Люди крепче стен Сухов Евгений

© Сухов Е., 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1

Неслучайная встреча

В начале 1944 года на фронте установилось некоторое затишье, протекали бои лишь местного значения, не менявшие общей картины сражений. Но уже в феврале был образован Первый Белорусский фронт и даже рядовому составу стало понятно, что грядет нечто серьезное: из штаба фронта на передовую зачастили инспектирующие офицеры, к линии разграничения с противником активно стали подтягивать танки и тяжелую артиллерию, а потрепанные в боях части направлялись в тыл на переформирование, вместо них пребывало из глубокого тыла пополнение.

Ожидания вскоре оправдались. В конце февраля правое крыло Белорусского фронта провело Рогачёвско-Желобинскую операцию, в результате которой войска вышли к Днепру, на правом берегу они отвоевали крупный плацдарм и освободили город Рогачёв. Эвакуационный госпиталь, в котором работала военврач Вера Колесникова, вошел в город вместе с передовыми частями Красной армии. Раненые поступали сплошным потоком. Госпиталь, рассчитанный на пятьсот человек, расширили поначалу до семисот коек, а через две недели увеличили до тысячи.

Работы было много, часто сложной. Требовалось поставить диагнозы поступающим, провести медицинскую сортировку. Если того требовали обстоятельства, раненым оказывали неотложную медицинскую помощь, после чего раненых и больных распределяли по лечебным учреждениям госпитальной базы.

Вера отвечала за прием раненых и больных, а также за их подготовку для дальнейшей эвакуации в тыл. Тут было много сложностей: бесконечно менялась боевая и медицинская обстановка, и даже в тылу, где, казалось бы, уже не встретишь немецких танков, нельзя было уберечься от бомбардировки. А еще катастрофически не хватало грузовых автомобилей, которые ездили на последнем издыхании, а потому нередко приходилось обращаться к командирам дивизий, чтобы помогли с техникой.

Дороги были разбиты бомбами, и путь до госпиталей часто выдавался долгим, отчего многие раненые, не дождавшись надлежащей помощи, умирали прямо по пути в госпиталь, что было горше всего. Могильные холмики с фанерными памятниками и со звездой на вершине виднелись на всем продвижении сортировочно-эвакуационного госпиталя.

Отправив очередную партию раненых в эвакуацию в глубокий тыл, старший лейтенант Колесникова вышла на свежий морозный воздух. Климат в Белоруссии был иным, нежели в Тобольске, где она проживала до войны. Там заснеженно и морозно. В местных же краях даже стужа то и дело прерывалась оттепелью, оставлявшей на белой глади снега черные проталины.

Дышалось легко. Полной грудью. В кармане полусмятая пачка папирос. Очень хотелось курить, казалось, что едкий дым хоть ненадолго помогал позабыть пережитое. Как-то незаметно для себя самой Вера заделалась заядлым курильщиком: сначала выкуривала папироску за компанию, потом в какой-то момент обнаружила, что табачный дым доставляет ей удовольствие, а немногим позже осознала, что без ощущения табачной горечи не может прожить и дня.

Невольно улыбнулась, вспоминая о том, с каким ужасом смотрела на нее мать, увидевшая любимую дочь с папиросой в зубах. Тотчас, не стесняясь присутствующих, она отчитала Веру за скверную привычку. Пусть нарекания прозвучали не столь категорично, с мягкими материнскими интонациями, поинтеллигентному, как это она умела, но Вере тогда стало немного не по себе.

– Что же мне сказать твоему отцу, профессору медицины? Его разлюбезная дочь стала заядлой курильщицей?

– Ну, мама… – пыталась оправдаться Вера.

– И знаешь, что он мне ответит на это? Он просто не поверит в сказанное! Он так и скажет: этого не может быть!

Казалось, что папироса в руках дочери расстраивает ее куда больше, чем незадавшееся замужество или прошлогодняя контузия, после которой Вера долго лежала на излечении. Как ей объяснить, что она уже не прежняя наивная девочка, что она уже взрослая, огрубевшая, а за месяцы, проведенные на войне, столько всего пережила и столько увидела неподдельного горя и острой боли, что всего этого хватило бы на несколько обычных жизней.

И вряд ли отец, который просто без ума от своей умницы-дочери, укорил бы ее за выкуренный табачок хотя бы одним, пусть даже мягким, словом.

– Доченька, ты же знаешь, что наша семья из потомственных врачей. А твой прадед был лейб-медиком у Александра Второго. И никто из них никогда не курил.

В словах матери присутствовала некоторая доля лукавства: в семейном архиве имелась фотография, где Андрей Павлович Абросимов, работавший в Первой градской больнице, сидел за письменным столом с трубкой в руках.

– А как же Андрей Павлович? – с милой улыбкой возразила Вера.

– Это было баловство, – нашлась матушка, раздраженно отмахнувшись. – По-настоящему он никогда не курил.

Вере пришлось демонстративно затушить папиросу в фарфоровой пепельнице и пообещать матери, что это был последний выкуренный табак в ее жизни.

Поначалу оно так и было. Длительное время Вера держалась, как могла. Но, когда на нее нахлынула новая волна переживаний, не удержавшись, закурила вновь. Теперь она дымила постоянно, и ей было невероятно стыдно перед матерью за нарушенное обещание.

Первый раз Вера Колесникова встретилась с Прохором Бурмистровым, когда, стесняясь осуждающих взглядов на сигарету в руках женщины, она отошла подальше от госпитального корпуса и закурила, по-мужски крепко втянув в себя горьковатую струю табачного дыма.

