Племя Тигра Щепетов Сергей

Глава 9. Снегопад

Сидеть в палатке мочи не было никакой, и Семен бродил по окрестным холмам, пугая редких бизонов и оленей, выкапывающих траву из-под снега или просто пасущихся. Оказалось, что почет и уважение членов первобытного племени тешит, конечно, самолюбие простого кандидата наук, но при этом налагает массу обязанностей. Причем дурацких. И никуда не денешься: не объяснять же людям, что та или иная традиция глупа и бессмысленна? Тем более что сам в этом далеко не всегда уверен.

В поселок у Желтых Скал Семен прибыл с целым караваном. Вообще-то считается, что до него ровно день хода, да и то, если не очень торопиться. Кое-кто из особо быстроногих, говорят, умудряется сбегать туда-сюда от рассвета и до заката. От позора Семена спасла Сухая Ветка. По просьбе Тигров она тоже вошла в состав делегации, и в ее честь процессия двигалась медленно. Кроме того, привычные бегать налегке воины на сей раз были тяжко нагружены. Каждый нес по двадцать — тридцать килограммов кремневых желваков не то для обмена, не то в подарок близким родственникам. Помимо этого, они несли несколько глиняных посудин, изготовленных когда-то Семеном, а также его арбалет. Сам хозяин оружия совсем не был уверен, что это чудовище нужно брать с собой, однако ему дали понять, что Тигры хотят увидеть «магию малого дротика». Семен не был против, особенно когда узнал, что нести тяжеленный агрегат придется не ему. Кроме того, в заплечные мешки воинов были погружены или к ним привязаны: запас еды (на случай, если Семхон проголодается), штанины и новая длинная оленья рубаха (на случай, если Семхону в пути станет холодно), три больших куска выделанной кожи и четыре нетолстых слеги для устройства походного шалаша (на случай, если пойдет дождь и Семхон промокнет). Ничего этого Семен, конечно, не просил и не требовал, сами же лоурины обычно в дорогу берут только копье и лук; единственный груз, достойный отягощать плечи мужчины, — это добыча. Откуда в данном случае столько излишеств, Семен понял не сразу, а потом долго ворчал и ругался. Оказалось (кто бы мог подумать?!), что это происки Сухой Ветки! Это она, значит, нашептала воинам… Оправившись от удивления, Семен задумался над другим: с каких это пор лоурины стали интересоваться мнением женщины, принимать во внимание ее слова?! Что-то странное происходит в «родном» племени… Тем не менее факт налицо!

Путешествие прошло вполне благополучно, если не считать того, что воинам было скучно — такое медленное передвижение, да еще с грузом, их просто изнуряло. Морально, конечно. Семен это почувствовал и после ночевки пошептался с Бизоном. Предложение получило поддержку, и наутро половина делегации, забрав почти весь груз, умчалась вперед.

Смотреть на гостей — главным образом, на Семена — сбежалось все население поселка, две трети которого составляли, конечно, женщины, дети и подростки. Мужчины присутствовали не все, но Семен оценил общую численность населения более чем в сотню душ. Длинных жилищ и отдельно стоящих вигвамов он насчитал двенадцать штук. Сам поселок располагался в широкой ложбине на берегах мелкого ручья. Никаких желтых скал поблизости Семен не обнаружил, хотя местность вокруг была довольно холмистая.

Одеяния здешних мужчин и женщин практически не отличались от тех, к которым Семен привык. Да, собственно, он и сам так выглядел, разве что рубаха у него была не из оленьей или лошадиной шкуры, а из волчьей, впрочем, уже настолько потертой и грязной, что с первого взгляда можно было и не различить. Семен, правда, подозревал, что лоурины такие вещи различают именно с первого взгляда. В общем, воины рода Тигра отличались от своих родственников — Волков только налобными повязками, которые у них были не кожаные, а, так сказать, меховые — шерстью наружу. Чья именно это шерсть, понять Семену было слабО.

Сразу же по прибытии члены Семеновой делегации бесследно растворились в толпе. Он успел заметить лишь, что гостями они себя здесь не чувствуют — это вроде как филиал их собственного поселка. Семену же и Ветке выделили персональное жилье. Честно говоря, он изрядно побаивался, что ночевать придется в компании малознакомых или незнакомых мужчин и женщин. Но — нет, специально для него Тигры возвели новый вигвам на краю поселка, причем по размерам и форме он довольно точно повторял конструкцию, собственноручно сооруженную Семеном в поселке Волков. Совсем уж большой удачей это было считать нельзя, поскольку свое жилище с очагом не в центре, а на входе Семен строил в расчете на холостяцкую жизнь при теплой погоде.

Потом был торжественный прием в обиталище Вождя лоуринов с долгой трапезой, обменом комплиментами и рассуждениями на отвлеченные темы. Помимо трех старейшин, присутствовали главный шаман племени и его ученик по имени Кунди. Последний под каким-то предлогом покинул заседание в самом начале, на что, впрочем, внимания никто не обратил. Сам же Вождь оказался довольно молодым парнем, вряд ли старше Черного Бизона — то есть слегка за двадцать. Шаман же, похоже, был по-настоящему стар и выглядел усталым.

Деловую часть многочасовой беседы вполне можно было уложить в несколько фраз. Совет Племен крайне неохотно дал согласие на убиение и воскресение юноши из рода Волка. Поэтому обряд должен быть выполнен со всей тщательностью, дабы не вызвать ненужных сомнений и слухов. В мистические глубины (или высоты) этого таинства Семен погрузиться (или подняться) не смог, да и, собственно, не очень-то и пытался. Зато уяснил практическую часть мероприятия. Он вместе с Головастиком должен отправиться в степь, где они семь дней будут «молиться и поститься». Семен вспомнил Гайавату и еще десяток описаний подобных практик у первобытных народов, и ему это сильно не понравилось. Он, конечно, постарался «не потерять лицо» и вопросы задавал витиеватые и многосмысленные. В итоге выяснилось, что какую-никакую крышу им все-таки там организуют, а вот огня разводить никак нельзя — ну, не пользуются огнем ни волки, ни тигры, не любят они это! И питаться придется соответствующей пищей — сырой мамонтятиной. Печально, конечно, но ничего с этим не поделаешь: уподобление родовому зверю дело тонкое — ох-хо-хо…

В итоге Семен оказался в крохотном шалаше на пологом холме посреди степи, покрытой прядями высохшей травы. Впрочем, кое-где сквозь нее уже начала пробиваться свежая — зеленая: то ли растения приняли бесконечные оттепели за начало весны, то ли весна следовала здесь непосредственно за осенью. Компаньоном Семена оказался хмурый прыщавый подросток, невесть почему получивший в детстве кличку Головастик.

