Лунная Долина Лондон Джек
– Но ведь мебель изнашивается, Билли.
– Ах, черт! Об этом я и не подумал. Это тоже нужно принять в расчет. Во всяком случае, наш домик— находка! Ты изволь в следующую субботу уйти из прачечной минута в минуту, и мы отправимся покупать мебель. Я заходил вчера к Сэлингеру. Я дам им пятьдесят долларов задатку, а остальные буду выплачивать по десяти долларов в месяц. Через два года и один месяц обстановка будет наша. И помни, Саксон, покупай все, что тебе нужно, сколько бы это ни стоило, слышишь?
Она кивнула головой, ничем не выдавая своих планов относительно бесчисленных крошечных сбережений, которые себе уже наметила. Глаза ее стали влажными.
– Ты такой добрый, – прошептала она, прижимаясь к нему, и мигом очутилась в его объятиях.
– Тебя, кажется, можно поздравить, ты решила выйти замуж? – заметила Мери однажды утром, когда они встретились в прачечной. Не успели они проработать и десяти минут, как она увидела на среднем пальце левой руки у Саксон колечко с топазом. – Кто же счастливец? Чарли Лонг или Билли Робертc?
– Билли, – последовал ответ.
– Гм, берешь себе мальчика на воспитание?
По лицу Саксон Мери заметила, что попала в больное место, и тут же пожалела о своих словах.
– Уж и пошутить нельзя! Это замечательно, что он будет твоим мужем. Билли превосходный человек, я очень за тебя рада. Таких, как он, не скоро найдешь, а если они и есть, так не больно-то их женишь. Вам обоим повезло. Вы на редкость подходящая пара, и лучшей жены, чем ты, ему не найти. Когда же свадьба?
Несколько дней спустя, возвращаясь из прачечной, Саксон встретилась с Чарли Лонгом. Он решительно преградил ей дорогу и вызвал на разговор.
– Значит, вы теперь хороводитесь с боксером? – сказал он презрительно. – Только слепому не видно, чем это кончится!
Впервые она не испугалась стоявшего перед нею огромного парня с мохнатыми бровями и волосатыми пальцами. Она показала ему свою левую руку.
– Видите? При всей вашей силе вам ни за что бы не удалось надеть мне на палец обручальное кольцо. А Билли Робертc сделал это в одну неделю. Он и вас не побоялся, Чарли Лонг, и со мной сумел поладить…
Лонг только выругался в ответ.
– Он не чета вам, – продолжала Саксон. – Это настоящий мужчина, честный, чистый.
– А ловко он вас обработал! – хрипло заржал Лонг.
– И вас обработает, если нужно, – отрезала она.
– Я бы мог вам кое-что про него рассказать, Саксон… Между нами, он порядочный жулик. Если бы только я…
– Знаете что? Оставьте-ка вы меня в покое, – прервала она его. – А то я скажу Билли, и вы прекрасно понимаете, что вам за это будет, хвастун вы этакий, нахал…
Лонг смущенно потоптался на месте, потом нехотя отошел в сторону.
– Вон, оказывается, какая вы штучка, – пробормотал он с оттенком восхищения.
– И Билли Робертc такой… – засмеялась она и пошла своей дорогой. Однако, пройдя несколько шагов, остановилась. – Послушайте! – крикнула она.
Огромный кузнец быстро обернулся.
– Я тут видела одного хромого. Идите поколотите его, если уж вам очень хочется подраться.
За время своей помолвки Саксон позволила себе только один крупный расход: она истратила целый дневной заработок на полдюжины своих собственных фотографических карточек. Билл уверял, что для него жизнь не в жизнь, если он не сможет каждый вечер любоваться ее изображением перед тем как заснуть, и утром – как только проснется. Взамен она получила две его карточки, на одной он был в спортивном трико, на другой – в обычном костюме, и украсила ими свое зеркало. Первая карточка почему-то напомнила ей увлекательные рассказы матери о древних саксах и о морских викингах, нападавших на берега Англии. Она вынула из старинного комода, совершившего путь через прерии, еще одну священную реликвию – альбом матери, в котором были наклеены вырезки из газет со стихами о жизни пионеров в Калифорнии, а также копии с картин и старых гравюр, которые помещались в журналах прошлого поколения, а может быть, и в более давних. Саксон перелистывала знакомые страницы и скоро нашла то, что искала. На фоне прибрежных скал и серого неба с мчавшимися облаками были изображены несколько лодок, длинных, темных и узких, с изогнутыми носами, делавшими их похожими на чудовищных птиц; они стояли у кипящего белой пеной песчаного берега. Эти лодки были полны обнаженных сильных белокурых воинов в крылатых шлемах. В руках они держали мечи и копья, некоторые прыгали в воду, доходившую им до пояса, другие уже вылезали на песок. А на берегу, охраняя его, виднелись фигуры голых дикарей, нисколько не похожих, однако, на индейцев. Они стояли кучками, а некоторые – по колено в воде. Туземцы уже обменялись первыми ударами с завоевателями, и тела раненых и убитых омывал прибой. Один из белокурых завоевателей лежал поперек лодки, причем торчавшая в его груди стрела показывала, какое оружие явилось причиной его смерти. Другой, прыгавший через него в воду, с мечом в руке, был вылитый Билл. Сомненья быть не могло: те же необычно светлые волосы, те же лицо, глаза, губы. Даже выражение было то же, как у Билла в тот день на гулянке, когда он дрался с тремя ирландцами.
