На исходе последнего часа Незнанский Фридрих

Сильный голос

Здесь его все равно называли — «русский». Рейн поначалу злился, доказывая, что не имеет к России никакого отношения, что сам он из Таллина, чистокровный эстонец, но шведы, выслушав слишком горячую, на их взгляд, речь молодого врача, вежливо улыбались и продолжали звать Рейна русским.

А Рейн уехал из страны довольно давно, но и тогда уже не было СССР, Эстония стала наконец свободной, поэтому и обидно было.

Впрочем, в остальном обижаться было не на что. Работу он получил довольно быстро, пришлось, правда, только пройти курсы переподготовки и очень сложный экзамен, а потом все пошло как по маслу. Недавно открывшаяся католическая клиника как раз набирала врачей со знанием языков Балтии — слишком много эмигрантов из Эстонии, Латвии и Литвы переселилось в Швецию.

Языка эти люди, к сожалению, почти не знали и объяснить симптомы своей болезни не могли. Шведы нашли самый разумный вариант. Наняли в медперсонал таких же эмигрантов.

Кстати, сегодня Рейна Мяяхе тоже довольно остро интересовали именно проблемы эмиграции.

Дело в том, что он ехал встречать в морской порт свою мать. Она наконец решилась приехать к сыну в Стокгольм. Правда, это случилось не раньше, чем умер отец Рейна, старый Вит Мяяхе. Он бы мать никогда не отпустил да и сам бы не уехал из Эстонии ни на день.

Конечно, по уму, надо было бы Рейну поехать в Таллин за матерью, но, во-первых, он был занят на работе — отпуск ему не давали, — а во-вторых, как раз и решал эмиграционные дела. Мать еще не дала своего согласия остаться с сыном, но Рейн резонно думал, что, если он таки добьется этого, все будет уже готово, останутся только небольшие формальности. А в том, что он сумеет уговорить мать, Рейн не сомневался. Тем более что предварительную агитационную работу уже провела Инга, которую мать Рейна просто обожала.

Да и кто бы мог не обожать Ингу? Уж Рейн-то просто души в ней не чаял. В этом и была основная причина, почему он не поехал за матерью сам. Он знал — у Инги все получится куда лучше. В клинике Ингу посылали к самым строптивым больным, она утешала родственников, успокаивала детишек.

Рейн вздохнул, вспомнив свою жену. Уже сколько лет прошло, а он все не мог остановить собственное сердце, когда просто вспоминал ее имя.

За последние годы они не расставались так надолго. Целая неделя! И вот она кончается, а Рейн едет в пассажирский порт. И там он встретит двух самых дорогих людей — мать и жену!

Если бы Рейн был действительно русским, он вдавил бы педаль газа своей серебристой «вольво» и птицей пролетел бы оставшееся до порта расстояние.

Но Рейн был законопослушным гражданином Шведского королевства, поэтому он спокойно вел машину в среднем ряду, даже особенно не злясь на огромный черный «бьюик», тормозивший перед каждым потенциальным пешеходом.

Рейн эту привычку — пропускать пешеходов всегда и везде, как бы ни торопился, — приобрел не сразу. То есть приобрел-то как раз быстро, но только вследствие весьма пренеприятного события. В Эстонии он машину не водил, но часто ездил на такси. А здесь, влетев со всего хода в зад большому «мерседесу», остановившемуся, как показалось Рейну, ни с того ни с сего, был оштрафован нещадно. «Мерседес» как раз пропускал пешеходов.

«Все-таки я русский, — с улыбкой думал теперь Рейн. — И в плохом, и в хорошем смысле. Пожалуй, шведы так не любят. Да и эстонцы тоже…»

«Бьюик» в очередной раз остановился, хотя никакого пешехода не было. Рейн завертел головой, ища причину остановки, и тут услышал пронзительный вой сирены. Почему-то этот вой неприятно резанул по ушам. Вообще полицейская сирена — сомнительный источник оптимизма. Но как-то быстро успокаиваешься — не по мою душу. В этот раз Рейну отчего-то стало неприятно. И тревожно.

Тревога усилилась, когда мимо уступавших дорогу машин промчались не полицейские машины, а кареты «скорой помощи». Они шли к порту.

Рейн заметил, что и в соседних машинах люди стали вытягивать головы, видно, встречать паром «Рената» ехали многие в этот час.

С этого момента черный «бьюик» ехал побыстрее. Рейн даже заметил, что он не затормозил перед женщиной с коляской, стоящей на обочине.

Рейн стал и сам искать пробелы в соседних рядах, чтобы обогнать медленные машины. Еще несколько автомобилей заторопились вслед за Рейном. Куда только девалась шведская законопослушность.

Рейн и сам не понимал, что происходит, почему все, и он в том числе, так заторопились? Плохой мысли он даже не допускал.

Наверное, наше сознание так устроено, что угадывает плохое наперед, сразу, но, жалея своего обладателя, дает какое-то время подготовиться к страшному известию.

…Люди в здании порта не ходили, даже не бегали, они носились. От окошка информации к мелькнувшей форменной фуражке полицейского или работника порта.

Рейн без раздумий включился в эту угорелую беготню, на ходу узнавая какие-то обрывочные, неясные, смутные, но от этого еще более страшные известия.

Что-то случилось с «Ренатой»…

Уже три часа от нее нет известий…

Отправлены вертолеты…

Отплыли спасатели…

Паром пропал…

Попадались известия и более спокойные. Их было даже, пожалуй, больше. «Рената» сбилась с курса…

Был небольшой шторм, туман, что-то случилось с навигационными приборами, теперь все в норме…

Уже отправлены буксиры встречать ее у входа в акваторию порта…

Но этих ободряющих сообщений становилось все меньше. А тревожных — все больше.

На ступеньках, ведущих в администрацию, вдруг появился кто-то, привлекший всеобщее внимание. Толпа встречающих бросилась туда.

Откуда-то появилось невероятное количество корреспондентов. Они тыкали в важное лицо микрофонами и объективами камер, они наперебой кричали что-то, а важный человек поспешно утирал лицо платком и только жалко улыбался.

— Что случилось? Скажите наконец!!! — закричал позади Рейна кто-то сильным голосом.

И вдруг шум смолк.

Важное лицо опустило голову и произнесло:

— По нашим последним сведениям, паром «Рената» в предполагаемом квадрате не найден.

— Что это значит?! — опять загремел тот же голос. — Они сбились с курса?

— Возможно…

— Они… затонули?! — захлебнулся в собственной догадке сильный голос.

Важный человек не ответил, он только опустил голову.

Толпа вдруг стала напирать. Крик поднялся страшный. Важный человек бросился вверх по лестнице, нагоняемый журналистами.

А толпа качнулась в другую сторону, к огромному телеэкрану, где возникло вдруг лицо того самого важного человека и повторилась только что происшедшая сцена. А потом это изображение сменилось лицом диктора, который печально произнес:

— По сведениям нашей телекомпании, эстонский паром «Рената» затонул в ста двадцати милях от порта. Посмотрите съемки наших корреспондентов с борта вертолета…

— Не-ет!!! — взвизгнул женский голос.

Рейн закрыл глаза. Этого не могло быть. Этого вообще не бывает. Нет, люди так не погибают.

Его жена и мать живы!

Он открыл глаза. На экране видны были серые волны, несколько катеров, прорезающих эти волны, и большой красно-белый круг, качающийся на воде.

«Рената» — было написано на нем.

Рейн пробрался через толпу и вышел из порта. Зачем он это сделал, он бы и сам не смог объяснить — сейчас уходить отсюда было нельзя.

И увидел огромного мужчину, который стучал кулаком в черный лак «бьюика», рыдая во весь голос.

Это был тот самый сильный голос.

Покойник

Петя Осколков проснулся оттого, что человек, с которым он мирно беседовал во сне, вдруг ни с того ни с сего схватил огромный молот и шарахнул бедного Петю по голове.

У Пети аж искры посыпались из глаз, показалось, что голова раскололась на кусочки.

Вот от этой живой и такой страшной картины Петя вскочил с подушки и тут же понял, что сон продолжился явью.

Голова действительно болела. Но не от удара молота. Просто вчера вечером Петя пил.

Начали культурно, с водки «Смирнофф», уложили на троих четыре бутылки. Нет бы остановиться. Хорошо же было!

Куда там! Петю же и послали за новой порцией.

А потом уже пили все, что горело. Попалась бы авиационная солярка, пили бы и ее. Петя уже смутно помнил своих собутыльников. Кажется, это были ребята с приисков. Ну да! Они же сдали партию золотишка, вот и проживали весело роскошные деньги. Но Петя помнил только их профессии. Лиц — никак не мог вспомнить.

Надо было чем-то срочно склеивать голову, поэтому Петя сначала выдул почти полведра воды, потом традиционно пошуровал по батарее бутылок и — безуспешно. Сунул руку в карман — деньги почему-то оказались на месте. И даже много.

«А, ну да! Мать твою за ногу! — мрачно подумал Петя. — Поили-то меня ребята… Кажется».

Но мрачные мысли стали быстро отступать, потому что забрезжил неожиданно близкий свет в конце туннеля. Осталось только добежать до ларька и быстренько прикупить нужных лекарств.

Ларек был в центре, а Петя жил на окраине, но жил-то он не в Москве и не в Нью-Йорке, а в поселке Февральский, поэтому бежать было минут пять.

Петя глянул на себя в зеркало, так, по привычке, но лучше бы он этого не делал. Ну и рожа — детей пугать.

Петя вывалился из дома и попытался сделать несколько движений бегуна. Получилось плохо. То есть совсем не получилось. Хотя поначалу показалось, что вышло даже слишком здорово. Петя вроде как полетел. Но только не вверх, а, разумеется, вниз. Прямо в кучу известки, которую сам же и соорудил в благом порыве отремонтировать наконец свою халабуду.

Вторая попытка закончилась тоже весьма печально. Петя чуть не сшиб забор. Поэтому он решил двигаться медленно, но верно. Эта тактика оказалась продуктивнее. Уже через минуту Петя выбрался на улицу. А там, хватаясь руками за все встречное-поперечное, спокойно двинулся к центру поселка.

Первая странность обнаружилась метров через двадцать. Вышедшая из дома старуха с ведром посмотрела на Петю диким глазом, почему-то перекрестилась и медленно села на землю.

«Все, — подумал Петя, — допился, люди шарахаются».

Вторая странность была в виде грузовика, который шел навстречу Пете, но вдруг завизжал тормозами и чуть не вмазался в дерево. Водитель вывалился в окно и проводил Петю ошалевшим взглядом.

Петя попытался ему улыбнуться, но вышло еще хуже — водитель закрыл лицо руками и вжал голову в плечи.

«Ну и плевать! — обиженно подумал Петя. — Как будто сам не бывал в состоянии острой похмелюги! Тоже мне — трезвенник!»

Третьей странностью была толпа алкашей на подходе к палатке, которая как раз после очередного тоста подносила ко ртам банки с портвешком, но, завидев Петю, даже забыла выпить. Это было уже из ряда вон. Это было как пришествие инопланетян. Хотя даже пришествие инопланетян — Петя это знал точно — не остановило бы алкашей.

«Может, я кого-нибудь убил? — с тоской подумал Петя. — Может, я свой вертолет сжег?»

Мысль о вертолете что-то смутно напомнила Пете, но он был уже возле коммерческого ларька, а тут все мысли сводились к одному: что брать?

Вот раньше было здорово — берешь что дают. А нынче — демократический выбор России. Одних водок видов двадцать. А вин — не перечесть! А еще ликеры, пиво, коньяки, шампанское и какие-то экзотические бутылки, содержимое которых не пробовал даже Серега Дегтярев, а он пробовал все.

При мысли о Сереге снова что-то смутно шевельнулось в душе Пети, но зациклиться на этом Пете не удалось, потому что продавщица Валька, увидев Петю, протягивающего руку в окошко и требующего три пива и две «Довганя», сошла с лица и завалилась всем своим пышным телом прямо на ящики с сигаретами.

Вот только тут Петя понял, что все странности — и не странности вовсе, а закономерности. Потому что уж Валька на своем веку всякого повидала: ее какая-то там рожа в беспамятство не привела бы.

Петя растерянно оглянулся на алкашей и спросил хрипло:

— Братцы, че я наделал?

Алкаши долго выходили из ступора. Петя повторил свой вопрос несколько раз, даже высказал кое-какие предположения, даже подергал алкашей за рукава, но они только открывали беззвучно рты, пока наконец один из них, поселковый дурачок Кепка, не загудел, не замахал руками, расплескивая портвешок, и не спрятался за спины остальных.

— Ты ж того, — выговорил наконец кто-то. — Теперь, значит, по наши души?

Этот ответ мало чего внес в дело прояснения ситуации.

— Чего — я? Убил кого? — спросил Петя.

— Не… Ты сам… Ты ж того… Трах-бах…

В этот момент диким голосом завизжала Валька, которая наконец пришла в себя:

— А-а-а-а!.. Покойник! Помогите!!!

Она тыкала пальцем в Петю и повторяла свою ахинею на разные лады.

Петя снисходительно улыбнулся:

— Валюха, мать твою за ногу, это ж я просто в известку свалился. Какой же я покойник?

— А-а-а!!! Разговаривает!!! — визжала продавщица.

Петя понял, что известка скорее всего ни при чем.

— Тихо!!! — гаркнул он что было мочи. — Молчать всем!

Валька замолчала.

— А теперь объясните мне популярно: почему мое лицо вас так настораживает?

Известно, что состояние похмелья делает наши речи весьма изысканными.

— Т-ты ж помер… — ответила Валька уже вразумительнее. — Грохнулся на вертолете.

Улыбка снисхождения сползла с лица Пети. Смутные его мысли стали укладываться в стройную картину.

«Мать твою за ногу! Я ж должен был сегодня лететь в Златоустовск! Почему же я здесь? — было первое, что отчетливо вспомнил Петя. — Ну точно — груз золотишка надо было везти. Как раз от этих ребят с приисков. Но я здесь. И все считают, что я помер. Это выходит, что…»

Петя дико огляделся по сторонам.

Дело в том, что как раз Серега Дегтярев выручил Петю. Он зашел к Пете ранним утром и, увидев друга в состоянии неструганой доски, сказал:

— Ясно, командир. Полетим без тебя.

«И я остался спать. А Серега полетел…»

— Так я же живой! — закричал Петя. — С чего вы, братцы, взяли, что я помер?

— Так грохнулся твой вертолет, — уже окончательно поставила точку над «и» Валька. — Час назад сообщили…

Теперь и известка была ни к чему — Петя стал бледнее смерти.

Вместо него, вместо гада-алкаша Петьки Осколкова, погиб его друг, самый лучший человек на земле, — Серега Дегтярев!!!

Московские гости

— Жизнь прекрасна и удивительна, — уныло бубнил Турецкий. — Удивительна. И прекрасна.

Шквальный ветер не давал вертолету ни секунды покоя. А сильная облачность заставляла «Ми-8» искусно нырять стрекозой вверх-вниз, выискивая прозрачные коридоры, и иногда лишь чудом не задевать верхушки скал. Казалось, пилот нимало не заботился о том, что чувствуют при этом пассажиры. Впрочем, он думал в тот момент лишь о собственной жизни, а пассажиров это должно было устраивать.

Турецкий заставил себя посмотреть в иллюминатор и тут же почувствовал, как манят и притягивают смертельные ущелья. Турецкому даже показалось, что он разглядел обломки металла, большой винт и какие-то темно-красные предметы… Да это же расплющенные человеческие тела!

Он летел вместе с Рагдаем, и верный колли оставался единственным живым существом на борту вертолета, пребывающим в хорошем расположении духа. Все остальные были откровенно близки к панике. Набегавшись вдоволь перед полетом, Рагдай преспокойно улегся возле ног Турецкого и самым наглым образом заснул.

На лицах немногочисленных пассажиров был уже написан самый настоящий страх.

— Все, хватит! — закричал кто-то. — Надо возвращаться!

Огромный детина в кожаной куртке с оттопыривающимся карманом извлек оттуда гранату и заорал, не обращаясь ни к кому конкретно:

— Вашу мать! Можете считать меня террористом! Я захватываю гребаный вертолет! Передайте этим блядским уродам в кабину: пусть летят куда угодно, только медленно и печально, как на похоронах! Иначе я сейчас сам их устрою!

Вертолет еще раз сильно мотнуло, Рагдай встрепенулся. И, плохо соображая со сна, кинулся на детину, кусая его за руку.

— Нет, Рагдай, нельзя! Назад! — закричал Турецкий.

Но было поздно: граната выпала на пол. Чека осталась у парня в руке. Тупо разглядывая ее, он открыл рот.

И в ту же секунду яркая вспышка заслонила все…

Турецкий проснулся. Лоб его покрылся испариной. Он почувствовал, что страшная болтанка прекратилась, и огляделся. Мощный «Ту-154» летел так плавно, что это не ощущалось вовсе. Погода за бортом была изумительная. Никакого Рагдая рядом не было и в помине, конечно же он остался дома. А в соседнем кресле сидел беспокойно ерзающий Слава Грязнов. Этот огромный, знающий всему на свете цену мужик в кожаной куртке боялся только одного — летать самолетом.

Однако же полетел, поскольку этому событию предшествовал ряд не менее важных.

Началось с того, что новый генеральный прокурор, назначенный в конце прошлого года, быстро разобрался в скверных деяниях своего предшественника и уговорил вернуться в Российскую прокуратуру Константина Дмитриевича Меркулова — на прежнюю должность, зама по следствию, а бывшего «важняка» Турецкого, уже с помощью Кости, — обратно в его же кабинет с широким подоконником и с напольными часами, остановившимися в день падения Бастилии.

Затем, ввиду острой нехватки высокопрофессиональных сыщиков, по личной просьбе генпрокурора, тоже «молодой» министр внутренних дел по-своему «уговорил» директора частного охранно-розыскного агентства «Слава» Грязнова временно переложить руководство на заместителя, а самого вернуться хотя бы на время в МУР и войти в состав следственно-оперативной группы Турецкого. Поработать со старым своим другом Грязнов был не прочь, но вот самолет…

— Если ты еще раз скажешь что-нибудь про прекрасную и удивительную жизнь… — выдавил Грязнов.

«Хорошо, что он со мной, — подумал Турецкий, — мы всегда так действуем друг другу на нервы, что мозги лучше начинают работать». И ехидно осведомился:

— Слава, ты когда-нибудь прыгал с парашютом?

— Отстань. — Грязнова явно подташнивало.

— Когда я прыгал первый раз, парашют раскрывался автоматически — от натяжения тросика…

— Саша, помолчи, ради Бога.

— Так вот, когда я прыгал первый раз, я забыл отключить запасной парашют, а он тоже открывался автоматом, и я, представь, приземлился под двумя куполами. Так что падал я чудовищно долго.

— Слушай, какого черта, а? Лучше найди мне какое-нибудь снотворное, — сказал Грязнов, завистливо глядя на безмятежно спящего в соседнем ряду белобрысого парня в дорогом костюме с цветастым галстуком. Его длинные ноги уходили далеко под следующее кресло. Грязнов по рабочим обстоятельствам не спал двое суток.

— Не советую тебе спать, старик, — искренне сказал Турецкий. — Там во сне сейчас такие вещи показывают. Костей не соберешь. А знаешь, есть такой фильм Хичкока — «Головокружение»? Очень рекомендую, и исключительно в терапевтических целях. Кстати, это детектив. Там один сыщик уронил себя с крыши и не мог с тех пор подняться выше второго этажа. Как ты думаешь, что его вылечило?

— Баба, надо полагать, — хмуро сказал Грязнов.

— Точно. Но есть еще и другие народные средства.

— Какое участие! — фыркнул Грязнов. — Лучше расскажи, что ты знаешь о Малахове.

— Ну, это много времени не займет. О Малахове я до того, как его санировали, вообще не слышал. Теперь вот знаю, что за два дня до гибели он связался с генеральным прокурором и попросил прислать следователя. Впрочем, он ведь скорее по твоей части, а, Славутич?

«Славутич» тоскливо посмотрел на прошелестевшую мимо миловидную стюардессу. Родинка над верхней губой ничуть ее не портила.

— Санировали? Что это за терминология?

— Санировать — значит очистить. Это терминология смежников — фээсбэшников.

— Ох уж мне эти ученые словечки! Санировали, — произнес Грязнов с отвращением. — Грохнули мужика — так нет же, видите ли, — санировали… Честно говоря, — признался Грязнов, держась одной рукой за горло, другой — за живот, — я знал одного Малахова, его однофамильца. Был в Москве такой довольно известный хоккеист, защитник, сейчас в НХЛ шайбу гоняет. Он у нас проходил свидетелем по одному пустяку. А у этого твоего я успел только несколько бумажек посмотреть. Значит, говоришь, грохнули его на охоте?

— Охота — дело темное, — хмыкнул Турецкий.

— Ну конечно, — через силу съязвил Грязнов. — Малахов упал на охотничье ружье и случайно зацепил курок. Поднялся, споткнулся и снова упал. И так девять раз. А все стояли и смотрели.

— Там был еще кто-то? — спросил Турецкий. — Ты разве что-то знаешь?

Грязнов пожал плечами. И убежал в туалет.

А Турецкий вытащил из кармана переднего кресла журнал «Аэрошоп» и с удовольствием погрузился в чтение. Обнаружив что-то интересное, он живо подозвал стюардессу с родинкой и ткнул в журнал пальцем:

— Что я могу отсюда заказать?

Когда Грязнов вернулся, на маленьком откидном столике стояла бутылка коньяка «Реми Мартен».

— Сейчас, — лукаво улыбнулся Турецкий, — я буду лечить твой вестибулярный аппарат. Сделаем из тебя космонавта. Можешь не сомневаться: я знаю старинный турецкий рецепт. Что ты об этом думаешь?

— Но ведь если мы приедем подшофе, — Грязнов никогда принципиально не произносил слово «прилетать», — это будет несколько ненатурально. Или нет? — оживился он.

— Или! — скомандовал Турецкий.

Спустя полчаса заметно возродившийся Грязнов безапелляционно провозгласил:

— Что там ни говори, Саня, а в последнем деле ты проявил себя натуральным лопухом. Я внимательно следил: ты постоянно вызывал огонь на себя, как мальчишка. Спрашивается, кому это надо?! Если собираешься выпендриваться и дальше, лучше скажи сразу: по крайней мере, у меня будет время поставить тебя на место.

— Вот как?

— Да, натурально так. Никакого понятия об элементарной логике, мать ее! Не бывать тебе генпрокурором. Ты хоть помнишь, что такое дедукция, Конан Дойла в детстве читал?

— Был грех.

— Ну так перечти, черт возьми. Предупреждаю, в Сочи вначале мы будем собирать факты, а не лезть на рожон. Я говорю, сперва нужно иметь на руках все данные, а уж потом решать, каким именно мерзавцам крутить бошки.

— Логично, мистер Холмс. Только то, что ты говоришь, называется индукцией. А дедукция — это как раз наоборот: выдвижение гипотезы, на которую проецируются все предыдущие события. Или подверстываются.

— Ты на что-то, кажется, намекаешь?

Турецкий улыбнулся и пожал плечами.

Грязнов посмотрел на него слегка помутневшим взглядом и сказал:

— В той истории я, натурально, был ни при чем. А вот послушай лучше о пользе вина!

Бутылка была пуста.

— Это коньяк, — напомнил Турецкий. — Причем отличный.

— Не важно. О пользе коньяка. Ты только представь, насколько по-другому могла бы повернуться история, если бы в семнадцатом году Ленин оказался не в состоянии влезть на броневик?! Индукция? — И он заказал еще одну бутылку.

Спящий парень в соседнем ряду напротив них так и не проснулся.

— Это ты уже сам, — предупредил Турецкий. — А мне еще разговаривать с аборигенами. Кстати о броневиках. Нас встречают, я надеюсь, какие-нибудь местные Шерлоки?

В иллюминатор было уже видно море.

— Встречают? — удивился Грязнов. — С чего бы это?

Оживленная толпа действительно встречала пассажиров самолета беспрерывными криками «браво». Щелкали вспышки фотоаппаратов, гудели съемочные камеры, скрипели диктофоны.

— Ну уж нет, давай подождем, — сказал Турецкий, поддерживая Грязнова. — Кого это они так могут встречать, Киркорова?

— Ты уверен, что не нас?

Как только на трап ступил заспанный молодой человек в дорогом костюме, толпа взревела от восторга, зашаталась и стала давить сама себя.

— Господин Кафельников! — вопила тетка, придавленная сверху коллегами-журналистами. — Сочи гордятся вами! Или гордится? Ваш родной город просто счастлив, что, выиграв открытое первенство Франции, Евгений, вы нашли время…

Кафельников юркнул в неизвестно как оказавшийся на летной полосе черный автомобиль и был таков. Толпа журналистов моментально рассосалась. И пассажиры смогли уже спокойно погрузить себя и вещи в подъехавший автобус.

Солнце жарило вовсю.

В аэропорту Турецкого и Грязнова встретил худой загорелый и улыбчивый человек, представившийся майором угрозыска Андреем Трофимовым. Он был в потертых джинсах и футболке.

На вид ему можно было дать не больше сорока лет. Брови редкие, глаза голубые, постоянно щурится, ресницы короткие, взгляд рассеянный, но движения резкие, экономные, рост метр семьдесят пять — семьдесят восемь. Зато речь по-южному плавная, спокойная и обильная ненужными эпитетами и прилагательными, привычно фиксировал Турецкий. Затем спохватился: «Фу, черт, зачем это я?! Да, еще на левой руке внушительное кольцо-печатка. Редкая вещь для мента, и это хорошо…»

Казалось, Трофимов готов был разговаривать о чем угодно, кроме дела, но удивительно, что в то же время он постоянно куда-то торопился, укоризненно поглядывал на часы и пританцовывал на месте, видя, что собеседники не спешат. Сейчас он выдавал множество разнообразной информации о погоде, температуре воды, атмосферном давлении, количестве отдыхающих, президентских дачах и пр.

— Что с Малаховым? — спросил Турецкий.

— Малахов скончался, — любезно откликнулся Трофимов. И добавил: — А все же не слабо Кафельников уделал всех во Франции! Ну что, поехали? — Он подталкивал их к припаркованному на стоянке милицейскому джипу «паджеро» темно-синего цвета.

— Неплохо в Сочах упакованы, — оценивающе сказал Турецкий. — Как тебе, Слава?

Слава, погрузившись на заднее сиденье, реагировал довольно вяло.

— Это заслуга Малахова, он выбил пять машин для управления из одного тутошнего коммерсанта, — криво усмехнулся Трофимов.

— Ну а мы сейчас в управление?

Трофимов замотал головой:

— На похороны.

— То есть как — похороны?! Неужели кого-то еще?…

— На похороны Малахова. Мы успеем, если постараемся, — объяснил Трофимов, прямо-таки подпрыгивая за рулем. — В нашей гостинице для вас приготовлены одноместные номера.

— Я думал, со дня убийства прошло уже не меньше недели, — притворно удивился Турецкий. — Похоже, мы здесь здорово кому-то понадобились? Но почему такая суета, я так ничего и не понял.

— Когда убивают начальника угрозыска — не до смеха, — улыбнулся Трофимов и дал по газам. — А «дэзу», честно говоря, я пустил, чтобы вы поскорей прилетели: боюсь, что дело прикроют. А тут — все же столичные спецы, глядишь, начальство не посмеет. Я ведь вас помню, Александр Борисович. Пару лет тому назад был я в Москве на переподготовке и попал на ваши лекции в МВД. Вы тогда что-то рассказывали о новой практике нейро… лингвистического программирования, так вроде бы, да? Довольно интересно, но, как выяснилось, у нас в провинции — совсем неприменимо, — усмехнулся Трофимов.

— Вот как?

— Ага, я же все конспектировал, как честный пионер, тащился от этого страшно, а потом тут внедрять пытался. Завалил быстренько пару дел, получил пистон от Малахова — на этом все и закончилось.

Трофимов гнал невероятно, даже и не пытаясь попасть в «зеленую волну» и совершенно игнорируя светофоры. Искушающе-летний курортный город стремительно проносился мимо. Непостижимым образом ощущалось близкое присутствие моря. Это чувство расслабляло и умиротворяло.

«А нельзя, нельзя, — подумал Турецкий. — Сколько же я здесь не был? Последний раз, кажется, мы с Иркой года четыре назад в „Жемчужине“… Или больше?… Да-да, эту холяву нам Меркулов подкинул…»

Раздавшийся негромкий храп засвидетельствовал глубокий и здоровый сон Грязнова.

— Давайте по порядку, Андрей… по отчеству?…

Трофимов махнул рукой: обойдусь, мол.