Король Воронов Стивотер Мэгги

Единственным, что позволяло Блу сохранить хладнокровие, единственным, что держало ее рядом с этим созданием, было знание о том, что она была свидетелем преступления. Ноа пугал их не специально. Это было что-то внутри Ноа, что-то, действовавшее через Ноа, без его позволения.

Жужжащий голос все не умолкал:

– Я иду за ним – Блу! – Я иду за ним – Прошу тебя! Уходи! – Я иду за ним…

– Я не брошу тебя, – настаивала Блу. – Я не боюсь.

Ноа испустил дикий, восторженный гоблинский смех. И рявкнул уже совершенно другим, высоким голосом: – Скоро будешь бояться!

И бросился на нее.

Блу успела увидеть, как Гэнси ринулся на перехват, когда когти Ноа вонзились ей в лицо.

Комната для гаданий внезапно вспыхнула светом, как совсем недавно тьмой. Боль и яркий свет, холод и жар…

Он выковыривал ей глаз.

– Ноа! – взвизгнула она.

Мир вокруг превратился в линии и загогулины.

Она схватилась руками за лицо, но ничего не изменилось. Когти вцепились в нее мертвыми крючьями, пальцы вонзались в плоть. В левом глазу все белое; в правом – все черное. Пальцы были скользкими; щека горела.

Из тела Ноа вырывался ослепительный свет, будто вспышка на солнце.

Внезапно кто-то схватил ее за плечи и оторвал от него. Ее окутало теплом и запахом мяты. Гэнси сжал ее так крепко, что она ощущала дрожь его тела. Гудение было повсюду. Она чувствовала вибрирующий звук на своем пылающем лице, пока Гэнси пытался извернуться, чтобы заслонить ее собой от жужжащей ярости, заключенной в останках Ноа.

– О, Господи! Блу, мне нужна твоя энергия, – сказал ей Гэнси прямо на ухо, и она услышала страх в его голосе. – Сейчас.

Каждый удар сердца сопровождался взрывом боли, но она позволила ему сжать ее пальцы. Гэнси крепко вцепился в ее руку. Она убрала щиты, скрывавшие ее энергию.

Гэнси громко, отчетливо и уверенно произнес:

– Будь. Ноа.

В комнате воцарилась тишина.

Глава 25

На часах было 6:21.

Чуть менее чем в девятистах пятидесяти километрах вдоль силовой линии над темными холодными водами Чарльз-ривер мельтешили миллионы крошечных огней. Обжигающе-холодный ноябрьский воздух проникал через балконную дверь дома Колина Гринмантла в Бэк Бэй. Он не оставлял эту дверь открытой, но, тем не менее, она была приоткрыта. Совсем чуть-чуть.

Они заползли внутрь.

Колин Гринмантл стоял на первом этаже дома, в коричневой с золотом комнате без окон, которую он отвел под свою коллекцию. Витрины с сокровищами были так красивы – стекло и сталь, тюль и золото, одинаково инородные обрамления столь же инородных предметов. Дубовый пол под витринами был сделан из досок, привезенных со старой фермы в Пенсильвании. Гринмантлы всегда предпочитали владеть вещами, когда-то принадлежавшими кому-то другому. Определить истинные размеры комнаты было невозможно, поскольку единственным источником света в ней была подсветка вокруг каждого необычного артефакта. Крошечные лампочки сияли в темноте, как корабли в ночном море.

Гринмантл стоял перед старинным зеркалом. В верхней планке резной рамы, покрытой орнаментом из листьев растения «медвежья лапа» и лебедей, поедавших друг друга, были встроены часы в медном корпусе. Циферблат показывал 6:21. Предположительно, если в зеркало смотрелся кто-то, у кого в семье недавно случилась смерть, его отражение в зеркале покрывалось слезами. Отражение Гринмантла было сухим, но ему казалось, что он все равно выглядит довольно несчастным. В одной руке он держал бутылку «Каберне-Совиньона»; этикетка на бутылке обещала дивный букет с вишневыми и графитовыми нотками. В другой руке у него была пара сережек, которые он купил для своей жены, Пайпер. Одет он был в изысканный пиджак и трусы-семейки. Он не ждал гостей сегодня.

Но они все равно пришли, потихоньку пробираясь вдоль лепнины под потолком библиотеки на втором этаже, наползая друг на друга.

Гринмантл глотнул вина прямо из бутылки. Когда он выбирал вино на кухне, то решил, что пить из бутылки куда низменнее в эстетическом плане и сильнее отдает отчаянием, чем если ходить по дому с бокалом, и так оно и было. Жаль, что в доме больше никого не было, и поэтому никто не мог оценить, насколько эстетически жалким и отчаявшимся он выглядел сейчас.