Из лона этих двух воинствующих рас, подумала Саксон, вышел ее народ, далекие предки ее и Билли. И с этой мыслью она захлопнула альбом и положила его обратно в ящик. Кто-то из ее предков смастерил этот старинный, уже облезлый комод, который проехал через океан и через прерии и был пробит пулей во время сражения переселенцев с индейцами при Литтл-Мэдоу. Ей казалось, она видит перед собой и женщин, державших в его ящиках свои безделушки и домотканые материи, – женщин тех кочующих поколений, к которым принадлежали бабушки и прабабушки ее матери. И она вздохнула. Что ж, иметь таких предков неплохо: крепкий, трудолюбивый народ. А как бы сложилась ее жизнь, родись она китаянкой или итальянкой? Она постоянно встречала их на улицах: приземистые, неловкие, смуглые, в платках и простоволосые, они обычно тащили с набережной, держа на голове, тяжелые охапки прибитых волнами щепок. Но тут она засмеялась над своими мыслями, вспомнила Билли, их домик в четыре комнатки на Пайн-стрит и заснула, в сотый раз представляя себе всю их обстановку до последних мелочей.
Глава тринадцатая
– Скота у нас больше не было, – рассказывала Саксон, – а зима надвигалась, и мы не могли отважиться на путешествие через Великую американскую пустыню, поэтому наш караван остановился в Солт-Лейк-Сити. Мормонам в те времена еще жилось неплохо, и они приняли нас сердечно.
– Вы рассказываете так, будто сами были при этом, – заметил Берт.
– Там была моя мать, – ответила Саксон с гордостью. – Ей исполнилось в ту зиму девять лет.
Они сидели вокруг кухонного стола в маленьком домике на Пайн-стрит и завтракали сандвичами и пивом в бутылках. По случаю воскресенья все четверо были свободны, и они собрались спозаранку, так как их ждала работа более тяжелая, чем в любые будни: надо было вымыть стены и окна, выскрести полы, положить дорожки и линолеум, повесить занавески, наладить плиту, расставить мебель, убрать кухонную и столовую посуду.
– Ну, продолжай же, Саксон, – сказала Мери. – До смерти хочется послушать твой рассказ. А ты, Берт, замолчи и не мешай.
– Так вот. В эту зиму объявился у нас Дал Хэнкок. Он родом из Кентукки, но провел много лет на Западе. Он был разведчиком, как и Кит Карсон, и хорошо знал Карсона. Они с Китом не раз спали под одним одеялом. И оба побывали с генералом Фремонтом в Калифорнии и Орегоне. Итак, Дэл Хэнкок проходил через Солт-Лейк-Сити, так как собирался повести группу трапперов со Скалистых гор на ловлю бобров в какое-то новое место. Красивый парень: носил длинные волосы, как на картинках, шелковый пояс поверх куртки, как носят испанцы в Калифорнии, а за поясом торчали два револьвера. Все женщины влюблялись в него с первого взгляда. Он увидел Сэди, старшую сестру моей матери, и она, видно, очень приглянулась ему, так как он остановился в Солт-Лейк-Сити и дальше шагу не сделал. Он много и успешно сражался с индейцами, и я слышала от своей тети Виллы, когда была еще совсем маленькая, что у него были удивительно черные сверкающие глаза и орлиный взгляд. По обычаю того времени, он не раз дрался на дуэлях и не боялся ничего на свете.
Сэди была настоящая красавица, она кокетничала с ним, и он совсем потерял голову. Может быть, она еще сама не была уверена в своем чувстве, я не знаю, но только она не дала ему слово так легко, как я, например, дала его Билли. В конце концов он уже не мог выносить неопределенности своего положения, – он прискакал к ней однажды вечером как сумасшедший.
«Сэди, – сказал он, – если вы не обещаете завтра со мной повенчаться, я застрелюсь этой ночью здесь же, позади загона».
Он так бы и сделал. И Сэди знала это и согласилась. Видите, как быстро решались в те дни любовные дела.
– Ну, не знаю, – заметила Мери насмешливо. – Ты тоже дала Биллу слово через неделю после того, как увидела его в первый раз. А разве Билл уверял тебя, что застрелится позади прачечной, если ты ему откажешь?
– Я его не довела до этого, – созналась Саксон. – Во всяком случае, Дэл Хэнкок и тетя Сэди поженились на другой же день. И они были потом очень счастливы. Но она скоро умерла, а его убили индейцы вместе с генералом Костером и всеми остальными. Хэнкок был тогда уже стариком, но, наверно, перебил их немало, прежде чем они укокошили его. Люди вроде него всегда умирают сражаясь и дорого продают свою жизнь. В детстве я знавала некоего Ола Стэнли. Игрок, но какой молодец! Однажды, когда он сидел за столом и играл, один железнодорожник выстрелил ему в спину; от этого выстрела он умер через несколько секунд, но успел перед смертью поднять ружье и всадить три пули в своего убийцу.
– Я не люблю ни драк, ни сражений, – заявила Мери. – Это мне действует на нервы. Берт меня ужасно раздражает: он вечно ищет случая подраться. По-моему, все это совершенно ни к чему.
