Трон из костей дракона. Том 2 Уильямс Тэд
Тиамак фыркнул. Он легко мог представить, что произошло под водой: буйные старшие братья-крабы заставили самого маленького забратьсяв ловушку, малыш, оказавшийся в клетке, плакал, пока братья веселились и размахивали клешнями. Затем появилась гигантская тень Тиамака, клетка внезапно поползла вверх, братья-крабы смущенно смотрели друг на друга, пытаясь понять, как они объяснят отсутствие малыша матери.
«И все же, – подумал Тиамак, – учитывая пустой желудок, если это все, что ты добудешь сегодня… конечно, краб маленький, но он будет отлично смотреться в супе». Он снова, прищурившись, заглянул в клетку и вытряс пленника на ладонь. Зачем обманывать себя? Сегодня он напоролся на песчаную отмель, вот и все.
Маленький краб булькнул, когда он бросил его обратно в воду. Тиамак даже не стал снова ставить ловушку.
Когда он поднимался вверх по лестнице от поставленной на якорь лодки к маленькому домику, примостившемуся на смоковнице, Тиамак поклялся, что удовлетворится супом и печеньем. Обжорство – это препятствие, напомнил он себе, преграда между душой и царством правды. Сворачивая лестницу, чтобы убрать ее на крыльцо, он подумал о Той Что Породила Человечество, у нее не было даже приятной чаши с супом из корней, и она существовала только благодаря камням, земле и болотной воде, пока они не соединились у нее в животе, и тогда она произвела на свет глиняных мужчин, первых людей.
Подобные мысли превращали суп из корней в настоящую удачу, разве не так? К тому же ему в любом случае предстояло много работы: исправить или переписать испорченную страницу манускрипта – это раз. Среди соплеменников его считали странным, но где-то в мире найдутся люди, которые прочитают его исправленные «Совранские зелья целителей Вранна» и поймут, что в топях живут действительно просвещенные люди. Но – увы! – краб ему бы не помешал, как и кувшин пива-фем.
Пока Тиамак мыл руки в чаше с водой, которую приготовил перед уходом, – для этого ему пришлось присесть на корточки, потому что в доме не было места, чтобы сидеть между идеально выскобленной доской для письма и кувшином с водой, – ему показалось, что на крыше кто-то скребется. Тиамак вытер руки о набедренную повязку и внимательно прислушался. Звук появился снова, сухой хруст, словно кто-то с силой водил по соломе сломанным пером.
Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы, перебирая руками, вылезти из окна на покатую крышу. Схватившись за длинную изогнутую ветку смоковницы, он добрался до того места, где на коньке крыши стояла маленькая коробочка с крышкой из коры, детский домик, сидевший на спине своей матери. Тиамак заглянул в открытую часть коробки.
И он оказался там: серый воробей, быстро клевавший зернышки, разбросанные на полу маленького домика. Тиамак протянул руку, взял воробья, очень осторожно спустился вниз по крыше и забрался обратно в дом через окно.
Он посадил воробья в клетку для крабов, которая именно для таких случаев свисала с потолочной балки, и быстро развел огонь. Когда в очаге из камня вспыхнуло пламя, он вынул птицу из клетки, чувствуя, как щиплет глаза дым, поднимавшийся из очага в сторону дыры в потолке.
Воробей потерял пару перьев из хвоста, и одно крыло слегка торчало в сторону, словно у него возникли неприятности по пути из Эркинланда. Тиамак знал, что он прилетел из Эркинланда, потому что ему удалось вырастить только этого воробья. Другие птицы были болотными голубями, но Моргенес по какой-то причине настаивал на воробьях – странный он все-таки старик.
После того как Тиамак поставил на огонь котелок с водой, он сделал все, что мог, для серебристого крыла, насыпал воробью зерен и поставил перед ним небольшую чашечку из коры, наполненную водой. Ему хотелось подождать, пока птица поест, чтобы отложить удовольствие от чтения новостей на потом, но в такой плохой день это было слишком. Тиамак растолок в муку немного риса, добавил перец и воду, размешал, слепил из теста печенье и положил несколько штук на горячий камень, чтобы они испеклись.
Кусочек пергамента, обернутый вокруг лапки воробья, стал неровным по краям, а написанные на нем символы немного размазались, словно птица не раз промокала насквозь, но Тиамак привык к подобным вещам и вскоре прочитал послание. Дата, стоявшая на нем, его удивила: серому воробью потребовался целый месяц, чтобы долететь до Вранна. Но еще больше его поразил текст письма, совсем не на такие новости он рассчитывал.
У него возник холод в животе, который не мог сравниться даже с очень сильным голодом. Тиамак подошел к окну и посмотрел мимо переплетенных ветвей смоковницы на быстро расцветавшие звезды, потом взглянул на небо на севере, и на мгновение ему показалось, будто он ощущает кинжальные порывы холодного ветра, словно морозный клин ворвался в теплый воздух Вранна. Он довольно долго простоял у окна и пришел в себя, лишь уловив запах своего подгоревшего ужина.
Граф Эолейр откинулся на спинку глубокого мягкого кресла и посмотрел на высокий потолок, расписанный картинами религиозного содержания, на которых старательно излагались истории исцеления Усирисом прачки, мученической смерти Сутрина на арене императора Крексиса и другие им подобные. Цвета слегка потускнели, и многие фрески скрывала пыль, словно их накрыли тонкими вуалями. И все же зрелище было впечатляющим – и это при том, что Эолейр находился в одной из самых скромных прихожих Санцеллан Эйдонитиса.
«Огромное количество песчаника, мрамора и золота, – подумал Эолейр, – и все это, чтобы запечатлеть того, кого никто никогда не видел».
На него обрушилась непрошеная волна тоски по родине, как уже не раз случалось за последнюю неделю. Он бы все отдал, чтобы снова оказаться в простом зале Над-Муллаха в окружении племянников и племянниц, а также скромных памятников своему народу и богам или в Таиге, в Эрнисдарке, которому всегда принадлежала тайная частичка его сердца, только бы не находиться среди пожиравших землю камней Наббана! Но ветер нес запах войны, и Эолейр не мог сидеть дома, когда король просил его о помощи. И все же он устал от путешествий. Он бы очень хотел снова увидеть траву Эрнистира под копытами своего коня.
– Граф Эолейр! Простите меня, пожалуйста, за то, что вам пришлось ждать. – Отец Диниван, молодой секретарь Ликтора, стоял у дальней двери, вытирая руки о черное одеяние. – Сегодня выдался очень напряженный день, а еще даже не наступил полдень. И все же. – Он рассмеялся. – Это неубедительные извинения. Пожалуйста, заходите в мои покои!
Эолейр последовал за ним, бесшумно ступая по старым, толстым коврам.
– Вот так, – с улыбкой сказал Диниван, протягивая руки к огню, – заметно лучше, верно? Это настоящее безобразие, но мы не в силах держать в тепле огромный дом нашего господина. Здесь слишком высокие потолки. А весна выдалась такой холодной!
Граф улыбнулся.
– По правде говоря, – ответил он, – я этого практически не заметил. В Эрнистире мы спим с открытыми окнами, делая исключение только для самых суровых зим. Мы – люди, живущие под открытым небом.
Диниван приподнял брови.
– А наббанайцы – южане-неженки, не так ли?
– Я ничего подобного не говорил! – Эолейр рассмеялся. – Но вы, южане, мастерски владеете словами.
Диниван сел на стул с жесткой спинкой.
– Однако его святейшество Ликтор – а он, как известно, родился в Эркинланде – владеет языком лучше любого из нас. Он мудрый и проницательный человек.
– Это я знаю, – сказал Эолейр. – Именно о нем я намеревался с вами поговорить, святой отец.
– Называйте меня Диниван, пожалуйста. Такова судьба секретаря великого человека – к нему тянутся из-за близости к нему, а не из-за его собственных качеств. – И он состроил гримасу фальшивой скромности.
Эолейр вновь подумал, что ему очень нравится этот священник.
– С судьбой не поспоришь, Диниван. А теперь, послушайте меня, пожалуйста. Я полагаю, вам известно, зачем меня сюда отправил мой господин?
– Я был бы глупцом, если бы этого не понимал, – ответил Диниван. – Наступили времена, когда все является поводом для сплетен, люди болтают языками, как возбужденные собаки – хвостами. Ваш господин хочет достигнуть соглашения с Леобардисом, чтобы у них появилась общая цель.
– В самом деле. – Эолейр отошел о огня и придвинул свой стул к стулу Динивана. – Мы находимся в шатком равновесии: мой Ллут, ваш Ликтор Ранессин, Элиас, Верховный король, герцог Леобардис…
– И принц Джошуа, если он жив, – сказал Диниван, и на его лице появилась тревога. – Да, сейчас равновесие очень шаткое. И вы знаете, что Ликтор категорически не хочет его нарушать.
Эолейр задумчиво кивнул.
– Я знаю, – сказал он.
– Так почему вы пришли ко мне? – доброжелательно спросил Диниван.
– Я и сам не до конца уверен, – ответил Эолейр. – Но одно могу вам сказать: складывается впечатление, что готовится некое противостояние, как часто бывает, однако я опасаюсь, что все гораздо серьезнее. Вы можете считать меня безумцем, но, по моим прогнозам, этот век заканчивается, и я боюсь того, что может принести новый.
Секретарь Ликтора посмотрел на графа Эолейра, и на мгновение его простое лицо стало заметно старше, словно в нем отразились скорбь, которую он долго носил в себе.
– Уверяю вас, я разделяю ваши опасения, граф Эолейр, – наконец сказал он. – Но я не могу выступать от лица Ликтора, за исключением того, что я уже о нем говорил: он мудрый и проницательный человек. – Диниван погладил знак Дерева у себя на груди. – Однако мне по силам немного облегчить вашу сердечную боль: герцог Леобардис еще не решил, кому он окажет поддержку. Хотя Верховный король то льстит ему, то угрожает, Леобардис продолжает сопротивляться.
– Ну, это хорошая новость, – сказал Эолейр и осторожно улыбнулся. – Когда я встречался с герцогом сегодня утром, он держался очень сдержанно, как если бы опасался, что кто-то увидит, как он слушает меня слишком внимательно.
– Ему следует учитывать определенное количество факторов, как и моему господину, – ответил Диниван. – Но вот что вам необходимо знать – и это важная тайна. Сегодня утром я проводил барона Девасалля на встречу с Ликтором Ранессином. Барон готовится отправить посольство, которое будет иметь огромное значение как для Леобардиса, так и для моего господина и во многом определит, какую сторону займет Наббан в конфликте. Больше я вам ничего не могу сказать, но надеюсь, что и это кое-что.
– Да, немало. Спасибо за доверие, Диниван.
Где-то в Санцеллан Эйдонитисе раздался низкий звон колокола.
– Колокол Клавина пробил полдень, – сказал отец Диниван. – Пойдемте поедим где-нибудь, выпьем кувшинчик пива и поговорим о более приятных вещах. – По его губам скользнула улыбка, и он снова помолодел. – А вам известно, что однажды я побывал в Эрнистире? У вас очень красивая страна, Эолейр.
– Однако нам явно не хватает каменных зданий, – ответил граф, коснувшись ладонью стены кабинета Динивана.
– И это одна из привлекательных черт Эрнистира, – рассмеялся священник и повел его к двери.
Борода старика была совсем седой и такой длинной, что при ходьбе ему приходилось заправлять ее за пояс – что он делал несколько последних дней, вплоть до сегодняшнего утра. Его волосы цветом не уступали бороде. И даже куртка с капюшоном и лосины были сшиты из шкуры белого волка, которую снимали очень тщательно; передние лапы скрещивались на груди, а лишенная нижней челюсти голова крепилась к железной шапке, надвинутой на лоб старика. Если бы не куски красного кристалла в пустых глазницах волка и свирепые голубые глаза старика под ними, он мог бы казаться еще одним белым пятном в засыпанном снегом лесу, что раскинулся между озером Дроршуллвен и горами.
Стоны ветра в кронах деревьев стали громче, и с ветвей высокой сосны посыпался снег на присевшего под ней старика. Он нетерпеливо, как животное, встряхнулся, над ним поднялся легкий туман, и слабый солнечный луч заиграл крошечными радугами. Ветер продолжал свою погребальную песнь, старик в белом потянулся вбок и взял какой-то предмет, казавшийся белым комом, – покрытый снегом камень или кусок дерева. Он поднял его, счистил сверху и с боков снег и сдвинул в сторону матерчатое покрывало, чтобы получить возможность заглянуть внутрь.
Он пошептал в щель и стал ждать, потом на мгновение нахмурил брови, словно его что-то раздражало или тревожило. Поставив диковинный предмет на землю, старик выпрямился и отстегнул пояс из отбеленной шкуры северного оленя, после чего снял куртку из волчьего меха. Безрукавка, которую он носил под ней, также была белой, а кожа жилистых рук казалась лишь немногим более темной, но у правого запястья над меховой рукавицей виднелась змеиная голова, нарисованная яркими чернилами – синими, черными и кроваво-красными. Тело змеи обвивало по спирали правую руку старика, исчезая под безрукавкой, чтобы появиться на левой и закончиться завитком хвоста на запястье. Великолепие красок будто бросало вызов скучному белому лесу, белой одежде и коже старика; с близкого расстояния возникало ощущение, что летучий змей, рассеченный в воздухе, бьется в смертельной агонии в двух локтях от замерзшей земли.
Старик не обращал внимания на гусиную кожу на руках, пока не закончил накрывать курткой сверток, аккуратно подоткнув вокруг него полы. Затем он вытащил из-за пазухи сумку, достал кожаный мешочек и выдавил немного желтой мази, которую быстро втер в открытую кожу, и змей заблестел, словно только что появился из влажных южных джунглей. Покончив с этим, старик снова присел на корточки и стал ждать. Он испытывал голод, но последние его припасы закончились еще вчера вечером. В любом случае это не имело значения, потому что те, кого он ждал, скоро придут и у них будет еда.
Опустив подбородок, Ярнауга наблюдал за теми, кто приближался с юга, кобальтовыми глазами, горевшими под ледяными бровями. Он был старым человеком, и суровая погода и время сделали его жестким и худым. В определенном смысле он с нетерпением ждал часа, когда его призовет Смерть и заберет в свои темные безмолвные чертоги. В тишине и одиночестве нет страха; они являлись фундаментом всей его долгой жизни. Он хотел лишь завершить порученное ему дело, передать факел, которым воспользуются другие, когда их окутает мрак, и тогда он сможет расстаться с жизнью и телом так же легко, как стряхивает снег с обнаженных плеч.
Размышляя о торжественных чертогах, которые ждали его за последним поворотом дороги, Ярнауга вспомнил о своем любимом Тунголдире, оставленном две недели назад. Когда он стоял на пороге в тот последний день, маленький городок, где Ярнауга провел большую часть своих девяти десятков лет, раскинулся перед ним, пустой, точно легендарный Хельхейм, куда он отправится, когда работа будет завершена.
Все другие обитатели Тунголдира сбежали несколько месяцев назад; только Ярнауга остался в деревушке Лунная Дверь, примостившейся среди высоких гор Мимилфеллс, но в тени далекого Стурмспейка – Стормспайка. Зима выдалась такой холодной, что даже риммеры из Тунголдира не видели ничего подобного, а ночная песнь ветра стала больше похожа на вой и рыдания, пока люди не начинали сходить с ума, утром их находили смеющимися, а рядом лежали мертвые тела членов их семей.
Лишь Ярнауга остался в своем маленьком домике, когда ледяной туман стал плотным, как шерсть, на горных перевалах и узких улицах города, покатые крыши Тунголдира походили на корабли призрачных воинов, плывущих на облаках. Никто, кроме Ярнауги, не мог видеть хохочущие огни Стормспайка, разгоравшиеся все ярче, и слышать звуки могучей безжалостной музыки, которая вплеталась в удары грома, порой покидала их и разносилась по горам и долинам самой северной провинции Риммерсгарда.
Но теперь даже он – его время, наконец, пришло, о чем он узнал по определенным знакам и посланиям – оставил Тунголдир ради крадущейся тьмы и холода. Ярнауга знал: что бы ни случилось, он больше никогда не увидит солнца и деревянных домов, не услышит пения горных ручьев, что текли мимо его входной двери к могучему Гратуваску. Больше не стоять ему на своем крыльце в ясные темные ночи весны, глядя на свет на небесах – мерцающее северное сияние, которое он наблюдал с самого детства, а не слабые болезненные вспышки, что теперь играли на темном склоне Стормспайка. Дорога впереди была простой и безрадостной.
Но еще не все казалось очевидным, даже сейчас. Ему по-прежнему требовалось разобраться с отвратительным сном о черной книге и трех мечах. Вот уже две недели он преследовал старика по ночам, но его смысл по-прежнему от него ускользал.
Размышления Ярнауги прервало движение с южной стороны, довольно далеко, там, где начинались деревья, росшие на западной границе Вилдхельма. Он прищурился, затем медленно кивнул и поднялся на ноги.
Пока он надевал куртку, ветер изменил направление, а еще через мгновение на севере возникло далекое бормотание грома. Потом оно повторилось, подобно глухому рычанию просыпающегося зверя. И сразу вслед за ним, но с противоположного направления звук копыт приближавшихся с юга всадников превратился в грохот, заполнивший белый лес холодным громом, словно кто-то начал бить в ледяные барабаны.
Глава 29
Охотники и жертвы
Глухой рев реки оглушил Саймона, и на мгновение ему показалось, что движется лишь вода – а лучники на дальнем берегу, Мария, он сам, все замерли после того, как стрела задрожала в спине Бинабика. Затем другая стрела пролетела мимо побелевшего лица Марии, с треском ударила в разбитый карниз из сияющего камня, и все снова пришло в движение.
Смутно воспринимая стремительное движение лучников через реку, Саймон преодолел расстояние до девушки и тролля в три прыжка. Он наклонился, и какая-то отстраненная часть его сознания отметила, что мальчишеские штаны Марии порваны на колене, а стрела пробила его рубашку под рукавом. Сначала ему показалось, что она пролетела мимо, но в следующее мгновение почувствовал, как боль обожгла грудь.
Новые стрелы проносились мимо, ударяли в плитки перед ними и отскакивали от них, точно камни, брошенные в озеро. Саймон быстро наклонился, подхватил затихшего тролля на руки, чувствуя, как страшная жесткая стрела трепещет между пальцами. Потом повернулся так, чтобы его спина оказалась между троллем и лучниками – Бинабик был таким бледным! – и встал. Боль в груди снова обожгла, он пошатнулся, и Мария поддержала его под локоть.
– Клянусь кровью Локена! – выкрикнул одетый во все черное Инген, и его далекий голос прозвучал слабым шепотом в ушах Саймона. – Вы их убьете, идиоты! Я сказал, не дайте им уйти! Где барон Хаферт?!
