Племя Тигра Щепетов Сергей

Большая охота хьюггов… Последний раз это было давно, очень давно — с тех пор дети дважды успели стать взрослыми. И он, и тот, кого зовут теперь Художником, были мальчишками — почти детьми. И пришли хьюгги. Из далекой страны Низких гор они накатывались волна за волной на поселки лоуринов. Накатывались и оставались здесь — оскальпированные, с пробитыми черепами. Они гибли сотнями от стрел и палиц лоуринов, но им на смену приходили новые. Не имеющие луков, не умеющие сражаться по-настоящему, они отдавали по три и по пять жизней за каждого лоурина, но приходили вновь и вновь. А потом все кончилось — они исчезли. Почему? Люди Высшего посвящения понимают, что весь мир пронизан связями, что у каждого события есть причина. Объяснять все произволом духов и демонов слишком просто. Почему тогда ушли хьюгги? Потому что некому стало кормить их детей и женщин? Нет, конечно… Может быть, потому, что в одном из захваченных поселков они нашли тощего нескладного мальчишку, который любил рисовать и совсем не умел драться? Тогда, как и теперь, война закончилась походом воинов пяти племен в страну Низких гор, тогда, как и теперь, жилища вернувшихся были увешаны скальпами врагов. А тот мальчишка, превращенный в шевелящийся кусок мяса, сумел остаться в Среднем мире. И стал Художником.

Все повторилось. Что ж, круги возвращения одних и тех же событий — один из законов Среднего мира, как смена Времен. Только теперь иначе, как, впрочем, обычно и бывает. Они отпустили мальчишку и увели воина. Хотя рассказывают странное. Он заставил их отпустить Головастика и ушел с ними сам. Лоурин, имеющий власть над хьюггами?! Или они приходили за ним, за Семхоном Длинная Лапа?

Нет, жизнь не идет кругами. Точнее, каждый следующий круг похож на предыдущий, но не совпадает с ним полностью. Животные и люди были, конечно, едины, но Творец разделил их, и с каждым новым кругом они разделяются все больше и больше. Когда-то люди понимали голоса зверей и птиц как свои собственные. Это было давно. Семхон пришел из будущего, где разделение это должно стать полным. Но говорят… те, кто был с Черным Бизоном, говорят, что это человек-волк, двуединая сущность, какие бывали лишь в старину. Они окружили поселок хьюггов, но не успели подойти на расстояние верного выстрела, — тот, кого называют Семхоном, поднялся с ложа пыток и перестал быть человеком. Когда не осталось живых врагов, не знающие страха воины не сразу решились приблизиться к нему.

Что толку слушать чужие рассказы? Ведь каждый из них — это не само событие, а слова о том, как кто-то увидел и понял его. Упущенная маленькая рыбка в рассказе рыбака превращается в огромную рыбину, а унести стрелу после неудачного выстрела может, конечно, лишь самый крупный олень в стаде. Скоро этот человек, если, конечно, он человек, будет здесь, и вот тогда…

Белый свет входа на мгновение померк, а потом возник снова. Кунди вошел и опустился на корточки сбоку от очага, чтобы не мешать учителю смотреть на снег. Входить, не спросив разрешения, — его право. Но обязанность его вскоре уйти, если учитель сам не заговорит с ним. Шаман заговорил:

— Ты пришел…

— Да, учитель. Охотники нашли его следы. Они знают его место. Совсем недалеко.

Кунди замолчал. Это сообщение не стоило того, чтобы беспокоить старика. Тигр — родовой зверь — не мышь, которая прячется в норку при первой же опасности. Всех саблезубов, которые живут в округе на три дня ходьбы, охотники помнят в лицо, знают их имена, точнее, клички, чтобы не путать друг с другом. Тропы людей и тигров не пересекаются — степь велика и не оскудела добычей. Не пересекаются, пока не приходит нужда вспомнить о давнем родстве.

— Гадание на листьях показало странное… — еле слышно прошептал старик. — Наверное, я не увижу Зеленой Земли.

— Не говори так, учитель, — попросил Кунди. — Я знаю, что ты устал, но я не могу… Не чувствую себя готовым… Почему-то… не знаю… Все эти слухи, разговоры…

— Да, новости летят над степью быстрее птиц. Семхон?

— Все только и говорят о нем. О нем и его женщине.

— О женщине?!

— Да, ты, может быть, помнишь ее — уродка по имени Сухая Ветка. Ребенок, так и не превратившийся в настоящую женщину.

— Я помню ее… Думаю, что она все-таки женщина, только другая. О ней тоже говорят?

Старик поднял на него глаза, и Кунди понял это как проявление интереса.

— Говорят, Семхон передал ей новую магию. Ту, которую принес из будущего.

— Магию? Женщине?!

— Да, так говорят. Она называется странным и непонятным словом «секс».

— Все новое сначала кажется непонятным. Зачем это?

— Чтобы доставлять радость. Мужчинам и женщинам, когда они вместе.

— Интересно…

— Говорят, они готовы передать ее всем желающим. Многие женщины Волка уже научились… Наши тоже хотят. Вождь просит… Вождь хочет узнать, как ты…

— Радость — это хорошо. Ее не так уж и много в Среднем мире. Почему я должен быть против новой магии? Если в ней нет зла, конечно… Пусть Ветка придет вместе с Семхоном. Об этом хотел спросить Вождь?

— Да, учитель. Но ты же сам говорил, что добра не бывает без зла и наоборот. Если новая магия добавит людям радости, значит, прибавит и горя.

— Это так, но Средний мир станет полнее. Чуть-чуть приблизится к полноте Верхнего мира. Разве ради этого не стоит жить? Даже если тебе страдать придется чаще, чем радоваться?

— Стоит, конечно… Только…

Наверное, Кунди ждал вопроса или поощрения говорить дальше, поделиться тем, что его мучает. Но старик молчал: слово должно созреть в человеке, налиться соком и силой, чтобы быть произнесенным. И ученик заговорил — начал обращать в звуки то, что множество раз повторял в уме.

— Учитель, не уходи, не оставляй меня одного! Я не смогу заменить тебя. Да, мне открыты границы миров, да, со мной говорят духи живых и неживых сущностей… Но выше я подняться не могу! Не могу познать и принять спокойную уверенность бесконечной любви Творца! Не могу… Я несовершенен…

— Жалеешь о том, что свернул с пути воина?

— Нет! Да… Не знаю…

— Говори, говори…

Старик слушал, мало вдаваясь в подробности. Суть ему была ясна, он, собственно, давно подозревал это, только не хотел признаваться самому себе. Ему действительно нельзя уходить из Среднего мира. Парень не справится. Вот он говорит, торопливо и сбивчиво выдавливает из себя скверну, которую должен был одолеть сам. Что может учитель? Лишь показать, с чем надо бороться, лишь рассказать о способах. Или, может быть, именно поддержка старшего делает его слабым? Нет, это женщину делает слабой присутствие мужчины. Нельзя уходить… Тогда что означает пепел листьев, так и не взлетевший вверх?

— …вернулись. Их жилища увешаны скальпами врагов! Да, я знаю, что это лишь куски кожи с волосами. Знаю! А ведь я был лучшим воином Тигров! Ведь, правда, был? А из Волков только Бизон… Я так и не сразился с ним… Другой войны не будет много лет… Да, я знаю, что война — это зло, с которым приходится мириться, потому что оно неизбежно. От нее нельзя отказаться точно так же, как нельзя отказаться извергать из себя непереваренные остатки пищи. Я знаю и понимаю все это, но… Но мне обидно! Ничего не могу поделать — обидно и все! Смешно, конечно… И все равно обидно! А эти… Этот… Семхон, Семхон… Я никогда не видел его, он не сделал мне ничего плохого, но… Почему-то мне хочется… хочется, чтобы его не было! Меня злит это дурацкое имя… Кажется, убил бы его! А ведь мы должны стать друзьями! Я хочу, чтобы мы стали друзьями, но я не могу, не могу…

«Я, я, я, мне, мне, мне… — мысленно передразнил старик. — Давно с ним такого не было. Конечно, его путь был слишком легок. Меня-то много лет терзали демоны, прежде чем я согласился иметь с ними дело, согласился ступить на Тропу сквозь миры, ведущую к обиталищу Творца. А он получил в бою удар по голове и долго обитал на границе миров. Потом вернулся, и мы поняли, что он тоже на Тропе. Он и сам так считает, и это правильно, только он ступил на нее неподготовленным и теперь балансирует над бездной. И никто не сможет ему помочь, только сам. Кажется, он понимает это…»

— Я пытался, боролся… Уходил в степь… пытался говорить с Ним… Он не слышит меня… В хранилище… перебирал реликвии… Нет, не помогает, не могу сосредоточиться, не могу думать… Опять болит голова…

Кунди прижал ко лбу желтоватый полуокатанный камень и умолк, как бы пытаясь одолеть собственное отчаяние. Старик всмотрелся и удивленно вскинул вверх кустистые брови:

— Зачем ты таскаешь с собой небесный камень?!

— Не знаю… Честно скажу: не знаю. Выходил из хранилища, задумался, а потом обнаружил, что держу его в руке. Все никак не соберусь отнести обратно. Как-то мне хорошо с ним, успокаивает, что ли…

— Отнеси, отнеси, — пробурчал Нхамби-то. — Ни к чему таскать по поселку реликвию. Пусть лежит, где лежала…

Думал же он о другом. Он наконец вспомнил, подобрал аналогию состоянию, в котором пребывает тот, кого все считают его учеником. Да, с Кунди изредка такое случалось, но всегда летом, когда долго стоит жаркая безветренная погода. Ошалевшие от тепла и света духи тьмы ищут укрытия, ищут в первую очередь в знакомых местах. Кунди не повезло — они избрали его таким укрытием. Для обычного человека это была бы просто болезнь, которую можно исцелить — он знает способы, но тот, кто стоит на Тропе, должен сам уметь договариваться с духами, иначе они не позволят властвовать над собой. Что ж, значит, с этим ничего не поделаешь. Только очень не хочется, чтобы Бизон и Семхон застали Кунди в таком состоянии. Впрочем, они, наверное, появятся еще не скоро — человеческой сущности Семхона крепко досталось.

Бoльшую часть времени года, которую можно было назвать осенью, Семен провалялся в своем вигваме. Иногда становилось довольно холодно, на улице шел дождь. Было несколько дней с почти ураганным ветром, которые поселок пережил в целом благополучно, поскольку со стороны степи его прикрывала скала.

Сам же Семен, к своему изумлению, сделался неким ритуальным объектом. В чем там суть, ему никто не объяснил, но оказалось, что чуть ли не все мужчины-лоурины должны разделить с ним трапезу. То есть великий и загадочный Семхон должен съесть кусочек добычи, а остальное они доедят сами, приобретя тем самым какие-то важные свойства, которыми он, Семхон, обладает. На практике это вылилось в то, что к его вигваму чуть ли не ежедневно приходили какие-то люди и всучали Ветке куски мяса, в котором и без этого недостатка не было. Сначала Семена вполне устраивало, что никто не добивается аудиенции с ним, но потом, разумеется, маленькая приятность обратилась в свою большую противоположность.

Первое время Семена очень угнетало, что молодая и красивая (по его понятиям) Ветка вынуждена выполнять «черный уход» за раненым. Ему было стыдно, он стеснялся… А что делать? У него оказалось несколько ран в самых неподходящих местах. По-хорошему, некоторые из них следовало сразу зашить, но время было упущено. Кроме того, Семен так и не смог придумать, как это сделать, чтобы с гарантией не занести инфекцию. В общем, пришлось лежать и ждать, когда само зарастет, — попытка выйти по нужде гарантировала несколько лишних дней отлежки. Когда же он счел возможным все-таки перейти на самообслуживание, выяснилось, что выходить из вигвама ему нельзя: он теперь не человек, а воплощение «родового зверя», и выносить наружу свою слабость не имеет права. Его и видеть-то такого никто не должен — старейшины долго объясняли ему это через стенку вигвама. Смешно, как говорится, да не до смеха… Пришлось использовать одну из керамических посудин в качестве ночного горшка. Семен с ужасом думал о том, как он будет заниматься сексом с Веткой после всего этого.

Правда, Сухая Ветка, похоже, была на этот счет совершенно иного мнения. Из замарашки-изгоя она превратилась в важную персону. Со своего места Семен по временам слышал, как она вначале робко, а потом все смелее покрикивает на других женщин, да и с чужими мужчинами, приносящими мясо, разговаривает совсем не робко. Что же касается… м-м-м… этого самого, то данный вопрос она решила сразу, как только он возник. Точнее — встал. Ведь Семен в свое время не поленился подробно «рассказать» ей о разных видах секса. В целом же у Семена складывалось устойчивое впечатление, что женщину вполне устраивает его лежачее положение. Она просто счастлива, что ее Семхон все время под рукой и никуда не девается. Целыми днями она пребывала в непрерывных хлопотах: утепляла вигвам, таскала дрова, возилась со шкурами. Постепенно под ее руками возник комплект зимней одежды и две пары обуви, похожей на сапоги, только со съемными голенищами, которые пришнуровывались к тапочкам внахлест в районе щиколоток. Штанов же, как оказалось, здесь не носили и в холода. По этому поводу у Семена возникли серьезные сомнения, и он имел неосторожность поделиться ими с Веткой. Та посмеялась, и… через пару дней Семен держал в руках некое подобие трусов или плавок из лисьего меха.

— Слушай, — изумленно пробормотал он, — а почему мехом внутрь? Он же… э-э-э… щекотаться будет!

— Вот и хорошо! — хихикнула Ветка. — Это я специально!

— Ну, знаешь ли… А если у меня от этого… гм… эрекция возникнет? Как же я с ней ходить буду?!

— А ты не ходи, — совершенно серьезно ответила женщина. — Лежи тут — мне так спокойнее, мне так больше нравится.

— Мало ли что тебе нравится, — вздохнул Семен. — Опять за эмансипацию взялась. Что за дела такие?! Каменный век же…

Вскоре на свет явились и штанины из оленьей шкуры, которые к этим трусам надо было привязывать. Искусство исполнения вызывало восхищение, но Семен совсем не был уверен, что в этом можно будет ходить. К тому же в голову лезли воспоминания и аналогии: всякие материальные новшества здесь если и приживаются, то с превеликим трудом — быт туземцев отлажен веками, нерационального или бессмысленного в нем почти нет. Раз ходят тут без штанов, значит, для этого существуют веские причины. Нужно понимать и приспосабливаться, а не переделывать под себя реальность.

Разрешение «на выход» он все-таки выпросил. Правда, покинуть жилище ему позволили лишь после того, как все взрослое население поселка отбудет в места обитания одного из родов, где предстоит ритуальная охота на носорога. По возвращении же будет собрана представительная комиссия, которая примет окончательное решение — можно ли Семхону в таком виде показываться на люди.

Оказавшись впервые после длительного перерыва на свежем воздухе, Семен сначала сильно усомнился в том, что решение комиссии будет положительным — его качало из сторону в сторону, и любимый боевой посох пришлось использовать по прямому назначению — для опоры.

Когда глаза привыкли к свету, а земля перестала пытаться занять наклонное положение, Семен осмотрел пустой лагерь и чуть не прослезился — ну прямо дом родной! Неужели было время, когда он жил в городе, ходил по асфальту, ездил на автобусе? Может быть, это ложная память? Глюк? Греза? Не было на самом деле ничего этого, а?

У него есть несколько дней, чтобы научиться передвигаться и делать вид, что у него все в порядке. Шершавая кожа рубахи неприятно щекочет свежие шрамы (как бы не рассадить), а голым ходить сейчас холодновато… Впрочем, все равно лежать уже нет никаких сил. «Куда податься для начала? А собственно, куда тут можно пойти, если пунктов всего три: река, степь и пещера. Интересно, Художник здесь или тоже ушел? Вот кто меня просветит и все объяснит! Впрочем, кто его знает, у них же тут не поймешь… Может, и разговаривать не захочет?»

На всякий случай Семен заглянул сначала в жилище воинов: вдруг Бизон не ушел вместе со всеми? Надежда не оправдалась — в длинном вигваме копошились одни женщины. «Хорошо ему, — позавидовал Семен. — Никто его взаперти сидеть не заставляет: как только смог встать на ноги, сразу стал считаться полностью дееспособным — хоть на охоту беги, хоть с хьюггами дерись».

Солнце клонилось к горизонту, и скоро территория поселка должна была погрузиться в тень от скалы. Семен решил не отказывать себе в удовольствии и не торопиться в холодный сумрак пещеры — он так давно не был на солнце! Он стал бесцельно бродить по лагерю, обходя лужи и ямы с отбросами. Не отдавая себе отчета, он всматривался во все встречные камни, иногда переворачивал их ногой или посохом.

В конце концов он оказался на границе света и тени, хотел было повернуть назад, но услышал вопрос:

— Что ты ищешь, Семхон?

Семен увлекся и, глядя под ноги, перестал замечать, что происходит вокруг. Художник сидел на бревне возле давно потухшего Костра Совета, щурился и, кажется, просто грелся на солнце. «Пользуется случаем, когда никого нет, — догадался Семен. — Он, похоже, тоже с трудом переносит многолюдство. А действительно, что я ищу?!» Старик ждал ответа, и Семен честно сказал:

— Камень. Только не спрашивай, какой именно. Волшебный. Но как он выглядит, я не знаю.

— Но знаешь, что он волшебный?

Семен доковылял до бревна, с облегчением уселся, зажав посох между коленями.

— Ничего я не знаю. Да, собственно говоря, если моя догадка верна, то это совсем не обязательно должен быть камень.

— А что же?

— Ну… Наверное, любой твердый предмет… Кусок дерева, кость… Хотя нет: деревяшку можно бросить в костер, а кость расколоть или закопать в яму с отбросами. Наверное, все-таки камень, но такой, который не годен для обработки — с зернистой структурой. Якобы…

— Ты говоришь загадками.

— Да это и есть загадка. Впрочем, может быть, я все это сам выдумал. Понимаешь, это как примятая трава: смотришь и думаешь, чей же это след? А может быть, это и не след вовсе? Тогда над чем думать? Но, с другой стороны, трава явно кем-то примята…

— Если это все-таки след, то он должен куда-то вести. К кому-то. А если не след, то он сразу и оборвется. Пройди по нему — и узнаешь.

— Пройти по нему? М-да-а… А ты поможешь мне?

— Попробую.

— Люди из будущего смотрят иногда в прошлое. Оттуда видно, что сотни поколений людей считали воплощением Творца миров мамонта. Или быка — могучего, с большими рогами.

— Да, я слышал об этом. Это смешное заблуждение людей, живущих далеко в сторону полуденного солнца. Впрочем, может быть, им дано иное воплощение.

— Скорее всего. Так было везде и очень долго. И вдруг кое-где появились племена, которые считают воплощением Творца… Ты только не смейся!

— Кого же?

— Человека. Появилась мысль, что человек подобен Создателю вселенной.

— Да, это действительно смешно. Ведь все знают, что Творец не подобен ничему и никому.

— Так откуда же могла возникнуть такая мысль? Пусть это ошибка, но что послужило поводом для нее? Уж наверное, не глупость человеческая, а?

— Ну, глупость — слишком простое объяснение, чтобы быть истинным.

— Тогда что? Давай порассуждаем…

— Давай, Семхон. Мощь Создателя, конечно, несопоставима с мощью мамонта. Их роднит лишь то, что и та и другая максимальны для места своего пребывания, они предельны, если у первой вообще есть предел. А человек? Или… Чтобы посчитать его воплощением, нужно, наверное, встретить человекоподобное существо, чье могущество превосходит все мыслимое в Среднем мире. Я не могу представить такое.

— А вот хьюгги могут. И чтобы уподобиться ему, они едят лоуринов. И меня хотели сожрать — очистив предварительно страданием.

— Хьюгги?!

— Они самые. А могущественных человекоподобных они видят. И даже как-то могут общаться с ними.

— Для этого нужен волшебный камень? Камень, прилетевший с неба?

— С неба?! Да, действительно… Скорее всего, именно оттуда. Но ты-то откуда это знаешь?!

— Семхон, ты, как и я, человек Высшего посвящения. Ты не можешь не знать, что истины бывают двух уровней. На первом мир гармоничен и прост: летают птицы, а не люди, с неба падает дождь, а не камни. Это незыблемые законы, без которых обойтись невозможно: человек должен быть уверен, что вода всегда мокрая, а огонь горячий, что после дня наступает ночь, и чтобы сразить зверя, нужно подобраться на выстрел и пустить стрелу. Иначе как жить? Для чего мне сегодня делать копье, если я не уверен, что наступит завтра?

А есть другой уровень истин. Он не скрыт от большинства, он им просто не нужен. И взошедшим на этот уровень известно, что любая ночь может оказаться бесконечной, что с неба могут падать камни, что бывают нелетающие птицы и летающие люди.

— Та-а-ак… Однако… Летающие люди? С крыльями, как у птиц?

— Конечно!

— А камень с неба?

— Он хранится в племенном святилище лоуринов.

— Он сокрыт? — быстро спросил Семен. — С ним кто-то контактирует? Берет в руки, смотрит на него?

— Почему это тебя так беспокоит, Семхон? Ты тоже имеешь право увидеть его — доказательство верности верхнего уровня истин. Но разве ты нуждаешься в доказательствах?

— Нет, пожалуй. Просто мне интересно — он постоянно спрятан? Его редко достают?

— Конечно! Те, кто хочет и может получить Высшее посвящение, появляются среди лоуринов редко.

— Я должен увидеть эту каменюку.

— Думаешь, что такой же ты видел у хьюггов?

— Не знаю. Он какой?

— Обычный — желтовато-серый обломок с темными пятнышками и прожилками. Такие камни ни на что не годятся.

— Какой он формы?

— Ну, примерно такой, — жрец показал пальцами. — Углы немного сглажены. Ничего, в общем, особенного, кроме того, что он упал с неба.

— В том — у хьюггов — тоже не было ничего особенного. Кроме того, что он ненастоящий.

— Как это?!

— А вот так… Ну, скажем, взять оленя, снять с него шкуру… Потом сшить как было, набить травой, вставить в ноги палки и поставить такое чучело в степи. С виду, издалека — олень как олень, а подойдешь поближе — ан нет! Ты же художник, ты сможешь такое представить.

— Да, пожалуй, смогу. Наверное, я понимаю, о чем ты говоришь, только как может получиться ненастоящий камень? И зачем?

— Ну, сделать-то камень нетрудно. Ты же видел мою посуду. Старейшины сначала решили, что она из камня, но я им объяснил, что сделал ее из глины, воды и огня. То, что получилось, вполне можно назвать камнем, только сделан он человеком, а не высшим Творцом, как все остальное. Понимаешь, тот камень у хьюггов, мне кажется, тоже был сделан человеком, только мастеру очень хотелось, чтобы изделие было похоже на изделие Бога. Ты понимаешь меня?

— Мне тоже хочется, чтобы мои рисунки были похожи…

— Ты создаешь красоту, а это — другое. В общем, я бы посмотрел на камень лоуринов.

— Не вижу, что может помешать тебе сделать это. Когда ты окрепнешь, тебе придется отправиться на стоянку у Желтых Скал.

— Это зачем еще?

— Ну, ты же теперь главный Волк, Семхон. Таково решение Совета Племен.

«О боги, боги мои! — мысленно застонал Семен. — Какой еще Совет?! Кому и что я должен?!»

Впрочем, успокоился он довольно быстро: игра продолжается, и он — одна из фигур на доске. Та самая, которую еще не съели.

Потом Семен долго выспрашивал старика о событиях, в результате которых он лишился половины собственной шкуры и чуть не расстался с жизнью. По его представлениям, в степи развернулась целая война народов. Однако, к его удивлению, для туземцев в этом не было ничего особенного. Все как бы действовали по отработанному сценарию. Хьюгги захватили одного из лоуринов. Это, по мнению руководства Людей, вещь совершенно недопустимая. Если бы они просто напали на чью-то стоянку и всех вырезали — это их право. В том смысле, что воины — жители данного поселка — позволили врагу себя победить — стыд и позор! А позор, как известно, лучше всего смывается кровью. Поэтому каждый воин родственного клана может исполнить у Костра Совета танец войны, созывая добровольцев. Недостатка в них никогда не бывает, так что отряд может быть довольно большим и включать представителей разных родов. Хьюгги же живут малочисленными группами — «человек» по 15—20 — это включая детей и женщин, так что при уничтожении их стоянок часто возникает ситуация, когда воинам не хватает противников и, соответственно, скальпов. Отряд отыскивает и истребляет хьюггов до тех пор, пока все воины не будут удовлетворены трофеями и не разойдутся по домам.

В свое время быстрое сокращение численности врагов способствовало выработке новых военных обычаев, которые на самом деле были, конечно, хорошо забытыми старыми. Расстреливать хьюггов, вооруженных палицами, из луков с расстояния в сотню шагов постепенно вышло из моды, зато во всей красе возродилась традиция рукопашного боя и снятия скальпа с побежденного противника. Поскольку союз племен еще не распался, совместные крупномасштабные военные действия против хьюггов хоть и редко, но ведутся, хотя соглашаются на них вожди неохотно — для этого нужны веские основания. И одним из таких оснований является так называемая Большая охота. После этого воевать становится не с кем и приходится ждать, когда у хьюггов вступит в силу новое поколение воинов, с которых можно снимать скальпы. Показателем того, что «урожай созрел», является возобновление вылазок охотников за головами — верный признак приближающейся жатвы.

— Это что же получается, — пытался разобраться в ситуации Семен, — все эти охотники за головами, их нападения — для лоуринов это не горе и беда, а желанная возможность пустить кровь врагу, раздобыть побольше трофеев, да? То-то ваши люди не столько лагерь защищали, сколько драли скальпы!

— Эх, Семхон! — покачал головой жрец. — Я же говорил тебе о двух уровнях правды, двух истинах. Раздели то, что услышал, и все встанет на свои места.

— Ну да, одна правда для всех, другая для избранных.

— Если и избранных, то не людьми. Разве не так?

— Ага, кто-то, не жалея сил, смолоду тренируется, чтобы защищать свой род и племя от врагов, а кто-то следит за тем, чтобы этих врагов ни в коем случае полностью не истребили?

— Да, воином стать трудно. Но, к сожалению, НЕ стать им гораздо труднее.

— Вот ты о чем! То-то чуть не выгнал меня, когда я сказал, что хочу стать как все. Неужели правы те мудрецы из будущего, которые считают, что воинственность — неотъемлемое свойство человека?

— Так устроен Средний мир — нам ли судить его? Потому так ценны люди, которые могут не идти вместе со всеми. Их рождается мало.

— Послушай, жрец… Я даже не знаю, с какой стороны теперь подходить к этому. Вот Головастик — он не такой, как все, у него есть некие способности. Допустим, ради его спасения можно нарушить обычаи, можно пожертвовать многими воинами. А меня-то зачем понадобилось спасать? Я-то какую ценность представляю? Ты же сам сказал, что из меня не получится даже Смотрящего На Облака. Тем не менее произошла целая война: сводный отряд пяти племен устроил глубокий рейд на территорию хьюггов, потом меня, полуживого, несколько дней тащили по степи и прикрывали, жертвуя жизнью. Я плохо соображал, но, по-моему, вначале со мной шло несколько десятков воинов, и все погибли — один Бизон остался, да и тот весь израненный. Почему так?

— Они начали Большую охоту. Ты же слышал, что время от времени такое случается. Одни считают, что это происходит, когда хьюггов становится слишком много, другие полагают, что ими овладевает жажда смерти. Тогда старейшины не вправе отказать воинам. И начинается избиение.

— Кого? Этих хьюггов, что ли?!

— Конечно! Тот поселок, в котором ты был, — один из многих, хотя, может быть, и самый крупный. Таких селений люди уничтожили много — две или три руки.

— И что, везде как там, да? Вместе с детьми и женщинами?

— А ты не знаешь, как это бывает? Впрочем, за их детенышами и самками люди не охотятся, — те, кто успел, убежали…

— Так все, что я видел, был лишь мелкий эпизод большой войны?! Сколько же погибло… наших и… тех?

— Разве это имеет значение? У вернувшихся очень много скальпов. — Жрец смотрел на Семена и улыбался.

— Чему ты смеешься, старик?!

— Твоему смятению. Твое сердце жаждет мести, ты хочешь убивать их и резать скальпы. Сильно хочешь!

— Да, — согласился Семен и надолго замолчал, всматриваясь в самого себя. — Ты когда-то сказал, что я воин. Ты не ошибся: бить, душить этих тварей! И скальпов мне не нужно, не надо мне их силы, не надо ни перед кем хвастаться победами — прикончить еще двух-трех, и можно умирать спокойно!

— Как спокойно умирали лоурины на твоих глазах. Только я ведь сказал, что ты воин лишь наполовину, и какая из твоих сущностей возьмет верх, еще неизвестно.

— Уже известно, жрец! Когда вернутся мои силы, когда я смогу… И никакие ваши вожди мне не запретят! Ну, что ты улыбаешься?! Тебя бы так!

Он отодвинулся, чуть привстал и задрал рубаху: края двух ран на груди слегка разошлись и сочились сукровицей. Некоторое время старик, чуть прищурившись, рассматривал шрамы на груди и животе Семена. Потом кивнул:

— Да, ТАК со мной не было. Тебе всего лишь прикладывали горящие палки и нагретые камни к коже. Нагретые не сильно — чтобы мясо не горело, иначе тело мертвеет и не может потом чувствовать внутреннюю боль.

— Внутреннюю?

— Конечно. Это когда делается надрез и раскаленный камень вставляется в рану — так, чтобы жечь и кость, и мясо.

— А ты откуда знаешь?

— Видел. Ты тоже хочешь? — Старик встал с бревна и потянул вверх подол своей рубахи.

В хирургии Семен разбирался плохо. Но то, что он увидел, было явно за пределами нормы. То ли у них тут повышенная живучесть, то ли мало болезнетворных микробов, но с такими повреждениями, по идее, человек выживать не должен. Теперь стало ясно, почему Художник так скованно двигался: многие мышцы на спине и груди у него просто отсутствовали. Кое-где кости прикрывает просто кожа. Точнее, Семену все-таки хотелось верить, что они прикрыты кожей, а не обнажены.

Он отвернулся:

— Так не бывает, жрец. С этим не живут. Так не бывает…

— Ну-ну, Семхон! Ты же видишь, что так бывает. Бывает еще и не так… Просто нужно постепенно: дождаться, когда зарастет, и снова…

— Сколько же это продолжалось?!

— Думаешь, я считал дни? Долго…

— И… Слушай, это что, тоже была Большая охота хьюггов, да?

— Была.

— И тебя спасли так же, как и меня?!

— Нет, конечно. По твоему следу шел Черный Бизон и вел воинов. По моему следу не шел никто. Просто выбивали всех хьюггов в округе. В конце концов очередь дошла и до моих «друзей».

Они долго сидели молча. Потом Семен спросил:

— Что-нибудь известно о тех, на кого хьюгги начинают Большую охоту? Это какие-то особенные люди? Как ты и я?

— Не знаю, ведь это бывает так редко.

— А вот смотри как получается: здесь три человека, которые как-то выделяются, отличаются от остальных: ты, я и Головастик. И все трое уцелели по чистой случайности, и в судьбе каждого поучаствовали хьюгги.

— Головастик?!

— Ну да, конечно! Ведь это они своим нападением обрекли его на казнь.

— Он сам обрек себя — проворонил врагов на посту.

— Думаешь, это случайность? Может быть, конечно…

— Я понимаю, к чему ты клонишь, Семхон. Только хьюгги тут ни при чем. Точнее, они лишь бессмысленное орудие в руках тьмы.

— В чьих руках?!

— Семхон, ведь ты же понял смысл нашего служения. Мы заполняем пустоту Нижнего мира, убиваем ее… Она сопротивляется… Придумай иные слова, назови по-другому, чтобы тебе было понятней.

— Но… Тут опять какая-то тайна, да?

— Тайна… Просто знание, нужное не всем.

— Мне — нужно.

— Да, я тоже так думаю. Изначальный Творец не создавал смерть. Она была всегда. Он не уничтожил ее сам. Он создал для этого людей.

— Для ЭТОГО?

— А для чего же? Ты видишь в Среднем мире еще кого-то достойного этой великой задачи? И чем меньше места остается для смерти, тем чаще выходит она на охоту. Берегись, Семхон!

— Как я могу беречься?! Забиться, как ты, в пещеру?

— Наверное, это могло бы помочь, — усмехнулся старик, — только ты не сможешь. Не сможет твоя половина.

— Та, которая «воин»?

— Конечно! Ты же живешь на распутье.

— Как могу, так и живу, — вздохнул Семен. — Только мне все интересней и интересней, как эта самая смерть, это самое мировое зло договаривается с исполнителями своей воли? Уж не через камень ли, упавший с неба?

— Разве это имеет значение — как? Добро и зло живут в каждом существе, они ниоткуда не берутся, они присутствуют в мире всюду. Когда одного становится меньше, другое увеличивается, набирает силу.

— Ты знаешь… А ведь люди будущего смогли сформулировать эту закономерность, только я не помню, чье это высказывание. Сейчас попробую перевести на наш язык… ну, примерно так: место, не занятое Богом, обязательно занимает дьявол.

— Дьявол?

— Ну, да. Это новое для тебя слово. Вообще-то многие из людей будущего считают, что это вполне конкретное существо — вечный противник Творца-Вседержителя, которого называют Богом. Только я не верю в некую личность с руками-ногами. Я понимаю это как обобщенный образ тьмы, хаоса, смерти, всего того зла, которое существует и вне, и внутри человека.

— Что ж, пусть — так. Значит, и твой противник, и мой — дьявол.

— Не знаю, не знаю, — вздохнул Семен. — Что-то получается слишком возвышенно. Посмотреть бы сначала на небесный камень лоуринов. Ладно, не будем пока об этом… Так зачем я понадобился вождю лоуринов? Почему удостоился такой чести? И вообще, при чем тут тотемный зверь?

— Изначально ткань (вещество, субстанция) жизни была единой, но Творец разделил ее. То, что было на тверди земной, так и осталось на ней — вода, трава и деревья. Ты сам видишь, как близки и неразлучны они. То, что было в самом верху, стало облаками, ветром, птицами, насекомыми — сам видишь, как близки они. То, что было посередине, разделил Творец на людей разных племен и родов. А животных он отделил от родов их, хотя некоторые считают, что было наоборот. Потому и каждый род, каждое племя имеют тех, кто был изначально в единстве с ним. Это, конечно, не значит, что люди из рода Оленя носят рога на голове, а род Зайца хорошо прыгает, но эти животные — их.

— Как-то это очень сложно для меня. Это что, как две разные фигурки из одного куска глины?

— Ну, не совсем. Чтобы вылепить две фигурки, нужно комок разделить на два — то есть это будет изначальный разрыв единства. Творец же единство не нарушал.

— Это что же, непостижимая тайна творения? Которую понять нельзя, а можно только запомнить?

— Экий ты, Семхон! — покачал головой старик. — Почему тебе так нравится слово «тайна»? То есть смысл, закрытый для познания? Дай мне вон ту палочку. Смотри…

Старик прочертил на земле изогнутую линию, добавил еще две:

— Это кто?

— Ну… Мамонт, наверное, — рассмотрел схематичный рисунок Семен.

— А вот так? — Старик добавил еще несколько линий к прежним.

— Теперь лошадь получилась…

— Но ведь мамонт никуда не делся, правда? Вот его контур. А теперь вот так… — Старик сделал еще несколько штрихов.

— Хм, еще и заяц добавился… Это ты показываешь мне, как проходило творение, да?

— Но ты понял?

— Пожалуй… Одно проступает сквозь другое, представляет собой самостоятельную цельность, но только вместе с чем-то другим… Так, да?

— Примерно. Это можно обозначить и другими словами, но пусть будут твои. В каждом члене рода в той или иной мере проступает изначальный зверь, иногда одна из сущностей может растворяться в другой. Когда мамонт отдал тебе жизнь, твоя истинная сущность проявилась в нашем мире — Бизон видел.

— Это был просто волчонок. Он ходил за мной, пока не вырос настолько, чтобы уйти в свою стаю.

— Да, конечно. Это, наверное, так и бывает — именно волчонок! А потом, когда ты вновь собрался покинуть Средний мир, твоя сущность воспротивилась этому.

— Попросту волк привел за мной людей? Но разве так бывает?! Он же не собака! Интересно, как это все выглядело?

— Вот так: он стоял ночью вон там, на скале, и выл. Выл по-особенному. Люди встали и пошли за ним. Никто не командовал, никто никого не вел. Просто, когда говорит родовой зверь, его надо слушать. Это бывает редко…