Держи марку! Делай деньги! (сборник) Пратчетт Терри

Пропавшие на почте

В которой Стэнли познает прелесть узелков – Генеалогические страхи господина Гроша – Слыпень заволновался – Хват Позолот, общественный деятель – Лестница писем – Лавина – Господин фон Липвиг слышит – Околпаченный – Тропой почтальона – Фуражка

Стэнли начищал булавки. Делал он это с блаженной сосредоточенностью человека, заснувшего с открытыми глазами.

Коллекция блестела на полосках коричневой бумаги и в свертках черного фетра, как панорама вселенной истинного булавочника. Рядом с ним стояло настольное увеличительное стекло, а у ног лежал узелок с разномастными булавками, приобретенный им на прошлой неделе у вышедшей на покой швеи.

Он не торопился открывать узелок и все откладывал момент – хотел растянуть удовольствие. Вряд ли там будет что-то дельное – ну, может, и попадется среди скучной меди или приплюснутая головка, или случайный дефект, но самая прелесть заключалась как раз в том, что никогда не знаешь наверняка. Вот чем были хороши узелки. Никогда не знаешь наверняка. Неколлекционеры относятся к булавкам с душераздирающим безразличием, обращаясь с ними так, будто это обычные острые металлические палочки для прикрепления одних штук к другим. Не раз восхитительные бесценные булавки попадались именно в узелках с медяшками.

А теперь стараниями замечательного господина фон Липвига у него был «Петушок» № 3 экстра, с широкой головкой. Мир искрился, как булавки, аккуратно торчащие из разложенного перед ним фетра. И пусть от Стэнли попахивало сыром, и грибок стопы подбирался аж к колену, но в эту минуту он парил в сверкающих небесах на игольчатых крылышках.

Грош стоял у плиты и грыз ногти, бормоча себе под нос. Стэнли не прислушивался, потому что о булавках речи не шло.

– …назначен, так? И боги с ним, с Орденом! Он и сам может меня повысить! Значитца, мне полагается еще одна золотая пуговица на манжет и прибавка, так? Никто никогда не называл меня старшим почтальоном! И ведь он доставил письмо. Взял в руки, прочитал адрес и доставил, вот так вот запросто. Может, в нем и впрямь течет почтальонская кровь. И железные буквы он вернул! Они снова все на месте, а? Вот тебе и знак. Поди ж ты, слова он может читать, которых нет! – Грош сплюнул кусочек ногтя и нахмурился. – Но… тогда он захочет узнать о Полном Пи. Да-да. А это как болячку расчесать. Скверно может кончиться. Ой как скверно. Да вот… эх, как он это нам буквы-то вернул, красота! Может, правду говорят, и однажды у нас снова будет настоящий почтмейстер, совсем как раньше. «И пройдет он по Брошенным Роликовым Конькам подошвами своими, и узрят все, как Псы Мирские поломают об него зубы свои». И он показал нам знак, так ведь? Ну и подумаешь, что знак был в окне парикмахерской для богатеньких дамочек, но знак же, тут не поспоришь. И если бы это было так уж прям очевидно, кто угодно мог бы его показать. – Очередной огрызок ногтя упал на раскаленную плиту и зашипел. – Да и годы идут, куда деваться. Только вот испытательный срок… нехорошо это, нехорошо. Вот что, если я завтра возьму и склею тапочки, а? Предстану перед своими праотцами, а они и спросят: «Ты ли старший почтовый инспектор Грош?» – я отвечу: нет, а они спросят: «Ты ли в таком случае почтовый инспектор Грош?» – я отвечу: не совсем, а они спросят: «Ты ли хотя бы старший почтальон Грош?» – а я отвечу: технически нет, а они ответят: «Летать-копать, Толливер, не хочешь ли ты сказать, что так и не дослужился выше младшего почтальона? Да что ты за Грош после этого?» – и я покраснею и по уши погрязну в бесчестье. Кому какое дело, что я долгие годы всем здесь заведовал. Нет, у тебя должна быть золотая пуговица!

Он уставился на огонь, и улыбка попыталась пробиться из-под его всклокоченной бороды.

– Пусть попробует пройти Тропой, – сказал он. – Если он пройдет Тропой, ему уже никто не посмеет возразить. И тогда я ему все расскажу! И все станет хорошо! А если он не дойдет до конца, ну так значит, почтмейстера бы из него все равно не вышло. Стэнли? Стэнли!

Стэнли встрепенулся от своих булавочных грез.

– Да, господин Грош?

– Есть у меня для тебя парочка дел, сынок.

А если почтмейстера из него все равно не выйдет, со скрипом добавил Грош мысленно, так и помереть мне младшим почтальоном.

Было непросто постучать в дверь и вместе с тем не издать ни звука, и после второй попытки Криспин Слыпень сдался и воспользовался дверным молоточком.

Стук эхом пронесся по пустынной улице, но никто не выглянул из окон. На этой улице никто бы не подошел к окну, даже если бы совершалось смертоубийство. В районах победнее люди хоть вышли бы поглазеть – а то и поучаствовать.

Дверь распахнулась.

– Добрый вечер, гофподин…

Слыпень оттолкнул сгорбленного человечка и шагнул в темный коридор, нервным жестом приказывая слуге закрыть дверь.

– Закрывай, закрывай, чего ты ждешь! За мной мог быть хвост… боги правые, ты что, Игорь? Позолот может позволить себе Игоря?