К ним подбежала Кантака, Мария попыталась отогнать волчицу, когда они с Саймоном бежали по лестнице, ведущей в Да’ай Чикиза. Еще одна стрела ударила в ступеньку за их спинами, а потом все успокоилось.
– Хаферт здесь, риммер! – послышался голос на фоне криков одетых в доспехи воинов.
Поднявшись на последнюю ступеньку, Саймон обернулся, и сердце сжалось у него в груди.
Дюжина мужчин в доспехах пробежала мимо Ингена и его лучников, направляясь прямо к вратам Оленей, мосту, под которым Саймон и его спутники проплыли перед тем, как сошли на берег. Барон следовал за солдатами на своем рыжем коне, держа над головой длинное копье. Они не сумели бы убежать даже от пеших солдат – не говоря уже о том, что лошадь барона догонит их через три вздоха.
– Саймон! Беги! – Мария дернула его за руку, когда он споткнулся. – Мы должны спрятаться в городе!
Однако Саймон понимал, что этот план не сулил им никаких надежд. К тому моменту, когда они доберутся до первого укрытия, солдаты барона их догонят.
– Хаферт! – раздался у них за спиной крик Ингена Джеггера, голос которого едва не затерялся за рокотом реки. – Ты не можешь! Не будь глупцом, эркинландер, твоя лошадь!..
Остальное заглушил шум воды; если Хаферт и услышал Ингена, он никак не отреагировал на его слова. Через мгновение ноги солдат застучали по мосту, а вслед за ними послышался грохот копыт по камню.
Шум преследования стал громче, Саймон споткнулся о торчавшую из земли плиту и начал падать вперед.
«Копье в спину… – падая, подумал он. – Как это случилось?» А потом он рухнул на плечо, почувствовал сильную боль и сразу перекатился, чтобы защитить прижатое к груди тело.
Саймон лежал на спине и смотрел на пятнышки неба, проглядывавшие между густыми кронами деревьев. Немалый вес Бинабика давил ему на грудь. Мария тянула за рубашку, пытаясь поднять. Он хотел ей сказать, что теперь это уже не имеет значения и больше не нужно ни о чем беспокоиться, но после того, как приподнялся на локте, придерживая тролля другой рукой, увидел, что внизу начали происходить странные вещи.
Посреди длинной дуги моста барон Хаферт и его люди перестали двигаться; нет, не совсем так, они раскачивались на месте – солдаты жались к перилам, барон продолжал сидеть на лошади, Саймон не видел его лица, но поза Хаферта наводила на мысль о том, что он спит. Через мгновение, по причине, которую Саймон не сумел определить, лошадь встала на дыбы и помчалась вперед; солдаты последовали за ней и теперь бежали еще быстрее. А сразу вслед за этим у них за спинами возникло движение – Саймон услышал оглушительный треск, словно гигантская рука переломила ствол, чтобы сделать зубочистку. Средняя часть моста исчезла.
Перед потерявшими дар речи Саймоном и Марией стройная дуга Врат Оленей рухнула вниз, сначала середина, потом все остальное, камни с грохотом падали в ревущую воду. В течение нескольких биений сердца казалось, что Хаферт и его солдаты сумеют добежать до противоположного конца моста; затем обломки полетели вниз, руки, ноги, бледные лица, судорожно дергавшаяся лошадь среди кусков молочного халцедона исчезли в брызгах зеленой воды и белой пены. Через несколько мгновений голова лошади с отчаянно выгнутой шеей появилась несколькими локтями ниже по течению, но почти сразу скрылась в стремительном потоке.
Саймон медленно повернул голову и взглянул на противоположный берег. Два лучника опустились на колени, они не сводили глаз с реки; за ними стоял Инген в черном капюшоне и смотрел вслед своим спутникам. Казалось, его бледные глаза находятся всего в нескольких дюймах…
– Вставай! – закричала Мария, потянув Саймона за волосы.
Он с трудом оторвал взгляд от Ингена Джеггера, ему даже показалось, что он слышит, как рвется веревка, поднялся на ноги, продолжая крепко держать тролля; они повернулись и побежали прочь от реки, окруженные эхом и высокими тенями Да’ай Чикиза.
Через сотню шагов у Саймона начали отчаянно болеть руки и возникло ощущение, будто кто-то вонзает ему в бок нож и тут же вытаскивает; он изо всех сил старался не отставать от Марии, оба следовали за мчавшейся по развалинам города ситхи волчицей. С тем же успехом они могли бежать по пещере с деревьями и сосульками, по лесу с вертикальным мерцанием или темному, поросшему мхом рассыпающемуся коридору. Повсюду лежали разбитые плиты, невероятной красоты разрушавшиеся арки заросли паутиной. Саймону казалось, что его проглотил какой-то немыслимый великан-людоед с внутренностями из кварца, нефрита и перламутра. Журчание реки у них за спиной стало тише, и звук их хриплого дыхания сливался с топотом ног.
Наконец им показалось, что они добрались до окраины города: высокие деревья, болиголов, кедр и вздымавшиеся сосны теперь стояли близко друг к другу, а вымощенное плиткой покрытие под ногами сменилось тропинками, петлявшими у подножия лесных гигантов.
Саймон остановился, перед глазами у него стало темнеть, он стоял на месте и чувствовал, как раскачивается под ногами земля. Мария взяла его за руку, и они вместе сделали несколько неуверенных шагов к оплетенной плющом груде камней – Саймон, к которому стало постепенно возвращаться зрение, понял, что это колодец. Он осторожно опустил тело Бинабика на заплечный мешок, который несла Мария, потом наклонился над краем колодца, мучительно втягивая воздух в так нуждавшиеся в нем легкие. Бок продолжал болеть.
Мария присела на корточки рядом с троллем, отпихнула в сторону нос Кантаки, которым волчица прижималась к хозяину, – та непонимающе заскулила, потом улеглась на землю, положив голову на передние лапы. Саймон почувствовал, как по его щекам полились горячие слезы.
– Он жив, – сказала Мария.
Саймон посмотрел на нее, потом на бледное лицо Бинабика.
– Что? – переспросил он. – Что ты сказала?
– Он жив, – повторила она, не поднимая головы.
Девушка была права: грудь тролля едва зметно приподнималась и опускалась. Пенистые кровавые пузырьки на нижней губе пульсировали.
– Усирис Эйдон, – прошептал Саймон, вытирая пот со лба. – Нужно вытащить стрелу.
Мария бросила на него быстрый взгляд.
– Ты сошел с ума? Если мы так сделаем, жизнь быстро его покинет! У него не будет никаких шансов!
– Нет. – Саймон покачал головой. – Я помню, доктор говорил, но я не уверен, что сумею это сделать. Помоги снять с него куртку.
После нескольких осторожных попыток они поняли, что куртку снять невозможно, не вытащив сначала стрелу. Саймон выругался. Ему требовалось что-то острое, чтобы разрезать куртку. Он взял спасенную сумку и принялся в ней рыться. И несмотря на печаль и боль с радостью отметил, что Белая Стрела, завернутая в тряпку, все еще с ним. Он вытащил ее и принялся разворачивать.
– Что ты делаешь? – резко спросила Мария. – Разве с нас недостаточно стрел?
– Мне нужно что-то острое, – проворчал он. – Как жаль, что мы потеряли вещи Бинабика… у него был нож.
– Так вот что ты делаешь? – Мария засунула руку под рубашку и вытащила небольшой нож в кожаных ножнах. – Джелой сказала, что я должна постоянно держать его при себе, – объяснила она, вынимая нож из ножен и протягивая Саймону. – Но против лучников он нам не помог.
– А лучники не сумели помешать мосту упасть, слава Усирису. – Саймон принялся пилить ножом шкуру, из которой была сшита куртка.
– Ты думаешь, что больше ничего не произошло? – спросила Мария через некоторое время.
– Что ты имеешь в виду? – спросил задыхавшийся Саймон.
Работа оказалась тяжелой, ему приходилось резать куртку снизу, минуя стрелу, и постепенно их глазам открывался участок с запекшейся кровью. Саймон медленно продвигался к вороту.
– Ты думаешь, мост просто… упал. – Мария посмотрела на свет, который просачивался сквозь густую листву. – Может быть, ситхи разгневаны из-за того, что произошло с их городом.
– Тьфу. – Саймон стиснул зубы и разрезал последний участок шкуры. – Уцелевшие ситхи здесь больше не живут, а если они не умирают, как говорил доктор, здесь нет духов, способных заставить мост упасть. – Он расправил половинки разрезанной куртки тролля и поморщился. Всю спину Бинабика покрывала засохшая кровь. – Ты слышала, что риммер кричал Хаферту: он не хотел, чтобы тот въезжал на лошади на мост. Проклятье, а теперь дай мне подумать!
Мария взмахнула рукой, словно хотела его ударить; Саймон поднял голову, и их глаза встретились. Только сейчас он заметил, что девушка, как и он сам, плакала.
– Я дала тебе мой нож! – сказала она.
Смущенный Саймон покачал головой.
– Просто… дьявол Инген может найти другое место, чтобы перебраться через реку, – сказал он. – С ним по меньшей мере два лучника, и кто знает, что стало с псами… а… этот маленький человек мой друг. – Он повернулся к окровавленному троллю.
Некоторое время Мария молчала.
– Я знаю, – наконец ответила она.
Стрела вошла в спину под углом, на ладонь в сторону от центра. Осторожно повернув маленькое тело, Саймон сумел просунуть под него руку. Его пальцы быстро нашли острый железный наконечник, торчавший из-под руки Бинабика, рядом с ребрами.
– Адский огонь! Стрела прошла насквозь! – Саймон отчаянно пытался придумать решение. – Сейчас… сейчас…
– Нужно отломить острие, – предложила Мария, и ее голос прозвучал спокойно.
– Конечно! – возбужденно воскликнул Саймон, у которого слегка кружилась голова. – Конечно.
Ему пришлось изрядно помучиться, прежде чем он срезал наконечник стрелы, к этому моменту маленький нож успел затупиться. Когда Саймон закончил, Мария помогла ему положить Бинабика так, чтобы стрела сохраняла максимальную гибкость. Затем, вознеся безмолвную молитву Эйдону, Саймон ее вытащил, и из раны потекла свежая кровь. Посмотрев на ненавистный обломок, Саймон отшвырнул его в сторону. Кантака подняла массивную голову, проводила стрелу взглядом, тихонько заскулила и снова положила голову на лапы.
Они сделали Бинабику повязку из оставшихся от Белой Стрелы тряпок, использовав также полоски, отрезанные от его куртки, после чего Саймон поднял едва дышавшего тролля и пристроил у себя на коленях.
– Джелой сказала, что нам нужно подняться на Стайл, – сказал Саймон. – Я не знаю, где он находится, но полагаю, мы должны продолжать идти в горы.
Мария кивнула.
Солнце, появившееся в просветах между деревьями, рассказало им, что наступил полдень, когда они покинули старый колодец. Они быстро пересекли окраину разрушенного города, и уже через час обнаружили, что земля под их усталыми ногами начинает уходить вверх. Тролль снова стал нелегкой ношей, однако гордость заставляла Саймона молчать, но он обильно потел, а спина и руки болели почти так же сильно, как раненый бок. Мария предложила прорезать дыры для ног в мешке, чтобы Саймон мог нести Бинабика на спине. После недолгих размышлений он отказался от этой идеи. Во-первых, беспомощного, потерявшего сознание тролля будет трясти, во-вторых, им бы пришлось выбросить часть содержимого мешка, а оно, главным образом, было едой.
Когда подъем из пологого стал превращаться в крутой, Саймон махнул рукой Марии, чтобы она остановилась. Он опустил Бинабика на землю и некоторое время стоял, положив руки на бедра и тяжело дыша.
– Мы… должны… я должен… отдохнуть, – задыхаясь, пробормотал он.
Мария с сочувствием посмотрела на его раскрасневшееся лицо.
– Ты не сможешь поднять его в горы до самого конца, Саймон, – мягко сказала она. – Дальше склон будет более крутым. И руки тебе потребуются, чтобы карабкаться вверх.
– Он… мой друг, – упрямо сказал Саймон. – Я смогу… это сделать.
– Нет, не сможешь. – Мария покачала головой. – Если мы не используем заплечный мешок, чтобы его нести, мы должны… – Ее плечи опустились, и она села на камень. – Я не знаю, что мы должны, но мы должны, – закончила она.
Саймон присел с ней рядом. Кантака скрылась из вида, продолжая легко подниматься вверх по склону там, где юноше и девушке пришлось бы приложить немало усилий.
Внезапно Саймону в голову пришла новая идея.
– Кантака! – позвал он, вставая и высыпая содержимое мешка на заросшую травой землю. – Кантака! Иди сюда!
И он принялся лихорадочно работать, невысказанные мысли об Ингене Джеггере заставляли его спешить. Саймон и Мария завернули Бинабика с головы до пят в плащ Марии, потом положил тролля на живот поперек спины Кантаки, после чего привязали остатками одежды, остававшейся в сумке. Саймон вспомнил положение, в котором его везли в лагерь герцога Изгримнура, но он понимал, что, если между раненой грудью и жесткой спиной волчицы будет находиться мягкая одежда, Бинабик сможет дышать. Саймон знал, что такое решение не слишком удачно для раненого, возможно, умиравшего тролля, но что еще им оставалось делать? Мария была права: для подъема в гору ему потребуются руки.
После того как Кантака успокоилась, она стояла неподвижно, Саймон и Мария работали вместе, а волчица периодически поворачивала голову, чтобы понюхать лицо Бинабика. Когда они закончили и снова начали подниматься вверх по склону, Кантака стала тщательно выбирать путь, словно понимала важность ноши на своей спине и старалась двигаться ровно, без скачков.
Теперь они поднимались быстрее, перебираясь через камни и древние поваленные стволы с ободранной корой. Яркая сфера солнца, свет которого слегка смягчали облака, смотрело на них сквозь ветви, постепенно опускаясь к западу. Серо-белый хвост волчицы мелькал перед их залитыми потом глазами, словно клубы дыма, и Саймон размышлял о том, в каком месте их застанет темнота и чего от нее ждать.
Подъем становился все более крутым, руки Саймона и Марии покрылись царапинами из-за того, что им постоянно приходилось цепляться за кусты и ветви деревьев, пока они, наконец, не выбрались на ровный открытый участок. Кантака выглядела так, словно она не прочь продолжить исследовать уходившую вверх узкую заросшую тропу, но ей пришлось опуститься на мягкую землю, и она вывалила наружу язык. Саймон развязал импровизированную упряжь. Состояние Бинабика, казалось, не изменилось, и дыхание оставалось поверхностным. Саймон осторожно дал троллю напиться из меха с водой, потом передал его Марии. Когда девушка утолила жажду, он напоил Кантаку. А затем и сам сделал несколько глотков.
– Как ты думаешь, это Стайл? – спросила Мария, приглаживая влажные черные волосы.
Саймон лишь кивнул в ответ. Ох уж эти девушки, даже посреди леса беспокоятся о волосах! Мария сильно раскраснелась, и он заметил, что на носу у нее появились веснушки.
– Вообще, больше похоже на оленью тропу, – наконец сказал он, взглянув на тропинку, уходившую вверх по склону. – Кажется, Джелой говорила, что Стайл принадлежит ситхи. Но я думаю, мы сможем идти по ней еще некоторое время.
«Она не такая уж худая, – подумал он вдруг. – Правильнее сказать „изящная“».
Он вспомнил, как Мария тянулась вверх и ломала ветви у них над головой и как пела грубые матросские песни. Нет, пожалуй, «изящная» тут не совсем подходит.
– Тогда нам пора в путь, – прервала Мария его размышления. – Я проголодалась, но мне бы не хотелось оставаться под открытым небом после захода солнца.
Она встала и принялась собирать тряпки, которые служили упряжью, помогавшей удерживать Бинабика на спине Кантаки, которая воспользовалась последними моментами свободы, чтобы почесать за ухом.
– Ты мне нравишься, Мария, – выпалил Саймон, и ему сразу захотелось отвернуться, убежать что-то сделать, но вместо этого он отважно остался стоять на прежнем месте; через мгновение девушка с улыбкой на него посмотрела – и теперь уже она выглядела смущенной!
– Я рада, – только и ответила она и на несколько шагов отошла по оленьей тропе, предоставив Саймону, руки которого внезапно стали тяжелыми, заканчивать привязывать Бинабика к волчице.
Когда Саймон закончил затягивать последнюю петлю на мохнатом животе терпеливо стоявшей волчицы, он вдруг взглянул на бледное лицо тролля, застывшее в неподвижности, как после смерти, и ужасно на себя рассердился.
«Ты настоящий олух, Саймон! – мрачно подумал он. – Один из двух твоих ближайших друзей умирает, ты находишься в неизвестном месте, тебя преследуют вооруженные люди или нечто еще более страшное – а ты страдаешь из-за худой служанки! Идиот!»
Он ничего не сказал Марии, когда ее догнал, но она что-то угадала по выражению его лица, одарила задумчивым взглядом, и они продолжили молча подниматься вверх.
Солнце опустилось за зубчатые пики гор, когда оленья тропа стала шире, а через четверть мили превратилась в широкую ровную дорогу, по которой когда-то могли ездить повозки, хотя с тех пор она давно отдала свою независимость наступавшей со всех сторон природе. Рядом вились тропинки поменьше, едва различимые среди кустарника и деревьев. Наконец, Саймон и Мария добрались до места, где они слились с дорогой, еще через сотню локтей шагали по древним каменным плитам и очень скоро добрались до Стайла.
Широкая, мощенная камнем дорога пересекала тропу, по которой они шли, то круто поднимаясь вверх, то резко спускаясь вниз. Высокая трава пробиваясь между потрескавшимися серыми и белыми плитами; в некоторых местах большие деревья проросли сквозь поверхность дороги, отодвигая вверх и в сторону камни по мере того, как становились больше, так что теперь каждое окружали груды вырванных из земли плит.
– Она приведет нас в Наглимунд, – пробормотал Саймон, обращаясь к самому себе; первые слова, произнесенные им за долгое время.
Мария собралась ему ответить, но что-то на вершине горы привлекло ее внимание. Она продолжала пристально туда смотреть, но то, что вызвало вспышку света, исчезло.
– Саймон, мне кажется, я видела вон там какое-то яркое пятно. – И она указала на вершину горы, до которой оставалось не меньше лиги.
– Что именно ты видела? – спросил он, но она лишь пожала плечами. – Быть может, доспехи, если солнце отразилось от них в такое позднее время, – ответил он на свой вопрос, – или от стен Наглимунда, или… кто знает? – Саймон, прищурившись, посмотрел вверх. – Мы не можем сойти с дороги, – продолжал он. – Во всяком случае, если не подойдем поближе, пока еще светло. Я никогда не прощу себе, если не доставлю Бинабика в Наглимунд, в особенности если он… если…
– Я знаю, Саймон, но мне кажется, мы не успеем добраться до вершины до наступления ночи. – Мария пнула камень, и он укатился в высокую траву рядом с дорогой. Она поморщилась. – У меня на одной ноге больше мозолей, чем было на двух за всю мою жизнь. И Бинабику не станет лучше, если он всю ночь будет трястись на спине волчицы. – Она посмотрела Саймону в глаза. – Если он выживет. Ты сделал все, что было в человеческих силах, Саймон. Тут нет твоей вины.
– Я понимаю! – сердито ответил Саймон. – Пойдем дальше. Мы можем обсудить это на ходу.
Они снова зашагали вперед, но очень скоро Саймон понял, что Мария права. Он и сам обзавелся многочисленными царапинами и мозолями, и ему хотелось лечь на землю и заплакать – во всяком случае, тому, другому Саймону, который почти всю жизнь провел в лабиринтах Хейхолта и обязательно так бы и поступил – сел бы на камень и потребовал обед и отдых. Но он стал другим: он все еще испытывал боль, но появились вещи, которые были важнее. И все же ему не следовало загонять себя и Марию до смерти.
Наконец, даже Кантака стала слегка беречь одну из передних лап. Саймон уже собрался сдаться, когда Мария заметила еще одну вспышку на вершине горы. И это совершенно определенно не было отблеском солнца: по склонам разливался голубой сумеречный свет.
– Факелы! – простонал Саймон. – Усирис! Ну почему именно сейчас, когда мы почти у цели?!
– Вероятно, именно по этой причине, – ответила Мария. – Чудовище Инген, должно быть, отправился на вершину Стайла, чтобы нас там дождаться. Нам нужно сойти с дороги!
С тяжелым сердцем они сошли с мощеной дороги в овражек, шедший вдоль склона горы. Теперь они спешили изо всех сил и часто спотыкались в тускневшем свете, пока не нашли небольшую полянку, не шире роста Саймона, защищенную частоколом из молодого болиголова. Когда Саймон в последний раз перед тем, как нырнуть под защиту высокого кустарника, посмотрел вверх, ему показалось, что он видит блестящие глаза еще нескольких факелов, мерцавших вдалеке.
– Пусть эти ублюдки сгорят в аду! – едва слышно проворчал он, присаживаясь на корточки, чтобы отвязать неподвижное тело Бинабика и снять его со спины Кантаки. – Эйдон! Усирис Эйдон! Как бы я хотел иметь меч или лук!
– Может, нам не стоит снимать Бинабика со спины Кантаки? – шепотом спросила Мария. – Что, если нам снова придется убегать?
– Тогда я его понесу, – ответил Саймон. – К тому же, если придется убегать, мы можем сдаться прямо сейчас. Не думаю, что я смогу пробежать еще пятьдесят шагов, а ты?
Мария грустно покачала головой.
Они по очереди попили из меха с водой, и Саймон начал массировать запястья и лодыжки Бинабика, пытаясь восстановить кровообращение в холодных конечностях тролля. Теперь Бинабик дышал лучше, но у Саймона не было уверенности, что это будет продолжаться и дальше; тонкая струйка слюны, смешанной с кровью, вытекала из его рта при каждом выдохе. Затем Саймон приподнял веки Бинабика, он однажды видел, что так делал доктор Моргенес, когда горничная упала в обморок, и белки тролля показались ему совсем серыми.
Пока Мария искала в сумке что-нибудь съестное, Саймон собрался поднять одну из лап Кантаки, чтобы выяснить, почему она хромает. Волчица оскалила зубы и весьма впечатляюще зарычала. А когда он попытался продолжить изучение лапы, щелкнула зубами всего в дюйме от его пальцев. Саймон едва не забыл, что имеет дело с волком, и привык относиться к ней, как к собакам Тобаса. Он вдруг почувствовал благодарность – Кантака повела себя очень мирно. Он оставил ее в покое, и она принялась вылизывать оцарапанные подушечки лап.
Вскоре совсем стемнело, и в густеющем мраке на небе начали зажигаться яркие точки звезд. Саймон жевал черствый сухарь, который нашла для него Мария, и жалел, что у него нет яблока или чего-то сочного, когда послышался неприятный резкий звук, заглушивший песню вечерних сверчков. Саймон и Мария переглянулись, потом посмотрели на Кантаку, чтобы получить подтверждение своим страхам, впрочем, они в нем не нуждались. Волчица навострила уши, в глазах появилась настороженность.
Не было нужды называть существ, злобно лаявших вдалеке. Оба слишком хорошо помнили звуки, которые издавали мчавшиеся за жертвой псы.
– Что нам… – начала Мария, но Саймон покачал головой.
Он в отчаянии стукнул кулаком по стволу дерева, а потом равнодушно смотрел, как кровь потекла по костяшкам пальцев. Пройдет еще несколько минут, и они окажутся в полнейшей темноте.
– Мы ничего не можем сделать, – прошептал он. – Если мы побежим, то оставим им след, по которому они будут нас преследовать. – Ему хотелось еще раз ударить по стволу, чтобы что-нибудь сломать. Глупо, глупо, глупо, проклятое приключение… чем оно теперь завершится?
Пока он сидел, не в силах справиться с яростью, Мария придвинулась к нему, подняла его руку и положила себе на плечи.
– Мне холодно, – только и сказала она.
Саймон устало наклонил к ней голову, и его глаза наполнились слезами разочарования и страха, когда он стал прислушиваться к приближавшемуся со стороны склона шуму. До них уже доносились голоса мужчин, которые переговаривались, стараясь перекричать собак. Он бы многое отдал, чтобы иметь меч! И пусть он не умеет им пользоваться, но ему удалось бы причинить врагу хотя бы какой-то вред перед тем, как они его схватят.
Саймон мягко снял руку Марии со своего плеча и наклонился вперед. Насколько он помнил, кожаный мешочек Бинабика лежал на дне сумки. Он взял ее и принялся на ощупь искать мешочек – на поляне стало совсем темно.
– Что ты делаешь? – прошептала Мария.
Саймон нашел то, что искал, и сжал пальцы. Шум частично доносился с севера, примерно на том же уровне на склоне, где они находились. Ловушка почти захлопнулась.
– Подержи Кантаку.
Он встал и прошел вдоль кустарника, пока не нашел ветку подходящего размера, более тяжелый конец которой был толще его руки, принес ее обратно, открыл мешочек с порошком Бинабика и аккуратно высыпал его на ветку.
– Я делаю факел, – сказал он, доставая кремний Бинабика.
– Но разве огонь не приведет их к нам? – спросила девушка, и в ее голосе прозвучало отстраненное любопытство.
– Я не стану его зажигать до самого последнего момента, – ответил Саймон, – но так у меня хотя бы будет чем… от них отбиваться.
Лицо девушки оставалось в тени, но Саймон чувствовал, что она на него смотрит. Она прекрасно понимала, сколько от этого будет пользы, но Саймон надеялся – и надежда была очень сильной, – что Мария понимает, зачем он так поступает.
Злобный лай собак был уже совсем рядом. Саймон слышал, как они продираются сквозь кусты и громко кричат охотники. Затем треск ломавшихся веток стал громче, прямо над ними, на склоне, он быстро приближался, и Саймон вдруг подумал, что для собак это слишком громкий шум. Он ударил кремнем по камню. Порошок вспыхнул на мгновение, но не загорелся. Должно быть, это скачут всадники. Подлесок трещал так, словно сквозь него ломился фургон.
Ну, загорайся, проклятье, загорайся!
Что-то продралось сквозь кустарник прямо над их убежищем. Мария схватила Саймона за руку так сильно, что ему стало больно.
– Саймон! – закричала она, в этот момент порошок загорелся, и на конце ветки заалело пламя.
Саймон вскочил на ноги, ему пришла в голову лишь одна идея – и он вытянул руку с зажатым в ней факелом, на конце которого полыхал огонь. Кто-то выскочил из-за деревьев, и Кантака с воем вырвалась из объятий Марии.
«Кошмар!» – только и успел подумать Саймон, поднимая факел, свет метнулся вверх и озарил удивленное существо, застывшее перед ним.
Это был великан.
В следующие ужасающие мгновения разум Саймона пытался осмыслить увиденное – огромное существо раскачивалось над ним в свете факела. Сначала ему показалось, что это медведь, потому что тело покрывал густой светлый мех. Но нет, ноги были слишком длинными, а руки с темной кожей похожи на человеческие. Лохматая макушка находилась на три локтя выше Саймона, когда великан наклонился вперед – с почти человеческого лица на юношу смотрели прищурившиеся глаза.
Теперь лай слышался со всех сторон, словно их окружали призрачные демоны, которые оглушительно выли. Зверь выбросил вперед длинную когтистую руку и содрал кожу с плеча Саймона, заставив его отступить назад – юноша едва не уронил факел. Мечущееся пламя на миг озарило Марию и ее широко раскрытые от ужаса глаза – она прижимала к себе неподвижное тело Бинабика, стараясь оттащить его в сторону. Великан открыл рот и загрохотал – только так можно было описать звуки, вырвавшиеся из его глотки, – и снова попытался достать Саймона. Юноша отпрыгнул, зацепился за что-то и упал, но прежде чем великан успел сделать шаг в его сторону, злобное рычание зверя превратилось в стон боли, и великан рухнул на землю.
Кантака укусила его за мохнатое колено, потом серая тень отскочила назад, приготовившись снова атаковать ноги великана. Зверь зарычал и попытался достать волчицу, но промахнулся. Однако его второй удар достал Кантаку, и она отлетела далеко в кусты.
Великан снова повернулся к Саймону, и, когда тот беспомощно поднял перед собой факел, ему удалось разглядеть отразившийся в черных глазах мерцающий свет, а в следующее мгновение из кустарника выскочили собаки, которые оглушительно лаяли, – казалось, ветер заиграл на зубцах тысяч башен. Они шипели, окружив великана, точно разгневанный океан, – казалось, собаки повсюду, они прыгали, кусали огромное чудовище, а он ревел громоподобным голосом и размахивал руками, и сломанные тела разлетались в разные стороны; одна из собак сбила Саймона на землю, факел выскользнул из его рук, но место убитых тут же заняла пятерка новых.
Пока Саймон полз к факелу, в его сознании мелькала череда безумных лихорадочных видений, но внезапно все вокруг озарил свет. Огромная фигура зверя с ревом металась по поляне, потом появились люди, ржали лошади. Темная тень перепрыгнула через Саймона, снова выбив из его рук факел. Лошадь тут же остановилась, всадник приподнялся над своим скакуном, длинное копье то появлялось в мерцающем свете факела, то исчезало. А в следующее мгновение копье превратилось в огромный черный гвоздь, торчавший из груди великана, который взревел напоследок и рухнул, чтобы моментально оказаться под живым одеялом из собачьих тел.
Всадник спешился. Мужчины с факелами пробежали мимо него, чтобы оттащить собак; свет факелов озарил лицо всадника, и Саймон сумел подняться на одно колено.
– Джошуа! – сказал он и упал вперед.
Последнее, что он увидел, было худое лицо принца, освещенное желтым светом факелов, и широко раскрытые, удивленные глаза.
Время шло своим путем, Саймон ненадолго приходил в себя, потом снова проваливался в темноту. Он лежал поперек лошади перед молчавшим мужчиной, от которого пахло кожей и потом, мужчина придерживал Саймона, а его лошадь медленно поднималась на Стайл. Копыта стучали по камню, и Саймон понял, что смотрит на раскачивающийся хвост идущей впереди лошади. Повсюду потрескивали горящие факелы.
Он искал Марию, Бинабика, остальных… где они?
Они въехали в туннель, и стук сердца Саймона отразился от каменных стен. Нет, стук копыт. Туннелю, казалось, не было конца.
Потом перед ними появилась огромная деревянная дверь в камне. Она медленно отворилась, свет факелов вырвался наружу, точно вода, пробившая дамбу, и Саймон увидел множество людей, выстроившихся у входа.
Они начали спускаться по длинному склону под открытым небом, лошади шли, выстроившись одна за другой, мерцавшая змея факелов извивалась, уходя вниз по тропе так далеко, насколько Саймон мог видеть. Вокруг была голая земля с железными кольями.
А под ними, на стенах горело множество факелов, часовые смотрели на процессию, спускавшуюся с гор. Перед ними появились каменные стены, которые то уходили вниз, то снова тянулись ввысь, а они продолжали спускаться по тропе. Ночное небо оставалось темным, как внутренности закрытой бочки, но присоленные звездами. Голова Саймона покачивалась, и он почувствовал, что погружается в сон – или в темное небо, отличить было трудно.
Читать бесплатно другие книги:
