Особый отдел и пепел ковчега Чадович Николай

Что касается почерка, то он принадлежал особе женского пола в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет, обладающей порывистым характером и отменным здоровьем, окончившей только среднюю школу и при этом не отличавшейся прилежанием в учебе. Например, в слове «здесь» она совершила сразу две грубые ошибки – «сдес».

На вопрос Людочки: «Допускаете ли вы, что автором текста могла быть иностранка?» – эксперт ответил уклончиво. Дескать, такое возможно, но маловероятно. Во всяком случае, неизвестная девушка какое-то время училась в советской школе.

Тем не менее Людочка уселась за компьютер и распространила зону поисков сначала на Италию, а затем и на другие западноевропейские страны. Однако имена Софья, Софи и София оказались там настолько популярны, что эту кучу информации пришлось бы разгребать несколько месяцев.

Расследование опять зашло в тупик, хотя, вне всякого сомнения, находка открытки являлась большой удачей. Теперь существовала полная уверенность в том, что загадочная Сонечка не плод поэтической фантазии, а реально существующая личность.

Между тем к Людочке присоединился Цимбаларь, отпустивший Ваню попить пивка (ведь заслужил, мерзавец!). Узнав последние новости, прямо скажем, неутешительные, он посоветовал уточнить некоторые детали биографии Уздечкина, связанные с его общественной деятельностью на ниве развития и укрепления международных отношений. Поскольку все официальные источники находились под рукой, сразу выяснилось, что примерно в тот же период времени престарелый поэт выезжал в Париж на Международный конгресс демократических сил (бывшему начальнику гарнизонной гауптвахты было там самое место).

Конечно, это ещё не доказательство, что с курносой Соней Уздечкин познакомился именно в Париже, но такая версия вполне имела право на существование. Придерживаясь её и дальше, можно было предположить, что, несмотря на сомнения эксперта, пассия поэта являлась иностранной гражданкой, поскольку среди членов делегации числились только три женщины, младшей из которых минуло сорок, а юные советские девушки в ту пору встречались на улицах Парижа не чаще, чем инопланетяне.

Цимбаларь, как видно находившийся сегодня в ударе, дал новый совет: выяснить, не гастролировал ли в это время во Франции какой-нибудь советский театр, музыкальный коллектив или, на худой конец, цирк.

Проверка заняла немало времени, но принесла отрицательный результат – в период проведения конгресса советские артисты если и выезжали за рубеж, то исключительно в страны народной демократии и в Юго-Восточную Азию.

И вдруг Цимбаларя осенило. Хлопнув себя по лбу, он воскликнул:

– Я знаю, каким образом простая советская девушка могла очутиться в Париже, а потом в Риме! Она прилетела туда на самолёте «Аэрофлота» в качестве бортпроводницы… Как Уздечкин добирался на свой конгресс: воздухом или по железной дороге?

– Воздухом, – ответила Людочка, ругая себя в душе за то, что не додумалась до такой самоочевидной вещи.

– Вот видишь! Там они и познакомились. Маститый поэт прочитал пару слезливых стишков, а наивная дурочка сразу втюрилась в него… Надо искать стюардессу Соню, летевшую тем же рейсом, что и делегаты конгресса.

Однако все старания Людочки оказались тщетными – компьютер подобной информацией не располагал. Пришлось Цимбаларю отправляться в архив Министерства транспорта и связи, где хранились все документальные фонды бывшего советского «Аэрофлота».

Уезжая, он клятвенно пообещал, что добудет нужную информацию ещё до того, как Людочка успеет пообедать.

Цимбаларь появился только под вечер, когда наиболее расторопные граждане ухитрились уже и отужинать. Список членов экипажа авиалайнера, доставившего Уздечкина в Париж, он, конечно же, не нашёл, слишком много воды утекло с тех пор, однако заполучил штатный перечень обслуживающего персонала (то есть бортпроводников и бортпроводниц), допущенного к полётам на международных авиалиниях.