– Девушка, а вы не подскажете, где тут приемно-сортировочное отделение?

Обернувшись, старший лейтенант Колесникова увидела высокого чернявого капитана с суровым лицом и твердым взглядом. Вот только когда их глаза встретились, черты его лица стали как-то мягче, лицо сделалось приветливым и сам он казался намного симпатичнее, чем в первые мгновения их встречи.

Невольно, чисто по-женски, больше интуитивно, Вера оценивала каждого понравившегося ей мужчину – получится с ним роман или нет? И вот сейчас ее истосковавшееся по любви женское сердечко вдруг запело: непременно получится, с этим парнем может сложиться очень красивый роман, о котором мечтает каждая романтичная барышня. То ли незнакомцу удалось прочитать ее грешные мысли, то ли он сам почувствовал нечто схожее с тем, что испытывала она, но он улыбнулся еще шире, обнажив два аккуратных ряда зубов.

– Это вон тот корпус, – охотно показала рукой Вера на двухэтажное здание, стоявшее по правую сторону от них. – Вход с боковой стороны. Нужно пройти прямо по коридору, а потом… Не найдете, – швырнув папиросу в сторону, добавила: – Давайте я вас лучше провожу.

– Так вы же не докурили, – обескураженно проговорил капитан. – Самая сладость осталась!

– Не до нее… Мне уже пора – и так задержалась. А потом, мне мама запрещает курить, нужно отучиться от этой скверной привычки, – серьезным тоном призналась Колесникова, чем вызвала у парня громкий и очень искренний смех.

Встречаются же такие парни, которые сразу нравятся. Ничего особенного для этого они не делают. Ведут себя естественно, быть может, чуток озорно и более раскованно, чем следовало бы, но ничего не можешь с собой поделать, – тянет к ним какой-то непреодолимой силой, и пропало женское сердечко!

Прошли в коридор, где вдоль стен стояли кровати с тяжелоранеными, а несколько легкораненых, в основном с поврежденным плечевым поясом, уже отсортированные, стояли в сторонке и дожидались скорой отправки в тыловой госпиталь.

В помещении пахло медикаментами, и отчетливо чувствовались приторный запах крови и тошнотворный – гноя.

– Вы кого-то хотели навестить? – поинтересовалась Вера, внимательнее присматриваясь к лицу капитана.

Откуда берутся такие красавчики? Что за женщины их рожают? Видно, для того, чтобы вгонять девок в греховную радоть. Вера почувствовала, как к лицу подступил жар, и очень хотелось верить, что шедший рядом капитан не заметит ее смятения.

– Друга навещаю… В грудь его ранило.

– Как его фамилия? – насторожилась Вера.

– Старший лейтенант Воробьев, – с некоторой надеждой на то, что ему удастся увидеть друга, отвечал новый знакомый.

– Его привезли вчера? – приостановилась Вера, выжидательно посмотрев на капитана. Слегка выступающие скулы, прямой нос с горбинкой, серые глаза с легким прищуром, острый взгляд, подбородок волевой, с крупной ямочкой посередине, рослый – на такого парня приятно смотреть снизу вверх, ощущать себя крошечной девочкой, чувствовать его защиту. Наверняка у него очень крепкие руки. Как хорошо положить ладони на его руки и пальцами почувствовать их силу.

До чего только не додумаешься, глядя на симпатичного, располагающего к себе парня. А все потому, что нет никакой личной жизни. Да и как можно думать на войне о чем-нибудь личном? Каждый день проходит, как в угаре, и в точности напоминает предыдущий – бесконечный поток раненых, которых нужно принять, прооперировать, о которых следует позаботиться. И для подавляющего их числа она и врач, и сестра, и даже мать в одном лице.

За время работы в госпитале через ее руки прошло такое огромное количество больных и раненых, что все они стали казаться ей на одно лицо. Помнились лишь особенно тяжелые и те, кого не удалось спасти. А упомянутого старшего лейтенанта с осколочным ранением в грудь она запомнила особенно хорошо. Не только потому, что в тот день находилась на приемке. Запомнилось его белое лицо, искаженное от испытываемой боли. Его ранение относилось к особо тяжелым, существовал риск, что повреждена диафрагма, в этом случае нарушается естественная граница между брюшной и грудной полостью. Как правило, процент выживших в подобных случаях небольшой. Старший лейтенант оставался в сознании, претерпевал невыносимые боли, что вызывало уважение к его мужеству, с каким он преодолевал страдания, – а ведь он должен был кричать от каждого вздоха.

– Я помню его, – негромко произнесла Вера, с сожалением вспоминая старшего лейтенанта. – У него было ранение в верхнюю половину груди, очень тяжелое. Легочной недостаточности не наблюдалось, он дышал хорошо. Мы его отправили первым же эшелоном. Такие, как он, едут в отдельном вагоне, он будет направлен в специальный торакоабдоминальный госпиталь.

– Ах, вот оно что, – тяжело выдохнул капитан. Его лицо помрачнело, а свет, еще какую-то минуту назад буквально лучившийся из его спокойных глаз, вдруг разом потускнел. – Может, обойдется? Есть надежда на выздоровление?

– Будем надеяться, что он поправится, – попыталась утешить Вера молодцеватого капитана. – Организм крепкий, а потом, за ним в поезде будет специальный уход. Ехать тоже недалеко.

– А куда его отправили?