– А как же, гофподин! – Игорь выглянул на улицу, где недавно стемнело. – Вфе чифто, гофподин.

– Закрой же ты наконец дверь! – простонал Слыпень. – Мне нужно увидеться с господином Позолотом!

– Хозяин фейчаф как раз проводийт очередной домашний аффамблей, гофподин, – сказал Игорь. – Я узнавайт, можно ли его отвлекайт.

– Что, все здесь? Мне не… что такое «аффамблей»?

– Званый ужин, гофподин, – ответил Игорь, принюхиваясь. От гостя разило спиртным.

– Ассамблея?

– Он фамый, гофподин, – безучастно кивнул Игорь. – Можешь давайт мне свой ифключительно примечательный длинный плащ ф капюшоном, гофподин. Прошу, фтупайт за мной в безгофтиную комнату, гофподин…

Внезапно Слыпень очутился один в большой зале, полной теней, горящих свечей и вперившихся в него глаз, и двери за ним закрылись.

Глаза были изображены на портретах в больших пыльных рамах, которые плотными рядами были развешаны по стенам. Ходили слухи, что Позолот выложил за это немало денег – и речь шла не только о картинах. Поговаривали, что он купил полные права на покойников, изменил односторонним порядком их имена и так в два счета обеспечил себе блестящую родословную. Даже Слыпня этот факт немного смущал. Все врут о своих предках, в этом нет ничего особенного. А вот покупать их казалось ему сомнительным, но в этой темной изысканной оригинальности определенно чувствовался почерк Позолота.

Самые разные слухи о Хвате Позолоте поползли сразу же, как только он попал в поле зрения общества, и все стали задаваться вопросом: «Кто такой Хват Позолот? И что это за имя такое – Хват?» Вечера он закатывал знатные, с этим не поспоришь. О них ходили легенды. (Правду говорят, что подавали рубленую печень – ты там был? А в тот раз, когда он пригласил тролля-стриптизера и трое гостей выпрыгнули из окна, – ты там был? Рассказывают еще про вазу с конфетами – ты там был? Ты это видел? Это правда? Ты там был?) Судя по всему, половина Анк-Морпорка лавировала между столом и буфетом, бальным залом и игорными столами, и за каждым гостем по пятам бесшумно следовал услужливый официант с заставленным напитками подносом. Одни говорили, что Хват владел личным золотым рудником, иные уверяли, что он был пиратом. А на пирата он точно походил: длинные черные кудри, остроконечная бородка и повязка на глазу. У него вроде даже попугай был. Эта версия, по крайней мере, объясняла его бездонное состояние и тот факт, что никто, абсолютно никто ничегошеньки не знал о его жизни до появления в городе. Шутили, что он продал свое прошлое точно так же, как купил себе новое.

Слыпень доподлинно знал, что в бизнесе Хват не брезговал пиратскими методами. Некоторые его…

– Двенадцать с половиной процентов! Двенадцать с половиной процентов!

Убедившись, что сердечного приступа, к которому он был готов весь день, с ним пока не приключилось, Слыпень пересек комнату – пошатываясь, как и положено человеку, пропустившему пару стаканов, чтобы укрепить расшатавшиеся нервы, – и, сдернув темно-красное покрывало, обнаружил под ним клетку с попугаем. Там оказался самый настоящий какаду, который энергично раскачивался вверх-вниз на жердочке.

– Двенадцать с половиной процентов! Двенадцать с половиной процентов!

Слыпень усмехнулся.

– Вижу, ты познакомился с Альфонсом, – произнес Хват Позолот. – Чем обязан такому неожиданному удовольствию, Криспин?

Обитая бархатом дверь за ним мягко захлопнулась, заглушая музыку в отдалении.

Слыпень повернулся, и краткую вспышку радости в тот же миг поглотил мучительный страх. Позолот, не вынимая руки из кармана домашней куртки, вопросительно посмотрел на него.

– За мной следят, Хват! – выпалил Слыпень. – Витинари приставил ко мне…

– Криспин, прошу, присядь. Тебе сейчас не повредит хорошая порция бренди, – он поморщил нос. – Или лучше сказать, еще одна хорошая порция бренди?

– Я бы не отказался! Да, сделал пару глотков, нужно же было как-то прийти в себя! Ну и денек у меня был! – Слыпень плюхнулся в кожаное кресло. – Ты знаешь, что у банка почти весь день дежурил стражник?

– Сержант? Толстяк? – спросил Позолот, протягивая ему стакан.

– Толстяк, да, звания не заметил, – Слыпень шмыгнул носом. – Мне никогда не доводилось иметь дела со Стражей.

– Зато мне доводилось, – сказал Позолот и поморщился, глядя, как Слыпень варварски хлещет хорошее бренди. – Сержант Колон ошивается возле важных зданий не потому, что их могут украсть, а просто потому, что хочет спокойно выкурить сигаретку на свежем воздухе. Он придурок, его нечего бояться.

– Да, но утром к этому старому дурню Сырборо приходили из налоговой инспекции…

– Разве это большая редкость? Я налью тебе еще.

– Нет, они приходят пару раз в месяц, – признал Слыпень, протягивая пустой стакан. – Но…

– Значит, ничего страшного, – успокоил Позолот. – Ты шарахаешься от каждой тени, мой дорогой Криспин.

– Витинари шпионит за мной! – взорвался Слыпень. – Сегодня вечером за моим домом следил человек в черном! Я услышал шум, выглянул наружу и увидел его: он стоял в углу сада!

– Вор?

– Нет, мы с Гильдией в полном расчете. А днем кто-то проник ко мне домой, я в этом уверен! В моем кабинете вещи были не на своих местах! Хват, мне не по себе! Это ведь я нахожусь под ударом! Если реви…

– Не будет никакой ревизии, Криспин, – голос Позолота был слаще меда.

– Да, но я никак не могу дорваться до документов, пока не выйдет на пенсию Сырборо. А у Витинири под рукой полно этих мелких, как их там… клерков, которые вообще ничем не занимаются, только роются в бумажках! Они обо всем догадаются, точно говорю! Мы купили Магистраль на ее собственные деньги!

Позолот похлопал его по плечу.

– Успокойся, Криспин. Все будет в порядке. Твои представления о деньгах слишком устарели. Деньги – это не предмет, это даже не процесс. Это своего рода коллективное сновидение. Нам снится, что обычный металлический кругляшок стоит столько же, сколько и плотный обед. Стоит очнуться от этого сна, и деньги польются рекой.

Голос гипнотизировал его, но паника не давала Слыпню забыться. На лбу у него выступила испарина.

– Рекой, в которую Сдушкомс будет мочиться! – огрызнулся он в отчаянье, злобно сверкая глазками. – Помнишь эти башни в противосолнечной стороне от Ланкра, от которых столько хлопот было пару месяцев назад? Когда нам ск-зали, что во всем виноваты залетавшие в башни ведьмы? Ха! Эт-только в первый раз была ведьма! А п-том Сдушкомс подкупил пару новичков на башне, чтобы один сообщил о поломке, а второй тем временем со всех ног дернул к следующей башне и послал ему цифры с биржи в Орлее на ц-лых два часа раньше, чем они стали изв-стны остальным. Вот как он загоняет в сети сушеных креветок. И сушеных килек, и сушеных тертых кальмаров. Он не в п-рвый раз этим промышляет, м-жду прочим! Он свое дело знает!

Позолот поглядел на Слыпня, прикидывая, не лучше ли прикончить его прямо сейчас. Витинари был умен. Иначе он не был бы правителем этого закисающего в собственном хаосе города. Если ты заметил его шпиона, значит, Витинари имено этого и хотел. Хочешь узнать, наблюдает за тобой патриций или нет, просто обернись – и если никого не увидишь, считай, ты под колпаком.

И вдобавок этот проклятый Сдушкомс… некоторые люди не хотят видеть дальше собственного носа. Они… мелковаты для этого.

Использовать клик-башни подобным образом было глупо, но позволить такой шестерке, как Слыпень, пронюхать об этом, было непростительно. Глупо. Глупые мелкие людишки с королевским самомнением, мошенничают себе по мелочи, улыбаются тем, кого обкрадывают, и не понимают о деньгах самого главного.

Черт дернул этого тупого борова Слыпня притащиться сюда. Это немного осложняло ситуацию. Дверь была звуконепроницаемой, ковер легко можно было перестелить, а Игори всегда славились своей надежностью, но почти наверняка кто-то незримый видел, как вошел сюда человек, а стало быть, благоразумнее будет сделать так, чтобы человек отсюда вышел.

– Х-роший ты ч-ловек, Хват Позолот, – проикал Слыпень, неуверенно помахивая полупустым стаканом. Он поставил его на маленький столик с присущей перебравшим людям преувеличенной бережностью, но поскольку из трех изображений столика, скользящих взад-вперед у него перед глазами, он выбрал неверное, стакан шмякнулся на пол. – Пр-шу пр-щения, – заплетающимся языком проговорил он. – Х-роший ты чел-к, такшт отдам я это тебе. Дома хр-нить оп-сно, п-тому что за мной шпионят агенты Витиринанирари. Сжечь тож не м-гу, там все запис-но. Каждая… сделка. Оч важно. Я никому больше не доверяю, все меня ненавидят. Позаботься об этом, лады?

Он извлек потрепанную красную книжицу и трясущейся рукой протянул ее Позолоту. Тот взял ее и раскрыл. Пробежал взглядом содержимое.

– Ты все это записывал, Криспин? – спросил он. – Зачем?

Криспин посмотрел на него с возмущением.

– Все должно быть перед глазами, Хват, – ответил он. – Нельзя зам-сти следы, если не знаешь, где насл-дил. А так… можно все врнуть на место, как будто нич-о и не было, – он хотел было постучать пальцем по кончику носа, но промахнулся.

– Я не спущу с этой штуки глаз, Криспин, – сказал Позолот. – Ты правильно сделал, что принес ее мне.

– Эт оч много для меня значит, Хват, – сказал Криспин, переходя на стадию пьяной сентиментальности. – Ты относишься ко мне со всей всерьезностью, не то что Сдушкомс и ост-льные. Я рискую, а они обращаются ко мне, как к грязи. То есть как с грязью. Ужжжасно хороший ты мужжжик. Даж странно, что у тебя есть Игорь, ты ведь такой хороший мужжжик, а Игори… – Он зычно срыгнул. – Говорят, Игори служат только у психов. Ну, у пооолностью поехавших, у всяких там вампиров и вообще. Не в обиду твоему сказано, он у тебя нормальный парень, ха-ха, несколько нормальных парней…

Хват Позолот мягко поднял его на ноги.

