Тёмное пророчество Риордан Рик

Я толкнул бронзовые двери в покои императора, и они распахнулись.

Из темноты раздался рев Коммода:

– ПРОЧЬ!

Бронзовый кувшин пролетел у меня над головой и ударился о стену с такой силой, что по мозаике пошла трещина.

– И тебе здравствуй, – сказал я. – Мне тоже никогда не нравилась эта мозаика.

Император моргнул, пытаясь разглядеть меня:

– А… это ты, Нарцисс. Заходи. Быстрее! Запри дверь!

Я послушался.

Коммод стоял на полу на коленях и держался за кушетку. Вид императора совсем не вязался с роскошью его опочивальни: шелковые занавески, золоченая мебель, расписанные цветными фресками стены, – казалось, будто сюда каким-то чудом забросило попрошайку с улиц Субуры. Взгляд его был безумен. В бороде блестела слюна. Простая белая туника была заляпана пятнами рвоты и крови, что неудивительно – ведь его любовница и префект за обедом отравили его вино.

Но в остальном Коммод почти не изменился с тех пор, как, восемнадцатилетний, бездельничал в военном шатре посреди дунайских лесов. Теперь ему уже тридцать один год, но время было к нему милосердно. К ужасу римских модников, он отрастил длинные волосы и густую бороду, чтобы походить на своего кумира Геркулеса. И все же он был образцом римской мужской красоты. Можно было бы принять его за бессмертного бога, каковым он сам себя часто именовал.

– Они хотели убить меня! – прорычал он. – Я знаю, что это они! Но я не умру. Я им всем покажу!

Мне было больно видеть его таким. Еще вчера я был полон надежд.

Мы весь день отрабатывали боевые приемы. Сильный, уверенный в себе, он прижал меня к земле и сломал бы мне шею, будь я простым смертным. Он дал мне подняться, и остаток дня мы провели смеясь и болтая, как в былые времена. Нет, он не знал, кто я на самом деле, и все же… даже в облике Нарцисса я был уверен, что смогу пробудить благодушие императора, вновь разжечь огонь, горевший в сердце прекрасного юноши, которого я когда-то знал.

Однако сегодня он проснулся еще более кровожадным и сумасшедшим, чем когда-либо.

Я приблизился к нему осторожно, как к раненому зверю:

– Ты не умрешь от яда. Ты слишком силен для этого.

– Именно! – Он рывком поднял себя на кушетку, костяшки его пальцев побелели от напряжения. – Завтра, как только я обезглавлю этих предателей, мне станет лучше!

– Может быть, лучше отдохнуть пару дней? – предложил я. – Восстановить силы и обдумать все.

– ОБДУМАТЬ?! – он поморщился от боли. – Тут не о чем думать, Нарцисс. Я убью их и назначу новых советников. Может, тебя? Хочешь стать моим советником?

Я не знал, смеяться мне или плакать. Увлеченный любимыми играми, Коммод передал власть над государством своим префектам и дружкам… но никто из них долго не жил.

– Я простой тренер, – сказал я.

– Какая разница! Я сделаю тебя аристократом. Будешь править Коммодианой!

Услышав это название, я вздрогнул. За стенами дворца никто не принимал нового имени, данного императором Риму. Граждане отказывались именоваться коммодианцами. Легионы были в ярости оттого, что теперь их называли легионами Коммода. Безумные указы Коммода стали последней каплей для его многострадальных советников.

– Прошу, цезарь, – взмолился я, – отдохните от казней и игр. Дайте себе время исцелиться. Время обдумать последствия.

Он оскалился, растянув испачканные кровью губы:

– Не начинай и ты! Говоришь как мой отец. Хватит мне думать о последствиях!

Я совсем пал духом. Было очевидно, что случится в ближайшее время. Коммод не умрет от яда. Он прикажет безжалостно истребить своих врагов. По всему городу вознесутся головы на пиках. Вдоль Виа Аппиа установят распятия. Погибнет половина сената. Сам Рим, оплот олимпийских богов, будет потрясен до основания. А Коммода все равно убьют… на несколько месяцев позже, каким-то другим способом.

Я покорно склонил голову:

– Конечно, цезарь. Позвольте наполнить для вас ванну.

Коммод закряхтел, соглашаясь:

– Пора снять эту грязную одежду.

Как это часто бывало после наших тренировок, я наполнил его огромную мраморную ванну горячей, испускающей пар водой с ароматом роз. Я помог ему выбраться из испачканной туники и опуститься в ванну. На мгновение он расслабился и закрыл глаза.

Я вспомнил, как он спал рядом со мной, когда мы были молоды. Я вспомнил, как беззаботно он смеялся, когда мы мчались через лес, и как он очаровательно сморщился, когда я попал ему виноградиной по носу.