– В триста шестой госпиталь. Он находится недалеко от железной дороги в Гомеле. На станции поезд уже будут поджидать госпитальные машины.

– Я вас понял… А я-то думал, что ему уже операцию сделали.

– У нас нет подходящего оборудования, и в наших полевых условиях мы не сумели бы предоставить ему необходимый уход.

– Понимаю, – невесело произнес капитан. – А как вас зовут?

Вопрос прозвучал неожиданно. Не самая подходящая ситуация для знакомства.

– Старший лейтенант медицинской службы Вера Колесникова, – официально представилась девушка, едва улыбнувшись.

– А меня просто Прохор, товарищ старший лейтенант.

– Тогда меня просто Вера.

– Я понимаю, вам нужно спешить. Вы не будете возражать, если я к вам зайду завтра вечером? – И уже после небольшой паузы поправился с досадой: – Ах, завтра вечером не смогу. А если послезавтра ближе к вечеру?

– А завтра вечером у вас другое свидание запланировано?

– Вовсе нет, на фронте как-то не до романов… Просто… Просто мне нужно будет отлучиться на сутки. Вы не подумайте чего-нибудь такого… У меня чай есть очень хороший. Для особого случая берегу. Чайку попьем, а еще трофейный шоколад имеется.

Вера улыбнулась. Как мало нужно на фронте, чтобы уговорить девушку на свидание: пообещал ей трофейного шоколада, и она уже не устоит. Случись их знакомство в мирное время где-нибудь в районе Садового кольца, парень проявил бы куда большую изобретательность: достал бы билеты в театр, сводил бы в кино, цветами бы задарил, а тут трофейная плитка шоколада заменяет сразу весь ассортимент длительного ухаживания.

– Хорошо, от чая не откажусь. Вот если бы вы мне еще пачку немецких сигарет предложили, а то от нашей махорки у меня горло дерет, – честно призналась Колесникова. – А папиросы не всегда получается достать.

Прохор расплылся в добродушной улыбке.

– Принесу! – пообещал он. – Но, по мне, так это не курево вовсе, а баловство одно. Лучше дедовского самосада ничего нет.

– Послезавтра я вас жду, – произнесла Вера и, попрощавшись, скорым шагом заторопилась в приемные покои.

Госпиталь размещался в районной школе, и сюда с ближайших фронтов свозили контуженых и раненых. Кроватями с прибывшими были заставлены все помещения, их размещали в коридорах, для них разбили две большие палатки во дворе, но количество раненых не уменьшалось.

На эвакуацию была определена большая группа из пятисот человек, среди которых половина была тяжелых. Ждали военно-санитарного поезда, но он по какой-то причине опаздывал. На войне длительные задержки транспорта дело обычное. Вероятно, что на каком-то участке разбомбили пути, и в настоящую минуту железнодорожные бригады занимаются их восстановлением.

У самого порога приемного отделения Веру остановил начальник госпиталя подполковник Борянский и со свойственной ему деликатностью заговорил:

– Вера, мне тут позвонили… Через полчаса должен подъехать санитарный поезд. От нашего госпиталя старшим поедете вы, – и, видно, рассмотрев на лице девушки нечто похожее на недовольство, добавил: – Поймите меня правильно, больше некому. Конечно, я хотел бы оставить вас здесь, но что поделаешь… Нужно! Ваша помощь, как высококлассного специалиста будет просто необходима! Не отправлять же мне старшину Лепёшкина присматривать за ранеными! – едва ли не в сердцах воскликнул подполковник.

– Все так, Егор Ильич, – ответила Вера, понимая, что не будет ни обещанного шоколада, ни встречи с понравившимся капитаном. А ведь она успела черт-те что себе напридумывать! Жаль, у них и в самом деле мог бы получиться очень красивый фронтовой роман.

– Так, значит, вы готовы, я оформляю документы? – с надеждой спросил Борянский.

– Конечно.

– Тогда у вас остается пятнадцать минут, чтобы собрать все самое необходимое, – произнес подполковник и, пожелав удачной дороги, заторопился по коридору.

Странная это штука – память. Вроде бы и поговорила с Прохором немного. Их знакомство не назовешь даже шапочным, но в память этот случайно встреченный капитан врезался так крепко, что не удавалось стереть никакими другими переживаниями. Видно, так и придется жить с этой занозой долгое время.

В чем же причина? Почему он не забывается? Мало ли было на фронте таких вот коротких встреч. Не перечесть! И никто из них не вспоминался: начисто стерлись из памяти, как будто бы их не было вовсе. А тут саднит сердце ноющей болью, и не знаешь, как унять душевную царапину.

А все потому, что Прохор не похож ни на кого другого, с кем ранее сводил ее случай. Вряд ли судьба предоставит второй такой шикарный шанс повстречать человека, который бы подходил ей по всем показателям, надуманным девичьей фантазией.

Последующие три месяца фронт неумолимо двигался на запад, а за ним, оставаясь во второй прифронтовой полосе, следовал эвакуационный госпиталь.

Следующая встреча с Прохором произошла неожиданно, на войне такое случается, а столкнулись они близ небольшой деревушки с символическим названием Счастливая. Что-то в облике майора, проходившего по другой стороне дороги, Вере показалось знакомым. Во всяком случае, осанкой, жестом, даже поворотом головы он очень напоминал ей Прохора. Вот только смущало его звание – ведь во время первой встречи он был капитаном. Но когда майор повернулся к ней лицом, то Вера невольно обмерла. Перед ней был Прохор! Бывает же такое…

На какой-то момент весь мир перестал для нее существовать, и сама она будто бы провалилась в какое-то безмолвие, где, кроме нее, существовал лишь Прохор, посматривающий на нее со сдержанным удивлением. Казалось, вокруг никого, не слышно было даже громыхания танковой колонны, проезжавшей на предельной скорости по разбитому шоссе.

