Темный источник Макмахон Дженнифер

© Гришечкин В., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Пролог

18 июля 2000 г.

– Мертвым нечего бояться, – сказала Лекси.

Мы стояли в воде и перебирали ногами, чтобы держаться на поверхности. Губы у нас посинели, зубы выбивали дробь.

Моя сестра была в новеньком ярко-голубом купальнике цвета мартовского неба. Мой купальник, который я донашивала за ней, тоже когда-то был голубым, но сейчас ткань полиняла и вытерлась почти до полной прозрачности.

– Не забудь: когда мы играем в утопленников, глаза надо держать открытыми во что бы то ни стало! – Выражение лица Лекси было серьезным и торжественным. – Обещаешь? Нет, скажи – обещаешь, что не будешь зажмуриваться?

Я кивнула.

– Обещаешь не зажмуриваться, даже если увидишь Риту? – настаивала сестра.

– Заткнись уже, Лекс!

– Она ведь там, внизу! Ждет…

– Заткнись. – Я отплыла немного в сторону, поближе к бортику бассейна.

Лекси рассмеялась и покачала головой:

– Трусишка!

Но тут ей, похоже, стало меня жалко – наверное, она вспомнила, что мне всего девять. По-прежнему стоя в воде, Лекс вытянула в мою сторону руку с выпрямленным указательным пальцем.

– Ну-ну, не куксись! – сказала она мягко, и я снова подплыла к ней и выставила из воды руку, скрестив свой указательный палец с ее.

– Команда Икс!.. – проговорила Лекси.

– …Вместе навсегда, – закончила я, и мы согнули, сплели пальцы. Короткое пожатие, и мы убрали руки.

– Если она явится за одной из нас, ей придется забрать обеих, – сказала сестра.

– Лекс!..

– Ну, на счет «три». Раз… Два… Только не закрывай глаза, Джекс. Я все равно узнаю, что ты жульничала.

Я сделала самый глубокий вдох, какой только могла.

– …Три!

По этому сигналу мы погрузили лица в темную воду и застыли неподвижно, невесомые, словно близнецы в материнской утробе.

Бассейн в доме нашей бабушки был размером двадцать на сорок пять футов. Его края были выложены обтесанными гранитными блоками. В щелях между вечно сырыми, серыми камнями пророс темно-зеленый бархатный мох, стенки покрывали неопрятные пятна тины. Бассейн (не знаю, может быть, правильнее было назвать его прудом?) питался подземным источником, поэтому никаких насосов и труб в нем не было – только сливной канал в дальнем конце. Выложенный каменной плиткой, он тянулся через весь двор, отводя излишек воды в ручей ниже по холму, а ручей впадал в реку. В отдельные годы по краям бассейна появлялись склизкие водоросли с длинными, мягкими стеблями; корнями они цеплялись за камень, а стебли плавали в воде, покачиваясь на поверхности вместе со мной и Лекси. Когда водорослей становилось слишком много, бабушка вычерпывала их сетчатым сачком на длинной ручке. Время от времени она запускала в бассейн молодую форель, утверждая, что мальки очищают воду от водорослей и комариных личинок, но какое-то время спустя рыба куда-то исчезала и бабушке приходилось снова браться за сачок.

Моя сестра любила бассейн. Я – ненавидела. Вода в нем была такая черная, что, погрузившись по шейку, я не видела своих ног. В жару от бассейна ощутимо тянуло гнилью и сероводородом, а на вкус вода была точь-в-точь как спичечные головки. Из-за ключей она была такой холодной, что по сравнению с ней ледяная ванна, в которую мама посадила меня, когда я заболела и у меня была высокая температура, могла показаться теплой и приятной. Порой я думала – вода бассейна высасывает из меня жизненную силу. От нее перехватывало дыхание, руки и ноги немели, кожа краснела, как ошпаренная, а губы приобретали синюшный оттенок. Каждый раз, когда мы с Лекси вылезали из бассейна, мы и в самом деле походили на утопленниц, в которых играли.

В бабушкином доме – Ласточкином Гнезде, стоявшем на окраине крошечного городка Бранденбург в Вермонте, – мы с Лекси проводили каждое лето. От нашего дома в Шелберне, штат Массачусетс, до него было всего три часа езды, но нам казалось, что Ласточкино Гнездо находится в совершенно ином мире или, во всяком случае, очень далеко от нашего скучного одноэтажного домишки, стоявшего среди таких же скучных длинных домов с покатыми крышами и крошечными палисадничками перед фасадом на одной из прямых, словно по линейке проведенных улиц, образующих правильную геометрическую решетку. Другое дело – Ласточкино Гнездо… Это был сыроватый, массивный, просторный особняк с толстыми стенами, сложенными из камня и огромных, обтесанных вручную бревен. Стены сплошным ковром покрывал разросшийся за десятилетия плющ. Полукруглое окно мансарды было похоже на глаз, глядящий на пруд. За домом возвышались два огромных холма, сплошь заросших густым лесом. На выходные или праздники нас иногда навещали в Ласточкином Гнезде родители, но большую часть времени мы жили там только втроем: я, Лекси и бабушка, которая весь год с нетерпением ждала нашего приезда. Одной в большом доме ей было скучновато. Так, во всяком случае, говорила мама.

Нам тоже нравилось жить с бабушкой. Ласточкино Гнездо было сосредоточием нашей летней жизни. Ласточкино Гнездо и бассейн. Правда, насчет купания у бабушки было немало весьма строгих правил. Нам нельзя было лазить в воду, если ее нет дома. Нельзя было купаться по одной – только вместе. Каждые полчаса мы должны были выбираться из воды, чтобы отогреться на солнышке. А еще нам категорически запрещалось купаться ночью. «Это опасно!» – твердила бабушка. Впрочем, лишний раз предупреждать нас об опасности было не нужно: мы хорошо помнили, что случилось с маминой младшей сестрой Ритой, которая утонула в бассейне, когда ей было всего семь лет.

Сейчас, пока мы с Лекси играли в утопленниц, я снова подумала о ней – о маленькой девочке, которая чуть покачивается на поверхности черной воды. Я представила, как ее волосы сплетаются с плывущими по воде водорослями, представила ее бледное, бескровное лицо и широко открытые неподвижные глаза. Семилетняя девочка, которая уже никогда не вырастет…

Именно из-за Риты (думать о ней как о тетке я не могла) нам с Лекси приходилось скрывать от бабушки нашу игру. Однажды она уже застала нас в бассейне, когда мы плавали на поверхности, опустив головы под воду и задержав дыхание, и немедленно приказала нам вылезать и отправляться в дом. Я видела, что бабушка очень напугана, но понять почему, не могла. В конце концов, с нами же ничего не случилось, правда? И даже когда Лекси попыталась объяснить ей, что мы просто соревнуемся, кто может дольше не дышать, это не помогло. Бабушку продолжало трясти. После этого случая появилось новое правило: никогда больше так не делать, иначе она больше не подпустит нас к воде.

