Племя Тигра Щепетов Сергей
— Ну-у-у, — притворно засомневался Семен. — Можно, конечно, попробовать…
— Да какая тебе разница, на сопки смотреть или на их голограмму? Вон, голограф — подъезжай и тренируйся. Какой у тебя квадрат? ХМ-132-4К? Сейчас поставим!
Семен приник к прибору и увидел знакомую долину реки, протоки, старицы. Севернее расстилалась слабо всхолмленная степь.
— Э, я так не могу, — закапризничал он. — Выведите на изображение масштаб, чтобы расстояния сравнивать!
— А сам не можешь? — удивился европеец. — Вон там — правая кнопка. Выбери метрическую систему и поставь масштабную линейку.
— Нужны мне ваши системы, — проворчал Семен. — Вы по-человечески расстояние укажите — в полетах стрелы, например.
— А в дальности плевков не хочешь? Совсем одичал с этими туземцами! — возмутился негроид.
— Можно подумать, что ты сам с Тау-Кита! — рискнул Семен.
— Местный, конечно, — засмеялся парень, — но все-таки!
— Ну, тогда выведи мне на схему отрезок, который человек проходит неспешным шагом по ровной местности за час.
— Четыре с половиной эйтара? — сообразил европеец. — Запросто!
То, чем занимался сейчас Семен, было ему знакомо и привычно. Территория его родной страны давным-давно покрыта так называемой аэрофотосъемкой. Это когда на строго заданной высоте летит самолет, из брюха у него торчит объектив фотокамеры, которая через равные промежутки времени делает снимки земной поверхности. Потом по этим снимкам топографы рисуют карты, а геологи прослеживают выходы горных пород. Два соседних снимка, если их рассматривать через специальный прибор, дают возможность видеть изображение в объеме — создают стереоэффект. В геологии такой метод исследования поверхности является широко распространенным — ему учат на младших курсах. Современному геологу совсем не обязательно уметь стрелять из ружья или ловить рыбу, а вот без навыков «хождения» по аэрофотоснимку на полевых работах делать нечего. В данном же случае все было значительно проще и легче: не надо ничего крутить, перекладывать и двигать. Прибор сам перемещал объемное цветное изображение на десятки километров, позволял видеть общую картину или рассматривать детали. Семен мысленно усмехнулся, сравнив себя с киногероем, кажется, Штирлицем, которому пришлось за несколько минут запомнить наизусть многостраничный текст. Сейчас ему предстояло проделать примерно то же самое, но не с текстом, а с картой. Что ж, дело привычное!
Семен не заметил, когда катер остановился и завис над поселком лоуринов. Он закачивал в свои мозги изображение одной сотни квадратных километров за другой, понимая, что иной возможности у него, скорее всего, не будет.
— Кончай баловаться, — сказал за его спиной европеец. — Ты что, всю планету рассмотреть решил? Так она большая, а ночь здесь уже кончается. Давай, двигай! Как с пультом-то обращаться, знаешь? Или ты только со стационарным работал?
— Вообще-то да, — честно признался Семен.
Вернувшись к себе, Нит-Потим едва успел расположиться в кресле, как один из экранов сам собой засветился. На нем возникло размытое переливающееся пятно, означающее, что говорящий находится под действием биоформатора. Из этого пятна смотрели два нормальных человеческих глаза, они то щурились, то закрывались, потому что их хозяин хохотал.
Начальник третьего отдела терпеливо ждал окончания веселья: является ли Пум-Вамин человеком — вопрос давно уже спорный, но то, что он специалист высочайшего класса, сомнений ни у кого не вызывает. Наконец смех кончился и пошел текст:
— Я просто в восторге от твоей работы, Нит! Правда-правда, получил огромное удовольствие! Какие высоты, какие глубины!
— Ну, и что? — предчувствуя неприятность, спросил собеседник.
— Да ничего, просто ты, похоже, старался напрасно.
— С чего ты взял?
— Я же профессионал, Нит, а ты обнюхал верхушку пирога и берешься судить о его вкусе!