Внешне он напомнил Семену другого парнишку — студента-практиканта из геологического техникума. Тот давний полевой сезон Семен вспоминал с удовольствием. Рабочих у него тогда было несколько, но почти все маршруты он отходил именно с Андрюхой. Парень оказался на удивление безруким и неловким в горно-таежной жизни. Он не умел готовить еду, ставить палатку, разжигать костер, рубить дрова, отколачивать образцы и укладывать рюкзак. Он старательно учился, но получалось у него плохо. Зато он любил ходить по горам и никогда не ныл от усталости. При работе на разрезах он терпеливо часами карябал в блокноте под диктовку описания слоев и горных пород — под комарами, под палящим солнцем, на ветру или под дождем. А как только выдавалась свободная минута, они начинали говорить. И могли заниматься этим бесконечно. По природе своей Андрюха был говоруном, и, самое главное, он был Читателем (да-да, с большой буквы!). В свои 16 с немногим лет он перечитал всю изданную в стране фантастику (тогда, впрочем, ее было не так уж и много, во всяком случае — обозримо). Причем любую книгу мог пересказать от начала до конца с собственными комментариями. Полюбившиеся романы он перечитывал по многу раз, а такие вещи, как «Понедельник…», «Трудно быть богом» и, конечно, «Мастер…», он цитировал наизусть страницами. Не раз и не два случилось, что они с Семеном, увлекшись смакованием высказываний кота Бегемота или отца Кабани, забывали, куда и зачем идут, и забредали не в тот ручей или промахивались мимо нужного склона. Для молодежи наиболее тяжким испытанием в полевых условиях является не убойная работа, а как раз наоборот — вынужденное безделье. Представьте, что вы застряли где-нибудь на водоразделе в крохотной палатке вдвоем с напарником. Здесь нужно поработать день-два и вернуться на базу. Но идет дождь, работать нельзя, а нужно лежать в спальных мешках, поменьше есть и ждать, когда дождь кончится — день, три, пять… Нет при себе ни книжки, ни игральных карт, ни радиоприемника, а все истории из собственной жизни пересказаны множество раз. Попробуйте-ка полежать дня три с пустым брюхом, глядя на серый брезент крыши и слушая гул комаров! А пять дней? А две недели?! Вот-вот… С Андрюхой подобные испытания были не страшны: сжевав с утра по три макаронины, они до вечера погружались в теплый и солнечный мир «Понедельника…» или отправлялись в Петушки с Венечкой Ерофеевым…

Увы, сходство Головастика с Андрюхой оказалось чисто внешним. Парня, конечно, можно было понять: что ему стоило оторваться на миг от костяной статуэтки и глянуть в степь? Всего одно движение глазами, которое он сделать мог, но не сделал, и вот… Сотни трупов — и своих, и чужих, а сам он повис в пустоте — приговоренный к мучительной смерти и помилованный, не ребенок и не взрослый, не изгой, но уже и не член рода. Вот он сидит в шалаше, прислонившись спиной к кривой слеге, и смотрит в пустоту остановившимся взглядом, вяло и односложно отвечает на вопросы… Да, собственно, о чем его спрашивать? Всю его прошлую жизнь можно уместить на половине странички крупным почерком. Наверняка она была точно такой же, как у всех остальных. Там, в другой реальности, подростковый возраст считается трудным — и для родителей, и для самих подростков. Гормональный взрыв, перестройка характера, попытки самоутвердиться. Причем часто самоутвердиться самым простым способом — не утверждая собственную талантливость, а доказывая, что все вокруг плохие и не могут понять такого замечательного меня. Что ж, надо признать, что лоурины проблему переходного возраста решают успешно. Да, жестоко, но — эффективно. Пара лет ежедневных тренировок с короткими перерывами на сон, потом посвящение — интимное знакомство со смертью, и пожалуйста — готов новый воин-охотник. Спокойный, отрешенно-доброжелательный, способный получать удовольствие от работы, от еды, от удачного выстрела, от соития с женщиной и немудреной шутки напарника. Способный, не потея, пробегать десятки километров по степи, выхватить из воды проплывающую рыбу, в долю секунды взорваться яростью битвы и умереть без сожаления и страха. Общинники… Общинное сознание… Даже он, Семен, человек из другого мира, чувствует, насколько комфортно и уютно это неразделенное «я — мы». Комфортно и… уязвимо. Выпасть из общности, оказаться вне ее — это страшнее, чем смерть, потому что простой физической смерти тут никто почти не боится. Он видел, как чувствовал себя Черный Бизон, оказавшийся оторванным от общности Людей… «Вот Мария Семенова создала замечательный по своей выразительности образ Волкодава. Против волшебной силы искусства доводы разума бессильны, но в жизни так не бывает. Подросток из рода Серых Псов, оставшийся сиротой, ни при каких обстоятельствах не мог сам по себе стать воином, да еще и мстить кому-то. И вовсе не потому, что это невозможно физически — возможно, наверное. Это невозможно психологически: оставшись без „своих“, незачем жить, незачем прилагать какие-то усилия. Это даже не исчезновение „земли под ногами“, это исчезновение всего сразу: верха и низа, правого и левого, закона и беззакония, добра и зла. Строго говоря, наверное, часть людей получила возможность жить и действовать в одиночку, не оглядываясь и не опираясь на „своих“, лишь в результате „революции“ Христа. Именно Он предложил себя в качестве универсальной, высшей замены рода, клана, племени. Даже те, кто не верит в реальность евангельских событий, все равно живут с сознанием того, что есть некие высшие, надчеловеческие критерии добра и зла. Это кажется настолько естественным, что люди забывают о том, что так было не всегда. У литературного Волкодава, по сути, христианское самосознание. А вот у Гамлета — не очень.

Удивительно, но, кажется, правы те, кто полагает, что идея единого Бога-Творца очень древняя, если не изначальная. Позже в ходе истории она будет трансформирована или забыта, а затем возродится библейским преданием. Только этот единый или двуединый Творец настолько высоко, так далеко, что для большинства его как бы и нет, а вот род и племя — есть, это объективная, так сказать, реальность. Так что мне нечего предложить Головастику вместо того, чего он лишился. Если только убедить, что скоро все наладится. Впрочем, для него это ложь, поскольку он действительно собирается перевоплотиться, перестать быть самим собой и стать кем-то еще. И что делать?»

В первый день после нескольких неудачных попыток контакта Семен нашел-таки выход:

— Знаешь что, парень… Ты, конечно, в депрессии: у тебя шок, ступор, нервный срыв и так далее. Разговаривать ты не можешь или не хочешь — ну и черт с тобой! Но я прошу тебя по-человечески: не вздумай гадить под себя! Понял? Будь добр набраться сил и вылезти наружу, когда приспичит! Иначе я буду лечить тебя по-нашему — по-бразильски! — Он погрозил ему кулаком.

Кучу непонятных парнишке слов Семен подсыпал умышленно — для пущего воздействия. Головастик вяло кивнул, и Семен отправился гулять по окрестностям: уговора о том, что все семь дней он должен сидеть на месте, не было. Может быть, конечно, это подразумевалось само собой, но Семен предусмотрительно вопроса не задал, зато придумал оправдание на случай предъявления претензий: раз он такой «волчистый» волк, то должен ходить-бродить, а не лежать, как медведь в зимней спячке.

Выпавший накануне снег благополучно растаял, светило солнышко, было тепло и приятно. Правда, все вокруг было мокрым, и мокасины Семена, хоть и были пропитаны жиром, быстро размокли и болтались на ногах как безразмерные лапти. Впрочем, далеко в этот раз ему идти не пришлось — глину он нашел в русле ближайшего ручья, вздувшегося от талой воды. Как опытный гончар, Семен помял ее, растер между пальцами, понюхал (зачем-то) и решил, что сойдет. Правда, в ней многовато песка и встречаются мелкие камешки, но, в конце концов, не посуду же он лепить из нее собирается! Семен наковырял килограмма два, кое-как размял, слепил в ком и потащил к шалашу. Там он уселся на свою подстилку и с умным видом принялся за работу.

Заяц у него не получился, и он переделал его в рыбу. Потом стал лепить Чебурашку, но он оказался больше похож на крокодила Гену. Семен решил, что об этом никто не догадается, поскольку крокодилы здесь не водятся, и занялся изготовлением Винни-Пуха. Получилось довольно удачно, и скульптор глубоко задумался над тем, как сделать, чтобы Винни все-таки отличался от своего друга Пятачка. Или, может быть, стоит сделать ему круглый нос, и тогда это будет не сомнительный медведь, а совершенно ясный поросенок?

— Не так, — еле слышно сказал Головастик. — Передние лапы…

— Поучи меня еще, мальчишка! — возмутился Семен. — Ты и так не сможешь!

— Смогу…

— Так я тебе и поверил! — усмехнулся ваятель, отделил изрядный шмат глины и протянул мальчишке: — На, дерзай!

— Что?

— Лепи, говорю, раз ты такой умный!

— Угу…

Вообще-то, в комплект детских игр у лоуринов, как заметил Семен, возня с глиной и лепка почему-то не входят. Если, конечно, не считать кидания друг в друга комками грязи или ила. Однако короткого наглядного урока Головастику оказалось достаточно. Он даже приспособился плевать на пальцы, чтобы материал не прилипал. У Семена отвисла челюсть — на его глазах в тонких грязных пальцах с обгрызенными до мяса ногтями комок глины превратился в ушастого зайца, заяц — в рыбу (щука — совершенно точно!), рыба — в медведя, а медведь — в кабана, кабан — в…

— Господи, — пробормотал Семен. — Зачем же ты их ломаешь?! Оставляй — пусть сохнут! Глины я тебе еще принесу.

— Развалятся…

— Может, и не развалятся. В ней вроде песка достаточно. Если не потрескаются, то мы потом их в костре обожжем — будут твердые, как камень. Видел мою посуду — вот так я ее и делал!

— Видел… Кривая…

— Сам ты кривой! Нет, ну кривая, конечно… Но все-таки! Давай, лепи! А я пойду погуляю.

Он отошел на полсотни метров, зажмурился, подставив лицо солнцу, и засмеялся: «Ай, да я! Он теперь не оторвется. Вот и ладненько, вот и пускай себе… Да-а, но получается, что старый жрец не ошибся, да и старейшины тоже. А ведь как было обидно, когда они прямо в лицо заявили, что жизнь этого тощего чумазого мальчишки имеет несравнимо бoльшую ценность, чем жизнь всего рода (и моя — Семена Васильева — тоже!). И ведь не только сказали — не колеблясь отправили людей сражаться, и маленький, глуповатый, безжалостный старейшина Медведь пошел первым. Неужели вся эта кровь пролита не напрасно? Хотя если подойти к ситуации с философских позиций…»

Бродил Семен довольно долго, а когда у него окончательно замерзли ноги в мокрой обуви и захотелось есть настолько, что сырая мамонтятина стала казаться вполне привлекательной, он вернулся к кожаному шалашу. Заглянул внутрь, крякнул от удивления и засмеялся:

— Хочешь, я расскажу тебе байку из жизни другого мира? Жил-был один старый опытный геолог-поисковик. Он был очень увлеченным и восторженным человеком. Однажды он пошел в маршрут вместе с помощником — молодым парнем-студентом. Вдруг геолог увидел большую зону вторичных изменений с явными признаками оруденения. Он обрадовался и закричал напарнику: «Смотри, какая замечательная зона! Такие породы мне только во сне снятся!» Парень вздохнул и ответил: «А мне все больше бабы снятся». Вот так и ты…

Дело в том, что все свободное пространство жилища (примерно полтора квадратных метра) было заставлено фигурками… Ну, в общем, той самой скульптурой малых форм, которую археологи будущего назовут «палеолитическими Венерами». Позы у фигурок были разные. В том числе и такие, которые в будущем будут считаться непристойными.

Головастик и сам взирал на галерею своих творений с изрядным недоумением. Похоже, что он не очень-то ведал, что творил. Скорее всего, он задумался, отключился от реальности, как это водится у лоуринов за работой, и лепил, лепил, лепил… Первое, что приходило в голову. Точнее, через голову в пальцы.

— Я… Мне…

— Да ладно, парень! Все нормально! У тебя здорово получается! Давай пожуем мяса, да я схожу еще за глиной для тебя.

Никакой особой стыдливости или запретов в отношениях полов Семен до сих пор у лоуринов не заметил. Есть, правда, два табу: на связь с «сестрой», то есть женщиной своего тотема, и на половую жизнь подростка до посвящения в воины. Впрочем, никто не воспринимал эти правила как запреты — они были как бы совершенно естественными нормами жизни, как, скажем, привычка передвигаться с помощью ног, а не рук. Традиция обрекать подростков на воздержание почему-то издревле существует у всех мало-мальски развитых народов. С медицинской или физиологической позиции в этом нет ни малейшего смысла: созревают соответствующие железы и требуют, чтобы их немедленно пустили в дело. Парни шалеют от избытка половых гормонов, покрываются угрями и прыщами, видят эротические сны и оставляют желтые пятна на простынях. Чего ради, спрашивается? А — традиция! Ни-изя! А уж с девушками и их девственностью — вообще сплошной садизм и извращение. Но тут есть хоть какая-то социальная подоплека — им рожать, и желательно, чтобы у ребенка был вполне определенный папа. Если же общество допускает, что папа может быть и коллективным, женская доля заметна облегчается. В некотором смысле, конечно. По здравом размышлении получается, что со своей молодежью лоурины обращаются довольно гуманно: строго говоря, они даже не запрещают парням удовлетворять свои потребности, они просто не оставляют им на это ни сил, ни времени. Вот Головастик выпал из зверского режима тренировок, и гормоны начали о себе напоминать. Несмотря ни на какой стресс и депрессию.

Впрочем, парень все-таки устыдился и голых женщин больше не лепил. Зато на другой день взору единственного зрителя предстала тигриная голова, проработанная в деталях.

Местных саблезубов Семен вблизи не видел. Точнее, наблюдал только в своем пред— (или после?) смертном видении. Был ли это «глюк» или реально существующие объекты, он до сих пор так и не разобрался. Наяву он несколько раз замечал вдали характерные контуры, но таким же телосложением (пояс передних конечностей значительно массивнее заднего) обладают и пещерные медведи, так что полной уверенности не было. Здесь же все было сделано предельно четко.

— А ты откуда знаешь?! — удивился Семен.

— Видел… Когда был маленький. Охотники принесли…

— Ясно. А это что? Зачем?

Над ухом уходила наискосок в холку глубокая дырка. Это явно не было дефектом в работе — отверстие проделано тонким прутиком очень аккуратно.

— Рана. Их так добивают…

Дальнейшие расспросы позволили узнать кое-что новое и интересное. Охота на тигра организуется очень редко, носит сугубо ритуальный характер и ведется по строгим правилам. Зверя расстреливают специальными стрелами, однако эти гигантские кошки очень живучи, а спецстрел у охотников ограниченное количество. Больше нельзя, иначе получится как бы насилие над зверем — он не хочет добровольно отдаться охотникам, а его вроде как заставляют, что недопустимо. Живого, но потерявшего подвижность тигра добивают ударом копья, стоя с ним лицом к лицу. Он, конечно, в этот момент может и прыгнуть, может и лапой махнуть… В общем, страсти еще те.

Семен не без оснований подозревал, что их шалаш расположен не слишком далеко от тигриного логова (а у саблезубов бывает логово?), но решил, что особых поводов для беспокойства нет. Во-первых, эта зверюга вряд ли заинтересуется такой мелкой дичью, как человек. Во-вторых, кошачьи, как известно, ведут преимущественно ночной образ жизни, и столкнуться с ними днем шансов не много. И наконец, в-третьих: никакого оружия, кроме посоха, у него нет, так что в случае нападения результат будет известен заранее.

На третий день пребывания в «пустыне» Семен забрел довольно далеко от шалаша — километра на четыре, наверное. Ему удалось откопать в своих мозгах относительно свежую мысль, и он ее обдумывал, бредя зачем-то вверх по распадку, все дальше удаляясь от места жительства.

