей суетливости испуганный оператор оказался понятлив. Через несколько секунд на монитор было выведено требуемое – побежали длинные столбцы имен и фамилий.

– Эрвин Канн, – пытаясь отдышаться, бросил штатский. – Найти.

Еще несколько секунд – и выплыла информация. Указанный пассажир имеется. Каюта первого класса на лайнере «Королева Беатрис», стартовавшем с орбиты шесть часов назад.

Офицер отер пот.

– Шесть часов – все равно что двадцать. Поздравляю, мы его упустили.

Он говорил штатскому «мы» из чистой вежливости и на всякий случай. Мог бы сказать «вы».

– Возможно, упустили, а возможно, и нет, – ответил штатский.

Офицер промолчал. Он сам терпеть не мог проигрывать, но сейчас начал догадываться, что этот тип, назначенный командовать операцией, превосходит его в умении вырвать победу.

…Целую стену каюты первого класса на «Королеве Беатрис» занимал экран, включенный на внешний обзор, чистый и до того хорошего качества, что казалось, шагни – пройдешь насквозь и вывалишься кубарем в космос.

Эрвин сидел в кресле, обращенном к экрану. Глаза его были закрыты, он в очередной раз решал в уме задачу трех тел. Для более насущной мозговой работы, во-первых, гудела голова, а во-вторых, не было этой насущной работы.

Все, что можно решить и сделать, уже решено и сделано. Остаток – в воле случая.

Та неопределенность, которую можно попытаться свести к минимуму, но которую никогда не удается устранить до конца…

Решение задачи трех тел опять получилось банальным. Эрвин открыл глаза, пошевелил пальцем, и звезды на экране метнулись. Мячиком пролетела какая-то из лун. Экран показал планету.

Прибавив увеличение, Эрвин смотрел на нее, не в силах разобраться в смутных своих чувствах, да и не пытаясь сделать это. Голубовато-зеленый диск Хляби, на три четверти открытый солнечным лучам, висел перед ним, кутаясь в атмосферный тюль. Планета была повернута к наблюдателю единственным материком с невысокими горными хребтами на западе и юге, обширной, покрытой неисчислимым количеством озер равниной на севере и совсем уже огромной заболоченной низменностью на востоке, переходящей в морское болото. Зародившийся над океаном циклон лез на материк белым спрутом. Над южным промышленным районом проходила ближняя луна, и тень от нее бежала по планете.

Хлябь… Еще один этап жизни позади, и пройден он в целом удачно. Что дальше?

Предстоял выбор. Когда есть из чего выбирать, это хорошо. Еще лучше, когда для выбора есть время.

Миловидная стюардесса – на лайнере-громадине держали настоящих стюардесс! – вошла в каюту, толкая перед собой тележку с напитками.

– Вот ваш заказ, господин Канн.

– Благодарю. Поставьте на столик. Когда мы войдем в нуль-канал?

– Через шесть минут, господин Канн. Не стоит волноваться, вы ровным счетом ничего не почувствуете.

– Я знаю, спасибо.

Оставив на столике коньячную бутылку и пузатый бокал, стюардесса ушла. Эрвин взглянул на часы. Шесть минут. Пожалуй, можно уже не волноваться…

Он переключил экран на передний обзор. Наверное, камера была установлена где-нибудь на выносной штанге одной из кормовых консолей, потому что в разгорающееся лиловое зарево входа в нуль-канал зримо врезались сбоку впечатляющие конструкции «Королевы Беатрис». Зарево увеличивалось, наплывало. Приближалось мгновение, когда уже никакая внешняя или внутренняя сила не будет способна помешать лайнеру исчезнуть из этой точки Галактики.

Эрвин потянулся за бутылкой. Он решил сделать первый глоток как раз в тот момент, когда, по его расчетам, Прай уже никоим образом не сможет дотянуться до него.

Тут-то и ожил голос корабельной трансляции. Ровный и бодрый, он сулил большинству пассажиров всего лишь досадную потерю времени, но одному из них – крушение всех расчетов и, по всей видимости, физическую смерть.

– Внимание, говорит капитан. По техническим причинам мы вынуждены вернуться на орбиту планеты Хлябь. Никакой опасности нет. Повторяю: никакой опасности нет. Прошу всех оставаться на своих местах. Благодарю за понимание.