Нам больше нельзя было играть в утопленниц, но это была любимая игра Лекси, а моя сестра умела добиваться своего. Теперь мы играли, только когда бабушка смотрела в гостиной телевизор и не могла поймать нас с поличным. Конечно, опасность попасться все равно оставалась, однако риск только придавал нашей игре остроту: сердилась бабушка нечасто, но если это случалось, тогда – берегись! Еегнев напоминал одну из тех неистовых летних гроз, которые сотрясали дом до самого основания, и нам оставалось только спрятаться под одеяло с головой и молиться, чтобы все поскорее закончилось.

Бабушка выросла в Ласточкином Гнезде. Здесь она вышла замуж – церемония состоялась в большом павильоне, установленном на заднем дворе. Здесь, в одной из верхних спален, она родила своих детей – трех здоровых девочек, которым помогала появиться на свет местная акушерка. Каждый день бабушка купалась в бассейне – даже в плохую погоду, даже зимой, когда ей приходилось брать в руки топор, чтобы сделать во льду прорубь. Сбросив теплую куртку и шерстяные лыжные брюки, под которыми не было ничего, кроме старомодного купальника в горошек, она прыгала в воду ногами вперед, так что над поверхностью виднелась только голова в голубой резиновой шапочке. Бабушка утверждала, что такие купания ее омолаживают и вообще очень полезны. И действительно, выглядела она не по годам здоровой и крепкой, хотя Лекси как-то под большим секретом сказала мне, что на самом деле бабушка больна и ее болезнь называется агорафобия.

– А-го-ра-фо-бия, – повторила Лекси по складам.

– Но она вовсе не выглядит больной! – заспорила я. Из длинного названия я поняла только «фобию», которая ассоциировалась у меня с маньяками, кровью и всем, что показывали в фильмах для взрослых, смотреть которые нам не разрешалось.

– Эту болезнь нельзя увидеть, глупенькая! – рассмеялась Лекси. – Она в голове! Мне рассказала об этом тетя Диана.

Лекси была права: бабушка действительно никогда не покидала Ласточкино Гнездо, никогда не училась водить машину и даже продукты доставляли ей из Бранденбурга прямо к порогу. И все-таки мне было трудно представить, что женщина, которой хватает сил сделать прорубь в толстом январском льду, может спасовать перед какими-то капризами собственного мозга.

Мы лежали в воде лицом вниз и не дышали. Лекси засекала время по своим навороченным подводным часам, которые ей подарили на день рождения. Мой рекорд равнялся минуте и сорока пяти секундам. Лекси могла не дышать ровно две минуты. Она вообще чувствовала себя в воде как рыба, в крайнем случае – как амфибия. Иногда мне даже казалось, что у нее есть настоящие жабры, которые никто не видит. Что касается меня, то я была чисто сухопутным существом. Каждый раз, когда я погружалась в холодную воду, да еще и не двигалась и поэтому не могла хоть немного согреться, мое сердце то совсем замирало, то вдруг принималось неистово колотиться, в голове появлялся туман и я совершенно утрачивала счет времени.

Я понятия не имела, сколько мы пробыли под водой в этот раз. Все мои силы уходили на борьбу с инстинктивным желанием немедленно плыть к бортику, чтобы выбраться на берег. Как и было договорено, я не закрывала глаз, но мой взгляд упирался только в темноту внизу – густую, непроницаемую темноту, где каждую секунду могла показаться белая ночная рубашка моей несостоявшейся тетки или ее бледная распухшая рука, тянущаяся ко мне из глубины.

По старым фото я знала, что Рита была миниатюрной девчушкой с темными волосами и ярко-синими глазами. Фотографий, впрочем, сохранилось немного – в отличие от своих старших сестер Рита не любила сниматься и вообще быть в центре внимания. Гораздо больше она любила читать. Мы с Лекси нашли на чердаке немало детских книг, подписанных ее именем. Тут были и «Паутина Шарлотты», и «Маленький домик в прерии», и серия про маленькую Рамону, и даже «Чарли и шоколадная фабрика»! Нашей любимой настольной игрой долгое время оставались «Змеи и лестницы», потому что на крышке коробки большими печатными буквами было написано «Рита» и нарисованы змея и маленькая девочка в платьице. От бабушки мы знали, что эта девочка – Марта, воображаемая подружка Риты. Каждый раз, когда мы находили книгу, игру или какую-то вещь, подписанную именем нашей тетки, мы с Лекси начинали гадать, почему же все-таки она отправилась к бассейну посреди ночи и кто нашел ее утром – мама, бабушка или наша вторая тетка Диана. Кроме того, моей сестре очень нравилось пугать меня разными выдуманными историями о Рите.

– Она по-прежнему там, в воде, – говорила Лекси глухим, замогильным голосом. – Рита теперь живет в бассейне. Разве ты не видела ее там, в глубине? Стоит только открыть под водой глаза, и ты сразу заметишь ее белую рубашку. Да, Рита живет в бассейне, но иногда она выходит оттуда и…

В этом месте мне отчетливо представлялось, как бледная, худая девочка с мокрыми темными волосами, подтягиваясь на руках, выбирается из бассейна и глядит, глядит без конца на большой дом, где за ярко освещенными окнами другие дети играют с ее игрушками и читают ее книги.

– Слышишь?.. – шептала Лекси, пробравшись поздно ночью ко мне в комнату и укладываясь на кровать рядом со мной. – Ты слышишь? Вот оно: плюх-плюх, шлеп-шлеп… Это шаги! Она пришла за тобой, Джекс. За нами обеими!

Пальцы у меня на руках и ногах занемели от холода, легкие пылали и просили воздуха, сердце стучало из последних сил, но я продолжала неподвижно лежать в воде и, тараща глаза, вглядывалась в темноту под собой.

Рядом со мной неподвижно зависла в воде моя сестра.

Две мертвые девочки, две юные утопленницы.

Мы были одни, и мы были вместе.

Глава 1

14 июня 2019 г.

– Как дела в школе, Деклан?

Деклан склонился над рисунком, над которым он трудился уже минут двадцать. Меня он словно не слышал.