– А для меня наоборот – человек, в котором нет задора, ничего не стоит, – сказала Саксон. – Разве мы с вами были бы здесь, если бы не мужество наших предков?
– Ну, Билл – природный воин, – заявил Берт. – Замечательный парень во всех смыслах. Он из племени могикан, настоящий охотник за скальпами, и если рассердится – берегись!
– Вот именно, – подтвердила Мери.
Билл, не участвовавший в их разговоре, встал, заглянул в маленькую комнатку за кухней, затем прошел в гостиную, в спальню, вернулся и, остановившись у двери в эту заднюю комнату, нахмурился.
– Что с тобой, дружище? – спросил Берт. – У тебя такой вид, точно ты что-то потерял или заблудился между трех сосен. Что с тобой? Валяй говори.
– Я все думаю, а где же, черт ее возьми, кровать и прочее для этой комнатки?
– Мы же для нее не заказывали мебель, – пояснила Саксон.
– Так я завтра закажу.
– Зачем вам еще кровать? – спросил Берт. – Разве вам вдвоем мало одной кровати?
– Замолчи, Берт! – воскликнула Мери. – Держись прилично.
– Ну-ну! – засмеялся Берт. – Вечно ты со своими замечаниями.
– У нас эта комната лишняя, – обратилась Саксон к Биллу, – поэтому я и не собиралась покупать для нее мебель, а взяла дорожки и плиту получше.
Билл подошел к ней, поднял со стула и посадил к себе на колени.
– Правильно, девочка! Я очень рад, что ты так сделала. У нас всегда должно быть все самое лучшее. А все-таки завтра вечером мы с тобой сбегаем к Сэлингеру и выберем ковер и мебель и для этой спальни, хорошую мебель! И никаких!
– Но ведь это будет стоить пятьдесят долларов! – возразила она.
– И отлично! Пусть стоит пятьдесят долларов и ни на цент меньше. Зато мебель будет хорошая. А что толку в пустой комнате? Это придает всей квартире какой-то нищенский вид. С тех пор как мы ее сняли, заплатили деньги и получили ключи, я только и думаю о нашем гнездышке и вижу, что оно становится все теплее и уютнее. И пока я работаю и вожусь с лошадьми, я ни на минуту об нем не забываю. Уверен, что, когда мы поженимся, оно мне будет так же мило. Вот я и хочу, чтобы все комнаты были обставлены как следует. Если эта комната будет стоять пустая, с голым полом, я только и буду видеть ее, пустую и неуютную. И выйдет обман. А наш дом не должен лгать. Посмотри, Саксон, вон ты повесила занавески, – пусть, мол, соседи думают, что она обставлена. Эти занавески лгут, и каждый поверит в то, чего нет. Но у нас так не должно быть. Я хочу, чтобы занавески говорили правду.
– Вы можете сдать ее, – предложил Берт. – Вы будете жить совсем близко от железнодорожных мастерских и в двух шагах от ресторана.
– Ни за что! Я не для того женюсь на Саксон, чтобы брать жильцов. Если я увижу, что не могу устроить ее жизнь, – знаешь, что я сделаю? Пойду на Долгую набережную, скажу: «Игра кончена», повешу себе камень на шею и прыгну в воду. Верно, Саксон?
Покупка лишней мебели казалась неразумной, но слова Билла польстили ей. Она обвила руками шею своего жениха и, прежде чем поцеловать его, сказала:
– Ты хозяин, Билли. Как ты захочешь, так и будет. И теперь и всегда.
– Слышала? – насмешливо обратился Берт к Мери. – Вот как женщина должна рассуждать! Саксон свое место знает.
– Я думаю, мы всегда будем советоваться друг с другом, прежде чем что-нибудь решить, – ответил Билл своей невесте.
– Слышал? – торжествующе повторила Мери. – Имей в виду, что человек, который захочет стать моим мужем, тоже должен будет во всем со мной советоваться!
– Билл ей просто очки втирает, – возразил Берт. – Все так говорят, пока не женятся.
Мери презрительно фыркнула:
– А я ручаюсь, что Саксон будет им и потом вертеть. Что касается меня, так я объявляю во всеуслышание, своим мужем хочу вертеть – и буду.
– Нет. Если ты будешь его любить, – заметила Саксон.
– Наоборот. Тем более, – настаивала Мери.
Берт скорчил грустную гримасу.
– Вот видите, поэтому мы с Мери до сих пор и не поженились, – сказал он. – Я – как тот упрямый индеец: черт меня побери, если уж я построю себе вигвам да не буду в нем хозяином!
– А я не индианка, – возразила Мери, – и не вышла бы замуж за такого упрямого индейца, даже если бы на свете не осталось ни одного мужчины.
– Этот упрямый индеец вас, кажется, еще не сватал!
– Он знает, какой получит ответ.
– Поэтому он, может быть, десять раз подумает, прежде чем сделать предложение.
Саксон, которой хотелось перевести разговор на более приятные темы, всплеснула руками и воскликнула:
– А я и забыла! Я хотела вам кое-что показать. – Она вынула из кошелька гладкое золотое кольцо, и присутствующие передали его друг другу. – Это обручальное кольцо моей матери. Я его всегда носила на шее, как медальон. В приюте я так плакала и умоляла вернуть его, что начальница разрешила мне его носить. И только подумайте! – в следующий вторник оно будет уже у меня на пальце! Посмотри, Билли, что внутри вырезано.