Успели… Ай да Прай!..

Эрвин вскочил, отшвырнув столик. Звякнуло стекло, но Эрвин уже не обращал внимания на чепуху. В два прыжка очутившись у настенного экрана, он с размаху припечатал к нему ладонь. Дождавшись подтверждения идентификации, запросил голосом доступ к судовой библиотеке.

– Какие разделы вас интересуют? – мягким голосом спросило электронное вместилище всего и вся.

– География и биология Хляби, – приказал ему Эрвин. – Восточное побережье. Саргассово болото. Флора и фауна. Сохранившиеся эндемичные виды….

Он не был настолько наивен, чтобы рассчитывать взять в заложники стюардессу и давить на капитана. Тот наверняка получил с Хляби инструкции, и вход в каюту заблокирован. Он останется заблокированным до тех пор, пока на борт не прибудут холуи Прая, которые раньше были холуями Сукхадарьяна…

Ничего не считать сейчас, только впитывать информацию! Беречь голову. Она понадобится позже, когда придется очень-очень быстро рассчитывать не только каждое слово, но и малое шевеление, чтобы остаться живым и получить приговор.

В том, каким он будет, Эрвин нисколько не сомневался.

Глава 3

Теорема Канна

…Он все-таки успел добраться до своего острова засветло, избежав второй ночевки на болоте, и славно выспался в шалаше. На следующий день налетел шторм, повалил несколько деревьев поблизости от шалаша и потрепал сам шалаш. Эрвин отсиделся в яме, а когда шторм стал стихать, выбрался на восточный берег. Волны еще рушились на пляж с грозным шумом, но стихия, по сути, уже размахивала кулаками после драки. Океан катил валы, ибо что же еще он может катить? Ветер норовил повалить человеческую букашку, рвал с волн пену, швырял ее на пляж и в морду. С его точки зрения, ничего лучшего морда не заслуживала. Плевок пены угодил прямо в глаз. Эрвин плюнул в ответ.

Когда-то он избегал подобных бесполезных действий. Теперь ему было все равно.

Далеко от моря, куда уже не мог добраться слабеющий прибой, валялась на боку толстая рыбина длиной чуть поболее Эрвина. На всякий случай Эрвин ударом бича снес ей голову, затем откромсал кусок мяса со стороны спинки и унес, чтобы закоптить. Вкус рыбы ему не понравился: есть можно, но не более того. Как ни надоели жареные «зайцы», они вкуснее.

В животе бурчало. Кое-как поправив шалаш, Эрвин лег на моховую подстилку и занялся тем, чем занимался вот уже год, – размышлениями и расчетами. До сих пор они оставались бесплодными, что выбивало почву из-под ног, но сейчас добавился новый фактор: язычник, который не напал. Язычник нового вида…

Не исключено, что вообще нового, еще не известного биологам Хляби.

И что тут удивительного? Саргассово болото отведено правительством для приговоренных преступников, а не для ученых. Кого на этой планете вообще интересует наука? Сведения о болоте стары и, ясное дело, неполны.

Еще на борту «Королевы Беатрис», возвращавшейся на орбиту Хляби, Эрвин внимательно, хотя и быстро, просмотрел все имеющиеся в «читалке» файлы, касающиеся местной флоры и фауны. Обыкновенный лиловый язычник в них фигурировал – с рисунками и стереоснимками, – но не было язычника с уплощенным поперечно-полосатым щупальцем, снабженным отростками и глазами. Сомнительно, чтобы эта тварь заплыла из океана, – в болоте вода преснее, грязнее и практически не содержит кислорода. Да и вряд ли Эрвин, будучи советником президента и поневоле закачавший в свой мозг тьму-тьмущую сведений о планете, не знал бы о столь крупном обитателе океана.

Значит, эта тварь все-таки чисто болотная…

А с болотом еще придется иметь дело.

Иначе никак. Какими еще путями можно попасть на материк? Только воздухом и водой. Первое нереально. Второе заманчиво только с виду. Эрвин прекрасно помнил внезапно вынырнувшие из пучины челюсти, мигом перекусившие самодельную корявую пирогу, на которой он в прошлом году путешествовал от острова к острову. Такой инструмент в два счета искрошит любое деревянное судно, какое только сумеет построить человек. Кто раз увидел эти челюсти, тот потребует себе не плот, а броненосец.

А кроме того, между крайними островами архипелага и материковым берегом достаточно большое расстояние что на севере, что на юге, – раза в три больше, чем самый широкий пролив между островами. Недаром край болота выгнут там гигантскими подковами в сторону материка – размыло штормами…

Нет, лучше уж идти по болоту. Взять его на севере или на юге, где материк ближе и нет кордонов.

Чисто теоретически существовала еще одна возможность: об Эрвине вспомнят на Большой земле. Год назад Алоиз Прай взял власть и, надо думать, удерживает ее до сих пор… Чтобы развлечься, Эрвин считал разные варианты и убеждался: если Прай не полный осел, то он еще президент. Более того: он еще не столкнулся с действительно серьезными проблемами, когда пан или пропал.

А Прай не осел…

Незнание входящих раздражало. Конечно, если на материке случилась природная катастрофа, или ряд крупных технологических аварий, или метрополия потребовала от Хляби чрезмерных жертв во благо Лиги, или случилось еще какое-нибудь бедствие, то кресло под Праем должно зашататься. Вот тогда-то Прай может вспомнить о некоем советнике, который, между прочим, настойчиво советовал своему патрону по-тихому убрать Прая… Но все это лирика, эмоции. Искушенный политик оперирует категориями сиюминутной пользы, не беря в расчет личные симпатии-антипатии, а если он держит в уме еще и долговременную пользу, то уже тянет на политика не просто искушенного, а прямо-таки мудрого. До переворота Прай был мелок, цепок, хитер и злопамятен, однако с тех пор мог профессионально подрасти…

Ну идиотское же было решение – вернуть «Королеву Беатрис» только для того, чтобы свести личные счеты с вредным противником! Пусть бы катился к чертовой матери, все равно он стал уже безопасен. Мудрый политик сразу понял бы: раз советник президента сбежал еще до переворота, то его личная преданность боссу имеет свои границы. Ничего она уже не стоит, проще говоря. И мудрый политик постарался бы перетянуть ценного человека на свою сторону, включить его в команду, воспользоваться им как безотказным универсальным инструментом…

Куда там! Год назад Прай был свирепым грызуном, а никак не мудрым политиком.

Ну а теперь?

Личность Прая давно уже была разложена Эрвином на параметры. Был учтен предположительный дрейф личностных качеств. Эрвин рассчитал несколько вариантов с разными вводными, и результаты подчас выходили самые противоположные. Система оказалась очень уж чувствительной к малым возмущениям.

Оставался самый надежный критерий: практика. Никто не ищет бывшего советника бывшего президента – значит, он не нужен президенту нынешнему. Не нужен ни для того, чтобы использовать, ни для того, чтобы удивиться его живучестью и на сей раз погубить наверняка. А через пять лет никто и искать его не будет, потому что люди столько не живут – даже на Счастливых островах.

А еще потому, что Прай, по всей видимости, недооценивал своего противника и вряд ли даже гипотетически мог предположить, что Эрвин выжил. Мелким людишкам нестерпима мысль, что кто-то может оказаться способнее их.

Но если Прай и вправду изменился? Власть меняет…

Э! Что гадать попусту! Пусть гадают гадалки, а вычислитель должен вычислять.

Хоть что-то.

Иначе он сойдет с ума. Уже пытался, не хочется повторять.

Итак, дано… то, что дано. На помощь извне рассчитывать не стоит.

Требуется: самостоятельно вернуться в мир людей еще не старым, относительно здоровым и желательно не в самом низшем социальном ранге.

Теорема Канна – вот как Эрвин назвал то, что у него получилось. Он дал теореме свою фамилию, во-первых, потому что сам сформулировал и доказал ее, а во-вторых, потому что надо же было как-то назвать ее. Условие теоремы заняло бы не один десяток страниц мелкого шрифта, вслед за чем фигурировали два чеканных утверждения:

1. Данная задача имеет решение.

2. Чтобы решить ее, нужно больше одного человека.