Из оцепенения Веру Колесникову вывел рассерженный гудок поцоканного осколками «Студебеккера», груженного ящиками с гранатами. Немолодой водитель с густой седоватой щетиной на сухих впалых щеках злобно выкрикнул:

– Чего тут встала на пути? Ведь задавят! Отойди с дороги!

Вера, опасаясь потерять из поля зрения Бурмистрова, отошла на обочину шоссе, по которому мимо нее колоннами в сторону фронта проходили маршевые батальоны. Новенькие, еще не знавшие солдатского пота гимнастерки резко контрастировали с обмундированием бойцов, шедших нестройными шеренгами на переформирование. Среди них было немало легкораненых – в основном в плечевой пояс, у кого-то было забинтовано предплечье, у некоторых кисти. Возможно, возвращение с фронта добавило им какие-то эмоции, вот только они совершенно никак не проявлялись на усталых лицах.

Прохор был оглушен неожиданной встречей не меньше Веры. Его губы дрогнули, он что-то произнес, но Вера не расслышала слов из-за проезжавшего мимо бронетранспортера.

– Я не поняла! – стараясь перекричать накатывающийся грохот, ответила Колесникова.

В какой-то момент они осознали, что находятся в самом водовороте дорожного потока: вот сейчас их сомнут, раздавят. Стоя друг напротив друга, они невольно образовали небольшой островок, и поток тяжелой техники деликатно огибал их плавной линией, как если бы опасался разрушить нечто хрупкое, установившееся между молодыми людьми.

– Давайте вот сюда, – махнула Вера в сторону деревушки, спускавшейся по косогору.

Прохор кивнул и, пересекая дорогу, устремился к ней. Некоторое время они стояли молча. Вроде бы и сказать нечего. Лишь только подмечали перемены, произошедшие во внешности за время их разлуки. На левом виске Прохора пробивалась небольшая седина, что, впрочем, совершенно не портило его внешности, наоборот, белесая прядь придавала его лицу еще большую мужественность. В какой-то момент Вере подумалось о том, что за прошедшее время она невероятно подурнела и вот сейчас Прохор с интересом отыскивает изъяны в ее внешности. Но Прохор, широко улыбнувшись и словно отвечая на все ее страхи, уверил:

– Вы совершенно не изменились.

Вера поймала себя на том, что не может оторвать взгляда от его лица. Прямо наваждение какое-то!

– Очень на это надеюсь, – негромко ответила военврач, пытаясь унять накатившее волнение, которое буквально выплескивалось через край.

– Как-то мы с вами неожиданно расстались. А наше свидание не состоялось. – Брови майора насмешливо приподнялись. – Мне было очень жаль.

– Мне тоже, – честно призналась Вера. – А как ваш друг, старший лейтенант Воробьев? Вы нашли его?

– Живой… Комиссовали. Врачи говорят, что он чудом остался жив. Хочет пойти в школу учительствовать. Он ведь преподавателем истории до войны работал.

– Он очень мужественный человек.

– Всю жизнь был таким… А я о вас расспрашивал, мне сказали, что вы уехали. Мне тогда подумалось, что вы просто не захотели со мной встречаться.

– Это совсем не так. – Девушка виновато улыбнулась. – Мой отъезд и для меня был очень неожиданным. Нужно было сопровождать поезд с ранеными. И я очень жалела, что не смогла предупредить вас о своем отъезде.

– Значит, вы вспоминали меня? – Красивые чувственные губы парня растянулись в доброй улыбке.

Хотелось признаться, сказать так, как есть: что не забывала его ни на секунду с той самой встречи, как только увидела. Но вместо этого бесстыдно соврала с легкой лукавой улыбкой:

– Вспоминала… Иногда.

– А вам не кажется, что наша встреча произошла не случайно? Наши ангелы-хранители подсказывают нам, что мы должны быть вместе.

Именно так она и подумала, и было бы большой несправедливостью не воспользоваться шансом, предоставленным судьбой. Но вместо этого, чуть пожав плечом, отвечала:

– Я не смотрю так далеко, – и, разглядев в его темных глазах легкое разочарование, несколько поспешно добавила: – Но я рада вас видеть.

– Не принимайте меня за навязчивого человека, но мне бы хотелось с вами увидеться. Может быть, даже сегодня, что вы на это скажете? Где вы разместились?

– Недалеко от госпиталя. В деревенском доме.

– Вы по-прежнему служите в эвакуационном госпитале?

– Да. А вы где разместились?

– В бараке для офицеров, – махнул Бурмистров в сторону деревеньки, на окраине которой стоял длинный недавно срубленный барак с белесыми бревнами. – Мои соседи разъехались, так что я пока проживаю в комнате один. Дня через три двинется вперед и наша дивизия. – Так когда мы с вами увидимся? Может быть, часов в девять?

– Давайте лучше в десять, – ответила Вера. – Раньше я не освобожусь.

– Хорошо… Как мне вас найти?

– Моя изба вторая слева по главной улице. И еще вы обещали принести мне сигареты, – напомнила Вера с улыбкой.

– Я не забыл, – ответил Бурмистров. Расстегнув полевую сумку, он вытащил пачку немецких сигарет и протянул их Вере. – Берите, они ваши. Трофейные. Как меня заверили, это дамские сигареты. Мне почему-то верилось, что мы с вами еще повстречаемся, вот поэтому я и носил эту пачку сигарет для вас… С того самого дня, как мы с вами расстались, она лежала в сумке. Все думал, как только увижу эту милую девушку, так непременно передам ей. Хотя, конечно же, мне хотелось бы подарить вам розы.

Вера бережно взяла пачку сигарет.

– Я люблю георгины.

– Обещаю, что буду дарить вам георгины каждый день, – широко улыбнулся Бурмистров.

– Мне надо идти. Буду вас ждать, – произнесла военврач Колесникова. И быстро пошла в сторону двухэтажного здания с колоннами, к некогда бывшей господской усадьбе, где размещался полевой эвакогоспиталь.

Глава 2

Будь женой

Встретиться со старшим лейтенантом медицинской службы Колесниковой Бурмистрову не удалось. Нельзя сказать, что Прохор был так уж расстроен этим обстоятельством, но вот кое-какая щемящая досада присутствовала. Даже здесь, находясь на передовой, Бурмистров не был обделен женским вниманием. Порой такие встречи бывали совершенно случайными, всего-то на одну ночь в какой-нибудь деревушке, на коротком постое у одинокой женщины, которая, изголодавшись без мужской ласки, так дарила себя случайному солдату, как если бы это была последняя ночь в ее жизни.

А еще в таких ненамеренных встречах присутствовало нечто большее, чем плотское желание, частенько преобладала жалость, столь свойственная русским женщинам. Солдатик воюет на фронте, бьет врага, возможно, возвратиться ему домой не суждено, и жаркие объятия женщины должны быть некоторой благодарностью за его ратный подвиг. Возможно, ночь, проведенная в объятиях одинокой женщины, будет последним воспоминанием у смертного одра, прежде чем он смежит очи.

Однако Бурмистров никогда не забывал и свою юношескую любовь Полину, некогда ставшую для него настоящим наваждением. Прошлого уже не вернуть, и следовало жить настоящим, а сердце кровоточит и не желает успокаиваться! Казалось бы, забудь ее навсегда, заживи по-новому; теперь Полина чужая жена, вряд ли о тебе думает столь же часто, как ты о ней. Но безжалостная память порой подбрасывала ему картинки из прошлого, в которых Полина всегда находилась рядом с ним.

Война приучила к скорым расставаниям и мимолетным встречам, не оставлявшим в душе и следа, однако Вера не забывалась, и в часы недолгого отдыха он вспоминал шатенку с короткими волосами – старшего лейтенанта медицинской службы, – которая смотрела на него с таким интересом, какого он не наблюдал ни у одной женщины ранее. Молодая военврач зацепила, что было неожиданно для него самого.

Следующая встреча с Верой состоялась еще и потому, что он сам этого очень желал. Почему бы ее не отыскать? Ведь не на разных же фронтах воюют, а в одной армии. А потом, не так много эвакогоспиталей. Если обойти каждый из них, то можно и отыскать девушку. В перерывах между боями, когда полк уходил на переформирование, Бурмистров тратил все свободное время на поиски едва знакомой Веры Колесниковой.

Госпиталь близ поселка Знахово, в который наведался Прохор, разыскивая Веру, по счету был шестым. В предыдущих случаях, пряча глубоко смущение, он направлялся прямиком к начальнику госпиталя и спрашивал: «Не служит ли у вас старший лейтенант медицинской службы Колесникова?» На него посматривали с интересом, порой иронично. Случай был из банальных – в госпитале постоянно кого-нибудь ищут, а уж если речь заходила о девушке, то каждый второй представлялся ее родственником. Но, уважая погоны старшего офицера и три боевых ордена на широкой груди, один из которых был орденом Александра Невского, отвечали с пониманием и советовали обратиться в другой госпиталь. В одном из госпиталей, где Вера проработала три недели, ее помнили очень хорошо и не то в шутку, не то всерьез, стараясь сделать ему приятное, ответили, что между ним и Верой имеется большое сходство.

Прохор Бурмистров начинал понимать, что может не встретиться с Верой никогда, – текучка в госпитале была почти как на передовой: менялись начальники и их замы, бывало, что эвакогоспиталь расформировывали или направляли на другие участки фронта. А военврачей при крайней необходимости командировали в полевые госпитали, откуда они подчас не возвращались – получали ранение или погибали. Так что отыскать нужного человека задача была не из легких. Радовало лишь то, что находились люди, которые были с ней знакомы и отзывались о ней тепло, говорили с некоторой лукавинкой:

– Повезло же вам с сестрой.

Вера увидела Прохора в тот самый момент, когда он направлялся к начальнику госпиталя. Остановив проходящих мимо бойцов, Бурмистров пытался выяснить у них, где размещаются больничные корпуса, втайне надеясь, что желанная встреча состоится, и буквально был ошарашен, когда рядом услышал ее голос. Потребовалось немало усилий, чтобы скрыть свое ликование: обрадован, но не более того; встреча произошла случайно, так на фронте иногда случается. Возможно, что, когда они будут вместе, он расскажет любимой, каких трудов стоила ему такая «случайность».