— Послушай, Пум! В конце концов, я просил тебя подчистить за собой — это ведь из-за твоих штучек получилась такая гадость! Просил? И ты обещал! Если Комиссия к чему-нибудь придерется и начнет расследование…
— Ну-ну, не сердись, Нит, — примирительно сказал психоисторик. — То, что субъект остался жив при переброске сюда, — случайность, в которой никто не виноват. Понятно, что живой он здесь нам не нужен: мы выдернули из этого слоя полутруп, и закон равновесия требует заменить его настоящим покойником. Но наши правила запрещают лишать разумное существо всех шансов. Пришлось оставить ему один десятимиллионный, но он умудрился его реализовать.
— Все это я и без тебя знаю. Ты еще напомни мне про расчеты биологов, психологов, антропологов и прочих умников: провал в глубокое прошлое, культурный шок, неадекватность реакций…
— А что? Тут редкий случай, когда теория и практика совпадают: субъект погибает в течение нескольких суток в результате шока либо через две-три недели в результате невозможности приспособиться к окружающей среде. Если он все же приспособится, то его обязательно должны прикончить туземцы при первом же контакте. Четвертый вариант развития событий: субъект уклоняется от контакта или соглашается на любые условия — в этом случае он погибает как личность, что для нас фактически равнозначно физической смерти. Этого почему-то не произошло, и мне пришлось ему «помогать». Со своей стороны я сделал все, что мог. Ты же знаешь, сколько у нас сейчас работы, а пришлось отвлекать ресурсы на этот пустой район. В итоге из употребления вышли… м-м-м… почти вышли два стационарных зонда. Часть региона теперь не прикрыта.
— Что можно сделать с этими штуками?! Закинуть в ядерный реактор?
— При чем тут реактор? Один — он, правда, древней конструкции — оказался в пустоте — во всей округе лишь разлагающиеся трупы. А другой… Ну, в общем, с ним тоже проблемы.
— Что-то ты недоговариваешь…
— Конечно! Это же не по твоей части, Нит. Просто поверь, что мы сделали все, что могли, в отведенных нам рамках. А последний эпизод, я бы сказал, был на грани…
— Ты пошел на непосредственное вмешательство?!
— Нет, конечно. Но — на грани. И все это ради того, чтобы облегчить тебе жизнь!
— Облегчил…
— Что делать: этот дикарь оказался живуч, как хур-одр с Z16-142.
— Не говори глупостей: на Z16 кремневые формы жизни, а этот отличается от нас только цветом дыхательных пигментов в крови! Ты, наверное, просто развлекался с ним и довел дело до того, что он оказался под юрисдикцией нашего отдела. А к тебе, как всегда, никаких претензий. Но мы же, в конце концов, общее дело делаем! Надеюсь, хоть теперь-то этот вопрос закрыт?
— Ты все сделал чисто и правильно, Нит! — вновь рассмеялся Пум-Вамин. — Только боюсь, не учел одну маленькую деталь — совсем пустяк.
— Что еще?!
— А то, что он русский!
— М-да? И что это значит?
— Ты не знаешь?
— В такие детали я не вдавался.
— Разумеется. Так вот, в том мире, в том временном слое русские — это не народ, не нация, даже не этнос. Это — целая цивилизация. Или псевдоцивилизация. Причем как раз такая, которой ты его так замечательно запугивал: периферийная общность аутсайдеров, сформировавшаяся из работоргового государства. Она развивалась в условиях хронической деспотии правления и избытка всех видов ресурсов. Кроме интеллектуальных, конечно.
— Что ты хочешь этим сказать? Он у себя был крупным ученым.
— Да хоть каким! В глубине души он все равно остался потомком речных викингов и славян-смердов. Одни развлекались разбоем и грабежом цивилизованных соседей, другие поколениями гнули спины, а потом брали на вилы сборщика податей, поджигали свои избы и уходили еще дальше в леса. Неужели ты не понимаешь, что для этого парня кроманьонские дикари — почти родня?
— Не говори глупостей, Пум. Он вполне нормален и предсказуем.
— Да? А ты знаешь, что он сказал тебе на прощанье?
— У него не было ретранслятора.
— Конечно! Перевести? Это по поводу географии. Он сказал: «Может быть, вы и боги, но занимаете место дьявола».
— Но…
— Транспортировкой занимаются люди технического отдела. Мы ничего уже изменить не можем. Подождем результатов.
— Подождем, — вздохнул руководитель третьего отдела. — Надеюсь, он не догадается, что в свой мир сможет вернуться только мертвым?
Пум-Вамин ничего не ответил, но пятно на экране шевельнулось. Нит-Потим очень хотел верить, что психоисторик согласно кивнул, а не просто ухмыльнулся.
Она открыла глаза и попыталась понять: звонок ей приснился или действительно прозвучал? Телефон молчал, но она на всякий случай сняла трубку:
— Алле?
— Привет, Ленка!
— Ой, Сема! Вернулся! Наконец-то! Почему не звонил так долго? Почему не предупредил? Хоть бы э-мейл прислал! Ты где? В аэропорту? Слушай, а у меня и еды-то совсем нет! И, как назло, месячные вчера начались…
Она окончательно проснулась и почувствовала, что… В общем, что-то не то. Отодвинула трубку, посмотрела на нее, зачем-то подула в микрофон, вновь приложила к уху. Тишина. Причем не такая, какая бывает, если абонент молчит, а — полная. Как будто телефон просто выключен. Пожала плечами, медленно опустила трубку на рычажки. Словно испугавшись чего-то, схватила вновь — длинные гудки.
Он висел в пустоте — посреди бескрайней и бездонной черноты ночи.
Он висел долго, прежде чем сообразил, что звезды все-таки должны где-то быть. Тогда земля — в противоположную сторону. И он нашел их! Просто раньше смотрел не туда — ну и дурак же! Вон они — мерцают созвездиями. Теперь вниз!
«Э, нет! Вниз-то вниз… А сколько до поверхности? Десять километров или десять метров? Внизу пустота и чернота. Сейчас, наверное, самый темный предрассветный час. Неужели висеть до рассвета?! А это можно? Вот ведь попал…»
Он совсем не был уверен, что воспринимает окружающее именно глазами, но изо всех сил напряг зрение, пытаясь рассмотреть хоть что-то в той черноте, что противоположна звездам. Ничего — ни вдали, ни вблизи.
Или?..
Нет, показалось.
Да есть же! Есть — вон там!
Крохотное красноватое пятнышко. То исчезает, то появляется. Единственное. Вот оно засветилось чуть ярче и перестало пропадать.
К нему!
Подброшенные дрова прогорели, и костер вновь обратился в груду тлеющих углей. Только это было уже не важно — Семен оказался рядом.
На камнях у очага разложены куски мяса — чтобы не остыли. Сбоку пристроена «кастрюля» — кипеть ей давно уже не нужно, но пусть суп будет теплым. Маленькая светловолосая женщина в широком бесформенном балахоне сидит на земле, обхватив руками колени, и смотрит на угли.
Точнее прицеливаться он не стал — лучше оказаться на два метра выше поверхности, чем на два сантиметра ниже. Приготовил мышцы принять удар по ступням. И нажал кнопку.
Бумм!! Уф-ф!
Она вскочила и распахнутыми до упора глазами смотрела, как Семхон Длинная Лапа поднимается с земли, отряхивается, как, широко размахнувшись, закидывает в темноту какой-то небольшой плоский предмет.
Он обошел очаг, взял ее за плечи, притянул к себе и поцеловал в глаза — сначала в один, потом в другой. Проглотил, втянул, впитал в себя сияние, которое они излучали. Но от этого оно только усилилось. Или это обвально начался рассвет?
Она ткнулась головой ему в грудь, в истертую волчью шерсть:
— Бизон просил сказать ему, когда ты вернешься.
— Сейчас он узнает об этом, — улыбнулся Семен и потянул вверх подол ее рубахи. — Сейчас все об этом узнают, правда?
Эпилог
…Шаг. Шаг. Шаг.
АХУММ-БА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Крупный самец рыжевато-бурой масти шел и шел вперед. Не быстрее и не медленней.
Он не умел считать дни, не умел измерять расстояния. Но понятия о расстоянии и времени у него были: он идет долго. Очень долго. Слишком долго. А лучше не становится.
Значит, скоро он умрет. Но до тех пор будет идти. Пока не упадет. И тогда кто-то займет его место. Если еще будет кому.
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Медленный, тягучий вдох. И короткий шумный выдох. Облако пара…
Раз, два! Раз, два! Вправо — влево, вправо — влево.
Огромные бивни с треском взламывают толстый наст. Очень толстый. Слишком толстый.
А под ним снег. И на нем снег. Много. Слишком много снега. Слишком много снега давно.
Впереди нет никого — только снег. Впереди нет никого, потому что он самый сильный. Самец.
Остальным тяжело тоже. Но не так — он первый. Право сильного — не только лучшая еда и лучшая самка. Он имел и то и другое. Имел, чтобы теперь идти первым.
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Толстый наст, много снега. Под ним мало травы. Очень мало. Поэтому прежде, чем переставить ногу, он два раза делает движение головой — сначала взламывая наст, потом отгребая в сторону снег. Следующий шаг и вновь вправо-влево. Иногда успевает ухватить раздвоенным концом хобота пучок травы или куст и отправить его в рот.
Он хочет есть. Давно. Слишком давно. Это уже не голод — это хуже. Он расходует собственное тело. Многие сотни килограммов жира. Были. Шкура обвисла, горб на загривке съежился, почти исчез. Того, что он отправляет в рот, мало. Очень мало. Ничтожно мало. Так мало, что не стоит и стараться.
Он идет не для того, чтобы есть.
Кормиться будут другие — те, кто идет за ним.
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он не видит никого — впереди только снег. Но он чувствует присутствие всех — своих и чужих. Этой степи. Этого мира. Они все живут, потому что он идет.
Потому что МЫ идем.
Никто не командует, не принимает решений, не требует их выполнения. В них живет память поколений. Тысяч поколений. Память о тысячах зим. И они делают то, что нужно, чтобы спасти жизнь своих. И жизнь великой тундростепи.
Зимой выпадает снег. Потом тает и выпадает снова. Мамонтам, носорогам, бизонам, оленям нужно много еды, много травы. Ее можно выкопать из-под снега. Этого, конечно, будет мало, но за долгое лето почти все накопили много жира. Достаточно, чтобы продержаться несколько дней. Пока не сойдет снег. Те, кто болен, слаб или слишком стар, умрут. Мало кто своей смертью — степь милосердна. Их добьют саблезубы, медведи, волки и двуногие. Он, Рыжий, разрешит им это. Сам он не может убивать своих, а их боль и отчаяние чувствует. Очень сильно. Это нельзя затягивать.
Наст. Так иногда бывает. Редко. Не каждую зиму. Многие успевают родиться, вырасти и умереть, не узнав этого. Но так бывает. И коллективная память предков подсказывает, что нужно делать.
Иногда — очень редко — выпадает много снега. Он покрывает всю степь. Потом, конечно, наступает оттепель. Снег тает. Но не успевает обнажить землю, как снова мороз. Подтаявший сверху снег превращается в лед, в наст. Смертельное покрывало. Гибнут все — и те, кто под ним, и те, кто на нем. Крупные хищники проваливаются и жестоко ранят свои мягкие лапы. Олени, бизоны, буйволы раздирают до костей ноги об толстую корку льда, а ведь им нужно добраться до травы, они не могут долго оставаться без пищи.
И когда дух смерти зависает над степью, бредущие в десятках и сотнях километров друг от друга небольшие группы мамонтов начинают собираться вместе. Безошибочным чутьем они находят друг друга, их становится все больше и больше. И они начинают свой медленный марш. Свой поход против смерти.
Нет, конечно, «не против», а «за». За жизнь. Свою и чужую. За жизнь великой тундростепи.
Перелетные птицы выстраиваются клином. Так они экономят силы — полную нагрузку принимает на себя вожак, остальные используют воздушные потоки от его крыльев. Так легче. Чуть-чуть.
Мамонты тоже идут клином. Так легче — чуть-чуть. Первый ломает наст и разгребает его бивнями в обе стороны. Следующий уступом сзади тоже ломает и отгребает в сторону — правую или левую. Так легче — чуть-чуть.
Примерно так убирают снег с широких дорог и полос аэродромов снегоуборочные машины. Но то — машины.
Эти бурые гиганты — живые. Самцы идут первыми. Их длинные изогнутые бивни — плохое оружие. Они не для этого. В одиночку каждый смог бы продержаться очень долго. Только они так не поступают. Копят силы они не для поединков во время гона. Для того чтобы однажды встать впереди и идти, ломая бивнями наст. Молодняк и самки пойдут следом. Все, что они оставят, все, что пропустят в снегу их хоботы, соберут бизоны, олени, буйволы, лошади и сайгаки. Они тоже будут идти следом. Вместе с хищниками, которые станут добивать слабых. А задыхающаяся под настом мелочь получит свободу. Те, кто не погибнет под копытами, весной дадут потомство. Степь опять будет жить. Но для этого самцы должны идти вперед.
Есть самим им некогда. Нельзя останавливаться, нельзя сбавлять темп. Нельзя его ускорять. Слишком медленно — свои за спиной сгрудятся, и им достанется мало еды. Слишком быстро — им придется разгребать много снега, чтобы добраться до травы и кустов. Значит — только так:
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Без остановки.
День за днем.
Подремывая на ходу. Пытаясь хоть что-то ухватить хоботом.
Их рождается примерно поровну — самцов и самок. Для поддержания численности вида этого не нужно, ведь самцы редко гибнут от зубов хищников и еще реже устраивают смертельные поединки. Они умирают в строю. Вот так:
— У-Р-Р-У-У!!!
Рыжий не оглянулся, не задержал следующего шага. Он и так знал, что случилось. Старый темно-бурый самец, шедший за ним пятым слева, рухнул в снег на колени.
— У-Р-Р-У-УУ!!!
И хруст наста под завалившейся на бок тушей.
«Все. Молодец, Бурый! Ты ослабел давно, но не замедлил шага, не ушел во второй ряд. Молодые самцы так иногда поступают. И выживают. Но никогда потом не становятся Вожаками. Уже никогда».
Сейчас строй сомкнется, оставив Бурого лежать в снегу. Никто не остановится, не замедлит шага. Ему никто не сможет помочь. Только тигр или двуногие. Но их рядом нет. Почему-то…
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Рыжему не нужно смотреть по сторонам — он чувствует своих. Клин, который он ведет, очень широк — на несколько километров в обе стороны. «Нас собралось много — значит, беда велика. Но мы пока идем хорошо — почти в линию. Когда останется мало сильных, клин вытянется, сужая захват. Место сильных займут более слабые. Потом самки. Потом… Но так не бывает. Мир гармоничен и добр — к сильным. Подует теплый ветер, выглянет солнце. Оно будет светить долго, и на земле не останется снега. Только вода — ее можно будет пить вволю. И трава — прошлогодняя сухая и новая — зеленая и нежная. И кусты — много тонких веток с набухшими почками. Так случается всегда. Рано или поздно. Поздно, это если уже без меня».
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Не замедляя движения, не переставая двигать головой, Рыжий задремывал. И тогда перед ним вставали картинки прошлого. Страшного прошлого. Непонятного. Недавнего. Во всяком случае, между теми событиями и этим смертным походом не было перерыва зеленой травы и большой еды. Совершенно точно — не было.
Земля содрогалась. Земля вырывалась из-под ног. Из ее недр доносился беззвучный гул и грохот, который слышало все население великой тундростепи. Это был страх, это был ужас. От него некуда было уйти, потому что он был всюду. А в той стороне, где не бывает ни закатов, ни восходов, то разгоралось, то меркло бледное зарево. Привычный мир бился в конвульсиях, и все живое металось в поисках спасения. Спасения непонятно от чего.
…Они пересекали долину небольшой реки, оставляя цепочку следов в песке террас и поймы. Он уже перешел на тот берег, когда земля вздрогнула, а потом ударила по ногам так, что подогнулись колени. Но он смог почти сразу встать. Да, он встал и смотрел, как на том берегу погружается в песок, вдруг ставший зыбучим и вязким, его детеныш. Он смотрел и понимал, что ничем не может ему помочь.
Одна из самок кинулась на выручку. Он не успел ее остановить. Она вошла в воду по брюхо и остановилась, не в силах вытянуть ноги из вязкого дна. Она была еще жива, когда вода в русле исчезла. Иссякла, утекла, кончилась. Потом раздался грохот. Тихий. Страшный. Он услышал его. И понял. И пошел от реки прочь, ревом и бивнями подгоняя своих. Он успел. Долина превратилась в сплошной поток. Нет, не воды — песка, камней, грязи. Кажется, там мелькнул труп носорога. Рыжий больше не оборачивался — он гнал и гнал своих подальше от страшного места. Но страшно было везде, и земля тряслась под ногами…
Потом были ураганы. Бураны. С дождем или снегом. Своих стало уже больше — встретились три семейные группы. Они сбивались в кучу и стояли, прикрывая боками молодняк. Стояли, изнывая от голода и жажды. Собирали хоботами мокрый снег со спин друг у друга. Стояли. Долго. Потом шли, отправляя в желудки все съедобное, что встречалось на пути. Инстинкт указывал им направление — туда, где безопасней. Но мир вокруг менялся — менялся так, как не менялся никогда. Они ошибались. И гибли. Шевелились камни, возникали длинные провалы, которые нельзя было обойти, песок тек, как вода, а сама вода исчезла там, где была всегда. И появлялась там, где ее никогда не было.
Своих становилось все больше и больше. В этом аду они находили друг друга. Это правило, этот закон предков не давал сбоев: в беде надо быть вместе. Каждый погибший спасает других, показывая — сюда нельзя, здесь смерть. И они уходили, оставляя мертвых и еще живых.
Потом начал падать снег. Густой. Мокрый. Наваливался тяжелым грузом на спины, на обмякшие уже жировые горбы. Он таял, и вода стекала струйками по длинной шерсти. Низины с кустарником скрылись под месивом из воды и снега. Осталась только трава на возвышенностях, которой было мало. А снег все валил и валил. То сухой и колючий, с пронзительным ветром, то тяжелый и мокрый.
Однажды снег кончился, и все пространство заполнил туман. Плотный, теплый и влажный. Переполненный невыносимо едкими запахами гари и дыма — совсем не теми, что исходят от стоянок двуногих. В конце концов исчез и этот туман, покрыв подтаявший снег серой пленкой пыли. Плохой пыли — такой снег и лед совсем нельзя было есть вместо воды. Его нужно было разгребать в стороны. Они надеялись, что эта гадость уйдет вместе со снегом, который вот-вот растает. Но он не растаял. Наоборот. Холод покрыл степь непробиваемой коркой. Смертным покрывалом.
И тогда они пошли. Пошли, втягивая все новых и новых своих в это движение. И вся великая тундростепь двинулась за ними следом.
Нет, Рыжий не сразу стал первым. Несколько дней он был рядовым — одним из многих. Их цепь сначала вел один. Потом другой. Потом сразу трое — равных по силе. Строй имел тогда три выступа, три зубца, направленных вперед. Это было неправильно, и постепенно они выровнялись. Кто-то загонял себя до конца — до последнего шага, до падения на бок, после которого следует медленная смерть от удушья — если не добьют хищники. Кто-то, почувствовав, что слабеет, сбавлял темп и становился вторым, пятым, десятым, двадцатым…
Потом перестроения кончились. Все заняли свои места. Окончательные. Потому что нет смысла удлинять жизнь за счет ближнего — ведь это свой. Рыжий не рвался вперед. Просто однажды оказалось, что те, кто справа и слева, слабее его. И все же они еще очень сильны. И смогут идти долго — если он будет первым. И он стал первым.
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он не думал, не рассчитывал, не строил планов — так, как это делают люди. После пережитого ужаса, после десятков смертей, после сводящего с ума чувства беспомощности он обрел, наконец, верх и низ, цель и смысл, единственную правду. Просто нужно идти вперед, ломая бивнями наст и разгребая снег. Позади, справа и слева, несколько десятков самцов, но среди нет равного ему по силе тела. И духа. Такова данность. Значит, он будет идти первым. Пока не упадет. Чтобы другие упали чуть позже.
Жалко только, что поблизости нет ни тигров, ни двуногих. Без них придется долго умирать.
…Шаг. Шаг. Шаг.
— АХУММ-БАА!
Шаг. Шаг. Шаг…
Он почуял их запах на другой день — двуногие были далеко впереди и справа. А близко только один. Рыжий шел прямо на него.
Закутанный в чужие шкуры человечек сидел на снегу. За ним вдаль уходила цепочка его следов.
Рыжий знал его. Знал не отстраненно, как знает степь каждого «своего». Он знал его лично — они встречались.
Только в этот раз двуногий был неполон, несовершенен. Наверное, он сейчас не мог убивать в одиночку. «Странно. Двуногие приходят, чтобы убивать. Зачем он здесь?»
Когда до концов мерно двигающихся бивней осталось метров десять — пятнадцать, человек встал и начал пятиться, стараясь, чтобы расстояние не сокращалось. Он был так ничтожен и мал, что наст под ним не проваливался.
Нет, он не назвал его по имени. Да у него имени и не было. Он дал понять, что обращается к нему. Только к нему:
— «Куда ты ведешь их, Рыжий?»
— «Туда».
— «Вам нельзя туда».
— «Нужно».
— «Мир изменился, Рыжий».
— «Да. Но оттуда пахнет теплом и водой. Значит, там еда».
— «Там нет еды. Только вода».
— «Есть. Когда нет нигде, там есть».
— «Да пойми же ты! Пойми! Весь тот район ниже уровня моря! Лед тает со страшной силой — там наводнение! Если еще и не залило все, то скоро зальет! Вас или отрежет от берега и вы потонете, или вы упретесь в границу воды и передохнете с голоду!»
— «Не понимаю».
— «Что тут понимать-то?!»
— «Не понимаю».
И тогда человечек остановился — перестал пятиться и замер.
Это длилось совсем недолго, но Рыжий вдруг увидел, услышал, почуял, ощутил. Все сразу — объемно, ярко, рельефно. Как наяву.
Низкий вязкий берег. Бескрайний в обе стороны. Мелкие медленные волны поднимают и опускают пряди травы, сцепленные кое-где комками льда. Впереди черная дымящаяся вода. Совсем недалеко воздух становится непрозрачным от пара, и вода как бы плавно перетекает в низкие темные, почти черные тучи. Безнадежность и смерть.
А сзади подходят и подходят свои. Они не верят, не понимают, что путь окончен, что двигаться больше некуда. Не понимают и продолжают идти…
Это длилось лишь мгновение. А потом перед ним опять был снег, и на нем укутанный в чужие шкуры двуногий. Человечек вскинул к голове верхние лапы, издал какой-то звук и упал. И остался лежать. Прямо на пути.
Расточительство. Огромное. Рыжий понимал это. Но сделал именно так.
Чуть повернул голову, и правый бивень на очередном такте не вспорол наст, а прошел над самой его поверхностью и сдвинул тело человека далеко вправо.
АХУММ-БАА!!!
Шаг. Шаг. Шаг…
Черный с седыми прядями самец, шедший вторым справа, не удивился, не посмотрел вслед вожаку. Он просто повторил его движение.
АХУММ-БАА!!!
Шаг. Шаг. Шаг…
Это задержка. Маленькая. Почти незаметная. Всего на один шаг, на одно движение головой. Он сделал это.
Следующий повторил за ним.
И весь правый фланг — один за другим.
— По-моему, они поворачивают, Семхон! Пока еще почти незаметно, но, кажется, они забирают к востоку!
— Травяные мешки! Т-тупицы! Поубивал бы гадов! У меня же рука вывихнута! И с ногой что-то… Блин, ведь новая же была рубаха! И в клочья!! Ур-роды! Ветка дней пять шила! А со шкурой сколько провозилась?! Мягонькая получилась, и вот… Как я ей на глаза покажусь?! Гады, сволочи!! — В языке лоуринов ругательств было мало, и Семен перешел на русский. Он матерился долго — пока не вытряхнул почти весь снег из одежды. Потом спросил:
— Что, так и перекатывали от одного к другому? Бивнями?!
— Ага, — без тени улыбки ответил Черный Бизон. — С бивня на бивень передавали — обхохочешься!
— И совсем не смешно. Однажды при таком общении у меня просто лопнут мозги!
— Не лопнут. Твоя женщина сказала, что Семхон будет жить еще долго. Я ей верю. А ты?
Конец второй книги
Читать бесплатно другие книги:
