День восьмой Уайлдер Торнтон

– Ну да, ну да… Четырнадцать месяцев о нем никто ничего не знает.

– Перестаньте ходить вокруг да около, а просто скажите, что вам нужно.

– Правду, мадам. Все, что нам нужно, – это знать правду.

– Так вы из полиции! От полковника Стоца!

– Полковник Стоц больше не прокурор штата. Я действительно служил в полиции, но теперь представляю интересы одного частного лица.

– Полковник Стоц – старый осел.

– Мы понимаем, что это дело его подчиненные провели не слишком… хорошо.

– Скажите прямо: они просто кретины!

– Ну…

– Идиоты! И не спорьте! Вы тратите мое время.

– Мисс Дубкова, вы можете дать мне три минуты и не прерывать меня?

– Ладно, но сначала посидите тихо и дайте мне три минуты.

Она опять заставила его ждать, сделав вид, что пересчитывает сложенные в стопки полотенца, но руки у нее при этом дрожали. Она ненавидела полицию, любую, где угодно. Точно так же полицейские наверняка досаждали в России после их отъезда соседям. Но ничего не поделаешь: если в воздухе повеяло запахом денег – что ж, придется ответить на вопросы этого… как его? Мисс Дубкова прикурила еще одну сигарету и, прислонившись спиной к полкам, повернулась к нему.

– Ладно, что у вас там?

– Спасибо, мэм. В офисе прокурора штата есть отдел, который занимается поиском пропавших людей, в частности – осужденных, но он не смог обнаружить следов ни самого Джона Эшли, ни шести человек, которые его освободили. За информацию о них назначена награда в четыре тысячи долларов.

– Три.

– Нет, уже четыре: сумму увеличили.

– Зачем вы все это говорите именно мне?

– Затем, что вы единственная имеете возможность посещать этот дом, а значит – наблюдать! Ответы на все вопросы находятся в самом доме. Миссис Эшли, как только накопит пятьдесят долларов, начнет расплачиваться с освободителями своего мужа. Уже скоро ей будут приходить письма и деньги от него. Вполне возможно также, что уже сейчас она получает их какими-то окольными путями.

– Ха! Так вот почему полиция вскрывает мои письма.

– Это было всего пару раз, мисс Дубкова. И я тут ни при чем, поскольку – повторюсь – представляю частное лицо. За домом очень тщательно следят. – Молодой человек встал и обошел стол и, остановившись напротив, посмотрел ей в глаза. – Эта информация скоро станет известна всем, и получить эти деньги захотят многие. Почему не вы? Я бы замолвил словечко…

– И пораскинув своим грязным умишком, вы решили, что я помогу вам отправить невиновного человека на эшафот?

– Не будьте ребенком, мисс Дубкова. Сейчас у нас новый губернатор. Вы думаете, он сунет голову в это осиное гнездо? Эшли помилуют, но лишь в том случае, если мы узнаем правду. Только это нам и нужно – факты!

– Почему так много в таком случае возни вокруг человека, которого вы собираетесь помиловать? Просто объявите об этом, и он сам явится к вам.

– Может, и так, мадам, но ни за что не скажет, кто его освободил. Мне кажется, что вы не понимаете, как много странностей кроется за этим делом. Кто, например, организовал похищение? Мы уверены, что сделать это из тюрьмы он не мог. Кто-то готов был заплатить тем людям кучу денег за то, что рисковали жизнью. Кто они – эти богатые и влиятельные друзья Эшли? Попытайтесь выяснить также, кто помог открыть пансион? Мы до последнего пенни знали, сколько денег имеется у миссис Эшли, как наперечет знали все предметы мебели, которые оставались в доме. Даже если бы миссис Эшли обладала незаурядными мозгами, ей бы не удалось в одиночку провернуть это дело, а она умом не блещет. Вы ей деньги не давали, и доктор Джиллис не давал, а у мисс Томс денег просто нет. Мы навестили и престарелых родителей супругов. Мать мистера Эшли уже умерла, а отец все еще жив: управляет небольшим банком на севере штата Нью-Йорк, – но говорить о сыне не захотел, просто выкинул нас из дома. Та же история и с родителями миссис Эшли. Повсюду загадки и тайны, и как только мы их раскроем, мистер Эшли сможет вернуться к своей семье.

Мисс Дубкова отошла в сторону и прикурила очередную сигарету, а молодой человек положил свою визитку на стол и тоном, не терпящим возражений, заявил:

– Вы будете отправлять мне письма в последний день каждого месяца. Пишите обо всем, что может иметь хоть какое-то отношение к данному делу. В свою очередь я буду писать вам и делиться последней информацией. Какой адрес у их сына в Чикаго? Кто их с миссис Эшли посредник? Как вы думаете, она получает весточки от мужа?

– Не знаю.

– У вас есть возможность выяснить это. И вот что еще. Вы ведь навещаете миссис Лансинг? Возможно, там и заработаете свои четыре тысячи.

– То есть?

– Вам никогда не приходило в голову, что побег Эшли могла организовать миссис Лансинг?

– Как это понимать?

– Мистер Эшли и миссис Лансинг могли быть – простите мою откровенность! – любовниками.

– Нет, никогда!

– Вы не можете быть в этом уверены. Вполне возможно, что именно на деньги миссис Лансинг был открыт пансион.

Мисс Дубкова презрительно рассмеялась и взглянула на его визитную карточку.

– Мистер… как вас там… Радж, вы ничего не знаете ни про Эшли, ни про Лансингов. И даже не понимаете, в чем ваша проблема. Вы блуждаете в потемках. Главное для вас – это найти того, кто убил Брекенриджа Лансинга.

– Вне всякого сомнения, Джон Эшли…

– Вы ведь детектив?

– Да.

– Тогда не говорите ерунды, а лучше начните наблюдать и слушать. Вы сколько пробудете в городе – день или два?

– Ну… могу и больше.

– Вы должны. Ваша контора превратила процесс в фарс, так что постарайтесь не повторять их ошибки и узнайте наконец, что тут произошло. И переоденьтесь. От вас за милю разит полицейским. Пройдитесь по Ривер-роуд. Сделайте вид, что упились в хлам в каком-нибудь заведении – например, у Хатти или в «Старом коричневом кувшине», – Брекенридж Лансинг два-три вечера в неделю проводил там. У него наверняка были враги. Познакомьтесь с людьми из шахт: Брекенридж Лансинг был никудышным управляющим, – так что и там у него наверняка тоже найдутся недруги. Познакомьтесь со старым охотником из местных по имени Джемми: время от времени Лансинг уходил с ним на недельку-другую в лес. Думаю, свои тридцать долларов я уже отработала. Да, я буду писать вам письма, но только четыре месяца. Я человек честный. Если никакой полезной информации за это время не появится, наш уговор расторгнут. Вы будете платить мне первого числа каждого месяца, не дожидаясь моего письма, а за первое можете заплатить прямо сейчас.

– Я отправлю вам чек по почте.

– Нет, только наличные: тридцать долларов из рук в руки.

Радж задержался в Коултауне на восемь дней и за это время четыре раза наведался к мисс Дубковой в бельевую. Он много чего узнал про Брекенриджа Лансинга, хотя не мог понять, какое отношение это имеет к убийству, а она не стала высказывать никаких предположений. В свою очередь мисс Дубкова тоже решительно взялась за дело, но ни словом не обмолвилась Раджу о том, каких успехов достигла. Между ними вдруг возникли какие-то странные дружеские отношения, и уже вскоре они вдвоем играли в карты в душном и едва освещенном полуподвале, выигрывая и проигрывая колоссальные суммы, измеряемые сухим горохом, которого было вдоволь в продуктовой кладовке, расположенной тут же, за следующей дверью. Они рассказывали друг другу о жизни, и в конце концов он признался, что был одним из вооруженных охранников, которые сопровождали Эшли в поезде в ту ночь. Их всех уволили из полиции, и он занялся частным сыском: его стали нанимать страховые компании, банки, отели и ревнивые мужья. Он стал едва ли не экспертом по поджогам амбаров, зернохранилищ и других подобных помещений, а это вовсе не сложная работа. Он был любимчиком полковника Стоца все время, пока тот руководил полицией, а сейчас работает на него же частным образом. Полковник человек далеко не бедный, поэтому оплачивает охоту на Эшли – живого или мертвого – из собственного кармана. Потихоньку мисс Дубкова вытянула из Раджа полный отчет о знаменитом похищении. Ее вопросы заставили бывшего полицейского как следует порыться в памяти и вспомнить кое-какие мелочи, которые ускользнули от его сознания, а потом, во время официального расследования так и не всплыли. Этот рассказ лишний раз убедил ее в тупости полиции, но она не стала указывать Раджу на совершенно очевидные логические выводы.

Господи, какие они все-таки глупые! Уже через неделю она была уверена, что знает, кто освободил Эшли, а кто убил Лансинга, поняла и того раньше.

Единственным человеком, который знал об этих долгих беседах в полуподвале, был уборщик Солон О’Хара, принадлежавший, как и его кузен Порки (троюродный, а может, четвероюродный – в общем, седьмая вода на киселе), к общине ковенантской церкви, обосновавшейся на холме Херкомера, – религиозной секте, которая перебралась из Кентукки в южный Иллинойс лет сто назад. По большей части в них текла индейская кровь, хотя они носили английские и ирландские имена. Считалось, что они практикуют необычные религиозные ритуалы, поэтому им давали насмешливые прозвища, но все знали, что эти люди достойны доверия, безукоризненны по образу жизни и умеют держать язык за зубами. Они работали по всему Коултауну уборщиками, сторожами – в таверне, банке, суде, школах, тюрьме, в Мемориальном парке, на кладбище и на товарной станции. За исключением Порки никто из них не занимался сидячей работой. Стукнув в дверь, Солон время от времени заносил в помещение свежевыстиранное белье или менял остывшие утюги на горячие по требованию мисс Дубковой, когда она заканчивала чинить и штопать.

За выполнение своей задачи Ольга Сергеевна принялась сразу же и пригласила миссис Эшли и двух ее старших дочерей на «русское чаепитие». Мать не смогла оставить пансион, а девочки приняли приглашение с радостью. Впервые больше чем за год Лили увидели на главной улице, и даже появление жирафы здесь не вызвало бы такого оживления. Внимание мисс Дубковой ко всему, что происходило в «Вязах», удвоилось.

Постояльцы появлялись и исчезали. Сбережения Софии выросли, после того как в комнатах закончился необходимый ремонт. Мать не изъявляла желания увидеть эти деньги и даже не интересовалась, сколько их набралось. Наступала вторая зима в жизни пансиона. В первый день нового, 1904 года Лили исполнялось двадцать лет. Она стряхнула с себя свое мечтательное «отсутствие», но что-то менять в своей жизни не торопилась. Казалось, ей было заранее известно, что вскоре она столкнется с таким количеством низкопоклонства и лести, которое сможет выдержать не всякая юная девушка, и хотелось еще немного оттянуть этот момент. Сменявшие один другого постояльцы не вызывали никакого интереса ни у миссис Эшли, ни у Лили, ни у Софии. Только Констанс внимательно вглядывалась в лица и оценивала характер новоприбывших. Ей казались любопытными все, а некоторые даже нравились. Это были своеобразные поиски замены отцу. Она единственная среди Эшли не стеснялась проявления чувств. Ее переживания из-за исчезновения отца иногда приобретали удивительную форму. Она, например, отказывалась понимать, почему мать так редко вспоминает его. Всю свою жизнь, даже когда образ отца стерся из памяти и осталось лишь внутреннее ощущение его присутствия, она не переставала возмущаться этим обстоятельством. В полном спокойствии миссис Эшли сидела во главе стола, поддерживала разговор, время от времени вставляя банальные фразы, которые, будучи произнесены прекрасным мелодичным голосом, тут же словно приобретали дополнительный смысл. Взгляд доктора Джиллиса часто с беспокойством останавливался на Софии, его любимице, которой нынешней весной исполнялось шестнадцать лет. Она похудела, постройнела и тоже превращалась в красавицу. Временами, когда им удавалось поговорить наедине, София делилась с ним шепотом своим желанием стать медицинской сестрой. Его очень беспокоила многогранность направлений, по которым развивалась девочка. Была одна София: практичная, торопливо шагавшая по главной улице от лавки к лавке, торговавшаяся за каждый пенни, продававшая уток и покупавшая муку, сахар и зерно баррелями, а дома решительно добивавшаяся, чтобы жильцы не задерживали оплату, и ухитрявшаяся вести себя при этом как хорошо воспитанная, умудренная опытом дама лет двадцати пяти, – и была другая София: совсем юная, легко красневшая и терявшаяся в любой ситуации, когда не нужно было пускать в ход свои организаторские таланты. Окружавшая ее аура счастья имела экзальтированный оттенок, что немного тревожило доктора Джиллиса. Он боялся, что девочка несет на себе слишком тяжелый груз забот. На второе утро Рождества, столкнувшись с ней у дверей «Вязов», он передал ей пакет с подарком.

– С Рождеством, София.

– С Рождеством, доктор Джиллис.

– Посмотри, что внутри: может, понравится.

Она развернула обертку и вспыхнула, прочитав на обложке: «Флоренс Найтингейл»[9]. Доктор потом рассказывал своей жене: «По лицу было видно, как она растерялась». София не могла произнести ни слова: лишь испуганно уставилась на него, – а потом, что-то буркнув себе под нос, убежала на кухню. «Она очень нуждается в любви и заботе», – сказал себе доктор. – «Ей явно не хватает отца и брата». В атмосфере «Вязов» прямо-таки физически ощущался дефицит любви. Каждый член семьи будто бы жил отдельно от других, словно в тревожном ожидании чего-то.

Миссис Эшли по-прежнему не выходила из дому, а через два дня после Рождества 1903 года вечером засиделась позже обычного. Пансион был закрыт для постояльцев с рождественского сочельника до третьего января, и только одной старой леди было позволено не съезжать при условии, что она будет обедать и ужинать в таверне. Порки закрыл свою будку и отправился пожить в доме деда на холме Херкомера за городом. Миссис Эшли и девочки ели на кухне. Такой перерыв в обычном течении дней вдруг вызвал у всех необъяснимую усталость. Они поздно вставали и рано ложились в постель, а к Беате опять вернулась бессонница и возобновились хрипы в горле. Она чувствовала, что ею овладевает желание увидеть мужа и сына, возникает потребность в надежде и в переменах. В этот вечер, вместо того чтобы отправиться в кровать, она спустилась в кухню и испекла шесть своих знаменитых кексов. Мистер Бостуик всегда был готов выставить их на самом видном месте в своей продуктовой лавке. В половине двенадцатого Лили, спустившись вниз, обнаружила мать сидящей на низком стульчике перед пустой печью и погруженной в задумчивость. На столе блестели корочками свежеиспеченные кексы.

– Мама, пойдем спать. С какой стати ты решила печь кексы? Они, конечно, великолепные, но зачем работать ночью?

– Лили, ты не хочешь прогуляться?

– Ой, мамочка, с удовольствием!

– Тогда иди оденься и позови Констанс: скажи, чтобы тоже собиралась.

– Какая прелесть!

В городе не светилось ни огонька, было ясно и холодно. Они направились к железнодорожной станции, прошли под окнами тюрьмы, миновали здание суда и заглянули в окна почтового отделения, пытаясь разглядеть плакат с фотографией Джона Эшли. В самом конце главной улицы, перед особняком «Сент-Китс», они остановились и долго смотрели на дом, где провели так много времени: готовили сахарную тянучку, играли, рассказывали друг другу разные истории, практиковались в стрельбе. Было бы большим преувеличением сказать, что Беата Эшли испытывала привязанность к Юстейсии Лансинг: просто женщинам – немке и креолке, – нравилось проводить время вместе. Вдобавок, обе не страдали мелочностью. И вот сейчас Беату Эшли переполняло странное чувство – едва ли не любовь – к бывшей подруге: вот бы сесть рядом и с презрением забыть обо всех ужасах, которые разделили их. Беате Эшли так хотелось с кем-нибудь поговорить о нелегкой женской доле, о быстро пролетающих годах, об уходящей красоте, о подрастающих детях, о присутствии и отсутствии мужей, о подступающей старости, а за ней и смерти…

– Пойдемте, девочки.

Они вернулись домой по боковой улице, пройдя мимо церкви, мимо дома доктора Джиллиса, на минутку остановившись на мосту через Кангахилу, которая текла под тонкой корочкой коричневого льда с журчанием, напоминавшим сдавленный смех.

– Ой, мамочка! – со слезами воскликнула Констанс, когда они вошли в холл, и бросилась Беате в объятия. – Давай выходить гулять чаще.

И как было бы странно, если бы вдруг во время одной из своих полуночных прогулок столкнулись с Юстейсией и Фелисите Лансинг, когда те тоже остановились на минутку, чтобы посмотреть на «Вязы», мечтая о том, о чем читали в книгах и чего не могло существовать, – о дружбе.

Весна в Коултауне всегда прекрасна. Радуют многоцветьем тюльпаны и гиацинты, несмотря на рябые отметины, оставшиеся от закисленной почвы, а также быстро отцветающие желтые одуванчики и сирень. Кангахила смывает последние осколки покрытого копотью льда со своих берегов. Парочки занимают все укромные уголки в Мемориальном парке, а кому мест не хватает, отправляются на кладбище. Как всегда весной, на шахтах учащаются аварии, чему нет вразумительного объяснения. В течение всей зимы мистер Кенни, плотник и одновременно гробовщик, загодя строгал гробы в ожидании увеличения весеннего спроса. В шесть часов вечера выходившие на поверхность шахтеры изумлялись, что еще так светло, и с удовольствием вдыхали чистый воздух. Все, кто страдал от туберкулеза, начинали чувствовать себя лучше и, ободряемые миссис Хаузерман, собирались с духом и кашляли реже.

Вот так во всей красе в Коултаун пришла весна 1904 года, а с ней объявился Ладислас Малколм. Молодые мужчины редко просили разрешения поселиться в «Вязах», да и тем давали от ворот поворот, так что почти два года Констанс и Лили совсем не видели молодых людей за исключением Порки. И их никто не видел. В отличие от сестер София встречала представителей сильного пола каждый день и уже не обращала внимания на улыбочки и не всегда приличные замечания. Однако в книгах, которые читали ее сестры, были совсем другие герои: Лохинвар[10] и Генрих V[11], беспокойные Хитклифф[12] и мистер Рочестер[13], – рядом с которыми непременно были прекрасныем дамы, поэтому постояльцы, которые жили в «Вязах», казались им столетними старцами.

Так получилось, что на звонок вышла Лили.

– Добрый день, мэм, – поздоровался мистер Малколм, обмахиваясь соломенной шляпой. – Надеюсь, вы пустите меня на две ночи.

Голубые глаза встретились с изумленным взглядом других голубых глаз; потом посуровели.

– Ну конечно. Вам не трудно написать свое имя и адрес в этой книге? Вот тут обозначены условия. Ваша комната номер три на втором этаже, с левой стороны. Дверь открыта. Ужин в шесть часов. Курящих джентльменов мы просим выходить в зимний сад за гостиной. Если вам что-то потребуется, позовите кого-то из нас. Наша фамилия Эшли.

– Благодарю вас, мисс Эшли.

Мистер Малколм отнес свой саквояж и чемодан с образцами в комнату номер три, затем ушел, и его не было примерно час, а сразу после пяти до ушей женщин, работавших на кухне, донеслись непривычные звуки. Кто-то играл на пианино в гостиной, но эту музыку никто раньше не слышал в этом доме: громкая, ритмичная, с сильными акцентами и мелодией, которую украшали арпеджио, охватывавшие всю клавиатуру. Миссис Эшли вышла в передний холл посмотреть на нового постояльца, и младшие дочери последовали за ней.

Вернувшись на кухню, Констанс воскликнула в восторге:

– Ну разве он не красавчик! Прямо как из книжки.

Беата промолчала, а потом обратилась к средней дочери:

– София, я хочу, чтобы сегодня на стол подавала ты.

– На стол подам я! – возразила Лили. – Сегодня моя очередь.

– Но, Лили, этот молодой человек нежелателен в нашем доме.

Холодно взглянув на мать, Лили повторила:

– Сегодня моя очередь.

В шесть вечера Лили внесла супницу в столовую, потом вернулась на кухню.

– Мама, они ждут, когда ты разольешь суп.

– Дорогая, пусть София закончит подавать на стол.

– Мама, он музыкант, а это моя сфера. Я подам ужин, а после ужина буду петь.

– Дорогая, я всего лишь хотела…

– Мы и так никого не видим. Ты не можешь вечно держать нас под замком. И вообще иди: они ждут тебя.

Такого еще не было, чтобы Лили осмелилась не подчиниться матери.

Это был вечер среды, что предполагало визит мисс Дубковой. В первый раз Беата Эшли пригласила ее на ужин. Девочки поели на кухне, по очереди помогая миссис Свенсон в столовой.

Мистер Малколм оказался истинным воплощением прекрасных манер: уделил огромное внимание обсуждению миссис Эшли состояния погоды и подробному описанию миссис Хопкинсон ее ревматизма, а когда Лили собирала суповые тарелки, не отрывал глаз от стола. Его взгляд часто возвращался к мисс Дубковой, поскольку та задумчиво, без стеснения рассматривала молодого человека. Ей удалось заметить, как он украдкой стянул с пальца обручальное кольцо и сунул в кармашек жилета.

– Вы настоящий музыкант, мистер Малколм, – заявила миссис Хопкинсон. – Да-да, не спорьте. Вы играете на фортепиано как профессионал. Но вы не единственный музыкант в этом доме. Миссис Эшли, вы должны уговорить Лили спеть для мистера Малколма и всех нас после ужина. Она поет как ангел – это слово единственное, которое подходит для описания ее таланта. Посмотрите же на нее: разве не очаровательна? Просто прелесть!

Мистер Малколм дождался, когда Лили вернется в комнату, и тогда заговорил, хотя и в высшей степени скромно:

– Да, благодарю вас, мадам. Я действительно собираюсь поступить на профессиональную сцену. Сейчас вот разъезжаю по стране, чтобы заработать для этой цели денег.

После ужина компания перешла в гостиную, и музыканты выступали по очереди. Каждый отдавал дань другому, но всем было очевидно, что мистер Малколм сражен наповал. Несмотря на то что Лили не видела молодых людей, кроме Порки, более полутора лет – и они ее тоже не видели, – и в памяти ее не хранилось воспоминаний о городах, крупнее Форт-Барри, держалась Лили, как какая-нибудь принцесса, которую мужланы-революционеры лишили трона. По воле случая принцесса оказалась в Коултауне, штат Иллинойс, прислуживает за столом в пансионе и по воле того же случая – проводит вечер с приятным молодым человеком, которого любая принцесса, пребывая в здравом уме, не смогла бы принять всерьез, – ну, разве что он вдруг оказался бы ей чем-нибудь полезен. Лили слегка подтрунивала над песнями, которые он пел, подтрунивала и над его манерой решительно давить правой ногой на педаль и в то же самое время давала понять, что он ей нравится, словно хотела тем самым сказать, что у него есть возможность занять свое место среди двух дюжин других приятных молодых людей, которые время от времени приходят сюда на музыкальные вечера.

Миссис Эшли сидела спокойно и шила, пока ее не попросили аккомпанировать дочери. Все, что пел мистер Малколм, отличалось от того, что исполняла Лили, хотя в его песнях не было ничего такого, что могло бы вызвать настороженность. У него был приятный баритон, и пел он громко, форсируя голос. Лили обычно пела с тщательно выверенной мягкостью, но сегодня вдруг открыла в себе способность петь в полный голос. Малколм пел про арбуз, что зреет на лозе, а она – о Маргарите, которая нашла на своем туалетном столике шкатулку с драгоценностями; он – о том, какими смелыми были ребята из взвода Б, а она – о Диноре, танцующей со своей тенью в лунном свете. На этажерке дрожали раковины, соседские собаки подняли истошный лай.

Учительница математики мисс Дельфина Флеминг попросила:

– Лили, спойте ту арию из «Мессии».

– Да, дорогая! Пожалуйста! – захлопала в ладоши миссис Хопкинсон.

Лили согласно кивнула, выпрямилась, устремила серьезный взгляд вдаль, призывая слушателей к тишине, как учила мисс Дубкова, наконец, посмотрела на аккомпаниаторшу и начала:

– Я знаю: жив Христос…

Девушка из засыпанного угольной пылью городка на юге Иллинойса, которой едва исполнилось двадцать, и которая никогда не слышала исполнения вживую, а только в механической записи, пела Генделя. От ее пения у мисс Дубковой задрожали руки. Действительно, этот дом был каким-то особенным. Лили унаследовала не только красоту матери, но и абсолютную свободу от каких-либо проявлений провинциализма и вульгарности, но прежде всего душевное спокойствие и гармонию бытия, свойственные ее отцу. Это был голос веры, причем веры самоотверженной. Джон Эшли и его предки, Беата Келлерман и ее предки участвовали в создании этого чуда своими способностями творить, своим пониманием, что такое свобода, даже находясь по ту сторону жизни.

В половину десятого миссис Эшли поднялась, заявив, что уже поздно, очень поздно, и мисс Дубкова, прежде чем уйти, молча поцеловала Лили в щеку. На ее глазах девушка поблагодарила мистера Малколма и пожелала ему доброй ночи, причем, как принцесса Трапезундская подала руку и, лучезарно улыбнувшись, легко взбежала вверх по лестнице. Он стоял как громом пораженный.

Следующим вечером Лили в гостиной не появилась. Погода стояла теплая, поэтому после ужина миссис Хопкинсон предложила всем перейти в беседку. Там к обществу Лили и присоединилась. Разговор поначалу не клеился: все были совершенно очарованы звездами, отражавшимися в воде, журчанием ручья под досками пола, запахами свежей травы, тихим бормотанием стайки уток. В какой-то момент Лили принялась напевать под нос песенку, которую мистер Малколм исполнял прошлым вечером, словно хотела извиниться за свою иронию по этому поводу. Миссис Эшли как раз расспрашивала молодого человека о детстве, родителях, и он сказал, что они приехали в Америку из Польши за год до его рождения. Из-за того, что никому не удавалось правильно произнести его фамилию, он назвался Малколмом. Потом он перевел разговор на свои театральные амбиции.

– Интересно! Как интересно! – воскликнула миссис Хопкинсон.

– Я уверена: вы добьетесь успеха, – заявила мисс Малле.

На взгляд миссис Эшли, от всего, что он говорил, веяло поразительной скукой. Вечер подошел к концу без музыки. Малколм должен был уехать утром, поскольку Беата ясно дала ему понять, что его комната уже обещана другому постояльцу. Она сама подаст ему завтрак; девочек он больше не увидит. Все пошли в дом. Миссис Хопкинсон, мисс Малле и Констанс чуть ли не со слезами на глазах пожелали ему доброго пути, а он не отрывал взгляда от Лили. Миссис Эшли все еще не пришла в себя от вчерашнего непослушания дочери. Сегодня Лили выполняла свои обязанности с привычной тщательностью, но ни разу не посмотрела в сторону матери и не сказала ей ни слова сверх необходимого, даже доброй ночи не пожелала. Четыре раза в течение дня Беата пыталась улучить момент и сказать дочери, что видела, как вчера вечером он прятал обручальное кольцо в карман, а сейчас готовилась прекратить затянувшееся прощание, однако, к ее величайшему удивлению, Лили просто подала мистеру Малколму руку, сказала: «Доброй ночи», – и беззаботно отправилась наверх.

Это была неделя весенней уборки: мебель передвигали из комнаты в комнату, – и София спала вместе с Лили. Когда в доме погасили огни, в дверь спальни постучали:

– Лили, ты не спишь? – раздался голос Констанс.

– Нет.

– Переживаешь? Ну, из-за того, что он завтра уезжает.

– Нет.

– Но ведь он тебе очень нравится, я права?

– Я устала, Конни.

– Он же влюблен в тебя: все это заметили, – но почему мама так плохо к нему относится? Он тебе нравится, Софи?

– Да, но только не «Эбенезер»[14].

– Это было мило. Ты вчера чудесно пела, Лили: ничуть не хуже, чем граммофон. Почему тебе не жалко, что он уезжает?

– Я уже сплю, Конни. Спокойной ночи.

– Ну… Я думаю, если кто-то кого-то любит по-настоящему, то обязательно вернется.

Послышался стук в дверь, и в комнату вошла Беата.

– Уже поздно, девочки: пора ложиться.

– Да, мама. Я просто заскочила к Лили сказать, как мне жаль, что мистер Малколм завтра уезжает.

– Пора уже привыкнуть: постояльцы приезжают и уезжают, Констанс. Не следует относиться к ним как к друзьям.

– Но, мама, когда же у нас появятся друзья и подруги? Мы не можем вечно жить в изоляции.

– Уж коли об этом зашла речь… Вот что мне пришло на ум. Завтра за покупками мы пойдем все вместе.

– В город?

– Да, и зайдем в банк: нам теперь надо держать деньги там. Они потом пойдут на то, чтобы найти Лили хорошего учителя по вокалу. Я придумала еще кое-что. Вы помните, как мы устраивали ужины? Так вот: мы должны вернуть эту традицию. Начнем с того, что пригласим доктора с женой, миссис Джилфойл и Делзилов, а потом и мисс Томс, и мисс Дубкову. А вы можете позвать своих подруг.

– Ой, мамочка, как здорово!

– А еще я думаю, что со следующей осени София и Констанс вполне смогут вернуться в школу.

Младшая из сестер бросилась в ее объятия.

– Ты самая лучшая мамочка на свете!

– Теперь, Констанс, отправляйся к себе в комнату. Мне нужно кое-что еще сказать твоим сестрам.

Когда девочка вышла, Лили сделала вид, что сдерживает зевок:

– Мама, я так устала… Мне совсем не хочется говорить.

София всегда знала границы, переходить которые не стоило, поэтому сказала:

– Мамочка, мне кажется, у Лили небольшая простуда. Я спущусь вниз и приготовлю ей горячего молока с медом. Наверное, сейчас лучше оставить ее в покое, пусть выспится.

Планы решительного разговора пришлось отложить, а через три часа Беата проснулась от того, что кто-то звал ее из коридора. Засветив лампу, она открыла дверь. Это был мистер Малколм, весь красный и растрепанный. Пожаловавшись, что, похоже, слегка застудил печень: боли довольно сильные, но терпеть можно, такое уже бывало, – он попросил у нее бутылку с горячей водой и горчичники, но от предложения вызвать доктора отказался.

Утром больного посетил доктор Джиллис. Миссис Эшли ждала его внизу, у лестницы.

– Что с ним такое, доктор?

– Небольшое несварение, я думаю.

– Доктор, пожалуйста, помогите мне избавьте от него, и чем скорее, тем лучше.

– Э…

– Я не верю ни одному его слову: он здоров, как бык.

– То есть?

– Помогите мне! Отправьте его в больницу в Форт-Барри, или в лазарет на шахтах, или перевезите, наконец, в таверну: куда угодно, только уберите из моего дома.

– У него действительно температура: невысокая, – но в этом нет сомнения.

– Он просто повисел вниз головой – например, через спинку кровати. Любой ребенок знает, как можно прогулять школу. Доктор Джиллис, я предупредила его, чтобы освободил комнату, но он влюбился в Лили.

– Понятно. Миссис Эшли, мы уморим его голодом.

– О, доктор, вы святой!

– На завтрак чашку чая и яблоко. Куриный бульон с тостом на обед и ужин.

– Благодарю! Благодарю вас! Пожалуйста, напишите это как рецепт. И чтобы он не покидал свою комнату. Это тоже напишите. Устроим ему карантин.

София превратилась в сиделку. Ближе к вечеру пациента навестила Лили. Он сидел на постели в шелковом халате – по городской моде. Лили оставила дверь открытой, держалась отчужденно: ни дать ни взять особа королевской крови при посещении своих раненых солдат.

– Мисс Эшли, я знаю самого лучшего преподавателя, который научит вас танцевать и всему остальному. Вы сможете стать настоящей звездой.

– Вам нужно беречь голос, мистер Малколм. Если не успокоитесь, я буду вынуждена уйти.

– Лили! Поедемте со мной! Мы станем самым знаменитым дуэтом в стране и недели через две уже получим ангажементы на выступления в клубах и на банкетах.

– Мне уйти, мистер Малколм?

После того как она ушла, вежливо пожелав доброго вечера, молодой человек заметался по комнате, заламывая руки, пока взгляд его не упал на комод. Там, прикрытый тонкой папиросной бумагой, лежал большой кусок «мраморного» торта. Ему казалось, что она принесла с собой книги, а потом вроде бы наводила порядок в комнате.

На следующий день она пришла почитать ему вслух, но услышала страстные мольбы и упреки.

– Лили, если вы хотите заниматься музыкой серьезно, я смогу договориться насчет вас с маэстро Лаури. Это лучший преподаватель в Чикаго, готовит певцов для знаменитых оперных театров. Не сомневаюсь: вас он возьмется учить бесплатно.

– Если вы не успокоитесь, мистер Малколм, я уйду.

– Лили, вы можете петь в храмах и получать за это деньги, тотчас же. Я уже так зарабатывал, а вы поете в сто раз лучше.

– Вы должны перестать волноваться!

– Я не могу! Лили, я люблю вас, люблю!

– Мистер Малколм!

Вывалившись из постели на пол, он вцепился в ковер у ее ног.

– Скажите, что я должен сделать! Скажите хоть что-то человеческое! Вы принесли мне кусок торта, а значит, понимаете, почему я еще здесь. Поедемте со мной в Чикаго. В Коултауне вы завянете.

Пару мгновений Лили удивленно смотрела на него и молчала. Ей еще было невдомек, что она великая актриса, что использование знания поведения мужчин и женщин в чрезвычайных обстоятельствах станет делом всей ее жизни. Лили спокойно сунула руку в сумку для книг и достала оттуда кусок лучшего во всем Иллинойсе яблочного пирога.

– Выздоравливайте, мистер Малколм. Доброго вам вечера.

Уже через десять минут Лили вновь могли видеть на улицах Коултауна. Она несла пару туфель в бумажном пакете. В центре города царило оживление. С легкой улыбкой Лили кивала направо и налево озадаченным горожанам. Сначала она зашла на почту, задумчиво постояла перед плакатом с фотографией отца, потом вышла на улицу и отправилась к Порки. Увидев ее, тот не выразил удивления.

– Порки, у меня нет денег, но я обязательно заплачу через несколько месяцев. Ты можешь починить эти туфли, чтобы они не развалились окончательно? Постарайся так, как ты это умеешь. Сможешь сделать к пятнице и принести к нам домой?

Выйдя из будки, Лили дошагала до дальнего конца улицы, где жила мисс Дубкова, и поднялась по лестнице в ее квартиру. Портниха стояла на коленях перед манекеном и подшивала подол платья.

– О, Лили?

– Мисс Дубкова, я намерена сбежать в Чикаго с мистером Малколмом.

Портниха медленно, но без каких-либо затруднений, поднялась с пола.

– Что ж, самое время выпить по чашке чаю. Садись.

Лили не начинала разговор до тех пор, пока ей не был дан сигнал – после того как они сделали по первому глотку.

– Он говорит, что может найти для меня работу: петь в клубах и храмах, – а еще отведет к какому-то знаменитому учителю, который готовит оперных певцов.

– Так. И что же?

– Все, что вы скажете, меня не остановит, мисс Дубкова. А пришла я к вам просить об одолжении. Возможно ли, чтобы он посылал мне письма через вас?

– Пей чай.

Пауза затянулась, потом Лили продолжила:

– Я не выдержу в Коултауне больше месяца. Я должна петь, и мне нужно этому учиться. Чем раньше я начну, тем лучше. И кроме того, мне пора многое узнать о жизни вообще, а здесь это невозможно. Я хочу научиться играть на фортепиано. Даже если бы у меня было свободное время: а у меня его нет, я работаю с утра до ночи, – заниматься этим в пансионе просто не с кем.

Она развела руки в стороны и бессильно уронила.

– Ты-то его любишь?

Лили рассмеялась и залилась румянцем.

– Нет, конечно! Он ведь просто невежественный мальчишка! Но если готов мне помочь… А больше мне от него ничего не надо. Он совсем не плохой человек – можете сами в этом убедиться. Я поеду с ним в Чикаго и выйду за него.

– Малколм сделал тебе предложение?

– Он… падал на колени, плакал, говорил, что любит меня.

– Значит, предложение не сделал… Лили, он уже женат.

– Откуда вы знаете?

Ольга Сергеевна рассказала ей про кольцо и добавила:

– Кроме того, он поляк и католик.

Лили помолчала, а когда заговорила, речь ее была спокойна, как и взгляд.

– В любом случае здесь найдется не много мужчин, готовых взять в жены девушку с фамилией Эшли.

– Н-да. – Ольга Сергеевна поднялась. – Пей чай и помолчи минутку.

Через спальню она прошла в кухню, где прятала деньги, и спустя пару минут вернулась с кошельком из потертого шелка.

– Здесь пятьдесят долларов. Отправляйся в Чикаго. Пусть этот человек познакомит тебя с учителями, поможет с работой, но больше ничего ему не позволяй.

– Я возьму у вас тридцать долларов. Верну сразу, как только смогу.

Ольга Сергеевна вынула из кошелька двадцать долларов, остальное сунула в карман плаща Лили. Девушка встала.

– Так мистер Малколм может посылать мне письма на ваш адрес?

– Да. Теперь сядь и послушай меня. – Она на секунду задумалась, а потом принялась открывать один за другим шкафы, явно что-то отыскивая. – Давай-ка снимай свои тряпки, подними руки и повернись лицом к окну.