– Нотки пороха и запустения, – сказал он своему отражению, сделал еще глоток и подавился им. Слишком много пороха и запустения в одном глотке.

Глаза его отражения расширились; за спиной стояла его жена, обхватив пальцами его горло. Из ее идеально гладкой прически выбились несколько светлых волосков, и подсветка за ее спиной обратила их в бело-золотые огненные нити. Ее глаза были черными, одна бровь поднята, но в остальном она выглядела совершенно безмятежно, впиваясь пальцами в его кожу. Его шея посинела.

Он моргнул.

Ее не было в комнате.

Ее вообще здесь не было. Она оставила его. Ну, если по-честному, то это он оставил ее, но она сама напросилась. Именно она принялась совершать одно серьезное, бестактное и бесчеловечное преступление за другим в диких лесах Вирджинии, когда он решил, что готов собрать все свои игрушки и отправиться восвояси.

– Я одинок, – сказал Гринмантл зеркалу.

Но он не был одиноким. Они с жужжанием летели вниз по лестнице, присаживались на края картинных рам и, отталкиваясь от них, неслись на кухню.

Гринмантл отвернулся от зеркала и обвел взглядом свою коллекцию. Четырехрукие доспехи, чучело единорога размером с миниатюрную козу, меч, с которого на дно витрины непрерывно капала кровь. Лучшие его находки за почти двадцать лет коллекционирования. Ну, не то чтобы лучшие, подумал Гринмантл – всего лишь вещи, которые, как он считал, наверняка могли привлечь внимание Пайпер.

Ему показалось, что он услышал какой-то звук в соседней комнате. Какое-то гудение. Или царапанье. Нет, даже не царапанье, звук был слишком легким для этого.

– После стольких личных предательств у Колина Гринмантла на четвертом десятке случился нервный срыв, – вещал Гринмантл, игнорируя звук, – и это заставило многих думать, что он тихо и незаметно канет в забвение.

Он посмотрел на сережки, лежавшие у него на ладони. Он уже предпринимал попытки приобрести их два года назад, но именно столько времени потребовалось его поставщикам, чтобы срезать их с головы женщины где-то в Гамбии. По слухам, их носитель мог видеть сквозь стены. Некоторые стены. Не каменные. Не кирпичные. Гипсокартонные, к примеру. Да, сквозь гипсокартонные можно. У Гринмантла не были проколоты уши, так что он не примерял их. А поскольку Пайпер теперь вела новую криминальную жизнь, он, похоже, может так и не узнать, работают ли они.

– Впрочем, наблюдатели недооценили личную стойкость и силу духа Колина, – продолжал вещать Гринмантл. – Его способность восстанавливаться после эмоциональных травм.

Он повернулся к двери как раз в тот момент, когда в нее ворвались посетители.

Он моргнул.

Они не исчезли.

Он моргал снова и снова, а в дверь все вливалось и вливалось нечто. Это был не предмет воображения и не отражение в проклятом зеркале. Его разуму потребовалось всего мгновение, чтобы переварить звук и картинку и понять, что это не единственный посетитель. Их было много. Они лились сквозь дверь, падали и налетали друг на друга.

Только после того, как один из них отделился от роя и подлетел к нему, Гринмантл понял, что это насекомые. Когда черная оса села ему на запястье, он приказал себе не убивать ее. Она ужалила его.

– Вот сука! – возмутился он и замахнулся на нее бутылкой.

К первой осе присоединилась вторая. Гринмантл встряхнул рукой, сбрасывая их, но тут на него полетела третья. Четвертая, пятая – целая комната, заполненная ими. Они налетели на него. Он был одет в изысканный пиджак, трусы-семейки и роящуюся оболочку из ос.

Он завертелся на месте и выронил серьги. В зеркале по его отраженному лицу текли слезы, и он видел вовсе не ос, а Пайпер. Ее руки и улыбка обвивались вокруг него.

– Мы закончили, – произнесла она одними губами.

Свет погас.

На часах было 6:22.

Глава 26

О Пайпер Гринмантл можно было говорить что угодно, но она никогда не бросала начатое дело, даже если ситуация оборачивалась не так, как она себе представляла. Она продолжала ходить на пилатес даже после того, как занятия перестали приносить ей удовольствие; не пропускала ни одного собрания книжного клуба даже после того, как обнаружила, что читает намного быстрее, чем все остальные члены клуба; и каждые две недели делала наращивание ресниц даже после того, как ближайший салон закрыли за нарушение санитарных норм.

Так что, отправившись на поиски волшебного спящего существа, похороненного в гробнице где-то неподалеку от арендованного ею дома, она не остановилась, пока не нашла его.