– «Д. от К. 1879», – прочел он.
– Дэзи от Карлтона. Карлтон – имя моего отца. А теперь, Билли, ты должен вырезать на нем наши имена.
Мери была в восторге.
– Замечательно! – воскликнула она. – «С. от Б. 1907».
Билл на минуту задумался.
– Нет, это нехорошо, ведь вовсе не я дарю его Саксон.
– Знаешь что? – предложила Саксон. – Пусть на нем будет просто «Б. и С».
– Нет, – Билл покачал головой, – «С. и Б.», потому что ты для меня на первом месте.
– Если я для тебя на первом месте, то ведь и ты для меня тоже. Билл, милый, пусть будет «Б. и С».
– Видишь, – сказала Мери Берту, – она уже теперь из него веревки вьет.
Саксон почувствовала укол в словах Мери.
– Впрочем, как хочешь, Билли, – сдалась она.
Он обнял ее.
– Мы еще об этом потолкуем.
Глава четырнадцатая
Сара была крайне консервативна. С тех пор как кончилась пора ее любви и родился первый ребенок, она словно остановилась на одной точке. Ее душа как будто раз и навсегда приняла определенную форму и так и застыла. В Саре еще жили вкусы и предубеждения ее девической поры и той семьи, в которой она выросла. Малейшее нарушение обычного уклада жизни казалось ей чуть ли не революцией. Том пережил много таких революций. Три из них произошли при перемене квартиры. Третья сломила его, и он решил больше никогда не переезжать.
Поэтому же и Саксон молчала о своей предстоящей свадьбе до тех пор, пока молчать уже было нельзя. Она ждала бурной сцены и не ошиблась.
– Как? Боксер? Хулиган? Драчун? – издевалась Сара после целого потока самых мрачных предсказаний относительно судьбы, ожидающей и ее, Сару, и ее детей без тех четырех с половиной долларов, которые еженедельно платила Саксон. – Не знаю, что сказала бы твоя мать, если бы она дожила до того, что ты свяжешься с таким типом, как этот Билл Робертc. Билл! Она никогда бы не вышла за человека, которого зовут Билл, она была слишком деликатно воспитана. Одно могу сказать, тебе придется распроститься и с шелковыми чулками и с тремя парами туфель. Скоро ты будешь Бога благодарить, что у тебя на ногах старые гетры да бумажные чулки по двадцать пять центов за две пары.
– О!.. Я уверена, что у Билли хватит средств купить мне любые башмаки, – возразила Саксон, гордо откинув голову.
– Ты не знаешь, что говоришь… – Сара злорадно захохотала. – Вот подожди, пойдут ребята… а они родятся гораздо быстрее, чем растет заработная плата.
– Но мы вовсе не собираемся иметь детей… то есть пока. Во всяком случае, не раньше, чем выплатим долг за мебель.
– Вот какие вы теперь умные стали! В мое время девушки были поскромнее и понятия не имели о таких неприличностях.
– Это насчет детей? – спросила Саксон с лукавой усмешкой.
– Да, насчет детей.
– В первый раз слышу, что дети – неприличность. А у тебя, Сара, их пять. Значит, как неприлично ты себя вела! Мы с Биллом решили вести себя скромнее. У нас будут только мальчик и девочка.
Том чуть не подавился от смеха, но, чтобы не подливать масла в огонь, спрятал лицо за чашкой с кофе. Сара на минуту опешила оттого, что ее оружие обратилось против нее самой, но она была в этих делах стреляный воробей и не замедлила повести нападение с другой стороны:
– А почему это вам так вдруг загорелось устраивать свадьбу? Очень подозрительно, очень… До чего вы, молодые девушки, дойдете! Срам! Ни стыда, ни совести! И все – от этих ваших воскресных танцулек да праздников. Нынче молодые женщины стали прямо как животные. Такой распущенности я никогда еще не видела.
Саксон была вне себя от гнева, но, пока Сара продолжала обличать современные нравы, Том ухитрился многозначительно подмигнуть сестре, знаками умоляя ее не сердиться и сохранить мир.
– Ничего, сестренка, – утешал он Саксон, когда они остались одни. – С Сарой спорить бесполезно. А Билл Робертc парень хороший. Я о нем много слышал. Ты вполне можешь гордиться таким мужем. И наверняка будешь с ним счастлива. – Его голос вдруг сорвался, лицо стало сразу старым и очень усталым. Он продолжал с тревогой: – Только не бери пример с Сары. Не пили его. Что бы ни случилось, не пили. Не читай ему постоянно нравоучений. Дай и ему иногда высказать свой взгляд. Ведь у мужчин тоже есть здравый смысл, даже если Сара этого не признает. И все-таки она меня любит, хотя этого, может быть, и не заметно. А ты должна любить мужа не только про себя, но так, чтобы твою любовь он видел и чувствовал. И он сделает все, что ты захочешь. Пусть иной раз поступит по-своему, – тогда, поверь мне, он и тебе даст больше воли. А главное, люби его и считайся с его мнением, – ведь он же в конце концов не дурак. И жизнь пойдет у вас отлично. Сара все заставляет меня делать из-под палки, а ведь от меня можно этого же добиться лаской.