На сегодня он был моим последним пациентом. До него я встречалась с четырнадцатилетней девочкой с посттравматическим стрессовым расстройством и почти час слушала ее рассказ (со всеми отвратительными подробностями) о пережитом ею насилии. Обычно я старалась оставить ее напоследок, так как после сеанса, в течение которого я в меру сил пыталась помочь ей проанализировать полученную травму («Назвать – значит укротить!»), я уже ни на что не годилась: меня буквально выворачивало наизнанку, голова раскалывалась, а перед глазами плавал какой-то туман. Эта неделя, однако, вышла на редкость насыщенной – слишком много детей, слишком мало времени, – поэтому сегодня Деклан оказался у меня последним. К счастью, в последнее время дела у него шли настолько хорошо, что я ждала нашего сеанса чуть не с нетерпением.

С Декланом я работала уже восемь месяцев. В первые три месяца он просто сидел и рисовал что-то на бумаге, а на мои вопросы отвечал невнятными, односложными восклицаниями. Только в середине четвертого месяца произошел долгожданный прорыв – Деклан начал говорить. В тот день он нарисовал птичье гнездо, в котором лежало три голубых яйца и одно коричневое в крапинку несколько большего размера.

– Это яйца дрозда? – спросила я, и он кивнул.

– А коричневое чье?

– Коровьего трупиала. Они не вьют гнезд, а, как кукушки, подкладывают яйца в чужие.

– Правда? – удивилась я. – А что бывает, когда из яйца вылупляется птенец?

– Мама-дроздиха заботится о нем так же, как о своих собственных детях, хотя он совсем на них не похож.

После этого мы довольно долго обсуждали, каково это – быть не таким, как другие. Деклан любил животных и, обладая хорошей памятью, знал о них очень много, а я, в свою очередь, использовала мир природы, чтобы разговорить мальчика. В моем кабинете, где я в основном принимала, даже появилось несколько справочников, детских энциклопедий и альбомов, которые мы вместе рассматривали. Со временем Деклан настолько пришел в норму, что начал довольно откровенно рассказывать об уходе отца и о том, как мать обманывает его – говорит, будто папа постоянно звонит и расспрашивает о сыне. Как-то раз она и вовсе сказала, что он может вернуться буквально со дня на день и тогда все снова будет хорошо.

– Все это просто вранье, – заявил мне Деклан. – Она повторяет и повторяет одно и то же, а ведь я отлично знаю, что это неправда. Мама, наверное, думает, что защищает меня, но на самом деле она просто врет.

Мальчик начал мне доверять – доверять настолько, что делился со мной мыслями, которые не решался открыть никому другому. Я уже поздравляла себя с успехом, но сегодня вдруг увидела перед собой прежнего Деклана – молчаливого, угрюмого, замкнутого. Можно было подумать, что за те несколько дней, что мы не виделись, мы вернулись к тому, с чего начинали восемь месяцев назад.

Я, как могла, расслабила сведенные усталостью плечи, отрешилась от головной боли, терзавшей меня уже несколько часов, и постаралась сконцентрироваться на том, что происходило сейчас с мальчиком, который сидел за столом в моем кабинете и не обращал на меня ни малейшего внимания. Деклан был очень занят, он рисовал. Лист бумаги перед ним был смят, местами на нем темнели влажные пятна, оставленные потными ладошками. В руке Деклан держал синий восковой мелок. С силой вдавливая его в бумагу, он водил им по спирали, словно на рисунке раскручивался неистовый циклон. Какая буря бушевала в его душе? Мне нужна была подсказка, и я присмотрелась к его позе, к лицу, но то, что я увидела, меня не обрадовало. Деклан низко склонился над столом, его волосы были растрепаны, дыхание казалось неглубоким и частым, а под глазом пульсировала синеватая жилка.

Пока я смотрела, мелок в его руке переломился пополам. Деклан схватил обломки обеими руками и принялся с ожесточением водить ими по бумаге.

– У тебя неприятности в школе? – пустила я пробный шар. – Или что-то случилось дома? Не хочешь ни о чем рассказать?

Не успела я договорить, как мой затылок словно проткнула раскаленная игла, глазные яблоки запульсировали и даже зубы заныли. Мигренями я страдала с двенадцати лет и отлично знала: единственный способ справиться с убийственной головной болью – это спрятаться куда-нибудь в тихий, темный, прохладный уголок и терпеть. Но сейчас, разумеется, ни о чем подобном не могло быть и речи.

Деклану было девять. За последний год он сменил три школы, пока мы не нашли наконец ту, которая подходила ему больше всего. Это была небольшая авторская школа с уклоном в естествознание, которое Деклану особенно нравилось. Мне и его матери пришлось, однако, приложить немало усилий, чтобы его туда приняли. Я сама несколько раз встречалась с директором и школьным психологом, и в конце концов мне все же удалось уговорить их хотя бы попробовать.

В первое время Деклан чувствовал себя прекрасно. Он не только хорошо учился, но и быстро подружился с одноклассниками. Примерно половина учебного дня проходила вне школьных стен – в местном природном центре с собственными садами, прудом и небольшим участком первозданного леса. С самого начала Деклан увлекся проектом по выращиванию мальков форели из икры; каждую неделю, во время нашей очередной встречи, он с энтузиазмом рассказывал, как развиваются мальки. Сейчас они были уже достаточно большими, их пора было выпускать в природную среду, и вся школа готовилась к этому событию как к большому празднику. Деклан был в восторге: маленькие форели, за появлением которых из икринок он наблюдал, были здоровы и готовы покинуть садок.

– Как поживают твои рыбки? – попробовала я зайти с другой стороны.

Не отрывая взгляда от бумаги, Деклан принялся чертить с еще большим ожесточением.

– Мне приснился про них плохой сон, – буркнул он наконец.

– Вот как? – Я наклонилась к нему. – А какой?..

Деклан нахмурился. Приподняв голову, он с некоторым недоумением рассматривал выведенные им на бумаге яростные синие спирали.

– Они оказались не теми, за кого себя выдавали, – выдавил мальчуган.

Я глубоко вздохнула. Потерла левый глаз, который болел сильнее, чем правый, и уже начал слезиться.

– Не теми, за кого себя выдавали… – повторила я машинально. – Кто? Форели?!

Деклан кивнул.

– Во сне они оказались чем-то совсем другим. Превратились в другое…

– Во что же?

Он не ответил, только крепко сжал губы.

– Сны действительно могут иногда напугать, – сказала я наконец. – Но это ведь просто сны. Они не могут последовать за тобой в реальную жизнь.

Мальчик бросил на меня быстрый взгляд.

– Правда?

– Правда, – подтвердила я. – Рыбы, которых вырастили ты и твои одноклассники, по-прежнему остаются все теми же прекрасными молодыми форелями, каким они и были с самого начала. Не так ли?

Деклан посмотрел на меня и несмело улыбнулся.

– Так, – подтвердил он, и его лицо просветлело. – Так!

– И на следующей неделе вы выпустите их в пруд.

– Угу. – Деклан спрятал мелки обратно в коробку, потом взял со стола рисунок, смял и отнес в мусорную корзину.

– Тебе, наверное, будет грустно с ними расставаться, – сказала я. – И ты, наверное, будешь за них беспокоиться. Ведь одно дело – садок, и совсем другое – пруд. Для них он как новый огромный мир.

Он немного подумал.

– Нет, не грустно. Они уже большие и должны жить на свободе, а не в садке.

– Ты сможешь навещать их, – сказала я. – Ведь они останутся в пруду, верно? Ты сможешь приходить к ним, когда захочешь.

Деклан кивнул.

– Мисс Эванс говорит – если мы захотим, мы даже можем ловить их сеткой, но я думаю, это будет не так-то легко. Если бы я был одной из этих рыбок, я бы ни за что не дал себя поймать.

Остаток сеанса Деклан с воодушевлением рассказывал о том, что запланировано в школе на последнюю неделю занятий: выпуск маленьких форелей, пикник, экскурсия в научный музей. Наконец он замолчал, и я, взяв в руки телефон, договорилась с его матерью о сеансе в будущую пятницу.

– Желаю счастливых каникул, – сказала я Деклану на прощание.

Закрывая кабинет, я достала из мусорной корзины рисунок, отнесла на стол и разгладила. На бумаге Деклан изобразил бушующее море: злые волны на поверхности, а внизу, в глубине, – стая больших темно-зеленых рыб с огромными пастями, усеянными острыми изогнутыми зубами. Форели из его сна, подумалось мне. Те, которые притворялись не тем, чем были на самом деле. Присмотревшись, я увидела, что кроме зубов у некоторых рыб имелись длинные, тонкие щупальца, которые тянулись к маленькой человеческой фигурке. Фигурка тонула – хищные щупальца схватили ее за ноги и увлекали на глубину. Кто это? Он, Деклан?..

Я всмотрелась. Нет, это не был большеглазый, коротко стриженный, немного смешной девятилетний мальчик. Это была взрослая женщина с длинными темными волосами, в белой блузке и серых брюках.

Это была я.

Отперев замок своей квартиры-студии, я буквально ввалилась внутрь, толкнув дверь плечом. Поставив на пол битком набитую сумку с ноутбуком и рабочими записями, я прошла на кухню, налила себе большой бокал вина и приняла сразу три ибупрофена. Сделав первый укрепляющий глоток, я направилась к кровати, на ходу сбрасывая блузку и брюки, которые надевала на работу. Вместо них я натянула тренировочные штаны и футболку с принтом рок-группы «Может, они гиганты». Футболку подарил мне мой бывший бойфренд Фил. Он буквально обожал разного рода выходы: экскурсии, поездки на концерты, на баскетбольные матчи, просто походы в магазин. Я по сравнению с ним была настоящей домоседкой и предпочитала смотреть по «Нетфликсу» сериалы и шоу, но Фил утверждал, что совместные выходы в свет – это именно то, что должны делать все нормальные пары, поэтому мне приходилось время от времени его сопровождать. Теперь Фил давно канул в прошлое, а вот футболка осталась.

Устроившись на диване, я откинула голову на спинку и стала размышлять о словах Деклана. Они оказались не теми, за кого себя выдавали. И еще этот его рисунок… Мысленно я завязала узелок на память: позвонить его школьной учительнице мисс Эванс и уточнить, не заметила ли она каких-то негативных изменений в состоянии или поведении мальчика.

Да, моя работа могла быть очень нервной, изматывающей, но бывали и хорошие дни. В такие дни – в дни решающих прорывов, когда трупиал оказывался не просто трупиалом или когда какая-нибудь девчушка, придя на сеанс, рассказывала, как воспользовалась методикой, которую мы изучали, чтобы справиться с панической атакой, – я понимала, что быть социальным работником не так уж плохо. Правда, частной практикой я занималась всего-то около года, однако, несмотря на это, мое рабочее расписание было довольно напряженным, да и клиентов, которые еще тольк ждали своей очереди, у меня хватало. Как ни печально, в городе не было недостатка в мальчиках и девочках, у которых имелись серьезные психологические проблемы. Именно с ними я предпочитала работать – мне нравились сложные случаи, нравилось добиваться успеха там, где потерпели неудачу другие. В колледже я специализировалась в психологии, потом проработала несколько лет в районном центре психического здоровья и в конце концов решила вернуться на учебу, чтобы получить диплом социального работника. Заниматься приходилось по вечерам, после полного рабочего дня, так что даже субботы с воскресеньями были у меня заняты – я сидела в библиотеке, читала свежие статьи по специальности, делала выписки. Наибольшее внимание я уделяла проблемам помощи неблагополучным детям.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему я выбрала для себя именно эту стезю. Мой собственный психотерапевт Барбара Клейтон любила повторять:

– Ты так и не смогла смириться с тем, что не сумела вылечить собственную сестру, когда та заболела. Тебе не удалось ей помочь, поэтому ты помогаешь всем этим несчастным детям.

Барбару я начала посещать, еще когда училась на последнем курсе колледжа и была уверена, что теперь она знает меня даже лучше, чем я сама, – не в последнюю очередь потому, что свои знания, тщательно отточенные умения и инсайты я редко применяла по отношению к себе. Мне казалось, будет куда продуктивнее, если, вместо того чтобы копаться в себе, я стану помогать другим.

Открыв глаза, я сделала еще один глоток из бокала и только тут заметила мигающий огонек на телефонном автоответчике. Девять входящих звонков! О господи!..

Я прекрасно знала, кто звонил. Для этого мне не нужно было даже включать воспроизведение. Лекси, кто же еще!.. Если она звонила столько раз подряд, значит, она снова перестала принимать лекарства, а когда Лекси переставала принимать лекарства, она сразу забывала, что мы с ней больше не разговариваем, что мы теперь – чужие люди, которым нечего сказать друг другу.

Пока я размышляла, как быть, телефон снова зазвонил. В десятый раз. По привычке, с которой было не так-то легко совладать, я потянулась было к трубке, но успела отдернуть руку. С одной стороны, Лекси всегда была и, наверное, до сих пор оставалась моим самым близким человеком. С другой стороны…

– Джекс! Джекс! – раздался из динамиков возбужденный голос Лекси. – Я проверила – я все измерила правильно! Я действовала по науке! Сначала гипотеза, потом – эксперимент. И эксперимент все подтвердил!

Бывало, она не звонила мне месяцами, потом наставал день, когда я просто не знала, куда деваться от звонков. Можно было подумать, Лекс вдруг вспомнила, что у нее есть сестра. Черт побери, у меня же есть Джекси! Родная сестра! Дай-ка я ей брякну и скажу что-нибудь загадочное, пусть башку сломает!

Не знаю, что творилось у нее в голове, но я почти совсем не хотела с ней общаться. Мы не разговаривали почти год – с тех пор, как умерла бабушка. Впервые в жизни она покинула Ласточкино Гнездо, чтобы съездить в Аризону, и нате вам – сердечный приступ! Как вскоре выяснилось, почти все свои сбережения и свой огромный дом – Ласточкино Гнездо, которое мы с сестрой любили и в котором мечтали когда-нибудь жить вдвоем, – бабушка завещала Лекси. Тетя Диана тоже получила некоторую сумму, хотя ее финансовые дела шли хорошо и в деньгах она не нуждалась. Мне же досталась бабушкина коллекция старых монет и несколько старых книг (первые и прижизненные издания), хотя я-то как раз нуждалась в деньгах больше всех: мне нужно было возвращать студенческий кредит за обучение. Кроме того, я ездила на двадцатилетней развалюхе и жила в крошечной квартирке на другом конце страны. Монеты и книги, как вскоре выяснилось, стоили гроши, так что даже продавать их не было смысла. В общем, я здорово разозлилась. Чувствовать злость было унизительно, но еще унизительнее было оказаться в положении человека, которого вычеркнули из завещания. Мне казалось, все вокруг надо мной смеются, все презирают, хотя это, конечно, было не так. Дело было в другом: Лекси всегда была общей любимицей, и хотя я знала это давно, ничего с собой поделать я все равно не могла. Обида глодала меня изнутри. Выносить это было нелегко, но едва ли не труднее было делать вид, будто я вовсе не обижаюсь. Вот почему я в конце концов перестала звонить Лекси, а если звонила она, я выдумывала какой-нибудь предлог, чтобы не навещать ее в Ласточкином Гнезде, потому что теперь это был ее дом. Все новости, касающиеся ее жизни в Бранденбурге, я получала через тетю Диану, и меня это вполне устраивало. Да и Барбара настойчиво советовала мне установить дистанцию, отделить себя от сестры. Такое дистанцирование, говорила она, поправляя очки, в сложившейся ситуации будет самой правильной стратегией, которая принесет пользу и мне, и Лекси.

– Ей нужно научиться самой о себе заботиться, – утверждала Барбара, – а если ты будешь бросаться к ней на помощь по первому зову, ни к чему хорошему это не приведет. Тебе, Джеки, нужно сосредоточиться на себе, на своей жизни и своем благополучии. Детство осталось позади, ты вышла за пределы орбиты сестры, и тебе необходимо поскорее понять, кто ты есть на самом деле.

Я соглашалась с Барбарой, и все-таки сейчас мне казалось: если я не возьму трубку, это будет предательством. Мне хотелось ответить на звонок, чтобы хоть как-то нормализовать наши отношения – быть может, даже извиниться за то, что в последний год я вела себя как стерва. Возможно, я действительно совершила ошибку, что бы там ни говорила Барбара. С другой стороны…

– …Больше пятидесяти метров! – Лекси продолжала говорить быстро и напористо, а я смотрела на автоответчик и потягивала вино.

– Вчера там было всего семь метров, а сегодня – пятьдесят с лишним, представляешь?! – Она буквально задыхалась от возбуждения. – Перезвони мне, Джекс, как только сможешь! Или нет, лучше приезжай. Садись на самолет и… Ты должна увидеть это своими собственными глазами. В конце концов, ты – единственная, кто понимает, что это значит!

Лекси дала отбой. А через минуту телефон зазвонил снова.

К счастью, у нее не было номера моего мобильного. Через Диану я сообщила Лекси, что решила отказаться от мобильного телефона, потому что не могу позволить себе за него платить, и что теперь я буду одной из тех консервативных сторонников старых идей и традиций, которые предпочитают простую и надежную проводную связь и по-прежнему пользуются автоответчиком.

– Джекс? – снова услышала я голос сестры. – Я знаю, что ты дома! Я чувствую!..

Встав с дивана, я убавила звук до минимума. Отключить его совсем было нельзя, но сейчас он звучал как невнятное бормотание, так что ни слова разобрать было нельзя. Где-то под ложечкой проснулось и заворочалось чувство вины, и я поспешила покинуть комнату, которую продолжал наполнять бестелесный шепот сестры. Наполнив ванну самой горячей водой, какую только мог дать старый котел в подвале, я бросила в нее пригоршню успокаивающей соли, потом закрыла дверь, настроила радио на джазовую волну и постаралась выкинуть Лекси из головы. С отвращением взглянув на срывавшиеся с крана капли, на ржавые потеки, оставшиеся на бортике ванны, я закрыла глаза, откинулась назад и погрузилась в воду с головой. Горячая вода заполнила мои ноздри и уши, окончательно отрезав меня от мира, где беспокойные телефоны шептали тревожные слова голосом моей сестры.

Через пару часов, прикончив бутылку, я поужинала сыром, крекерами и оливками, улеглась на диван и включила телик. Показывали «Похитителей тел». Под этот фильм я и заснула, но спала беспокойно. Лекси перестала названивать мне где-то около одиннадцати, и я наконец-то перестала вздрагивать от каждого звонка.

Телефон зазвонил вновь, когда было уже без малого час. Я все еще лежала на диване, но Борис Карлофф уже исчез с экрана, сменившись какой-то нудятиной вроде «Телемагазина». Во рту все еще чувствовался вкус вина, в животе урчало, голова по-прежнему болела.

– Джекс? – прошелестел автоответчик. В ночной тишине я отчетливо услышала голос Лекси, хотя громкостьпо-прежнему оставалась на минимуме. – Джекс, это важно! Со мной еще никогда такого не случалось. И вообще ни с кем. Это все меняет!..

Скатившись с дивана, я потянулась к телефону, но, когда я сняла трубку, Лекси уже дала отбой.

На следующее утро, выпив полкофейника и проглотив три «Адвила», я все-таки взяла себя в руки и позвонила сестре. Она не ответила, и я оставила сообщение, извинившись, что не перезвонила раньше. Пришлось соврать, сказать, что ночью меня не было дома и я только что пришла. Я даже придумала подходящую легенду – конференцию в Сиэтле по аффективным расстройствам. Впрочем, я была почти уверена, что легенда мне не понадобится: Лекси никогда не расспрашивала меня о моей жизни, в особенности – когда у нее случались «обострения». Полностью поглощенная очередной навязчивой идеей, она с головой уходила в собственные переживания.

– Перезвони, когда сможешь, – предложила я под конец. – Поболтаем.

На мгновение я задумалась о том, как здорово было бы вновь вернуться к простым и незамысловатым отношениям, которые были у нас в детстве. Как здорово было бы болтать о всяких пустяках, словно и не было никакой пробежавшей между нами черной кошки. Увы, я хорошо знала, что это вряд ли возможно. Особенно сейчас, когда Лекси перестала принимать лекарства. В лучшем случае мне в очередной раз придется упрашивать ее снова взяться за таблетки или сходить к врачу. Этого мне хотелось меньше всего, к тому же я слишком хорошо помнила советы Барбары: «Дистанция, Лекси! Помни о дистанции. Этим ты поможешь и ей, и себе».

И я занялась привычными субботними делами. Тренажерный зал, магазин, химчистка заняли у меня все утро. Перед обедом я снова позвонила Лекси, но ответа не было. После обеда я снова набрала ее номер – с тем же результатом. На мгновение перед моим мысленным взором встала картина: Лекси в Ласточкином Гнезде смотрит на звонящий телефон и злорадно усмехается. Ты не берешь трубку, и я не буду! Возможно, впрочем, она слишком ушла в свою болезнь. Или просто обиделась.

Один – один.

– Это снова я, – проговорила я, когда после сигнала включилась голосовая почта. – Я понимаю, что ты сердишься, но все равно, сделай мне одолжение – позвони. Я беспокоюсь.

Мой голос прозвучал резко, отрывисто, и в нем ясно чувствовалась досада. Я и впрямь была раздражена не на шутку, однако к началу четвертого я действительно заволновалась. Или просто сильнее разозлилась. Как бы там ни было, я решила позвонить Диане.

– Лекси снова перестала принимать таблетки, – сказала я вместо приветствия.

– Вот как? Я ничего не знаю – она давно мне не звонила. И сообщений… сообщений тоже не оставляла.

Это было странно. Когда у Лекси случался приступ болезни, она начинала звонить всем подряд, начиная с нашего отца и Дианы, причем через полчаса забывала о своем звонке и начинала названивать снова.

– Ну, значит, мне повезло, – вздохнула я. – Мне она оставила на автоответчике с десяток сообщений, но в них нет ни капли смысла. А теперь она не берет трубку.

– Хочешь, я загляну к ней? Вечером мне все равно надо в ту сторону – в Ганновере будет вечер поэзии, и…

– Вечер поэзии?

– Не бойся, я вовсе не превратилась в надменную интеллектуалку, – рассмеялась Диана. – Или ты воображаешь, что я стала хиппи и хожу теперь в черном свитере и берете? Вовсе нет! Просто я ухаживаю за одной женщиной, а она любит стихи.

– Да?.. – Я фыркнула. Десять лет назад наша пятидесятишестилетняя тетка неожиданно развелась с нашим дядей Ральфом и открыто объявила о том, что предпочитает женщин. С тех пор она меняла партнерш чуть не каждый месяц. «Наверстывала упущенное», как она выражалась. Обычно Диана звонила мне каждое воскресенье, чтобы узнать, как мои дела, однако в последний раз я разговаривала с ней недели две назад. Я, однако, не волновалась, решив, что тетка либо закрутилась на работе, либо у нее появилось очередное «увлечение».

– Вино, книжный магазин и немного поэзии располагают к чудесам любви.

– Вот уж не знаю, при чем здесь любовь, – проговорила я.

– При чем здесь любовь? – пропела Диана, подражая Тине Тернер. – Гм-м… Или ты считаешь ее чувством второго сорта? Кстати… – Она усмехнулась. – Кстати, как поживает Фил?

Я только вздохнула.

– Мы расстались почти год назад. Официально и окончательно. – Прикрыв глаза, я вспомнила, какое у него было лицо, когда я сказала, что между нами все кончено. Его щеки, с которых никогда не сходил румянец, побледнели, губы приобрели фиалковый оттенок, словно он задыхался. Решающее объяснение произошло в бакалейном магазине (можете себе такое представить?!) сразу после того, как Фил в миллионный раз объяснил мне, почему мы оба только выиграем, если будем жить вместе. Когда я столь грубо его прервала, он говорил о том, что, если мы съедемся, каждому из нас не нужно будет покупать свою зубную пасту, свой кофе в зернах и свое средство для чистки унитаза. Мы как раз остановились у стеллажа с зубными пастами, и я сказала, что никогда не смогу быть таким человеком, каким он просит меня стать, – человеком, который будет делить с ним все.

В том числе зубную пасту и средство для унитаза.

– Я помню, – сказала Диана. – Но ты говорила, что он иногда тебе позванивает, и я подумала…

– И что ты подумала?

– Что тебе, возможно, захочется дать ему еще один шанс, Джеки. Ты еще слишком молода, чтобы разыгрывать из себя старую деву. Фил – неплохой парень, и…

Это было уже чересчур.

– Ты его просто не знаешь. Ты даже ни разу его не видела!

– А кто в этом виноват? – парировала Диана. – Вы с ним встречались, кажется, года три, и за все это время ты ни разу не привезла его сюда.

Я только вздохнула. Одной из тем бесчисленных споров, которые мы вели с Филом чуть не каждый день, было мое упорное нежелание знакомить его с родственниками. И для этого у меня имелись веские причины. Во-первых, я успела отдалиться от родных и уже не чувствовала себя частью семьи. Ну а вовторых… вовторых, мне не хотелось самой ставить себя в уязвимое положение.

Я даже не позволила Филу поехать со мной на похороны бабушки.

– А тебе не кажется, Джекси, что ты совершаешь огромную ошибку? – сказал мне по этому поводу Фил. – Тебе не кажется, что те высокие стены, которыми ты ограждаешь свою жизнь, могут помешать развитию наших отношений? Господи, ты знаешь буквально все обо мне и о моей семье, а я… Я не знаю о тебе ничего или почти ничего.

На самом деле с моей стороны это был просто приобретенный рефлекс, как справедливо заметила Барбара во время одного из наших еженедельных сеансов. Защитный механизм, выработанный за годы жизни с Лекси, когда в моей жизни не оставалось места для подруг и ухажеров. Я довольно рано приучилась не приглашать никого домой, потому что моя сестра вполне могла сказать гостю какую-нибудь резкость, совершить какой-нибудь шокирующий поступок, разгласить одну из наших тщательно охраняемых тайн или просто наврать с три короба про меня и про мои дела. Однажды, еще в пятом классе, я имела неосторожность пригласить к себе с ночевкой четырех девочек из школы. Как и следовало ожидать, Лекси затмила меня с первых же минут; весь вечер все внимание было приковано к ней, и только к ней, и она очень ловко этим воспользовалась. Улучив время, сестра тихонько поблагодарила девочек за то, что они пришли.

– Вы – настоящие подруги, если не побоялись подвергнуть свое здоровье опасности ради Джекси, – сказала она, сокрушенно качая головой, после чего рассказала потрясенным девчонкам – в том числе моей лучшей на тот момент подруге Зои Лендовер – об опасной, неизлечимой и, вероятно, заразной болезни, которой я страдаю. Для пущей правдоподобности Лекси воспользовалась какой-то на ходу изобретенной ею псевдомедицинской терминологией, а затем намекнула, что болезнь затрагивает некоторые интимные органы… Я, разумеется, пыталась сказать, что все это вранье, но Лекси посмотрела на меня с хорошо разыгранным сочувствием.

– Почему бы тебе не открыть правду своим лучшим подругам? – сказала она.

В результате все четверо моих одноклассниц позвонли домой и родители забрали их еще до того, как стемнело.

– Как ты можешь быть такой гадкой, Лекс?! – воскликнула я, когда мы с сестрой остались вдвоем в нашей общей спальне.

В ответ Лекси покровительственно улыбнулась и погладила меня по голове.

– На самом деле я тебе только помогла. Открыла тебе глаза. Разве ты не поняла, что это было испытание? К сожалению, ни одна из девочек его не прошла, а ведь ты считала их настоящими подругами, не так ли?!

Да, Лекси постоянно ставила меня в такое положение, когда мне приходилось выбирать между ней и моими друзьями. И я раз за разом выбирала сестру.

Даже после того, как я уехала на другой конец страны, чтобы вырваться из-под ее влияния и сосредоточиться на собственной жизни, даже после нескольких лет регулярных сеансов психотерапии, которые помогли мне установить между нами хоть какую-то дистанцию, Лекси не утратила надо мной власти.

– Спасибо за заботу, тетя, но мне и одной неплохо, – сказала я Диане. – Кроме того, у меня сейчас столько работы, что на романтику просто не остается времени. Я едва успеваю поливать цветы на подоконнике, где уж тут думать об отношениях!

– От работы кони дохнут… – с насмешкой протянула тетка. – Смотри сама не засохни, как твои цветы, а то превратишься в старую деву.

– Мы, кажется, говорили о Лекси, а не обо мне, – напомнила я.

– Ах да… Я была в Гнезде две недели назад. Твоя сестра выглядела совершенно нормальной и, я бы сказала, довольной.

– А после этого ты с ней разговаривала?

– Нет. – В голосе Дианы послышались виноватые нотки, хотя, быть может, мне это только почудилось. – У меня было слишком много работы, и я… Кроме того, как я уже сказала, когда я видела Лекси в последний раз, у нее все было хорошо.

– Я… мне кажется, у нее что-то случилось, так что было бы очень неплохо, если бы ты к ней заглянула. Если, конечно, у тебя есть время.

– Но… – В голосе Дианы прозвучало сомнение. – В последний раз, когда я у нее была, Лекс выглядела совершенно нормально. Во всех смыслах. Она даже приготовила мне лимонад со свежей мятой, которую собрала сама. Когда я приехала, твоя сестра просматривала семейные альбомы – они лежали буквально повсюду. А еще она засыпала меня вопросами – о бабушке, о вашей матери, о Рите. Лекси сказала, что хочет нарисовать наше семейное древо. Может, она и тебе звонила по этому поводу?

– Не знаю, – коротко ответила я. Меньше всего мне хотелось обсуждать с теткой психическое состояние сестры. – Но если ты к ней все-таки поедешь, постарайся убедить ее снова начать принимать лекарства. А если она не послушается, напомни, что она ненавидит больницы и что отказ от лекарства приведет ее именно туда.

– Хорошо, сделаю что смогу.

После этого мы попрощались, и я достала ноутбук, чтобы привести в порядок сделанные за прошедшую неделю записи и заметки, касающиеся моих пациентов. Увы, сосредоточиться мне никак не удавалось. Я продолжала думать о Лекси, о том, как в десять лет она училась баттерфляю, хотя уже тогда умела прекрасно плавать. Бабушка так и говорила: Алексия, детка, ты плаваешь просто замечательно!

Да, еще в детстве Лекси проявляла себя как человек, которому удается все, за что бы он ни взялся. Для нее все было просто – и математика, и природоведение, и вязание, и плавание. Готовила она тоже превосходно, и наша семья только охала и ахала, поедая очередной кулинарный шедевр, который неизменно оказывался действительно вкусным, благо ни в какие кулинарные книги Лекси никогда не заглядывала.

– Талантливый человек талантлив во всем! – глубокомысленно изрекал наш отец, а у меня комок подкатывал к горлу, потому что мне-то приходилось буквально из кожи вон лезть, чтобы справиться с самым простым делом, получить приличные отметки на экзамене, просто привлечь к себе чье-то внимание. Моя сестра была всеобщей любимицей – ее обожали и наши родители, и учителя, и бабушка, и даже наш приятель Райан, который и не пытался скрыть тот факт, что он по уши влюбился в мою сестру, еще когда ему было всего восемь. Любить Лекси было легко. Она словно излучала какие-то волны, в которые каждому хотелось окунуться.

Баттерфляем Лекси овладела так же легко, как справлялась с любыми другим делами. На протяжении некоторого времени она занималась только им, позабыв про все остальное. Она торчала в бассейне часами; руки двигались по кругу, словно колеса старинного парохода, а лицо то скрывалось под водой, то снова появлялось над поверхностью, когда ей нужно было сделать вдох. И вот удивительно: вместо того чтобы рассердиться на Лекси за то, что она буквально не вылезает из воды, бабушка подарила ей резиновую шапочку «Спидо» – такую же, как у пловцов на Олимпийских играх, и моя сестра на полном серьезе утверждала, что в ней ей плывется намного легче. Кроме шапочки у Лекс были и специальные очки для плавания из красивой голубой пластмассы.

Я смотрела, как плавает Лекси, сидя на бортике бассейна. Присоединиться к ней меня совсем не тянуло, но смотрела я очень внимательно. В воде Лекси переставала быть похожей на мою сестру. На берегу она напоминала бабочку, которая только и делает, что порхает от цветка к цветку, нигде надолго не задерживаясь; если она и останавливала свой полет, то лишь для того, чтобы сверкнуть на солнце своими яркими, прекрасными крылышками и снова отправиться дальше по извилистой траектории мимолетных желаний. Но в воде Лекси была сама сосредоточенность, сама гармония. Плавая, она забывала обо всем – и об установленном бабушкой получасовом ограничении, и о холоде, и об усталости. Казалось, Лекси сама становится частью воды, и я невольно любовалась волнообразными движениями ее ног и быстрыми взмахами мокрых блестящих рук. От долгого сидения на бортике у меня затекали ноги, но я не двигалась, не в силах оторвать взгляд от светлого тела, скользившего в темной, почти черной воде. В движениях Лекси была такая легкость, что мне иногда становилось даже страшно. Я боялась, что она превратится в волну и ускользнет, убежит от меня, даже не обернувшись назад.

Телефон зазвонил в начале шестого.

– Алло?

– Джеки?.. – Это была Диана, но я не сразу ее узнала. Ее голос дрожал, и я догадалась, что Лекси опять выкинула какой-нибудь номер. Однажды, еще учась в колледже, она точно так же бросила пить лекарства, и… Уж не знаю, что пришло ей в голову, но она застелила пластиковой пленкой пол в своей комнате в общежитии, протянула туда из душа садовый шланг и включила воду. Ущерб составил двенадцать тысяч долларов, которые пришлось выплачивать бабушке. В другой раз Лекси просто исчезла и лишь три недели спустя позвонила маме из Альбукерке.

– Лекси… ее нет.

– Черт! – вырвалось у меня. – Хотела бы я знать, куда ее опять понесло? Ты все внимательно осмотрела? Может, она оставила хоть что-то, что поможет нам догадаться…

– Ее нет, Джеки. Она… – голос Дианы сорвался. – Лекси умерла.

Сначала я ее не поняла. Должно быть, у меня в мозгу перемкнуло какие-то провода, и я решила, что речь идет о ком-то другом, а не о моей сестре. Покачнувшись, я схватилась за стену, чтобы не упасть.

– Я нашла ее… в бассейне. – Диана начала всхлипывать, и я с трудом разбирала ее слова. – Я ее вытащила, позвонила в «Службу спасения», но… Сейчас сюда едут Терри и Райан, они мне помогут.

Мать Райана Терри была старинной подругой моей тетки, а ее мать, Ширли, дружила с бабушкой. Что касалось самого Райана, то он был практически единственным ребенком, с которым Лекси и я играли, когда летом приезжали в Ласточкино Гнездо. Когда-то он был моей первой любовью. Появление Райана в Бранденбурге меня удивило – я была уверена, что он уже давно живет в Южной Каролине.

Стены кухни, где застало меня страшное известие, расплывались у меня перед глазами. Пол качался, уходил из-под ног, и на мгновение мне показалось, что меня сейчас вырвет.

– Ты можешь прилететь, Джеки? Прямо сейчас? – спросила Диана и снова всхлипнула. – Она… она была совсем холодная. И на ней не было никакой одежды! Губы и пальцы синие, даже смотреть страшно. Санитары из «Скорой» ничего не смогли сделать – они сказали, что… что смерть наступила уже несколько часов назад. О господи!.. Точно так же было много лет назад с Ритой. Ах, Джеки, приезжай, пожалуйста!.. – И тетка разрыдалась.

Несмотря на то что я зарабатывала на жизнь тем, что выслушивала совершенно кошмарные, порой просто жуткие истории и прекрасно знала, что следует сказать и что сделать, сейчас у меня подогнулись колени, и я сползла по стене на пол, который продолжал ходить ходуном. Закрыв глаза, я мысленно вернулась на много лет назад, к бассейну, где моя сестра училась баттерфляю. Словно наяву я увидела ее резиновую шапочку и голубой пластик очков, увидела, как ее тело легко, без усилий изгибаясь, стремительно пронзает толщу воды и само становится водою, постепенно растворяясь в ней, исчезая на глазах.

Трясущимися руками я опустила трубку на рычаги и бросилась в туалет. Там меня действительно вырвало несколько раз подряд. Когда в желудке уже ничего не осталось, я опустилась на холодную плитку пола и свернулась клубком, чуть слышно всхлипывая и шмыгая носом.

Из крана мерно капала вода, отсчитывая ржавые секунды.

Какое-то время спустя я попыталась дышать ровнее, глубже. Вдох-выдох. Еще раз – вдох-выдох. Раз-два. Раз-два. Этого не может быть, думала я. Просто не может быть. Лекси не умерла.

Отрицание реальности. Первая стадия принятия смерти по Кюблер-Росс[1].

Набрав в грудь побольше воздуха, я поднялась с пола и посмотрела на себя в зеркало. Мое лицо было в красных пятнах, глаза припухли и покраснели.

– Лекси умерла, – сказала я своему отражению, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно тверже. В следующую секунду из глаз у меня снова брызнули слезы, лицо в зеркале расплылось, и мне стало казаться, будто я смотрю на себя девятилетнюю, отраженную черной водой бассейна.

– Ну, что теперь? – спросила я, обращаясь не столько к себе, сколько к своей мертвой сестре.

Бабушка говорит, эта вода умеет исполнять желания.

Эти слова я впервые услышала от Лекси, когда однажды, в конце августа, она разбудила меня далеко за полночь и, вопреки всем бабушкиным запретам, потащила в сад, к бассейну. Ночами было уже довольно прохладно, и моя кожа под тонкой ночной рубашкой сразу покрылась мурашками. Вода в бассейне была, как всегда, черной и холодной; казалось, это она выстудила ночной воздух. На мгновение мне даже показалось, будто в ночной темноте зареяли блестящие снежинки.

– И когда она это тебе говорила? – фыркнула я, хотя мне было не до смеха. Я отчетливо представляла, как много лет назад моя ровесница Рита крадется ночью к бассейну, чтобы загадать желание.

– Сегодня, когда пила на ночь сладкий херес. Ты как раз была в ванной.

Бабушка постоянно секретничала с Лекси, рассказывая ей вещи, которые никогда не рассказывала мне. И не только она. Многие взрослые были с Лекси достаточно откровенны, относясь к ней если не как к равной, то, во всяком случае, как к человеку, который был по меньшей мере на пять лет старше, чем моя сестрица была в действительности. Та же тетя Диана рассказала о бабушкиной агорафобии именно ей, а не мне. Райан тоже любил нашептывать Лекс свои секреты и передавать записки, которые та небрежно совала в карман и никогда не читала. Мне все это казалось страшной несправедливостью.