Развоплотитель.

Это было первое, что произнесло существо, когда проснулось. Лишь через мгновение она догадалась, что оно отвечало на ее вопрос – «Что за хрень?»

В защиту Пайпер следует сказать, что спящий оказался совсем не таким, как она его представляла. Она ожидала увидеть человека – а вместо этого обнаружила черную, как смерть, шестилапую тварь, которую она могла бы назвать шершнем, если бы поначалу не решила, что шершни отвратительны, а потом – что шершень ну никак не может быть 27 сантиметров в длину.

– Это демон, – сказала Нив, ставшая одной из опор их невероятной треноги. Полноватая женщина с тихим голосом, хорошенькими ручками и ужасной прической. Пайпер вроде бы знала, что Нив была ясновидящей и работала на телевидении, но не могла вспомнить, как и когда ей это стало известно.

Нив, казалось, была совсем не рада тому, что они нашли демона, но Пайпер в тот момент буквально умирала, поэтому не могла разбрасываться друзьями. Не вдаваясь во все эти вежливые формальности, она сказала демону:

– Я разбудила тебя. Ты одаришь меня своей милостью? Исцели мое тело.

Я одарю тебя.

И он одарил. Воздух в темной гробнице заколебался, а затем Пайпер перестала истекать кровью. Она ожидала, что на этом все и закончится, но тут выяснилось, что сама по себе милость была разовой, а вот количество желаний не ограничивалось.

И только посмотрите, чего ей удалось достичь. Они выбрались из той пещеры, солнце, можно сказать, светило, и Пайпер только что убила своего трусливого сволочного супруга. Сквозь нее струилась магия, и она чувствовала себя довольно-таки крутой телкой. Рядом с ней водопад обрушивался вверх, вода текла в обратном направлении, судорожными толчками выплескиваясь в небо. Ближайшее к Пайпер дерево сбрасывало кору, облезавшую со ствола мокрой слипшейся массой.

– Почему я так странно чувствую воздух? – спросила Пайпер. – Он словно царапает меня. Он все время будет вот так дергаться?

– Мне кажется, он уже утихает, – негромко ответила Нив. – Чем больше времени пройдет с момента смерти твоего мужа, тем больше все вокруг нормализуется. Это как остаточные толчки после землетрясения. Лес пытается избавиться от демона, который, похоже, использует тот же источник энергии, проходящий сквозь лес. Лес реагирует на то, что его использовали для убийства. Я чувствую, что это место – воплощение процесса творения, поэтому любое действие, противоположное творению, приведет к таким вот потрясениям призрачного мира.

– Нам всем приходится делать то, чего нам не хочется, – возразила Пайпер. – Тем более, мы же не собираемся убивать множество людей. Я просто хотела доказать своему отцу, что я серьезно настроена помириться с ним.

– А сейчас чего ты хочешь? – прошелестел демон. Он цеплялся лапками за рельефную древесную кору, сгорбив спинку, как это делают шершни на холоде или под дождем. Его подрагивавшие усики были направлены на нее, и он все еще гудел в тон осиному рою, которого уже не существовало. Солнце над ними вздрогнуло. Пайпер решила, что, наверное, сейчас вовсе не день. С дерева сошел еще один кусок коры.

– Ты причиняешь вред окружающей среде? – Пайпер всегда старалась не загрязнять природу, но теперь ей казалось, что она совершенно зря провела двадцать лет, сортируя отходы для повторной переработки, раз уж сейчас намеревалась уничтожить целую экосистему.

Я – естественный продукт этой среды.

На землю рядом с Пайпер упала ветка. Листья на ней почернели и сочились густой желтой жидкостью. Воздух продолжал дрожать.

– Пайпер, – Нив осторожно взяла ее за руку. Вид у нее был достаточно безмятежный для женщины, одетой в поношенное тряпье и стоявшей рядом с водопадом, вода в котором текла не вниз, а вверх. – Я знаю: когда ты кинулась в гробницу спящего и оттолкнула меня, чтобы спящий одарил тебя и только тебя, ты надеялась избавиться от меня и начать новую жизнь, где ты и только ты одна принимаешь решения и пользуешься милостью демона. А меня ты, вероятно, хотела бросить в пещере, чтобы я в лучшем случае бродила там вечно, а в худшем – умерла. В тот момент, признаю, я рассердилась на тебя, и я не горжусь теми чувствами. Теперь я понимаю, что у тебя были проблемы с доверием, и ты совсем меня не знала. Но если ты хочешь…

Пайпер пропустила большую часть этой реплики, поскольку рассматривала форму ногтей Нив. Они были на зависть совершенны, эти маленькие кератиновые пластинки. Пайпер обломала свои ногти, когда выбиралась из обрушившейся пещеры.

– … но есть более разумные способы добиться твоих целей. Очень важно, чтобы ты прислушалась ко мне, у меня значительно больше опыта в магии.

Это привлекло внимание Пайпер:

– Ладно. Я просто отключилась там, но что теперь? И давай-ка без этих нотаций про чувства.

– Я не думаю, что брать демона в партнеры разумно. Они скорей отнимают, чем дают. И берут больше, чем предлагают.

Пайпер повернулась к демону. Было трудно сказать, слушал ли он их вообще. У шершней нет век, поэтому, возможно, он сейчас просто спал.

– Много ли леса придется умертвить, чтобы я смогла вернуть себе свою жизнь?

Теперь, когда я проснулся, я развоплощу все это в любом случае. Со временем.

– Ну что ж, – хмыкнула Пайпер. Она испытывала некоторое облегчение от того, что это ужасное решение приходится принимать не ей лично. – Значит, решено. Надо пользоваться моментом, пока еще светит солнце. Эй… а ты куда собралась? Ты разве не хочешь стать… – она прислушалась, и демон проник в ее мысли. – …знаменитой?

Нив моргнула:

– Я хочу, чтоб меня уважали.

– Это одно и то же, – уточнила Пайпер. – Ну, пока не уходи. Я невежливо с тобой обошлась, потому что в тот момент умирала, поэтому и была довольно груба. Всего чуть-чуть. Но я хочу исправиться.

Нив не выразила по этому поводу особого энтузиазма, как надеялась Пайпер, но, по крайней мере, не попыталась убежать. Это хорошо; Пайпер не очень-то хотелось оставаться здесь один на один с демоном. Не потому что ей было страшно, но потому что она чувствовала себя куда лучше, когда у нее были зрители. Она как-то проходила тест в интернете, где было сказано, что она – особый вид экстраверта и останется такой на всю жизнь.

– Мы начнем все с самого начала, мы обе, – заверила Пайпер ясновидящую.

Демон склонил головку, покачивая усиками. У шершней не может быть таких больших глаз, подумала Пайпер. Они были похожи на огромные коричнево-черные солнечные очки-авиаторы. В этих глазах она видела мрачное мерцание возможностей жизни и смерти.

А что теперь?

– Пора снова позвонить папе, – ответила Пайпер.

Глава 27

На часах было уже не 6:21.

Была либо поздняя ночь, либо очень раннее утро.

Когда Адам и Ронан примчались в клинику неотложной помощи Маунтин-Вью, то обнаружили маленькую приемную и одиноко сидящего в ней Гэнси. Над головой бренчала какая-то музыка и безжизненно светили флуоресцентные лампы – такой девственно-белый свет. Штаны Гэнси были в крови, он сидел на стуле, низко опустив голову и обхватив ее руками, будто спал или горевал. На стене напротив него висела картина – один из пейзажей Генриетты. С картины капала вода. Похоже, теперь их мир выглядел именно так. В какое-нибудь другое время Адам непременно попытался бы разгадать, что все это значило, но сегодня его мозг уже был перегружен информацией. Рука у него перестала дергаться, когда Кэйбсуотер восстановил часть своей силы, но Адам отнюдь не тешил себя иллюзиями насчет их дальнейшей безопасности.

– Эй, твое говнейшество, – обратился Ронан к Гэнси. – Ты что, ревешь, что ли? – он ткнул ногой в ботинок Гэнси. – Жопа. Спишь?

Гэнси отнял руки от лица и поднял глаза на Адама и Ронана. На подбородке у него виднелось небольшое пятнышко крови. Выражение его лица было гораздо жестче, чем ожидал Адам, и стало только суровее, когда он увидел грязную одежду Ронана: – Где вы были?

– В Кэйбсуотере, – ответил Ронан.

– Кэйбсуо… что? А она что здесь забыла? – Гэнси только что заметил Сиротку, ввалившуюся в дверь следом за Адамом. Она ступала неуклюже – на ногах у нее красовалась пара резиновых сапог, которые Ронан нашел в багажнике своей машины. Они были слишком велики для ее тоненьких ножек и, разумеется, совсем не подходили по форме под ее копытца, но такого эффекта ребята и добивались. – Какой был смысл тратить полдня на то, чтобы отвезти ее туда, если вы приволокли ее назад?

– Как угодно, чувак, – бросил Ронан, и бровью не поведший в ответ на возмущение Гэнси. – Мы потратили всего-то два часа.

– Может, для тебя два часа – это ничто, – рассердился Гэнси, – но некоторые из нас ходят в школу, и эти два часа мы могли бы потратить на себя.

– Как угодно, папуля.

– Знаешь что? – Гэнси поднялся на ноги. В его голосе прозвучали нетипичные, незнакомые им нотки – будто натянутая тетива. – Если ты еще раз назовешь меня так…

– Как там Блу? – перебил его Адам. Он уже догадался, что она не умерла, иначе у Гэнси не было бы ни сил, ни настроения ссориться с Ронаном. Вообще-то, он предположил, что на вид все, наверное, было хуже, чем на самом деле, иначе Гэнси уже доложил бы им полную обстановку.

Лицо Гэнси все еще было напряженным и мокрым:

– Ей удалось сохранить глаз.

– Сохранить глаз, – эхом отозвался Адам.

– Сейчас ей накладывают швы.

– Швы, – повторил Ронан.

– Вы что, решили, что я паникую просто так? – возмутился Гэнси. – Я же вам сказал: что-то вселилось в Ноа.

Вселилось, как дьявол. Одержание, как было с рукой Адама. С момента, как они увидели истекавшее чернью дерево в Кэйбсуотере, и до этого зверского одержания Ноа Адам уже успел прочувствовать, на что была бы способна его рука, если бы Кэйбсуотер не смог защитить его. Какая-то часть его хотела рассказать об этом Гэнси, а другая часть никак не могла забыть исполненный агонии вопль Гэнси в тот день, когда Адам заключил сделку с Кэйбсуотером. Вряд ли Гэнси скажет ему «а я предупреждал», но Адам знал, что тот имеет на это полное право, и это было куда хуже. Адам всегда был самым пессимистичным из их компании; по крайней мере, он так считал.

Невероятно, но Ронан и Гэнси до сих пор ругались. Отвлекшись от своих мыслей, Адам услышал, как Ронан сказал:

– Ой, да ладно! Да мне вообще плевать на приглашения Генри Ченга.

– Проблема в том, что это я тебя пригласил, – возразил Гэнси. – Генри не звал тебя. Ему было все равно. А мне – нет.

– Ути-боже-мой, – буркнул Ронан, но вежливостью в его голосе и не пахло.

– Ронан, – позвал Адам.

Гэнси отряхнул брюки, будто пытался стряхнуть с них кровь: – Вместо этого ты отправился в Кэйбсуотер. Ты мог там погибнуть, а я даже не знал бы, где ты, потому что ты не снисходишь до того, чтобы ответить на звонок. Помнишь тот гобелен, о котором мы говорили с Мэлори, когда он был здесь? Тот, на котором нарисовано лицо Блу? Конечно, ты помнишь, Адам, это ведь ты выудил из своей памяти тот кошмар, когда в Кэйбсуотере появились три Блу. Когда вся эта заваруха с Ноа закончилась, Блу выглядела совсем как на том гобелене, – он поднял руки ладонями к ним. – Ее руки были красными. В ее собственной крови. Это ведь ты сказал мне, Ронан, что что-то началось, еще несколько месяцев назад. Сейчас не время проявлять свой гонор. Кто-то может погибнуть. Больше никакого баловства. Времени больше нет ни на что, кроме правды. Мы же должны пройти все это вместе, что бы это ни было.

Ни один из них не протестовал; он, несомненно, говорил правильные вещи. Адам мог бы сказать, что он ездил в Кэйбсуотер много раз, чтобы поработать с силовой линией, и поэтому в этот раз решил, что это тоже совершенно рядовая поездка. Но ведь он уже знал на тот момент, что с лесом было что-то не так, и все равно поехал.

Сиротка опрокинула вешалку у двери и отпрянула, когда та с грохотом рухнула на пол.

– Хватит дуреть! – гаркнул Ронан. Как бы парадоксально это ни звучало, но раз он разозлился, значит, их спор окончен. – Положи руки в карманы.

Девочка прошипела что-то ему в ответ на языке, не похожем ни на английский, ни на латынь. Здесь, в этом банальном земном помещении, было особенно заметно, что она была создана по правилам какого-то другого мира. Этот старый свитер, эти гигантские черные глаза, тоненькие ножки и копытца, скрытые внутри сапог. Было невозможно поверить, что Ронан извлек ее из своих снов, но все прочие его сновиденные предметы были столь же нереальными. Теперь стало очевидно, что все они уже долгое время приближались к миру, в котором мог существовать и демон.

Они разом подняли головы, когда открылась дверь в дальнем конце комнаты. Из двери вышли Блу и Мора. За стойкой засуетилась медсестра. Все внимание тут же переключилось на Блу.