– Обещаю тебе, Том, я буду делать все, как ты говоришь, – сказала Саксон, улыбаясь сквозь слезы и тронутая сочувствием брата. – Но я прежде всего буду стремиться к другому: я буду стараться, чтобы Билли любил меня и не переставал любить. Тогда не нужны будут и все эти хитрости. Понимаешь? Он сделает то, что я пожелаю, просто из любви ко мне.
– Правильно надумала, сестренка! Держись этого, и вам будет хорошо.
Когда через некоторое время Саксон надела шляпу и отправилась в прачечную, оказалось, что брат поджидает ее за углом.
– Слушай, Саксон, – начал он торопливо и вместе с тем запинаясь, – то, что я сказал насчет Сары… знаешь… ты не подумай чего плохого или что я несправедлив к ней… Она женщина честная, верная. И ведь, право, жизнь у нее очень нелегкая. Я скорее откушу себе язык, чем скажу про нее плохое. У всякого свое. Проклятая бедность – вот в чем дело. Верно?
– Ты всегда так хорошо относился ко мне, Том. Я этого никогда не забуду. И я знаю, у Сары, несмотря на все, самые лучшие намерения.
– Я не смогу сделать тебе никакого свадебного подарка, – сказал Том виноватым тоном. – Сара и слышать не хочет. Она говорит – когда мы женились, мои родственники нам тоже ничего не подарили. Но все-таки у меня для тебя есть сюрприз. И ты ни за что не угадаешь какой.
Саксон посмотрела на него вопросительно.
– Когда ты сказала, что выходишь замуж, мне сразу же пришла одна мысль. Я написал брату Джорджу и попросил его прислать эту вещь для тебя. И он ее прислал. Я ничего тебе не говорил, потому что боялся, не продал ли он ее. Серебряные шпоры он действительно продал – должно быть, деньги были нужны. А эту вещь я просил его выслать мне на мастерскую, чтобы не раздражать Сару, и вчера вечером потихоньку принес ее и спрятал в дровяном сарае.
– Наверно, что-нибудь принадлежавшее отцу? Да? Правда? Скажи скорее, что?
– Его сабля.
– Та, которую он брал с собой, когда ездил на чалом коне? Ах, Том! Ты не мог мне сделать лучшего подарка! Идем обратно. Я хочу сейчас же ее видеть. Пройдем потихоньку с черного хода. Сара в кухне стирает и раньше чем через час белье развешивать не будет.
– Я говорил с Сарой насчет того, чтобы отдать тебе старый материнский комод, – шептал Том, пробираясь с Саксон по узкому проулку между домами, – но она встала на дыбы и заявила, что Дэзи была не только твоей, но и моей матерью, хоть у нас и разные отцы, что комод этот всегда принадлежал ее роду, а не семейству капитана Кита, и что, значит, он мой, а раз он мой, так она…
– Не беспокойся, – возразила Саксон. – Вчера вечером она мне продала его. Сара ждала меня и была очень возбуждена.
– Странно. Она сердилась на меня весь день после того, как я заговорил с ней об этом. Сколько ты ей отдала за него?
– Шесть долларов.
– Грабеж! Разве он стоит этих денег? – возмутился Том. – Он очень старый и с одного боку треснул!
– Я бы дала и десять. Я не знаю, что бы дала за него, Том. Ведь он мамин, ты же знаешь. Я помню, как он стоял у нее в комнате, когда она еще была жива.
В сарае Том достал спрятанное в дровах сокровище и развернул бумагу, в которую оно было завернуто. Перед ними оказалась ржавая зазубренная тяжелая сабля старинного образца, какую обычно носили кавалерийские офицеры в Гражданскую войну. Она висела на изъеденном молью поясе из плотного малинового шелка, украшенном тяжелыми шелковыми кистями. Саксон в нетерпении почти вырвала ее у брата, вынула из ножен и приложилась к холодной стали губами.
Наступил последний день ее работы в прачечной. Вечером Саксон должна была окончательно с нею распроститься. А на другой день в пять часов пополудни они с Биллом пойдут к судье, и тот их поженит. Берт и Мери будут свидетелями, потом они отправятся вчетвером в ресторан Барнума, и там, в отдельном кабинете, состоится свадебный ужин. После ужина Берт и Мери отправятся на вечеринку в зал Миртл, а Билл и Саксон поедут на трамвае на Пайн-стрит. У рабочих медового месяца не бывает, и Биллу предстояло на другой день в обычный час явиться на работу.
Все женщины в гладильной тонкого крахмального белья знали, что Саксон с ними последний день. Многие за нее радовались, иные завидовали, что она заполучила себе мужа и освободится от каторжной работы у гладильной доски. Ей пришлось выслушать немало шуток по своему адресу, – но такова была участь всех девушек, выходивших замуж из прачечной, да и, кроме того, она чувствовала себя такой счастливой, что не могла обижаться на эти иногда и грубоватые, но всегда добродушные шутки.
Среди облаков пара, на фоне воздушного батиста и кисеи, быстро скользивших под ее руками, перед нею одна за другой вставали картины ее будущей жизни в маленьком домике на Пайн-стрит. И она не смолкая мурлыкала себе под нос, переиначивая по-своему припев одной очень известной в то время песенки:
- Когда тружусь, когда тружусь,
- Тружусь я ради Билли.
К трем часам усталость работниц-сдельщиц в этой душной и сырой комнате достигла крайних пределов. Пожилые женщины тяжело вздыхали, молодые побледнели, их черты заострились, под глазами легли черные тени, – но все продолжали с неослабным усердием водить утюгами. Недремлющее око старшей мастерицы зорко следило за тем, чтобы вовремя предупредить любой истерический припадок. Одна молодая девушка, сутулая и узкогрудая, была тотчас же удалена из комнаты, как только старшая заметила, что она готова потерять сознание.
Вдруг Саксон вздрогнула от дикого, нечеловеческого вопля. Натянутые нервы не выдержали, и десятки женщин разом приостановили работу, – одни замерли, держа утюги на весу, у других они выпали из рук. Этот ужасный вопль издала Мери, и Саксон увидела на ее плече странного черного зверька с большими изогнутыми крыльями. Вскрикнув, Мери в испуге присела, и странный зверь, взлетев над нею, метнулся соседней гладильщице прямо в лицо. Та взвизгнула и лишилась чувств. Летающее существо бросалось туда и сюда, а женщины вопили, визжали, размахивали руками, пытались выбежать из гладильни или прятались под гладильные доски.
– Да это просто летучая мышь! – кричала старшая мастерица в бешенстве. – Что, вы никогда летучей мыши не видели? Съест она вас, что ли?
Но это были женщины из простонародья, и успокоить их оказалось нелегко. Те, кто не мог видеть причины переполоха, но были взвинчены и переутомлены не меньше остальных, тоже поддались панике и закричали: «Пожар!» Давка у дверей усилилась.
Все они выли в один голос – пронзительно, бессмысленно, отчаянно; и в этом вое бесследно утонул увещевающий голос старшей. Саксон сначала просто испугалась, но общая паника захватила и ее. Правда, она не кричала, но бросилась бежать вместе со всеми. Когда орда обезумевших женщин хлынула в соседнее помещение, все работавшие там присоединились к ней и тоже бежали от неизвестной опасности. Через десять минут прачечная опустела, осталось только несколько мужчин, бродивших по комнатам с ручными гранатами и тщетно пытавшихся выяснить причину переполоха.
Старшая мастерица, женщина серая, но решительная, была вначале тоже подхвачена толпой, однако она вырвалась, повернула обратно и быстро поймала незрячую нарушительницу спокойствия, накрыв ее бельевой корзиной.
– Я не знаю, как выглядит Бог, но черта я теперь видела, – проговорила, захлебываясь смехом и слезами, взволнованная Мери.
Саксон очень сердилась на себя за то, что так перепугалась и вместе со всеми бессмысленно бежала из прачечной.
– Какие мы дуры! – сказала она. – Ведь это просто летучая мышь. Я слышала о них. Они живут в лесу. Говорят, они совершенно безобидные, а днем они слепые. Вот почему все и случилось. Просто маленькая летучая мышь!
– Ну, ты меня не разуверишь, – отозвалась Мери. – Это, несомненно, был черт. – Она несколько раз всхлипнула, потом снова засмеялась нервным смехом. – Ты видела – миссис Бергстром упала в обморок. А ведь оно едва коснулось ее лица! Мне что-то село на плечо, а потом я почувствовала что-то на шее – точно рука мертвеца. Однако я не упала. – Она снова засмеялась. – Может быть, я слишком напугалась, и мне было уже не до обморока…
– Вернемся, – предложила Саксон. – Мы и так потеряли полчаса.
– Ни за что! Хоть бы мне расстрелом грозили. Я иду домой. Да разве я могу сейчас гладить? Меня всю трясет.
Одна из женщин сломала себе руку, другая – ногу, у многих оказались ссадины и ушибы. Никакие уговоры и объяснения старшей мастерицы не могли заставить напуганных гладильщиц вернуться к работе. Они слишком переволновались и разнервничались, и только немногие нашли в себе достаточно мужества, чтобы вернуться в помещение прачечной за шляпами и корзинками остальных. Лишь несколько девушек опять взялись за утюги. Среди них была Саксон, и она проработала до шести часов.
Глава пятнадцатая
– Ах, Берт! Ну зачем ты напился? – воскликнула Мери с укором.
Они сидели вчетвером в отдельном кабинете у Барнума. Скромный свадебный ужин, показавшийся Саксон, однако, чересчур роскошным, был съеден. Берт, держа в руке стакан красного калифорнийского вина, которое здесь стоило пятьдесят центов бутылка, поднялся и пожелал произнести речь. Лицо его раскраснелось, черные глаза лихорадочно блестели.
– Ты уже выпил еще до того, как зайти за мной, – продолжала Мери. – Я это вижу по всему.
– Ошибаетесь, дорогая, разуйте глаза, – возразил он. – Бертрам сегодня в наилучшем виде. – Он встал для того, чтобы пожать руку своему старому товарищу. – Билл! Дружище! Давай лапу! Приходится нам с тобой распрощаться! Здравствуйте и до свидания! Ты теперь человек женатый, Билл, и будешь домоседом. Гулять с парнями уже не придется. Ты должен теперь беречь себя, застраховать свою жизнь от несчастных случаев… вступить в строительный кооператив… сделаться членом кассы взаимопомощи и похоронного бюро…
– Перестань, Берт, – прервала его Мери. – Разве на свадьбе говорят о похоронах? Как тебе самому не стыдно!