И сейчас, немного волнуясь, Прохор Бурмистров подходил к избе, в которой находилась девушка. Надо же такому случиться – уж далеко не мальчишка, повидал немало, в глаза смерти смотрел не единожды, а тут у девичьей двери сердце заколотилось чаще.

Постучался в дощатую дверь. Дожидаться пришлось недолго. В глубине помещения раздались быстрые шаги, а еще через секунду шваркнула щеколда, и в проеме двери Прохор увидел Веру с сияющим лицом.

– Проходите, – слегка отступила девушка в сторону. – Я только что пришла с дежурства.

Прохор вошел в комнату. Тонко скрипнувшие половицы с головой выдавали его робость. Потолок низкий, хата небольшая. В стесненном пространстве он в полной мере ощутил неуклюжесть своего большого и сильного тела. Обратил внимание, что Вера переоделась – не иначе как к его приходу. У здания госпиталя она была одета по форме: в женскую слегка мешковатую гимнастерку и в юбку, на ногах темно-коричневые ботинки с облупленными носами. Сейчас на ней было однотонное простенькое синее платье из хлопка. Гибкую талию стягивал новенький узенький ремешок. Прохор невольно задержал взгляд на ее ладной фигуре, что не укрылось от Веры, сдержанно улыбнувшейся. Внимание гостя ей было приятно.

В легком платьице Вера выглядела особенно женственно. Нельзя сказать, что она была красива, самая обыкновенная, как и большинство женщин. Не холодная королева с надменным взглядом, спешащая где-то по противоположной стороне улицы, а девчонка со двора, своя и очень понятная, с которой можно с удовольствием пообщаться и знать, что всегда отыщешь в ее лице участие и понимание. Именно такие девушки бывают хорошими женами, а полюбив однажды, будут хранить верность всю жизнь.

Слегка приподняв холщовую сумку, что Прохор продолжал держать в руке, он несколько смущенно произнес:

– Тут бутылка вина. Досталась по случаю. Как знал, что вас встречу. Тушенка, шматок сала, хлеб, сгущенка. Все как полагается.

– А шоколад не позабыли? – спросила Вера, весело улыбнувшись. – Все девушки любят сладкое.

– Как же можно, – охотно откликнулся Прохор, расстегивая полевую сумку. – Вот и шоколад, – протянул он две плитки шоколада.

– Даже две… Меня так никто еще не баловал.

Бурмистров поймал себя на том, что ему было чрезвычайно легко с Верой. Улетучилось напряжение, какое возникает поначалу с малознакомыми людьми. Не было опасения сказать что-то не так, показаться смешным или неуклюжим. Все происходило просто и естественно, как случается с людьми, которые знают друг друга не один год.

Прошли в комнату. В центре помещения стоял круглый стол, на котором в небольшой плетеной вазочке лежал хлеб, а на дощечке – тонко нарезанные куски мяса. Вера его ждала, что было особенно приятно.

Разместились за столом. Девушка смотрела на него не отрываясь, так разглядывать могут только любящие женщины.

И опять Бурмистрову припомнилась Полина, ее быстрая походка когда-то просто сводила его с ума. Прохор едва не застонал от открывшейся душевной раны. Что же с ним такое происходит? Почему все не так? Почему он все время думает о женщине, с которой никогда не будет вместе? Что же у него за судьба такая? Так накрыло воспоминаниями, что и не выкарабкаться.

Но Вера была привлекательной, этого у нее не отнять. Ее робкая улыбка способна покорить даже самого стойкого мужчину. Взять бы ее в свои объятия, мять, тискать, наслаждаться ее теплом – так ему королеву подавай!

– Что это я вдруг тут расселась, – встревожилась Вера. – Вы ведь, наверное, голодны.

– Я тут немного перекусил…

– Может, перейдем на «ты»?

– Конечно, – охотно поддержал предложение девушки Прохор.

– Давай я сейчас разложу еду по тарелкам. Рис отварила… Знаешь, никогда особенно его не любила, а тут моя медсестра принесла пару горсточек и сказала, что он очень вкусный. Трофейный. Сварила его, и вправду рис получился очень лакомый. Я к нему еще морковь и лучок поджарила, – застучала она на плите сковородкой и ложкой, накладывая рассыпчатые рисовые зерна в алюминиевые плоские тарелки.

Поднявшись, Бурмистров подошел к Вере, торопливо постукивающей ложкой. Обхватил ее худенькие плечи. Сжимать ее в объятиях было приятно. Ощущал податливое женское тело; чувствовал, как ее тепло проникает в него и понемногу расходится по всему телу, повышая желания. Если так пойдет дальше, то он может просто воспалиться от девичьего жара. Девушка застыла. Теперь тарелка и ложка в ее руках были неуместными. Не смея пошевелиться, Вера осторожно посмотрела на Прохора, не спешившего разжимать объятия. Стояли не шевелясь, наслаждаясь близостью.

– Может, ничего не нужно? – слегка подсевшим голосом произнес Бурмистров. – Я не голоден.

– Хорошо, – ответила девушка и аккуратно, стараясь не расцепить нежные объятия, поставила сковородку с рисом на плиту. К ней столь же бережно придвинула алюминиевую тарелку, слегка звякнувшую.

Объятия в какой-то момент разомкнулись, но лишь для того, чтобы в следующее мгновение скользнуть по ее платью – нежно и одновременно уверенно, как может поступать только любящий мужчина. Пальцы остановились у талии, словно спрашивая дальнейшего дозволения, и, не почувствовав протеста, принялись неторопливо расстегивать узенький ремень.