Я взял губку и смыл с его бороды слюну и кровь. Нежно омыл его лицо. А затем сомкнул пальцы у него на шее:

– Прости меня.

Я толкнул его голову под воду и сжал пальцы.

Коммод был силен. Даже ослабленный ядом, он вырывался и отбивался. Мне пришлось задействовать божественную силу, чтобы удержать его под водой, и, прибегнув к ней, я, по всей видимости, раскрыл ему свою истинную природу.

Он затих и, потрясенный моим предательством, широко распахнул голубые глаза. Голоса его я не слышал, но он произнес одними губами: «Ты. Благословил. Меня».

После такого упрека я не мог больше сдерживать рыдания. В день смерти его отца я пообещал Коммоду: «С тобой всегда будет мое благословение». Теперь я положил конец его царствованию. Я вмешивался в дела смертных – не просто чтобы спасти жизни или спасти Рим. Я делал это потому, что не вынес бы, если бы мой прекрасный Коммод принял смерть от чужой руки.

Его последний вздох поднялся пузырьками из-под завитков бороды. Я сидел, склонившись над ним, рыдая, не убирая рук с его горла, пока вода в ванне не остыла.

Бритомартида ошибалась. Я не боялся воды. Просто в каждом водоеме мне виделось лицо Коммода, пораженного предательством, смотрящего прямо на меня.

Видение рассеялось. Меня стошнило. Я понял, что склонился сейчас совсем над другой чашей – над унитазом в туалете на Станции.

Не знаю, долго ли я там просидел, дрожащий, мучимый рвотой, мечтающий избавиться от своей жуткой смертной оболочки так же легко, как от содержимого желудка. Наконец я заметил, что в воде в унитазе отражается что-то оранжевое. За мной стоял Агамед с магическим шаром в руках.

Я застонал, протестуя:

– Обязательно подглядывать, как меня тошнит?!

Безголовый призрак протянул мне волшебную сферу.

– Лучше бы дал туалетной бумаги, – сказал я.

Агамед потянулся к рулону, но его бесплотные пальцы прошли сквозь него. Странно, что магический шар он держать мог, а туалетную бумагу нет. Вероятно, наши хозяйки решили не раскошеливаться на экстрамягкую, двухслойную, доступную призракам бумагу «Шармин».

Я взял шар. Без особой уверенности я спросил:

– Чего ты хочешь, Агамед?

В темной жидкости появился ответ: «МЫ НЕ МОЖЕМ ОСТАТЬСЯ».

– Только не очередной знак судьбы! – застонал я. – Кто это «мы»? Остаться где?

Я снова потряс шар, и он дал ответ: «ПЕРСПЕКТИВЫ НЕ ОЧЕНЬ ХОРОШИЕ».

Я вложил шар в руки Агамеду, по ощущениям это было все равно что провести руками против ветра, поднятого автомобилем.

– Мне сейчас не до викторин.

Лица у него не было, но поза выражала отчаяние. Кровь из раны на шее медленно стекала на его тунику. Я представил на его теле голову Трофония и вспомнил голос моего сына, отчаянно кричащего в небеса: «Возьми лучше меня! Спаси его, отец, прошу!»

К этому прибавилось воспоминание о Коммоде, раненом, потрясенном предательством, глядящем на меня, в то время как его сонная артерия пульсировала под моими пальцами. «Ты. Благословил. Меня».

Я всхлипнул и обнял унитаз – единственный предмет во Вселенной, который сейчас не вращался. Хоть кого-то я в своей жизни не предал, не разочаровал? Хоть какие-то отношения не испортил?

Спустя вечность унижений в моей личной туалетной Вселенной у меня за спиной раздался голос:

– Эй.

Я сморгнул слезы. Агамеда не было. На его месте, опершись о раковину, стояла Джозефина и протягивала мне новый рулон туалетной бумаги.

Я шмыгнул носом:

– А тебе разве можно в мужской?

Она рассмеялась:

– Мне не впервой, но вообще-то у нас все туалеты общие.

Я начал вытирать лицо и одежду, но самому было неудобно, и я только запутался в туалетной бумаге.

Джозефина помогла мне сесть на унитаз. Она заверила меня, что это лучше, чем сидеть с ним в обнимку, хотя в тот момент я не видел разницы.

– Что с тобой? – спросила она.

Особо не задумываясь о чувстве собственного достоинства, я рассказал ей.

Джозефина достала из кармана лоскут ткани, намочила его в раковине и принялась отмывать мое лицо там, где я сам не достал. Она вела себя так, будто я ее семилетняя Джорджи или одна из башен с механическим арбалетом – что-то ценное и требующее особого ухода.

– Я не стану осуждать тебя, солнышко. Я и сама совершала в жизни дурные поступки.

Я вгляделся в ее лицо с квадратной челюстью, седые волосы, блестевшие на фоне темной кожи. Она казалась такой ласковой и дружелюбной; точно так же я думал и о драконе Фестусе, хотя порой я одергивал себя и вспоминал: «Да, точно, это же огромная огнедышащая машина-убийца».

– Лео упомянул гангстеров, – вспомнил я. – Аль Капоне?

– Ага, Аль, – ухмыльнулась Джозефина. – И Бриллиантовый Джо. И Папа Джонни. Я всех их знала. Для Аля я была – как это называется? – посредником между ним и афроамериканскими контрабандистами.

Несмотря на мрачное настроение, я не мог не восхититься. Век джаза был одним из моих любимых периодов из-за… ну, джаза.

– Впечатляюще, особенно для женщины 1920-х годов.

– Да вообще-то, – сказала Джо, – они так никогда и не узнали, что я женщина.

Я вдруг представил себе Джозефину в черных кожаных туфлях с гамашами, костюме из ткани в полоску, в галстуке булавка с брильянтом, на голове черная шляпа-федора, на плече пистолет-пулемет «Маленькая Берта».

– Ясно.

– Они называли меня Большой Джо. – Она уставилась в стену. Может, дело было в моем состоянии, но я представил ее Коммодом, бросившим кувшин с такой силой, что потрескалась мозаика. – Такая жизнь… опасная, опьяняющая. Она завела меня в тупик, почти уничтожила. Тогда меня нашла Артемида и предложила выход.

Я вспомнил, как Гемифея и ее сестра Парфенос сбросились с обрыва в те времена, когда жизнь женщины ценилась меньше, чем кувшин с вином.

– Моя сестра спасла многих молодых женщин, попавших в жуткие ситуации.

– Это так, – задумчиво улыбнулась Джо. – А затем Эмми спасла меня еще раз.

– Вы обе могли бы до сих пор быть бессмертными, – пробурчал я. – У вас была бы юность, силы, вечная жизнь…

– Могли бы, – кивнула Джозефина. – Но тогда у нас не было бы тех десятилетий, за которые мы состарились вместе. Мы прожили здесь хорошую жизнь. Мы спасли много полубогов и других изгоев, вырастили их на Станции, отправили учиться, подарили им более-менее нормальное детство, а затем, когда они повзрослели и приобрели необходимые для выживания навыки, отпустили их в большой мир.

Я покачал головой:

– Не понимаю. Это не идет ни в какое сравнение с бессмертием.

– Не страшно, если не понимаешь, – пожала плечами Джозефина. – Но я хочу, чтобы ты знал: Эмми было нелегко отказаться от твоего божественного дара. Но проведя вместе почти шестьдесят лет среди Охотниц, мы кое-что поняли. Важно не то, как долго ты живешь, а то, ради чего ты живешь.

Я нахмурился. Это была совершенно не божественная логика: зачем выбирать между бессмертием и смыслом жизни, когда можно иметь и то и другое?

– Зачем ты мне это рассказываешь? – спросил я. – Хочешь убедить меня остаться таким… таким отвратительным? – я указал на свое жалкое смертное тело.

– Я не указываю тебе, что делать. Но тем ребятам – Лео, Калипсо, Мэг – ты нужен. Они на тебя рассчитывают. И мы с Эмми тоже – мы хотим вернуть нашу дочь. Необязательно быть богом. Просто сделай все возможное ради друзей.

– Брр…

Джо усмехнулась:

– Когда-то давным-давно от таких разговоров меня бы тоже затошнило. Я думала, что дружба – это капкан. Тогда каждой женщине приходилось быть самой за себя. Но когда я стала Охотницей, госпожа Бритомартида кое-что мне рассказала. Ты знаешь, как она стала богиней?

Немного поразмыслив, я ответил:

– Когда она была юной, ей пришлось убегать от критского царя. Желая спрятаться, она бросилась в рыбачьи сети, растянутые в гавани, правильно? Но не утонула, а была превращена в богиню.

– Правильно, – Джо переплела пальцы. – Сеть может быть ловушкой. Но она может быть и страховкой. Главное – знать, когда прыгнуть.

Я уставился на нее. Подождал немного, пока наступит озарение, я вдруг все пойму и мне станет легче.

– Извини, – наконец проговорил я. – Ума не приложу, что все это значит.

– Ничего страшного, – она протянула мне руку. – Давай выходить отсюда.

– Да, – согласился я. – Хочу хорошенько выспаться перед завтрашним походом.

Джо улыбнулась дружелюбной улыбкой машины-убийцы:

– О нет. Пока никакого сна. Пора тебе заняться работой по дому.