Над правым глазом у нее были два заметных шва, стягивавших промытые края глубокой рваной царапины, тянувшейся вниз, на щеку. Мелкие отметины по обеим сторонам этой раны говорили о когтях, рвавших кожу. Правый глаз заплыл и был почти полностью закрыт, но, по крайней мере, он был цел. Адам видел, что ей больно.

Он знал, что она небезразлична ему, потому что один только взгляд на ее рану вызывал у него неприятное покалывание в животе, а желание избить кого-нибудь в ответ буквально разрывало его изнутри. Это сделал Ноа. Адам непроизвольно сжал руку в кулак, вспоминая, каково это – когда она двигалась самостоятельно, вопреки его желаниям.

Гэнси был прав: любой из них мог погибнуть сегодня. Пора прекращать баловство.

Какое-то время ни один из них не произносил ни слова.

Наконец, Ронан сказал:

– Господи-ты-Боже-мой, Сарджент. Это у тебя чо, швы на лице? Ну крута-а-ая. Дай пять, ты, задница.

С некоторым облегчением Блу подняла руку и легонько ударила кулаком о его кулак.

– Эрозия роговицы, – пояснила всем Мора. Деловой и нерадостный тон выдавал ее озабоченность больше, чем выдала бы истерика. – Надо покапать антибиотики. Все будет в порядке.

Она покосилась на Сиротку. Сиротка покосилась в ответ. Как и Ронан, она смотрела внимательно, не сказать чтоб совсем угрюмо или агрессивно, но такой взгляд, исходивший от девочки-беспризорницы в резиновых сапогах, выглядел жутковато. Мора, казалось, хотела что-то спросить, но не стала; вместо этого она отошла к стойке, чтобы заплатить за лечение.

– Послушайте, – негромко произнес Гэнси, – я хочу кое-что сказать. Понимаю, не слишком подходящее время для этого, но я… Я ждал подходящего момента и теперь не могу не думать о том, что этот момент мог и не наступить, если бы сегодня все окончилось куда хуже. Так что я скажу: я не могу требовать от вас правды, если сам обманываю вас.

Он собирался с духом. Адам заметил, как он смотрит на Блу. Вероятно, оценивает, знает ли она, о чем он собирается сейчас говорить, и стоит ли ему вообще говорить это. Он бессознательно потер нижнюю губу большим пальцем, поймал себя на этом и опустил руку.

– Мы с Блу встречаемся, – заявил он. – Мне не хотелось бы ранить чьи-либо чувства, но я хочу и дальше с ней встречаться. Я больше не могу это скрывать. Это гложет меня изнутри, и в такие ночи вот так стоять и смотреть на Блу после того, что произошло, и притворяться, будто…

Он умолк. Воцарилось молчание, такое плотное, что сквозь него не прорвался бы ни единый звук. Наконец, Гэнси закончил:

– Я не могу требовать от вас того, чего не делаю сам. Простите меня, я был лицемером.

Адам никогда не верил, что Гэнси мог бы признаться в каких-то своих чувствах настолько прямолинейно, и теперь, когда его признание повисло в воздухе, оно почему-то было ему неприятно. Он не мог радоваться, когда Гэнси выглядел таким несчастным, и уж тем более не мог радоваться тому, что Гэнси и Блу пришлось фактически просить у них разрешения встречаться. Как бы Адаму хотелось, чтобы они просто сказали ему правду сразу! Может, тогда до этого бы не дошло.

Ронан задрал бровь.

Блу сжала руки в кулаки.

Гэнси не стал продолжать, он просто ждал осуждения, неуверенно глядя на Адама. По сравнению с тем Гэнси, с которым когда-то познакомился Адам, он выглядел побитым и подавленным, и Пэрриш не мог понять, действительно ли Гэнси становится другим или же просто возвращается к тому, каким он был раньше. Адам копался в себе, пытаясь найти хоть какие-то слова, которые он бы хотел сейчас услышать от Гэнси, но ничего не мог придумать. Все это время он жаждал уважения, и именно сейчас ему это уважение продемонстрировали, хоть и с опозданием.

– Спасибо, – произнес Адам, – за то, что наконец-то сказали нам.

Он явно имел в виду «сказали мне». Гэнси знал это. Он едва заметно кивнул. Блу и Адам уставились друг на друга. Она прикусила нижнюю губу; он слегка поднял плечо. Обоим было бесконечно жаль.

– Хорошо. Я рад, что мы это прояснили, – легко добавил Гэнси. Когда-то давно Адам счел бы такой беззаботный ответ невыносимым; он бы решил, что это легкомыслие. Но сейчас он знал, что все как раз наоборот. Когда речь шла о чем-то слишком важном и личном, Гэнси прибегал к жизнерадостной вежливости – ускользал в нее, как в укрытие. Здесь, в этой клинике неотложной помощи, в эту беспокойную ночь, такое поведение было настолько не к месту, что вызывало лишь дискомфорт, в особенности вкупе со смятением на его лице.

Блу взяла Гэнси за руку.

Адам был рад, что она это сделала.

– Капец, – подытожил Ронан, и это было самой дурацкой репликой, возможной в данной ситуации. Но Гэнси отреагировал: «Спасибо за ценное мнение, Ронан» – и быстро привел лицо в порядок. Адам осознал, как искусно Ронан разрядил обстановку. Они снова могли вздохнуть свободно.

Мора вернулась к ним от медсестринской стойки. У Адама сложилось впечатление, что она нарочно так долго возилась там, чтобы дать им возможность обсудить свои дела. Она вытащила ключи от машины:

– Пойдемте-ка все отсюда. В больницах мне всегда не по себе.

Адам склонился к Гэнси, чтобы легонько ткнуть кулаком в его кулак.

Больше никакого баловства. Времени оставалось только на правду.

Глава 28

Если знать, откуда вести отсчет, эта история была о Деклане Линче.

В это непросто было поверить, но он не был параноиком от рождения.

Впрочем, можно ли называть это паранойей, если ты оказывался прав в своих предположениях?

Осторожность. Вот как называется твое поведение, когда кто-то задумал тебя убить. Он научился осторожности. Не паранойе.

Он родился покладистым и доверчивым, но с тех пор хлебнул сполна. Он научился подозревать людей, спрашивавших его домашний адрес. Он научился говорить с отцом только по одноразовым мобильникам, купленным на заправке. Он научился не доверять никому, кто говорил, что он недостоин уважения, если мечтает жить в старом особняке в порочном городе, держать в спальне шкуру тигра на полу, заполнить бар сверкающими бутылками с марочным виски и водить машину немецкого производства, знавшую о мире куда больше, чем он сам. Он понял, что ложь опасна лишь тогда, когда порой ты все-таки говоришь правду.

Самый старший и самый родной сын Ниалла Линча стоял в своей квартире в Александрии, штат Вирджиния, прижавшись лбом к оконному стеклу, и рассматривал тихую утреннюю улицу снаружи. Движение в городе только начиналось, и этот район еще не стряхнул с себя оковы сна.

В руке у Деклана был телефон. Звонящий телефон.

Этот мобильник был массивнее, чем рабочий телефон, которым он пользовался для связи со своим куратором Марком Рэндаллом, натурализированным политиком и восхитительным игроком в гольф. Он специально выбрал модель такой необычной формы для переговоров по работе отца. Ему не хотелось шарить в сумке в поисках звонящего телефона и случайно схватить не тот мобильник. Не хотелось шарить по тумбочке у кровати посреди ночи и случайно заговорить не с тем, с кем надо. Не хотелось ошибиться и протянуть Эшли не ту трубку, чтобы она подержала ее у него под ухом во время разговора. Любая уловка, которая помогала ему оставаться параноиком – осторожным – при ведении бизнеса, оставленного ему Ниаллом Линчем, была очень кстати.

Этот телефон не звонил уже много недель. Деклан уж было решил, что наконец-то сможет выйти из этого бизнеса.

И вот он «проснулся».

Деклан долгое время раздумывал, что опаснее – ответить на звонок или проигнорировать его.

Он настроился и собрался. Он уже не был Декланом Линчем, обворожительным, самонадеянным молодым политиком. Он стал Декланом Линчем, сыном Ниалла Линча, обладателем стальной челюсти.

Телефон звонил.

Деклан ответил:

– Линч.

– Можешь считать это звонком вежливости, – произнес человек в трубке. Где-то на заднем фоне играла музыка – рыдающий напев струнного инструмента.

Нервы Деклана разом натянулись как вязкие, тягучие струны.

– Вряд ли ты ждешь, что я поверю в это, – сказал он.

– Разумеется, я ничего подобного не жду, – возразил голос на другом конце – резкий акцент с ноткой веселости под аккомпанемент странной музыки. Деклан знал, что эту женщину зовут Сондок, и больше ничего. Она покупала мало, но если покупала, то без всяких сантиментов и соплей. Между ними была четкая договоренность: Деклан показывал ей магический артефакт, Сондок предлагала цену, Деклан передавал ей покупку, и они расходились в разные стороны до следующего раза. С ней Деклан не боялся, что его могут запихнуть в багажник отцовской машины, где он будет лежать и слушать, как его отца избивают снаружи; или наденут на него наручники и заставят смотреть, как один из амбаров возле их фамильного дома переворачивают вверх дном; или изобьют его до потери пульса и бросят полумертвого в комнате студенческого общежития.

Деклан ценил подобные мелочи.

Но никому из них нельзя было верить.

Осторожность, не паранойя.

– Как непостоянна нынче ситуация в Генриетте, – отметила Сондок. – Я слышала, что Гринмантл больше не заправляет там.

Непостоянна, да. Всего лишь слово. Когда-то давно Ниалл Линч продавал свои «артефакты» дилерам по всему миру. Каким-то образом список покупателей сократился до Колина Гринмантла, Ломоньера и Сондок. Деклан предполагал, что отец пошел на это из соображений безопасности, но мог ошибаться, думая, что Ниалл Линч принял это решение сам. Возможно, все остальные просто отвернулись от него.

– Что еще ты слышала? – поинтересовался Деклан, не подтверждая и не опровергая ее слова.

– Я рада слышать, что ты не доверяешь мне, – похвалила Сондок. – Твой отец слишком много болтал.

– Мне не нравится этот тон, – отозвался Деклан. Его отец и впрямь болтал слишком много. Но судить его мог лишь член семьи Линчей, а не какая-то корейская торговка незаконными магическими артефактами.

Музыка на заднем плане проскулила извинения.

– Да, это было невежливо с моей стороны. Ходят слухи, что в Генриетте кто-то предлагает на продажу что-то очень особенное, – уточнила Сондок.

И без того натянутые нервы Деклана натянулись еще больше.

– Не я.

– Я и не думала, что это ты. Как я уже сказала – это звонок вежливости. Я решила, что ты захочешь знать, не идут ли к твоей двери волки.

– И много волков?

Музыка споткнулась. Зазвучала вновь.

– Возможно, целая стая, и не одна.

Наверное, они узнали о Ронане. Деклан крепче сжал телефон в пальцах:

– Ты знаешь, за кем они охотятся, seonsaengnim[16]?

– Мм, – протянула Сондок. Этот звук подтверждал, что она поняла его попытку подлизаться к ней и не возражала против лести. – Этот секрет пока мало кому известен. Я позвонила в надежде, что дам тебе достаточно времени для действий.

– И как, по-твоему, я должен действовать?

– Не мне тебе говорить. Я тебе не мать и не отец.

– Ты знаешь, что у меня нет родителей, – напомнил ей Деклан.

На заднем плане музыка перешла на шепот и вздохи. Наконец, Сондок ответила:

– Я тебе не мать и не отец. Я – еще один волк. Не забывай об этом.

Он резко отодвинулся от окна:

– Извини. Это было грубо с моей стороны. Я благодарен тебе за звонок.

Мысленно он уже перебирал самые худшие варианты. Нужно вывезти Ронана и Мэтью из Генриетты – только это сейчас имело значение.

– Мне недостает находок твоего отца, – сказала Сондок, – они были так красивы. Он был очень беспокойным человеком, но разум его был прекрасен, прекрасен.

Она, вероятно, представляла, как Ниалл Линч осматривал свои шкафчики и сундуки в подвалах, тщательно каталогизируя найденные им предметы. Деклан же представил нечто более близкое к правде: как его отец сновидел в Барнсе, в гостиничных номерах, на диванах и даже на заднем сиденье машины, ныне принадлежавшей Ронану.

– Да, – произнес Деклан. – Да, я тоже так думаю.

Глава 29

Сон – всего пару часов. Завтрак – пропущен. На занятиях – отметились.

Гэнси не мог представить себе, насколько близок должен быть конец света – ну, или конец его мира – чтобы он мог оправдать прогул уроков и вместо этого отправиться на поиски Глендауэра, поэтому он не стал пропускать школу. Адам пошел, поскольку ни за что не бросил бы свои мечты о Лиге плюща[17], даже если бы они уносились от него прочь в зубах Годзиллы. К изумлению Гэнси, Ронан тоже отправился на занятия; они едва не опоздали из-за него, пока он искал свою форму среди бедлама, царившего в его комнате. Гэнси подозревал, что Ронан пошел на уроки только в качестве извинения за ночную ссору в неотложке. Впрочем, ему было все равно. Он просто хотел, чтобы Ронан немного примелькался в классах.

Генри догнал Гэнси в коридоре Борден-хауса, когда тот выходил из класса после урока (французского, поставленного взамен почившей латыни – Гэнси предпочитал латынь, но французский знал довольно сносно, так что ничего страшного не произошло). Генри пришлось бежать вприпрыжку, пока он не поравнялся с Гэнси: – Эй, младший. Все ли безоблачно в твоем мире после вчерашнего?