– Криспин, ты пьян, – сказал он. – И болтлив. Сейчас я позову Игоря…

– Йа, гофподин? – поинтересовался Игорь за его спиной. Мало кто мог позволить себе такую обслугу.

– … и он отвезет тебя домой в моей карете. Игорь, передай его в целости и сохранности с рук на руки его лакею. Ах да, а потом не мог бы ты разыскать моего коллегу господина Грайля? Передай ему, что у меня есть для него поручение. Доброй ночи, Криспин, – Хват потрепал его по пухлой щеке. – И не волнуйся ни о чем. Завтра утром все эти мелкие тревоги попросту… исчезнут. Обещаю.

– Ужжжасно хороший мужжжик, – радостно пробубнил Слыпень. – Для иностранца…

Игорь отвез Криспина домой. За время пути тот успел достичь стадии беззаботного опьянения и вовсю горланил куплеты, которые насмешили бы разве что игроков в регби и детей младше одиннадцати, чем перебудил всех соседей – еще и потому, что в который раз заводил по кругу куплет про верблюда.

Потом Игорь вернулся домой, распряг карету, отвел лошадь на конюшню и направился к небольшой голубятне за домом. Голуби там были большие и жирные, не то что полудохлая падаль с городских крыш. Он выбрал одну упитанную птицу, проворно нацепил ей на лапку серебряное кольцо с посланием и подбросил ее в ночное небо.

По голубиным меркам анк-морпоркские голуби были отнюдь не глупы. Глупость в этом городе сокращала продолжительность жизни. Так что голубь вскоре должен был отыскать крышу господина Грайля. Единственное, что раздражало Игоря, – ему никогда не возвращали его голубей.

Старые конверты разлетались во все стороны, когда Мокриц сердито шел, но чаще – сердито пробирался по заброшенным помещениям Почтамта. Ему хотелось крушить стены. Он был в ловушке. В ловушке. А ведь он так старался… может, это место действительно было проклято. И имя этому проклятью было Грош…

Мокриц открыл дверь и очутился в просторном каретном дворе, который подковой огибал здание Почтамта, был до сих пор в рабочем состоянии. Грош объяснил, что, когда почтовая служба потерпела крах, транспорт уцелел. Он пользовался спросом, был хорошо налажен, и к тому же в конюшнях были десятки лошадей. А лошадей не запихнешь под половицу и на чердак не свалишь. Их нужно кормить. С горем пополам эти обязанности взяли на себя сами возницы и теперь занимались пассажирским извозом.

Мокриц смотрел, как полная карета выкатывалась со двора, когда краем глаза заметил наверху какое-то движение.

К клик-башням быстро привыкаешь. Иногда складывалось ощущение, что на каждой крыше торчит по штуке. Чаще всего это были новомодные заслонки, введенные «Гранд Магистралью», но ручные и даже флажковые семафоры старого образца все еще были в ходу. Они, однако, работали медленно и только в пределах видимости, так что частокол новых башен постепенно их вытеснял. Если вам нужно было что-то посерьезнее, вы могли обратиться в одну из маленьких компаний и арендовать там персональную башенку с постоянной горгульей, которая следила за входящими сообщениями и перенаправляла их на другие башни, а если в деньгах не было недостатка, то и со специально обученным оператором. Любой каприз за ваши деньги. Мокриц не разбирался в технике и не интересовался ею, но, если он правильно понимал, обдирали клиента при этом как липку, точнее, как целую рощу.

Но эти мысли вращались сейчас у него в голове вокруг другой, главной мысли, как планеты вращаются по орбите вокруг солнца: Откуда у нас семафорная башня?

На крыше точно была башня. Он видел ее и слышал вдалеке щелканье заслонок. И Мокриц готов был биться об заклад, что видел чью-то голову, но та тут же скрылась из вида.

Зачем нам нужна здесь башня и кто ее использует?

Мокриц опрометью побежал внутрь. Он нигде не видел лестниц, ведущих на крышу, но нельзя было знать наверняка, что скрывалось за толщей писем в конце заваленного коридора…

Он протиснулся по узкому проходу, заставленному мешками писем, и очутился в помещении, откуда выходили на задний двор большие двойные двери на засове. Там была лестница, и она вела наверх. Небольшие противопожарные лампы разливали в темноте лужицы света. Почтамт как он есть, подумал Мокриц: в Уставе сказано, что лестницы должны быть освещены, и они освещены, даже если по ним никто не ходит уже десятки лет – кроме Стэнли, который зажигает лампы.

Еще здесь был заброшенный грузовой подъемник той опасной конструкции, которая работала за счет перекачивани воды из огромного ливневого колодца на крыше, но Мокриц понятия не имел, как его запустить, да и в любом случае он едва ли осмелился бы им воспользоваться. Грош говорил, что подъемник сломан.

У подножия лестницы он увидел смазанный, но еще различимый меловой контур. Руки и ноги были не в самых удобных положениях.

Мокриц сглотнул и ухватился за перила.

Он пошел наверх.

Дверь на второй этаж открылась без труда: она распахнулась, едва он коснулся дверной ручки, и на лестничную площадку, подобно приливной волне, хлынул поток накопившейся почты. Мокриц пошатнулся и застонал, а письма скользили вокруг него волна за волной и ссыпались вниз по ступеням.

На одеревеневших ногах он поднялся на следующий этаж и обнаружил там еще одну тускло освещенную дверь, но на этот раз отошел в сторонку, прежде чем открыть ее. Поток все равно с силой ударил его по ногам, а шум мертвых писем звучал хриплым шепотом, пока они утекали вниз в темноту. Очень похоже на летучих мышей. Здание было переполнено мертвыми письмами, перешептывающимися друг с другом во мраке, в то самое время, как человек падал вниз, навстречу своей смерти…

Еще немного в таком темпе – и он кончит, как Грош, безумным как поварешка. Но в этом здании было что-то еще. Где-то здесь должна быть дверь…

Его голову размазало по стене

Знаешь что, сказал Мокриц своему воображению, будешь и дальше продолжать в таком духе, я вообще тебя выключу.

Но оно предательски продолжало работать. Никогда, никогда в жизни он и пальцем никого не тронул. Он предпочитал делать ноги, а не пускать в ход кулаки. А убийство… убийство – это величина абсолютная. Нельзя совершить 0,021 часть убийства. Но нет, Помпа считал, что степень убийства можно отмерить линейкой. Допустим, где-то там, позади, и оставались люди, которым его преступления доставляли определенные… неудобства, но… как же тогда банкиры, землевладельцы и даже бармены? «Вот твой двойной виски, господин, – я только что убил тебя на 0,0003 части». Всё, что делали все, рано или поздно сказывалось на всех.

И вообще, многие его преступления и преступлениями-то считать нельзя. Взять хотя бы фокус с кольцом. Мокриц никогда не говорил, что кольцо было с бриллиантом. Было даже печально наблюдать за тем, как быстро честные граждане проникались идеей воспользоваться непросвещенностью бедного путника. Так недолго и разочароваться в человечестве – если бы он изначально был им очарован. И потом…

Третий этаж исторг еще одну лавину писем, но даже когда она стихла, бумажная пломба все так же плотно затыкала собой коридор. Мокриц подошел поближе, и несколько конвертов выпали, угрожая очередным обвалом.

Он уже начинал подумывать об отступлении, вот только лестницу сейчас устилали расползающиеся конверты, а он был не в настроении осваивать горнобумажные спуски.

Но пятый этаж точно должен быть чист, верно? Как бы иначе Бакенбард добрался до лестницы, где у него была назначена встреча с вечностью? И да, на площадке четвертого этажа до сих пор валялся клочок черно-желтой веревки, прямо на ворохе конвертов. Стража побывала там. И все равно Мокриц открыл дверь с той же осторожностью, с какой до него наверняка открывал ее стражник.

Упала пара-тройка конвертов, но основной обвал произошел еще тогда. Уже в нескольких шагах от него начиналась до боли знакомая стена из писем, утрамбованных плотно, как горная порода. Стража побывала и здесь. Кто-то пытался пробиться сквозь толщу конвертов, и там осталась пробоина. Этот кто-то просунул в затор руку по самое плечо, как и Мокриц сейчас, и точно так же его пальцы нащупали там только намертво утрамбованные конверты.

Здесь никто не выходил на лестницу. Для этого пришлось бы продираться сквозь стену конвертов не меньше шести футов толщиной…

Оставался последний пролет. Мокриц осторожно поднимался по ступенькам и преодолел уже половину пути, когда услышал, что у него за спиной начался оползень.

Наверное, он потревожил стену писем на нижнем этаже. Они рвались из коридора наружу с неотвратимостью снежной лавины. Когда набегающая лавина достигла края лестницы, почта охапками посыпалась вниз. Далеко внизу заскрипело и надломилось дерево. Лестница содрогнулась.

Мокриц бегом преодолел последние ступени, ведущие на пятый этаж, ухватился за ручку, открыл дверь и в таком положении переждал, пока не пройдет очередной почтовый поток. Все ходило ходуном. Послышался резкий треск, и вся лестница обрушилась из-под него, и Мокриц остался висеть в воздухе, а на него продолжали сыпаться письма.

Он болтался там, вцепившись в дверную ручку и зажмурившись, пока тряска и шум не поутихли, хотя время от времени треск дерева снизу все равно доносился.

Лестницы не стало.

Со всей осторожностью Мокриц поднял ноги и нащупал край коридора. Не делая резких движений – в частности не дыша, – он ухватился за дверную ручку с обратной стороны, так что дверь оказалась между руками. Медленно он стал зарываться пятками в кипы писем на полу коридора, попутно закрывая дверь за собой, и в то же время сместил обе руки на внутреннюю ручку.

Тогда он полной грудью вдохнул спертого, сухого воздуха, часто засучил пятками, изогнулся, как лосось на крючке, и наконец большая часть его тела коснулась твердого пола коридора. Риск пролететь пять этажей писем и лестничных обломков миновал окончательно.

Едва соображая, он снял с двери лампу и повернулся, чтобы оценить ситуацию.

Коридор был ярко освещен, везде были ковры, и нигде не было никакой почты. Мокриц посмотрел еще раз.

Там же были письма, от пола до потолка все было ими упихано. Он видел их, он чувствовал, как они падали мимо него в пропасть. Они же ему не привиделись: осязаемые, заплесневевшие, пропыленные – самые настоящие. Верить во что-либо другое было бы безумием.

Он обернулся посмотреть на руины лестницы, но не увидел ни лестницы, ни двери. Покрытый ковром пол простирался до самой стены.

Мокриц понимал, что всему этому должно быть какое-то разумное объяснение, но единственное, о чем он мог думать в ту минуту, было: как странно. Он боязливо протянул руку и дотронулся до ковра в том месте, где должна была быть лестница, но ощутил холодок на кончиках пальцев, которые прошли сквозь пустоту.

Он задумался: Стоял ли тот предыдущий почтмейстер на моем месте? Ступил ли он на твердый с виду пол, только чтобы скатиться, переломав кости, с высоты пятого этажа?

Мокриц стал пробираться по коридору в противоположном направлении, откуда слышался все нарастающий шум. Звук был неясный, неопределенный – мерный гул гудящего как улей здания, крики, разговоры, скрежет механизмов, шелест тысяч голосов, и шестеренок, и шагов, и печатей, и росчерков, густо замешанных в огромном пространстве, чтобы дать на выходе звуковую выжимку делового духа.

Коридор расходился в две стороны. Звук доносился из залитого светом помещения, прямо за поворотом. Мокриц подступил к начищенным до блеска медным балконным перилам – и остановился.

«Ладно, голову мы сюда доставили в целости и сохранности, что стоило немалых усилий, теперь самое время ей думать».

Зал Почтамта являл собой тусклые гроты с кипами старых писем. Ни балконов, ни сверкающей меди, ни гудящего роя работников там не было и в помине, не говоря уже ни о каких посетителях.

Так Почтамт выглядел давным-давно, и только тогда. Верно?

А еще, сэр, были балконы, вкруг всего центрального холла, на всех этажах, из железа, узорчатые как кружево!

…но в настоящее время от них ничего не осталось. И не то чтобы он сам переместился в прошлое. Глазами он видел бархатный ковер, но на ощупь там была все та же лестница.

Мокриц пришел к выводу, что ногами он стоял в самом что ни на есть настоящем времени, а глазами видел самое что ни на есть прошлое. Только ненормальный всерьез мог бы в такое поверить, но с другой стороны, от Почтамта всего можно было ожидать.

Бедняга Бакенбард решил пройтись по полу, которого здесь давно уже не было.

Мокриц остановился, не доходя до балкона, протянул руку вниз и вновь ощутил холодок на кончиках пальцев, когда ладонь прошла сквозь ковер. Кто же это был… ах да, господин Тихабль. Остановился здесь, поспешил заглянуть вниз и…

…шлеп, вот прямо шлеп головой вниз…

Мокриц выпрямился, ухватился за стену для надежности и осторожно выглянул в огромный холл.

Хрустальные люстры свисали с потолка – они не были зажжены, потому что солнечный свет, проникающий сквозь искрящийся купол, заливал зал, блаженно лишенный голубиного помета, но зато переполненный народом: кто мельтешил туда-сюда по шахматному полу, кто усердно трудился за длинными полированными прилавками – из редкого дерева, как отец сказывал. Мокриц не мог отвести глаз.

Картина, представшая его взору, была соткана из сотен передвижений, каждое из которых имело цель и смысл, и они органично сплетались в величественном хаосе. Там, внизу, с места на место перевозили большие проволочные тележки, груженные почтой; пачки писем громоздились на движущейся ленте; служащие со скоростью света рассовывали письма по ячейкам. Все эти люди работали как гигантский слаженный механизм – вы бы только видели, сэр!

Слева от Мокрица в дальнем конце холла высилась золотая статуя раза в три-четыре выше человеческого роста. Она изображала стройного молодого человека, по-видимому бога, на котором из одежды была одна только фуражка с крылышками, сандалии с крылышками и – Мокриц прищурился – фиговый листок с крылышками?

Скульптор запечатлел юношу в тот момент, когда он готовился прыгнуть в воздух, с гордым и решительным видом держа перед собой конверт с письмом.

Статуя подчиняла себе все помещение. В настоящем времени никакой статуи не было и постамент пустовал. Если уж люстры и прилавки повыносили, то у статуи, которая выглядела золотой, не было ни малейшего шанса. Она, наверное, была посвящена какому-нибудь духу Почты.

Тем временем почта внизу двигалась более прозаичным методом.

Прямо под куполом висели часы с четырьмя циферблатами, смотрящими во все стороны. Взгляд Мокрица упал на часы как раз в тот момент, когда длинная стрелка с щелчком указала вверх, знаменуя начало нового часа.

Раздался гудок. Лихорадочная хореография стихла, и где-то внизу распахнулись двери, откуда строем вышли две шеренги почтальонов – а униформа, сэр, темно-синяя и с медными пуговицами, ох, вы бы только видели! – промаршировали через зал и вытянулись по струнке у главного входа. Их там поджидал крупный мужчина в еще более роскошной форме с таким лицом, будто его мучила зубная боль. На поясе у него висели большие песочные часы в медном каркасе, и смотрел он на выжидающих почтальонов с таким выражением, будто видывал он в жизни вещи и похуже, но нечасто, и только на подошвах своих огромных башмаков.

С выражением злобного удовлетворения на лице он поднял песочные часы и набрал побольше воздуху, прежде чем проорать:

– Чеееетвертая смена, станооо-вись!

Звук показался Мокрицу немного приглушенным, словно он доносился сквозь фанерную стену. Почтальоны, и до этого стоявшие на изготовку, умудрились принять вид еще более внемлющий.

Здоровяк зыркнул на них и снова набрал воздуху в грудь.

– Трееееетья смена, гооо-товсь, го-товсь!.. ША-ГО-О-ОМ АРШ!

Обе шеренги строем прошли мимо него и покинули здание.

Раньше мы были почтальонами…

Нужно найти нормальную лестницу, подумал Мокриц, отодвигаясь подальше от края. У меня прошлое в… галлюцинациях, и настоящее… под ногами. Как будто я хожу во сне. Я не хочу вот так выйти в воздух и закончить свои дни очередным меловым контуром на полу.

Он обернулся, и кто-то прошел сквозь него.

Ощущение было не из приятных, как внезапный озноб. Но это было еще не самое страшное. Самое страшное – это видеть чужую голову, которая проходит прямо через твою. Там все преимущественно серое, местами красноватое, и дырки в носовой пазухе. Про глазные яблоки лучше и не знать.

… с такой физиономией, будто привидение увидел…

Мокрицу поплохело. Зажав ладонью рот, он отвернулся – и увидел юного почтальона, который вглядывался туда, где стоял Мокриц, с таким же ужасом, какой наверняка был написан и на незримом лице Мокрица. Потом парнишка передернул плечами и поспешил прочь.

Стало быть, господин Игнавия тоже добрался до этой точки. Ему хватило ума сообразить, как устроен пол, но при виде чужой головы внутри твоей… что ж, такое может застать врасплох.

Мокриц бросился вдогонку за юношей. Он не понимал, куда направляется. Вместе с Грошем он обошел не больше одной десятой части здания, так как путь им то и дело преграждали груды писем. Он точно знал: есть и другие лестницы, сохранившиеся до настоящего времени. Главное – добраться до первого этажа. Там почве под ногами можно будет доверять.

Юноша нырнул в помещение, где, видимо, хранились посылки, но Мокрица привлекла открытая дверь, которая вела из комнаты дальше, – в проеме виднелось что-то похожее на балюстраду.

Он метнулся туда, и пол ушел у него из-под ног.

Свет померк. Мокриц на мгновение с пугающей ясностью заметил вокруг иссохшие письма, падающие вместе с ним. Он приземлился на бесконечную почту и закашлялся, а старые, пересохшие конверты продолжали падать на него. В какой-то момент за пеленой бумажного ливня он краешком глаза заметил пыльное окно, наполовину заваленное письмами, но тут же снова пропал под лавиной. Письма вокруг него пришли в движение, расползаясь и вниз и вбок. Послышался треск, как будто дверь сорвало с петель, и толща писем стала оползать вбок совсем настойчиво. Мокриц в панике попытался высунуть голову наружу, как раз вовремя, чтобы удариться о верхний косяк двери, – и поток снова накрыл его с головой.

Беспомощно кувыркаясь в бумажной реке, Мокриц отдаленно почувствовал толчок: пол не выдержал. Письма потекли в дыру, увлекая Мокрица за собой и втягивая в следующий поток. Свет померк, когда тысячи писем рухнули на него, а потом исчез и звук.

Мрак и тишина обступили его плотным кольцом.

Мокриц фон Липвиг поджал колени, обхватив голову руками. Воздух пока еще был, но душный и спертый, и его не могло хватить надолго. Мокриц уже не мог пошевелить даже пальцем.

Так и умереть можно. Так очень даже можно умереть. Он был со всех сторон окружен тоннами писем.

– Вручаю свою душу любому богу, который сможет ее отыскать, – пробормотал он в тяжелой духоте.

Синие росчерки заплясали у него в глазах.

Слова. Написанные слова. Но они говорили.

«Дорогая матушка, добрался я без приключений, нашел хорошее жилье…»

Голос был типичный для какого-нибудь сельского паренька, но при этом обладал определенной… скрипучестью. Если бы письмо могло говорить, именно так бы это и звучало. Слова продолжали литься, а буквы крениться и заворачиваться под пером неумелого писателя…

…не успело оно закончиться, как уже другие строки стали писать себя в темноте, аккуратные и чеканные:

«Уважаемый господин, имею честь поставить тебя в известность, что я являюсь управляющим имением покойного господина Дэви Триллза из поместья Смешанных Чувств, и ты единственный…»

Голос продолжал зачитывать текст таким деловым тоном, что было слышно, как полки в его кабинете ломятся от юридических книг, но после трех строчек началось новое письмо:

«Дорогая госпожа К. Кларк, к прискорбию своему сообщаю, что вчера в схватке с противником твой супруг, К. Кларк, мужественно сражавшийся до самого конца…»

А потом они стали писать все вместе. Десятки, сотни, а там и тысячи голосов звучали у Мокрица в голове и извивались под веками. Никто не кричал – они просто раскручивали строку за строкой, пока его голова не переполнилась звуками, которые выстраивались в новые слова, точь-в-точь как инструменты в оркестре звенят, скрипят и гудят, чтобы прийти к общему крещендо…

Мокриц хотел закричать, но конверты набились ему в рот.

В этот момент чья-то рука ухватила его за ногу, и Мокриц оказался в воздухе вниз головой.

– А, Господин Вон Липвиг! – прогремел господин Помпа. – Осматриваешься! Добро Пожаловать В Твой Новый Кабинет!

Мокриц выплюнул бумагу и жадно втянул носом воздух.

– Они… живые! – просипел он. – Они все живые! И они недовольны! Они разговаривают! И мне не померещилось! Когда мерещится, это не больно! И я знаю, как умерли все остальные!

– Рад За Тебя, Господин Вон Липвиг, – сказал Помпа и развернул его правильной стороной вверх. По пояс утопая в конвертах, он расчищал собой дорогу, а за спиной у него с потолка сыпались все новые и новые письма.

– Ты не понимаешь! Они говорящие! Они требуют… – Мокриц задумался. Он все еще слышал отголоски их шепота. Не столько для голема, сколько для себя самого, он сказал: – Они как будто требуют, чтобы их… прочли.

– В Этом Состоит Назначение Письма, – невозмутимо ответил Помпа. – Я Уже Почти Расчистил Твои Апартаменты.

– Но ведь это же обычная бумага! Как она может разговаривать?

– Это Место – Гробница Неуслышанных Слов, – задумчиво пророкотал голем. – И Они Жаждут Быть Услышанными.

– Да ладно тебе! Письма – это клочки бумаги, не умеют они разговаривать!

– Я – Просто Комок Глины, Но Я Умею Слушать, – заметил Помпа с тем же невозмутимым спокойствием.

– Да, но в тебя замешали какое-то колдовство для этого…

Красные огоньки в глазах мистера Помпы сверкнули, и он пристально уставился на Мокрица.

– Я попал… в прошлое… мне кажется, – пробормотал Мокриц и попятился назад. – Мысленно… Бакенбард так и умер! Он свалился по лестнице, которой не было в прошлом! А господин Игнавия до смерти испугался! Я уверен! Но я был весь в письмах! А там, наверное, была дыра в полу… не знаю… и тут… я провалился, и… – Он умолк. – Здесь нужна помощь священника или волшебника. Кого-нибудь, кто разбирается в таких вещах. При чем тут я?!

Голем подхватил две пригоршни писем, под которыми еще совсем недавно был погребен его подопечный.

– Ты Главный Почтмейстер, Господин Вон Липвиг, – сообщил он.

– Это все сказочки Витинари! Какой из меня почтальон, я обычный жулик…

– Господин фон Липвиг? – раздался нервный голос позади Мокрица. Мокриц обернулся и увидел в дверях Стэнли, который отпрянул при виде его лица.

– Да? – рявкнул Мокриц. – Какого черта тебе… что тебе нужно, Стэнли? Я немного занят в данный момент.

– Там люди, – сказал Стэнли, неуверенно улыбаясь. – Внизу. Там люди.

Мокриц все еще сверлил Стэнли взглядом, но тот, по-видимому, уже сказал все, что хотел.

– И этим людям нужно – что именно? – подсказал Мокриц.

– Они хотят тебя видеть, господин фон Липвиг, – ответил Стэнли. – Они говорят: хотим видеть человека, который хочет быть почтмейстером.

– Не хочу я быть… – начал было Мокриц, но плюнул. Не было смысла срываться сейчас на мальчишке.

– Прошу Прощения, Почтмейстер, – произнес у него за спиной голем. – Я Бы Хотел Вернуться К Своей Работе.

Мокриц уступил ему дорогу, и человек из глины пошел дальше по коридору, заставляя старые половицы скрипеть под его огромными ножищами. Отсюда было видно, как именно ему удалось расчистить кабинет. Остальные помещения ломились от писем и грозили лопнуть по швам. Если голем решил запихнуть что-то в комнату, то он это запихнет.

При виде его грузной фигуры Мокрицу немного полегчало. Было в господине Помпе что-то чрезвычайно… прагматичное, что ли.

Что ему сейчас было нужно, так это нормальное дело: нормальные люди, с кем можно поговорить, нормальные вещи, которые заглушат голоса в голове. Мокриц отряхнул бумажные клочья со своего все более и более сомнительной чистоты костюма.

– Ну что ж, – сказал он, пытаясь отыскать галстук, который нашелся где-то на спине. – Посмотрим, что им нужно.

Они ожидали на площадке между лестничными пролетами. Тощие и согбенные старички, напоминавшие собой Гроша, только постарше. На них были одинаковые древние одеяния, но оказалось в них и кое-что совсем неожиданное.

У каждого к кончику колпака было привязано по голубиному скелету.

– Ты ли будешь Непроштемпелеванный Человек? – прорычал один из них при его приближении.

– Чего? Кто я буду? – переспросил Мокриц. Надежды на что-нибудь нормальное начали затухать.

– Да, сэр, это вы, – зашептал ему Стэнли. – Вам надо ответить да, сэр. Ах, сэр, как бы я хотел быть сейчас на вашем месте.

Страницы: «« 345678910 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Открыв эту книгу, вы станете участником эксперимента. Я называю его „путешествием внутрь школы“.В т...
Дмитрий Сергеевич Лихачев – человек, чье имя известно во всем мире. Выдающийся знаток отечественной ...
Считается, что видеть ауру могут лишь избранные. Автор, экстрасенс и ясновидящий, опровергает это уб...
Задумывались ли вы над тем, как знания о бессознательном и о коллективном бессознательном могут быть...
На что один брат способен ради другого?На всё. И чуть больше.Он хотел её для брата. Отвлечь…А оказал...
Империя под ударом. Враги со всех сторон, а силы на исходе. Республиканцы на востоке. Ассиры на юге....