Вера боялась пошевелиться, всецело, до самой последней клетки возбужденного разгоряченного тела, находилась во власти сильного мужчины, очень желанного. На сегодняшний день она его наложница, его раба, и он волен поступать с ней так, как ему заблагорассудится.

Расстегнутый и аккуратно свернутый ремень Прохор положил на стол рядом с нарезанным мясом, которого так и не отведал. Сейчас было не до того. Свет горевшей керосиновой лампы глубокими тенями падал на ее лицо, обнаженные плечи, грудь. Слегка отстранившись, Прохор заглянул в девичьи слегка затуманившиеся глаза. Вера представлялась ему загадочной и немного старше, чем была в действительности. Взгляд внимательный, немного строгий, такой бывает у учительницы старших классов.

«Самое время, чтобы избавиться от наваждения под названием Полина. Похоронить ее образ в закоулках памяти, безо всякой надежды на возвращение. Давно пора освободиться от навязчивых воспоминаний о прежней любви, продолжавшей тянуть его в прошлое и не дававшей возможности вздохнуть полной грудью и двигаться дальше. Остаться навсегда рядом с той девушкой, которая тебя любит по-настоящему. Чего тебе еще нужно? Ты же, как никто другой, знаешь, как больно оставаться нелюбимым».

Глаза Веры светились счастьем, так может смотреть лишь любящая женщина, способная ради обожаемого мужчины шагнуть в глубокий омут, пожертвовать собой. Ничего не станет требовать взамен, главное, чтобы любимый оставался рядом.

Некоторое время они смотрели в глаза друг другу, а потом Вера, словно опасаясь спугнуть свое нежданное счастье, крепко обхватила Бурмистрова и, прижавшись к его груди, негромко произнесла:

– Любимый, как же я тебя давно ждала. Я вся твоя. Делай со мной что хочешь.

Ладони Прохора заскользили по узкой девичьей спине, а потом медленно, как бы наслаждаясь каждым прожитым мгновением, стали приподнимать платье, оголяя красивые ноги, обутые в тяжелые ботинки.

– Не торопись, мой родной… Я сама.

Вера аккуратно принялась расстегивать пуговицы у самого воротника, все более обнажая мраморную крепкую грудь.

– Ты чего так смотришь? – смутилась военврач под пристальным взглядом мужчины. – Что-нибудь не так? Нам просто выдали такие лифчики, мне пришлось немного их ушивать, иначе неудобно. Спасибо и на этом, а ведь в начале войны даже женской одежды не было. В мужских трусах ходили.

Прохор улыбнулся:

– Я не о том… Просто смотрю, какая ты прекрасная, и не могу на тебя наглядеться.

– Мне никто не говорил таких красивых слов, – смутилась Вера. Расстегнутое платье обнажило желанное девичье тело.

– Это только начало, – серьезно пообещал Бурмистров, – самое интересное у нас впереди.

Подхватив девушку на руки, Прохор пересек комнату и бережно положил ее на панцирную кровать, аккуратно принявшую легкую ношу.

– Нужно задернуть занавески, – подсказала Вера. – С улицы нас могут заметить. У меня ведь ни с кем ничего подобного не было…

– Нам некого бояться, теперь мы с тобой всегда будем вместе, – пообещал Прохор. – Но все-таки задерну. Боюсь, что такую красавицу, как ты, у меня может кто-то украсть.

– Прохор, я у тебя все спросить хотела, да как-то не решалась… А куда ты должен был пойти на следующий день, когда мне назначал свидание на послезавтра?

– Ревнуешь? – с улыбкой спросил Бурмистров.

– Только самую малость.

– В разведку должен был пойти. Не знал, вернусь ли… А огорчать тебя не хотел. Если бы не пришел, тогда бы ты решила, что я раздумал, и больше бы обо мне не думала. А может быть, забыла бы совсем.

– Тебя трудно забыть.

Прохор подошел к окну. Через распахнутую форточку в комнату пробивалась свежесть вместе с запахами цветов, разросшихся в округе. Забравшись на самый верх небосвода, огромная луна освещала бледно-мертвым сиянием окрестность. Дорога пустынная, не слыхать проходящего транспорта, только где-то вдалеке, совершая какие-то маневры, грохотала бронированная техника.

Задернув занавески, Бурмистров вернулся к кровати, на которой поверх тонкого байкового одеяла лежала обнаженная девушка, совершенно не стесняясь белоснежной притягательной наготы. Аккуратно сложенное платье лежало на старой табуретке. Протянув к Прохору руки, Вера произнесла:

– Иди ко мне, мой желанный. Только не торопись, я хочу, чтобы эта ночь продолжалась бесконечно.

– Мне этого тоже хочется так же, как и тебе… Мне некуда торопиться, милая.

Обнаженные, наэлектризованные близостью, устроились рядышком, как оголенные провода, способные выстрелить искрой…

– Кажется, наконец я нашел свой дом, – признался Бурмистров.

– Ты, наверное, так говорил всем женщинам, которые тебе нравились.

– Я такое сказал впервые. – Дотянувшись до гимнастерки, Прохор вытащил из кармана небольшой кусочек алюминиевой проволоки и попросил: – Дай мне свою ладонь.

Вера протянула руку. Обернув кусок проволоки вокруг ее пальца, Прохор сказал:

– Это кольцо.

– Более прекрасного кольца мне не доводилось видеть за всю свою жизнь, – сказала Вера, разглядывая на пальце кусок алюминия.