Эрвин нашел четыре доказательства своей теоремы, очень громоздких и, по правде говоря, небесспорных. Он занимался этим, убивая время. Даже кретин понял бы, что настоящее доказательство теоремы Канна – только практическое. Слишком уж много неопределенности в исходных данных, да и все равно никто не оценит математические выкладки.

Больше одного человека! Этим все сказано. Это и есть настоящий приговор. Скотина Прай добился своего.

– Да, – бормотал Эрвин завывающему ветру, – я человек, покуда один. Я только человек и могу ровно столько, сколько положено человеку. То есть не могу спастись. Страдать – это да, это могу, это у меня получается не хуже, чем у любого другого…

Желудок взбунтовался. До следующего дня Эрвин ничего не ел и положил себе зарок не есть никакой морской рыбы. К утру он почувствовал себя лучше.

Шторм утих, с моря тянул ровный бриз. Временами в разрывы облаков вклинивалось солнце. Хорошая погода.

Что потянуло Эрвина к болоту, он и сам не понял. Усевшись на пригорке, он гадал, в каком месте выполз на берег год назад. Вон в том? Или в этом, где полоса песка?.. Не вспомнить. Был невменяем, ничего не помнил и не соображал, кроме одного: ползти, ползти… Как червь безмозглый. Спасибо, что хоть не потерял направление…

Где-нибудь между островами шторм, возможно, и потрепал край болота, но здесь оно было таким же, как всегда: бескрайним, незыблемым и смертельно опасным. Незыблемая зыбь, незыблемая хлябь… Склонный к метафорам человек наделил бы его тупой хитростью вечно голодного зверя, с бесконечным терпением ждущего в засаде, но Эрвин знал цену метафорам. Воистину острова скорее слились бы воедино, а болото пересохло, прежде чем вычислитель начал бы тратить время на подобную чепуху.

Он не испугался и не удивился, когда прямо напротив него болотный ковер вдруг вспучился куполом. Язычник, конечно. Что-то много их стало. Или это тот самый?

Медленно придвигаясь к берегу, купол заметно рос в высоту. Для страха не было оснований: очень скоро язычник не сможет двигаться дальше, там слишком мелко для него, и щупальцем до пригорка он никак не достанет. Последнему дураку было бы понятно, что по суше эти порождения болота двигаться не могут.

Так, застрял… Нет, еще придвинулся… Под вспучившимся зыбуном шла тяжелая борьба, и Эрвин не понимал ее смысла. Может, язычник желает отложить яйца или выметать икру там, где помельче? На нерест пошел?

До берега язычнику оставалось метров сорок, когда купол наконец прорвался на вершине, но не опал, как обычно, а просто слегка осел. Знакомое поперечно-полосатое щупальце привычно выстрелило вверх и сразу же, изогнувшись, потянулось к берегу.

– Не достанешь, – сказал ему Эрвин.

Но язычник, похоже, так не думал. Он еще немного придвинулся к берегу, и Эрвин с уважением подумал, какая же сила, помноженная на алчность, нужна ему для этого, а полосатое щупальце изобразило на конце этакий крючок. И этим крючком болотная тварь начертала на узкой полосе песка между водорослями и травой:

«ЕДА».

– Что? – Немногим удавалось привести Эрвина в растерянность, но тупому болотному хищнику удалось. – Ты… что?..

Щупальце выпрямилось. На песке осталось грубо начертанное короткое слово.

– Это ты мне? – не без сарказма, много раз выручавшего его в острые моменты, спросил Эрвин. – Я тебе еда?

Щупальце молчало. Многочисленные влажные глаза на нем безучастно смотрели на Эрвина. Пришла догадка:

– Ты просишь еды? Ты? У меня?

По-видимому, оснащенное глазами щупальце не было оснащено голосовыми связками. Эрвин еще поразмыслил.

– Ладно, – крикнул он, – принесу.

В этом месте остров не отличался шириной, и уже через час Эрвин снова был у болота, таща волоком безголовую рыбину, несколько объеденную мелкими морскими падальщиками, но все еще тяжеленную. Щупальце было на месте, только втянулось в зыбун наполовину.

– Эй! – крикнул ему Эрвин. – Рыбу любишь?

Пришлось подойти поближе. Шагов за пять до песчаной полосы Эрвин поднатужился и с громким выдохом вытолкнул рыбину на песок. Вытолкнув – бросился бежать. Грамотный язычник вполне мог изобрести хитрость, чтобы заполучить разом рыбину и человека.

Обошлось. С безопасного расстояния Эрвин увидел, как лимонно-зеленое полосатое щупальце дотянулось до рыбьей туши, обвило ее и утащило в пробитую в зыбуне дыру. Поймать двуногую добычу оно не попыталось.

– Ты для того меня оставил живым, чтобы я тебя кормил? – спросил Эрвин. – Этого не обещаю.

Медленно-медленно купол отползал от берега, уменьшаясь в росте, пока не исчез совсем. Эрвин подождал немного, но больше ничего не произошло, и чутье подсказывало: не произойдет. Язычник занят пищеварением.

Эрвин побрел не к шалашу, а к океану, причем нарочно кружным путем. Впервые за многие месяцы его мозг получил настоящую задачу, и теорема Канна, возможно, дала трещину. Все это еще предстояло как следует обмозговать и рассчитать то, что можно рассчитать, имея в своем распоряжении вполне фантастическую реальность вместо алгоритмизируемых фактов. Едва не споткнувшись о глупого «зайца», Эрвин даже не подумал убить его для еды. Остров был безопасен, и Эрвин не делал ошибки, не замечая дороги. В него словно вновь закачали выпущенный воздух. Задача! Настоящая задача, которая при грамотном решении приведет к спасению! А главное, не надо решать ее мгновенно, есть время!

Собственно, рабочую гипотезу можно построить и принять уже сейчас…

Океан гнал к берегу мелкие барашки. Поперек барашков, всего-навсего шагах в ста от острова, течение несло на юг вырванное бог весть где могучее коряво-разлапистое дерево. Ритмично, как заведенные, покачивались на мелкой волне голые ветви, голые корни… и еще что-то. Эрвин напряг зрение.

Человек?.. Бессильно лежащий на стволе человек?!

Да! Человек!!!

– Закон кучи, – пробормотал потрясенный Эрвин. – События происходят там, где их и без того много.

Глава 4

Торговец

Только сумасшедший немедленно кинулся бы к дрейфующему дереву вплавь, а Эрвин еще не сошел с ума. Те связанные бревна, заменившие погибшую пирогу, на которых он некогда вернулся домой после большого путешествия по островам, давно уже занесло песком. Течение гнало дерево к тупому песчаному мысу. Эрвин добежал до мыса гораздо раньше.

И очень скоро понял: течение протащит дерево мимо. Но близко к оконечности мыса, близко…

Приходилось рисковать. Ругая себя последними словами за то, что не взял с собой на берег никакого инструмента, Эрвин выломал в лесу большую ветку с листвой. За неимением лучшего весла сойдет и такое. В точно рассчитанный момент он вошел в воду и поплыл. Мешала ветка, зато придавало сил воспоминание о челюстях обитателей моря.

Какие-то тени бродили в глубине, пугая. Эрвин выбивался из сил. Самый жуткий момент наступил, когда он не сумел выдернуть себя из воды на ствол дерева одним рывком: померещилось, что вот-вот последует второй рывок – вниз, в чью-то пасть. Но обошлось. Вторая попытка вышла удачнее, а сломанный ноготь – чепуха… Эрвин отдышался, унял бешено колотящееся сердце и только тогда осмотрел и ощупал лежащего на мокром дереве человека. Вот будет номер, если он окажется мертвым…

Человек был жив. Правда, без сознания. Это был крупный рыжеватый мужчина выше Эрвина на полголовы и вдвое шире его в талии. Пульс прощупывался, дыхание ощущалось, и наплевать, что по лицу и волосатой груди, не прикрытой обрывками рубахи, ползают мелкие козявки. Они безвредны.

Теперь надо было грести дурацкой веткой, грести что есть силы. С великим трудом Эрвин развернул дерево комлем к мысу и исступленно принялся за работу. Эх, было бы настоящее весло! Казалось, мыс совсем не приближается, плывет себе мимо… Но вот дерево чуть заметно вздрогнуло и начало медленно поворачиваться кроной к югу – село на мель.