– Стой! Подожди, Мери. Я вовсе не хотел… Я сейчас скажу, что я думал… Совсем не про то, про что она говорит… Подождите… Я сказал «похоронное бюро»? Да? Я же не собирался омрачить настроение веселого общества… Наоборот…
Он явно запутался, и Мери торжествующе покачала головой. Но это его снова подстегнуло.
– Подождите, дайте сказать, почему я упомянул… Потому, что ты, друг, подцепил такую зажигательную жену, такую раскрасотку. Все молодые люди от нее без ума, и если они начнут за ней бегать, то что ты сделаешь, Билл? У тебя окажется много работы. И разве тебе не понадобится похоронное бюро, чтобы их всех хоронить? По-моему – да. Я только хотел похвалить твой вкус по части женщин, это Мери мне помешала.
Его блестящие глаза с насмешливым торжеством остановились на Мери.
– Кто говорит, что я нализался? Я? Ничего подобного. Я вижу все совершенно ясно, как днем. Я вижу моего старого друга Билла – и, заметьте, одного, а не двух Биллов. Он от роду не бывал двуличным. Билл! Друг! Когда я вижу тебя теперь в брачном хомуте, мне становится грустно – да, грустно. – Он оборвал свою речь и обратился к Мери. – Не кипятись, старуха! Я знаю, что говорю. Мой дед был сенатором в своем штате и мог с утра и до ночи вести приятные разговоры. Я тоже могу… Так вот, Билл, когда я смотрю на тебя, мне делается грустно. Да, грустно. – Он вызывающе взглянул на Мери. – Сам-то я разве не вижу, сколько ты забрал себе счастья? Верь моему слову – ты умный парень, черт бы побрал всех женщин! Ты хорошо начал; так и продолжай. Женись, брат, женись хоть на всех! Чокнемся, Билл! Ты могикан и храбрец! А скво у тебя первый сорт. Пью за ваше здоровье, и за вас обоих, и за ваших будущих крикунов. Дай вам Бог!
Он залпом осушил стакан, упал на стул и уставился на молодых, из его глаз медленно катились слезы. Мери тихонько погладила его руку, и он совсем раскис.
– Господи, имею же я право поплакать, – всхлипывал Берт. – Лучшего дружка своего лишаюсь! Прошлого уже не вернешь, нет… никогда… Как подумаю о прежних веселых днях с Биллом, о наших проделках, и вижу, что вот вы, Саксон, теперь сидите с ним и держитесь за ручки, – я возненавидеть вас готов.
– Не грустите, Берт, – ласково улыбнулась Саксон. – Вот и вы с Мери тоже держитесь за руки.
– Ах, он любит нюни распускать, – сказала Мери резко, в то время как ее пальцы нежно перебирали его волосы. – Не грусти, Берт. Пусть теперь Билл ответит на твою замечательную речь.
Берт подкрепился новым стаканом вина.
– Валяй, Билл! – воскликнул он. – Теперь твой черед!
– Я говорить не мастер, – проворчал Билл. – Что мне сказать им, Саксон? Сказать, как мы счастливы? Они и так знают.
– Поблагодари за добрые пожелания и пожелай им от нас того же. Скажи им, что мы всегда будем счастливы. И что мы всегда все четверо будем дружить, как и раньше. И что мы их приглашаем в следующее воскресенье к нам обедать. Пайн-стрит, пятьсот семь. А если ты, Мери, захочешь приехать в субботу с вечера, ты можешь переночевать в комнате для гостей.
– Ты сказала гораздо лучше, чем сказал бы я! – И Билл захлопал к ладоши. – Молодчина, Саксон! Что я могу прибавить к твоим словам? Очень немногое. А все-таки кое-что прибавлю.
Он встал и взял в руку стакан. От темных густых бровей и темных ресниц его голубые глаза казались синими и еще больше оттеняли белокурые волосы и светлую кожу; гладкие юношеские щеки покрылись легким румянцем, но не от вина, – он пил всего второй стакан, – а от здоровья и счастья. Саксон смотрела на него с чувством гордости, радуясь тому, что он так хорошо одет, такой сильный, красивый, опрятный. Он – ее муж-мальчик, и она гордилась собой, своей женской прелестью и желанностью, благодаря которым у нее такой удивительный возлюбленный.
– Так вот, Берт и Мери, – начал он. – Вы сидите с нами за нашим свадебным ужином. Мы приняли к сердцу все ваши добрые пожелания, желаем того же и вам, и, говоря так, мы имеем в виду гораздо больше, чем вы думаете. Мы с Саксон считаем, что долг платежом красен. И хотим, чтобы наступил день, когда мы, наоборот, будем гостями на вашем свадебном ужине! И тогда, если вы соберетесь к нам в воскресенье обедать, вы оба можете ночевать в свободной комнате. Разве зря я обставил ее? Как вы думаете, а?