Теперь, когда раны заросли, а страсти почти улеглись, можно попытаться понять, что же с ним случилось там — под пытками в поселке хьюггов. Провал в памяти постепенно заполнился, и, к собственному ужасу, Семен во всех подробностях вспомнил, что и как творил после того, как дорвался до своего посоха. То, что это все произошло в действительности, сомнений не вызывало — тому имелась масса свидетелей, причем незаинтересованных. Скажем, те же бартоши откровенно завидовали, что такой замечательный монстр завелся среди лоуринов, а не среди них. Да-а… Так что же это было? Припадок? Кратковременный психоз? Может, он действительно давно болен и его надо лечить? Вдруг он однажды накинется на кого-нибудь? Тревожно и страшно иметь зверя в себе — что там всякие тигры, которые бродят где-то в степи… «Но кое-что утешительное за последнее время все-таки выявилось. Местные, конечно, с „измененными состояниями сознания“ обращаются запросто — для них все состояния нормальные. А вот в психиатрии, кажется, понимают еще меньше, чем я. Это с одной стороны. А с другой — вот этот Кунди… Ведь он явно психически ненормален — взгляд, движения, речь. И окружающие относятся к нему именно как к больному! То есть для них это не секрет, они это вполне понимают и на сей счет не заблуждаются. Вот только ни лечить, ни изолировать не хотят — он вроде как почти шаман и должен со своими бесами справиться сам. Это, впрочем, детали, главное же то, что меня-то они не считают подобным этому Кунди! То есть если у меня и психоз, то, по местным представлениям, не опасный, а скорее полезный. Вроде как у берсерка. Впрочем, эти скандинавские психи-токсикоманы уважением пользовались далеко не всегда и в конце концов были поставлены вне закона».

Свой жизнеутверждающий вывод Семен решил отметить небольшим мочеиспусканием и задрал подол рубахи. Ни «трусов», ни тем более штанов он не надел, поскольку день был почти по-летнему теплым, а таскать все это на себе — вы меня извините!

В общем, задрал он подол и уже было приступил к процессу, как в его многострадальных мозгах возникла отчетливая «мыслефраза», явно посланная прицельно и с малого расстояния. Она содержала удивление с оттенком (не более!) возмущения, вопрос и некое утверждение. Весьма приблизительно это все можно было перевести так: «Что ты творишь?! Это мое (наше) место!»

— Я ничего! Я — просто пописать! — испуганно отреагировал Семен и посмотрел по сторонам. Увиденное вызвало у него в первую очередь досаду на самого себя: «Ну, и дурак же ты, Сема! Самое большое чудо заключается в том, что ты умудрился так долго оставаться в живых в этом мире!»

Дело в том, что на склоне распадка метрах в пятидесяти стояли два здоровенных незнакомых волка и внимательно его рассматривали. Семен готов был увидеть поблизости еще десяток своих «братьев» — всю стаю, но, слава Богу, смог разглядеть лишь еще одного — довольно далеко, возле какого-то темного пятна или норы на склоне. Мысли заработали со скоростью свиста: «Скорее всего, я набрел прямо на волчье логово. Там, наверное, волчица, а это два самца. Где-то читал, что они иногда живут такими семейными группами. Значит, хотел помочиться, а они решили, что я собираюсь метить (то есть присваивать) территорию возле их жилья. А самая большая глупость, что я проявил испуг при первом контакте. Они же наверняка почувствовали! Бли-ин, надо срочно исправляться!»

— «Мне не нужно твое место. Я здесь иду (в том смысле, что просто двигаюсь, а оставаться не собираюсь)».

— «Ты знаешь, что это место — наше. Почему ты здесь?»

В мысленном посыле появился привкус презрения, и Семен понял — отчетливо и ясно, — что жизнь его висит на тонюсеньком волоске: и с одним-то таким волчарой не справиться (чудеса бывают редко и не повторяются), а их двое. Он это понял и перестал бояться:

— «Я — сверхволк (более чем волк). Иду (перемещаюсь) где хочу. И как хочу. А тебя в упор не вижу».

Удивительно, но это сработало!

— «Да, это так. Я знаю тебя. Думал, ты большой».

— «Я — сверхволк! — грозно надавил на собеседника Семен. — Никого не боюсь, не нюхаю (не замечаю) ничьих границ!»

И с ним вновь согласились! Почему-то Семену показалось, что из двоих волков контактирует с ним тот, который справа, — чуть более крупный, светло-серой, почти серебристой масти, с порванным ухом и шрамами на морде. «Господи, ну какие же они тут большие, в каменном веке! Этот почти с теленка! Сколько же он может весить?! Клыки — с мой указательный палец! Впрочем, ладно… Такое впечатление, что они умеют передавать друг другу информацию. Меня вроде как знают…»

— «Почему (зачем, для чего) ты здесь?»

«Ну, вот, — сообразил Семен, — взаимное представление кончилось, и разговор перешел в деловое русло. Хозяин не демонстрирует более сильному пришельцу свою агрессивность, но он желает и, похоже, имеет право знать, что тот делает на его территории. Что ответить? Сказать, что гуляю?! Не поймут… Ну, конечно, не охочусь! Тогда что? Что?? А, была — не была!»

— «Иду к тигру».

— «Ты взял старый след».

«Господи, твоя воля! Я, оказывается, иду не по тому следу!! То есть эта зверюга действительно имеется в наличии? Да еще и где-то поблизости?! Свят, свят!.. Спокойно, Сема, спокойно: только не бояться!»

— «Где он сейчас?»

— «Близко».

«Нет, на самом деле это не смертельно. Кажется, у волков „близко“ может означать и один километр, и десять. Вот если бы он сказал „здесь“, это означало бы… Ну, в общем, расстояние, на котором добычу уже не преследуют, а атакуют».

— «Покажи свежий след!»

— «Зачем тебе кошка?»

«Что ж, почти все понятно. На самом деле ему наплевать, зачем мне нужен саблезуб, он хочет, чтобы я поддержал его авторитет, удостоив ответом. Отказать в моем наглом требовании он почему-то не может, но должен сохранить лицо перед более молодым сородичем. Пожалуйста — мне не жалко! Свежий след мне, безусловно, нужен — нужен, чтобы держаться от него подальше. А тигра он обозначил забавно: смесь глубокого уважения с легким презрением. Ну, и что ему сказать? М-м-м… О, придумал! „Мой“ волчонок совершенно не понимал будущего времени. Оно для него как бы не существовало. Вряд ли у этих дело обстоит иначе. Значит, можно с важным видом грузить любую чушь — они все равно не врубятся».

— «Тигра убьет (победит, одолеет) моя стая. Но раньше он убьет (победит) многих „моих“. Не хочу. Пусть принесет нашего детеныша обратно в стаю. Тогда останется непобежденным».

Волк думал, наверное, секунд двадцать, и Семен довольно хмыкнул: «Эк, я загнул! Почти по Киплингу! Думай теперь, серая голова!»

— «Следуй за мной. След там».

«Мысле-образ» этого самого «там» Семен, конечно, расшифровать не смог, поскольку содержал он не столько визуальную информацию, сколько… Черт его знает — запахи, наверное. Так или иначе, но деваться было некуда, и пришлось бежать довольно быстрой трусцой за серебристо-серым проводником добрых километра два, причем вовсе не в сторону дома. В конце концов волк остановился и «сказал»:

— «Вот».

— «Сам вижу (в смысле — чую). Можешь уходить».

— «Ухожу».

Семен опустился на корточки и терпеливо ждал, когда зверь скроется в ближайшем распадке. После этого он облегченно вздохнул, громко выругался, избавляясь от стресса, и взял курс к шалашу. Мысль о том, что волки могут знать, что их двуногий (точнее — трехногий) сородич напрочь лишен обоняния, почему-то даже не пришла ему в голову.

Между тем день начинал клониться к вечеру, а погода… Ну, не то чтобы налетел ветер и небо заволокло тучами, но как-то неприятно сделалось в степи, и Семен старался перебирать ногами как можно быстрее. По его прикидкам, до шалаша оставалось километра два-три, когда погода действительно начала активно портиться — и тучи, и ветер. Но вокруг были уже хорошо знакомые холмы и распадки — если все-таки пойдет дождь или снег, то можно сделать рывок и пробежаться галопом. Другое дело, что напрягаться ему не хотелось и погода казалась все еще недостаточно плохой для этого. Поднявшись на склон очередного распадка, он увидел вдали серую пирамидку их крохотного вигвама и вздохнул облегченно: «Дошел! Не страшны теперь нам снег и ветер!» Как бы обидевшись за это, природа вскоре хлестнула его довольно плотным зарядом мокрого снега, но Семен уже был на финишной прямой — оставалось пройти метров пятьсот-шестьсот. Правда, слева по курсу быстро формировалось нечто вроде белого занавеса, состоящего из плотного снегопада. Приближается эта неровная стена или удаляется, понять было трудно, но Семен на всякий случай накинул на голову капюшон и погрозил ей кулаком:

Вспоминать, что там дальше высказал Макаревич по этому вопросу, Семен не стал, а припустил бегом.

Это оказалось неожиданно трудным делом — чуть присыпанная мокрым снегом трава проскальзывала под гладкими подошвами мокасин и не давала приличной опоры. Дело кончилось тем, что одной ногой Семен поскользнулся, а другой запутался в траве — в результате чуть не сделал «шпагат» и плюхнулся на землю. При этом он еще и умудрился врезать самому себе посохом по черепу (хорошо, что капюшон надел!). Он тут же вскочил, начал отряхиваться и чесать ушибленное место. Вряд ли это заняло много времени, но когда он привел себя в порядок и собрался двигаться дальше, то обнаружил, что вокруг ничего нет.

Только снег.

Первая мысль была совсем не о том: зря он отряхивался — сейчас его все равно облепит с ног до головы. И вообще, надо было вывернуть рубаху мехом внутрь, иначе… Да и вообще, смешно: снег идет, зима вроде бы, а он с голыми ногами! Правда, сейчас, наверное, или ноль градусов, или даже чуть выше — снег тяжелый и мокрый, а на земле так просто каша, в которой разъезжаются давно промокшие мокасины. «Это сколько же придется сушиться без костра-то?! Впрочем, там есть запасная зимняя рубаха — тяжелая, теплая, еще, можно сказать, не надеванная! Правда, ее так удобно использовать в качестве подстилки… Ну, ничего, уж как-нибудь!»

Скользя и спотыкаясь, он прошел еще метров сто, прежде чем убедился, что безнадежно потерял направление. То есть он понимал, что при видимости 5—7 метров на ровном месте это вполне может случиться, даже обязательно случится, но верить не хотел. Представление о том, где что находится, было совершенно четким, не вызывало никаких сомнений, и он шел. Это же совсем рядом — ну, сколько ему осталось? Пара сотен метров? Скорее меньше, чем больше! Да нет же, глупости все это — вот же тут где-то и должен быть шалаш! Вот, вот еще десяток шагов — и сквозь белую муть проступит залепленный снегом конус! Ну, еще чуть-чуть! Да где же он?!

В своей предыдущей жизни Семен Николаевич Васильев был геологом-полевиком. Специалистом по работе в труднодоступных и неосвоенных районах Севера и Северо-Востока. Правда, зимой он обычно воевал в городе за своим письменным столом, но что такое дождь, туман и снег, знал прекрасно. А еще он знал, что такое потеря ориентации при ограниченной видимости. И чем это может грозить. А уж что в такой ситуации следует делать, расскажет любой школьник.

Ничего.

Ну, подавать звуковые сигналы…

«А что? Это — мысль. Я же все-таки не один здесь — где-то рядом сидит Головастик и лепит из глины какую-нибудь фигню. Услышит, откликнется — и все дела! Вместе посмеемся…»

Семен начал кричать. Громко. Во все стороны.

Ничего.

Как под ватным одеялом…

Он развязал ремешок и развернул подол рубахи, удлинив ее до середины голеней. Опустился на корточки. Стал думать.

«Скоро начну мерзнуть — сейчас я разогрет от ходьбы и бега. Влип по полной программе. Причем совершенно по-детски, глупо, позорно, можно сказать. Ведь не буран и не пурга — просто плотный снегопад. Как оно там?

Хорошая песня, только автора не знаю. Или вот у Городницкого:

Уж коснется или не коснется, а дела мои дрянь. Да и не кружится он, а просто падает. В общем, будем опять загибаться. Вот так это и бывает… Если человек спрыгнул с самолета без парашюта прямо в Ниагарский водопад и остался жив, это совсем не значит, что он не может попасть под трамвай или захлебнуться в ванной. Ладно, Сема, давай рассуждать, анализировать, разрабатывать план и принимать решение. Что мы имеем? Ничего. Что нам нужно? Только одно — чтобы кончился снег. Он МОЖЕТ кончиться? Да, безусловно: через час, или через сутки, или через трое, или… Впрочем, дальше уже можно не считать. Давай сначала отрежем лишние сущности. Очень хочется найти шалаш — он где-то рядом. Это риск — причем смертельный и глупый. Надо от него отказаться. Полностью. Запросто пройдешь мимо в десяти метрах и уйдешь куда-нибудь в степь. А через пару часов снега будет выше колен, и ты просто не сможешь двигаться. Нет, нужно оставаться на месте. От меня почти ничего не зависит. Если температура не понизится, если не поднимется ветер, то можно продержаться несколько часов. Для этого нужно двигаться. Как? Ходить по кругу. И петь песни, рассказывать анекдоты, читать лекции, сочинять стихи — все, что угодно. Протоптать короткую круговую тропинку и медленно ходить по ней. Можно зарыться в снег. Нет, этот — слишком мокрый, да и сам я не сухой. В этой слякоти согреться не удастся, будет только хуже. Значит, надо идти: „…Не страшны дурные вести — начинаем бег на месте!..“ Эх, Владимир Семенович! Вот с тебя-то мы и начнем…»

И он начал.

Под мокасинами чавкала растоптанная каша из земли и воды. Снег на обочине становился все глубже. Он налип на рубаху и капюшон толстым тяжелым слоем, но Семен его не стряхивал — так теплее. Песни почему-то не пелись — куража, что ли, не было, и Семен решил себя не насиловать: концерт устроим, когда начнется агония. Он опирался на посох, медленно переставлял ноги и на каждом шаге сжимал и разжимал пальцы, давая дополнительную нагрузку ступням. Мех в мокасинах давно напитался водой, но эта влага пока еще была теплой. Ни рукавиц, ни перчаток у него, конечно, не было, зато была возможность удлинить рукава, отвернув обшлага. Ветка подшила к ним, как и к подолу, дополнительные полосы меха. Таскать все это в теплую погоду было очень неудобно, и он не раз жалел, что взялся за усовершенствование традиционной одежды. Впрочем, столько же раз во время холодных ночевок он радовался и длинным рукавам, и подолу. Для уменьшения теплоотдачи нужно было бы подпоясаться, но Семен решил с этим повременить в надежде, что от тепла тела рубаха изнутри хоть немного просохнет.

«В общем, Сема, все не так уж и плохо: твоя агония будет долгой. Как там ответил Абдулле товарищ Сухов? „Лучше б, конечно, помучиться…“ Вот у Стивена Кинга есть такой роман — „Большая прогулка“ называется. Полторы сотни юношей отправляются в путь по дорогам страны. Они должны идти, не останавливаясь и не сбавляя скорости до конца. Сошедших с дистанции добивают. Остальные идут — несколько суток подряд, и впереди у них нет никакого финиша. „Прогулка“ закончится, когда все погибнут и останется только один участник. Он станет победителем и получит все, что пожелает. Сколько же суток они шли в том романе? Не могу вспомнить — вероятно, когда читал, не зафиксировал на этом внимание. А жаль. Я-то сколько смогу так кружить? Сутки? Двое? Бр-р! И ведь как обидно, черт побери! Ведь это же банальнейшая для наших северных поселков зимняя история: пошел человек к соседу, чтобы добавить, — подумаешь, пурга, это же рядом! Вышел из дома, споткнулся или еще что, да и замерз под соседским забором — в нескольких метрах от крыльца…»

Снег все падал и падал. Тропа становилась все глубже — почти по колено. Время от времени Семен поворачивался и шел по кругу в другую сторону — для разнообразия. Он давно уже превратился в ходячий сугроб, и снег ощутимо давил на плечи, но он его не стряхивал, а гадал — свалится сам или нет? Пальцы руки, держащей посох, мерзли, и Семен решил не таскать палку с собой. Он воткнул ее в снег на обочине, а руки втянул внутрь рубахи, оставив болтаться пустые рукава. Некоторое время он развлекался тем, что, подходя к посоху, каждый раз с ним здоровался, но это ему быстро надоело. Очень раздражало отсутствие представления о времени — с часами, наверное, было бы веселее. По его прикидкам, когда он подходил к шалашу, должно было оставаться еще несколько часов до темноты. Скорее всего, не так уж и много. Это хоть какой-то репер: стемнеет, и можно будет начать ждать рассвета. Будет вполне конкретная и ясная цель — дожить до утра. Утром, конечно, может ничего не измениться, но ждать его все-таки приятней, чем ночи, которая все никак не наступит. Вечер как бы дразнил Семена: то вдруг резко темнело, и снегопад усиливался, то внезапно светлело, и снег становился таким редким, что можно было видеть все вокруг метров на двадцать. Смотреть, правда, было не на что.

Думать, собственно говоря, было тоже не о чем. Событий в последнее время произошло мало, а вот возможностей для размышлений много. Все, что можно придумать про хьюггов, ультханов и камень Аммы, давно придумано, и возвращаться к этой теме, не имея новой информации, смысла нет. «Вот сегодня получилась прикольная встреча с волками. Чуть ведь не опозорился… Впрочем, при чем тут позор? Загрызли бы, да и все! А серебристый сказал: „Я тебя знаю“. Как же они передают информацию друг другу? Телепатически, что ли?! Интересная тема, но мозги напрягать бесполезно — все равно ни до чего не додуматься. Да и базы знаний нет — никогда особо не интересовался звериным житьем-бытьем. А хорошо это я с тигром придумал, круто! Вроде как у сверхволка в жизни могут быть только сверхинтересы — саблезуб вот понадобился! Надеюсь, они потом не станут проверять, в какую сторону я пошел по тигриному следу? И смех и грех! Да-а… А что еще интересного было? Вот с Головастиком наконец как следует познакомился. Интеллект у него очень даже неслабый, только чистый, как лист бумаги. Ему бы в школу — отличником, наверное, стал бы. А вот окружающий мир он видит и переживает как-то иначе. Он для него как бы весь состоит из каких-то объемов и форм, которые плавно перетекают друг в друга: контур холма, изгиб ветки, языки пламени, облака на небе. Светящаяся щель в крыше — это маленький уж, а камень в обкладке очага — черепаха, убравшая лапы. Забавный парнишка…»

Просветы в снегопаде становились все более блеклыми, и Семен понял, что темнеет: чему быть, того, как говорится, не миновать. Была слабая надежда, что хуже не станет, — все равно ни черта не видно. Только она, как водится, не оправдалась.

По мере того как темнело, снегопад становился все более редким. Видимость от этого, увы, не улучшалась — скорее, наоборот. Семен уже давно слышал тихое похрустывание под ногами, но замечать его не желал, решительно не хотел придавать этому значения. Он начал мерзнуть уже во многих местах сразу, но до последнего убеждал себя, что это от усталости и голода. Только все эти уловки оказались бесполезными: от фактов, как говорится, никуда не денешься. А они таковы: наступает ночь, снегопад кончается, температура падает, а он весь мокрый и скоро превратится в ледышку. И что же предпринять в этой ситуации? А почти ничего: отряхнуть снег с рубахи и… утоптать площадку возле тропы. Теперь Семен делал три круга по часовой стрелке, десять раз отжимался от земли (не высовывая рук из рукавов, конечно) и шел в другую сторону. Задача дожить до рассвета казалось ему все менее выполнимой, а неотапливаемый шалаш, сухой мех запасной рубахи и мокасин — совершенно недостижимым блаженством.

Снегопад наконец прекратился. Наступила тьма. И в этой тьме поднялся ветер. Несильный — пять — десять метров в секунду. Или даже еще меньше.

Апатия и сонливость накатывали волнами. В голову упорно лезли мысли о том, что умирать совсем не страшно — он уже пробовал. Какой смысл тянуть? Ну, еще полчаса… Ну, час… Нет, час, пожалуй, уже не продержаться. Да и зачем, в конце концов?! Он же честно боролся и сопротивлялся — сколько мог. Бывают же непреодолимые обстоятельства! Что еще от себя можно потребовать? Костра не разжечь, а двигаться сил уже нет. Еще круг? Или три? Ветер выдувает тепло из-под рубахи. Эффективнее, наверно, сесть на корточки и сжаться в комок, чтобы сократить теплоотдачу. Да, именно так люди и замерзают. А что делать?

На корточках он просидел недолго — было неудобно и холодно. Лучше, пожалуй, лечь на бок — прямо в снег. Или еще походить?

Сделать последний выбор он не успел. Не успел, потому что…

Потому что появился свет.

Нет, не тот свет, что в конце посмертного тоннеля.

Обычный — лунный.

Сплошная облачность сдвинулась, съехала в сторону, и Луна оказалась на свободе. Полная.

Все вокруг было гладким, белым и ровным. Кроме сугроба — вон там, в полусотне метров. Из макушки сугроба торчали палки.

Это концы связанных слег, на которых держатся шкуры.

Семен лез и рвался вперед. Ломал наст и обдирал об него кожу голеней. Снегу было по колено, он падал, вставал и лез дальше. Потом утаптывал, разгребал руками снег возле шалаша. Оказалось, что вход с другой стороны…

Приходить в себя и хоть что-то соображать он начал, лишь лежа в своей запасной парке. Он не стал ее надевать, а залез в нее голым, свернулся, сжался в комок, засунул кисти рук под мышки и принялся стучать зубами и дрожать.

Потом в голову пришла мысль, от которой дрожь прекратилась мгновенно. Нет, его не бросило в жар, просто перестало быть холодно.

В шалаше он был один.

ГОЛОВАСТИК ИСЧЕЗ!!!

Следующие несколько часов были для Семена… В общем, в жизни многих людей бывают события, которые память начинает стирать, как только они заканчиваются. Эти воспоминания лишние, ненужные, от них надо избавиться, вырвать как больной зуб. Но сначала это надо пережить…

Что бы с парнем ни случилось — виноват Семен. Никаких оправданий, никакой защиты — все очень просто, все однозначно: он виновен. И этого уже не исправить. Назад не отыграть, не искупить, не вымолить прощения. И как с этим жить дальше?! И можно ли с этим жить?..

Кто-то когда-то сказал, что ад, как и рай, находится у человека в душе. Это действительно так. По крайней мере, в отношении ада. Совесть — палач, перед которым бесполезно демонстрировать мужество.

Он смог уснуть только под утро. Наверное — под утро, потому что луна спряталась и было просто темно.

Просыпаться он не хотел. Но пришлось — было слишком больно. И внутри, и снаружи. Снаружи — это болели обмороженные пальцы ног. А еще было жарко. Солнце поднялось высоко и вовсю лупило в темную крышу вигвама. Снаружи что-то журчало, чирикали птички.

Семен кое-как разогнулся, выбрался из мехов и, как был голым, на четвереньках выполз из шалаша. Постоял, подышал, глядя на истоптанную мокрую землю у входа: «Снег тает со страшной силой. Если парень замерз где-то в степи, то его можно будет найти. Это называется „подснежник“».

Ему очень хотелось заплакать — даже не от горя и боли, а от лютой досады на самого себя — не уберег…

Он сглотнул спазмы в горле, начал подниматься на ноги и замер, не закончив движения.

Солнце слепило глаза, и он несколько секунд моргал, пытаясь разглядеть и понять то, что видит.

Перед шалашом на вытаявшей мокрой траве стояли и сидели воины-лоурины. Много. Человек двадцать или тридцать. С копьями и длинными луками. В меховых рубахах до колен. С повязками на головах. Солнце светило им в спины, и перед каждым была его тень.

Те, кто сидел на корточках, начали подниматься. Их тени удлинялись и тянулись к Семену.

«Хоть бы убили сразу, — думал он, пытаясь рассмотреть лица. — Без вопросов, без оправданий — раз и все! Господи, сделай так, чтобы не пришлось ничего говорить!»

Одна из фигур, стоящих впереди, двинула рукой, втыкая древко копья в землю. Шагнула к нему.

«Вождь, — понял Семен. — Сам пришел. Хоть бы сразу…»

Тень воина коснулась босых ног, а потом поднялась и как бы одела Семена, прикрыв его наготу до пояса. Вождь был суров и сосредоточен. Он явно волновался:

— Прости, Семхон, но шаман не смог прийти — он слишком стар, а степь полна воды.

— Да-да, я понимаю…

— Прими из моих рук. Это не будет нарушением правил.

Обычная налобная повязка мужчины из рода Тигра. Только новая и чистая. С длинным желтовато-серым мехом.

— Но как же?! — Он коснулся рукой лба: его собственный кожаный обруч — метка людей из рода Волка — был на месте. То ли забыл его снять перед сном, то ли, проснувшись, машинально надел — теперь уже и не вспомнить.

— Это не важно, Семхон. Главное, чтобы ты принял.

— Но… Как же… Разве так бывает?!

— Волк и Тигр? Оказывается, бывает! — ответил Вождь. — Прими, Семхон! Мы будем звать тебя «Белая Голова».

— Что, совсем белая?

— Ага, — подтвердил Вождь и улыбнулся.

До поселка Семен тащился весь день — кряхтя от боли в ногах и без конца обходя лужи и целые озера талой воды. Вообще-то сопровождать его собиралась вся компания во главе с Вождем, но Семен кое-как смог объяснить ему, что не желает демонстрировать перед воинами свою слабость. Тот, кажется, понял и увел людей вперед. Остался лишь Черный Бизон, против общества которого Семен не возражал. Однако рассказывать даже ему о своих снежно-буранных приключениях Семен не решился. И ему, и Вождю он просто продемонстрировал опухшие пальцы ног, предоставив им самим придумывать объяснения. Что они и сделали почти с ходу: «Да, у зверей так бывает, когда они долго ходят по тонкому насту». Ну и ладно…

В общем, Семен отделался на удивление легко. Вероятно, положительную роль сыграло то, что после мороза он оказался не в теплом помещении, а почти на таком же холоде, только без ветра, и отогревался медленно и долго. Помещать в тепло отмороженную конечность — довольно распространенная ошибка. Ткани снаружи быстро отогреваются и требуют притока крови для своего питания. Поступать же ей неоткуда, поскольку сосуды внутри еще не отогрелись. Начинается омертвение (некроз, кажется?) тканей со всеми вытекающими последствиями. Включая ампутацию. В данном же случае пальцы у Семена болели сильно, но, похоже, чернеть и отваливаться не собирались.

А вот все остальные события вполне можно было отнести к разряду небывальщины и чертовщины. Факты были таковы.

Снегопад в районе поселка вчера, конечно, был, но довольно слабый. Во всяком случае, он не помешал дозорному разглядеть в степи контур зверя, похожего на медведя или тигра. Зверь помаячил некоторое время в пределах видимости, а потом удалился. Спешно выдвинувшаяся туда группа охотников успела разглядеть следы — они принадлежали именно тигру. Моча, пропитавшая снег в одном месте, также не вызвала сомнений в своей принадлежности. («Интересно, как они ее исследовали? — удивился Семен. — На вкус, что ли, пробовали?!») А рядом с желтым пятном на снегу сидел Головастик и… плакал. Собственно говоря, никто его особенно и не расспрашивал — все и так было всем ясно. Немного успокоившись, парень подтвердил, что его принес тигр. Он, значит, вышел по нужде из шалаша (Семхон велел!) и… Каким образом? А за шкирку — как кошки перетаскивают котят или собаки щенков. Ну, не совсем уж за шкирку — за рубаху сзади, но было очень больно и неудобно…

По идее, можно было бы задать мальчишке кое-какие вопросы: а видел ли он, кто его тащит? Его же схватили и держали сзади! Ежику понятно, что никто его не нес, но зачем он отправился в поселок? Да еще не просто так, а по следу саблезуба? И дозорного — сверстника того же Головастика — неплохо бы поспрашивать, действительно ли он разглядел зверя? Как и куда он двигался? И сравнить показания с тем, что охотники определили по следам. Да и у них неплохо бы кое-что уточнить: как сильно шел снег? Как долго они добирались до Головастика и следов возле него? Не могло ли так оказаться (конечно, не могло!), что они приняли полузасыпанные человеческие следы за звериные?

В общем, много чего следовало бы спросить и уточнить. Теоретически мальчишка вполне мог после ухода Семена добежать до поселка, но… Но Семен констатировал в себе натуральное раздвоение личности: один и тот же ряд событий ученый С. Н. Васильев и лоурин Семхон воспринимали совершенно по-разному. Один готов был провести расследование и почти не сомневался в его результатах. Другой же был всерьез озабочен проблемой, почему саблезуб это сделал. Зачем? Ведь он, по сути, пошел на контакт. «Разве так бывает?!» — изумлялся С. Н. Васильев, а Семхон даже почти не удивлялся, так как понимал, что весь этот мир гармоничен и пронизан связями. То, что эти связи не видны стороннему наблюдателю, совсем не значит, что их нет, это значит, что наблюдатель — сторонний. Не более того… А вот если смотреть изнутри… Развить эту тему Семхону не дал Васильев — он в очередной раз испугался за свой разум.

Практический же итог всего этого был таков: людям стало совершенно ясно, что необходимость убиения саблезуба отпала, поскольку в судьбу парнишки вмешались могущественные древние силы. Точнее, вмешался субъект, имеющий доступ к силовым линиям, берущим начало в седой древности, когда не только люди и животные не были разделены, но и сами животные еще были едины. Во всяком случае, крупные хищники. В общем, ноги у Семхона болят не потому, что он их отморозил, а потому, что поранил об наст, когда тащил мальчишку.

…Лужа впереди оказалась слишком глубокой, он решил вернуться и обойти ее: «Вот так, Семен Николаевич! В другой раз будешь знать, как шутить с волками!»

Глава 10. Кунди

— …Какой поединок?! Вы что?!

И шаман, и Вождь, и старейшины выглядели унылыми и мрачными.

— Он имеет право просить о нем. Мы не нашли причин отказать ему.

— Нет, ну вы… Я вообще ничего не понимаю!

— Что тут понимать, Семхон? — покачал головой Вождь. — Он произнес ритуальную фразу, означающую, что в Среднем мире есть место только для одного из вас.

— Ну, и что?! Вот пускай сам и сваливает отсюда! Что я ему сделал?!

— Мы не знаем, — прошептал шаман. — Это ваши дела.

— А если я откажусь?

— Место есть только для одного…

— Черт побери, у меня же ноги… Впрочем, это не важно! Послушайте, да этот ваш Кунди просто болен!

— Да, бесы томят и терзают его.

— Бесы или не бесы, но он неадекватен! Он не отвечает за свои слова и дела! Куда вы смотрите?! Кого вы слушаете?! Да его же в психушку надо! Лечить, а не… Ч-черт, что я говорю?! В общем, вы не правы! Нельзя так!

— Так — нужно, Семхон. Он такой же шаман, как и я. Может быть, даже в чем-то сильнее. Помочь я ему не могу. Даже если бы захотел. У меня нет власти над его демонами. Они хотят тебя…

— Ладно! Я так понимаю, что отказаться не могу? Ладно! Ну, допустим, он прикончит меня, а потом захочет еще кого-нибудь — что тогда?

— Он его получит.

— Бли-ин! Но вы или… мы — общность, род, племя! Должен же род себя защищать?! Избавляться от тех, кто мешает, кто нарушает правила?!

— Кунди ничего не нарушил. А защищать надо. В данном случае — тебе.

— Послушайте! Но в конце концов…

В конце концов, все бесполезно — и чем дальше, тем больше Семен в этом убеждался. Дикая несообразность происходящего бесила и мешала нормально думать. «Только-только начал распускать нюни по поводу того, какие они тут все дружные, какое у них тут взаимопонимание, и — на тебе! Трех дней не прошло после снежно-тигровых приключений! Да что ж это такое, в конце концов?! Верил бы в Бога, обязательно спросил бы: за что мне?! Чем я перед Тобой провинился? Ну почему этот псих привязался именно ко мне? Я же с ним и десятка слов не сказал! Дуэль, поединок… Прямо средневековье какое-то! Хотя для общины это, наверное, один из способов улаживания внутренних конфликтов. Вот и пусть улаживают — я-то при чем?.. Увы-увы, я-то как раз и при чем. Погибну за родное племя… На дуэли, как Пушкин. Впрочем, слышал краем уха мнение, что это его противник шел на верную смерть, потому что Александр Сергеевич был якобы непревзойденным стрелком. У Дантеса почти не было шансов. А у меня? Говорят, этот Кунди чуть ли не лучший воин-рукопашник. В это легко поверить — с виду он натуральный Жан-Клод Вандам. Тяжелее меня килограммов на десять — пятнадцать, двигается как кошка и, наверное, прошел полный курс местной боевой подготовки…

Шаман слушал возбужденную, почти бессвязную речь Семхона и смотрел на тлеющие угли в очаге. Он вспоминал последний разговор с Кунди.

— Зачем ты раскрашиваешь тело? Праздник Посвящения еще не скоро.

— Не знаю… Так хочу! Не знаю-ю-ю!!! — Парень повалился на землю и начал кататься, до крови кусая собственные руки. — Ничего не знаю-ю-ю!!! Не хочу его убивать, не хочу-у-у!!! Но не могу! Не могу… Я должен его убить!!! Должен! Долже-е-ен!!! Я же не хочу-у-у… Все понимаю! Все!! Не хочу-у-у… Я не возьму оружие, не возьму! Пусть он возьмет!! Пусть он! Не возьму-у-у…

Темные, почти черные круги вокруг ввалившихся глаз, бегающий, ускользающий взгляд. Он все время дергается, двигает руками и ногами — ни мгновения покоя.

— Сколько ночей ты уже не спишь?

— Не знаю-у-у! Не могу-у-у!! Не приближайся ко мне…

— Убей себя, Кунди.

— Не-е-ет!! Да-а… Я знаю!! Знаю!!! Не могу-у-у…

Шаман понимал его. И Семхона понимал, хотя тот произносил много незнакомых слов. Если бы в руках было больше силы, старик избавил бы ученика от мучений. Но сил не было, а кроме него, никто не решится нарушить вековой обычай — никто, даже Вождь. Впрочем, Вождю-то как раз этого делать нельзя, ведь он хранитель этих обычаев. Значит, Семхон будет драться — Волк и Тигр в одном лице, узел, связавший воедино прошлое и будущее. Может быть, это слишком много для одного человека и он должен умереть? Просто так не получается, и высшие силы избрали своим орудием Кунди? Тогда он невинная жертва. Или, может быть, воспротивились силы тьмы и хаоса? Семхон сжимает, уменьшает пространство их бытия, и они хотят убрать его? А Кунди поддался, пустил их в себя — тогда он виновен. Каждый, конечно, должен однажды сделать выбор между добром и злом. Но для большинства этот выбор легок и прост — почти незаметен, ведь речь идет о малых количествах того и другого. Для тех же, кто имеет дело с Великим Добром и Огромным Злом, выбор труден. Часто — смертелен.

«Итак, вызов принят. Интересно, а как его можно было не принять?! Взять под мышку Сухую Ветку, в зубы — посох и сбежать в степь? Начать все сначала? Преследовать, наверное, не будут… Только почему-то у меня совершенно отчетливое ощущение, что никуда я не сбегу, а буду драться, как миленький. Может, Кунди откажется, а? Одумается? Одумается он, как же… Вон, бродит по поселку голый и раскрашенный в три цвета. И все от него шарахаются. Должен же кто-то прикончить этого урода… Но почему я?! Почему всегда я?! А вот потому… Читал же где-то: чтобы долго жить в первобытной общине, надо быть не сильным и умным, а незаметным — таким, как все, не хуже и не лучше. А я выделяюсь, не могу не выделяться и в результате раз за разом оказываюсь на краю… Ох-хо-хо, и посоветоваться не с кем — от меня тоже шарахаются, как от приговоренного. Если только с Бизоном…»

— Как это обычно происходит? Луки, копья, палицы?

— При чем тут луки?! Это же поединок не боевых магий, а людей, владеющих магией.

— Значит, копье и палица?

— Конечно.

— Но ты же знаешь, что я владею только магией палки! Слушай, а можно его просто пристрелить из арбалета?

— Наверное, можно, но… Это очень сильная магия. Слишком сильная…

— На что ты намекаешь? Как бы кого не зацепило, да? Пожалуй, ты прав: за его спиной наверняка будет толпа зрителей. Значит, отпадает. Но с копьем у меня… Да и с палицей… Сам знаешь!

— О чем ты говоришь, Семхон?! Да сражайся ты как хочешь и чем хочешь, только убей его! Я слышал, он вообще не собирается брать оружия.

— Это что же, я с посохом выйду против безоружного?!

— Ты будешь иметь дело не с Кунди, а с бесами, которые в нем сидят. Тебе будет трудно…