Увы, все упомянутые в перечне Софьи были бабами в самом соку, иначе говоря, на возрасте, о чём свидетельствовали не только даты их рождения, но и графы, указывающие на наличие семьи и детей. Возможно, они и слыли красавицами, но уж никак не юными.

– Час от часу не легче, – хмуро молвил взмыленный Цимбаларь. – Неужели мы опять потянули локш… в том смысле, что взяли ложный след?

Людочка невесело пошутила:

– Это можно узнать, только вернув амулет прежнему владельцу. Если след действительно ложный, то в ближайшее время с нами ничего не случится, а если, наоборот, верный – на нас сразу навалятся и понос, и золотуха, и неразделённая любовь, и много чего ещё, о чём сейчас даже подумать страшно…

Завершив все положенные лечебные процедуры и даже соснув часок после обеда, Кондаков занялся скрупулёзным изучением творчества поэта Уздечкина, чью книжку Людочка то ли забыла по рассеянности, то ли просто оставила за ненадобностью.

Все обнаруженные в тексте намёки, полунамёки и откровения он собирался записывать на отдельном листке, но по истечении нескольких часов так и не сумел сделать ни единой пометки. Людочка проштудировала книгу самым тщательным образом, прилежно собрав каждую крупицу полезной информации.

Да, молодёжь поджимала со всех сторон, и мысль об уходе на пенсию, которую Кондаков прежде гнал от себя, в последнее время посещала его даже чаще, чем ностальгия о брошенном без присмотра садовом участке.

В стихах он разбирался гораздо хуже, чем в следственной практике или в материальной части стрелкового оружия, но всё же понимал, что большинство произведений Уздечкина – это благоглупости, конъюнктурщина и компиляция. Во времена, когда люди принимали за должное эрзац-колбасу, эрзац-ботинки и эрзац-идеи, им можно было легко всучить и эрзац-стихи, лишь бы только на них стоял штамп: «заслуженный поэт» либо «неоднократный лауреат».

Особенно слабым выглядело стихотворение, называвшееся «Ноябрь».

При чём здесь причал, недоумевал Кондаков. Не-ужели только для рифмы? А почему ёжится лист, если в ноябре ему давно пора облететь с дерева? Просто чушь какая-то! Ни уму, ни сердцу.

Потом, совершенно случайно, он наткнулся на другое семистишие, на первый взгляд ещё более бессмысленное. Название «Сумерки» подходило к нему как нельзя лучше.

Кондаков недоумённо хмыкнул, перевернул страницу, но тут же вернулся назад. Что-то здесь было явно не так, и он ощущал это не только чутьём сыщика, но и инстинктом старика, привыкшего везде искать подвох.

Несколько минут Кондаков внимательно изучал оба стихотворения, для чего лист с «Сумерками» даже пришлось вырвать и приложить к «Ноябрю». Затем он позвонил Людочке, которая как раз в этот момент собиралась покинуть свой кабинет.

– Сашка Цимбаларь ещё не смылся?

– Нет, – ответила девушка. – Пошёл опечатывать сейф.

– Попроси его немножко задержаться.

– А что такое?

– Стал я, значит, на досуге перечитывать творения Уздечкина и усмотрел в них одну странность, – нарочито сдержанным тоном произнёс Кондаков. – Сразу у двух стишков начальные буквы складываются в имя «Саломея». Ну ладно, если бы это случилось раз. В поэзии всяких совпадений хватает. Но два раза – это уже система… Вот только забыл, как такое стихотворение называется.

– Акростих, – сказала Людочка. – Подождите немного…

Ждать пришлось минут пять, если не больше. Кондаков уже было подумал, что Людочка просто забыла о нём, но в мобильнике вновь раздался её голос, правда звучавший несколько странно.

– Я сейчас заглянула в справочник личных имён народов России, – сообщила она. – Оказывается, что имя Соня есть уменьшительная форма не только от Софьи, но и от Саломеи, и даже от Соломонии… Большое спасибо, Пётр Фомич! Вы нам очень помогли.

