Кровь эльфов. Час презрения Сапковский Анджей

– Можно согреть немного воды? Трисс хочет умыться.

– Валяй, – разрешил Ярпен Зигрин. – Ксавьер, сыми вертел с огня, наш заяц готов. Давай котел, Цири. Ого! Полный до краев! Одна притащила от ручья такую тяжесть?

– Я сильная.

Старший из братьев Дальбергов прыснул.

– Не суди по внешности, Паулье, – серьезно сказал Ярпен, ловко разделывая обжаренного зайца на порции. – Не над чем смеяться. Она девица щупленькая, верно, но, вижу, крепенькая и выносливая. Она навроде кожаного ремня: тонкий, а руками не разорвешь. Да и повесишься – тоже выдержит.

Никто не засмеялся. Цири подошла к развалившимся вокруг костра краснолюдам. На этот раз Ярпен Зигрин и четверка его парней развели собственный костер, потому что зайцем, которого подстрелил Ксавьер Моран, делиться не собирались. Им самим едва хватало на один, ну два укуса.

– Подкинь-ка в огонь, – сказал Ярпен, облизывая пальцы. – Вода шибчей закипит.

– Вода – дурь, – заметил Реган Дальберг, выплюнув косточку. – Мытье хворой токмо навредить может. Да и здоровому тожить. Помните старого Шрадера? Жена ему однажды велела помыться, и вскорости после того помер Шрадер-то.

– Потому как бешеный пес покусал.

– А не мылся б, то и пес не покусал бы.

– Я тоже думаю, – заметила Цири, проверяя пальцем температуру воды в котле, – что ежедневно мыться – это уж слишком. Но Трисс просит, а однажды даже заплакала… Вот мы с Геральтом и…

– Знаем, – кивнул старший Дальберг. – Но то, что ведьмак… Никак надивиться не могу. Эй, Зигрин, ежели б у тебя была баба, ты бы мыл ее и чесал? Носил бы на руках в кусты, чтобы она…

– Заткнись, Паулье, – прервал Ярпен. – Ты про ведьмака не того… Это порядочный мужик.

– А я чего? Я ничего. Удивляюсь токмо…

– Трисс, – задиристо вставила Цири, – вовсе не его баба.

– Тем больше удивляюсь.

– Тем больший ты дуб, стало быть, – подвел итог Ярпен. – Цири, отлей малость воды на кипяток, запарим чародейке еще шафрана с маком. Сегодня ей вроде получшало? А?

– Пожалуй, – буркнул Янник Брасс. – Ради нее пришлось задерживать обоз всего шесть разов. Я, конечным делом, знаю, нельзя отказывать в помощи на тракте, дурак тот, кто мыслит иначе. А кто откажет, тот воще сверхдурак и подлый сукин сын. Но слишком уж долго мы в этих лесах топчемся, слишком долго, говорю вам. Искушаем судьбу, холера, слишком уж мы судьбу испытываем, парни. Тут опасно. Скоя’таэли…

– Сплюнь, Янник.

– Тьфу, тьфу. Ярпен, я драки не боюсь, и кровь лить не впервой, но… Ежели придет дело драться со своими… Мать их! Почему это нам выпало? Этот засратый груз должна сопровождать засратая сотняга конных, не мы. Чтоб черти побрали умников из Ард Каррайга, чтоб их…

– Заткнись, говорю. Давай лучше горшок с кашей. Зайчатинкой, мать его так, червячка заморили, теперь надо чего-нибудь съесть. Цири, поешь с нами?

– Конечно.

Долго было слышно лишь чавканье, чмоканье да стук сталкивающихся в горшке деревянных ложек.

– Зараза, – сказал Паулье Дальберг и протяжно рыгнул. – Я б еще чего съел.

– Я тоже, – поддержала Цири и тоже рыгнула, восхищенная простецкими манерами краснолюдов.

– Только не каши, – сказал Ксавьер Моран. – Уже в глотке стоит эта пшенка. Солонина тоже обрыдла.

– Ну так нажрись травы, ежели у тебя такой изячный скус.

– Иль березу ошкурь зубами. Бобры – вон те этак делают и живы.

– Бобра б я, пожалуй, съел.

– А я – рыбки, – размечтался Паулье, с хрустом разгрызая добытый из-за пазухи сухарь. – Хоцца мне рыбки, ей-бо.

– Так наловим рыбы.

– Где? – проворчат Янник Брасс. – В кустах?

– В ручье.

– Тоже мне ручей. На другой берег нассать можно. Какая там могет быть рыба?

– Есть там рыбы. – Цири облизнула ложку и сунула за голенище. – Я видела, когда ходила по воду. Но какие-то больные. У них сыпь. Черные и красные пятна…

– Форель! – рыкнул Паулье, брызгая крошками сухаря. – А ну, ребяты, к ручью! Реган! Скидывай портки! Сделаем сачок из твоих портков.

– Почему из моих?

– Стаскивай мигом, не то по шее получишь, молокосос! Тебе мать что сказала? Меня слушать!

– Поспешите, если хотите рыбачить, вот-вот стемнеет, – сказал Ярпен. – Цири, вода вскипела? Оставь, оставь, ошпаришься и вымажешься котлом-то. Знаю, что сильная, но уж позволь, я отнесу.

Геральт уже ожидал. Они издалека заметили его белые волосы между раздвинутыми полотнищами фуры. Краснолюд перелил воду в бадейку.

– Помощь нужна, ведьмак?

– Спасибо, Ярпен, Цири поможет.

Температура у Трисс уже спала, но слабость была прямо-таки чудовищной. Геральт и Цири уже наловчились ее раздевать и мыть, научились притормаживать ее благородные, но пока непосильные порывы к самостоятельности. Дело шло на удивление справно – он держал чародейку в объятиях, Цири мыла и вытирала. Одно только Цири удивляло и раздражало – Трисс излишне уж крепко, по ее мнению, прижималась к Геральту. В этот раз даже пыталась его поцеловать.

Геральт движением головы указал на вьюки чародейки. Цири поняла сразу, потому что это тоже входило в ритуал: Трисс всегда требовала, чтобы ее причесывали. Девочка отыскала гребень, опустилась на колени. Трисс, наклонив к ней голову, обхватила ведьмака. По мнению Цири, слишком уж крепко.

– Ах, Геральт, – разрыдалась чародейка. – Как жаль… Какая жалость, что все, что было между нами…

– Трисс, прошу тебя…

– …не случится теперь… Когда я выздоровею… Все было бы совсем иначе… Я могла бы… Я могла бы даже…

– Трисс!

– Я завидую Йеннифэр… Я ревную тебя к ней…

– Цири, уйди.

– Но…

– Прошу тебя…

Цири спрыгнула с телеги и налетела прямо на Ярпена, который ожидал, опершись о колесо и задумчиво покусывая длинную травинку. Краснолюд поймал ее. Ему не пришлось даже наклоняться, как Геральту. Он был вовсе не выше ее ростом.

– Никогда не совершай такой ошибки, маленькая ведьмачка, – буркнул он, косясь на телегу. – Если кто-нибудь проявит к тебе сочувствие, симпатию и преданность, если удивит благородством характера, цени это, но не перепутай с… чем-то другим…

– Подслушивать нехорошо.

– Знаю. И небезопасно. Я едва успел отскочить, когда ты выплеснула смывки из бадейки. Пошли глянем, сколько форелей попалось в Регановы портки.

– Ярпен?

– Хе?

– Я тебя люблю.

– Я тебя тоже, коза.

– Но ты краснолюд. А я нет.

– А какое это… Да. Скоя’таэли. Ты имеешь в виду «белок», да? Это не дает тебе покоя, а?

Цири высвободилась из-под тяжелой руки.

– Тебе тоже не дает. И другим. Я же вижу.

Краснолюд молчал.

– Ярпен?

– Слушаю.

– Кто прав? «Белки» или вы? Геральт хочет быть… нейтральным. Ты служишь королю Хенсельту, хоть сам – краснолюд. А рыцарь на заставе кричал, что все – наши враги и что всех надо… Всех! Даже детей. Почему? Ярпен? Кто же прав?

– Не знаю, – с трудом проговорил краснолюд. – Я не набрался премудростей. Делаю так, как считаю нужным. «Белки» взялись за оружие, ушли в леса. Людей – в море, кричат, не зная даже, что это сомнительное требование им подбросили нильфгаардские лазутчики. Не понимая, что эти слова адресованы не им, а людям, что они должны пробудить людскую ненависть, а не боевой задор юных эльфов. Я это понял, поэтому то, что вытворяют скоя’таэли, считаю преступной глупостью. Что ж, через несколько лет меня за это, возможно, окрестят предателем и продажной тварью, а их станут именовать героями… Наша история, история нашего мира знает такие случаи.

Он замолчал, поскреб бороду. Цири тоже молчала.

– Элирена… – неожиданно буркнул он. – Ежели Элирена была героиней, ежели то, что она сделала, называется геройством, то ничего не попишешь, пусть меня обзывают предателем и трусом. Потому что я, Ярпен Зигрин, трус, предатель и ренегат, утверждаю, что мы не должны истреблять друг друга. Я утверждаю, что мы должны жить. Жить так, чтобы позже ни у кого не пришлось просить прощения. Героическая Элирена… Ей пришлось. Простите меня, умоляла она, простите. Сто дьяволов! Лучше сгинуть, чем жить с сознанием, что ты сделал что-то такое, за что приходится просить прощения.

Он снова замолчал. Цири не задавала вопросов, так и просившихся на язык. Инстинктивно чувствовала, что этого делать не следует.

– Мы должны жить рядом, – продолжал Ярпен. – Мы и вы, люди. Другого выхода у нас нет. Двести лет мы об этом знаем и больше ста работаем на это. Ты хочешь знать, почему я поступил на службу к Хенсельту, почему принял такое решение? Я не могу допустить, чтобы то, над чем мы работаем, пошло коту под хвост. Сто лет с лишком мы пытались сжиться с людьми. Низушки, гномы, мы, даже эльфы. Я не говорю о русалках, нимфах и сильфидах, эти всегда были дикарками, даже когда о вас тут и слуху не было. Тысяча чертей, это тянулось сто лет, но нам как-никак удалось наладить совместную жизнь, бок о бок, вместе, нам удалось частично убедить людей, что мы очень мало отличаемся друг от друга.

– Мы вообще не отличаемся, Ярпен.

Краснолюд резко обернулся.

– Мы вообще не отличаемся, – повторила Цири. – Ведь ты мыслишь и чувствуешь так же, как Геральт. И как… как я. Мы едим одно и то же, из одного котла. Ты помогаешь Трисс, и я тоже. У тебя была бабушка, и у меня… Мою бабушку убили нильфгаардцы. В Цинтре.

– А мою – люди, – с трудом сказал Ярпен. – В Бругге. Во время погрома.

– Конные! – крикнул кто-то из людей Венцка, ехавший в головном дозоре. – Конные впереди!

Комиссар помчался к телеге Ярпена. Геральт приблизился с другой стороны.

– Назад, Цири! – резко бросил он. – Слезай с козел и назад. Будь при Трисс.

– Оттуда ничего не видно!

– Кончай базарить! – буркнул Ярпен. – А ну быстро назад! И дай мне чекан. Он под кожухом.

– Это? – Цири показала тяжелый, отвратно выглядевший предмет, напоминающий молот с острым, слегка искривленным крюком на стороне, противоположной бойку.

– Угу, – подтвердил краснолюд. Он засунул черенок чекана за голенище, а топор положил на колени. Венцк, внешне спокойный, смотрел на дорогу, приставив руку ко лбу.

– Легкая кавалерия из Бен Глеана, – сказал он через минуту. – Так называемая Медвежья Хоругвь, узнаю по плащам и бобровым шапкам. Сохраняйте спокойствие. Внимание тоже. Плащи и бобровые шапки довольно легко меняют хозяев.

Конники быстро приближались. Их было около десятка. Цири видела, как на своем возу Паулье Дальберг кладет на колени два натянутых самострела, а Реган накрывает их попоной. Она тихо вылезла из-под полотнища, спрятавшись, однако, за широкой спиной Ярпена. Трисс попробовала подняться, чертыхнулась и упала на подстилку.

– Стой! – крикнул первый из конных, несомненно, командир. – Кто такие? Откуда и куда?

– А кто спрашивает? – Венцк спокойно выпрямился в седле. – И по какому праву?

– Армия короля Хенсельта! А спрашивает десятник Зывик. И повторять он не привык! Отвечай немедля. Кто такие, а?

– Служба квартирмейстера королевской армии.

– Кажный может сказать! Не вижу никого в королевских цветах!

– Приблизься, десятник, и повнимательнее взгляни на мой перстень.

– Чего вы мне тута кольцами разблестелись? – выкрикнул десятник. – Что я, все кольца в мире знаю, аль как? Такой перстень может быть у кого хошь. Тоже мне важный знак!

Ярпен Зигрин встал на козлах, поднял топор и резко подсунул его десятнику под нос.

– А такой знак тебе ведом? – буркнул он при этом. – Нюхни и запомни запах.

Десятник рванул поводья, развернул лошадь.

– Пугать меня надумал? – рявкнул он. – Меня? Я на королевской службе.

– И мы тоже, – тихо сказал Венцк. – И, думаю, подольше, чем ты. Не ерепенься, солдат, миром советую.

– Я здеся охрану несу! Откедова мне знать, кто вы такие?

– Ты перстень видел? – процедил комиссар. – И если знаков на камне не узнаешь, то меня начинает интересовать, ты-то кто таков? На флажке Медвежьей Хоругви выткан такой же знак. Должны знать.

Солдат явно опешил, на что, вероятно, одинаково повлияло и спокойствие Венцка, и угрюмые, решительные лица, выглядывающие из фургонов эскорта.

– Хм… – сказал он, сдвигая шапку к левому уху. – Ладно. Если вы и вправду те, за кого себя выдаете, не будете, думаю, супротив, ежели взгляну, что на возах.

– Будем, – насупился Венцк. – К тому же очень. Нет тебе никакого дела до нашего груза, десятник. Да и не понимаю, чего ты можешь в нем искать.

– Не понимаете, – покачал головой солдат, кладя руку на рукоять меча. – Так скажу. Торговля людьми запрещена, а хватает таких, кои продают невольников Нильфгаарду. Ежели людей в колодках на возах найду, не докажете мне, что королю служите. Хоть дюжину колечек выставьте.

– Хорошо, – сухо сказал Венцк. – Если о невольниках речь… Ищи. Разрешаю.

Солдат шагом подъехал к среднему фургону, наклонился в седле, приподнял полотно.

– Что в бочках?

– А что должно быть? Невольники? – съязвил Янник Брасс, рассевшись на козлах.

– Спрашиваю – что? Так отвечайте.

– Соленая рыба.

– А в тех вона ящиках? – Солдат подъехал к следующему возу, пнул по бортику.

– Подковы, – проворчал Паулье Дальберг. – А там, позади, буйволиные шкуры.

– Вижу, – махнул рукой десятник, чмокнул коню, поехал вперед, заглянул в фургон Ярпена.

– А чтой-то там за баба лежит?

Трисс Меригольд слабо улыбнулась, приподнялась на локте, сделав рукой короткий сложный жест.

– Кто? Я? – тихонько спросила она. – Ты же меня вообще не видишь.

Солдат нервно заморгал, вздрогнул.

– Соленые рыбы, – убежденно сказал он, опуская полотно. – Порядок. А этот ребенок?

– Сушеные грибы, – сказала Цири, нахально глядя на него. Солдат замолк, замер с открытым ртом.

– Ну да? – спросил он минуту погодя. – Чего?

– Закончил осмотр, вояка? – холодно поинтересовался Венцк, подъезжая с другой стороны фургона. Солдат с трудом оторвал взгляд от зеленых глаз Цири.

– Закончил. Ехайте, веди вас Бог. Но поглядывайте. Два дни тому скотоели под корень вырезали конный разъезд у Барсучьего Яра. Сильная, большая была ихая бригада. Конечным делом, Барсучий Яр отседова далече. Только эльф по лесу прет шибчее ветра. Нам велено облаву замкнуть, да разве эльфа схватишь? Все едино что ветер в решето ловить…

– Ну, довольно, мы не любопытные, – нелюбезно прервал комиссар. – Время не ждет, у нас еще дальняя дорога.

– Ну, бывайте. Эй, там, за мной!

– Слышал, Геральт? – проворчал Ярпен Зигрин, глядя вслед удаляющемуся разъезду. – Чертовы «белки» в округе. Как чуял. Все время мурашки по спине бегали, словно мне из лука прямо в крестец кто метил. Нет, мать их, нельзя ехать все время вслепую, как доселе, посвистывая, подремывая да сонно попердывая. Надо знать, что впереди. Послушай, есть мысль.

Цири резко дернула Каштанку, сразу сорвалась в галоп, низко наклонившись в седле. Геральт, занятый разговором с Венцком, выпрямился.

– Не дури! – крикнул он. – Без фокусов, девка! Хочешь шею сломать? И не отъезжай очень-то далеко…

Больше она не услышала ничего, слишком сильно вырвалась вперед. Сделала это нарочно, надоело выслушивать ежедневные поучения. «Не так быстро, не так резко, Цири. Та-та-та! Не отдаляйся! Па-па-па! Будь осторожна! Па-па! Ну совсем так, будто я девчонка малая, – подумала она. – А мне уже почти тринадцать, у меня резвая Каштанка и острый меч за спиной. И ничего я не боюсь! И… весна кругом».

– Эй, смотри, задок сотрешь!

«Ярпен Зигрин. Еще один мудрила! Па-па!»

Дальше, дальше, галопом по выбоинам, через зеленые травы и кустики, через серебристые лужи, через золотой влажный песок, через перистые папоротники. Испуганная лань умчалась в лес, только сверкнула в прыжках черно-белым фонариком зада. С деревьев взлетают птицы – цветастые сойки и золотистые щурки, черные болтливые сороки со смешными хвостами. Из-под копыт взметается вода в лужах и выбоинах.

Дальше, дальше! Лошадь, которая слишком долго еле-еле шевелила ногами, плетясь за обозом, идет легко, мчится резво, быстро, ее радует скорость, играют мускулы, влажная грива хлещет Цири по лицу. Лошадь вытягивает шею. Цири отпускает поводья. Дальше, лошадка, не грызи удила и мундштук, дальше, в карьер, в карьер, быстрее, быстрее! Весна!

Она придержала Каштанку, оглянулась. Ну наконец-то одна. Наконец-то далеко. Уже никто не поругает, не станет увещевать, не обратит внимания, не будет грозиться, что покончит, мол, с такими поездочками. Наконец-то одна, свободна, вольна и независима.

Теперь помедленнее. Легкой рысью. Ведь это же прогулка не ради одного только удовольствия, у нее тоже есть определенные обязанности. Ведь сейчас она – конный разъезд, патруль, передовое охранение. «Ха, – думает Цири, осматриваясь, – безопасность всего обоза сейчас зависит от меня. Все с нетерпением ждут, когда я вернусь и доложу: дорога свободна, никого не видела, ни следов колес, ни копыт. Доложу, а тогда тощий господин Венцк с холодными голубыми глазами серьезно кивнет, Ярпен Зигрин оскалит желтые конские зубы, Паулье Дальберг кивнет: молодец, малыш! А Геральт едва-едва улыбнется. Улыбнется, хотя последнее время он улыбается так редко».

Цири осматривается, все фиксирует в памяти. Две поваленные березки – не проблема. Куча веток – не страшно, телеги пройдут. Промытый дождем ровик – что за преграда, колеса первой фуры пробьют колею, остальные пройдут следом. Большая поляна – отличное место для привала…

Следы? Какие тут могут быть следы! Никого тут нет. Лес. Птицы верещат среди свежих, зеленых листиков. Коричнево-рыжая лиса не спеша перебежала дорогу… И все пахнет весной.

Дорога переламывается на половине холма, скрывается в песчанистом яре, уходит под кривые сосенки. Цири съезжает с дороги, взбирается по склону, чтобы сверху осмотреть район. И коснуться мокрых, пахучих листьев.

Соскакивает с седла, забрасывает вожжи на сук, медленно идет через покрывающий холм можжевельник. По другую сторону холма видна проплешина, зияющая в гуще леса, словно кто-то выгрыз часть деревьев: вероятно, след после пожара, который полыхал здесь давным-давно, потому что нигде не видно пепелища, всюду зелено от невысоких березок и елочек. Дорога, докуда хватает глаз, кажется свободной и проезжей.

И безопасной.

«Чего они боятся? – подумала Цири. – Скоя’таэлей? А чего их бояться? Я не боюсь эльфов. Я им ничего не сделала.

Эльфы. «Белки». Скоя’таэли».

Прежде чем Геральт приказал ей отойти, Цири успела рассмотреть трупы на заставе. Особенно запомнился один – с лицом, закрытым слепившимися от коричневой крови волосами, с неестественно вывернутой и выгнутой шеей. Застывшая в жуткой гримасе верхняя губа приоткрывала зубы, очень белые и очень мелкие, нечеловеческие. Она запомнила обувь эльфа, потрепанную и истертую, длинную, до колен, внизу шнурованную, сверху защелкивающуюся на многочисленные кованые крючки.

Эльфы, которые убивают людей, сами гибнут в борьбе. Геральт говорит, что надо соблюдать нейтралитет… А Ярпен – что надо поступать так, чтобы потом не приходилось просить прощения…

Она пнула кротовью горку, задумчиво поводила носком ботинка по песку.

Кто, у кого и за что должен просить прощения?

«Белки» убивают людей. А Нильфгаард им за это платит. Использует их. Подзуживает, науськивает. Нильфгаард.

Нет, Цири не забыла, хоть очень бы хотела забыть. О том, что случилось в Цинтре. О бродяжничестве, отчаянии, страхе, голоде и боли. О маразме и отупении, которые наступили позже, гораздо позже, когда ее нашли и приютили друиды из Заречья. Она помнила это как в тумане, а хотела перестать помнить вообще.

Но это возвращалось. Возвращалось в наваждениях и снах. Цинтра. Топот коней и дикие крики, трупы, пожар… И Черный рыцарь в крылатом шлеме… А потом… Хаты в Заречье… Почерневшая труба на пепелище… Рядом, у нетронутого колодца, черный кот, зализывающий страшный ожог на боку. Колодец… Журавль… Ведро…

Ведро, полное крови.

Цири протерла лицо, глянула на ладонь. Ладонь была мокрая. Девочка хлюпнула носом, вытерла слезы рукавом.

«Нейтралитет? Равнодушие? – Ей хотелось кричать. – Ведьмак, равнодушно взирающий на бойню? Нет! Ведьмак должен защищать людей. От лешего, вампира, оборотня и не только. Он обязан защищать от любого зла. А я в Заречье видела, что такое зло.

Ведьмак обязан защищать и спасать. Защищать мужчин, чтобы их не подвешивали, как мишени для стрел, за руки на деревьях и не насаживали на колья. Защищать светловолосых девушек, чтобы их не распинали между вбитыми в землю колышками. Защищать детей, чтобы их не резали и не бросали в колодцы. Защиты заслуживает даже кот, обгоревший в подожженном сарае. Поэтому я стану ведьмачкой, для того у меня и меч, чтобы защищать таких, как люди из Соддена и Заречья, потому что у них ведь нет мечей, они не знают выпадов, финтов, полуоборотов, вольтов и пируэтов, их никто не научил, как надо драться, они бессильны и безоружны против оборотня и нильфгаардского мародера. Меня драться учат. Чтобы я могла защищать безоружных. Всегда. Я никогда не буду нейтральной. Никогда не буду безразличной.

Никогда!»

Она не знала, что ее подтолкнуло – то ли тишина, холодной тенью опустившаяся на лес, то ли движение, пойманное краешком глаза. Но она отреагировала мгновенно – рефлекс, приобретенный и выработанный в лесах Заречья, когда, убегая из Цинтры, она мчалась наперегонки со смертью. Она упала на землю, вползла под куст можжевельника и замерла. Только б не заржала лошадь. Только б не заржала!

На склоне противоположного холма что-то снова пошевелилось, она заметила мелькнувший силуэт, растворившийся в листве. Эльф осторожно выглянул из зарослей. Откинув с головы капюшон, несколько секунд осматривался, прислушивался, потом беззвучно и быстро пошел по склону. Вслед за ним выглянули из листвы еще двое. А потом двинулись остальные. Их было много. Они шли длинной цепью, гуськом, примерно половина была на конях. Эти ехали медленно, выпрямившись в седлах, напряженные, чуткие. Несколько секунд она видела всех четко и хорошо, когда в абсолютной тишине они передвигались на фоне неба, в светлом прорыве в стене деревьев, а потом скрылись, растворились в мерцающей тени чащи. Исчезли без шороха и шелеста, словно духи. Не топнула копытом, не заржала ни одна лошадь, не хрустнула ветка под ногой или подковой. Не звякнуло оружие, которым они были увешаны.

Эльфы скрылись, но Цири не шевелилась, продолжала лежать, прижавшись к земле под можжевеловым кустом, стараясь дышать как можно тише. Она знала, что ее может выдать испуганная птица или зверь, а птицу или зверя может напугать любой шорох и любое движение, даже самое незаметное, самое осторожное. Она поднялась лишь тогда, когда лес успокоился совсем, а среди деревьев, между которыми скрылись эльфы, застрекотали сороки.

Поднялась только для того, чтобы оказаться в крепких объятиях. Черная кожаная перчатка зажала ей рот, приглушила крик ужаса.

– Тихо!

– Геральт?

– Тихо, я говорю.

– Ты видел?

– Видел.

– Это они… – шепнула она. – Скоя’таэли, да?

– Да. А ну быстро на коней. Гляди под ноги.

Осторожно и тихо они спустились с холма, но не вернулись на тракт, а остались в чащобе. Геральт внимательно осматривался, не разрешал ей ехать, не отдавал поводья Каштанки, вел лошадь сам.

– Цири, – проговорил он вдруг. – Ни слова о том, что мы видели. Ни Ярпену, ни Венцку. Никому. Понимаешь?

– Нет, – буркнула она, опуская голову. – Не понимаю. Почему я должна молчать? Ведь их надо предупредить. За кого мы, Геральт? Против кого? Кто наш друг, кто враг?

– Завтра отделимся от обоза, – сказал он, помолчав. – Трисс уже почти здорова. Попрощаемся и поедем своим путем. У нас будут собственные проблемы, собственные тревоги и собственные трудности. Тогда, надеюсь, ты наконец поймешь, что не надо делить обитателей нашего мира на друзей и врагов.

– Мы должны быть… нейтральны? Безразличны, да? А если они нападут…

– Не нападут.

– А если…

– Послушай меня, – повернулся он к ней. – Как думаешь, почему такой важный транспорт, груз золота и серебра, тайную помощь короля Хенсельта Аэдирну, сопровождают краснолюды, а не люди? Я уже вчера видел эльфа, который наблюдал за нами с дерева. Я слышал, как они ночью прошли мимо обоза. Скоя’таэли не нападут на краснолюдов, Цири.

– Но они здесь, – проворчала она. – Здесь. Вертятся, окружают нас.

– Я знаю, почему они здесь. Покажу тебе.

Он резко развернул коня, кинул ей поводья. Она тронула Каштанку пятками, лошадь пошла быстрее, но он жестом приказал оставаться позади. Они пересекли тракт, снова въехали в чащу. Ведьмак вел, Цири ехала следом. Оба молчали. Долго.

– Взгляни. – Геральт осадил лошадь. – Взгляни, Цири.

– Что это?

– Шаэрраведд.

Перед ними, насколько позволяли видеть деревья, вздымались гладко отесанные гранитные и мраморные блоки с притупленными, скругленными ветром краями, покрытые промытыми дождями рисунками, растрескавшиеся от морозов, разорванные корнями деревьев. Меж деревьями проглядывали поломанные колонны, арки, остатки фризов, оплетенные плющом, окутанные плотным ковром зеленого мха.

– Это была… крепость?

– Дворец. Эльфы не строили крепостей. Слезь. Кони не пройдут по развалинам.

– Кто все уничтожил? Люди?

– Нет. Они сами. А потом ушли.

– Почему?

– Знали, что больше сюда не вернутся. Это случилось после второго столкновения между ними и людьми, больше двухсот лет назад. До того, уходя, они оставляли города нетронутыми. Люди строили свои дома на фундаментах эльфовых построек. Так возникли Новиград, Оксенфурт, Вызима, Третогор, Марибор, Цидарис. И Цинтра.

– Цинтра тоже?

Он утвердительно кивнул, не отрывая глаз от руин.

– Ушли, – шепнула Цири. – Но теперь возвращаются. Зачем?

– Чтобы взглянуть.

– На что?

Он молча положил ей руку на плечо, легонько подтолкнул. Она спрыгнула с мраморных ступеней, спустилась ниже, придерживаясь за пружинящие ветви кустов орешника, пробивающегося из каждой щели в омшелых, потрескавшихся плитах.

– Здесь был центр дворца. Его сердце. Фонтан.

– Здесь? – удивилась Цири, глядя на ольхи и белые стволы берез, столпившихся среди идеальных глыб и блоков. – Здесь? Но тут ничего нет.

– Идем.

Поток, питавший фонтан, видимо, часто менял русло, терпеливо и неустанно подмывал мраморные и алебастровые плиты, а те спускались, образуя запруды и снова направляя воды потока в новую сторону. В результате вся территория оказалась иссечена неглубокими промоинами стариц. Кое-где вода стекала каскадами по остаткам постройки, смывая с них листья, песок – в этих местах мрамор, терракота и мозаика все еще искрились свежими красками, словно лежали тут не два столетия, а три дня.

Геральт перепрыгнул через ручей и пошел туда, где еще сохранились остатки колоннады. Цири шла следом. Они соскочили с крошившихся ступеней, наклонив головы, вошли под нетронутый свод арки, наполовину ушедшей в земляной вал. Ведьмак остановился, указал рукой. Цири громко вздохнула.

На многоцветной от раздробленной терракоты насыпи рос большой розовый куст, усыпанный десятками прелестных бело-лиловых цветов. На лепестках поблескивали капельки росы, сверкающей словно серебро. Куст оплетал своими побегами большую плиту из белого камня. А с плиты на них глядело печальное красивое лицо, тонкие и благородные черты которого не смогли стереть и размыть ни ливни, ни снега. Лицо, которое не сумели исковеркать зубила варваров, вылущивающих из барельефа золото орнаментов, мозаику и драгоценные камни.

– Аэлирэнн, – сказал Геральт после долгого молчания.

– Какая красивая, – шепнула Цири, ухватив его за руку. Ведьмак словно и не заметил. Он смотрел на барельеф и был в этот момент далеко-далеко, в ином мире и времени.

– Аэлирэнн, – повторил он спустя минуту. – Которую краснолюды и люди называют Элиреной. Она вела эльфов в бой двести лет тому назад. Старейшины возражали. Они знали, что шансов победить у них нет. Понимали, что могут уже не воспрянуть после поражения. Они хотели спасти свой народ, хотели выжить. И решили разрушить города, уйти в недоступные дикие горы… и ждать. Эльфы – долгожители, Цири. По нашим меркам почти бессмертны. Люди казались им чем-то таким, что минует, как засуха, как тяжкая зима, как налет саранчи, а потом снова пойдут дожди, наступит весна, проклюнется новый урожай. Они хотели переждать. Да, переждать. Решили уничтожить города и дворцы. В том числе и свою гордость – Шаэрраведд. Да, хотели переждать, но Элирена… Элирена подняла молодых. Они взялись за оружие и пошли за ней на последний отчаянный бой. И их истребили. Безжалостно истребили.