– Теперь мы с тобой помолвлены.

– Как-то все очень быстро. Ты подумал?

– На войне все делается очень быстро. Но дело даже не в этом… Я очень долго тебя искал. Когда война закончится… мы с тобой распишемся. Ты согласна быть моей женой?

– Мне хочется кричать от счастья, но почему-то на глаза наворачиваются слезы. Как хотелось бы засыпать в твоих объятиях, жалко, что это невозможно.

– Когда-нибудь это так и будет. Обещаю тебе.

Глава 3

Завтра атака

На очереди был форт «Радзивилл». Стоявший неподалеку, но спрятавшийся в ночь, он выглядел почти недосягаемым. Следовало пройти через несколько улиц, где каждый дом представлял собой отдельно взятую и хорошо оборудованную крепость. Завтрашнее утро для бойцов инженерно-саперного батальона начнется со штурма…

Некоторое затишье, наступившее в Познани, не могло не радовать. Но бои в отдельных частях города не прекращались ни на минуту, отдыхать немцам не давали. Сейчас затяжной бой с применением минометов завязался глубоко в немецком тылу, где-то на окраине местечка Ротай. Окруженный, уже разделенный штурмующими соединениями на многие части, город продолжал упорно сопротивляться. Следовало отдать должное упрямству немцев: сдаваться они не собирались, и походило на то, что они рассчитывали драться до последнего солдата.

В городе возникло множество раздробленных очагов сопротивления. Окруженные части пытались пробиться к основным силам или вырваться из города. Немногим из окруженцев все-таки удавалось пробиться через плотное кольцо осаждающих, но они быстро уничтожались артиллерией и добивались пехотой. Однако накал сопротивления не ослабевал, наоборот, во многих местах он только усиливался. Причина была проста: немцы, зная город, скрытно передвигались переулками и парками на подмогу к сражающимся. Дома, стоявшие впритык друг к другу, имели пути сообщения, что также позволяло незаметно передвигаться от одного участка города к другому. Огромное количество коммуникаций, проложенных под городом, давало немцам возможность целыми подразделениями и совершенно внезапно появляться в тылу и в труднодоступных местах. Их штурмовики вступали в скоротечный бой с пехотой, наносили ощутимые удары тыловым подразделениям и так же неожиданно скрывались.

Теперь, захватив значительную часть коммуникаций, следовало использовать подземные тоннели уже против немцев.

В какой-то момент Бурмистрову показалось, что стрельба утихает, однако через минуту обстрел неожиданно усилился, но в этот раз в перестрелку вмешалась полковая артиллерия – в упор и под прикрытием дымов она расстреливала укрепленные гнезда.

Засыпалось скверно, все думалось невесть о чем: о фрицах, о семье, о любимой женщине. Казалось бы, нужно думать о том, как выполнить поставленную задачу с меньшими потерями и при этом уцелеть самому, а на ум приходили лишь воспоминания о женских нежностях, и это так бередило душу, что невольно сводило от болезненной тоски скулы.

Своими думами о доме майор Бурмистров никогда ни с кем не делился. Скверная примета! Он и сам терпеть не мог, когда бойцы заводили разговоры об отчем доме, о семье, что означало лишь одно – человеку в затылок задышала костлявая, и каждый, кто слушал такие рассуждения, мог оказаться в ее орбите, а потому они старались поскорее покинуть собеседника.

Как тут не поверить в приметы, когда каждая минута может оказаться последней. Чтобы перехитрить курносую, у каждого бойца имелась своя верная примета: кто-то, пренебрегая новой гимнастеркой, носил старую, занашивая ее до дыр, считая, что она сумеет уберечь его от погибели; кто-то мастерил оберег из осколка снаряда, не убившего его, но серьезно ранившего. Был такой талисман и у Бурмистрова – в кармане гимнастерки он всегда носил патрон из первой обоймы, выданной на фронте. Через сколько боев прошел, сколько всего было пережито, а патрон по-прежнему лежал в верхнем кармашке гимнастерки, сберегая от беды своего хозяина.

Но одну традицию все бойцы соблюдали свято: никогда не брились перед боем. За время боестолкновений лицо порой покрывалось густой щетиной, однако командиры, понимая важность приметы, не слишком журили за внешний вид, особенно когда утро должно было начаться с наступления.

В Познани, как уже было заведено, всякий следующий день начинался с пятнадцатиминутной артподготовки, после которой шли вперед штурмовые отряды.

Батальон расположился в бывшем цеху швейной фабрики. Прохор вытянулся на дощечках, заботливо разложенных ординарцем, но уснуть не мог, хоть ты тресни. Он лежал, глядя в растерзанный, весь в трещинах потолок второго этажа, который каким-то неведомым образом продолжал держаться и не желал рассыпаться, а в голову лезла всякая бестолковщина, в которой трудно было бы признаваться в кругу боевых товарищей.

На фронте вообще следовало бы думать поменьше. Ни к чему хорошему долгие размышления не приводят, непременно вспоминаются эпизоды из мирной жизни, где было беззаботно и сладко, а такие мысли расслабляют. Так ведь и пулю в лоб можно схлопотать по рассеянности.

Поднявшись, майор Бурмистров зашагал по разбитому коридору в противоположный конец здания, где со своей группой разместился Михаил Велесов.

– Товарищ майор, вы куда? – поспешил за Бурмистровым ординарец. Петр, конечно, хлопец неплохой, надежный, но порой бывает чересчур назойливым.