– Да ладно, какие там ещё благодарности. – Ощущалось, что Кондаков очень доволен собой. – Всегда рад чем-нибудь помочь коллегам.

– Похоже, что Пётр Фомич утёр нам нос, – сказала Людочка Цимбаларю. – Ищи в своём штатном расписании стюардессу Саломею. На сегодня это наша последняя надежда. Если и она не оправдается, завтра всё придётся начинать сначала.

– Да что её искать! – Цимбаларь почти без промедления ткнул указательным пальцем в список. – Халявкина Саломея Давыдовна, член ВЛКСМ, двадцати лет от роду, незамужняя, образование среднее специальное.

– Вот, значит, какую птичку имел в виду Уздечкин, – промолвила Людочка. – Далеко же она упорхнула. Считай, за облака…

– Странно, что столь юную особу выпустили на международные авиалинии, – заметил Цимбаларь. – Это ведь считалось не только честью, но и большой ответственностью. Сначала молодых стюардесс обкатывали на внутренних рейсах. Проверяли сноровку, благонадёжность и всё такое прочее.

– Свою благонадёжность она могла доказать кому-то и в частном порядке. Как говорится, не делом, так телом. Все вы кобели! И менты и авиаторы.

– Только не надо валить с больной головы на здоровую! – возмутился Цимбаларь. – Авиаторы всегда считались записными бабниками. Из-за радиации, присутствующей на больших высотах, у них в сорок лет наступает полная импотенция. Вот они и спешат воспользоваться моментом. Пока есть порох в пороховницах, бросаются на любую юбку. А нам, слава богу, спешить некуда. Мы и на пенсии мужики хоть куда.

– Рассказывай! Пьянство действует на вас куда губительней, чем радиация на летчиков, – отрезала Людочка. – Тем более они вам не ровня. Одеты с иголочки, чисто выбриты, пахнут дорогим одеколоном. Глядеть приятно! А ты завтра опять явишься на службу с опухшей рожей и мутными глазами. Про то, как от тебя будет пахнуть, вообще страшно представить. Какой-то спирто-дрожжевой завод…

– Назло тебе, завтра буду трезвым как стёклышко, – пообещал Цимбаларь. – Только сначала одолжи мне рублей сто на дорогой одеколон.

– Всё понятно. – Людочка со вздохом полезла в сумочку. – Вот тебе сто рублей на дорогой одеколон и десятка на плавленый сырок.

К десяти часам утра графологическая экспертиза подтвердила тождественность почерков, которым была написана автобиография Саломеи Халявкиной, взятая из аэрофлотовского архива, и почтовая открытка, посланная Уздечкину из Рима. Таким образом, личность курносой красотки, очаровавшей престарелого поэта, можно было считать установленной.

Впрочем, на маленькой пожелтевшей фотографии, найденной в том самом архиве, Сонечка-Саломея прелестницей отнюдь не казалась. Казённый ракурс «анфас» не позволял оценить обворожительную форму её носика, но оттопыренные уши, которые не могли скрыть даже кокетливые бантики и чересчур тонкие губы, сразу бросались в глаза. Однако, как известно, у поэтов свой собственный взгляд на мир, а в особенности на женскую красоту.

Без промедления заработала поисковая система, призванная собрать максимум сведений о лице, по какой-либо причине заинтересовавшем правоохранительные органы. При этом использовались не только общедоступные, но и закрытые источники информации, как, например, картотека Интерпола и донесения тайных осведомителей.

Фактов, заслуживающих пристального внимания, оказалось даже больше, чем ожидалось. Халявкина не делала особого секрета ни из своей личной жизни, ни из своей деятельности.

После кончины влюбчивого, но слабого здоровьем поэта Халявкина некоторое время продолжала работать в «Аэрофлоте», а затем, оставаясь советской гражданкой, превратилась в графиню де Сент-Карбони. Похоже, ей действительно привалило шальное счастье – замок в Нормандии, вилла на Лазурном Берегу, фамильные драгоценности, вышколенные лакеи, светские приёмы, верховые прогулки.

Благополучно схоронив дряхлого графа и отсудив у его наследников изрядную часть имущества, свежеиспечённая аристократка вернулась в новую Россию, быстро обросла связями и основала компанию «Саяны», по сути оказавшуюся одной из первых в стране финансовых пирамид.

Когда компания обанкротилась, пустив по ветру многомиллионные средства вкладчиков, графиня де Сент-Карбони, вновь превратившаяся в обычную гражданку Халявкину, ловко ушла от ответственности, целиком взвалив её на своих недальновидных компаньонов.

Потом последняя любовь советского поэта и французского графа торговала всем, чем придётся: и металлом, и недвижимостью, и лесом, и морепродуктами. Ни одна из основанных ею фирм не просуществовала более полугода, а большинство возникали из пустоты и обращались в тлен, как грибы-дождевики – за два-три дня.

Но Халявкина, словно заговорённая, всегда выходила сухой из воды.

Её блестящая, хотя и сомнительная карьера оборвалась года два назад, когда преуспевающую бизнес-леди нашли на собственной кухне в бессознательном состоянии и с рваной раной возле уха. На место происшествия выезжала бригада «Cкорой помощи» и наряд милиции, но каких-либо заявлений от Халявкиной не поступало – ни устных, ни письменных. Со своими спасителями экс-графиня предпочитала изъясняться исключительно четырёхэтажным матом, сделавшим бы честь даже бывшему начальнику гарнизонной гауптвахты.

Прокуратура в порядке надзора провела собственное расследование, не давшее никаких конкретных результатов. В заключении говорилось, что пострадавшая, скорее всего, поскользнулась на мокром полу и при падении задела головой угол электроплиты. Сама Халявкина хранила молчание, не подтверждая, но и не опровергая эту версию. Однако с тех пор её имя исчезло из колонок скандальной хроники и отчетов Департамента финансовых расследований.

В новый брак Халявкина больше не вступала, хотя для услаждения души постоянно заводила кратковременные романы. Для услаждения тела она нанимала стриптизёров, отдавая предпочтение весьма популярному среди дам бальзаковского возраста ночному клубу «Красная шапочка».

В одном из престижных подмосковных пансионатов воспитывался её восьмилетний сын, которого мать никогда не навещала, ограничиваясь щедрым содержанием.

Имелись в поведении Халявкиной и другие странности. Так, например, она никогда не пользовалась услугами постоянных домработниц, кухарок и охранников, предпочитая приходящий персонал. Даже машину она водила сама.

В настоящее время Халявкина проживала в скромной трехкомнатной квартире возле метро «Сухаревская», по мере необходимости, но не реже двух раз в неделю приглашала к себе уборщиков из фирмы «Золушка» и поваров из ресторана выездного обслуживания «Грааль».

В деньгах она, похоже, не нуждалась, но особо не шиковала.

– Если сокровенные мечты офицера комендатуры воплотились в поэтическом творчестве, то коньком молодой стюардессы, надо полагать, стало накопительство, – сказал Цимбаларь, выглядевший сегодня как жених.

Ваня, брезгливо морща нос, добавил:

– Которое долгое время шло по восходящей, а потом, ни с того ни с сего, резко сорвалось в штопор… Ты что, на парфюмерной фабрике ночевал?

– Нет, – ответил Цимбаларь. – Вместо «мерзавчика» выпил на сон грядущий французский одеколон. Кстати, очень рекомендую. Незаменимое средство против гельминтов.

Людочка, выводившая на экран компьютера то одну, то другую фотографию Халявкиной, на которых оттопыренных ушей, наивных бантиков и даже вздёрнутого носика не было и в помине, а сияние карих глаз затмевал блеск бриллиантов, задумчиво произнесла:

– Ведь мы о ней почти ничего не знаем… Возможно, она спит на сундуках с драгоценными камнями и пользуется золотым унитазом, что и стало материализацией её заветной мечты. Вспомните историю о Скупом рыцаре. Счастье ему доставлял сам факт обладания сокровищами, а отнюдь не жизненные блага, которые те могли обеспечить… Конечно, мы будем собирать информацию о Халявкиной и дальше, но один из нас должен во что бы то ни стало завязать с ней близкие отношения. – Людочка почему-то покосилась на Ваню.

– Вот только не надо бросать на меня магнетические взгляды! – немедленно отреагировал тот. – Ну прямо в затычку превратили! И в дурдом меня, и к сумасбродной бабе… А я, между прочим, имею другую специализацию.

– Нужда всему научит. – Похоже, Людочка уже загорелась своей идеей. – Ты ведь слышал, что маленький сын Халявкиной, которого она по каким-то причинам избегает уже пятый год, находится в пансионате. Явишься к ней и скажешь, что ты и есть тот самый сынок, сбежавший из опостылевшего пансионата. Дескать, прошу любить и жаловать. Глядишь, материнское сердце и растает!

– Материнское сердце, скорее всего, подскажет ей, что я самозванец, – возразил Ваня. – Да и не похож я на Халявкину. Ни цветом глаз, ни мастью.

– Голову мы тебе подстрижем под нуль, а в глаза вставим контактные линзы соответствующего оттенка.

– Чепуха! – продолжал упорствовать Ваня. – Сами знаете, что за пацана меня можно принять только при мимолетней встрече. Рано или поздно блеф раскроется… Что мне, спрашивается, делать, если Халявкина вздумает искупать меня в ванной или на радостях уложит с собой в постельку? Нет, этот номер не пройдёт! Лично я предложил бы другой вариант, – он с заговорщицким видом подмигнул Людочке, – голову даю на отсечение, что эта оторва обожает однополую любовь. Тогда тебе, подруга, и карты в руки! Ни одна лесбиянка не устоит перед твоим очарованием.

– Дурак! – Людочка с трудом удержалась от более резкого выражения. – У лесбиянок не бывает такого количества гетеросексуальных связей. Лучше сразу признайся, что струсил.

– Если после этого ты отвяжешься, охотно признаюсь! – Ваня, не сходя с места, изобразил какое-то замысловатое танцевальное коленце.

Тогда Людочка сняла с себя хасидский амулет и повесила его на шею Цимбаларю.

– Все надежды только на тебя, – сказала она, глядя товарищу прямо в глаза. – Ты должен любыми средствами заслужить благосклонность Халявкиной.

– Неужели я похож на альфонса? – нахмурился тот.

– Если не считать ныне отсутствующего язвенника Кондакова, ты наиболее подходящая кандидатура на эту роль, – ответила Людочка. – Кроме того, существует гораздо более благозвучный термин – жиголо. То есть спутник состоятельной дамы.

– Состоятельные дамы предпочитают спутников совсем другого сорта, – возразил Цимбаларь.

– Не надо прибедняться! Ты, конечно, не Нарцисс, но определённый шарм имеешь. Что-то вроде молодого Бельмондо, когда тот вынужден был зарабатывать себе на жизнь мытьём посуды.

– Спасибо, похвалила, – буркнул Цимбаларь, однако амулета не снял.

В этот момент дверь распахнулась и на пороге кабинета появился Кондаков, ещё бледный, но улыбающийся.

– Вы что, сбежали? – ахнула Людочка.

– Никак нет, отпущен под свою ответственность, – радостно сообщил он. – Даже расписку лечащему врачу оставил. Сами подумайте, ну что мне там делать, если капельницу и уколы уже отменили? Глотать таблетки я могу и за стенами больницы.

– Это надо обязательно отметить! – потирая руки, предложил Ваня.

– Могу хоть сейчас. – Кондаков достал из кармана аптечный пузырёк, наполненный густой, тёмной жидкостью. – Облепиховое масло. Должен пить его три раза в день, желательно перед приёмом пищи.

– Да вы все как сговорились! – в сердцах воскликнул Ваня. – Один перешёл на одеколон, второй на облепиховое масло, третья вообще выпивки гнушается. С кем же мне теперь прикажете квасить? С полковником Горемыкиным?

– Почему бы и нет? – пожал плечами Цимбаларь. – Ты ведь ему ещё не предлагал. Рискни.

– Вместо того чтобы пикироваться, вы бы лучше ввели меня в курс дела, – с упрёком произнёс Кондаков. – Так по работе соскучился, что аж внутри свербит.

– Если это твоя язва свербит или, скажем, геморрой, ты лучше обратно в больницу топай, – посоветовал злоехидный Ваня. – Как-нибудь и сами справимся.

– Типун тебе на язык! – Кондаков погрозил ему пальцем. – Вы, может, и сами справитесь, но не раньше, чем до новых веников. Я, между прочим, недавно одну литературную шараду решил, тем самым сэкономив вам драгоценное время. Вот Людмила Савельевна не даст соврать.

– Действительно, – охотно подтвердила Людочка. – Только благодаря Петру Фомичу мы ищем сейчас не какую-то абстрактную Сонечку, а вполне конкретную Саломею Давыдовну.

Спустя полчаса, когда Кондаков врубился в сложившуюся ситуацию настолько глубоко, что уже не путал графа Габриэля де Сент-Карбони с писателем Антуаном де Сент-Экзюпери, Цимбаларь сказал:

– Итак, мы с Ваней займёмся мадам Халявкиной. Сначала резко возьмем её на гоп-стоп, а потом аккуратненько – за жабры. Можете пожелать нам удачи.

– Ни пуха вам… – начала было Людочка, но Кондаков, поднабравшийся в больнице всяких хамских присказок, с жизнерадостной улыбочкой закончил:

– …ни три пера!

Цимбаларь, слегка поморщившись, продолжал:

– А вы, коллеги, за это время постарайтесь найти ответы на некоторые весьма важные вопросы… Во-первых, куда делись большие деньги, которыми прежде ворочала Халявкина? Во-вторых, почему в материалах прокурорского расследования сказано, что при падении на кухне она ударилась головой именно об электроплиту, а, скажем, не о раковину? В-третьих, кто является отцом её сына и что собой представляет пансионат, где сейчас обитает мальчик? В-четвёртых, кто из мужчин был близок с Халявкиной непосредственно перед тем досадным происшествием и как сложилась его дальнейшая судьба? И в-пятых, почему она никогда не пользуется услугами постоянной прислуги, предпочитая переплачивать приходящей? Ну вот, пожалуй, и всё.

– Мне ясен ход твоих мыслей, – сказала Людочка. – Добыв исчерпывающие ответы на эти вопросы, мы, вполне возможно, решим свою главную задачу: где сейчас находится бетил. Или им по-прежнему владеет Халявкина, или он ушёл в другие руки, что лично мне кажется более вероятным.

– Надо бы поговорить с налоговиками и обэповцами, которые в своё время сталкивались с Халявкиной и её бизнесом, – предложил Кондаков, по-видимому, собиравшийся взять это дело на себя.

Однако у Людочки была своя точка зрения на проблемы, стоящие перед опергруппой.

– С кем надо, я поговорю сама. Слава богу, азы следственной работы знаю. А вы, Пётр Фомич, лучше подстрахуйте эту парочку. – Она кивнула на Цимбаларя и Ваню. – Халявкина штучка не простая. Её голыми руками не возьмёшь. Как бы нам не оказаться в неприятном положении.

Цимбаларь и Ваня решили велосипед не изобретать, а воспользоваться давно отработанным и практически безотказным приёмом, рассчитанным специально на женщин.

Целый день они выслеживали Халявкину, разъезжая за ней от бутика к бутику, от ресторана к фитнес-клубу, а оттуда опять к бутику. Но, учитывая особый статус заведений, которые посещала Саломея Давыдовна, подгадать удобный момент для проведения намеченной операции пока не удавалось.

Колеся таким манером по всей Москве, Цимбаларь одних штрафов за незаконную парковку заплатил чуть ли не на сотню долларов (свою принадлежность к правоохранительным органам он из конспиративных соображений, конечно же, не афишировал).

Вольготней всего приходилось Ване, который в костюме малолетнего бродяги дремал на заднем сиденье «Мицубиси» и жажду утолял только пивом. Кондаков парился в наглухо застёгнутом плаще, надетом поверх милицейского мундира. Питался он исключительно облепиховым маслом, от которого его губы приобрели ярко-оранжевый цвет.

Когда чересчур затянувшаяся езда вконец осточертела оперативникам, они решили форсировать события, что само по себе уже не могло считаться чистой работой. Дождавшись, когда Халявкина скроется в дверях очередного роскошного магазина, Цимбаларь сунул в замочную скважину её голубого «Ситроена» спичку, а сам занял неподалеку выгодную позицию, позволявшую наблюдать за развитием ситуации.

Халявкина, покинув магазин, попыталась открыть дверку машины, но с первого раза у неё это не получилось. Тогда, чтобы освободить руки, она положила пакет с покупками и сумочку на крышу «Ситроена».

Ваня, возникший как из-под земли, схватил сумочку и бросился наутёк. Спустя какое-то время, необходимое для того, чтобы Халявкина осознала горечь невозвратимой потери, путь воришке должен был преградить Цимбаларь, как бы случайно оказавшийся поблизости. Вернув сумочку хозяйке, он надеялся заслужить её благосклонность. По крайней мере, прежде этот приём осечек не давал.

Однако на сей раз всё сложилось не так, как было запланировано. Халявкина, сбросив туфли-шпильки и поддёрнув узкую юбку, бросилась за Ваней, словно голодная пантера за детенышем антилопы. В двадцать шагов догнав маленького бродяжку, она учинила безжалостную расправу, то швыряя его на мостовую, то за шиворот вздёргивая в воздух. Цимбаларь ничем не мог помочь другу, поскольку его вмешательство означало бы полный провал операции.

Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы к месту происшествия не подоспел Кондаков, уже сбросивший цивильный плащ и напяливший на голову форменную фуражку. Дальнейшее напоминало короткую схватку льва и пантеры, когда последняя, убедившись в бесперспективности своих притязаний, со злобным рычанием уступает добычу более сильному противнику.

Прикрывая собой измочаленного Ваню, Кондаков заверил взбешенную Халявкину, что для дальнейшего разбирательства преступник будет немедленно доставлен в ближайшее отделение милиции. Что касается пострадавшей, то вместо того, чтобы заниматься самоуправством и рукоприкладством, ей следует написать заявление по установленной законом форме.

В ответ Халявкина обложила его бранью, самым нелицеприятным образом отозвавшись о царящих в Москве порядках, а в особенности об их стражах, у которых мало что песок из задницы не сыплется, так ещё и говно изо рта лезет (здесь она, конечно же, имела в виду губы Кондакова, отличавшиеся весьма странным цветом).

Затем, размахивая спасённой сумочкой, Халявкина вернулась к машине. Не обращая внимания на то, что её туфли и покупки уже успели слямзить, она залезла в салон со стороны пассажирского сиденья и умчалась, врубив с места бешеную скорость.

Кондаков, дабы не уронить своё реноме, принялся разгонять зевак, столпившихся на тротуаре.

Ваня, с трудом ворочая языком, пробормотал:

– В похожую переделку я попадал лишь однажды, когда цыгане-наркоторговцы спустили меня с крутого обрыва в железной бочке.

– Да, огонь-баба, – констатировал Цимбаларь, только сейчас покинувший свою засаду. – Если она столь же темпераментна и в любви, то становится понятным, почему поэт Уздечкин и граф Сент-Карбони не протянули долго. Такой и бетил не нужен – она сама всего добьётся… Вань, может, тебе в больницу надо?

– Нет. – Лилипут отрицательно мотнул головой. – Лучше в какую-нибудь кафешку…