– Вот уж чего никак от вас не ожидала, Билли! – воскликнула Мери. – Да вы хуже Берта. Ну, все равно…
Из глаз ее неожиданно брызнули слезы. Голос дрогнул и оборвался; затем, улыбнувшись, она обернулась к Берту, который обнял ее и посадил к себе на колени.
Выйдя из ресторана, все четверо пошли вместе по Восьмой и Бродвею и остановились у трамвайной остановки.
Берт и Билл чувствовали себя неловко и молчали под влиянием какой-то внезапно возникшей между ними отчужденности. Но Мери обняла Саксон с нежной заботливостью.
– Ничего, детка, – шептала Мери. – Ты не пугайся, все обойдется. Подумай обо всех прочих женщинах на свете.
Кондуктор дал звонок, и обе пары расстались, торопливо бормоча всякие пожелания.
– Ах ты, могикан! – крикнул Берт, когда трамвай тронулся. – И вы, могиканша!
– Не забудь того, что я тебе сказала, – напомнила Мери, прощаясь с Саксон.
Трамвай остановился на углу Седьмой и Пайн-стрит, это была конечная остановка. Отсюда до дома молодых оставалось не больше двух кварталов. На крыльце Билл вынул из кармана ключ.
– Правда, чудно? – сказал он, поворачивая ключ в замке. – Ты да я, и больше никого. Одни!
Пока он зажигал в гостиной лампу, Саксон стала снимать шляпу. Затем он прошел в спальню, зажег свет и там, вернулся и остановился в дверях. Саксон, все еще в смущении возившаяся со шпильками от шляпы, украдкой взглянула на него. Он протянул к ней руки.
– Ну? – сказал он.
Она подошла к нему, и он почувствовал, как она задрожала в его объятиях.
Часть вторая
Глава первая
Вечером, на другой день после свадьбы, когда Билл, возвращаясь домой, поднялся на крыльцо, Саксон встретила его в дверях. Поцеловавшись, они пошли рука об руку через гостиную в кухню, и Билл, остановившись на полдороге, с удовольствием потянул носом.
– Послушай, Саксон, у нас в доме ужасно хорошо пахнет! Это не только запах кофе, хотя я различаю и его. Пахнет во всех комнатах, пахнет… ну я не знаю чем, просто хорошо пахнет!
Пока он мылся над раковиной, она поставила на плиту сковородку. Вытирая руки и наблюдая за женой, он издал одобрительное восклицание, когда она положила на сковородку бифштекс.
– Где это ты научилась жарить бифштекс на раскаленной сковородке без масла? Это лучший способ, но почему-то женщины его не признают.
Когда она сняла крышку со второй сковородки, чтобы помешать кухонным ножом какое-то аппетитное кушанье, он подошел к Саксон сзади, просунул руки под ее опущенные локти, обхватил грудь и склонил голову ей на плечо, так что его щека коснулась ее щеки.
– М-м-м!.. Жареная картошка с луком, как, бывало, готовила моя мать. Чудесная штука! И до чего хорошо пахнет!
Он отпустил жену, и его щека ласково скользнула вдоль ее щеки. Но затем он снова обнял ее; она почувствовала его губы на своих волосах и слышала, как он вдыхает их запах.
– М-м-м!.. А как хорошо пахнет от тебя самой! Я раньше никак не мог понять, когда говорили про женщину, что она упоительная. А теперь понимаю. Но такой упоительной, как ты, я еще не встречал.
Он был несказанно счастлив. Причесавшись в спальне, он сел против нее за маленький столик и, уже взяв в руки нож и вилку, сказал:
– Знаешь, быть женатым очень приятно, а послушаешь всех этих женатых людей… Даю слово, Саксон, мы могли бы их кое-чему научить. Мы можем дать им много очков вперед и все-таки выиграть. Одним только я недоволен.
Мгновенно вспыхнувший в ее глазах испуг заставил его рассмеяться.
– Тем, что мы не поженились раньше. Подумай, сколько дней я потерял!
Ее глаза засияли счастьем и благодарностью, и она поклялась себе, что так будет в течение всей их супружеской жизни.
Они кончили ужинать, она убрала со стола и принялась мыть над раковиной посуду. Когда он сделал попытку перетирать ее, Саксон схватила его за полу пиджака и толкнула обратно на стул.
– Сиди и радуйся, что можешь отдохнуть. Нет, нет, изволь слушаться! Выкури сигару. Нечего следить за тем, что я делаю. Вот тебе сегодняшняя газета. И если ты не очень спешишь прочесть ее, ты оглянуться не успеешь, как я кончу с посудой.
Пока он курил и читал газету, она то и дело украдкой на него поглядывала. Еще одного не хватает для полного уюта – туфель.
Через несколько минут Билл со вздохом отодвинул от себя газету.
– Бесполезно, – сказал он. – Я все равно не могу читать.
– Почему? – лукаво спросила она. – Глаза болят?
– Да нет. Что-то застилает их; это пройдет, если я буду смотреть на тебя.
– Сейчас, мой мальчик. Я освобожусь через минутку.
Прополоскав кухонное полотенце и вычистив раковину, она сняла с себя фартук, подошла к Биллу и поцеловала его сначала в один глаз, потом в другой.
– Ну, теперь лучше?
– Немножко получше.
Она повторила свое лечение.
Читать бесплатно другие книги:
